Прошло уже двадцать шесть минут, но Грегерс так и не объявился, и Эстер начала его разыскивать. Начала она с повторного прочесывания кардиологического отделения, просто чтобы удостовериться, что он не проскользнул в палату после длительного пребывания в уборной. Грегерса не было. В первую очередь она исключила из поисков другие отделения госпиталя, так как чужой пациент с капельницей довольно быстро был бы замечен и отправлен в свою палату. Отчаявшись дождаться лифта, она пошла вниз пешком, этаж за этажом.

На каждом этаже сидели облаченные в халаты люди, читающие, спящие, ждущие кого-то, всех возрастов и национальностей, но Грегерса не было. Она искала его в комнате для молитв, в кабинете забора крови, за столиками в кафе, между пестрыми полками в киоске. Затем она медленно поднялась на лифте на пятнадцатый этаж и опять зашла в его палату. Вновь позвонила на домашний номер. Прихватила кислотно-зеленое яблоко из миски в коридоре и продолжила поиски. Она перестала ждать помощи и милосердия от окружающих.

Куда, черт возьми, он подевался? Эстер всерьез забеспокоилась. Может, все-таки надо позвонить этому полицейскому и поднять тревогу. Мог ли Грегерс увидеть или сделать что-то, повлекшее для него угрозу со стороны преступника? По дороге в холл Эстер встретила спешащего куда-то на самокате врача, в коридоре сидела на низких креслах группа замотанных в платки женщин, бабушка показывала своим внукам игрушечный домик. Как же все-таки больницы изменились с поры ее юности. Теперь тут появился свет и кипела жизнь, были предметы искусства и ободряющие мелочи. Тогда медсестры извлекли из ее тела – и одновременно из ее жизни – ребенка, дали марлю, чтобы туго замотать напряженную от прибывающего молока грудь. Так туго, чтобы сердце не смогло вывалиться из груди.

Целую жизнь тому назад, а то и полторы жизни.

В заднюю часть холла вело несколько стеклянных дверей, заклеенных красочными плакатами, за которыми находилась больничная библиотека. Помещение пустовало и, по сравнению с суетливым холлом, казалось мирным и спокойным. Тишина и пыль в солнечных лучах. Эстер начала осторожно обходить стеллажи, она сама бы укрылась тут, если бы чего-то испугалась. В дальнем углу сидел Грегерс собственной персоной, накинув на голову и плечи больничный плед и держась одной рукой за штатив с капельницей. Глаза у него были огромные и испуганные. Едва он увидел Эстер, как его нижняя губа задрожала, и он протянул руки навстречу своей спасительнице.

– Мне поставят баллон. – Грегерс подул на черный кофе, сделал глоток и поморщился. Эстер соблазнила его выбраться в кафе и купила ему в автомате кофе и кусок приторного шоколадного торта. Его пергаментные пальцы тряслись, и чашку с кофе ему приходилось держать обеими руками. – Прямо в сердце. Ангиопластика. Будь проклята глубокая старость.

– Так это ты от баллона убежал?

Грегерс аккуратно поставил кофейную чашку на оранжевый пластмассовый столик. Старичок выглядел почти прозрачным, как будто несколько проведенных в больнице дней размыли цветовые различия между глазами, волосами и щеками.

– Он был тут. Убийца. Приходил ночью ко мне в палату. Стоял у моей постели. Сначала я подумал, что это медсестра. Это было адски невыносимо, невозможно было закрыть глаза. А когда я спросил, что случилось, он промолчал. Просто стоял и смотрел на меня. Ужасно! Я был парализован, не мог пошевелиться. Я был уверен, что пришла моя смерть.

Грегерс дрожащими руками поднес чашку ко рту и отхлебнул.

– Он сунул руку в карман за ножом. Не знаю как, но я дотянулся до шнура звонка. Мне пришлось повернуться к этому чудовищу спиной. О боже! А когда я повернулся обратно, он уже выходил.

Он натянул больничный халат на грудь и сухо откашлялся.

– Меня никто не стал слушать. Медсестры говорят, что у меня кошмары от морфина. Вытащи меня отсюда, Эстер, я боюсь.

Эстер посмотрела в стариковские глаза в обрамлении красных мешков, прозрачные и полные ужаса, и отчетливо почувствовала, что не может позволить умереть никому из своих близких. Не так уж много их у нее осталось, чтобы сдаться просто так. И не важно, пригрезилось это все Грегерсу или произошло на самом деле, ей непременно нужно было помочь ему. А у нее появилось вполне ясное ощущение, что Грегерса потревожил не сон.

