Даже никакими экстрасенсорными способностями не надо было обладать, чтобы понять: у Вари на службе явно неприятности.

Он, по заведенному порядку, ни о чем не расспрашивал – все равно не расскажет, секретность.

А она молчала. Только ходила бледная, измученная, недовольная и собой, и Даниловым, и целым миром.

Алексей даже как-то утром встал пораньше, состряпал им ужин – отец-южанин, когда после своих прегрешений хотел к мамочке подлизаться или просто порадовать, это блюдо обычно приготавливал и сыночка исподволь обучил – баелду из синеньких, то есть соус из баклажанов с помидорами, болгарским перцем, морковкой, луком. Объедение! Колдовал Данилов с удовольствием, вечером вернулся домой пораньше, накрыл на стол, откупорил бутылку бордо – зима, самое время есть овощи и пить красненькое.

Но Варя от вина отказалась напрочь, сказала, что голова болит, а баелду поковыряла совсем без удовольствия.

Поскорей улеглась спать.

Однако на следующий день позвонила ему, пригласила после работы «просто прогуляться». Сроду подобных предложений не случалось, всегда они ходили куда-то – в кафе, кино, боулинг или на лыжах кататься, и Алексей сразу понял: Варя хочет ему рассказать неподцензурное, тайное.

Она приехала к нему вечером на Ордынку, где он обычно вел прием, дождалась, пока он закончит, и они отправились в сторону центра, потом по набережной Москвы-реки, по Патриаршему мостику, мимо храма Христа Спасителя, потом вверх по бульварам – Гоголевскому, Никитскому, Тверскому… Изрядная прогулка получилась, шагомеры на смартфонах больше пяти километров насчитали. Сначала Данилов, уставший от непрерывного общения с людьми на приеме, отмалчивался, потом пришел в себя, пытался развлекать девушку историями из практики и зубоскалить.

Но Варя (он видел) собралась с духом и вдруг сказала:

– Возьми свой телефон, выключи и батарейку вытащи.

Он повиновался и переспросил:

– А ты?

– А я уже.

Значит, разговор предстоял серьезный, и Варя страховалась от того, чтобы ее коллеги-особисты (а может, еще кто-то) не подслушал. А потом она не спеша, размеренно и исключительно логично поведала сердечному другу обо всем, что творилось с ней в последнее время. По сути, преступление совершила, государственную и военную тайну разгласила. Взяла, конечно, с него клятву, что он – никому, и рассказала. Поведала и про то, как изучала Кордубцева, и что он собой представляет, и про свой опыт общения с ним, закончившийся в тот вечер, когда она пришла совсем больная, с сотрясением мозга. И про угрозу, которую выпалил юноша в адрес лично его, Данилова. И про совещание у руководства и предложение, чтобы Елисея устранить, и то, как она его отстояла.

– Да, ситуация, – вздохнул Алексей. – Может, и впрямь было бы проще и лучше ликвидировать?

– И ты?! – дернулась Варя. – И ты туда же? Давай я дам тебе пистолет. И что – пойдешь убьешь?

– Прости-прости-прости! – сразу схватился за голову он. – Я ерунду сморозил. Конечно, вы с Петренко молодцы, что отстояли. И за Кордубцева – да, надо бороться, надо защищать его – может, от самого себя. И приспосабливать парня к лучшему. Я не верю, что он потерян – никто не должен быть потерян.

– Ты даже не боишься того, что он про тебя выкрикнул? – испытующе глянула Варя. – Насчет того, что доносчику – первый кнут?

– Мало ли что человек может сморозить сгоряча, да когда его из себя вывели…

– И что ты, Лешенька, собираешься делать?

– А что я могу сделать? Жить, как прежде. Выйдет он на меня – ну, столкнемся. И еще кто знает, кто кого поборет.

– Ух ты, храбрец! Аника-воин.

– А кто этот Аника?

– Да бог его знает. У меня отец покойный, генерал, так любил говорить, если я вдруг разбушуюсь.

