Глава 6

Я не слишком хорошо знала Молинера, но сразу заметила в его облике следы усталости. Провалившиеся глаза. Осунувшееся лицо. Дожидаясь нас, он уже выбрал столик и сел. Перед ним стоял наполовину пустой стакан с пивом. Он улыбнулся, как обычно мы, полицейские, улыбаемся, когда до предела измотаны, но при этом не без лихости желаем продемонстрировать силу и крепость живущего в нас изумительного чувства долга. Едва поздоровавшись и не сдержав нетерпения, я спросила:

– Ну как?

Он, конечно, сразу сообразил, что меня волнует отнюдь не его здоровье.

– Ужасно, – ответил Молинер, а потом добавил, наслаждаясь тем, что все наше внимание сейчас приковано исключительно к нему: – Жуткий напряг.

Мы заказали ужин. Я так хотела поскорее услышать подробности, что едва замечала, что выбираю в меню. Зато Гарсон действовал иначе, с толком и расстановкой, из-за чего я почувствовала к нему лютую ненависть. Наконец меня прорвало:

– Молинер, побойся бога, если ты не расскажешь наконец, как у тебя все прошло с министром, я за себя не ручаюсь.

Он изобразил на лице снисходительность, показывая тем самым, что он-то, в отличие от меня, настоящий полицейский, а затем слегка театральным голосом начал:

– Наш министр нервничал, очень сильно нервничал. Я беседовал с ним почти четыре часа. Посоветовал ему вызвать адвоката, но он отказался. И отрицал какую бы то ни было связь с Росарио Кампос. Это стало, на мой взгляд, его роковой ошибкой. Он сам себе противоречил, путался, менял показания… Короче, у меня не осталось ни малейших сомнений, что он каким-то боком замешан в это дело. Между нами развернулась настоящая война нервов, и, думаю, он ее проиграл. Время от времени мне казалось, что почва уходит у него из-под ног и он вот-вот во всем сознается, но он каким-то образом выруливал.

– И чем закончилась встреча?

– Завтра его вызовет к себе судья. Будем надеяться, за ночь министр успеет обдумать свое положение и посоветоваться с адвокатом. Надеюсь также, что до него наконец дойдет: имеются убедительные свидетельства того, что Росарио была его любовницей. И как только это до него дойдет, дальше все побежит без сучка и задоринки. Даст официальные показания и тот чиновник, который настучал на министра. Вряд ли у последнего останется выбор, придется покаяться.

– Думаешь, убийство – его рук дело?

– Трудно сказать наверняка, но после завтрашних допросов многое прояснится.

– Не хотелось бы мне оказаться в его шкуре, – заметил Гарсон, вонзая зубы в овощной пирог.

– И мне тоже, ведь нынешней ночью ему придется объясняться с женой. Как нетрудно предсказать, это обернется настоящей семейной трагедией, хотя никогда не знаешь, чего следует ждать от женщин. Может, она была в курсе, что у него есть любовница, но посчитала за лучшее помалкивать.

Я пропустила мимо ушей эту ядовитую реплику.

– А он был знаком с Вальдесом?

– Ты считаешь, министр сознался бы в этом? Нет, он выбрал другую тактику – все начисто отрицать.

– А у нас для тебя припасен сюрприз.

– Правда? – спросил он, совсем как Хамфри Богарт, которого уже ничем в жизни не удивишь.

– Один из наших подозреваемых признался: он лично сообщил Вальдесу, что Росарио Кампос – любовница министра.

– А сам он откуда об этом узнал?

– От Росарио. Они были знакомы. А зовут его Хасинто Руис Норуэлл, он…

– Да знаю я, кто он такой. Моя бывшая жена часто покупала желтые журналы.

– И тебя совсем не удивляет, что они с Росарио оказались знакомы?

– А почему бы и нет! Девушка работала секретарем-администратором на конгрессах, была дочерью небедного барселонского коммерсанта. Она вращалась в тех же кругах, что и он. Судя по всему, так же Росарио познакомилась и с министром, о чем я уже говорил. А каким образом вы вышли на Руиса Норуэлла?

– Он один из тех, кому Вальдес в последние месяцы сильно нагадил, но его знакомство с Росарио – чистая случайность.

– В том мире, где мы сейчас вынуждены крутиться, не бывает чистых случайностей, Петра: все друг друга знают, встречаются на банкетах и вечеринках, это круг постоянный и не слишком широкий.

– А мне всегда казалось, что их легион.

– Это нас легион, тех, кто должен пахать изо дня в день.

– Тут вы очень даже правы, инспектор, – не сумел промолчать Гарсон, так как было задето его классовое чувство.

– Хорошо, значит, теперь нет никаких сомнений в том, что оба наши дела связаны между собой. Осталось только обнаружить главное – связующее звено. Может, Вальдес попытался при помощи Росарио шантажировать министра? Тот и расправился с обоими, а чуть позже – еще и с нашим информатором…

– Надо доложить обо всем этом комиссару Коронасу. Ты сама ему позвонишь или на меня понадеешься?

– Лучше позвони ты, Молинер. Интересно, как он поведет себя в такой ситуации? Вполне ведь способен забрать дело Вальдеса у нас с Гарсоном.

– С чего бы это?

– Ну, ты ведь самый авторитетный инспектор в нашем комиссариате. Кроме того, когда женщина расследует преступление, которое затрагивает людей такого уровня…

Он с удивлением посмотрел на меня:

– Шутишь?

– Нет, говорю на полном серьезе.

– Неужели ты не знаешь, какие у нас в комиссариате ходят разговоры? То, что Коронас явно выделяет тебя, – общее мнение. Факт остается фактом: в последнее время он поручал тебе самые громкие дела. Только и слышишь: Петра Деликадо знает, как и с кем себя вести, она умная, у нее есть чутье, а посмотрите, как ловко она обходится с подозреваемыми, на нее всегда можно положиться… Коронас вечно ставит тебя всем нам в пример.

– Видать, чтобы скрыть свое истинное отношение.

– Петра, ты ошибаешься, уж поверь мне.

– Может, и ошибаюсь, но как только стало известно, что Росарио Кампос была связана с влиятельными людьми, дело передали тебе.

– Потому что у меня тут есть определенный опыт, и вряд ли в решении Коронаса сыграла роль моя принадлежность к мужскому полу.

Гарсон, занимаясь своим десертом, вполуха прислушивался к нашей пикировке, но тут он оторвал взгляд от тарелки и произнес:

– Даже не пытайтесь, инспектор Молинер, вам ее ни в жизнь не переубедить.

Затем на лице его застыло смирение мученика, готового и дальше покорно нести свой крест, и они обменялись красноречивыми взглядами, в которых читалась мужская солидарность.

– Женщины… – начал было Молинер, но я решительно перебила его:

– Женщины – это не какая-то особая раса, не отдельный социальный слой и не проклятый Богом род, дорогой Молинер. Просто с нами всегда очень плохо обходились, можно сказать, выливали на нас ведра помоев. Это, пожалуй, и породило некие наши пороки, однако чаще всего они объясняются реальной ситуацией.

– Но ты, по крайней мере, не станешь отрицать, что у вас, женщин, есть одно общее свойство?

– Какое же?

– Вы совершенно непредсказуемы.

Гарсон загоготал. Он был страшно доволен, что кто-то перехватил у него эстафету в этом вечном споре. Молинер же, улыбнувшись, со значением добавил:

– Петра, Петра, крепкая как камень.

– Философский. Знаешь, что такое философский камень?

– Нет, должен признаться, не знаю.

Гарсон опять рассмеялся, теперь, казалось, уже без всякого повода:

– Видите? Вот она вас и уела, инспектор. Так оно всегда и бывает: в самый неожиданный момент – бац, загнет что-нибудь такое очень культурное, и вы в полном дерьме.

Его вроде бы даже обрадовала моя гипотетическая победа в этой совершенно нелепой диалектической перепалке. Я слегка похлопала Молинера по плечу в знак того, что это надо воспринимать как чистую игру:

– А не думаете ли вы, что хватит уже попусту болтать и пора отправляться на покой?

На самом деле Молинер был неплохим парнем, во всяком случае, сейчас он без малейшего намека на обиду ответил:

– Вот единственная здравая мысль, высказанная за весь сегодняшний вечер.

До нашей гостиницы было рукой подать, так что долго идти нам не пришлось.

Как только мы переступили порог, я ее увидела. Она сидела в кресле и с самым невинным видом читала журнал. Неужели глаза меня не обманывают?

– Аманда! – Я не смогла скрыть своего изумления.

Молинер буквально остолбенел. Было очевидно, что он тоже никак не ожидал увидеть ее здесь. И с трудом выдавил из себя какое-то скомканное приветствие. Единственный, кто не растерялся, был Гарсон. Он подошел к Аманде и протянул руку.

– Вы решили присоединиться к нашей компании? – спросил он вежливо.

– Сестра сказала, в какой гостинице вы остановились, так что и я сняла здесь номер. Захотелось провести несколько дней в Мадриде.

– Но… мы тут работаем, – только и смогла выдавить из себя я.

