55
Рука
29 декабря 1983
Когда я в следующий раз увидела Барбару, ее уже перевели в основное отделение больницы. Она сидела в постели и ела чайной ложкой из банки консервированный грейпфрут. Улыбнулась и помахала мне, словно не сообщала зловещие новости и не ложилась под нож.
– Все сделали, – с широкой улыбкой сказала она. – Операцию. Прошло отлично.
Женщина на соседней койке вязала. Под ее спицами появлялась красная шерстяная рука. По другую сторону палаты тихо и неподвижно лежала с закрытыми глазами молодая женщина, обратив восковое лицо к потолку. В воздухе стоял сильный запах дезинфекции, все рождественские украшения уже убрали.
Я отвернулась от Барбары и села на пластиковый стул у кровати.
– Травма, – произнесла я.
Слово как будто вырвалось у меня само.
– Сказали, у меня уже много лет нелады с аппендиксом. Мог разорваться в любой момент. С тех пор как все закончилось, я почти все время сплю. Даже не верится, насколько мне уже лучше.
– Нет, – пробубнила я. – Это у меня травма.
Я повысила голос, и женщина с вязанием прищелкнула языком, глядя на меня, точно в такт спицам.
Барбара вздохнула и поставила миску на тумбочку у кровати.
– Почему ты мне никогда не рассказывала о маме?
– Она была нездорова, Руби. У нее… у нее была болезнь. Я не хочу об этом говорить. Она нас всех опозорила, знаю, это ужасно, но так и было.
Я уставилась на нее, и она потянулась поверх белого махрового покрывала к моей руке.
– Могу тебе рассказать прямо сейчас, – предложила она как-то робко.
Я молчала, во мне боролись любопытство и ярость. Лицо Барбары под кудряшками все еще было бледным.
– Если хочешь, – наконец произнесла я.
– Давай тогда, задерни занавеску, чтобы нам не мешали, и садись ко мне на кровать. Так вообще-то нельзя, но сейчас никого нет.
И я расшнуровала ботинки, забралась на кровать и села рядом с Барбарой. Она казалась такой худой и легкой, словно я лежала рядом с полой косточкой. Она рассказывала мне свою историю и гладила меня по волосам, ото лба назад.
Барбаре нужно выйти из дома, а то она сойдет с ума. Мик засел на кухне, скорбь висит над домом, как черная ткань. Смерть Труди так ударила Мика, что он едва может пошевелиться, он уже несколько дней не ел. Он был Труди прекрасным отцом. Берег ее как зеницу ока.
На улице гуляет ветер. Сегодня тепло и солнечно, раскачивающиеся деревья будто сулят весну, вопреки времени года. Есть в этом что-то неправильное. Барбара идет по тропинке в долину, где раньше жили ее родители. Кроме прогулок, ей ничего не помогает.
Дом в Глубине, озаренный солнцем, выглядит таким покинутым. В уме Барбары у дверей и окон возникают, как призраки, фигуры родителей и Анны, ее сестры. По стенам пустого каменного свинарника ползут внутри сорняки. Когда они были маленькими, там держали свинью. Калитка была по-прежнему хорошо смазана и работала. Когда Барбара была совсем крошкой, Анна заперла ее в свинарнике и сказала, что она теперь превратится в свинью, и ничего уже не поделаешь. Барбара выла целую вечность, пока мама не спасла ее и не отчитала сестру за невероятную жестокость.
Барбара то ли улыбается, то ли хмурится: чего только не вспомнишь. Мысль уходит так глубоко, глубже, чем можно представить. Их звали «сестры-мультяшки», потому что Анна и Барбара звучало как «Ханна Барбера» – имя, которым завершались субботние мультфильмы. Барбаре не нравилось, когда дети им это кричали, но Анна, как всегда, словно парила над всем, слишком занятая собой, чтобы хотя бы заметить своих мучителей. Казалось, так уж у них все устроено. У Анны всегда получалось немножко лучше. Даже имена дочерей; Барбара искренне думала, что Руби – более изысканный, более роскошный вариант имени, которое сама она выбрала для дочки: Труди. Казалось, Анна это нарочно, хотя, конечно, вряд ли.
Запах дровяного дыма всегда витал вокруг Дома в Глубине, он и сейчас никуда не делся, но теперь отдает холодом. Барбара вздрагивает и спешит прочь, назад по тропинке к собственному дому.
Когда она открывает входную дверь, в прихожей звонит телефон. Барбара видит сутулую тень Мика за кухонным столом, он, кажется, не шевельнулся, пока ее не было. Даже не подумал подойти к телефону. Барбара снимает трубку.
– Барбара, это я.
– Анна?
Смешно, она думала о сестре с тех пор, как увидела свинарник.
