На пятнадцатом этаже Королевского госпиталя царила поразительная тишина по сравнению с суетой вестибюля со всеми этими семьями с детскими колясками, санитарами, громко обсуждающими футбольный матч, с топаньем деревянных сабо и разговорами по телефону. Эстер купила Грегерсу шоколад и виноград, свежевыжатый сок и номер «Политикен», и все-таки не могла избавиться от ощущения, что гостинцы ее скудны. Дверь в комнату Грегерса в палатном отделении 3-15-2 была приоткрыта. Широкий солнечный луч пробивался через щель, делая вход похожим на ворота в Нирвану. Эстер двинулась навстречу вечернему солнцу, прикрывая рукой глаза.

– Грегерс? Ты спишь?

Она осторожно подошла. Постель была пуста. Пара подушек и скатанное одеяло были уложены так, что, заглянув из коридора, можно было подумать, что кто-то спит. Выглядело чересчур аккуратно, случайно так получиться не могло. Эстер постучала в дверь туалета, толкнула ее. Пусто. Она бродила по отделению, обыскивая все мыслимые уголки, заглядывая во все кресла в зоне развлечений, но тщетно. Чуть дальше по коридору она наконец натолкнулась на медбрата, который беседовал с секретарем, облокотившись на картотеку. Он посмотрел на Эстер каким-то затравленным взглядом, когда она поинтересовалась:

– Простите, вы не знаете, где Грегерс Германсен?

– Ох, знаете, я сейчас один на дежурстве, относил лекарства на другой конец коридора, так что не знаю. Но минуту назад он лежал в своей постели.

– Его там больше нет. Его вообще нет в палате. Ни в зоне отдыха, ни в холле, ни на кухне. Где он может быть?

Медбрат издал тяжелый вздох и пробежал мимо Эстер по коридору, спеша в палату, чтобы проверить самому. Подняв простынь и заглянув в туалет, он взглянул на Эстер как будто с обвинением:

– Да его тут нет!

Басы пульсировали внутри Йеппе, заставляя его двигаться быстро, качать подбородком, идти в такт. «Smooth criminal» – композиция, которую он ставил на проигрывателе, предаваясь мечтам еще в препубертатный период, и танцевал под нее в одиночестве, в своей комнате. Он мечтал стать танцором. Или гангстером. А вместо этого стал полицейским. Ирония судьбы.

Татуировщик Типпер сидел с составителем фотороботов в зале для допросов номер четыре и пытался описать внешность возлюбленного Юлии, которого видел всего две недели назад. Вообще-то рисунки не относятся к особо точным инструментам в полицейском деле, даже в сочетании с отпечатками пальцев, но это был альтернативный способ расследования, на случай, если не удастся получить ничего путного с видеокамер. Если бы они заполучили более или менее приличный рисунок, то можно было пропустить его через Центральный уголовный реестр, в котором есть фотографии всех официально осужденных преступников. Недавно разработанная в США программа помогает компьютеру опознать до половины всех субъективных портретов, в основных чертах совпадающих с той или иной фотографией из архива. Была суббота, скоро подойдут к концу четвертые сутки с момента первого убийства. Прорыв в деле был необходим.

За столом в столовой Анетте рассказывала о взлетно-посадочной полосе Торсхавна и ворвани, которую она попробовала по пути домой в аэропорту и была вынуждена выплюнуть в пепельницу. Она выглядела утомленной. Йеппе примкнул к группе коллег.

– Ну, что расскажешь, Анетте? До сих пор не упоминавшийся ребенок. Не то чтобы это имело какое-то отношение к делу, сдается мне, но раз уж ты отдохнула за счет налогоплательщиков, по крайней мере расскажи историю-другую. – Йеппе толкнул в плечо смеющуюся Анетте.

– Да у тебя, Йеппесен, отличное настроение, что-то наконец прояснилось в твоем котелочке, или как?

Йеппе надеялся, что окружающие не заметили улыбку, которой он не смог сдержать. Он ободряюще кивнул Анетте, которая, хрустнув пальцами, приступила к докладу.