– Это мне, разумеется, известно, и я не собираюсь вам мешать. У меня тоже есть кое-какие дела.

Молинер, словно превратившись в соляной столп, застыл рядом со мной и по-прежнему молчал. У Аманды, до того глядевшей на меня с дерзким вызовом, взгляд вдруг чудесным образом потеплел, когда она заговорила с Молинером:

– Как дела? Может, если у тебя есть время, пойдем чего-нибудь выпьем?

Мой коллега пребывал в нерешительности, не зная, как себя повести. Он посмотрел на меня, словно спрашивая позволения, и при этом доверчиво улыбнулся. Я подумала, что пора как-то выходить из этой дикой ситуации. Взяла Гарсона под руку и сказала:

– Все, мы с младшим инспектором отправляемся спать, день был очень тяжелый. Аманда, если будет желание, позвони мне завтра, и мы вместе пообедаем – вдруг я сумею выкроить часок.

– Там будет видно. А пока можешь обо мне не беспокоиться.

В лифте Гарсон молча улыбался, словно открыл для себя некую бесспорную истину. И тут я совершила серьезную ошибку, надо было тоже промолчать, но я спросила:

– Чего это вы так улыбаетесь?

– Раздумывал над тем, насколько был прав инспектор Молинер, когда утверждал, что женщины – существа совершенно непредсказуемые.

Я взвилась:

– Младший инспектор, мне казалось, мы с вами договорились о кое-каких замечаниях личного характера!

– А разве тут было что-то личное?

– Не валяйте дурака, со мной этот номер не пройдет.

– Видите, инспектор? Где же справедливость? Что бы ни случилось, крайним всегда оказываюсь я.

– Спокойной ночи, – сухо бросила я. – Завтра утром ровно в восемь жду вас к завтраку.

В номере я швырнула сумку на кровать. Мне и самой было непонятно, что больше меня разозлило – реплика Гарсона, появление моей сестрицы или совершенные мною же самой за минувший день ошибки, целая коллекция ошибок. Вот дьявол! По моей вине в последнее время между мной и Амандой сложились отношения, которые не только не улучшались, а, наоборот, становились все хуже. А еще я ввязалась в глупый спор с Молинером и начала умничать. Кроме того, младший инспектор сказал правду: я вечно делаю его крайним, даже если он ни сном ни духом не виноват. Беда в том, что бедный Фермин бывает похож на глупого мальчишку, который вывел из себя какой-то мелкой проказой учителя, целый день копившего раздражение и теперь сорвавшего зло именно на нем, хотя наорать ему хотелось на весь класс.

Плохо, плохо, очень плохо, сказала я себе. Человека волнует, какое впечатление он производит на остальных, и он начинает изо всех сил стараться, чтобы впечатление было получше. Это первая ошибка, а за ней последовала целая серия других. Хотя какая разница? Какое все это имеет значение? Вне всякого сомнения, попутно тут сказалось и влияние нашего расследования, всего связанного с ним гламура. К счастью, у меня было предчувствие, что скоро мы сумеем с этим разделаться.

Я отправилась в ванную и, пока снимала макияж и чистила зубы, ни разу не взглянула на себя в зеркало! К черту наблюдения над собой! Да, это выглядело как пассивное сопротивление, в какой-то степени по-детски наивное, но ведь то же самое говорили про Ганди, а он сумел-таки сокрушить англичан – исключительно за счет своей внутренней силы.

Успокоиться мне удалось только в постели, когда я взялась за книгу, посвященную процессу развития западной цивилизации. Заснула я, прикидывая, на каком из начальных этапов этого процесса мы все еще находимся.

Из глубокого сна меня вырвал телефонный звонок. Я глянула на часы. Пять утра. С колотящимся сердцем я сняла трубку.

– Инспектор Деликадо? Это дежурный администратор. Простите, что тревожу в такое время, но я не знаю, как поступить. Звонили из какого-то мадридского комиссариата, они ищут инспектора Молинера, говорят, что дело срочное и что его мобильник не отвечает. Но его нет в номере, я уже много раз туда звонил… А поскольку мне известно, что вы работаете вместе, я подумал… наверное, вы знаете, где его найти.

– Да, спасибо, я знаю, где он. Соедините меня с комнатой Аманды Деликадо, пожалуйста.

Больше никаких ошибок, больше никаких ошибок… Эта фраза громыхала у меня в голове.

– Аманда?

– Петра! Ты знаешь, который сейчас час?

– Знаю, прости. Инспектор Молинер у тебя?

– Петра, поверь, что…

– Пожалуйста, немедленно передай ему трубку, дело крайне срочное.

Наступила пауза, а потом я услышала сонный и виноватый голос коллеги.

– Молинер, сейчас же свяжись с комиссариатом, к которому тебя прикрепили в Мадриде. Они никак не могут с тобой связаться, а у них что-то срочное.

– Хорошо.

Я позвонила на стойку администратора:

– Вы помните, как выглядит инспектор Молинер?

– Да, я видел его вчера.

– Так вот, когда он спустится вниз, скажите, чтобы он подождал меня, я через пару минут выйду. А если он не захочет ждать, сразу перезвоните мне в номер.

– Не беспокойтесь, я все сделаю, – сказал несколько опешивший от моего напора дежурный.

Я еще не была до конца уверена, что два наших расследования непременно соединятся в одно, тем не менее нельзя было упустить начало этого слияния.

Когда мы добрались до дома министра, работа там кипела. Люди из комиссариата Тетуана, судебный врач, судья… Министр, Хорхе Гарсиа Пачеко, сидел, уронив голову на грудь, в кресле в своем кабинете. На нем были серый шелковый халат и пижама из той же ткани и того же цвета. Как нам сразу же сообщили, он выстрелил себе в рот из охотничьего ружья. Оставил два письма, одно – супруге, второе – судье.

– Я должен был это предвидеть, – сказал Молинер.

– Ты не мог сделать больше того, что сделал.

– Я ошибся. Поставил охрану на случай, если он решит убежать, а следовало арестовать его – в качестве предупредительной меры.

– Теперь мы с тобой сравнялись по покойникам.

– Как это?

– У тебя двое, и у меня двое. Коронас очень обрадуется.

– Могу себе представить. Плохо, что надо ждать, пока судья ознакомится с письмом. А если там написано что-то такое, после чего все прояснится и нам вообще не придется больше ничего делать?

– Где его жена?

– В гостиной, с детьми.

– Ее уже допрашивали?

– Нет, ждали меня. Надо прямо сейчас побеседовать с ней, но я понятия не имею, что ей сказать и как это объяснить, пока мы не получили все данные. Ты можешь пойти со мной, Петра? Лучше будет, если мы поговорим с ней вдвоем.

Мы вошли в большую и скромно обставленную гостиную. Сцена, которую я там увидела, потрясла меня. В той части комнаты, где углом стояли диван и кресло, застыла группа самых близких министру людей. Вид у них был такой, словно они приготовились позировать для семейного портрета. При нашем появлении никто даже не шевельнулся. В центре группы выделялась женщина лет пятидесяти с небольшим. Супругу министра окружали шестеро ее детей разных возрастов. Они не плакали, лица их были бесстрастны, только очень серьезны. Неподвижность и принятые ими позы как раз и производили весьма странное впечатление – как будто они готовились быть запечатленными для вечности.

– Всем доброе утро, – вежливо произнес мой коллега. – Мы инспекторы полиции из Барселоны – Деликадо и Молинер и прежде всего хотим выразить вам наши соболезнования.

– Спасибо, – отозвалась женщина холодно, а потом добавила отчетливо и жестко: – Это мои дети, нет только старшего, он уже женат и живет отдельно, и его, видимо, еще не успели известить о случившемся. Если у вас нет к ним вопросов, я не хотела бы, чтобы они присутствовали при нашей беседе.

Молинер кивнул, и все эти светловолосые ребята с заметными чертами семейного сходства вышли из гостиной в строгом порядке, по-прежнему не давая воли тем чувствам, которые они, вне всякого сомнения, должны были испытывать после известия о трагической смерти отца. Когда за последним закрылась дверь, их мать сухо спросила:

– Могу я поинтересоваться, что, собственно, делаете здесь вы, если относитесь к барселонскому комиссариату?

Молинер глянул на меня, и я ответила:

– Понимаете, сеньора, вполне возможно, что это дело каким-то образом связано с преступлением, совершенным в Барселоне, которым как раз мы и занимаемся.

– Я не понимаю, о каком деле вы говорите.

– Ваш супруг…

– Мой супруг погиб в результате несчастного случая, он чистил свое ружье.

– Судя по всему, он покончил с собой, – вставил Молинер.

Лицо женщины стало пунцовым.

– Не смейте говорить это в моем доме, не смейте! Да и за его порогом тоже! Слышите? У нас религиозная семья, мы люди строгих правил, такими останемся и впредь.

Я поспешила вмешаться, видя, что Молинер едва сдерживается:

– Мы все поняли, сеньора. Для тех, кто будет проявлять интерес к случившемуся, ваш супруг не покончил с собой.

Она снова обрела свою обычную бесстрастность.

