– Комиссар полиции непреклонна. Официально расследование убийств Юлии Стендер и Кристофера Гравгорда переведено в режим ожидания, и сегодня народ надо отпустить по домам… – Йеппе положил телефон в карман, Анетте подмигивала ему с бордюра. По-прежнему никаких сообщений. Они направлялись в аэропорт, чтобы перехватить Эрика Кинго, когда он прилетит из Венгрии.

– Но…

Протест Анетте прекратился сам собой, и Йеппе продолжил за нее.

– Она рассчитывает на то, что мы с тобой продолжим расследование и восстановим полную картину произошедшего. Но, имея на руках признание, она не может задействовать все доступные ресурсы. У нас максимум двое суток.

– Но в том нет никакого смысла.

– Нет, дело не только в признании. На нее наверняка оказывается огромное давление сверху, ей приказывают делать то, что она делает. Однако, по ее же собственным словам, тут не тот случай, когда человек сознается в том, чего не совершал. Ему грозит пожизненное. Зачем ему добровольно сознаваться, если он этого не делал?

– А что насчет ложных отпечатков и тайной дружбы Бовина с Кинго? А любовная связь с Юлией Стендер? Наконец, рукопись, гори она в аду!

Анетте почти кричала.

– Меня-то убеждать не надо, сама понимаешь.

– А что делается для того, чтобы найти Эстер ди Лауренти?

– На этом по-прежнему сосредоточены основные силы. Водолазы обследовали озеро Гурре у Эспергерде и вдоль северного побережья, за прочесывание лесов взялись, едва рассвело.

– Ее телефон?

– Отключен. Не обнаруживается даже при попытках проследить его по спутнику, похоже, из него вытащили батарейку.

– Или…

– Ну да, или он лежит на дне моря или озера.

– А как это объяснить? Как она вдруг пропала, если преступник сидит под стражей в управлении?

– Самоубийство. В ближайшем ее окружении произошло два жестоких убийства с промежутком всего в несколько дней, одна из жертв – ее лучший друг.

– И ты с этим согласен?

– Согласен с чем? С тем, что это самоубийство? Честно говоря, не знаю. – Йеппе на секунду задумался. – Нет, честно говоря, мне трудно это себе представить. Прежде всего потому, что она бы ни за что не оставила своих псин, не позаботившись о них, верно?

– Прекрасное замечание! Если бы мы сейчас попытались ее найти, то где бы стали искать?

– Ты имеешь в виду нас с тобой?

– Комиссар дала нам пару дней, так?

– Ты уверена, что тебе не нужно возвращаться домой к Свену? Воскресенье, дело закрыто.

– Что за чушь ты мелешь? Мы едем брать Кинго только затем, чтобы доставить его в город и отправиться по домам смотреть «Удар молота»? Разве мы не сходимся на том, что эти два убийства – по неясной причине – совершены Дэвидом Бовином? Что бы там ни утверждал Стендер и почему?

– Ну да.

– И разве ты не согласен с тем, что существует огромная вероятность, что тот же самый Бовин в данный момент держит в неволе Эстер ди Лауренти? Если, конечно, еще ее не прикончил?

– Ну да, согласен.

Они въехали в длинный тоннель с вентиляторами на потолке, и Анетте сдвинула солнечные очки на лоб.

– Тогда мы должны их найти!

– Не то чтобы я не ценил твой энтузиазм, но – как ты собираешься их найти, если даже поиски с применением всех сил полиции не принесли результата?

– Ладно, слушай. Ведь наш приятель доктор Психо-Мосбэк был прав: преступник-то детдомовец. Оказывается, Дэвид Бовин каждую неделю жертвует вечер на обучение детей из детских домов, или отказников, как их еще называют, футболу. В каком-то детском доме в Коккедале. Можем попросить Ларсена и Сайдани найти это заведение и отправиться туда. Когда мы уходили, они еще были в управлении.

– Хм-м, стоит попробовать. Звоним!