– По словам матери Йальти Патурссона, Сингхильд, история об аборте Юлии Стендер – чистой воды мистификация. Очевидно, Юлии удавалось скрывать свою беременность так долго, что отец уже не мог заставить ее пойти на аборт. Даже при всех его связях. Вместо этого они с Уллой Стендер оказали на Юлию мощное давление, вынудив ее отказаться от ребенка сразу после родов, а так как Юлии еще не исполнилось восемнадцати, а Йальти уже давно исчез из поля их зрения, то их настойчивость сработала. Юлия в конце концов согласилась на отказ от ребенка и на всю последовавшую за этим ложь. Йальти в коротком письме сообщили, что она сделала аборт, всем остальным рассказали, что она впала в депрессию и отправилась на отдых к тетушке в Швейцарию. Наверняка в крошечном Сёрваде ходили всякие сплетни, но они не достигли Фарер. Йальти нашел приют у своей матери и постарался забыть о произошедшем. Мать говорит, что он пребывал в подавленном настроении еще несколько лет. Замещал учителей в школе в Торсхавне, но в основном находился в непригодном для работы состоянии и проводил дни в долгих прогулках по горам. До тех пор, пока однажды, полтора года назад, ему под дверь не подсунули анонимное письмо. Кто-то, хорошо знающий все обстоятельства, писал, что на самом деле Юлия родила ребенка и отказалась от него – спустя всего несколько месяцев после так называемого «побега» Йальти на Фареры. В письме были сведения, не оставлявшие сомнений в его достоверности.

– Кто-нибудь уже занимается установлением личности и местонахождения ребенка?

– Фальк занимается обзвоном и запускает всю эту машину, но дело непростое.

– Хм-м, ладно. А письмо?

– Давно пропало. Мать Йальти тогда прочитала его, но с тех пор не видела.

– Вот дерьмо! И как же отреагировал свежеиспеченный отец?

– Пришел в ярость. Мать призналась, что никогда не думала, что ее сын может быть таким, настолько сумасшедшим, совершенно утратившим рассудок. Она показала мне дырки, оставшиеся от шкафа с витриной, который он выдрал из стены и грохнул об пол в состоянии аффекта. Этот шкаф до сих пор стоит у нее в сарае, он обещал отремонтировать его, но не успел. Он пытался разыскать этого ребенка по всем каналам, какие только можно себе представить. В том числе прилетал в Копенгаген встречаться с двумя социальными работниками из Управления по делам семьи. Однако закон об усыновлении детей в нашей стране направлен в первую очередь на потребности ребенка, а не родителей. Тем более что у Йальти не было вообще никаких документов по этой части. Он выяснил, что это была девочка, что ее удочерила датская семья и что она проживает на территории Дании. Дальше продвинуться ему не удалось. Ему даже не сообщили дату рождения. Тогда он принялся названивать семейству Стендер.

– То есть Юлии?

– Не только. Он обрушил на Юлию, Кристиана и даже Уллу Стендер многочисленные запросы, отстаивая свои отцовские права. Он хотел, чтобы Юлия отправилась вместе с ним в Управление по делам семьи, чтобы они могли узнать о местонахождении их дочери. Он хотел отменить усыновление. Он был непреклонен.

– Как-то это не похоже на человека, о котором мы слышали ранее.

– Мать утверждает, что он действовал совершенно маниакально. Сидел ночами, копался в архивах Женевской конвенции в Интернете, строчил письма адвокатам, специализирующимся на семейном праве, и так далее, и тому подобное. Она переживала из-за него, но, по ее словам, не настолько, как когда он пребывал в депрессии. Теперь по крайней мере он что-то делал.

– И все-таки это кажется борьбой, в которой он был обречен на поражение. Я в том смысле, что – сколько сейчас дочери?

– На данный момент около четырех с половиной лет.

– То есть шансов отменить усыновление не слишком много. Сложно утверждать, что ребенку пойдет на благо, если его отнять у родителей, с которыми он живет с самого рождения.

– Зов крови, Йеппе, зов крови.

– Анетте, а ты-то что об этом знаешь?

– Ни шиша. Однако Йальти Патурссон, по-видимому, был убежден в том, что все вполне реализуемо, не хотел слышать никаких возражений, несмотря на то что Юлия умоляла его оставить эту затею. Мать показала мне письмо, которое Юлия написала ему тогда, в котором просит его отказаться от своей затеи если не ради нее, то хотя бы ради ребенка и себя самого. Мать убеждена, что письмо было написано под давлением. Естественно, я его сфотографировала. – Она показала на свой карман, где, догадался Йеппе, лежал ее смартфон.

– И что же, он ее послушал?

– Не знаю, можно ли так сказать. Через неделю он упал со скал Сумбы и погиб.

– Ну, это ведь тоже своего рода способ заставить прислушаться к себе, если хочешь показаться чуток жестковатым.

– По заверениям матери, абсолютно исключено, что он совершил самоубийство. Она говорит, местные копы глянули на антидепрессанты в туалетном шкафчике, и дело закрылось само собой. Она уверена, что его столкнули.