– Ваш супруг оставил вам письмо, мы могли бы узнать, о чем в нем говорится?

– Нет.

– Возможно, вам придется показать его полиции.

– Только по распоряжению судьи.

– Сеньора… – сказал Молинер. – Вы знали, что у вашего супруга в Барселоне имелась молодая любовница и что ее убили всего несколько дней назад?

– Я не стану отвечать ни на какие ваши вопросы, и особенно если они носят оскорбительный характер.

Тут в комнату без стука вошел мужчина лет тридцати пяти, такой же светловолосый и невзрачный, как и остальные представители этого семейства. Он кинулся к матери:

– Ничего им не говори, мама. Адвокат уже выехал. Полиция не имеет никакого права допрашивать тебя.

Я бросила на него самый презрительный из имевшихся в моем арсенале взглядов и постаралась сделать так, чтобы голос мой прозвучал предельно цинично:

– Вы можете быть абсолютно спокойны. Вашей матери прекрасно известны ее права. Во всяком случае, мы уже уяснили для себя, что ваш отец не покончил с собой и что у него не было в Барселоне любовницы, которую убили несколько дней назад.

Молинер тронул меня за руку, и мы с ним вышли из гостиной, не попрощавшись.

– Им важно только одно: чтобы все выглядело пристойно, – бросил он мне, направляясь к выходу.

– Они защищают то, что у них осталось.

Гарсон ждал нас в гостинице, переваривая сногсшибательную новость. Он обо всем уже знал, но надеялся получить от нас исчерпывающие объяснения, однако мы дать их не могли.

– Надо полагать, это ставит точку во всей истории.

– Мне кажется, в письме будет содержаться полное признание, он, скорее всего, сообщит в нем, что по его заказу были совершены два убийства, – ответил Молинер.

К сожалению, я отнюдь не разделяла его уверенности. Разве станет кончать с собой человек, у которого хватило выдержки и хладнокровия нанять профессионального киллера и заказать убийство любовницы? Не логичнее ли была бы для него попытка скрыться? Возможно, я не сильна в прикладной психологии, возможно, использование киллера – это смягченная форма убийства, при которой человек не до конца чувствует себя за него ответственным, словно на самом-то деле преступление совершил вовсе и не он, а кто-то совсем другой. Скоро мы это узнаем. Судья назначил нам встречу в четыре часа дня в суде номер десять.

Молинер отправился обедать с моей сестрой, а мы с Гарсоном кое-как перекусили в баре. Мы обменялись всего двумя-тремя фразами, и не потому, что нам по-прежнему мешали разговаривать раздражение или взаимная обида, нет, просто каждый в бешеном темпе прокручивал в голове собственные мысли и догадки.

Мы втроем сели напротив судьи и сразу стали похожи на семейство, которое сгорает от нетерпения в ожидании, пока им огласят завещание старейшины рода. Судье было в высшей степени наплевать на то, что он собирался прочесть; поэтому он придал всему действу чисто официальный тон, из-за чего наше напряжение никак не уменьшилось. Позволив себе две-три многословные похвалы прелестям Барселоны, назвав поименно всех барселонских судей, с которыми ему приходилось иметь дело, он распечатал письмо покойного министра. Как и положено, судья сперва прочистил горло, а затем начал монотонно, как на судебном заседании, читать:

Мы молчали. Судья посмотрел на нас поверх очков.

– Это все, – сказал он. И, видя, что мы оторопело молчим, спросил: – Ну и что вы про это думаете?

Один только Гарсон собрался с духом, чтобы ответить:

– Очень хорошо написано. Можно даже подумать, будто он всю жизнь только и делал, что стрелялся.

Судья хохотнул, а затем встал:

– Я попрошу, чтобы для вас сделали копию; оригинал я должен переслать тому судье, который ведет дело этой девушки в Барселоне.

Мы вышли на улицу в таком состоянии, словно только что высидели восьмичасовой киносеанс. Молинер не мог выдавить из себя ни слова. Наконец он все-таки заговорил, но при этом обращался как будто к себе самому:

– А вдруг Вальдес убил девушку из-за каких-то их с ней разногласий, а потом…

– Хватит, хватит! Ты ведь и сам теперь убедился, что беспочвенным версиям грош цена.

Тут зазвонил его мобильник. Мы присутствовали при разговоре, но слышали только односложные реплики Молинера. Затем он коротко сообщил:

– Теперь я должен покинуть вас, со мной желают побеседовать во дворце Монклоа.

– Кто?

– Председатель правительства.

Гарсон рассуждал вслух, захлебываясь от возбуждения. Только изредка он позволял себе отвлечься, чтобы сделать глоток из стоявшего перед ним стакана с пивом.

– Вы полагаете, кто-нибудь способен солгать, готовясь к самоубийству, инспектор?

– По-моему, нет.

– Если, конечно, он не хочет кого-то выгородить. А кого он стал бы выгораживать – жену, кого-то из детей, может, таинственного Лесгано, этого человека-призрака с немыслимой в нашей стране фамилией?

– Понятия не имею, сейчас у меня нет вообще никаких идей. Я не знаю даже, что нам предпринять в самое ближайшее время.

– В ближайшее время надо позвонить комиссару Коронасу. Комиссар, надо думать, сильно нервничает из-за смерти министра!

– Ох, перестаньте вы называть его министром. Теперь он уже никакой не министр – он вообще ничто.

– Черт, ну и настроение у вас!..

– А какое настроение у меня, по-вашему, должно быть? Тут образовался какой-то прямо дьявольский клубок, и я начинаю бояться, что нам и за пять лет его не распутать.

– Давайте подумаем, инспектор, попробуем напрячь мозги. Сейчас уже кажется очевидным – если учесть информацию, которая попала в наши руки, – что покойного министра собиралась шантажировать его любовница Росарио Кампос, но действовала она не одна. Кто мог ее направлять? Вальдес? Допустим, что он. У нас имеются серьезные основания, чтобы подозревать именно его. Как нам стало известно, у Вальдеса есть счет в Швейцарии и деньги, которые туда попадали, он мог получать, шантажируя других влиятельных лиц. Известен нам теперь и еще один факт, его сообщил Маркиз: Вальдес постоянно наводил справки о людях, гораздо более высокопоставленных, чем те, о ком он писал в своих обычных журнальных колонках.

– Хорошо, хорошо, согласна, но где же Вальдес собирался публиковать добытые сведения – а ведь он должен был угрожать именно их публикацией, – если ни один из главных редакторов, с которыми он сотрудничал, на это ни в коем случае не согласился бы?

– Инспектор, простите, но мы же с вами не совсем тупые. Да, скорее всего, он не смог бы опубликовать их, но запросто продал бы какому-нибудь журналисту из желтой прессы – из тех, что как раз политикой и занимаются, политикой и прочими темами такого уровня.

Я молчала. Младший инспектор был прав. Но даже если его версия и звучала правдоподобно, она не объясняла убийств. Когда я высказала ему свои сомнения, он с ними не согласился:

– Да, по всем пунктам не объясняет, зато дает новые направления для поисков. Мне хорошо известно, что вы всегда были против расследований, основанных исключительно на догадках, но признайте: мы не должны игнорировать те очевидные факты, которые попали в наше распоряжение.

– Не хватает связующих звеньев.

– Мы их отыщем, Петра, к тому же не в первый раз нам приходится двигаться практически вслепую.

– Все, кто хоть как-то связан с этим делом, уплывают из наших рук.

– Тем проще нам будет, останется только один человек – преступник.

– А скажите, Фермин, вас никогда и ничто не выбивает из седла?

– Почему же, я тоже иногда скисаю, однако умею с этим справляться. Но чтобы я совсем сложил оружие – это никогда. Как, впрочем, и вы тоже, если хорошенько подумать.

– А вы знаете, что на плечах у вас сидит неплохая голова?

– То же самое мне говаривала и моя матушка, но мне всегда казалось, что она имела в виду исключительно размер. От нее похвалы-то редко можно было дождаться.

Я засмеялась:

– Хочу попросить у вас прощения, Гарсон. Боюсь, в последние дни со мной было трудновато. Кажется, из-за этого дела я нахожусь в постоянном напряжении.

– Да и я тоже.

– Но вы лучше умеете скрывать свое настроение.

– Только потому, что я старше вас.

– Это точно, намного старше.

– По крайней мере, мудрее.

– И вам удалось полностью компенсировать то, что мама вас редко хвалила.

Теперь рассмеялся Гарсон.

Когда Молинер вернулся из дворца Монклоа, мы с Гарсоном ждали его в гостиничном баре. Он явился преисполненный важности, которую не может не чувствовать человек, принятый главой правительства в своем кабинете.

– Ну и что он вам сказал? – спросил младший инспектор.

– Сдержанность и еще раз сдержанность.

– Под этим подразумевается, что вы должны помалкивать, так? – уточнил Гарсон тоном секретного агента.

– Нет, под этим подразумевается только то, что мы должны быть сдержанными. Ни слова журналистам. Они получат официальное сообщение, где будет сказано, что министр скончался от инфаркта.

– Не может быть!