Йеппе в очередной раз достал телефон: ни одного сообщения. Он сто раз собирался написать Анне, но всякий раз останавливался. Какое у него двойственное положение: он парит на крыльях влюбленности и в то же время глубоко взволнован исчезновением Эстер. Он пообещал заботиться о ней, но недооценил опасность. Он не должен был поощрять ее переписку с преступником. С Бовином.

– Не уверен, что удастся получить разрешение на поездку в Коккедаль у комиссара, поэтому давай обратимся сразу к Ларсену и Сайдани. Я позвоню. – Тем явно больше нечем было заняться этим воскресным вечером, кроме как сорваться в Северную Зеландию.

Анетте резко нажала на газ.

– Да, спасибо, и знаешь, что еще? Нам нужно поторопиться. Старик Кинго приземляется через пять минут.

– Тебе удобно?

Эстер ди Лауренти старалась подавить слезы. Ее лодыжки и запястья были стянуты пластиковыми полосками, врезающимися в кожу. Волны плескались у бедер, в стопы впивались острые камни на мелководье. На отмели было трудно удержать равновесие, стоя на корточках, но если расслабиться и отдаться на милость волн, угодишь на острие ножа, направленного прямо на нее. Солнце стояло на небе низко, проливая на мир теплый золотистый свет, но у нее, в насквозь промокшей одежде, зуб на зуб не попадал.

– Хорошо, что ты наконец просыпаешься. А то я заскучал. Ты проспала не меньше четырнадцати часов. Я привез тебя сюда, чтобы показать дом, где прошло мое детство. Я подумал, что ты должна запечатлеть его в своем сознании, прежде чем все кончится. Я видел твое жилище, так что теперь, мне кажется, надо и тебе дать возможность познакомиться с моим. Или, точнее, с одним из моих жилищ. Интернат «Млечный Путь», как тебе? – Дэвид Бовин выпрямился на стуле, стоявшем на мелком дне, не перемещая ножа, острие которого маячило в десяти сантиметрах от лица Эстер.

– Были потрачены миллионы, чтобы привести его в порядок – новые комнаты, новая кухня, спортивный зал, дивный сад с батутом. Когда я тут жил, музыка была совсем не та, если можно так сказать. Тогда мы спали в общей спальне. Отданные на милость старшим мальчикам и учителю, распускающему руки.

– Дай мне уйти, – умоляла Эстер. – Я не знаю, кто ты, но клянусь, что не имею никакого отношения к твоему детству.

– Неужели? Непредусмотрительно сказано, на мой взгляд. Ну, ты ведь можешь позволить себе быть непредусмотрительной. Единственный ребенок, зеница ока своих родителей, не так ли? Интересно, сколько сейчас стоит такой прекрасный городской дом?

– Забирай его, только отпусти меня. Прошу. – Сопротивляясь волне, Эстер упала на отмель. Ее голова оказалась под водой, со связанными руками и онемевшими ногами она никак не могла вынырнуть. Она долго будет бороться изо всех сил, пока легкие не наполнятся водой. Но через мгновение его рука грубо схватила ее за шею и снова посадила на корточки.

– Поверь, мне тоже нелегко. Всю жизнь я хотел совсем другого, но тут от меня ничего не зависит.

Эстер закашлялась и попробовала подняться. Ее бедра горели. Наклон ножа заставил ее снова сесть.

– Я так больше не выдержу. Мне очень больно.

– Думаешь, мне интересно слышать о твоей боли? Думаешь, мне жаль тебя? Ты от меня отказалась! Сидела себе в своем привилегированном положении и думать не думала ни о каком ребенке, – кривлялся он. – Как думаешь, что происходит с ребенком, когда он никому не нужен? Ты понимаешь, что ты натворила? Что это такое – скитаться из одной приемной семьи в другую, пока от тебя все не отвернутся и не сунут в казенное заведение с другими такими же, от кого все отказались?

– Хватит, это не я…

– Посмотри на мою руку. Когда мне было девять, мой так называемый приемный отец попытался отрезать мне руку кухонным ножом. И только через полгода меня оттуда забрали. Хочешь посмотреть на мой замечательный дом? Никто никогда мне не верил. Как думаешь, кто-нибудь интересовался моими рисунками? Пореви, мамаша, тебе есть над чем пореветь.