– Молчи, дай я угадаю!

– Ты правильно догадываешься. Кристиан Стендер столкнул. Ну что, возьмем его, пока он не вернулся домой, в сельскую идиллию? Поздравим его с тем, что он стал дедушкой? Поинтересуемся, может, он даст какие-то советы туристам, собирающимся на Фареры…

Йеппе вздохнул.

– Да, давай возьмем господина Стендера в оборот. Позвонишь?

Пациенты в мгновение ока сбегают из отделений Королевского госпиталя гораздо чаще, чем можно себе представить. Пребывание в больнице, в сущности, не отличается от сидения в открытой тюрьме; основным условием стационара является нахождение в своей палате. Особенно если лежать в отделении неотложной помощи. Однако, принимая во внимание более тысячи коек, распределенных по нескольким зданиям высотой до семнадцати этажей каждое, а также перегруженность персонала, никто не торопится начать поиски, когда какого-то пациента не оказывается на месте. Пациенты часто забывают поставить медперсонал в известность о прогулке или встрече. Большинство возвращаются в течение нескольких часов. Чаще всего никто и не догадывается об отлучке.

Иными словами, ни у кого не было времени помогать Эстер в поисках Грегерса.

Для начала она попробовала связаться с ним по стационарному телефону. Возможно, он улизнул домой, а она не заметила. Вполне было на него похоже – отправиться домой в знак протеста против какой-нибудь запрета. Запрета пить кофе, например. Но к телефону никто не подошел. Мобильного у Грегерса не было. Потому что – а кому ему звонить, как он говорил. Эстер постаралась успокоиться. Наверняка он вышел на улицу подышать свежим воздухом или еще зачем-нибудь. Но Эстер знала, что это не так.

Двумя днями ранее ему сделали коронарную ангиографию, в ходе которой подтвердилась необходимость расширения сузившейся коронарной артерии. Он пришел в ужас от этой мысли, перепугался, что эта процедура непременно убьет его. Так реагировать мог только человек, который никогда в жизни не болел. При этом он был абсолютно убежден в безошибочности действий врачей и не задавал вообще никаких вопросов относительно диагноза или курса лечения. Он бы ни за что не удрал от операции, и тем более никогда не отправился бы на прогулку – подвергаться воздействию солнечного света, опасностям уличного движения и другим неприятностям, которые могли пошатнуть его и без того хрупкое здоровье.

Эстер села в палате Грегерса у окна на колючий стул с шерстяной обивкой и стала ждать. Протерев рукавом стекло на часах «Картье», она, как всегда, подумала об отце. Двадцать минут. Если он не вернется через двадцать минут, она примется за поиски.

Кристиан Стендер осунулся. Всего лишь за два дня, прошедшие с тех пор, как Йеппе виделся с ним в последний раз, он явно похудел. Темно-синий пиджак висел на нем, он даже казался ниже. Из-под пиджака выглядывала помятая белая футболка, конечно, супругам Стендер пришлось прикупить новую одежду в связи с вынужденной задержкой. Рукопожатие было таким же крепким, однако без взгляда в глаза. Он отказался что-нибудь выпить. Анетте прислонилась к стене за его спиной и слегка кивнула Йеппе. Начинай!

– Итак, господин Стендер, как ваши дела? Рады предстоящему возвращению домой? – Самый дружелюбный тон.

Уголки рта Кристиана Стендера приподнялись в легкой улыбке, при этом запавшие глаза наполнились слезами. Когда он наконец заговорил, голос оказался удивительно четким и отстраненным.

– Я и предположить не мог, что все так обернется. Ведь с первой же секунды знаешь, что жизнь отдашь за свое дитя, пойдешь ради него на убийство, если будет нужно. Даже когда твоя дочь вырастает, превращается во взрослую женщину, когда возникают конфликты, когда она ненавидит тебя и вы часто ссоритесь. Это чувство остается неизменным. Незыблемым. Она совершенно не понимает, не знает, что любовь… – Его голос надломился. – Я нигде не могу найти покоя.

Кристиан Стендер замолчал. Кто-то прошел мимо по коридору, прокричав кому-то вдалеке что-то веселое. Хлопнула дверь. Анетте пошевелилась у стены. Йеппе откашлялся.

– Причина, по которой мы попросили вас прийти, заключается в открытии новых обстоятельств дела.

Никакой реакции.

– Нам известно, что Юлия около шести лет назад родила ребенка и отказалась от него. Девочку.