– Ты Варварка-воин. Варюшка, Варечка, – ласково сказал Алексей и обнял ее за талию, и такой нежностью повеяла от его слов, что на душе у нее стало тепло-тепло, и даже горло перехватило.

Мирный зимний вечер. Кругом сияют огни большого города. Тихо, словно на оперной сцене, падают крупные хлопья снега.

Здесь, на окраине Москвы – или, формально, уже в Подмосковье – дорожные пробки стихают. Все, кто сумел доехать – доехал. Кто не успел – толкаются на радиальных московских проспектах. А тут, на окраинной мытищинской улице, довольно бодро пробегают маршрутки, и люди торопятся домой от автобусных остановок. Домой – в ласковое тепло, к котлетам и сериалам.

Варя сидела в том же самом штабном фургоне – только на этот раз за рулем. Вася Буслаев и Петюня располагались за ее спиной. Вели между собой какой-то бесконечный футбольный спор. Вася болел за «Красную Армию», Петюня – за «Гладиатор», вот они и переругивались незлобиво:

– Да твои «кони»…

– А твое «мясо»…

Варя не вслушивалась в суть их претензий друг к другу. После того как она резко выступила против обоих на последнем совещании, посвященном судьбе Кордубцева, между нею и ними пролег ледок отчуждения. Нет, они больше ничего не обсуждали и не ругались, но и разговаривать с ними, как прежде, о пустяках не хотелось. В глазах Варвары оба мужичка осветились новым, неприятным светом: «Живодеры, – думала она втихую. – Палачи». А эти оба, верно, считали ее – а может, честили за глаза, она ведь не слыхала – размазней, мягкотелой либералкой.

Иной раз из динамиков доносились голоса тех, кто в составе «наружки» вел Кордубцева от Университета леса.

«Наружка» была от тайной полиции, и использовали ее обычно втемную. Не раскрывали, разумеется, почему за гражданином наблюдать надобно. На каких условиях договаривался с коллегами полковник Винторогий, через какие рычаги, Варя не знала – да ей и неинтересно было.

– Объект на подходе, – раздалось в фургоне, – расчетное время пять минут. Прием.

– Понял вас, расчетное время пять минут, – гаркнула Варя в микрофон чуть громче, чем следовало. Она волновалась. Нет, иначе: она дико волновалась.

Настоящей, не учебной операцией, да еще с таким объектом, она командовала впервые. Всегда за ее плечами стоял, прикрывал Петренко. А теперь – шутишь, она одна! Принимать решения, да быстро, в соответствии с меняющейся обстановкой, понятное дело, непросто. Но ведь вдобавок и командовать надо, а Буслаев ее гораздо старше по возрасту, равен по званию, надо и авторитет свой не уронить, и не разобидеть. Кононова старалась быть с коллегами вежливой и неформальной – но вдруг, опасалась, ее из-за этого уважать и слушать не будут, и это делу повредит?

– Давайте, ребята, на исходную, – просительно скомандовала Кононова. – Расчетное время пять минут.

– Не глухие, слышали, – буркнул Петюня, наглоглазый красивенький отморозок. И оба полезли прочь из фургона.

Далее (планировалось) произойдет следующее. Буслаев и Петя, веселые, расхристанные, как бы поддавшие, должны будут следовать по тротуару, идущему вдоль проезжей части. Чрезмерно громко между собой переговариваться. Навстречу от остановки общественного транспорта к ним приблизится объект и…

Камеры, установленные на одежде каждого оперативника, подпрыгивали в такт их шагам. Раздавалась их полушутливая перебранка – все та же, что звучала весь последний час в фургоне и от которой устала Кононова:

– Да твой Сырцов тыркается на поле, как слепой кенгуру!

– Это братья твои – дохлые кони, на живодерку обоих пора!

– Ага, а твой Глушаков бегает с вытаращенными глазами и лупит мимо.

– Ничего, Акинфееву твоему влупит куда надо.

Но Варя знала, точнее, надеялась, что вся эта болтовня – лишь дымовая завеса, и сейчас оба оперативника собраны, напряжены, готовы к бою.