– Грегерс, я позвоню в полицию, и мы что-нибудь придумаем.

Лицо Грегерса застыло в абсурдной гримасе ужаса. – Нет, нет! Не делай этого! Либо помоги мне выбраться отсюда, либо ступай своей дорогой, а я сам разберусь. – Он упрямо задрал подбородок.

– Но почему… – Эстер колебалась. Она поняла, что не сможет его убедить. Что же теперь? – Ладно, Грегерс, поднимайся. Пойдем. – Куда? Куда идти, когда нужно спрятать старика с капельницей? Они не могли отправиться домой на Клостерстреде, да она и сама не осмелилась бы теперь там объявиться – ни с полицейской охраной, ни без нее.

– Но… как же мой баллон?

– В данный момент, мне кажется, безопаснее обойтись без баллона, чем оставаться здесь ожидании ждать операции. Пошли!

Эстер подняла старика на ноги; этот процесс задействовал обе ее руки и потребовал неимоверной силы, которой у нее не было. Насколько она смогла понять надпись на мешке, висевшем на штативе, капельница была нужна всего лишь для восстановления водного баланса, поэтому она выкрутила шланг из катетера, вставленного в запястье Грегерса, и поставила штатив в угол библиотеки, прикрыв его больничным пледом. Грегерс стоял беспомощный, словно ребенок, и позволил Эстер накинуть на себя ее пиджак, который персиковым недоразумением повис на казенной одежде. Но сейчас было не до жиру. Эстер обняла Грегерса и провела его на подкашивающихся ногах через холл к стоянке такси на улице.

Найти подходящее место для встречи с Клаусеном из Центра было совсем не просто. Им предстояла беседа о коллегах, и рабочие кабинеты были недостаточно уединенными для этой цели. Телефонный разговор исключался по тем же самым причинам, что и кафе со стоящими вплотную столиками. Прогулка в парке выставляла их на обозрение любопытных, которых следовало избегать. И Клаусен предложил пройтись до Круглой башни, поначалу в качестве шутки, но, в конце концов, в качестве места встречи оно не уступало многим другим.

– Тогда я смогу припарковаться на стоянке «Иллума», а потом прикупить что-нибудь для домашних. Добавлю себе популярности в их глазах.

Йеппе, ухмыльнувшись, согласился. Ему некому было что-нибудь прикупать, зато шансов на хороший секс вечером у него было больше, чем если бы он по-прежнему был женат. Он собирался дойти от станции до места за двадцать минут, и вот она, Круглая башня, на которую он не залезал аж с безоблачной ночи музеев тысячу лет назад. То была одна из их с Йоханнесом прогулок по городу, которые тогда могли растягиваться на несколько дней. Юность, розовощекая и быстротечная! Кажется, именно тогда они в результате сошлись с какими-то девчонками на технофесте на Дюссене и, лежа у рва, наблюдали восход над Копенгагеном?

Тот вечер, то ощущение. Как же это было давно.

Йеппе положил телефон в карман куртки и спустился по лестнице. Насколько всерьез надо было воспринимать припадок Стендера в управлении? Невероятно, всем просто не терпится взять на себя ответственность за смерть Юлии. Сначала Эстер ди Лауренти, теперь Стендер. Нащупав в кармане пакетик с карамельками, он проглотил сразу две. Ну вот, теперь можно налаживать более здоровый образ жизни. Правильно питаться, бегать, спать. Взять под контроль приступы тревоги и непроизвольные звуки музыки в голове. Ведь Анне едва ли захочется иметь дело с таким изможденным героем-лежебокой. Насколько это будет сложно? А ведь когда-то он натренировался аж до самого кросса Эремитагелёб, чем черт не шутит.

Кёбмэйергеде постепенно освобождалась от туристов и торговцев. Солнце все еще приятно пригревало, хотя и не пробивалось через толстые стены и ржавые медные крыши до земли. По дороге к башне Йеппе вдыхал аромат гриля и бельгийских вафель. Плечи Клаусена, обтянутые твидовым пиджаком, мелькнули в толпе.

Он помахал двумя билетами.

– А, вот и ты. Ну что же, начнем вечерний моцион.

Клаусен, кажется, все еще был недоволен. Он немедленно ринулся вверх по спиральному коридору мимо беспорядочных групп туристов, спускавшихся вниз, держась за руки и не отрывая глаз от своих мобильных. Йеппе отпустил его вперед на пару завитков, а затем нагнал.

