Написание детектива подобно попытке заплести косу из паутины; тысячи нитей, приклеенных к пальцам, мгновенно рвутся, стоит только потерять концентрацию. Эстер ди Лауренти разработала замысловатую систему из разноцветных листочков, висевших в хронологическом порядке слева направо над письменным столом. Она уже не раз садилась за стол, сосредотачиваясь на мельтешении цветовых пятен и пытаясь вспомнить важный момент, ускользнувший от нее, прежде чем она успела зафиксировать его на бумаге. Вот и теперь она снова устроилась на этом месте, на этот раз, правда, не прикасаясь к клавиатуре, и мысленно прошлась по своей истории в нелепой попытке понять не то, что стояло за идеями, а то, каким образом преступник мог их трактовать. Это было, мягко говоря, мудрено.

Взять, к примеру, вырезанный на щеке жертвы узор. Она придумала эту жуткую деталь как намек на увлечение преступника астрономией и созвездиями. Как вплести ее в повествование, она еще не совсем понимала, она собиралась дать характерам возможность раскрываться спокойно и непринужденно. Однако убийца самостоятельно развил придуманный ею образ. Эстер вывела на экран фотографию безжизненного лица Юлии Стендер, – ей хватило присутствия духа, чтобы скопировать снимок из интернет-изданий, прежде чем он исчез, – и попыталась отвлечься от того факта, что зернистое изображение крови и смерти было реальным.

Паттерн совершенно не походил на то созвездие Ориона, которое она рисовала своему внутреннему оку, когда создавала это описание. Линии представляли собой длинные, округлые, выверенные параллели, пересекающие половину лица Юлии. Торнадо с глазом в центре, коловорот. И что дальше? Это совсем не похоже на совпадение. Тут заключено сообщение, почувствовала Эстер, это не абстрактный акт насилия. И теперь она исходила из тезиса, что адресатом сообщения являлась она. Так что же она должна была понять? Что конкретно преступник пытался сообщить именно ей?

Эстер зажмурила глаза и постаралась принудить себя уловить верное направление. Звезды. Созвездия. Орион – Охотник – символичен сам по себе: преступник, вымышленный персонаж, воспринимающий себя как охотника. Орион! Что-то начало проступать из тумана. Она попыталась расслабиться, как посоветовал следователь, отвлечься от стремления поймать верный смысл. Нужно просто сидеть и смотреть в окно, обретая спокойствие духа.

Внезапно сработал некий контакт, она представила себе Юлию, несколько дней назад та сидела на кухонном столе и демонстрировала звезды на своем запястье. Две маленькие звездочки на еще красной и припухшей от иглы татуировщика коже, а под ними два слова. Два имени, которые она узнала, но не соотнесла с контекстом. Что это были за имена? Она набрала «Орион» в Гугле и сразу нашла их. Ригель и Бетельгейзе, две самые яркие звезды в созвездии Ориона. Почему Юлия решила сделать татуировку с ними? Он заставил ее? Это был знак или демонстрация его власти над девушкой. Эстер сделала пометку на бумаге и положила ручку.

Йеппе Кернер запросил отчет о темах, затрагиваемых в разговоре за ужином, который она устроила в марте. Высморкавшись, Эстер принесла хлебец с маслом, положила его прямо на стол и попыталась вспомнить. Стояла приятная погода, по-весеннему тепло и светло. Они с Кристофером готовили еду под звуки голоса Ингвара Викселя и крики, летевшие с улицы сквозь открытые окна. Мысль о тонких пальцах Кристофера, выкладывающих на противень тюиль, была невыносима. К приходу гостей Эстер успела принять ванну и переодеться в белый костюм от Оле Иде. Кава и соленый испанский миндаль, поцелуи в щеку и «кладите куртки на кровать». Первыми пришли старый добрый Франк с супругой, они принесли букет хризантем, завернутых в целлофан – так непрактично, – затем Эрик Кинго в своей глупой шляпе. Он вел себя так, словно с гораздо большей охотой очутился бы в каком-нибудь другом месте. Дорте и Герда из издательства – и почему столько красивых женщин облачаются в какие-то балахоны, делающие их совершенно бесформенными, вместо того чтобы продемонстрировать всем свои прекрасные тела? – и Бертиль в распахнутой рубахе, словно для фламенко, со своим молодым любовником. Они, кажется, уже были выпивши, а может, находились под воздействием другого вещества. Джон и Анна Харлов припозднились, зато преподнесли в подарок литографию Дэвида Шригли, щедрая пара.