– Может, еще как может, дорогая Петра, ведь его супруга однозначно нам заявила, что он не покончил с собой.

– Короче, наложить на себя руки могут только каторжники, актеры и кассирши из супермаркета, если страдают депрессией. Так, значит, получается? А люди, занимающие важные посты, особенно если они правых взглядов, всегда умирают естественной смертью. Вот паскудство!

– Думайте что хотите. Он не покончил с собой! Понятно? И если какой-нибудь журналист вздумает поднять вокруг этого шум, посылайте его куда подальше.

– Теперь вам все ясно? Я давно пришла к убеждению, что мы очень мало знаем про то, что на самом деле творится в мире. Тем временем Вальдес зарабатывал на жизнь, оповещая публику о том, что какая-то актриса сделала себе операцию против целлюлита, а кто-то прячет в чулане ненормального ребенка.

Молинер явно чувствовал себя не в своей тарелке:

– Послушай, Петра, сжалься над человеком, падающим с ног от усталости. Если тебе угодно, можешь сидеть тут и возмущаться хоть до утра, только сперва скажи мне, что поняла, как мы должны себя вести.

– Еще бы! Как не понять!

– А если тебя так взбесило то, что ты от меня услышала, так выслушай, будь добра, и остальное.

– Валяй! Меня уже ничем не удивишь.

– Я говорил по телефону с Коронасом. Он желает видеть нас троих немедленно, и ему явно не до шуток.

– Немедленно? Что значит немедленно?

– Это значит, что мы должны быстро забежать в свои номера и собрать вещи. Если повезет, успеем на ближайший рейс.

– Нет, вы мне скажите, что пользы от телефонов и самых современных и продвинутых средств связи, если для разноса всегда требуется личное присутствие провинившихся.

– Петра, признайся, ты считаешь себя просто обязанной возражать против любого приказа начальства?

Гарсон, решив сострить, ответил за меня:

– Женщины ненавидят власть… если она не в их руках.

Мы покидали Мадрид так, словно за нами гнались черти. Инспектор Молинер был человеком очень дисциплинированным. Все это время я страшно жалела, что я не комиссар, и вовсе не потому, что мечтала поруководить, как намекнул Гарсон, а чтобы иметь возможность все расставить по своим местам или, по крайней мере, высказать свое мнение. А вдруг мне и вправду хотелось порулить? Неужели я спорила против приказов начальства, потому что сама желала их отдавать? Неужели младший инспектор прав и главная черта моего характера – противоречивость? Но если я и дальше буду признавать, что Фермин Гарсон всегда бывает прав, очень скоро мне придется признать и то, что он все делает хорошо, а это не так, отнюдь не все у него получается хорошо. Например, выволочку комиссара Коронаса он выслушивал покорно, словно вифлеемский ягненок, как, кстати, и Молинер. А разве по силам было мне одной сражаться с непониманием начальства? Коронас бушевал, как море у норвежских берегов:

– Черт бы вас всех побрал! Да, черт бы вас побрал! Вы трое, видите ли, не были абсолютно уверены, что ваши расследования связаны между собой, и меня вы, само собой, ввести в курс дела не посчитали нужным, пока ситуация окончательно не прояснится. И мне еще здорово повезло, а то ведь запросто мог бы узнать о последних событиях из газет. Хотя, если честно, при тех колоссальных успехах, которых вы добились…

Я подняла руку, так как больше не могла сдерживаться:

– Сеньор, я просто уверена, что, если бы мы позвонили вам и сообщили о наших смутных подозрениях, вы бы приказали больше вас с этой ерундой не беспокоить – пока не появятся доказательства.

– Ага, вот и Петра заговорила! Вы что, от имени всей троицы выступаете? Отлично, кроме этого, вы, кажется, возомнили себя еще и моим психологом! Вы так хорошо меня знаете, что легко угадываете мои будущие мысли и, соответственно, мои распоряжения. Чудесно, а знаете, что я сейчас скажу?

– Нет, сеньор.

– Очень хорошо, тогда я внесу ясность в этот вопрос. Когда я поручил вам с Молинером два эти дела, в каждом было всего по одному покойнику, припоминаете? Так вот, прошло всего несколько дней, и теперь мы словно по кладбищу гуляем – прямо Ватерлоо после битвы. Разве вы не должны были все свои силы бросить на то, чтобы опередить убийцу, вместо того чтобы строить догадки по поводу моих приказов?

– Это несправедливо, комиссар; если бы мы с самого начала объединили наши усилия, вместо того чтобы каждому разрабатывать свою линию…

– Петра Деликадо! Вы никогда не пробовали подержать рот на замке?

– Я…

– Вы вечно рветесь в бой и почему-то уверены, что я должен выслушивать ваши пылкие речи! Правда? Так вот, вы будете молчать, как и все остальные, и вытерпите до конца эту порку, потому что существуют определенные нормы служебного поведения! А когда вы явитесь ко мне с конкретными результатами, а не притащите на плече еще одного покойника, словно это очередная модная сумочка, вот тогда я вас выслушаю. Понятно?

– Про сумку – это лишнее, сеньор.

Коронас очень театрально закрыл лицо руками, словно и на самом деле только Господь Бог мог помешать ему схватить меня за горло и сжимать его, пока я не испущу дух. Но внезапно он отвел руки от лица и произнес серьезно и даже примирительно:

– Жду вас в комнате для совещаний через час. Хорошо подумайте над теми материалами, которые накопились сейчас у каждого из вас. Будем вырабатывать стратегию и решать, как вести себя дальше. Понятно?

Мы дружно кивнули. И тут Коронас обратился специально ко мне:

– А вы, Петра, все поняли?

– Да, сеньор.

– И не станете спорить?

– Нет, сеньор.

– Ну, слава тебе господи! Всё, можете идти.

Мы втроем молча шли по коридору, и молчание нарушила, разумеется, я, обратившись к Молинеру:

– Ну, теперь ты убедился, что Коронас не испытывает ко мне какой-то особой приязни?

– Я убедился как раз в обратном. Знаешь, что бы он сделал со мной, если бы я разговаривал с ним так же, как ты?

Гарсон немедленно присоединился к нашему спору:

– Нет, сегодня он все-таки был страшно зол. А как-то раз Петра назвала его мачистом, и он только расхохотался.

– Вы, мужчины, мифологизировали фигуру начальника, хотя для этого нет ни малейших оснований. Всегда можно высказать собственное мнение, конечно, с должным уважением.

– Нет, все-таки когда начальнику возражает женщина, это выглядит несколько иначе. Вам прощается куда больше, чем нам.

– А вы заметили, что ни один из нас троих в настоящее время не выполняет приказ Коронаса?

– Ты о чем?

– А разве кто-нибудь обдумывает материалы, которые у нас накопились, готовясь к предстоящему совещанию?

– Материалы, которые у нас накопились, слишком сильно воняют.

– Значит, чем быстрее мы от них избавимся, тем лучше. Пошли ко мне в кабинет, там мы сможем спокойно побеседовать.

Совещание с Коронасом окончательно нас вымотало. Были распечатаны отчеты, которые день за днем как Молинер, так и мы с Гарсоном составляли по нашим делам, и тщательно их проанализировали. Где-то в середине совещания к нам присоединился Родригес, обычно работавший в паре с Молинером. Он тоже высказал свое мнение по поводу дальнейшей тактики.

Комиссар обратил внимание на то, что не все клетки в таблице, посвященной финансовым данным, заполнены, и начал возмущаться. Я не смогла промолчать:

– Инспектор Сангуэса просто еще не успел довести до конца эту работу.

Коронас зарычал, как медведь, разбуженный ранней весной. Он схватил телефонную трубку, и мы услышали его строгий голос:

– Как это – осталось только перенести отчет на компьютер? Я вам сколько раз говорил, что компьютер – железка, созданная, чтобы облегчить нам работу, а не тормозить ее. Да, скажите-ка… Да, черт побери, те, что уже сделали! Ладно, Сангуэса, я учту, но зарубите себе на носу: трудность задания не оправдывает затягивания дела. Нам это очень нужно, так что давайте действуйте. И если не остается времени на обед, не обедайте, приносите бутерброды в кабинет – да, как американцы, а они ведь много чего добились, придерживаясь такого правила.

Я поняла, скольких качеств мне недостает, чтобы отдавать приказы в изысканном полицейском стиле и держать себя подобающим образом. Затем Коронас обратился ко мне, дополняя урок на тот случай, если я упустила какую-нибудь деталь:

– А вы, Петра… можно поинтересоваться, почему вы до сих пор не потребовали от финансового отдела эти данные?

– Я требовала, но мне не хотелось слишком давить на коллег.

Он фальшиво – в до мажор – рассмеялся:

– У нас тут что, гольф-клуб, где можно гонять чаи после игры? Нет, к вашему сведению, у нас тут каждый отвечает за свое расследование, и если вам позарез нужны сведения от другого отдела, чтобы работа не стояла на месте, надо давить на них так же, как давят на преступника. Понятно объясняю?

– Да, сеньор.

