Глава 5

Не все уже слегка обветшалые мифы пятидесятых годов, из тех, что вспоминались Гарсону, будут присутствовать в нашем мадридском расследовании, но при таком рассаднике подозреваемых – маркизов, исполнительниц фламенко и девушек из хороших семей – я крепко надеялась, что смогу предложить ему хотя бы один – пусть довольно заплесневелый и захиревший.

Танцовщицы дома не было. Соседка без колебаний дала нам адрес ее нынешнего места работы. Там, как она нас заверила, мы эту девушку точно застанем. Я сперва решила, что речь идет о каком-нибудь заведении, пусть даже из самых дешевых, где исполняют фламенко, так что мой помощник сможет мысленно перенестись в мир “Босоногой графини”. Но душу великой Авы Гарднер Мадрид явно не привлекал.

По указанному адресу мы не увидели ни пеньюаров с длинными шлейфами, ни красавиц с обведенными черной тушью глазами. Мы нашли там всего лишь магазин спортивной одежды. В отделе аэробики, среди купальников, тапочек и футболок стояла прекрасная Беатрис дель Пераль, которая на самом деле – какое разочарование! – носила имя Хосефина Гарсиа. Она была и вправду красива, настолько красива, что я без труда представила себе, как в нее влюбился тот финансовый воротила. Кричаще-яркая крашеная блондинка. Стройная, с тонкими чертами лица и высокой грудью – даже форменный костюм продавщицы не делал ее менее соблазнительной. Она встретила нас без особой радости, но и без удивления, из чего я вывела, что любезная соседка уже успела позвонить ей и предупредить о нашем скором визите.

Хосефина не дала нам и рта раскрыть. Сразу набросилась на Гарсона, которого из-за возраста и принадлежности к мужскому полу приняла за старшего:

– Только не здесь, пожалуйста. Или вы хотите, чтобы я потеряла и эту жалкую работу?

Младший инспектор посмотрел на меня с видом беззащитного ребенка. Я кивнула – лишние скандалы нам были ни к чему.

– Я освобожусь через полтора часа. Ждите меня в баре напротив и не бойтесь, не сбегу.

Мы подчинились, стараясь укрепить обстановку мирного сосуществования. Да и пара стаканов ледяного пива тоже будет нам весьма кстати. Весна в Мадриде стояла жаркая. С Гарсона пот тек ручьями, и со своим пивом он напоминал приникшего к трубе Луи Армстронга.

– Ну и как вам она? – спросил Гарсон, а затем, вытащив из стакана покрытые пеной усы, добавил: – На первый взгляд не производит впечатления женщины, накопившей достаточно денег, чтобы заплатить киллеру.

– Слишком уж вы доверчивы. У нее может иметься богатый любовник, вот он и одолжил ей нужную сумму.

– И при богатом любовнике она работает в таком месте?

– Любовник нынче пошел не тот, что прежде, Гарсон. В нынешние времена и думать забыли о том, чтобы обеспечить даме сердца возможность сидеть сложа руки. Ужин в “Ритце” время от времени – и хватит с нее. А так как налоги у нас не снижают…

– Эдак и я мог бы позволить себе завести подружку.

– А если я задам вам вопрос личного свойства?

– Валяйте.

– Как вы решаете этот вопрос?

– Какой такой вопрос?

– Ну, с сексом и увлечениями. Вы ведь никогда мне ничего не говорите.

Он глянул на меня так, словно возжелал, чтобы меня привязали к мельничному жернову и забросили подальше в море.

– Честно скажу: никогда не думал, что вы вздумаете спрашивать меня о таких вещах. На вас это совсем не похоже.

– Я вас обидела?

– Да.

– Не понимаю чем.

– Во-первых, вы женщина. Надеюсь, об этом вы еще не забыли. Кроме того, вы моя начальница, и я уверен, что и об этом вы тоже не забыли. Таким образом…

– Да, извините, вы, конечно, правы, я позволила себе недостойную и пошлую выходку. Просто я слегка нервничаю из-за того, что вокруг происходят какие-то непонятные любовные истории. Только представьте себе: моя сестра вроде как завела интрижку с Молинером.

– С инспектором Молинером?

– Да, оба они сейчас находятся в процессе развода. Не знаю, чем все это закончится.

– По мне, так ничего страшного тут нет.

– Моя сестра всегда была далека от реальной жизни.

– Ну вот, пусть малость поразвлечется.

– Но я сильно сомневаюсь, что Молинер – подходящий мужчина для того, чтобы забыть с ним о своих горестях.

– А хотите скажу, почему вы так говорите? Потому что Молинер – полицейский, а вы не очень хорошего мнения о полицейских, Петра, и я всегда это чувствовал.

