Ровно в восемь утра бородатый молодой человек в вязаной шапочке повернул ключ в замке и открыл кофейню «Java Junkie», находящуюся на первом этаже охристого дома по адресу Клостерстреде, 12. Двумя минутами позже к нему пожаловали первые гости, им явно необходимо было проглотить по хорошей порции кофеина. По выходным кофейня открывалась рано для ночных гуляк, нуждающихся в кофе и круассане перед возвращением домой. Йеппе и Анетте больше всего был нужен спокойный ночной сон, но за отсутствием лучшего чашечка кофе тоже пришлась весьма кстати, спасибо и на том.

Благодаря списку гостей, присутствовавших на весеннем ужине у Эстер, они достаточно быстро отыскали Франка и Лисбет из Эспергерде, которые подтвердили время, когда Эстер отправилась домой, и сообщили, что Грегерс Германсен находится у них и, с учетом всех обстоятельств, чувствует себя отлично. Однако Эстер ди Лауренти так и не объявилась ни дома, ни где-либо еще. В два часа ночи вызвали слесаря, взломали двери всех трех квартир в доме 12 по Клостерстреде и обнаружили, что единственные его обитатели, не покинувшие своего жилья, – это пара жутко голодных и несчастных мопсов, они нагадили на пол в прихожей и улеглись спать рядом со всем этим безобразием.

Приветливый бариста подал крепкий кофе под саундтрек с альбома «Kind of blue», но в остальном пользы не принес. Естественно, он знал Эстер и остальных жителей дома – как жалко эту девушку, как же ее звали? – но не видел никого из них всю неделю, о чем уже неоднократно сообщал их коллегам. Он вежливо поинтересовался здоровьем старичка и искренне обрадовался, услышав, что Грегерс идет на поправку.

Йеппе и Анетте сидели рядом с окном на грубых деревянных стульях, макая бисквиты в коричневатую молочную пену. Солнце взошло и теперь стояло на вертикальных лучах между домами. Лицо Эстер ди Лауренти, по милости полиции, появилось на обложке утренней газеты в сопровождении броского заголовка: «Психопаттерн объявился вновь: похищена пенсионерка» с припиской внизу: «Полиция бессильна – Копенгаген в шоке».

Сложно было поддерживать приподнятое настроение.

То и дело раздавался звон колокольчика, и в дверь входили сонные посетители в помятой нарядной одежде, в основном это были небольшие группы девушек, – парни, объяснил бариста, предпочитали шаурму.

Накануне поздно вечером следователю Сайдани удалось связаться с издателем Эрика Кинго, он ужинал в исландском посольстве, поэтому ранее был недоступен. Оказалось, что Кинго совершает короткий «промотур» в Будапеште, и его не будет все выходные. Издатель согласился позвонить венгерским коллегам, которые организовали тур, и посредством нескольких входящих и исходящих звонков, сопровождавшихся умеренным ворчанием, смог установить, что Эрик Кинго не просто находится в Будапеште, а непосредственно в данный момент ужинает с самим нобелевским лауреатом Имре Кертесом. Он планировал вернуться в Данию в воскресенье, ближе к вечеру, и издатель обещал передать ему, что в зале прилета его встретит полиция и доставит прямиком на допрос.

Йеппе не успел заехать домой помыться и чувствовал, что от него пахнет сексом. Вообще-то он не имел ничего против того, чтобы нести свое торжество и хвалиться им перед всем миром, однако сейчас постоянное напоминание об Анне было слегка некстати. Анна! Ее муж вернулся домой, возможно, почуял недавнее присутствие Йеппе в своем доме, в своей жене. Как он мог увидеть ее вновь?

Колокольчик опять затрезвонил, и Йеппе придвинулся к Анетте, чтобы пропустить очередную компанию утренних гостей, на этот раз это были три молодых человека в футболках в разноцветную полоску, они тащили за собой чехлы с музыкальными инструментами. Йеппе узнал одного из них по фотографии из командного центра – парень с длинными волосами, собранными в пучок на макушке, с гитарой, висевшей на спине, это был Даниэль Фуссинг, бывший возлюбленный Каролины. Они смеялись и болтали слишком громко, довольные и хмельные. По-видимому, период скорби по двум убитым друзьям в этой тусовке закончился.