За едой они обсудили скандальную выставку Нольде в Луизиане, нового министра культуры и последнее творение Зэди Смит. Гениально! Бомба! После этого собеседники разделились на небольшие группы за столом и у окна, в которое юный возлюбленный Бертиля, Анна Харлов и Кристофер каждые полчаса высовывались с сигаретой. А дальше? Конечно, они были пьяны. Бертиль скинул рубаху, Эрик Кинго сделал то же самое в знак протеста против монопольного права геев на обнажение, как он выразился. После десерта Эстер с Кристофером спели для собравшихся, Юлия наблюдала за ними, стоя у раковины, затем Анна и Джон ушли, первыми из гостей. Дальнейшее было туманно, Эстер вспоминала лишь фрагменты разговоров и событий. Вот она справляет малую нужду, распахнув дверь в туалет, вот Кристофер смешивает напитки с ангостурой и кубиками сахара, Эрик Кинго склонился над Юлией у кухонной мойки, старый хрен, а Бертиль высунулся из окна и поет.

Внезапное воспоминание, неприятное, как воспоминание о том, что тебя ограбили или ты забыл поздравить лучшего друга с днем рождения. Они говорили об отъеме детей. О молодых матерях и приемных детях. Эстер уже не помнила, почему они затронули эту тему, но помнила, что Юлия неожиданно спросила, можно ли ей уйти. Эстер заплатила ей, неуклюже погладила по щеке и вернулась к беседе. В тот вечер собравшиеся пришли к единогласному выводу о том, что в Дании слишком мало детей отбирают у родителей, слишком много малышей подвергается жестокому обращению со стороны родителей. Кинго высказался за принудительную кастрацию, идиот. Как всегда, самозваный провокатор. Эстер со стыдом вспомнила, как почти заорала в пьяном угаре, чтобы они замолчали. Эстер ощущала этот вытесненный стыд. Она поделилась сокровенной тайной с кучкой случайных гостей только потому, что напилась, потому что они не имели права рассуждать об этом. А ей не хватило силы воли. Зато она заткнула им рты.

– Писатель, художник, участвует в создании электронной музыки, в разного рода дебатах и так далее – занятой господин этот наш Эрик Кинго.

Дожевав кусок грубого хлеба, следователь Сайдани аккуратно вытерла рот кончиками пальцев. В животе у Йеппе урчало, к своему удивлению, он обнаружил, что испытывает голод. Нет, он голоден, прямо-таки как волк.

– У тебя не найдется еще одного кусочка хлеба, или что ты там жуешь?

Сайдани с изумлением посмотрела на него, но отломила ломтик хлеба и протянула ему без комментариев. Йеппе откусил кусок и, не переставая жевать, указал на экран.

– Еще что?

– Он инвестировал во всевозможные ценные бумаги и фонды прямых инвестиций, и его можно назвать довольно богатым человеком. В галерее он продает работы на шестизначные суммы, плюс немалый доход от правовой и писательской деятельности, так что он не бедствует. Владеет большой квартирой в городе, коттеджем в Сан-Себастьяне, домом в садовом товариществе и долей в ресторане «Портулак». Дважды в неделю принимает участие в заплывах копенгагенской гильдии владельцев каяков, член правления фонда «Вольный город Христиания», водит дружбу с такими людьми, как дизайнер Мэдс Нёргорд и Стин Йоргенсен из «Черного Солнца».

– Женат?

– Был, на Хелен Бэй Кинго, помнишь, из танцевальной школы, в крупных солнечных очках. Но у них не сложилось. У них есть ребенок: сын, сейчас уже взрослый.

– Какая-нибудь судимость? – Йеппе все еще жевал.

– Непонятно. Однако я откопала кое-что стоящее, как мне кажется.