– Может, сбавим скорость, или тебе нужно добраться до верха к определенному времени?

– Ха, ты прав, да, извини, мы ведь не торопимся. По крайней мере на башню. Ну да, я ведь заглянул в архив с личными делами. Естественно, доступ к нему ограничен, насколько я понял, хотя ни у кого и не спрашивал. Но кое-что выяснить мне удалось.

Прежде чем продолжить, он вытянул руку и отрицательно покачал головой.

– Я должен подчеркнуть, что не согласен с тобой насчет гипотезы о намеренно оставленном отпечатке. Признаюсь, мне она представляется далекой от действительности, и…

– Просто скажи, что ты обнаружил, Клаусен!

Они добрались до окна, выходившего в парк, и практически на автомате остановились у снопа света, падающего сквозь окно.

– Бовин? Что ты нашел о нем?

– Это кажется важным в твоем контексте, но давай смотреть в корень, если можно… ладно?

Йеппе кивнул.

– Договорились… – Клаусен пошел дальше по желтым кирпичам, потянув за собой Йеппе. – Как я уже говорил, по образованию Дэвид Бовин – ландшафтный архитектор. Скажем так, право на получение образования он заслужил, когда был в Афганистане. Международные силы содействия безопасности, группа 7. Патрульная база Баракзай, провинция Гильменд, пешее патрулирование и работы по разминированию. Прослужил пять лет.

– Симэ-вадза!

– Что-что?

– Кристофер Гравгорд был задушен приемом, применяемым в том числе профессиональными военными. Симэ-вадза. Ну-ну, продолжай…

– Да, вот именно. Оно самое. Но есть и еще кое-что… Уф, а путь наверх дольше, чем мне помнилось.

Они на минуту сосредоточились на ходьбе, добрались до площадки и вышли навстречу золотым лучам летнего вечернего солнца, падающим на городские крыши. Клаусен облокотился о кованую решетку, чтобы перевести дух.

– Он занимается фотографией. Ну да, многие этим занимаются. Но у него это довольно серьезное увлечение. На уровне искусства. У него было несколько выставок. В том числе в галерее Эрика Кинго на Бредгеде.

В ушах у Йеппе засвистело. Он прижал уши руками, но свист продолжался.

Тут не может быть простого совпадения: таинственный возлюбленный Юлии был фотографом, убийца Кристофера – солдатом, а Дэвид Бовин – и тот и другой. Кинго был связан с Бовином и, возможно, замешан в деле. Нужно начать с тщательной проверки биографии Бовина и одновременно притянуть Кинго; изначально планировалось подождать до завтра, у этого человека, несмотря ни на что, имелось надежное алиби на тот вечер. Теперь ждать было нельзя.

– Давай не будем устраивать светопреставления, – вмешался Клаусен в ход его мыслей. – Бовин был сегодня на работе, принес закуски – была его очередь, – пил со всеми пятничное пиво в столовой. Совершенно нормально, понимаешь? Поаккуратней здесь. Сёренсен придет в ярость, если мы загнобим одного из его лучших дактилоскопистов до того, что он не сможет больше с нами сотрудничать.

– Я понял тебя, Клаусен, но ничего не могу обещать. Ты понимаешь, что стоит на кону! – Йеппе махнул рукой в сторону двери, ведущей в спиральный коридор. – Отправляйся домой к жене и хорошо проведи выходные. Спасибо за прогулку.

– Держи меня в курсе, Кернер! То есть, я хотел бы знать, что из этого всего выйдет.

Йеппе кивнул с отсутствующим видом, поднося к уху телефон.

Поезд полз вдоль побережья со всеми остановками. Скодсборг, Ведбек, Рунгстед-Кюст, сиденья скрипели в такт и укачивали Грегерса. Его щека нависла над челюстью и расплющилась о стекло, пиджак Эстер помялся и приобрел поношенный вид. «Hermés», думала она с горечью, его уже не приведешь в порядок. Слава богу, в вагоне ехало совсем мало людей, а контролер с усталым лицом, к счастью, просто проверил их билеты и не стал выяснять подробности присутствия в поезде старика в больничной одежде.

В этом ритмичном, освещаемом солнцем покое мир казался безопасным. Разглядывая своего квартиросъемщика, Эстер ощущала нежность и в то же время раздражение. Мягко говоря, у нее не было времени на то, чтобы нянчиться с этим сердечником, но ему точно так же некому было больше позвонить, как и ей самой. Подумать только, иметь троих детей и не иметь возможности позвонить ни одному из них, когда ты болен и чего-то боишься.