Йеппе бросил взгляд на Анетте, которая, покосившись на веселую компанию, продолжала пить кофе. У Даниэля было алиби на вечер вторника, когда произошло убийство Юлии, поэтому он выпал из сферы их внимания, Йеппе даже ни разу не беседовал с ним лично. Он наблюдал за этими тремя ребятами, которые дурачились у стойки и махали кулаками на баристу, с которым явно были знакомы. Чехол гитары Даниэля был обклеен наклейками с фестивалей и составленными из кусочков разноцветного скотча словами.

«Вудбайнс», прочитал Йеппе, «Кристофер Гёлз» и «Роскиле лав». Рядом с наклейкой «Алис» красовалась надпись «Сатори» из желтого и зеленого скотча.

Через минуту Йеппе и Анетте предстояло отправиться на слушания в Городской суд Копенгагена с Кристианом Стендером и его адвокатом, и Йеппе предчувствовал, что это никак не прояснит и не продвинет поиски Эстер ди Лауренти.

Вот тебе и Сатори. Йеппе понял, что он собирается сделать, лишь когда его рука тяжело легла на плечо Даниэля Фуссинга.

Потребовалось применить некоторое упорство, чтобы убедить Анетте, что допрашивать Кристиана Стендера ей придется без Йеппе. Немного помогло то, что его место занял следователь Фальк, и все-таки она казалась не очень довольной, когда, взяв под мышку блокнот и диктофон, побежала в направлении судебного КПП. Йеппе заглянул к следователю Ларсену узнать, какие у него успехи, тот руководил поисками Эстер ди Лауренти, однако узнал лишь одну неутешительную новость – что новостей пока нет.

Захватив чайник и пару стаканов, он отправился в зал для допросов номер 6, где оставил Даниэля Фуссинга с его гитарой. Прежде чем начать допрос, ему пришлось разбудить Даниэля, который пристроился спать прямо на столе. Приподняв с рук голову с покрасневшими глазами, он первым делом спохватился, где гитара.

Йеппе показал на чехол с гитарой и скрестил руки на груди. Даниэль Фуссинг заставил его почувствовать себя стариком.

– Итак, Даниэль, эта неделя была богата событиями. Убиты два твоих друга, да еще эта утомительная ночная прогулка по городу, верно? – Йеппе удостоверился, что диктофон включен.

– Это был вопрос? – Даниэль выглядел обескураженным.

– Если не вникать в подробности, то это все может показаться немного, как бы сказать, циничным.

– Не думаю, что это ваше дело, но вчера вечером мы работали. Я мог бы отменить концерт, уже почти отменил, но это ведь моя работа, понимаете. Вот как вы работаете полицейским. Моя работа ничем не хуже. Только в отличие от вас я не получу зарплату, если отменю заказ. И, если уж говорить совсем начистоту, мне нужно было забыть на фиг обо всем этом на пару часов. Просто чтобы снова нормально себя почувствовать, понимаете?

Йеппе смотрел на чистый блокнот перед собой. Когда он превратился в человека с настоящей работой из художника с уймой мечтаний, которым когда-то был?

– Возможно, это звучит цинично, – Даниэль ткнул пальцами в воздухе кавычки, – для вас, но все относятся ко мне как к говенному изгою, избегают меня при любой возможности. А если их заставляют находиться рядом со мной, то они пялятся на меня, типа «ну все понятно с тобой», и сплетничают у меня за спиной, стоит мне только отойти. Это все равно что болеть сраной эболой.

Йеппе налил Даниэлю стакан воды, который тот опустошил разом.

– Я так понимаю, ты порвал с Каролиной. Можно поинтересоваться почему?

– А, Каролина. Вы спрашиваете почему. Вы ее видели?

– Да. Милая девочка.

– Очень милая. Офигеть какая сладенькая. Просто не склалось. Я совершенно запаренный сейчас. Последнее, что мне надо, это такая же запаренная ревнивая девчонка.

– У Каролины были причины ревновать? – Йеппе заметил, что Даниэль думает, нужна ли Йеппе эта информация. Он уточнил свой вопрос. – Я имею в виду Юлию Стендер. У Каролины были причины ревновать из-за нее?

Даниэль поковырялся в своем пучке. Настала его очередь потупить взгляд.

– На меня никак не повлияет, если я все расскажу. Но не надо бы расстраивать Каро еще сильнее. Ну да, мы с Юлией иногда спали. Когда Каро не было дома. Я практически жил у них, ну, вы в курсе, что бывает, когда выпьешь винца, выкуришь косячок. Ох, тут не было ничего серьезного, и это произошло всего несколько раз, но, естественно, мы не кричали об этом направо и налево. Она была милая, у нас был неплохой секс. Ох, блин, как все это трагично.