– Я сегодня была возле старого дома, помнишь…
– Слушай.
Барбара ощущает покалывание старой досады – конечно, у Анны новости важнее всего, что может сказать Барбара.
– Ты должна мне помочь.
У Анны странный голос. Спокойный, но какой-то отчужденный. В глубине души Барбара считает, что это из-за того, что сестра в Лондоне.
– Я не справляюсь.
– Ты о чем?
– С тем, чтобы быть Руби матерью. Я просто не могу.
Барбара садится на шаткий стульчик возле столика в прихожей и развязывает платок на голове.
– Анна, ты к чему все это?
– Я ужасная мать, Барбара. Ужасная.
Барбара хмурится. Ребенок Анны жив, а она только и делает, что жалуется.
– Почему? С чего ты так говоришь?
– Я была в больнице…
Барбара морщит переносицу и закрывает глаза.
– Что ты такое говоришь? С чего ты взяла, что ты ужасная мать? И чем ты болела?
– Я уже вышла. Пожалуйста, бога ради, никому не говори, но это была… это была больница особого рода.
– Рода?
– Да, ну знаешь. Для головы.
– Господи, Анна.
– Пожалуйста, пожалуйста, никому не говори. Я не вынесу, если кто-нибудь узнает. Я даже тебе не хотела рассказывать, но я хочу, чтобы ты кое-что сделала. Для Руби. Сделаешь? Обещаешь?
– Я даже не знаю, что должна обещать.
– Пожалуйста, просто…
В голосе Анны на том конце провода появляются истерические нотки.
– Ладно, ладно. Обещаю.
– Льюис отдал Руби своему отцу, чтобы тот о ней заботился, но… – Анна начинает задыхаться. – Он мне не нравится. Я ему не верю. Он жуткий, Барбара. Жалуется, что я не гожусь, я в письме прочитала. Он очень сильно влияет на Льюиса, хотя Льюис его вообще-то не любит. Но ничего не может поделать.
Анна на минуту умолкает.
Когда она вновь начинает говорить, ее едва слышно.
– Так и есть. Я не гожусь. Мне так стыдно, Барбара. Я оставила Руби одну. Мне невыносимо стыдно. Если бы только знать, что Руби забрали у этого человека, мне бы сразу стало лучше.
– Так поговори с мужем…
– Нет, толку не будет. Он скажет, что так и надо. Он в последнее время на меня смотрит, будто я какое-то чудовище. Ты должна поехать и забрать ее. Ты должна, обещай мне, Барбара.
Анна всхлипывает в трубку.
– Обещай мне, что будешь за ней присматривать, пока я сама не смогу. Если я когда-нибудь смогу. Пожалуйста.
Мик даже не порывается спросить, куда Барбара собралась, когда она повязывает платок перед зеркалом в прихожей, решительно сжав губы, и выходит из дома.
В палате стало тихо. Я прижалась к замотанной фигурке, лежавшей рядом.
– Барбара?
Меня внезапно пронзило страхом: что, если она умерла в постели, прямо рядом со мной, и я никогда, никогда не услышу историю до конца? Я потрясла Барбару за плечо.
– Руби. – Голос у нее был сиплым от усталости. – Бога ради, дай мне полчаса поспать. У меня сил нет.
По мне прошла волна облегчения.
– Хорошо, – сказала я, подтыкая ей одеяло. – Ты поспи, а я пойду погуляю.
Снаружи все было схвачено неподвижным морозом. Я присела, склонившись к траве, и смотрела, как мое ледяное дыхание вырывается в воздух. Руки я засунула в карманы; во мне была страшная тяжесть.
Я попыталась обдумать значение слов «брошенная» и «нежеланная», но оно от меня ускользнуло. Нужно было взглянуть правде в лицо. Моя мать отдала меня по собственной воле. Она не могла со мной справиться, даже когда я была совсем малышкой. Не было никаких пропущенных именинных тортов. Никто ничего не пропускал, она отдала меня, как ненужный сверток, а теперь ее не было, она умерла. Если бы она хоть чуточку сильнее постаралась, она могла бы справиться со всеми проблемами. Неужели это было так трудно? Я сглотнула кристаллы льда, и они просочились мне в сердце.
– Я рада, что ты умерла, – проговрила я, надеясь, что ее дух рядом и слышит меня. – Правда, рада. Ты права: ты была ужасной матерью.
Когда я вернулась в палату, у кровати Барбары были задернуты занавески. Я заглянула в щель. Вокруг Барбары толпились медсестры.
– Что случилось?
Голова Барбары высунулась из-за их спин.
– Все хорошо, не пугайся. За мной просто ухаживают. Это моя дочка, – сказала она даме, стоявшей возле изголовья кровати. – Ее зовут Руби.