– Отлично. Сангуэса уже проверил счета двух подозреваемых, но, кажется, там все чисто. Это касается некой Пепиты Лисарран, а также Эмилианы Кобос. Кстати, не могу припомнить, эта вторая – она кто такая?

– Та, у которой ненормальный ребенок, – ответил Гарсон, всем своим тоном подчеркивая негативное отношение к упомянутой даме.

Коронас сразу же понял, о ком речь, и стало ясно, что история с ненормальным ребенком в их глазах выглядела хуже, чем вооруженное ограбление.

– И еще один очень важный пункт: у убитой Росарио Кампос в финансовом отношении также все в порядке. Поступления на ее счет полностью совпадают с официальными заработками.

– Остались Маркиз и бывшая жена Вальдеса.

– Посмотрим, как дела у них. А министр?

– Министра проверяют наши мадридские коллеги, хотя, боюсь, с этим возникнут еще те сложности, – ответил Молинер.

– Ну, в этом можно не сомневаться. Вряд ли нам удастся установить, заплатил он что-то Вальдесу или нет.

– На швейцарском счету Вальдеса не зафиксировано недавних поступлений. И можно считать установленным, что своей любовнице Росарио Кампос министр ничего не заплатил.

– Значит, он не солгал перед смертью.

– Видать, это был тот единственный раз, когда он не солгал, – желчно вставила я.

Коронас посмотрел на меня, как ни странно, с возмущением и сказал совсем тихо:

– Оставим мертвых в покое.

Под конец было решено, что Молинер с Родригесом тщательно изучат семейное и дружеское окружение Росарио Кампос. Они будут действовать в контакте с мадридским комиссариатом, который занимается делом министра. Возможно, кто-нибудь что-нибудь сообщит об убитой девушке как о шантажистке-любительнице или решится заговорить один из заместителей министра. Нам с Гарсоном предстояло вернуться в Мадрид и идти по следу, указанному Маркизом. Надо выяснить, был ли Вальдес профессиональным шантажистом и не из этого ли источника он получал дополнительные доходы.

В теории наша стратегия выглядела отлично, но я задавалась вопросом: удастся ли нам вытянуть что-то еще из человека, который знал об этом деле понаслышке, да и сам пока оставался под подозрением. Вероятно, придется побродить по барам, куда заглядывают сливки мадридского общества, попытаться сунуть нос в гущу сплетен, которыми всегда была богата столица. Такая перспектива привела меня в ужас, к тому же я все равно не видела впереди очевидного выхода из тупика.

Разнос, устроенный Коронасом, завершился самым неприятным для нас образом: нам было велено вылететь в Мадрид сразу же, не дожидаясь завтрашнего дня. Он желал, чтобы уже с самого раннего утра мы были готовы снова взяться за дело. У нас оставалось время только на то, чтобы заехать домой и взять чистую одежду на смену старой. Потом мы поедем в аэропорт и последним, одиннадцатичасовым, рейсом полетим в Мадрид. Билеты для нас будут заказаны по особым каналам.

Мы договорились с Гарсоном встретиться в аэропорту.

– Там мы успеем и поужинать. – Это была самая важная на тот момент мысль, посетившая его, когда он уже садился в такси.

Я приехала домой в страшном раздражении. В котле накопилось столько пара, что он мог взорваться в любую секунду. Проходя мимо зеркала в прихожей, я краем глаза глянула на себя. Видок у меня был хуже некуда, волосы растрепаны, лицо усталое. Как назло, я не успевала даже принять душ. Прошла в спальню и принялась выкидывать из чемодана грязное белье. В этот миг в дверном проеме возникла Аманда.

– Привет! – бросила она.

Я вздрогнула и обернулась:

– Как ты меня напугала! Я не знала, что ты дома.

– Ты уезжаешь?

– Опять в Мадрид, новые осложнения.

– Думаю, я тоже отсюда съеду.

– Решила вернуться в Жирону?

– Нет, я еще побуду в Барселоне, но переберусь в гостиницу.

– И за каким лешим тебе вздумалось перебираться в гостиницу?

– Я понимаю, что мое присутствие тебе мешает.

– Не говори глупостей! Кроме того, я же тебе сказала, что уезжаю, так что тебе не о чем беспокоиться. Молинер пока остается в Барселоне.

– Хорошо, тогда я не стану переезжать в гостиницу.

– Вот и замечательно.

– Я сожалею, что все так получилось, но, если честно, ты тоже была не на высоте. Почему ты не давала мне советов все те годы, пока я была замужем и только напрасно теряла время? Пожалуй, тогда они пришлись бы кстати.

– Время всегда теряется напрасно, замужем мы или нет. А в конце нас всегда ожидает смерть. Но ты права, мне не следовало вмешиваться в твою жизнь. И теперь я исправилась: мне совершенно все равно, крутишь ты роман с полицейским или спишь с орангутаном.

Она пристально посмотрела на меня, и в ее глазах я прочитала ненависть.

– Петра, ты превратилась в жестокую и бесчувственную женщину, ты стала эгоисткой. И теперь меня не удивляет, что ты живешь одна – думаю, ты останешься одинокой на всю жизнь.

Сестра плавно вышла из комнаты. Я услышала, как она чем-то занялась на кухне.

Я наконец уложила вещи в чемодан и уже от уличной двери попрощалась с Амандой, словно собиралась всего-навсего выбежать к киоску за газетой. Она не ответила.

В аэропорту меня ждал Гарсон. Времени у нас было более чем достаточно – вылет откладывался на два часа. Его в первую очередь волновала проблема ужина. Бар в зоне внутренних рейсов уже закрылся.

– Надо сказать им, что мы полицейские, тогда нам позволят пройти в зону международных рейсов, а там кафе еще открыто.

Так мы и сделали, мой товарищ не собирался лететь на голодный желудок, а мне хотелось выпить чего-нибудь крепкого. Нагоняй, полученный от начальника, да еще семейная ссора – это как раз те две вещи, которые дают право на некоторые вольности.

Там, среди иностранцев, ожидавших своих рейсов, мы и позволили себе расслабиться. Гарсон взял два бутерброда, а мне принес салат с тунцом, который я щедро сдобрила пивом. Потом мы с Гарсоном перешли на виски.

– Здорово нам досталось от комиссара! – бросила я.

– Да ладно вам! Видели бы вы, что делается в других комиссариатах. Коронасу захотелось немного показать себя – чтобы подстегнуть нас. Беда в том, что вы слишком уж чувствительны.

– Правда? Да что вы говорите! А кое-кто считает наоборот.

– Видно, этот человек плохо вас знает.

– И вам не кажется, что я стала жестокой эгоисткой?

– Такое в той или иной степени происходит с любым полицейским, а все из-за того, что мы вынуждены соприкасаться с самой пакостной стороной реальности. Но если ты при этом еще и живешь одиноко, то дело становится куда серьезней.

– Могу я задать вам один вопрос, Фермин?

– Если он не личного свойства…

– Личного.

– Тогда нет. Сами ведь взяли с меня слово, что мы не будем говорить на личные темы.

– Да бросьте вы, можно этот уговор разок и нарушить, но при условии, что назавтра мы не вспомним ничего из сказанного. Готовы?

– Не уверен, что у вас есть право требовать от меня такую вещь, но думаю, у меня бы получилось. Ладно, давайте попробуем.

– Договорились. И вот вам мой вопрос: вас тяготит одиночество?

– Я, признаюсь, ждал чего-то более заковыристого, ну да ладно, отвечу. Да, инспектор, разумеется, одиночество меня тяготит. Большую часть времени я об этом просто не думаю, но иногда, отправляясь в постель, вдруг начинаю воображать, что уже не проснусь и умру во сне. И тут мне приходит на ум, что никто не будет тосковать обо мне, что чья-то другая жизнь не изменится из-за моей смерти. Это грустно, от таких мыслей сердце разрывается.

– Очень мрачно. И как вы поступаете в таких случаях?

– Зависит от обстоятельств. Чаще всего встаю и иду на кухню, чтобы чего-нибудь поклевать. Знаете, чего-нибудь совсем легкого, ломтик ветчины… После этого я вроде бы прихожу в норму. И начинаю думать, что все не так плохо и если я ночью умру, то на следующий день не пойду в комиссариат и Коронас, разгневавшись, пошлет кого-нибудь ко мне домой. Тогда и обнаружат мой труп. Установят, что смерть была естественной, соберутся коллеги, вы придете, сообщат моему сыну в Нью-Йорк, организуют похороны… Церемония пройдет по всем правилам. Может, кому-то и хочется, чтобы вокруг его смерти было побольше шума, а мне и этого было бы вполне достаточно.

– Вы все детально продумали.

– А вы, Петра, вы страдаете от одиночества?

– Страдаю? Нет, сами знаете, что мое одиночество, оно по убеждению. Но есть одна ужасно глупая вещь… не знаю даже, стоит ли о ней рассказывать.

– Расскажите, а мы тем временем закажем еще виски, чтобы говорить было проще.

– Понимаете… я так и не сумела научиться кое-что делать. Более того, я бы сказала, что категорически отказывалась учиться этому. Вы не поверите, Гарсон, но я не умею вдевать шнурки в новые ботинки.