– Трудно быть хорошего мнения о чем-то, с чем ты хорошо знаком.

– Позволю себе дерзость и добавлю, что вы очень противоречивая особа.

– Не более чем остальные представители рода человеческого.

– Вот уж нет, по противоречивости вы сильно превышаете средний показатель. Вы считаете себя феминисткой и одновременно волнуетесь из-за того, что ваша сестра захотела закрутить легкий роман. Вы служите в полиции и уверены, что никому из нас, полицейских, нельзя доверять. Я готов привести еще кучу примеров.

– Можете себя больше не утруждать. Не сомневаюсь, что вы будете правы на сто процентов. Но должна твердо заявить вам одно: никакая я не феминистка. Будь я феминисткой, не работала бы в полиции, не жила бы до сих пор в этой стране и не выходила бы замуж дважды, даже на улицу не выходила бы, прошу вас все это хорошенько запомнить.

Он молчал, и я заметила, что взгляд его остановился где-то у меня за спиной. Я обернулась – и вовремя. Хосефина Гарсиа как раз шла к нашему столику. В ее наряде не было ничего фольклорного, и он не слишком отличался от наряда обычной домохозяйки. Только красные туфли на высоком каблуке и вызывающий цвет волос остались от тех времен, когда она выступала на сцене под именем Беатрис дель Пераль.

Ей и в голову не пришло поблагодарить нас за то, что мы не стали допрашивать ее прямо в магазине. Она заказала себе пиво и села за наш столик. Без лишних предисловий я спросила, есть ли у нее алиби на день, когда было совершено убийство.

– Работала, как обычно, а потом вернулась домой.

– Вы живете одна?

– Нет. Два месяца назад я вышла замуж. Мой муж – страховой агент, и он прилично зарабатывает, так что с танцами покончено. Понятно?

Гарсон начал невозмутимо задавать свои вопросы:

– Всего три месяца назад у вас был другой жених, как вам удалось так быстро выйти замуж за этого человека?

– Он всю жизнь ухаживал за мной, но я чуть его не потеряла. Еще немного – и этот козел Вальдес окончательно разрушил бы мою жизнь. Но я его не убивала. Понятно? Нет у меня такой привычки – убивать всякого, кто причинил мне зло, иначе я уже давно кое с кем расправилась бы. Однако хочу вам сообщить: когда я узнала, что его шлепнули, я выпила целую бутылку шампанского. И не я одна!

– У вашего мужа были проблемы с правосудием?

Глаза ее пылали ненавистью, когда она ответила:

– Слушайте, может, хватит меня гнобить, а? После всей этой кутерьмы мой муж стал очень ревнивым, и не один год пройдет, прежде чем он простит меня за то, что по моей вине ему довелось пережить. А если еще вы начнете лезть к нему… Лучше ищите где следует и не беспокойте честных людей.

– И где же нам следует искать?

– Ходили слухи, что Вальдес прокручивал дела, за которыми стояли большие деньги, темные дела, насколько я понимаю.

– Какие именно?

– Если бы знала, тут же пошла бы кричать об этом на всех углах! Уж поверьте, у меня бы не залежалось. К несчастью, мне ничего не известно.

– А от кого вы слышали про его темные дела?

– Ба! Об этом повсюду шептались! Говорили еще, что Вальдес ездил в Швейцарию, чтобы класть там деньги на свой счет… Но никто понятия не имел, чем именно он занимался. Ушлый был мужик.

Я решила попытаться смягчить враждебность нашей собеседницы, поэтому, пристально на нее посмотрев, слегка улыбнулась:

– Хосефина, вам ведь никакой пользы не будет от того, что убийца Вальдеса останется на свободе, правда?

– Вот уж точно не будет. Мало того, порадуюсь, если его поймают, ведь эта сволочь Вальдес имел с ним какие-то дела. Но больше мне ничего не известно, Господом Богом клянусь.

Мы уже собирались плыть отсюда на всех парусах, когда Гарсона вдруг осенило:

– А те дела, про которые ходили разные слухи, они делались в Барселоне или в Мадриде?

Беатрис дель Пераль задумалась на несколько секунд, а потом уверенно ответила:

– В Мадриде. Как говорили, он все здесь проворачивал.

– Хорошо, а теперь скажите, как зовут вашего супруга.

Чтобы не вызывать новых протестов с ее стороны, я пояснила просьбу Гарсона:

– Мы должны проверить, не числится ли за ним чего, обычная рутина. Он ни о чем не будет знать. И я вам обещаю, что больше мы вас тревожить не станем.