– Я… не… я не мать тебе. – Судороги в ногах Эстер были такими сильными, что она начала задыхаться от плача и боли. Из носа потекло прямо в рот, соленая вода жгла глаза. Так вот как мне предстоит умереть. Прямо сейчас.

– У тебя больше нет выбора! – Он кричал, плевался в нее. – У меня никогда не было матери, потому что ты ведь не хотела меня. И все-таки я справился!

Волна снова сбила Эстер с ног. На этот раз она не стала сопротивляться. Может быть, получится так отяжелеть, что тело опустится на дно. Тогда она скользнет по дну в открытое море и там растворится. Будет там вечно плескаться и плавать. Никогда больше не почувствует боли.

– А ведь все это твоя работа. Ты написала сценарий, сочинила убийство Юлии, орнамент, все-все. Ты родила меня! Быть может, и против твоей воли, но я все-таки родился.

Его голос звучал прямо у нее над ухом, она парила высоко, удерживаемая его сильными руками. Облака то и дело попадали в поле ее зрения и приносили облегчение. Теперь она смирилась. Закрыла глаза.

– Открыв дверь, Юлия была так мне рада. Видела бы ты ее лицо, когда я взялся за нож. Я еще никогда не видел такого изумления. Разве что чуть позже, когда я начал вырезать по ее персиковой коже. Я взял на себя смелость сделать свой собственный узор: свой отпечаток пальца у нее на щеке.

Эстер громко всхлипнула. Он отпустил ее, и она упала на острые камни, вонзившиеся в кожу и плоть. Нет ничего хуже физической боли – так, кажется, писал Оруэлл? Но это неправда! Даже когда тело содрогалось от боли, мысль о Юлии причиняла еще более нестерпимую боль.

– А твой дружок Кристофер. Сын, которого у тебя никогда не было. Хочешь узнать, как ему было больно? Как он боялся перед смертью?

– НЕТ! – крикнула Эстер с силой, которой в себе не знала. – Нетнетнетнетнет!

– С этим дурачком пришлось встретиться, потому что он узнал меня и что-то заподозрил. Глаза у него были на месте. Зато он был, быть может, уж слишком наивным. Ты по-прежнему меня не узнаешь? А ведь мы два раза встречались. Когда я снимал твои отпечатки пальцев несколько дней назад. Но мы и раньше встречались, мамуля!

Он схватил ее за волосы и потянул вверх, чтобы посмотреть ей прямо в глаза.

– Никакой звоночек не прозвенел? В галерее Кинго, на открытии моей выставки. Ты явилась со своими «ах, такими богемными друзьями». Кинго мне тебя показал. Тогда я увидел тебя впервые. А ты меня не видела.

Он отпустил ее, и она тяжело рухнула на камни. Что-то хрустнуло у нее в челюсти.

– Эй, хочешь услушать кое-что забавное? – Он встал, размахнулся ногой и пнул ее под ребра. – Только что по радио объявили, что преступник найден. Разве это не безумно весело? Он пнул ее снова. – Мне это на руку. Значит, я могу спокойно тобой заняться. Ты станешь моей последней работой. Моим «Ночным дозором», моим «Садом земных наслаждений». Что скажешь? Нет ли в этом возвышенной иронии?

Он ногой перевернул ее на спину и склонился над ней. Ее нижняя часть лица была парализована болью, кровь, перемешанная со слюной, сочилась из уголка рта и струилась по шее. Боль поразила даже глазницы, когда она сложила губы, чтобы выплюнуть сгусток слюны. Плевок угодил ему в подбородок. Эстер закрыла глаза в ответ на его яростный рев.