– Как мило. Мы тогда вас оставим.
Они отдернули занавески и удалились.
Я снова забралась на кровать.
– Чертово унижение, не выношу его, – бормотала Барбара. – Влажные обертывания, утки… сними ботинки, Руби, ты всю простыню испачкаешь.
Я сбросила ботинки и устроилась возле Барбары, как ребенок, ждущий сказки на ночь.
– И вот, – пробормотала она, – я пошла к нему.
Барбара едет на автобусе в бунгало, о котором ей поведала Анна; это на другой стороне леса.
Я перебила:
– Поверить не могу, что ты мне обо всем этом никогда раньше не рассказывала.
– Хочешь узнать остальное? – Она прикрыла глаза и глубоко вздохнула. – Тогда позволь мне продолжить.
Я кивнула.
– Давай.
Она стоит на дурацкой мощеной дорожке, уродливый гном на газоне запрещает войти.
– Иди к черту, – сочно говорит она ему и проходит к входной двери.
Нужно что-то посерьезнее раскрашенной бетонной уродины, чтобы помешать ей спасти единственную племянницу.
Старик долго не открывает. Он выглядывает из-за двери, толком не отворяя ее, и Барбара понимает, что имела в виду Анна, он действительно жуткий: слишком белая кожа, сеточка красных сосудов в обоих глазах.
Барбара улыбается, надеясь, что улыбка вышла твердой и несколько угрожающей.
– Я только что говорила с матерью Руби – моей сестрой. Она хочет, чтобы я заботилась о ребенке. Я могу забрать девочку прямо сейчас.
Хью Блэк делает вид, что удивлен и позабавлен.
– Можете прямо сейчас уйти. Ответственно вам заявляю. О Руби позабочусь я, здесь. Там, где у нее будет все самое лучшее.
Он высовывает из-за двери руку и берется за дверную ручку.
Окидывает взглядом одежду Барбары, и она чувствует, как внутри у нее что-то трескается: что за жизнь она сможет дать Руби, когда заберет ее из этого богатого дома?
Барбара пристально смотрит на руку, придерживающую дверь, на черные волоски, выделяющиеся на белых пальцах. Именно рука дает ей смелость продолжать. Рука отвратительна, если бы он не взялся за дверную ручку, так что Барбара так ясно увидела весь ужас этой руки, она могла бы сдаться. Могла бы просто струсить и уйти.
– Знаете, красть детей – преступление.
Он крепче сжимает дверную ручку.
– Что? О чем это вы?
– Анна не рада тому, что вы сделали. Она к властям пойдет…
– Всего хорошего, – произносит он и захлопывает дверь.
Прямо так, Барбаре в лицо. Барбара стоит на крыльце, кипя от негодования.
Она оглядывается, чтобы убедиться, что вокруг никого, и крадучись обходит дом сбоку, наступая сперва на носочки, чтобы не шуметь на гравии. Рыжая кошка, спящая на солнышке на садовой стене, открывает один глаз и мяукает, словно понимает, что Барбара влезла на чужую территорию.
– Тише, киса, – шепчет Барбара, больше чтобы успокоиться.
У нее колотится сердце. Она заглядывает в каждое окно, мимо которого проходит. Воздух разрывает тоненький крик. Барбара поднимает голову, прислушивается, откуда он исходит.
Руби совсем одна, это она так кричит – будто не ждет, что на призыв ответят. Она лежит на полу, на красной подушке с золотыми кисточками по углам. Барбара пробует раздвижное окно кончиками пальцев. Снизу оно уже чуть приоткрыто, и рама скользит вверх легко, за механизмом, должно быть, хорошо следят, смазывают его…
Я села на кровати.
– Ты меня украла? – Я захлопала в ладоши. – Барбара, ты меня украла!
– Шшш, тихо…
Рама скользит вверх легко, за механизмом, должно быть, хорошо следят, смазывают его. Барбара подбирает юбки, так что становятся видны ее розовые панталоны, и перебрасывает в комнату сначала одну ногу, потом другую. Руби при виде женщины, появившейся из дыры в окне, перестает плакать. Она принимается отчаянно махать руками, и Барбара на цыпочках идет к ней. Какие-то блестящие хрустальные колокольчики на каминной полке, при виде которых у Барбары почти чешутся пальцы, на мгновение отвлекают ее. Она колеблется, до колокольчиков добираться целую вечность, а хозяин может войти в любую секунду. Барбара берет Руби на руки.
– Тише, детка, тише, – говорит она.
Она впервые держит на руках ребенка с тех пор, как умерла малышка Труди. Вес и ощущение младенца неожиданно оказываются знакомы ей, ее пронзает острейшая потребность в них.
– Теперь все будет хорошо, – шепчет она на ухо малышке.