Хосефина посмотрела в сторону двери:

– А вот и он тут как тут. Каждый день приходит меня встречать. Это было его требование: если я к нему возвращаюсь, мы должны немедленно пожениться, правда, и после этого он не стал меньше ревновать. Двадцать четыре часа в сутки я нахожусь под надзором. Сейчас придется объяснять, зачем я зашла в бар. Может, и вас успел заметить.

Я посочувствовала ей:

– А вы скажите ему, что я ваша подруга из той жизни.

На лице ее отразилось нечто среднее между презрением и болью.

– Да ну? А то вы сами не понимаете, что никто это не проглотит. Какие подруги? Мы с вами никогда не могли быть подругами – мы из совершенно разных слоев, и это сразу видно. Уверяю вас, инспектор, полученный урок я как следует усвоила. – Она горько усмехнулась. – Моего мужа зовут Лоренсо Альварес Байлен. Всего хорошего!

Она вышла. Мы смотрели, как она перешла через дорогу и взяла под руку молодого мужчину. Они удалились, о чем-то бурно беседуя. По моим догадкам, он подверг ее куда более жесткому допросу, чем мы. Мне стало грустно. Я попыталась превратить свою грусть в возмущение:

– Видите, Гарсон, видите, почему я не феминистка? Будь я феминисткой, я бы вышла сейчас на улицу и набила морду этому типу. Да и ей тоже – за то, что она считает брак – любой, понимаете, любой брак – единственным выходом из положения. А Вальдеса я бы еще раз убила за то, что он сделал. Не забыла бы и этого недотепу банкира – он ведь хотел купить ее, как овцу какую-нибудь. А под конец подложила бы бомбы всем, кто смотрит программу Вальдеса и кто покупает эти желтые журналы.

Младший инспектор с рассеянным видом расплатился с официанткой. Он слушал меня совершенно спокойно.

– Хорошо, хорошо, инспектор. Запишитесь в Армию феминистского спасения, и когда дойдет очередь до меня, то есть когда меня поставят к стенке, вспомните, что когда-то мы были друзьями.

– Вас я расстреляла бы первым.

Он расхохотался как оперный злодей, радуясь, что может немного надо мной подтрунить. Вдруг он вспомнил:

– Когда мы беседовали с девушкой, я слышал ваш мобильник. Может, стоит проверить, кто звонил?

Я достала телефон и глянула на экран. Потом очень серьезно посмотрела на младшего инспектора:

– Вы останетесь здесь или вернетесь со мной в Барселону?

– Что там происходит, черт их всех побери?

– Информатор будет ждать меня сегодня в пять вечера на Велодроме. Хочет передать кое-какие сведения.

– Хорошо. Я отправлюсь вместе с вами, а заодно проверю, есть ли что в полиции на этого Лоренсо Альвареса. Все будет зависеть от того, что вам скажет информатор. Может, и не придется больше сюда возвращаться.

– Тогда поторапливайтесь. Этот сволочной информатор не оставил мне возможности поменять время нашей встречи. И кем они себя только воображают, эти стукачи, самим Господом Богом, что ли? Ладно, Фермин, пора опять мчаться в аэропорт. Не успеем даже в гостиницу заскочить.

Я пришла на встречу еще до пяти часов и полтора часа понапрасну ждала пришествия Господа Бога на Велодром. Не явился ни он сам, ни его помощница-жена. Я позвонила Абаскалю и поинтересовалась, как следует отнестись к такому опозданию. Что это – обычное поведение или тактический ход? Он ответил, что не то и не другое. Я попросила у него адрес информатора, который мы имеем право использовать только в крайнем случае. Он продиктовал мне адрес и тотчас добавил непререкаемым тоном:

– Петра, на этот раз ты ни в коем случае не пойдешь туда одна. Отправь сначала патрульную группу.

– Зачем?

– Очень даже возможно, что они обнаружат там что-нибудь неожиданное.

И он как в воду глядел. Они обнаружили Ихинио Фуэнтеса на полу в прихожей, а его жену – на кровати. Оба были убиты выстрелом в упор – точно в середину лба. Расправа выглядела поспешной. Дверь не была взломана, не осталось и следов борьбы, из чего мы вывели, что убийца позвонил и Фуэнтес, не ожидая ничего плохого, сам открыл ему. Либо они были знакомы, либо визитер воспользовался каким-то удобным предлогом. Главным было другое: сведения, которые информатор хотел нам передать, наверняка следовало считать достоверными, иначе никто бы его не тронул. В комнате все было перевернуто вверх дном. Женщина, лежавшая на кровати, произвела на меня ужасное впечатление. Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Она погибла только потому, что спала рядом со своим мужчиной. Я приказала произвести обыск, хотя и догадывалась, что мы ничего не найдем.