Сайдани вытащила файлик с копиями газетных страниц и каких-то бумаг и расправила обложку «Экстра Бледет» за 2004 год. «Ассистент Кинго отрицает причастность к изнасилованию!»

– На протяжении многих лет у Кинго работают платные помощники или протеже, если угодно. Молодые парни, которых он берет под свое крылышко в той или иной форме взаимовыгодных отношений. Они помогают ему во всяких делах, он обучает их кое-чему из сферы искусства, водит их во всякие интересные места, так я понимаю.

– Секс?

– Возможно, но все-таки не поймешь наверняка. Тот ассистент, Джейк Шами, помогал Кинго почти два года, когда всплыло это дело, и это было очень странно. Джейка Шами обвинили во вторжении в жилище женщины… э-э, Карен Йенсен, он проник к ней под предлогом сбора вещей для Красного Креста и попытался изнасиловать. Это произошло на пустом месте, если так можно выразиться. Джейк Шами сам был художником и, между прочим, той весной выставлялся в Шарлоттенборге. Говорили, что он небесталанный. Однако после этого эпизода и последующего тюремного заключения он полностью исчез из сферы искусства. Эрик Кинго отказался его поддерживать, как только дело начало набирать обороты. Давая свидетельские показания, он полностью сдал своего бывшего ассистента, сказал, что всегда подозревал в Джейке извращенца и психически неуравновешенную личность.

– Прямо-таки извращенца? В ходе попытки изнасилования произошло что-то настораживающее?

– Нет, не в том смысле. На самом деле он не стал довершать начатое, не сумел совершить задуманное. Извращением можно считать лишь то, что жертве, Карен Йенсен, на тот момент стукнуло восемьдесят три года. Джейку Шами было двадцать четыре.

– Ха, разве это не современно?

– Изнасилование никогда не современно, Йеппе, независимо от возраста.

Сайдани вкрадчиво взглянула на него своим глубоким карим взглядом. Йеппе потупился.

– Но вот что действительно интересно: Джейк Шами после отбытия наказания дал это самое интервью для «Экстра Бледет», в котором утверждал, что на изнасилование его толкнул не кто иной, как Эрик Кинго. Кинго опроверг какое-либо отношение к этому событию, настаивая, что Джейк неуравновешен и болен. И все-таки мысль любопытная, правда?

Йеппе кивнул. Эрик Кинго в качестве наставника, пользующегося своими полномочиями на всю катушку. Эрик Кинго в качестве провокатора. Мог ли он толкнуть своего протеже на такой шаг, как изнасилование – или убийство? Возможно ли это?

– Проверь, где сейчас обретается Джейк Шами, и свяжись с ним, ладно?

Сайдани подняла вверх большой палец в знак одобрения, и Йеппе отправился в столовую, чтобы извлечь из автомата «Сникерс». В очередной раз кусая шоколадку, он положил в рот две толстые таблетки ибупрофена, захрустевшие на зубах вперемешку с арахисом, и плавно протолкнул их в пищевод. Он не собирался вечером являться к Анне разбитым и немощным.

Анна. Анна! Кровь струилась, как весенний ручей, когда Йеппе думал о ней. А он, в общем-то, думал о ней постоянно. Жизнь и впрямь может измениться за сутки, за час, за мгновение. Он предался фантазиям о воскресном бранче с Анной; смех, заигрывания и поцелуи, возвращение домой, он ставит на огонь кастрюлю с чили и, пока блюдо шипит на медленном огне, они занимаются сексом под душем. Он сошел с ума, он и сам прекрасно это знал. Он совсем ее не знает, к тому же она замужем, ну и так далее.

Но все же лучше быть сумасшедшим, чем подавленным. А вечером он будет целовать ее, проскользнет в ее плоть и представит, будто она принадлежит ему.

– Тогда было другое время, другая жизнь. Сегодня сложно даже представить себе, насколько все было иначе!

Эстер услышала свой голос далеким эхом, раскатившимся по комнате. Она увидела лица своих гостей, искаженные алкоголем, как и ее собственное, но открытые и заинтересованные. Бертиль сидел, положив подбородок на руку, и смотрел на нее своими большими глазами.