Он посмотрел на меня, словно раздумывая, не будет ли лишним, если мы закажем еще по порции виски.

– Надеюсь, вы понимаете, о чем я. Завязывать шнурки я умею, но если надо стратегически точно вставить шнурки в дырочки, чтобы под конец их вытянуть…

– Чего уж тут сложного.

– Знаю, что ничего, но всегда рядом был кто-то, кто делал это за меня: отец, мои мужья. Я просто не хотела этому учиться – это было все равно что позволять себя любить, ну, все равно что позволять кому-то чуть меня побаловать. Понимаете?

– Очень на вас похоже, иначе говоря, странно и необычно.

– Глупость, конечно, но я и до сих пор стараюсь, чтобы кто-нибудь делал это за меня. Прошу в магазине, когда покупаю новую обувь, или домработницу. Но, понятное дело, получается совсем не то же самое. И я знаю: наступит день, когда я не смогу никого об этом попросить, однако по-прежнему не хочу учиться. Во мне почему-то живет уверенность, что у жизни есть передо мной такой вот долг.

– Теперь понимаю.

– А какой долг у жизни перед вами?

– Мы с жизнью в расчете. И я уже давно ничего не прошу у нее на будущее, но при условии, что и жизнь не станет мне гадить и ничего лишнего от меня не потребует. Ни лишних жертв, ни лишних страданий. Хватит!

– Верно! В этом и заключается эгоизм таких людей, как мы с вами, людей, которые живут одиночками. Вам не кажется, что мы имеем на это право?

– Еще бы!

И мы молча выпили, уверенные в справедливости сказанного. При искусственном освещении очертания пластиковой мебели расплывались. У пассажиров, сидевших вокруг, на лицах читалась усталость. Они с удивлением поглядывали на странную пару, которую составляли мы с Гарсоном. И я на миг задумалась о том, зачем нас, собственно, занесло сюда, в это безликое, холодное и случайное место. Гарсон не дал мне углубиться в грустные размышления, он взглянул на часы и крякнул. Алкоголь облегчил наши горькие думы и помог скоротать время, пора было идти на посадку. Мы вернулись в свою зону и сели в самолет.

На следующее утро я, проснувшись в гостинице, не сразу сообразила, где нахожусь. И первым делом поклялась себе, что, как только мы покончим с этой мерзкой историей, сообщу Коронасу о своем желании взять очередной отпуск. Я становилась психопаткой, пора было собрать чемодан и отправиться куда-нибудь, где нет ни розовых журналов, ни прессы любого другого цвета. Я вспомнила всех покойников, которые остались на моем пути: Вальдеса, Росарио Кампос, беднягу осведомителя и его жену… И наконец, министра. Действительно, целое кладбище… А мы продолжали двигаться впотьмах – ни одного шага наверняка. Коронас был прав: события постоянно опережали нас, так что вполне резонно было говорить о полном нашем поражении.

Гарсон сосредоточенно поглощал завтрак, когда я поделилась с ним своими выводами.

– Ну и что, по-вашему, нам теперь делать? – спросил он. – По мне, так надо в первую очередь еще раз побеседовать с этим Маркизом.

– Да пошел этот раздолбай куда подальше! Свою роль он уже сыграл, от него мы узнали, что Вальдес, скорее всего, занимался шантажом – и занимался по-крупному. И ничего больше нам из этого типа не вытянуть.

– Коронас приказал допросить его еще раз – и как следует надавить.

– Помню, но мы уже получили от Маркиза информацию, поразмыслили над ней и сделали свои выводы – у нас появилась серьезная версия… Вот только что дальше делать с этой версией? Забыть про нее и с собачьим упорством выполнять приказы комиссара?

– Вряд ли стоит рисковать, Коронас опять встанет на дыбы.

– А кто, скажите на милость, везет на себе это дело – он или мы?

– Послушайте, инспектор, если мы сейчас начнем…

– Нет, это вы послушайте меня, Гарсон. Пора наконец вернуться в тот пункт, где мы приостановили поиски. Речь идет о шантаже, так ведь? Я совершенно уверена, что несчастный министр никого не убивал. Но тогда должен существовать кто-то другой. Вы помните про Лесгано? Мы должны вернуться назад.

– Объясните, каким образом.

– Снова заняться миром СМИ. Помните Магги, ту девчонку, с которой я вела себя так тонко и деликатно? Мне кажется, сейчас она для нас куда важнее Маркиза.

– Господи, ну и врежет нам комиссар!

– Расслабьтесь – Коронаса в Мадриде нет.

Мы снова отправились в “Телетоталь”, где встретились с Магги, которая, как и прежде, не проявила к нам ни малейшего интереса и не выразила ни малейшего желания поддерживать беседу. За то время, что мы не виделись, она вставила в свой маленький вздернутый нос пару колечек с правой стороны. Это еще больше усиливало впечатление маргинальности, сочетавшейся в ней с нарочитым стремлением выглядеть как можно более продвинутой. Магги насмешливо глянула на меня:

– А я уж думала, вы здесь больше никогда не появитесь, вас ведь прям тошнило от этого безнравственного места…

Я улыбнулась, решив быть безжалостной по отношению к самой себе:

– Я тебя недооценила, Магги. Из всех, с кем нам довелось в этом заведении поговорить, ты, похоже, оказалась самой умной.

– Какая честь!

– Я серьезно говорю и должна добавить, что сейчас именно ты могла бы помочь нам разобраться с убийством Вальдеса.

– Ага, и надо понимать это как что-то типа призыва: “ Ты нужен своей родине”, да?

– Называй, как хочешь, но ты и вправду нам нужна.

Крошечные крапинки на ее экологической майке задрожали.

– Ладно, я вся внимание.

– Дело довольно простое. Нам стало известно, что Вальдес собирал и более серьезный компромат, чем сплетни о пластической операции какой-нибудь там звезды. У тебя есть соображения, кому он мог такую информацию продавать?

Она несколько раз фыркнула, отчего запрыгала ее выстриженная острым углом челка.

– Ничего себе вопросик! Да мне-то откуда знать! Вы что, думаете, такой тип, как мой шеф, который даже бумажки с записями хранить боялся, чтобы никто их, не дай бог, не прочитал, стал бы обсуждать со мной такие делища?

В разговор вмешался Гарсон:

– Нет, на такую удачу мы не рассчитываем, но именно вы больше других общались с ним по работе, вы знали, с кем он разговаривал, с кем и когда связывался.

– Ну, тут вам навряд ли что обломится! Он был горазд получать сведения через меня, а теми, что приходили к нему другими путями, ни в жизнь со мной не поделился бы. Я при нем была все равно как подсобным рабочим, только скоро и с этой работы меня попрут.

– А что вы скажете про редактора канала?

Она от всей души рассмеялась:

– По мне, так хорошо бы ее прищучить, но сильно сомневаюсь, что наш канал был как-то связан с такого рода вещами!

– А кто, по-твоему, был бы готов напечатать скандальный материал, направленный против влиятельной персоны, скажем, против министра?

– Вы чего, шутите? Да все, инспектор, любой журналист в этой стране напечатал бы! Пресса, она сейчас реально такая! Неужто вы думали, что только поганые таблоиды способны на всякое свинство?

Она была права, как это ни прискорбно, но она была права. Да, любой журналист. Любая газета пошла бы на это. Они распяли бы даже самого председателя правительства, заполучив на него компромат. Сожрали бы живьем. А будь он противником той линии, которую поддерживает газета, сделали бы это с еще большим остервенением. У любого из тех, кто управляет нашей страной, хватило бы совести поспособствовать, чтобы на обложке журнала вывесили чужое грязное белье – какой бы характер эти разоблачения ни носили: общественный или личный, экономический или сексуальный.

Мое неприятие розовой прессы было не более чем отражением кучи старых предрассудков. Но теперь деградация стала общим явлением, глубоким, захватившим всех нас. Именно эта девчонка с круглыми глазами и желтыми волосами заставила меня осознать столь очевидную вещь. Мне стало стыдно.

– Наверное, так оно и есть, Магги, и ты целиком и полностью права. А ты не помнишь, не было ли у Вальдеса встреч с главным редактором какой-нибудь газеты? Или, может, он получал официальные приглашения из кругов, связанных с правительством, или ему звонили оттуда? А вдруг Лесгано – это какой-нибудь политик?

На все вопросы она только беззвучно мотала головой, отлично понимая, что я близка к отчаянию. К тому же я нарочно старалась показать себя слабой и безоружной, хотя сейчас и на самом деле таковой себя ощущала.

– Неужели нам придется обходить все газеты Мадрида и Барселоны подряд и спрашивать каждого редактора, не платил ли он Вальдесу за конфиденциальную информацию? А еще заглянуть в каждый кабинет каждого министерства?

– А я-то тут при чем? Ну, если хотите, схожу с вами в отдел периодики, вот и все. Просмотрим газеты за последнее время и освежим свою память: не было ли там скандальных статей о каком-то важном человеке. Тогда можно будет предположить, что с шантажом у Вальдеса вроде как не вышло. Могу еще порасспрашивать тех, у кого обычно получала информацию. Вдруг чего знают про политиков и журналистов. Как вам это?