На лице Кристиана Стендера вновь мелькнула легкая улыбка сквозь слезы, но он промолчал.

– Почему вы не рассказали нам об этом?

Реакции по-прежнему не последовало.

– Также мы знаем, что отец ребенка, Йальти Патурссон, связывался с вами, когда ему стало известно о существовании этого ребенка, но вы пытались воспрепятствовать Йальти в поисках дочери. Это соответствует действительности? Почему ему нельзя было искать свою дочь?

Кристиан Стендер покачал головой. Затем, к ужасу Йеппе, расхохотался. Это был мелкий самозабвенный смех, перешедший в рыдания столь душераздирающие, что Йеппе даже потянулся к нему и похлопал его по руке. Значит, способность сочувствовать у него не полностью атрофировалась.

– Теперь уже нет никакой разницы, разве вы не понимаете? Это все абсолютно не важно, расскажу я что-то или нет. Кончено! Финиш! Понимаете? Моя дочь мертва. Что вы хотите, чтобы я сказал? Что я столкнул этого урода со скалы? Что он получил по заслугам? Что на самом деле смерть Юлии – моя вина? Она никогда не оживет. Она умерла, черт возьми! Моя девочка умерла!

– Попытайтесь выслушать, я прекрасно понимаю вашу ситуацию, однако если вы утаиваете любые сведения, это может привести к…

Йеппе почувствовал, что его костлявая задница оказалась на полу, прежде чем успел понять, что случилось. Стол навалился на него, Кристиан Стендер с ревом дикого зверя занес над головой свой стул и запустил им в Анетте. Позвоночник Йеппе посылал болевые импульсы одновременно в затылок и в ноги, и на мгновение он лишился способности дышать. Служебный пистолет лежал в кобуре, висевшей в шкафу в углу. Слишком далеко.

Анетте ползла вдоль стены, чтобы открыть дверь и позвать на помощь, но Йеппе, услышав громкие голоса из коридора, понял, что подмога уже спешит. Стендер очутился у стены кабинета, которую почему-то украсили репродукцией Моне в разборной раме. Стекло разбилось, кровь заляпала водяные лилии, а Стендер сначала бросился головой в картину, затем схватил ее трясущимися руками и вновь всадил в нее голову. Приподнявшись на локтях, Йеппе крутил головой из стороны в сторону, чтобы проверить, в порядке ли шея. Вроде бы в порядке.

Дверь распахнулась, ввалились четверо полицейских в форме, держа наперевес резиновые дубинки. Откуда они только взялись? Видимо, поджидали в отделении. Стендер ревел и беспорядочно размахивал окровавленными руками, ослепленный кровью, хлынувшей со лба. Один из полицейских повалил его, прижал коленкой к полу и принялся связывать, пока он лежал, вдавившись щекой в стеклянные осколки, и рыдал. Кто-то помог Йеппе подняться, да-да, все нормально, спасибо. Не считая шока от того, что его внезапно повалили, он в порядке.

Чего нельзя было сказать о Кристиане Стендере.

Шатающегося, его вывели из дверей и потащили по коридору двое полицейских, осколки стекла, позвякивая, сыпались с него на пол. Один из полицейских оповестил его о времени и причине ареста. Стендер не оказывал сопротивления, один глаз у него полностью заплыл, ноги волочились по полу. Небольшая группа сотрудников, находившихся под впечатлением от случившегося, стояла перед кабинетом Анетте и Йеппе и провожала его взглядами. Оказавшись почти у самого выхода, вся процессия остановилась, состоялся какой-то обмен репликами. Один из полицейских через плечо окрикнул Йеппе.

– Кернер, он хочет что-то сказать. Говорит, это важно…

Йеппе пошел по коридору. Под ногами хрустело. Спина снова заболела.

– Стендер, что вы хотели? – Он подавил желание треснуть его по башке. – Что у вас на сердце? Это ваш последний шанс, вы отправляетесь за решетку, после чего делом займутся адвокаты.

Кристиан Стендер поднял израненное лицо, выпустил изо рта струйку кровавой слюны, потекшей по подбородку, не будучи в состоянии вытереть ее рукой, и наклонился к самому уху Йеппе.

– Это моя вина!

– Ваша вина? О чем вы?

– Смерть Юлии. Я мог бы…

Его колени подкосились, полицейские с трудом удержали его на ногах. Стендер слабо затряс головой, чтобы показаать, что он готов двигаться дальше, и процессия вышла за дверь, спотыкаясь, как пьянчуга, возвращающийся домой из ночной пивнушки.