Он обхватил голову руками и сидел так некоторое время. Затем ожесточенно потер лицо и поднял глаза.

– На самом деле мы гораздо больше болтали, чем трахались. О наших дебильных семьях.

– Да, Каролина упомянула, что вы с Юлией иногда беседовали о ваших родственниках…

– Мы оба потеряли матерей в юном возрасте; есть такие сообщества – ты или в них входишь, или не имеешь о них никакого представления, и сообщество людей, потерявших мать, является одним из них. Ничто не готовит тебя к тому, что мама оставит тебя. Мне было восемь, когда… и я по-прежнему думаю о ней как минимум один раз в час. От этого никогда не избавиться, никакого прогресса не происходит. Мы с Юлией понимали друг друга.

– Какое впечатление произвел на вас ее отец?

Ее отец, который сидел в зале для допросов в том же самом здании и признавался в убийстве собственной дочери. Йеппе смягчил голос, задавая вопрос в лоб.

– Хм-м, я видел его всего несколько раз. Такой олдскульный мачо. Знаете, крепкое рукопожатие в сочетании со взглядом «держись-подальше-от-моей-дочки». Юлия рассказывала о нем какие-то совершенно безумные вещи. Долгое время я верил ее историям…

– Например? То есть какие именно безумные вещи?

– Например, что он бил ее мать. Когда Юлия была маленькая. Даже когда мать болела. А Юлия обычно забиралась в шкаф в своей комнате и пела, когда слышала, как стойка с капельницей падает на кафельный пол. Позже она призналась, что видела такой эпизод в фильме. Юлия фонтанировала историями, и они не всегда соответствовали действительности. Так и бывает, когда растешь без матери. Нам неведом тот моральный компас, в соответствии с которым живете вы, все остальные.

– Иными словами, ее отец был не так уж страшен?

– Ее отец из кожи вон лезет, чтобы завести правильных друзей – политиков, медийных персон, художников, – и чтобы его жизнь выглядела «ах, какой состоявшейся», но на самом деле он мужлан. Принадлежит к типу людей, которым комфортнее всего в деревянных башмаках, но они покупают дорогие костюмы, чтобы просочиться в тот мир, который их все равно никогда не примет. Вот такой он.

– Но дочь он любил?

– По словам Юлии, он не любил никого и ничего, кроме нее, и вот тут, кажется мне, она говорила правду.

– Он пришел в неописуемую ярость, когда узнал о романе Юлии с учителем. Вам что-нибудь известно об этом?

– А, фаререц, да, это был полный трындец. Правда, абсолютный швах. Уволил его и угрожал убить. У смерти ведь должна была быть причина. – Даниэль покачал головой и рассмеялся. Посмотрел на солнечный свет, просачивающийся в круглый двор.

– Что вы имеете в виду?

– Добропорядочные горожане, должно быть, считали ее девственницей, чистой, как снег. Так думал и фаререц. Однако Юлия давно пошла вразнос, она лишилась девственности еще в тринадцать лет за школьным навесом для велосипедов. Вот что значит сельская молодежь. Мы развратничаем, потому что делать не черта.

– Она вам тоже говорила, что забеременела?

– Да, но гораздо позже… Дерьмовая была передряга. Ей было всего пятнадцать.

– Вот именно. От фарерца…

Даниэль посмотрел на него с удивлением. Затем закинул голову и расхохотался.

– Она была та еще дрянь, наша Юлия. Блин, как же я по ней скучаю. – Даниэль налил себе воды и выпил. Вздохнул. – Теперь-то уже никакой разницы, она мертва. Никакого смысла хранить эту тайну… Фаререц был совершенно без ума от нее, поэтому она переспала с ним, когда узнала, что беременна. Всего один раз. Когда это произошло, она была уже не на первом месяце, но он ничего не заподозрил.

– Но зачем ей это понадобилось?

– Чтобы иметь козла отпущения, такой отвлекающий маневр. Чтобы папаша направил свой гнев не на нее, а на некого-то другого. Когда надо было, Юлия становилась довольно-таки циничной.