– Минута до подхода, – проговорил в рации кто-то невидимый, звук раздался под потолком фургона, его также (она надеялась) услышали в своих наушниках Буслаев и Петюня.

И вот на видео, что транслируют камеры, установленные на куртках обоих, появился Кордубцев. Он идет навстречу, быстро приближается – веселый, расслабленный, худой, красивый.

Он не знает в лицо ни Васю, ни Петра. На всякий случай они не только болтают о постороннем, но и должны установить в самих себе ментальную защиту, как бы залезть внутрь непроницаемых стаканов.

Когда их пути пересекутся, оба как бы нетрезвых гражданина станут обходить Кордубцева с обеих сторон. Один, Буслаев, нетвердо поскользнется, ударит объект плечом. И в тот самый момент прыснет ему в лицо из пульверизатора. Время действия препарата – один вдох. Через пару секунд молодой человек потеряет сознание. Оба оперативника подхватят его под обе руки. Со стороны будет выглядеть, будто бы пьянчуг вдруг стало трое. Или прохожий неожиданно потерял сознание, и его подстраховали сердобольные граждане, не дали упасть. Затем, планировалось, все трое, с жертвой посередке, резко изменят траекторию своего движения. Двинутся перпендикулярно своему прежнему направлению, к дороге. Четыре-пять шагов по усыпанному снегом газону – и они окажутся на обочине. Тут как раз и подъедет Варя со своим фургоном.

Кононова тихонько стронула с места авто и подвела его к предполагаемому месту встречи.

– Контакт с объектом, – громко сказала в микрофон – для отчета, для наружников и для страхующей группы.

Девушка видела происходящее как бы тройным зрением. Для начала – через тонированное окно фургона, плюс разом на двух мониторах, куда поступал сигнал от буслаевской и петюнинской камеры. В разных ракурсах наблюдала она одно: оперативники и Кордубцев сближаются. Последний идет беспечной походкой ни о чем не подозревающего человека. Прогулочным шагом довольного жизнью студента.

И вот они, все трое, сошлись, столкнулись. Петюня и Буслаев, а Кордубцев – навстречу. Буслаев вроде бы поскользнулся, сейчас он ударит объект в плечо и прыснет ему в лицо усыпляющим препаратом.

Но в этот самый момент произошло непредвиденное. Первым впечатлением было: на месте контакта, там, где сошлись трое мужчин, разорвалась бомба. Правда, не было слышно никакого разрыва, и ни огня не появилось, ни дыма. НО – обоих оперативников, и Буслаева, и Петю, словно засосало в воздушную воронку, в громадную воздушную мясорубку – подхватило, подняло, перевернуло вверх тормашками, прокрутило, разметало и обрушило на заснеженную, заледеневшую землю. Это Варя видела своими глазами через лобовое стекло фургона. А камеры обоих офицеров вели трансляцию из центра этого воздушного водоворота: мелькнули небо, земля и – удар! Но самое главное – а, может, не главное, но все равно существенное – сам Кордубцев, долженствующий вроде бы находиться в самом центре происходящего, вдруг исчез. Не было его ни там, откуда разлетелись оба оперативника, ни по соседству, ни на всем протяжении тротуара и проспекта – сколько хватало взгляда Кононовой.

А Вася с Петей брякнулись оземь, разметанные друг от друга, и лежали недвижимо.

– Внимание всем! – гаркнула Варя в микрофон. – Объект исчез! У нас потери!

А сама, забыв обо всем – и о том, что, может, тоже подвергается опасности, – выскочила из машины и кинулась к поверженным товарищам. Ближе к обочине оказался Буслаев. Он лежал навзничь, неловко подломив под себя руку, и в том, как он лежал, и в его лице было что-то совсем нехорошее. И физиономия его, все последние годы раскаленно-красная, стремительно бледнела.

Варя пощупала пульс на его шее. Пульса не было.

Тогда она гаркнула в микрофон: «Врача – срочно!», а сама кинулась в сторону Петюни. Тот, на боку, морщился и царапал рукой снег. «Слава богу, жив!» – отлегло у Варвары. Но где же врач и что ей делать теперь?