– Господи! Слишком много работы, и, мне кажется, на это уйдет уйма сил, а надежды на конкретный результат слишком мало; но, пожалуй, ничего другого нам не остается. Я-то рассчитывала, что, попав в мир гламурной прессы, мы будем порхать с одного коктейля на другой. К тому же я просто ненавижу сидеть в газетных хранилищах!

Магги рассмеялась. На самом-то деле она явно испытывала к нам симпатию, но самой мне сейчас было не до смеха.

– Хорошо, Магги, если мы решим использовать твое предложение, я завтра позвоню. А пока прошу, попробуй еще раз пораскинуть мозгами, вдруг какой-то факт выпал у тебя из памяти. Номер моего мобильника сохранился?

Магги часто закивала. Видя, насколько я выбита из колеи, она спросила:

– Ну что, теперь убедились, что родина не может безоглядно на меня положиться? Увы и ах!

– Я тоже сожалею, что в прошлый раз вела себя неподобающим образом. Впредь постараюсь исправиться.

– Ну, сегодня у вас получилось неплохо.

Она улыбнулась, и ее лицо – похожее на морду щенка, вдруг потерявшего хозяина, сразу осветилось изнутри. Все-таки она хорошая девчонка!

Мы с Гарсоном молча и неторопливо шли по улице, переживая свое поражение – это горькое чувство окружило нас плотным облаком. Гарсон с досадой поддел ногой окурок, так как камней в этом городе на улице не встречалось. Затем спросил:

– Скажите, вы и вправду уверены, что сейчас, когда вокруг нас появилось столько трупов, самый подходящий момент, чтобы рыться в старых газетах?

– Нет, думаю, надо было порыться в них пораньше, сейчас это выглядело бы нелепо и отняло бы у нас чертову прорву времени. А если применить другую тактику – например, подпалить журналистский лес? Как вам? Не исключаю, что тогда какой-нибудь хищник выскочит из чащи. А мир политики? Что вы скажете о нем?

– Хочу вам напомнить, инспектор: у газет есть одна отвратительная черта – они спешат тотчас же сообщить обо всем происходящем на своих страницах. Если мы начнем в открытую ходить по редакциям и распускать те или иные слухи, об этом сразу же будет известно. А как тогда быть с рекомендованными нам сдержанностью и осмотрительностью?

– Согласна, потом не расхлебаешь, но зато был бы шанс спровоцировать хоть какое-то движение.

– Спровоцировали бы мы его или нет – еще вопрос. Если Вальдес был частью системы, которая занималась шантажом и свила гнездо в журналистской среде, вряд ли речь идет о банде идиотов. Они не любят совершать ошибки и сто раз подумают, прежде чем сделать хоть шаг. Кроме того, простите за напоминание, но если нам даже и удастся обрушить ту башню, что они выстроили, где мы возьмем доказательства? Тут догадки и психологический анализ в счет не пойдут.

– Что ж, в таком случае мне, судя по всему, пора подавать в отставку.

– И не мечтайте. Дело сразу передадут Молинеру с Родригесом – передадут именно в тот момент, когда мы начнем подбираться к чему-то действительно стоящему.

– Может, у вас еще остались силы, а что касается меня… Кроме того, даже если вы и правы, эта история может кое-кого скомпрометировать, и ее постараются замять. Неужели вы надеетесь, что, если мы докопаемся до истины, нам вручат ключи от города?

– Я хочу выполнить свой долг, только и всего.

– Не смешите меня, Гарсон, имейте совесть!

– Ну, хорошо, согласен, я малость переборщил. Скажем так: это профессиональный зуд. Но в любом случае, инспектор, не станете же вы спорить с тем, что пока мы попусту теряем время.

– Черт с ним, со временем, времени у нас выше крыши; чего у нас нет, так это разумных версий.

– Поэтому и надо побеседовать с Маркизом.

– Дался вам этот Маркиз! Ладно, давайте побеседуем, но ставлю десять против одного, что он будет клясться, будто знать ничего не знает, кроме того, что уже сказал.

– Вот тогда-то я на него как следует и надавлю. Помните картину, которая висит у него дома? Ну, ту, где святой со зверской рожей топчет дьявола? Я с Маркизом обойдусь точно так же.

– Не забудьте прихватить пылающий меч.

– А это еще что за штука?

– Меч, извергающий огонь. По-моему, он работает на газе.

– Так и быть, мы как-нибудь обойдемся без всяких хитроумных орудий, хватит с него и крепкой затрещины.

Старуха служанка сообщила нам, что Руиса Норуэлла нет дома, поэтому нам пришлось ждать его в соседнем баре, откуда была видна входная дверь. Заодно мы решили и поесть.

– А я пока позвоню Сангуэсе, – сказала я. – Куда проще будет допрашивать этого типа, если знать, в каком состоянии его счета.

– Вы думаете, у Сангуэсы уже есть результаты?

– Если следовать теории Коронаса, достаточно поговорить с инспектором пожестче, чтобы он тотчас выдал нужные данные.

Сангуэса еще не закончил составлять отчет по финансовым делам Маркиза, как того и следовало ожидать. Однако и без грубого нажима с моей стороны он охотно рассказал обо всем, до чего уже успел докопаться. Во-первых, можно было с уверенностью сказать, что никакого счета в Швейцарии у Маркиза не имелось. Зато имелся весьма примечательный счет в мадридском банке. Я навострила уши. Движение денежных средств на нем не могло не вызвать удивления. Иногда туда поступали относительно крупные суммы, но весьма нерегулярно, и суммы всегда были разные.

– А подробнее?

– Подробнее я надеялся изложить в справке, но, насколько помню, он мог вдруг положить на свой счет пять или шесть миллионов песет, иногда даже десять. Потом эти деньги начинали таять, пока не утекали совсем. Затем делался новый вклад, но никакой периодичности в этом обнаружить не удалось.

– Понятно, Сангуэса, солнышко ты мое. Мне очень жаль, что шеф недавно так набросился на тебя. В утешение скажу, что и мне тоже досталось по первое число.

– Да ладно, чего уж там! Всякий уважающий себя начальник должен время от времени шпынять подчиненных. А всякие уважающие себя подчиненные должны пропускать нагоняй мимо ушей.

– Вот отличная философия! Но я все равно не беру назад свои слова про солнышко. И вообще не знаю, что бы мы делали без твоей помощи… Хотя, если честно, не очень-то понимаю, что нам делать и теперь, когда она у нас есть!

– Прибереги свои комплименты, пока я не обработал ваш список до конца. С некой Мартой Мерчан у нас никак не ладится.

– С бывшей женой Вальдеса?

– Именно! Не скажу, чтобы мы столкнулись с чем-то необычным, но есть одна ниточка, которая все время от нас ускользает. Может быть, это инвестиции… Не знаю. Что-нибудь да нароем.

Я повернулась к Гарсону:

– Ну вот! Получили информацию. И без всякого нажима и без воплей, которые так обожает Коронас!

– Товарищ по службе – это не то же самое, что подчиненный, – возразил он.

Я вдруг заорала:

– Хватит чушь нести! И доедайте наконец своих кальмаров, черт побери! Лучше бы вы проверили данные о Маркизе, прежде чем мы отправимся туда и расквасим ему морду!

Гарсон онемел. Я улыбнулась:

– Ну что, такая манера обращения с подчиненным вам больше нравится?

Он тоже улыбнулся, поняв наконец, что это была шутка.

– Если вы не орете на меня, это вовсе не значит, что вы не умеете командовать. Тоже ведь отдаете распоряжения, и довольно часто. Просто женщины используют другой стиль.

– Гораздо более мягкий.

– Более хитроумный, сказал бы я.

– Другими словами, делают это хуже.

Он пожал плечами и поспешил сменить тему:

– А что вам все-таки сообщил Сангуэса?

Я во всех подробностях передала ему нашу беседу. У меня сразу будто прибавилось сил, и настроение заметно улучшилось. То, что у Руиса Норуэлла имеется банковский счет, который постоянно то пополняется, то пустеет, хотя Маркиз нигде не работает и, следовательно, никакого жалованья нигде не получает, выглядело очень многообещающе. Мы снова получили право тасовать разные гипотезы.

– А вдруг Маркиз – что-то вроде посредника между высокими сферами и Вальдесом? – высказал догадку Гарсон.

Действительно нельзя было исключать, что хотя дурная репутация и закрывала Маркизу доступ на самые верха, он с успехом собирал слухи, а Вальдес, наделенный тонким профессиональным чутьем, затем проверял их.

Мы еще почти час плавали в море догадок и предположений, пока не увидели, как Маркиз демонстративно спортивной походкой подошел к дверям своего дома. Мы подождали еще несколько минут, а потом двинулись следом.

Нам открыла та же старуха служанка и, хромая, провела нас в гостиную, где мы уже побывали. Гарсон тотчас встал перед картиной, изображавшей архангела Михаила, и застыл словно зачарованный, хотя, скорее всего, он просто настраивался, чтобы, как и обещал, показать Маркизу, где раки зимуют.