Зал прибытия копенгагенского аэропорта был забит встречающими: матерями, сыновьями и возлюбленными, которые вытягивали шеи над толпой, чтобы посмотреть, не показался ли из выхода именно их долгожданный путешественник. Эрик Кинго шел, затесавшись в группу гимнастов в одинаковых сине-желтых спортивных костюмах, которых приветствовали возгласами «ура» и маханием флажков. Загорелый, в белом приталенном пиджаке, он казался расслабленным и совершенно не был похож на человека, только что проведшего два часа в самолете, и еще меньше – на человека, переживающего по поводу того, что ждет его в зоне прилета. Сильной рукой он держал сумку из мягкой кожи на расстоянии от тела, чтобы она не касалась светлых брюк цвета хаки. Из-под другой руки торчал огромный плюшевый сиреневый единорог. Не поглядев по сторонам, Кинго резко свернул направо, взяв курс на стоянку такси, как они и предполагали. Они устремились ему наперерез через вращающуюся дверь. Анетте выхватила у него сумку прежде, чем он успел возразить, а Йеппе дружелюбным, но уверенным жестом взял его за локоть и направил в сторону краткосрочной парковки.

– Добро пожаловать домой. Надеюсь, для вас не оказалась сюрпризом встреча с нами?

– Мой венгерский агент предупредил меня о возможности вашего появления здесь. Не очень тактично с вашей стороны действовать через него.

Анетте закинула сумку Кинго на спину полосатой толстовки.

– Тактичность нельзя назвать частью нашей повседневной жизни. Да и вы могли бы почаще отвечать на телефонные звонки.

Кинго смерил ее презрительным взглядом и обратился к Йеппе.

– У меня не так много времени. Мне нужно сразу ехать на ужин к сыну. У внучки сегодня день рождения.

– Где это? Мы вас отвезем, а по дороге побеседуем.

– Туборг Хавн, Филипп Гейманс Алле. Но вы лучше высадите меня у Бутылки, оттуда я дойду пешком. Вот эта, темно-синяя?

Он открыл заднюю дверцу, залез внутрь и усадил единорога рядом с собой. Прежде чем сесть в машину, Йеппе и Анетте обменялись взглядами через крышу. Анетте, как всегда, села на место водителя, Йеппе на пассажирское сиденье, откуда мог оборачиваться, чтобы говорить с Кинго.

– Ваша поездка удалась?

– Если бы я хотел обменяться с кем-нибудь парой вежливых фраз, то взял бы такси. Что вам от меня надо?

Что же, ладно.

– Вы знаете, где находится Эстер ди Лауренти?

– А разве она исчезла? – Кинго искренне удивился. Намек на улыбку проскользнул в уголке его рта, еле заметное движение, которое тут же прекратилось; в зеркале отражалось серьезное лицо. – Нет, я понятия не имею, где находится Эстер. Вы уверены, что она не выгуливает собак?

– Это серьезный вопрос. Скоро пройдут сутки с тех пор, как она пропала… – Йеппе покосился на часы. У них была короткая получасовая поездка, чтобы решить, везти Эрика Кинго в управление или нет. – Как вы связаны с Дэвидом Бовином?

Если Кинго и удивился вопросу, то прекрасно скрыл это.

– Дэвид был моим помощником. Он работал у меня до тех пор, пока год-полтора назад не получил работу на полную ставку. Да, еще он выставлялся у меня в галерее.

– Он получил место в Центре криминалистической экспертизы. Вы знаете, чем он там занимается?

– Какая-то работа с отпечатками пальцев, верно?

– Надо сказать, это совершенно другой тип работы, чем… Кстати, а чем он занимался у вас?

Йеппе почувствовал, что его начинает укачивать, но не осмеливался посмотреть в направлении движения и повернуться к Кинго спиной, опасаясь упустить его реакцию. Краем глаза он видел, как по Эресуннской автомагистрали скользят фары движущихся в противоположном направлении машин.

– Тем же, чем и все мои помощники. Составлял расписание, оплачивал мои счета, таскал формы для отливки, ходил за кофе и туалетной бумагой. Ездил со мной по всяким биеннале и выставкам, к которым иначе не посмел бы приблизиться. Деньги не такие уж сногсшибательные, зато опыт бесценный.

– Меня удивило то, что он староват для помощника, ему разве не за тридцать пять? Как вы с ним встретились?