– Мне было семнадцать лет, он был чуть старше. Не имеет значения, кто он был такой, к тому же он был у меня не первым. Он убедил меня, что я не забеременею, если он вовремя выйдет из меня. И все-таки я забеременела. Стояла осень, и мне удавалось скрывать свое положение под свитерами и пальто вплоть до шестого месяца. Я считала, что могу избавиться от всего этого, если буду достаточно долго это игнорировать. Мой отец… Вы не представляете, как он разозлился. Взбесился. Разочаровался. Он бы убил этого мужчину, если бы узнал, кто это. Но я так никогда и не призналась.

Кажется, в этот момент Бертиль опрокинул бокал, поэтому им пришлось снимать скатерть и вытирать стол. И тогда же ушла Юлия?

– Тогда аборты еще не легализовали, но этот вариант мне и не подходил. Я хотела ребенка. Но это даже не обсуждалось. Ребенка должны были усыновить чужие люди, а мне навсегда, НАВСЕГДА было запрещено говорить о случившемся кому бы то ни было. Мне угрожали, орали на меня. В конце концов я подписала отказ. Когда отошли воды и я оказалась в родильном отделении больницы Фредериксберга, роды были в самом разгаре. Все прошло быстро. И болезненно. Я позвонила матери, но она сказала, что я должна справляться сама. Акушерка унесла ребенка, как только он родился. Я просила посмотреть на него, но мне сказали, что слишком поздно. Ребенка уже увезли. Потом мне дали какое-то успокоительное. Когда я вернулась из больницы домой, отец подарил мне золотые часы. Больше мы никогда не говорили на эту тему.

Она скользнула по собравшимся взглядом затуманенных выпивкой и слезами глаз. Редактор Дорте вытерла глаза салфеткой и сказала что-то очень милое и уместное, после чего все за столом с готовностью закивали. Франк подошел и схватил ее в охапку, словно после тридцати лет дружбы впервые по-настоящему ее понял. Эстер тут же пожалела о сказанном. Есть бремя, которое не становится легче, если поделиться им с другими. Поддержка окружающих не несет с собой прощения.

– Мне надо было попытаться настаивать, надо было бежать из дома. Я недостаточно боролась, – пробормотала она, но Бертиль уже поставил «Диско Инферно» и закричал, что довольно серьезных разговоров, пора перейти к танцам. В течение нескольких минут Эстер сидела, прикованная взглядом к верху кирпичного фасада. Когда она была ребенком, ее комната находилась как раз здесь. Один и тот же вид из окна на протяжении всей жизни. Родители умерли, люди въезжали и съезжали, но Эстер оставалась. Да, она уезжала, иногда на несколько месяцев, но никогда не бросала это жилище. Какая-то часть ее застыла на семнадцати годах и отказывалась двигаться с места. За все прошедшие годы она так ни разу и не увидела своего ребенка. Означало это, что ребенок ничего не знал о ее существовании или просто не желал с ней встречаться, неизвестно.

А она хотела встречи.

Быть может, она даже не хотела ничего иного, по крайней мере по-настоящему. В первые годы после родов она страдала от необъяснимых болей в груди, интенсивных и изнурительных, однако со временем они стихли. Других детей у нее не было. Ведь у нее уже был один ребенок. Что-то подсказывало ей, что, если бы ей позволили подержать его тот самый один-единственный раз, она бы никогда уже не отпустила его. Своего ребенка.

Эстер вышла в кухню и минуту вглядывалась в полупустой холодильник, потом включила электрический чайник и заварила свежий кофе в френч-прессе. Йеппе Кернер, кажется, убежден, что состоявшееся у нее в тот раз собрание имеет решающее значение в деле об убийстве, но каким образом? Как мог тот вечер если не спровоцировать, то по крайней мере запустить механизм, приведший к убийству Юлии? И Кристофера?

Если тем вечером кто-то должен был пересечься и сформировать святотатственный альянс, то эта мысль прям-таки смехотворна! Столь же смехотворна, как и та, что признание Эстер могло пробудить что-то кроме жалости в присутствовавших исповедниках.