По всей видимости, достаточно циничной, чтобы внушить доверчивой Эстер ди Лауренти версию истории, которая больше нравилась ей самой. Эстер с сочувствием относилась к переделке с абортом, в которую влипла Юлия, как может относиться лишь верный друг, чувствующий, что ему доверили нечто ценное. Юлия солгала Эстер, хотя нашла у нее редкостное сострадание, и Йеппе ощутил острую печаль при мысли об одинокой девушке, которой не на кого было положиться, кроме как на человека, который в итоге ее убил.

– Кстати, я готов сознаться.

– Да ну? – Йеппе резко поднял голову и посмотрел на молодого человека.

– Я послал фарерцу письмо и рассказал ему о ребенке.

Значит, анонимное письмо – дело рук Даниэля.

– Но ведь он не был отцом ребенка, вы сами сказали!

– Ну он же этого не знал.

– Зачем вы это сделали?

– Как бы странно это ни прозвучало, чтобы помочь Юлии. Она была в отчаянии от того, что не знает своего ребенка, но не решалась ничего предпринимать. Не знала, с чего начать. Я подумал, что он бы помог ей, если бы считал себя отцом. Видимо, я ошибся.

Жест поддержки, очевидно. Проявление доброй воли в отношении любимой подруги. Дальнейшее развитие этой, казалось бы, невинной лжи в конце концов, несомненно, стоило Йальти Патурссону жизни.

– И все-таки я не понимаю. Почему вообще возникла необходимость в отвлекающем маневре? Кто ее обрюхатил?

– Это было так давно. Юлия заставила меня поклясться, что я никогда никому не скажу, и до сих пор я держал слово…

– Неужели отец? – Йеппе вдруг понял, что мертвой хваткой вцепился в свою шариковую ручку, и поспешил положить ее на стол.

Даниэль ошеломленно посмотрел на него:

– Э! Нет, не думаю, что отыщется настолько ненормальный чувак!

Йеппе поблагодарил про себя высшие силы.

– Вообще-то все и без того было довольно отвратительно. Юлия периодически спала с одним из друзей своего отца. Или члена того же братства, что и он, не знаю, какие у них там были отношения. Во всяком случае, он пару раз в год наведывался в Сёрвад, охотился и наслаждался изысканными обедами в обществе ее папаши. Трахался с его дочкой-подростком и отваливал обратно в Копенгаген. Великий человек, так, во всяком случае, считал отец Юлии. Послушайте, возможно, это всего лишь одна из ее выдумок. Понятия не имею. Может, она все это нафантазировала.

Взгляд Йеппе упал на футляр гитары. Сатори. Кажется, это означает что-то типа прояснения сознания.

– А это не какой-нибудь художник, этот папашин приятель, вы не в курсе?

Даниэль, кажется, проникся некоторым уважением к собеседнику.

– Да-да, именно художник. У отца Юлии весь дом увешан его картинами. Старикашка этот. Кинго! Я же говорю, отвратительно!

Ты даже не догадываешься насколько, подумал Йеппе и выключил диктофон.

Зеленые газоны парка Вальбю были еще мокрыми после ночного дождя. На траве возле Стадиона Вальбю тренировалась футбольная команда Спортивной полицейской ассоциации, как и каждое воскресное утро на протяжении круглого года. Группы мужчин и женщин по семь – одиннадцать человек в шортах с полосками кислотных цветов делали приставные шаги и отрабатывали передачи. У большинства из них ноги были в пятнах грязи.

Следователь Анетте Вернер на мгновение остановилась и с удовольствием наблюдала за группой мужчин в прекрасной физической форме, приступивших к растяжке. Пахло травой, над горизонтом парили яркие воздушные змеи. Для рабочего воскресенья не такая уж плохая обстановка. Воскресное утро вообще-то считалось священным в жизненном укладе Вернеров. Насколько оно может быть священным, учитывая, что один из супругов работает в полиции. Домашняя выпечка Свена из холодного дрожжевого теста, долгое чтение газет, особенно если пристроить ноги на колени супругу. Но не сегодня. Этим утром Анетте съела на завтрак порцию фастфуда из бумажного пакета, находясь на круговой трассе номер три.

Предварительный допрос Кристиана Стендера прошел так, как и предполагалось. Он упорно настаивал на своей виновности, без всяких комментариев, и потому судья, уступив ему, приговорил Стендера к предварительному заключению, согласившись с запретом публично называть его имя, по просьбе адвоката. Предполагаемый преступник находился за решеткой. И все же дела выглядели удручающе.