– Он написал заявку. Несколько страниц о том, где он видел мои работы, о моих книгах, которые он читал и перечитывал, о том, какое все это произвело на него впечатление. Я часто получаю такие отзывы. Но я тогда как раз собирался менять помощника, вот и пригласил его на беседу. Он оказался очень компетентным, и я его взял.

– Компетентным в чем?

– Приходил вовремя, грамотно писал и варил кофе. Был безотказным. Все, кто работает у меня ассистентами, на самом деле хотят быть художниками, поэтому они ко мне и приходят. И он не был исключением. Однако мне важнее всего, чтобы они были открыты и слушали то, что я говорю. Нет ничего хуже честолюбивого помощника, который забывает свое место и считает меня своим бесплатным билетом в Венецию.

– Он талантлив?

– Как ассистент или как художник? Его талант, назовем вещи своими именами, ограничен. У него прекрасное художественное чутье, но он никогда не относился к нему всерьез, и поэтому оно не развилось. Подстригая изгороди, хорошим художником не станешь.

– И все-таки не так давно он выставлялся в вашей галерее?

Кинго усмехнулся.

– Пять работ на групповой выставке весной. Я ему давно это обещал, еще когда он у меня работал.

– То есть вы встречаетесь – после того, как он перестал у вас работать?

– Эпизодически.

– И какой из него вышел ассистент?

– Лучший из тех, что у меня были. – Кинго улыбнулся своему отражению в стекле. – Мне было грустно с ним расставаться. Обычно я от них устаю. Но Дэвид меня не разочаровал.

– Почему же он перестал у вас работать, если все было так замечательно?

– Послушайте, а почему вы самого Дэвида обо всем этом не расспросите? Он разве подозревается в чем-то? – Этот вопрос остался без ответа. – Черт возьми, он же работает на вас, почему я должен тратить свой вечер на то, чтобы отвечать вам за него?

– Почему он перестал работать вашим ассистентом?

Кинго резко посмотрел на Йеппе. Он совершенно не был похож на человека, которого можно заставить сделать что бы то ни было.

– Да просто так не могло дальше продолжаться. Он не стал бы художником. Рано или поздно ему пришлось бы найти себе настоящую работу.

Откашлявшись, Анетте взглянула на навигатор. Именно тут был поворот к городскому центру и зданию Полицейского управления с его комнатами для допросов. Йеппе кивнул в направлении моста Сьелланд, и Анетте перестроилась в левый ряд. Курс по-прежнему на Туборг Хавн. Пока у них недостаточно оснований для задержания пассажира.

– А как Бовин в остальном?

– Что вы имеете в виду? Разве я только что его не описал?

– Да, но что он представляет из себя как человек?

Кинго разразился презрительным смехом. Затем тяжело вздохнул.

– Поскольку мы с ним, разумеется, никогда не были друзьями, я могу лишь поделиться с вами своими догадками…

– Как долго он у вас работал? – вклинилась Анетте.

– Два года плюс-минус пара месяцев.

– В течение которых вы вместе путешествовали, работали, посещали выставки. Наверное, у вас должно быть более основательное представление о нем, нежели просто догадки?!

– Ну вот вы двое, например, как хорошо друг друга знаете?

В машине повисла тишина. В этой тишине загудел телефон Йеппе, и ему пришлось сжать руки коленями, чтобы тут же не кинуться читать сообщение. Анна! Это наверняка она.

– Дэвид – доброжелательный, спокойный и целеустремленный человек с богатой внутренней жизнью. – Властный бас Кинго вывел Йеппе из ловушки мыслей. – К тому же у него искалеченная душа. Потрепанный жизнью, разочарованный, одинокий. Из тех, кому сложно наладить быт, вернувшись с войны. Несчастное детство, скудное образование, солдатом он был хорошим, но для чего-то другого мало пригоден.

– Что вы знаете о его детстве?

– Пфф, может, вам и об этом лучше расспросить его самого?

– Это может оказаться важным. И это срочно!

Опять тот же проблеск веселья в его взгляде, исчезнувший так быстро, что Йеппе не был уверен, что не ошибся.