Где-то бродит по свету мой ребенок, рожденный из моей плоти, носит в себе образец моего ДНК и называет матерью другую женщину. Возможно, у меня есть внуки, о которых заботятся другие бабушки и дедушки. Много лет назад я отказалась от права продолжить свою жизнь в них.

Франк остановил пыльный синий «универсал» у станции Эспергерде и теперь ждал неподалеку от перрона. Он сидел, обхватив руль обеими руками, готовый сорваться с места, как только захлопнется дверца. Он всегда был нервным, еще тогда, когда они делили кабинет в университете. Во время экзаменов на половине стола Франка часто царило маниакальное поведение. Но он всегда был хорошим, верным другом, даже когда у Эстер не осталось больше друзей в институте.

Франк вылетел за угол на третьей скорости. Грегерс захныкал, когда его отбросило на спинку сиденья.

– Франк, успокойся, за нами нет никакой погони. И вообще, мы не делаем ничего противозаконного, Грегерс имеет право уйти из больницы, если захочет.

– Никогда не знаешь, у кого ты на крючке. Может, вам лучше чуть пригнуться. – Франк резко надавил на газ и принялся колдовать с переключателем скоростей, автомобиль пару раз подскочил и остановился. Франк проклял старое корыто и еще раз повернул ключ в замке зажигания. Оставшаяся часть поездки прошла в молчании.

Лисбет встретила их в дверях темно-коричневого кирпичного бунгало, стоявшего на самом краю букового леса. Она сразу накинула Грегерсу на плечи одеяло и с профессиональным участием, оказавшим успокаивающее воздействие на всю компанию, устроила его на диване. Теперь даже Франк, кажется, расслабился, в такой-то обстановке. Грегерс с готовностью позволил поухаживать за собой, он держал тонометр с усталой благосклонностью, не отрывая ласкового взгляда от металлической оправы для очков Лисбет.

– Франк, может, подогреешь что-нибудь и откроешь бутылочку вина? Вы же, наверное, проголодались? Вот так, Грегерс, подними-ка руку и скажи, если тебе будет больно, когда я буду надавливать вот здесь. И еще, Франк, не забудь снять сандалии и поставить к двери. Я только что пропылесосила.

Франк, пыхтя, вышел в коридор и пристроил свои биркенштоки на специальную стойку, при этом его тяжелая грива упала ему прямо на лицо. Он с раздражением освободил глаза от волос и стянул через голову узорчатый свитер. Какие-то размышления заставили его остановиться и бросить свитер на пол, после чего он прошествовал на кухню и загремел кастрюлями и тарелками.

– Прямо сейчас твое состояние вроде бы стабильно, Грегерс, но тебе все-таки следовало остаться в больнице. – Лисбет поймала взгляд Эстер. – На когда назначена операция?

– На утро понедельника.

– А почему ему нельзя было остаться в больнице?

Эстер покосилась на Грегерса и покачала головой.

– Лисбет, мне кажется, это слишком сложно. И я думаю, сейчас вам лучше знать как можно меньше.

– Прекрати, из твоих уст это звучит так драматично!

Эстер криво улыбнулась Лисбет и промолчала. Лисбет внимательно посмотрела на нее и хлопнула в ладоши.

– Ладно. При условии, что он будет чувствовать себя так же, как сейчас, сможет есть, пить и спать, пускай остается здесь до понедельника. Тогда отвезем его в Королевский госпиталь. Я пока позвоню в больницу, поговорю с персоналом. Зачастую бывает проще добиться разрешения на самостоятельную подготовку к операции (быстрее и так далее), когда есть свой врач. Однако им необходимо знать, где он находится. А мне необходимо удостовериться, что, приютив его у нас, мы не подвергаем его здоровье опасности.

– Только не полиция! Не надо звонить в полицию! – Грегерс вытаращил глаза и теребил край шерстяного пледа, как перепуганная Красная Шапочка.

– Нет-нет, в больницу. Врачам ведь надо знать, где ты, и что ты приедешь на операцию, как планировалось. Зачем нам звонить в полицию? Ну, свяжусь с кардиологическим отделением и согласую наши дальнейшие действия. Еще гляну, чем там Франк занимается. Он ведь такой беспомощный на кухне.

Лисбет поправила пару журналов, чтобы они лежали на мраморном столике аккуратной стопкой, и бодро удалилась на кухню.