И крепко прижимает Руби к себе, согнув руку.
Хью Блэк в кухне наливает в бутылочку молоко, которое сначала вскипятили, а потом остудили.
Он не видит, как женщина в ярко-оранжевой блузке с ребенком под мышкой срывается прочь с дурацкой мощеной дорожки, как взлетающая в космос ракета.
– Может, надо было тебя там оставить, – сказала Барбара. – Может, то, что ты оказалась у нас с Миком, было зря. Тебе без нас, может быть, было бы лучше.
Я взяла ее за руку.
– Он, судя по всему, страшный, Барбара. С этими жуткими руками.
– Да, но что я тебе дала? Смотри, что тебе пришлось пережить.
Голос у нее измученный, сонный.
– У меня была ты, Барбара.
– Это не так уж много.
Я похлопала ее по руке. Мне хотелось сказать ей, как меня проняло то, что ей было не все равно, настолько, что она решилась на такой отчаянный поступок. Что эта картина – как она убегает по дорожке, держа меня на руках, – останется со мной навсегда. Что одна мысль о том, что за меня когда-то боролись, согрела каждую молекула моего существа. Но Барбара уже спала.
Я села и бережно укутала ее плечи одеялом. Больница двигалась к вечернему расписанию, звякали тележки за дверью, по коридорам плыл запах еды. Я сидела, склонив голову, рядом со спящей Барбарой. Снаружи начинало темнеть.
Я посмотрела на Барбару.
– Спокойной ночи, – прошептала я.
Когда я вернулась, Сандра была дома. В кухне пахло пивом, а она красила ногти в яркий розовый.
– Фу, Пеппи Длинныйчулок, – сказала она, указывая блестящим ногтем на мои косички.
– Где Мик?
– Пошел еще пива купить, скоро будет. Что случилось?
Мы услышали, как открылась входная дверь.
– Вот и он. Не надо ничего портить, у нас был чудесный вечер.
Она снова склонилась над своими ногтями.
Мик вошел в кухню с коробкой, полной пивных бутылок.
– Почему вы мне не рассказывали про мою маму?! – Закричала я. – Держали от меня в тайне…
Сандра подняла глаза; с кисточки в ее руке капнул лак.
– Твою мать, – выдал Мик.
Бутылки побились, когда он уронил коробку на стол. Сандра подскочила и закрутила крышку на пузырьке с лаком. У нее тряслись пальцы, на крышке остались розовые полосы.
– Ну же, Мик, – сказала Сандра странным высоким голосом. – Вспомни, у нас же был такой чудесный вечер.
– Заткнись, – ответил он.
Сандра ухватилась за стол, словно хотела встать, но так и осталась, зависнув над стулом.
Лицо Мика пошло багровыми пятнами. Он взглянул на меня, будто хотел раскроить мне череп своим.
– Ты ничего не можешь просто так оставить?
– А с чего мне это оставлять?
Ярость защищала меня, как броня, от которой отскочил бы любой удар.
– Поверить не могу, вы знали. Вы оба, все это время. Барбара сказала, что собиралась мне рассказать в мой день рождения, а ты ей не дал.
– Да, не дал.
В лицо мне полетела слюна. Он сжимал и разжимал кулаки.
– Ну давай, сделай что-нибудь! – крикнула я. – До смерти же хочется.
Через одно застывшее мгновение Мик развернулся и ударил кулаком в кухонную дверь. Я услышала, как сдавленно ахнула Сандра. Большой кусок стекла выпал на пол, оставив в двери дыру зубцом и длинную трещину, змеей уходившую в нижний угол.
Я обернулась к Сандре. Лицо у нее было белое, кожа под глазами натянулась. Я рухнула на стул рядом с ней, и во мне высокой водой поднялись слезы, как в прилив.
– Поверить не могу, – дрожащим голосом произнесла Сандра.
Мик потирал костяшки.
– Лап…
Она не обратила на него внимания и обняла меня.
– Шшш. Такой страшный удар для тебя.
– Мне просто хочется, чтобы у меня что-то было, какая-то ее вещь, чтобы потрогать, – всхлипывала я.
– Конечно, хочется, – сказала Сандра. – Это совершенно естественно.
Ее близость так затянула во мне петлю тоски, что стало физически больно. Я зарылась лицом в плечо Сандры и заскулила.
– Что угодно.
Слезы так и лились у меня из глаз.
– Фотографию. Шарф. Сережку. Просто чтобы я видела, что она на самом деле была. Мне нужно потрогать.
Мой голос сорвался на вой.
– Мне нужно знать, что она когда-то жила, что она меня любила. Иначе я не смогу.
Утром горло и лицо у меня саднило от плача. Мика и Сандры уже не было. У двери моей спальни стояла картонная коробка.