Стендер по-прежнему имел такой вид, словно его привязали к автомобилю и протащили через какую-то свалку. Он казался виноватым и бесконечно грустным, а единственным, кто, похоже, испытывал радость по поводу его ареста, была комиссар полиции, которая наконец-то могла сообщить хорошую новость начальнику полиции и изголодавшейся прессе. Тот факт, что Эстер ди Лауренти так и не объявилась, был отодвинут в тень, а тот, что она пребывала в подавленном настроении, не раз подчеркивался на пресс-конференции.

Анетте спросила у прохожего, где тренируется первая команда, и ей показали в сторону стадиона. Поблагодарив помощника, она направилась к зданию, украдкой бросив прощальный взгляд на ряд подтянутых мужских ягодиц.

На стадионе атмосфера царила куда более строгая. Посреди поля, между двумя пустыми низкими трибунами стояла кучка тренированных мужчин, которые громко что-то обсуждали. Один обхватил голову руками, другой размахивал руками в воздухе, а третий поднес к уху мобильник и немного отделился от группы. Анетте нерешительно прошла мимо большой таблички «ВЫХОД НА ПОЛЕ ТОЛЬКО В БУТСАХ» и направилась к ним.

– Простите за беспокойство. – Высокий парень с черными кудряшками поднял взгляд. – Я ищу Дэвида Бовина из ЦКЭ Эст, вы его сегодня не видели?

Вдруг на нее обратила внимание вся группа. Чернявый переглянулся с одним из товарищей и ответил:

– Нет, как раз его и не видели. Он не предупредил, что его не будет. Как-то на него не похоже.

– Эй, а вы часом не следователь из управления? – крикнул ей коротконогий парень с очками на резинке. – Зачем вам в воскресенье понадобился Бовин?

Проведя рукой по волосам, Анетте отвернулась.

– У вас есть тренер?

– Вон он, под табло, в синем спортивном костюме с логотипом «PI».

Мужчины глядели вслед Анетте, шагающей по грязной траве.

Закончив говорить по телефону, тренер протянул ей руку и поспешил предупредить, что скорее всего через минуту-другую ему снова позвонят. Анетте прервала его жалобы по поводу отсутствия на матче одного из игроков.

– Мы разыскиваем Дэвида Бовина из ЦКЭ Эст. Как я понимаю, он играет в первой команде. – Анетте перевела взгляд на поле, стараясь отвлечься от странных желтых зубов тренера. – Он владеет кое-какой информацией, касающейся расследуемого дела об убийстве, и недоступен с вечера пятницы.

– В таком случае вам известно гораздо больше, чем мне. – Тренер смачно сплюнул на дерн. – Нам его уже не хватает – с тех самых пор, как он не пришел на разминку час назад.

– У вас есть какие-нибудь идеи, где он может быть?

– Если бы они у меня были, то вон те десять ребят не канителились бы так. Так что – нет.

– Но он популярен в команде?

Тренер посмотрел на Анетте озадаченно.

– О да, конечно. Он один из наших лучших игроков. В противном случае его бы просто не взяли в команду. Ведь он из гражданских, к тому же староват. Вообще-то он должен быть в возрастной команде. Но когда я увидел, как он играет в товарищеском матче, немедленно переманил его к себе. Суперотдача. – Тренер вытряхнул из мятой пачки сигарету без фильтра и закурил.

– Вообще толковый парень, так вы считаете?

– Ну, он такой, немного ботан, знаете. Или трещит без умолку, или слова из него не вытянешь. Но он проводит в клубе кучу времени. Волонтерская работа и все в таком духе. Раз в неделю тренирует в Северной Зеландии группу детей, находящихся под социальной опекой. Не получает за это ни кроны и сам оплачивает дорогу. Ума не приложу, зачем ему это все.

– Детей под опекой?

– Детдомовцев. Их в Дании до черта, хотя никто о них особо не говорит. И они также нуждаются в физическом развитии и приятном времяпрепровождении. Бовин принимает эту тему близко к сердцу. Он ведь и сам из них, если можно так выразиться.

Телефон тренера зазвонил, и он поднял указательный палец, давая Анетте понять, что их беседа завершена. Она схватила его за рукав, прежде чем он успел убежать.

– А что вы имеете в виду, «сам из них»?

Тренер прикрыл рукой микрофон на телефоне:

– Простите, но мне придется ответить…

– Бовин что, сам был в детском доме, или как это понимать?