– Мать отказалась от Дэвида после родов, он жил в бесчисленном множестве заведений и приемных семей. Спокойным детством это не назовешь. – Он слегка хлопнул Анетте по плечу. – Едем по Туборгвай, так быстрее!

Анетте крепче обхватила руль.

– Большинство грудничков, лишенных возможности жить со своими настоящими родителями, берут в другие семьи, и они счастливо растут у приемных родителей, но Дэвиду не повезло. Не знаю точно, что пошло не так, но у него никогда не было благополучной семьи. И, как все сироты, он скитался с этой внутренней пустотой, мечтая когда-нибудь познакомиться со своей семьей. Это стало для него движущей силой – и как для художника, и как для человека: одиночество, туманная неопределенность прошлого. И еще невероятная злоба от того, что его выбраковали. Он горел желанием найти свою биологическую мать. Я помог ему, чем мог. Это стало таким маленьким… проектом.

– Проект удался?

– Нет. Не вышло. А, вот и «бутылка». Спасибо за проводы.

– Секунду. У нас есть еще несколько вопросов.

Кинго схватил свою игрушку и стал нащупывать дверную ручку, у него больше не было времени на болтовню.

– Расскажите немного о вашей связи с Юлией Стендер! У нас есть показания свидетеля, подтверждающие, что вы состояли в сексуальных отношениях.

Это его остановило.

– Давайте дальше пройдемся пешком… или лучше объедем квартал и договорим?

Тьма уже сгущалась над Эресунном. Следователи Ларсен и Сайдани припарковались перед желтым кирпичным бунгало и проверили номер дома. Буккебаллевай, 14, верно. Интернат «Млечный Путь» светился своими окнами из прямоугольных стекол по моде семидесятых годов. Скромная табличка, которую стало видно только тогда, когда они оказались у главного входа, подтвердила правильность адреса. Позвонив, они ждали ответа перед массивной дверью. Ларсена попросили показать удостоверение в камеру домофона. Тут явно не желали никого впускать. Или выпускать. Через пару минут дверь открыл молодой педагог. На руках он держал плачущего грудничка, которому пытался всучить синюю соску с напечатанным на ней именем Леон.

– А, это вы, из полиции. – Он механически качал из стороны в сторону младенца, который приник к его груди и вопил. – У этого малого воспаление среднего уха, – пояснил педагог. – Чем мы можем вам помочь?

– Добрый вечер. Нам нужно осмотреть здание и прилегающую территорию в связи с похищением человека. Мы постараемся не слишком вас обременять. – Сайдани пыталась говорить нормальным голосом, но в конце концов ей пришлось орать, чтобы перекричать плач.

– Заходите, поговорите с заведующей. Она сейчас смотрит фильм с несколькими старшими воспитанниками. Ой, если бы вы сняли обувь, было бы замечательно.

Мужчина прошел вперед, склонив голову к ребенку, Ларсен и Сайдани нерешительно последовали за ним. Они проходили мимо множества детских комнат, удивительно похожих на все остальные детские комнаты в Дании: плакаты с поп-звездами, пуфики, лего и железные дороги. В итоге они очутились в большой гостиной, одна стена которой была полностью стеклянной и смотрела на сад. В синих сумерках казалось, будто сад врастает прямо в комнату. На мягких креслах, обтянутых велюром, сидела группа подростков, у каждого из которых в руках была плошка с жевательными конфетами. Они сидели лицом к плоскому экрану с каким-то американским фильмом – что-то про спортивный автомобиль, нескольких пьяных мужиков и тигра. От группы отделилась женщина и двинулась им навстречу. Коллега с рыдающим младенцем шепнул ей на ухо пару слов и удалился. Избавиться от детского ора было настоящим облегчением.

– Привет, я Жанетте, привет. – Заведующая, оказавшаяся миниатюрной женщиной с короткой стрижкой паж и скептическим взглядом, пожала руку обоим. – Пойдемте на кухню. Здесь и у стен есть уши. – Последние слова были сказаны нарочито громко, специально для любопытствующих подростков, которые взволнованно следили за происходящим со своих кресел. Эта фраза вызвала шквал веселых криков, продолжавшийся до тех пор, пока кухонная дверь не закрылась.