– Почему не в полицию, Грегерс? – Эстер взяла его ладонь в свою и осторожно сжала. Он благодарно посмотрел на нее и сжал ее руку в ответ. За несколько дней держаться за руки стало для них совершенно естественным, хотя они никогда не прикасались друг к другу за все время, проведенное под одной крышей. Грегерс склонил голову в еле заметном вдумчивом кивке, Эстер смотрела на него выжидающе, давая возможность спокойно подобрать нужные слова. На его щеки потихоньку возвращался цвет, он больше не был похож на расрашенную вручную восковую фигуру из парижского Музея патологической анатомии. Кажется, побег из больницы пошел ему на пользу.

Так они просидели несколько минут, слушая Лисбет, которая отчитывала Франка на кухне. Супружеская перепалка была настолько машинальной, что слушать ее можно было совершенно медитативно.

Эстер вдруг ощутила, как сильно она устала. Ее позвоночник тяжело опустился на колючую шерстяную диванную подушку. Взгляд то и дело фокусировался на тканом гобелене над пушистой макушкой Грегерса, оттенявшем кирпичную стену своей мягкой зеленоватой поверхностью. Дерево, крыло, грозовая туча, зеленый валик, беззубая ведьма. Если так пойдет дальше, она заснет прямо в ногах у Грегерса и проснется только спустя несколько недель. Начался дождь, легкий летний дождик застучал по крыше.

Хриплый голос Грегерса вытащил ее из дремоты.

– Одна из самых страшных вещей, которую несет с собой старость, это то, что никто о тебе больше не думает. Едва тело становится чуть более хрупким, окружающие начинают обращаться с тобой, как с ребенком, нет, даже хуже, как с существом, абсолютно не отвечающим за свои действия. Как с идиотом! Ты представить себе не можешь, какие вопросы задавал мне мой врач во время теста на слабоумие, чтобы мне милостиво позволили продолжить водить машину. Какой сегодня день? Нарисуйте на циферблате числа и стрелки, чтобы часы показывали три! Какое унижение!

Эстер обрадовалась, узнав привычное брюзжание Грегерса. Значит, он еще не совсем истощен.

– Говорю тебе, никто мне не верит, и все-таки ночью ко мне в палату приходил человек. И этот человек приходил, чтобы причинить мне боль, может, даже убить, почем я знаю. Если б я не дотянулся до шнура, не знаю…

Его голос стал тверже. Эстер дала ему стакан воды, от которого он раздраженно отмахнулся и указал на чашку, наполовину наполненную кофе. Выхлебав черный кофе большими глотками, он протянул чашку обратно Эстер и в изнеможении повалился обратно на диван. Она поставила пустую чашку на журнальный столик.

– Но разве не важнее было бы поэтому поговорить с полицейскими? Убедить их воспринимать твои слова всерьез? Я бы помогла…

– Да дьявол же! Они ведь мне не поверят. И к тому же… я знаю, кто он.

Эстер застыла, мурашки пробежали от макушки до кончиков ее пальцев за несколько секунд.

– Что ты хочешь сказать? Ты его видел?

– Да, выбегая из палаты, он выглянул в коридор, чтобы убедиться, что никто не преградит ему путь, и на его лицо упал свет из коридора. Я узнал его.

– Черт возьми, Грегерс, почему ты раньше не сказал? – Эстер подскочила на диване, совершенно проснувшись. – Нам нужно сообщить об этом в полицию! Ты что, совсем спятил? Кто это?

– Ох, тут-то и проблема. Я не могу вспомнить. Я помню, как звали моего учителя физкультуры в первом классе, но не помню вот таких вещей, понимаешь? Я только знаю, что видел его совсем недавно, а поскольку я уже никуда не выхожу (проклятые старые ноги), получается, я видел его у нас в доме, да? И у меня такое ощущение, что он из полиции.

– Но, Грегерс, будь оно все неладно, ты же должен рассказать что-то об этом! Как он выглядел и так далее, чтобы мы могли его поймать.

– Именно этим я сейчас и занимаюсь, милая Эстер, не так ли?

Эстер натянула ботинки, крепко вцепившись в дверную ручку. Все-таки без пары бокалов вина не обошлось, хотя она и дала себе обещание завязать.

Слава богу, Грегерс оставил это без комментариев. Он заснул на диване, и она знала, что здесь он в хороших руках. Лисбет поставила на журнальный столик маленький колокольчик, в который он мог позвонить, если вдруг ему понадобится помощь или он плохо себя почувствует, кроме того, Франку было поручено поставить будильник и проверять бедолагу в два и четыре часа, чтобы он не лежал всю ночь в одиночестве. Здесь он был в такой же безопасности, как в больнице, вероятно, даже в большей.