– Привет! Вы опять решили меня навестить? Как дела?

Я не успела сообразить, что к чему, а Гарсон уже подскочил к нему с самыми недвусмысленными намерениями.

– Хватит языком молоть! – взревел он. – Или ты расскажешь нам все, что знаешь, или одним маркизом в городе будет меньше.

Я и сама опешила, наблюдая столь грозное начало, а еще я чуть не расхохоталась. Маркиз в ужасе смотрел на меня, надеясь, что я отдам разумный приказ этому разъяренному псу, который уже схватил его за горло. Я медленно приблизилась к новоиспеченному архангелу Михаилу:

– Должна признать, что мой коллега немного погорячился, но если сказать правду, то вы, сеньор Руис, истощили наше терпение.

– Я?.. Каким образом?

– Таким, что мы расследуем дело, в ходе которого не поспеваем считать покойников, а в подобных обстоятельствах нельзя скрывать правду и уж тем более врать.

Гарсон встряхнул его:

– Ты знаешь больше, чем говоришь, сволочь!

– О чем вы? Это незаконно!

– Ну, это и впрямь идет несколько вразрез со старыми добрыми правилами, но разве лучше иметь счет в банке, когда ты не работаешь? Откуда берутся деньги, которые вы на него время от времени кладете?

Он печально посмотрел на нас:

– Велите ему убрать руки… пожалуйста.

Гарсон избавил меня от необходимости обращаться с ним как с дрессированным псом и отпустил Маркиза по собственной воле.

– Сеньоры, все это вполне законно, правда законно. Я плачу почти все налоги.

– Дело не в этом, мы хотим знать, откуда вы берете деньги.

– Вы не имеете права…

Я почувствовала страшную усталость, мне до чертиков надоело вечно играть одну и ту же комедию. Я рухнула в маленькое и неудобное кресло в стиле рококо и принялась объяснять:

– А теперь послушайте меня. Мы можем сделать так, что все это растянется на долгие дни, недели, месяцы. Мы можем следовать за вами повсюду и устроить вам веселую жизнь. Это будет тяжело, грубо, утомительно. Поверьте, дело того не стоит. Расскажите нам, откуда вы берете деньги, и закончим на этом.

Он кивнул:

– Хорошо, инспектор, я расскажу, мне нечего скрывать. Пройдемте, я покажу вам остальные комнаты.

Мы последовали за ним, не очень понимая, что у него на уме. Проходя через холл, увидели там старую служанку – она дремала, и можно было легко догадаться, что работы у нее немного.

Руис Норуэлл показывал нам одну за другой комнаты своего жилища. Они были практически пусты. Глядя на разорение, царящее вокруг, мы поняли, что единственным помещением, где еще сохранилась мебель, была гостиная, куда нас оба раза проводила служанка.

– Видите? Вы думаете, дом всегда был таким? Здесь нет больше мебели времен Изабеллы, нет дорогих зеркал с подсвечниками, нет картин, столового серебра, старинного фарфорового кофейного сервиза. Все это я постепенно распродавал, чтобы было на что жить. В последнее время мне здорово не везло, и осталось у меня только это небольшое семейное владение, но теперь вы сами убедились, в каком оно состоянии.

– Вы продавали вещи антикварам?

– Да, и от большинства сделок храню квитанции, правда, что-то уходило и на черный рынок, можете сообщить об этом в налоговую инспекцию, мне все равно. Потом забрезжил тот контракт, и я верил, что положение мое вот-вот изменится, но все полетело к чертям собачьим из-за негодяя Вальдеса.

– Вы его убили? – спросил Гарсон.

– Нет. Неужели не понятно? Кишка у меня тонка, чтобы кого-то убить. К тому же я бы никогда не стал никого убивать, если бы это не сулило мне конкретной выгоды. Месть – обычай, ушедший в прошлое, а я обременен массой других проблем, о которых следует подумать.

– По вашим словам, Вальдес вечно старался вытянуть из вас информацию о важных персонах. Остановитесь на этом поподробнее. Вы знакомы с неким Лесгано?

– Уверяю вас, я ничего не знаю. А если бы знал, попытался бы шантажировать его и проделал бы это, кстати сказать, с превеликим удовольствием. Хотя я на сто процентов уверен, что он был замешан в серьезные дела. Я ведь не дурак и кое-что вытянул из Росарио Кампос, но слишком мало, чтобы начать действовать.

– А Росарио Кампос не говорила вам, что они собираются кого-то шантажировать?

– Нет, впрямую она ничего такого не говорила, но однажды похвасталась, что знакома с Вальдесом, а в другой раз намекнула, что собирается уехать жить за границу. Прозвучало это очень странно! Однако ничего больше мне выпытать у нее не удалось.

Я подумала, что в его словах присутствовала своя логика. Он, похоже, и на самом деле мечтал откопать какой-нибудь грех Вальдеса, чтобы отплатить ему той же монетой.

Маркиз все больше распалялся:

– Наверняка это он и убил девушку, инспектор. Вальдес был человеком без стыда и совести. И всегда использовал женщин в своих целях. Он даже свою бывшую жену, как мне кажется, продолжал терзать – нашел какой-то повод!

– С чего вы это взяли?

– Как-то вечером я видел, как они ужинали вместе. Заведение было отнюдь не из тех, куда ходят люди нашего круга. Зачем, скажите на милость, им ужинать вдвоем в Мадриде, если они могут сколько угодно видеться в Барселоне?

– Послушайте, Руис, я не думаю, что…

– Мало того, как только он меня заметил, испугался и отвернулся. Но я-то его сразу узнал, еще бы мне его не узнать! И ее тоже. Наверняка пытался и жену шантажировать. Он был прохвостом и негодяем, будь он проклят.

– Ладно, ладно, довольно. Вы не должны пока никуда уезжать, так как можете нам понадобиться… для еще одной… беседы.

– Мне нечего скрывать.

– Вы уверены? А по-моему, налоговики с огромным удовольствием потолковали бы с вами о продаже произведений искусства.

– Вы ничего не выиграете, выдав меня. Это ведь сущий пустяк по сравнению с тем, что творится вокруг. Кроме того, вряд ли вам захочется бить лежачего. Только представьте себе: человек столь благородного происхождения – и вот до чего докатился. Вы меня пожалеете.

– Нам до вашего благородного происхождения дела нет, – вспылил Гарсон. – Так что на наше молчание слишком уж не рассчитывайте. Понятно?

Было очевидно, что младший инспектор все еще не насытился ролью архангела-мстителя. Но я не винила Маркиза – честно признаюсь, его попытка пробудить в нас сочувствие выглядела даже драматично.

Мы шли по улице, и близость других пешеходов ни в малейшей степени не мешала Гарсону в полный голос изливать свое негодование:

– Жалеть этого паразита! Камни дробить – вот куда его надо отправить… и кормить при этом только черствыми корками.

– Жалкий тип, только и всего.

– Надеюсь, вы не испытываете к нему ни капли сочувствия и не проглотили эту сказочку про человека, в одночасье все потерявшего.

– Я хочу сказать другое: он неудачник и лузер, вот и все. Этот тип никого не убивал и мало что знает про подвиги Вальдеса.

– А история про бывшую жену, с которой тот ужинал в каком-то ресторанчике? Спорить готов, это всего лишь дымовая завеса, способ что-то утаить.

– А мне это скорее кажется отчаянной попыткой Маркиза продемонстрировать, что он готов рассказать нам все, что ему известно.

– Значит, это правда?

– Вероятно, да, хотя вряд ли имеет какое-то значение.

– То есть Вальдес поддерживал настолько хорошие отношения с бывшей женой, что мог пойти с ней ужинать и в Мадриде?

– Видно, им надо было что-то обсудить, просто так сложились обстоятельства. И не путайте меня, Гарсон, ваши рассуждения только отвлекают нас от сути дела. А пока позвольте мне сделать один звонок.

Я позвонила Магги. У меня не было ни малейших сомнений, что она всерьез отнеслась к нашему визиту и все это время посвятила поискам. И я не ошиблась. По крайней мере, ее тонкий голосок тотчас зародил во мне смутную надежду:

– Я и сама собиралась вам позвонить, инспектор, есть кое-что, и может быть… Мне пришло на память, что у шефа был договор со службой такси. Когда он наезжал в Мадрид, всегда пользовался их услугами. Да, всегда одной и той же компании, “Такси-Рапид”, а счета оплачивало телевидение. Наверное, это мало чем вам поможет, но все-таки…

– А чеки у них хранятся?

– Думаю, хранятся – за последний год уж точно. В администрации. Хотите, я у них попрошу?

– Это сэкономило бы нам время. Через час мы к вам приедем.

– Надеюсь, я их быстрее добуду.

Наконец-то мы вышли хоть на какой-то след, оставшийся от передвижений Вальдеса по миру. Вряд ли стоило возлагать на него большие надежды, но замаячила возможность восстановить мадридские маршруты журналиста, а это, учитывая, что нас окружал полный мрак, было уже немало.