– Ух ты, как здесь уютно. – Ларсен осматривался в светлой кухне, стены которой были увешаны детскими рисунками.

– А чего вы ожидали? Что дети будут заперты в подвале с корочкой хлеба? – Эти слова были произнесены, словно заученные наизусть, и отдавали клише, пронесенным через многочисленные деловые обеды. – Мы педагоги по образованию. Наша работа заключается в том, чтобы сделать все возможное для того, чтобы из этих брошенных детей получились приличные люди.

– Мы пришли в связи с поисками пропавшего человека, – перебила Сайдани. – Вовсе не факт, что это имеет к вам какое-то отношение, однако у нас есть подозрение, что разыскиваемый человек находится в этом здании.

Скептический взгляд обострился.

– Здесь? Мне трудно в это поверить. Буквально в каждом уголке дома и сада что-то происходило, пока около получаса назад не стало темнеть. В спортивном зале танцевали, в саду играли в лапту и прятки. Вокруг территории – ограждение с колючей проволокой, так что просто так сюда не попасть. Да и вообще, почему здесь кто должен-то скрываться?

– У вас есть футбольный тренер по имени Дэвид Бовин?

– Да, это волонтер из Фонда помощи детям. Они организуют для нашей молодежи всевозможные занятия, в том числе танцы и футбол. Физическая активность никогда не помешает, особенно таким детям, как наши.

– У него есть ключи от заведения?

– Ха, ключей от заведения нет даже у штатных педагогов. Как вы, возможно, заметили, нам нужно соблюдать очень строгие меры безопасности. Размещение в интернате персонала практикуется редко. Дэвид просто приходит по четвергам после обеда и тренирует минипутов, как мы их называем, либо в спортзале, либо в саду. Но нет, ключей у него нет.

– Он хорошо ладит с детьми?

– Мне кажется, да. Он довольно серьезный, но детям это нравится. Он воспринимает их всерьез. Есть основания для беспокойства?

– Нет, на данный момент нет. Нам просто нужно задать несколько вопросов.

– Да-да, потому что мы не можем подвергать наших детей никакому риску…

– Мы вам сообщим, если появятся какие-то опасения насчет Дэвида Бовина. Ну так что, можно нам осмотреться?

– Я вас проведу.

Заведующая повела их по зданию, с готовностью открывая двери и зажигая свет в классных комнатах, помещениях для художественного творчества, гимнастическом зале, в гардеробных. Время от времени им встречались подростки, бредущие в свои комнаты и получающие от начальницы порцию объятий или поцелуй на ночь. Наконец они вновь оказались у входа.

– Ну, вот вы все и посмотрели. Мы можем еще чем-нибудь вам помочь?

– Нет, спасибо. Мы только осмотрим территорию, прежде чем уехать. И, если вы услышите что-нибудь от Бовина, свяжитесь с нами немедленно, договорились?

Заведующая, нахмурившись, кивнула и закрыла дверь.

Ларсен принес из машины карманный фонарик, и они принялись медленными шагами прочесывать газоны, склонившись низко над землей. Территория была огромной: настоящий парк развлечений, постепенно вырастающий из темноты и обнаруживающий пещеры, заросли сирени, батуты, шарообразные грили и фруктовые деревья. В траве валялся всякий спортивный инвентарь, об который они сбивали себе пальцы на ногах, ругались и продолжали поиски. Из леса доносился неотчетливый крик какого-то животного, из гостиной с телевизором слышался смех. Ни дамы в сарае с заткнутым кляпом ртом, ни изуродованного трупа в песочнице не было и в помине. Четверть часа спустя Сайдани сдалась.

– Ну все, хватит, я больше не желаю этим заниматься. Тут ничего нет, я лучше подумаю о более привлекательных способах провести воскресный вечер. Давай только проверим пляж, раз уж мы здесь оказались?

– Нет, черт подери. Я весь продрог, и нас ведь просили проверить только дом, а не всю береговую линию. Поехали!