Эстер принялась за кофе, глядя на пестрые заплатки на стене. Созвездия и нежеланные дети, пустая трата жизни. Она вытерла щеки и глубоко вздохнула. Затем открыла Гугл Докс и начала писать.

Был только полдень, но неровная брусчатка Нюхавн уже была уставлена пластиковыми стаканчиками с разливным пивом. Кучки курившей молодежи пристроились на причале между старыми деревянными шхунами, свесив над водой ноги. Туристы запечатлевали идиллию на смартфоны и широко улыбались, идя к прогулочным корабликам – как все это красиво, но и как дорого.

За углом, на Тольдбодгеде, на первом этаже находилось заведение под названием «Тату Парлор», как гласила вывеска. Стеклянная дверь была открыта, и Йеппе спустился на пару ступенек, оказавшись на полу в черно-белую клетку. Часть стен были завешена тяжелыми бархатными красными гардинами, другие изобиловали фотографиями татуировок на бледной коже. В углу развалился престарелый английский бульдог, который даже не поднял глаз, когда Йеппе вошел. В салоне было тепло, громко играл рок-н-ролл. Йеппе мгновение стоял в одиночестве, но почти сразу же из-за одной из гардин вышла очень худая молодая женщина с иссиня-черными волосами. У нее была завитая челка, а в ушах торчали серьги, внедрившиеся в самые ушные мочки и невообразимо их оттягивавшие.

– Привет. Это тебе надо наколоть на плечо что-то кельтское? Я освобожусь минут через пятнадцать. Погуляй-ка пока на солнышке, если…?

– Следователь полиции Кернер. Я пришел поговорить с… Типпером.

– У него сейчас клиент. Это терпит? – Она увидела в его взгляде отрицание, прежде чем он успел покачать головой. – Типпер! – крикнула она в направлении другой бархатной гардины. – К тебе пришли. Из полиции.

Женщина скрылась за своей гардиной, только кивнув. Через мгновение из бархатных недр прозвучал мрачный голос.

– Эй, я тут ни хрена не смогу отойти. Вам придется зайти сюда.

Йеппе осторожно отвел ткань и оказался в крошечной каморке. На обитой материей лавке лежало задрапированное женское тело с оголенными ягодицами и ногами, которые высвечивались из темноты яркой рабочей лампой. Ее икры и видимая часть спины были испещрены многочисленными красными, синими и зелеными рисунками. Склонившись над задней частью левого бедра, сидел грузный молодой мужчина с окладистой бородой и кольцом в носу и орудовал жужжащей иглой.

– У нас тут длительная сессия, и мне как-то не хотелось бы продлевать мучения Мелиссы, поэтому, если вы не против, давайте побеседуем, пока я буду работать. Присаживайтесь вот сюда.

Йеппе взглянул на табурет рядом с лавкой и заколебался.

– Мелисса крутая, она тащится от «Foo Fighters». Садитесь!

Мелисса, дремавшая на лавке в наушниках, подняла в направлении Йеппе большой палец. Йеппе сел. Обнаженные женские ягодицы лежали и тряслись прямо перед ним, обозначая границу между ним и татуировщиком.

– Возможно, мне нужно будет побеседовать с вами наедине.

– Это будет возможно только после того, как я тут закончу. Я не могу постоянно открывать и закрывать один и тот же участок. Слишком велик риск заражения.

Йеппе мог бы заставить Типпера прерваться, но понимал, что гораздо лучше будет подождать. До него доносились звуки барабанов, текшие из наушников женщины. В принципе, конфиденциальность была вполне достаточной.

– Я пришел расспросить вас об одной вашей клиентке, Юлии Стендер, которая, к несчастью, оказалась жертвой убийства несколько дней тому назад.

– Папина дочурка? Да, я читал в газетах. Жаль. Она была миленькая. Ее привела сюда Каро.

– Каролина Боутруп?

– Да, именно. Каро – прекрасная подруга. Она привела сюда Юлию, как только та переехала в Копенгаген.

– Весной? В марте, в апреле?..

– Да, именно весной. Я потом загляну в систему и найду точную дату. Или даты. Она ведь бывала здесь дважды. У всех наших клиентов есть учетные записи, и мы отмечаем, что они делали и когда.