Она кинулась обратно к Василию, стала расстегивать ему куртку, рубашку, пытаться оказать первую помощь – но что она могла?

Где-то вдалеке, очень отдаленно, за шумами города запела «Скорая помощь». А может, это и не по их душу?

Петюня, кряхтя, морщась и держась одной рукой за голову, сначала уселся, а потом попытался встать. А вот у Василия сердце не билось, и попытки Вари завести его пока оказывались тщетными.

И лицо капитана Буслаева бледнело все сильнее.

«Скорая» прибыла быстро, не прошло и десяти минут.

Но спасти Буслаева не удалось. Доктор сообщил, что сердце остановилось еще до прибытия врачебной бригады, и завести его не представлялось возможным.

В посмертном эпикризе значилось: обширный инфаркт миокарда.

Петюня пострадал не столь фатально – отделался многочисленными ушибами.

А Кордубцев сразу после столкновения с оперативниками исчез.

Его не смогла обнаружить бригада наружного наблюдения.

Он больше не возвращался домой и, тем более, в институт.

Его немедленно подали в розыск, поставили в стоп-листы на границах, на воздушном и железнодорожном транспорте. Однако Кордубцев никуда из столичного региона не выезжал и никаких границ не пересекал. И ни разу больше не попал в поле зрения ни одной видеокамеры наружного наблюдения.

Исчез, скрылся, растворился.

Как и не существовало его в природе.

Буслаева хоронили лишь на десятый день после убийства.

Все это время патологоанатомы, врачи и специалисты из научного отдела комиссии во главе с Петренко, пытались понять, как и отчего умер Василий. Однако ровным счетом никаких следов постороннего воздействия на тело коллеги не обнаружили (об этом Сергей Александрович по секрету шепнул Варе). Никаких оттенков, похожих на воздействие тока или, скажем, молнии. Ни повышенной радиации. Ни малейшего следа яда.

Оставалось только то, что Варя видела своими глазами: в момент контакта Буслаева и Кордубцева последний каким-то непонятным образом воздействовал на оперативника с такой силой, что вызвал у него обширный инфаркт сердца.

Варя все это время ходила сама не своя. Ведь это она настояла на том, что надо проводить операцию по задержанию Кордубцева. Она этой операцией руководила. Получалось, стало быть, что именно она несет ответственность за смерть Буслаева. От этого на душе становилось тускло и горько. Сколько ни пытался утешить ее Петренко, ни он, ни, главное, она сама снять с нее вины не могли.

Данилову она о новых происшествиях не рассказывала, но ходила сама не своя и часто плакала – тут никаким экстрасенсом быть не надо, чтобы понять: дела идут плохо.

Наконец назначили время похорон.

Варя, разумеется, постановила себе быть всюду: на отпевании, на кладбище, на поминках. Алексей предложил сопроводить ее, поддержать – девушка отказалась наотрез: помимо всего прочего, зачем дразнить гусей? Данилов некогда бывал в активной разработке со стороны комиссии, и хоть сослуживцы сейчас его вроде не трогают и даже, скрепя сердце, не возражают против его сожительства с Кононовой, но зачем лишний раз светиться и об этом напоминать? Поэтому поддерживать Варю на скорбных мероприятиях взялся Петренко. Полковник, помимо прочего, оказался высшим офицером, который пришел на тризну по сослуживцу. Начальник комиссии Марголин, не снизойдя до объяснения причин, похороны проигнорировал.

Народу пришло неожиданно много. Подтянутые мужчины из академии тайной полиции, где Буслаев некогда учился. (И семья, и однокурсники до сих пор были уверены, что служит их муж и друг все в той же тайной полиции.) Рыдала у гроба жена. (В толпе шептались: три или четыре раза она от Буслаева уходила, его пьянства и загулов не выдерживала, и сейчас они отдельно жили. Она все надеялась – завяжет, и вот, пожалуйста.) Присутствовал сын, худенький и длинный старшеклассник в драных кроссовках – тот не плакал, стоял, нахохлившись. Вася в гробу лежал желтый и на себя совершенно не похожий.