– Я не знаю подробностей и понятия не имею, в течение какого времени, но да, он говорил, что вырос в детском доме. – Он быстро отвернулся и продолжил говорить в телефон, поспешно удаляясь. – Да, Микаэль, я тут. Ну как, сможешь прийти?

Анетте вцепилась ему в руку, ей пришлось бежать рядом с ним трусцой.

– А где? Вы знаете, где?

Он покачал головой и прикрыл освободившейся рукой ухо. Анетте вклинилась в телефонный разговор:

– А место, где он учит детей? Где он проводит футбольные тренировки для детей? Вы знаете, где это?

Тренер опустил телефон посередине очередной фразы:

– В Северной Зеландии, черт же побери. Названия не знаю, но, кажется, где-то в Коккедале. И если вы не уберетесь в течение двух минут, я вытолкаю вас в центр поля и заставлю играть!

Анетте поторопилась удалиться.

Солнце обжигает веки, мир озарен красным светом. Теплый пляж, песок царапает спину. Шумят волны. Рот пересох до боли. Есть ли поблизости вода?

Эстер ди Лауренти открыла глаза. Солнечный свет ослепил ее, к горлу подступила тошнота. Откуда этот свет, разве сейчас не вечер? Она закрыла глаза, но тошнота не прошла. Осторожно дотронулась до поверхности под своей щекой, паралич кончился с окончанием сна. Сырая древесина, немного мелкого гравия, а чем пахнет? Яблоками? Морем. Эстер подняла руку и, козырьком приставив ее к глазам, осторожно их открыла. Трава, стволы деревьев в мерцающем свете, она лежит в саду или парке на садовом столе. Услышав прямо над собой птичье пение, она подняла голову. Дрозд среди темно-зеленых листьев и незрелых плодов. Она попыталась сесть, но головокружение заставило ее снова принять лежачее положение, ощутив щекой деревянную поверхность. Затем мир сомкнулся.

Когда она снова проснулась, солнце переместилось, и теперь она лежала в тени. Головокружение ослабло, но не прошло. Она осторожно села и огляделась, покачивая ногами и пытаясь вернуть им чувствительность. Кремовые шерстяные брюки были все в пятнах и пришли в полную негодность. Она еще никогда не чувствовала такой сильной жажды. Если она сейчас же чего-нибудь не выпьет, то умрет. Эстер снова огляделась. Она сидела на скамейке в большом саду, выходящем к воде. Между нею и водой располагалась площадка, выложенная брусчаткой, с закрытой деревянной песочницей, чуть дальше, у самой изгороди, стоял огромный батут, обтянутый сеткой безопасности. Повсюду росли деревья, но не было цветов. За спиной – фасад дома в строительных лесах. Ни души. Чувство нереальности происходящего посетило ее – возможно, она еще спала. Как она сюда попала?

– Ты, наверное, хочешь пить.

Эстер вздрогнула. Мрачный мужской голос раздался прямо из-за ее спины. А она думала, что одна. Она с трудом повернулась, шея болела. Солнце снова ударило в лицо, она подняла зудящую руку и прикрыла ею глаза. Рядом со скамейкой стоял мужчина и улыбался. На миг Эстер почувствовала облегчение, присутствие другого человека было само по себе успокаивающим. Он протянул ей стакан воды, она осторожно отпила.

– Получше?

Он забрал у нее стакан. Она кивнула, мозг в черепе зашатался, и, прищурившись, стала разглядывать его. Симпатичный. Куда моложе, но взрослый. Короткие волосы, небольшие залысины, светлые глаза, приветливая улыбка.

– Где я?

Его улыбка расширилась, обнажив белые зубы.

– Ты меня по-прежнему не узнаешь, правда?

У Эстер до сих пор кружилась голова. Задумавшись, она попыталась встать на ноги. Да, она уже где-то его видела. Голова была тяжелой, перед глазами все качалось. Где это было?

– Мне, наверное, пора домой. Вы не могли бы мне помочь? – Она протянула ему руку, сомневаясь, что сумеет встать без помощи.

Он взял ее руку в свою, теплую и твердую, погладил ее по тыльной стороне ладони. Он стоял вплотную к ней и держал ее слишком крепко, и чем дольше, тем неприятнее это было. Она попыталась осторожно отнять руку, но он еще крепче сжал ее и продолжал гладить. Наклонившись к ней так, что его рот оказался всего в нескольких сантиметрах от ее губ, он медленно, с усилием моргнул. Его голос был таким же теплым, насмешливым.

– Да, мама, но мы ведь уже дома.