– Успокойтесь, я не собираюсь докладывать в налоговую. Но если вы можете проверить, когда она тут была, отлично. Расскажите мне о ее визитах! Что ей накололи? Была какая-нибудь особенная история? Вы разговаривали? Все, что сможете вспомнить.

Типпер сидел, скрючившись в неудобной позе, держа лицо в десятке сантиметров от бледной ляжки Мелиссы, с жужжащей иглой, уверенно лежащей в обтянутых резиновыми перчатками пальцах. Он собрался с мыслями и откашлялся.

– Юлия была милой девушкой, но я запомнил ее лишь потому, что она была подругой Каро. Знаете, такой совершенно заурядный клиент. Ей надо было сделать перо на ребрах, насколько я помню. Классическая модная татуировка, консервативный выбор в духе девиц, возомнивших себя писательницами. Мы таких делаем штук по пять в месяц, как минимум. Но было мило. Болтали в основном мы с Каро, Юлия лежала, сжимая зубами носовой платок, чтобы терпеть боль. Уж и не припомню, о чем был разговор.

В душной комнате слегка пахло химикатами и горелой кровью. Йеппе начал потеть. Игнорируя ровное жужжание иглы, он сосредоточился на следующем вопросе.

– А когда она вернулась?

– Недавно. Максимум пару недель назад.

– И что она сделала в тот раз?

– Какой-то текст, две звезды. Я сфотографировал. Снимок висит где-то на стене у стойки.

Йеппе вышел из бархатного занавеса на свет, несколько раз махнув руками, чтобы под подмышками не разошлись мокрые пятна. Подойдя ко многочисленным фотографиям, он принялся искать. Обнаженные розовеющие участки кожи под задранными блузками и отвернутые лица придавали стене слегка порнографический вид. Йеппе слегка засмущался. Там действительно красовалось множество перышек, звезд, якорей, крыльев, черепушек, деревьев, ангелов и демонов. Некоторые татуировки были разноцветными, на других обозначались лишь черные или темно-синие контуры, тела были полными или худыми, с выпиравшими суставами и лысыми макушками, с длинными косами и волосатыми руками. Мы все такие разные.

Он отыскал нужное изображение под клеткой, простиравшейся через чью-то спину от шеи до копчика. «Ригель и Бетельгейзе» – написано тонким изогнутым шрифтом, и две небольшие звездочки на хрупком девичьем запястье. Йеппе сделал на смартфон пару фотографий татуировки и просунул голову в бархатную щель к Типперу.

– Она приходила одна?

– Да, в тот раз она была без Каролины. Все прошло отлично. Кстати, она была гораздо разговорчивее, чем в первый раз, радостной, почти ликующей. Знаете, она как будто расцвела. Ведь она влюбилась. Сказала, что две звезды символизируют ее и ее возлюбленного.

Таинственного Мистера Мокса, наверное! Мужчину, с которым она общалась в течение нескольких недель. Мужчину, которого не видел никто из ее друзей и родных. Мужчину, которого они теперь не могли разыскать.

– Она рассказывала о нем? Постарайтесь вспомнить, что она о нем говорила!

– Ну, не слишком много. Рассказывала о его выставке. Фотографии, по-моему. Вообще она не особо распространялась. Но он приходил за ней сюда.

– Приходил за ней?! Вы его видели?

– Да-да, такой чистоплюй. Короткие волосы, гладко выбрит, в очках, никаких татуировок. Старый. По крайней мере для нее. Он пришел, только чтобы ее забрать, поэтому я его не рассмотрел. Но она его поцеловала и показала ему татуировку, словно ждала его одобрения. Он же и оплатил работу. Наличными.

Йеппе позвонил Фальку, как только вышел за стеклянную дверь.

– У нас есть свидетель, который его видел! Немедленно пришли художника для составления субъективного портрета. Получи записи со всех камер видеонаблюдения из Нюхавн и Тольдбодгеде от 22 июля с 13 до 17 часов и передай команде на просмотр, чтобы отследить на них Юлию в сопровождении мужчины. Теперь уж, Фальк, мы его поймаем, черт возьми!