Священник на отпевании произнес прочувствованную проповедь: никогда, мол, мы не знаем, когда настигнет нас чаша сия, поэтому надо стремиться быть чистым пред Богом и делать добрые дела. Потом сказал, что каждый может попрощаться и попросить у покойного прощения.

Варя подошла одной из последних. Целовать не стала – она по жизни-то с ним не целовалась, а тут с покойником! Погладила по плечу в штатском костюмчике, но прощения попросила от души. Боже, зачем она вообще послушала Данилова с его снами! Зачем этим Кордубцевым заинтересовалась! Жил бы он себе и жил в своих Мытищах, никого не трогал! А что там в будущем случится – какое ей до этого дело! И о гибели (или об убийствах?) кордубцевских родных как не знал никто раньше, так и не знали бы, зачем она высовывалась – подставила в результате не самого плохого мужика, уложила, можно сказать, в гроб!

И даже слезы у нее не лились – потому что не было в ней никакой к себе жалости, одно только в отношении к своей персоне недовольство и нелюбовь.

На кладбище несли перед гробом медали покойного – не так много, всего три. Отделение солдатиков дало три выстрела в воздух, когда гроб опускали.

На поминках, в кафе средней руки в районе, где проживал Буслаев, ели кутью, пили водку. Петюня с заживающей ссадиной на щеке сидел напротив Варвары и смотрел на нее волком. Петренко присоседился рядом и подкладывал Кононовой на тарелку то холодца, то винегрета. Вдова то беззвучно плакала, то пыталась сагитировать собравшихся написать и издать книгу воспоминаний о покойном.

Полковник, видя, что Варя не в своей тарелке, проговорил ей – тихо, но властно и безапелляционно: «Варвара, послушай и запомни: ты ни в чем не виновата». Ей тоже хотелось так думать, но совесть не позволяла.

Наконец, когда курящие вывалились из-за столов на первый перекур, Кононова сочла удобным уйти. Позвонила Данилову, попросила за ней заехать. Тот примчался тут же – у него на Ордынке только что закончился прием.

Встретились за пару кварталов от стекляшки – чтобы возлюбленный среди сослуживцев не отсвечивал. Алексей не просто подхватил ее у тротура – нет, он вышел из машины, обнял, поцеловал, помог усесться. И когда она оказалась в теплом нутре его автомобиля и почувствовала себя защищенной, наконец-то дала волю слезам. А он не поехал никуда, сидел рядом и обнимал, утешал.

А когда она более-менее успокоилась и он стронул с места, Варя залезла к себе в сумочку, выключила телефон, вытащила батарейку. «Можно?» – спросила про аппарат, лежащий на панели. Возлюбленный кивнул – она и его смартфон раскурочила. И тогда наконец поведала о смерти коллеги и о том, кто в ней повинен. И о том, что она винит вдобавок себя. И выкрикнула наболевшее:

– Да лучше б ты про этого Кордубцева мне ничего не говорил! И я его не трогала! Тогда б и Васька был жив!

Данилов спокойно рулил, а когда она откричалась, сказал – спокойно, уверенно, весомо:

– Знаешь, если зло пришло в этот мир – настоящее, большое зло, Зло с большой буквы, – так вот, если оно появилось здесь, не надо делать вид, что его нет. Потому что если мы сами будем от него прятаться, оно потихоньку будет наглеть, расти, шириться и крепнуть. А потом, когда мы наконец спохватимся и выйдем на борьбу, окажется, что никакие наши человеческие методы с ним больше не справляются. И оно начнет еще больше наглеть и завоевывать все новые позиции в геометрической прогрессии. А вышло иначе. Ты и твои коллеги выступили против него – и оно, смотри, поджало хвост, испугалось, исчезло.

– Он еще появится, – уверенно сказала она. – Перегруппируется, обрастет сторонниками, наберет сил.

– Ну, так и нам, – воскликнул Алексей, и голос его звучал почти весело, – надо за это время суметь и успеть набраться сил, подготовиться и навербовать сторонников!