Как бы ей ни претило ехать домой на Клостерстреде, нужно было забрать собак. Они не привыкли быть одни с полудня до самого вечера и наверняка нагадили на ковер в спальне, бедняжечки. Она чуть было не позвонила Кристоферу, чтобы попросить его выгулять их, прежде чем вспомнила обо всем, и горе нахлынуло на нее, резко сменившись чувством вины. Как она теперь будет жить с этой виной?

Стены в коридоре были обиты золотистым деревом, как в сауне, а на них висели постеры в пыльных рамах. Некоторые висели здесь уже много лет – Нольде в Луизиане, странный автопортрет Паулы Модерзон-Беккер, Хильма аф Клинт. Эстер хорошо из все знала, она чувствовала себя под защитой, приближаясь к постоянной экспозиции в прихожей. Совсем рядом с дверью появился новый постер, которого не было в прошлый раз. Туманный фон в серо-белых тонах, это фото? Плоскость, черта, сложно разобрать, поверх плотная сеть из параллельных линий, сходящихся в округлые, почти сейсмографические колебания. Что-то знакомое, но откуда?

– Эй, вот тут что-то новенькое, откуда?

Лисбет подошла к ней с бокалом в руках.

– Вот эта? Да ты должна знать лучше кого бы то ни было! Это работа фотохудожника, участвовавшего в выставке в галерее Кинго. Помнишь прием, на котором мы были сразу после Пасхи?

– Фотохудожник? Прекрасно помню прием, но…

– Да тогда набилось столько народу, ты наверняка с ним не общалась. Он был таким скромным, настоящий интроверт. Любопытный тип. А ты уверена, что будет разумно сейчас отправиться домой? Франк говорит, ты чувствуешь себя в квартире в опасности, а убийца тем временем разгуливает на свободе!

– Полиция позаботилась выставить у дома охрану, а мне нужно поехать домой к Доксе и Эпистеме. Но я там только посплю, а утром приеду к вам вместе с собаками.

– Не забудь ничего, сумку взяла? Приезжай завтра пораньше, ладно? Бог свидетель, в нашем доме всем хватит места – теперь, когда дети съехали. Хорошо проведем выходные. Ну, Франк у мойки, передам ему от тебя поцелуй на прощание.

Закрыв за собой дверь, Эстер еще немного постояла на верхней ступеньке. Да, все при себе, тогда почему ей так беспокойно? В животе было такое чувство, будто вскоре ей предстоит устный экзамен по немецкому. Быстрым шагом она направилась к станции. Немного свежего воздуха, мелкий дождь на щеках. Маршрут был коротким и пролегал вдоль живописного леса, который никогда не становился совсем мрачным, тем более не был он мрачным в такой чудесный вечер на исходе лета. Что же такое напрашивалось на размышления, почему ей никак не удавалось выудить искомое из сознания? Что-то с тем снимком. Увидев впереди станцию, она достала из кармана телефон и купила билет в Интернете. На перроне больше никого не было, она остановилась у самого здания вокзала, где горел фонарь и стояли билетные автоматы, раздраженная своим страхом. Но, опять же, ей ведь было чего бояться.

Она снова взяла телефон и написала смс следователю Кернеру, как они договаривались. «Еду домой, буду через полчаса. С ув. Эстер». Он обещал прислать двух полицейских и контролировать вход на протяжении всей ночи. Это принесло ей великое успокоение, и она с нетерпением ждала момента, когда в таких мерах больше не будет необходимости.

Туман, поверхности, линии. Четыре минуты до поезда на Мальмё, ей выходить на Нёррепорт. Чуть прохладно, она закуталась в персиковый шелковый пиджак и поежилась. Как же омерзительно холодно в Дании по вечерам, даже летом. Светло, но холодно.

Узнавание подкосило ее ровно в тот момент, когда она увидела, как он идет к ней. Конусы света от фонарей касались его макушки, когда он проходил под ними, так что он то подсвечивался, как жуткое предзнаменование, то вновь исчезал во тьме. Мерцание, мерцание, мерцание. Линии на щеке мертвой Юлии представляли собой не звездное небо, а отпечаток пальца. Дактилоскопист!

Пустынный перрон, окруженный лесом, и ее голос, который уже не мог достичь далеких освещенных домов.