Без удержу
Глухая темная ночь души, а по ночам винные магазины и бары закрыты. Она сунула руку под матрас, нашарила пустую бутылку: была пинта водки, да вся вышла. Спустила ноги с кровати, встала. И так бросило в дрожь, что пришлось присесть на пол. Дышала часто-часто. Если не опохмелиться, начнется белая горячка или эпилептический припадок.
Способ есть: замедлить дыхание и пульс. Как можно меньше нервничать, пока не раздобудешь бухло. Поможет сахар. Чай с сахаром, его и в нарколожке дают. Но все тело тряслось, не было сил встать. Легла на пол, глубоко дыша, как на занятиях по йоге. Не думай, ради бога, не думай о своем нынешнем состоянии, а то умрешь, умрешь от стыда, от инсульта. Дыхание чуть-чуть нормализовалось. Она начала читать названия книг на полках. Сосредоточься, читай вслух. Кобо Абэ, Шервуд Андерсон, Мигель Анхель Астуриас, Чинуа Ачебе, читай подряд, и помедленнее. Прочла целую стену книг, и немножко полегчало. Приподнялась на локтях. Держась за стену, вся дрожа, еле переставляя ноги, добралась до кухни. Спиртовой экстракт хоть какой-нибудь. Ванильный кончился. Есть лимонный. Жидкость обожгла глотку, сразу замутило. Крепко сжать губы, проглотить экстракт через силу. Заварила чаю, бухнула в чашку много меда, выпила медленно, по глоточку, не зажигая света. Водку ей продадут в шесть – два часа осталось – в Окленде, в магазине “Аптаун”. В Беркли придется ждать до семи. Господи ты боже мой, а деньги? Она крадучись вернулась в свою комнату, порылась в сумке, лежащей на письменном столе. Ни бумажника, ни ключей от машины – наверно, забрал Ник, сын. Не пойдешь же искать все это к сыновьям – нельзя их будить.
В банке на ее столе, куда она кидает мелочь, – один доллар тридцать центов. Порылась в нескольких сумках в шкафу, в карманах плащей, в ящике кухонного стола. И все-таки набрала четыре доллара: вот сколько дерет за полпинты проклятый индус по утрам. Но все, кого мучает похмелье, раскошеливаются. Правда, большинство пьянчуг берет сладкое вино: оно действует быстрее.
Пешком путь неблизкий. Сорок пять минут, потом возвращаться домой бегом, пока дети не проснулись. А как она вообще дойдет? В другую комнату – и то ползет еле-еле. Моли бога, чтоб тебе не попалась полицейская машина. Жаль, что нет собаки – взяла бы, типа выгуливаю. Идея, засмеялась она, пойду к соседям и спрошу, не одолжат ли собачку. Ага, конечно. Никто из соседей с ней больше не разговаривает.
Чтобы сохранить равновесие, внимательно смотрела на трещины на асфальте, считала: раз-два-три. Хваталась за кусты, за стволы деревьев и подтягивалась – все равно что взбираться на гору бочком. Очень страшно было переходить улицы – какие же они широкие, и светофоры мигают: красный-красный, желтый-желтый. Иногда – фургон, развозящий “Икземинер”, или пустое такси. Патрульный автомобиль: едет быстро, с отключенной мигалкой. Полицейские ее не заметили. Холодный пот стекал по спине, зубы громко стучали в безмолвии утренних сумерек.
Пыхтя, на подгибающихся ногах, дошла до “Аптауна” на Шэттак-авеню. Пока закрыто. На краю тротуара топтались семеро чернокожих: шесть стариков и мальчик. Индус, не замечая их, сидел у окна, пил кофе. На тротуаре двое передавали друг другу флакон с сиропом от кашля “Найквил”. Эту “голубую смерть” можно купить в любое время дня и ночи.
Старик, которого тут зовут Чемпион, улыбнулся ей:
– Что, матушка, болеешь? Аж волосы ломит?
Она кивнула. Да, именно такое ощущение: в волосах, в глазных яблоках, в костях.
– На, – сказал Чемпион, – скушай немножко.
Он ел соленые крекеры. Сунул ей пару:
– Надо есть, даже через “не могу”.
Мальчик попросил:
– Эй, Чемпион, дай и мне немножко.
Ее пропустили к прилавку без очереди. Она попросила водку, высыпала на прилавок пригоршню монет.
– Тут всё, без сдачи, – сказала.
Он улыбнулся:
– Пересчитайте сами, сделайте милость.
– Живее, блин, – буркнул мальчик, пока она трясущимися пальцами передвигала монеты.
Сунула бутылку в сумочку, заковыляла к выходу. Вышла, вцепилась в телефонный столб: ступить на мостовую было страшно.
Чемпион пил свой “Ночной поезд” из горла:
– Что, настоящие леди на улице не пьют?
Она покачала головой:
– Боюсь уронить бутылку.
– А ну-ка, – сказал он, – открой рот. Тебе нужно подкрепиться, иначе до дома не дойдешь.
Он влил ей в рот немного вина. Вино распространилось по телу, согрело.
– Спасибо, – сказала она.
Торопливо перешла улицу, неуклюже потрусила в сторону дома, “девяносто, девяносто одна” – считала трещины. К своей двери подошла, когда еще не рассвело.
Отчаянно хватала ртом воздух. Не включая свет, плеснула в стакан клюквенного сока, туда же вылила треть бутылки. Присела за стол, начала пить маленькими глотками, и алкоголь, просачиваясь во все ткани организма, приносил облегчение. От этого чувства она прослезилась – радовалась, что не умерла сегодня. Налила себе еще водки с соком, между глотками отдыхала – клала голову на стол.
После второй порции ей стало лучше, она отправилась в подвал, засунула белье в стиральную машину, включила. Потом, прихватив бутылку, – в ванную. Приняла душ, причесалась, переоделась в чистое. Остается десять минут. Проверила, закрыта ли задвижка, села на унитаз и допила водку. Остатки не просто поправили здоровье, но и слегка опьянили.
Переложила белье из стиральной машины в сушилку. Когда она готовила апельсиновый сок, разводя замороженный концентрат, на кухню забрел, протирая глаза, Джоэл:
– Ни носков, ни рубашки.
– Привет, милый. Поешь хлопьев. Пока позавтракаешь и примешь душ, одежда высохнет.
Она налила ему сока. И второй стакан – Николасу, который молча застыл в дверях.
– Черт возьми, как ты умудрилась раздобыть выпивку?
Протиснулся к столу, положил себе хлопьев, залил молоком. Тринадцать лет. Выше нее ростом.
– Можно мне взять мой бумажник и ключи? – спросила она.
– Бумажник бери. А ключи отдам, когда увижу, что ты в норме.
– Я в норме. Завтра выйду на работу.
– Мам, ты уже не можешь перестать без больницы.
– Я с собой разберусь. Не волнуйся, прошу тебя. У меня целый день на поправку, – и отошла проверить сушилку.
– Рубашки высохли, – сказала она Джоэлу. – Носки высохнут минут через десять.
– Не успеваю. Надену сырые.
Сыновья подхватили учебники и рюкзаки, поцеловали ее на прощанье и вышли из дома. Стоя у окна, она смотрела, как они идут к остановке. Дождалась, пока автобус забрал их и поехал в гору по Телеграф-авеню. После этого тоже вышла из дома – отправилась в винный на углу. Он уже открылся.