– Он заявился к ним, хотя был риск, что мы наблюдаем за домом, и это говорит о том, что убийца – мужик смелый, что другого выхода у него не было и он не мог терять ни минуты. Почерк показывает, что действовал, скорее всего, опять профессионал. Поэтому женщину он тоже убил. Свидетели ему не нужны. Да, наверняка это профессионал, – добавил Абаскаль, когда было покончено с первоочередными следственными действиями.

– Профессионал, нанятый за огромные деньги, иначе он бы так не работал. Он ведь здорово рисковал, – добавил Гарсон.

– А что ты можешь сказать про выстрелы?

– Пули отправили на баллистическую экспертизу.

Я нервно хрустнула пальцами:

– А соседей опросили?

– Никаких результатов. Никто ничего не видел и не слышал.

– Проклятье! Всё как будто в воздухе растворяется!

– Если в нашей истории главные действующие лица – киллеры и осведомители, то иначе и быть не может. Все логично. Считай, что мы попали в царство теней.

– Но ведь хоть какие-то сведения об этом вашем информаторе в полиции должны быть!

– Мы знаем про него очень много, но готов спорить на что угодно: толку от этих знаний не будет никакого.

– Его убили, чтобы он ничего нам не сказал. Получается, мы вроде как соучастники преступления.

– К этому и сводится роль стукачей, Петра, и мне жаль, что я должен поколебать твою святую невинность. Они-то сами знают, что ставится на кон.

Домой я вернулась совершенно разбитая. Гарсон позвонил в мадридскую гостиницу и попросил спустить наши вещи в камеру хранения. По нашим расчетам, мы должны были вернуться туда дня через два.

Когда я вошла, Аманда готовилась пойти куда-то ужинать.

– Мне пришлось купить себе пару платьев, – стала объяснять она. – Вот уж не думала, что буду вести такую бурную светскую жизнь.

Она выглядела чудесно, была элегантной, соблазнительной.

– Ты идешь с Молинером?

– Да. Он недавно звонил, сказал, что возникли непредвиденные обстоятельства и он немного опоздает. Он знает, что ты вернулась в Барселону, и хочет о чем-то с тобой переговорить.

– По службе?

– Разве есть другие варианты?

– А вдруг он собрался просить у меня твоей руки.

– Это вряд ли, мнение родственников его вроде бы не волнует.

– А если позвонит твой муж, что ему сказать?

– Скажи, что я отправилась на гулянку, хотя сегодня он уже звонил.

– И что?

– Ну, не знаю… Он звонит каждый день – раз, а то и два! Уверяет, что страшно переживает, что ему это тяжело дается… Спрашивает, когда я думаю возвратиться. Видно, не терпится удрать к своей пассии.

– Аманда, я… мне жаль, что тебе показалось, будто я сую нос не в свое дело. Просто… мне не очень нравится Молинер.

– Потому что это каким-то боком затрагивает и тебя?

– У полицейского не должно быть семьи.

– Если хочешь, я переберусь в гостиницу.

– Не думаю, что в этом есть необходимость.

– Понимаешь, Петра, я не знаю, что за этим стоит на самом деле, но мне нравится крутить с ним любовь. Единственный раз в жизни я сделаю то, чего требует мое тело, и не собираюсь отказываться от своих планов ни из соображений здравого смысла, ни ради тебя, ни ради Энрике… Так что не читай мне нотаций, я все равно поступлю по-своему.

Ну и что я могла ей на это ответить? Признаться, что речь шла исключительно о моей личной неприязни к Молинеру? Да и вообще, какого черта я затевала эти смехотворные споры с сестрой? Может, на самом деле все действительно сводилось к моему давнему и очевидному желанию, чтобы меня оставили в покое, чтобы не втягивали в свои проблемы, чтобы не заставляли ни на миг задумываться над чужими неприятностями? Я ведь никогда раньше не пыталась опекать кого-то или выражать родственные чувства. Никогда! Не дай бог превратиться в моралистку, когда тебе перевалит за сорок.

Мы выпили по рюмке на кухне, а без четверти десять пришел Молинер. Я думала, он явится щеголем, но у него не было времени заглянуть домой и переодеться.

– Петра, мне надо с тобой поговорить.

Сестра тактично покинула гостиную, прихватив свою рюмку. Молинер начал мне что-то втолковывать, но я не слушала, мне хотелось получше его рассмотреть. Как мужчина он был совсем не плох: высокий, ладный, воспитанный. Пожалуй, Аманда не промахнулась.

– Ты не можешь повторить все с самого начала? – попросила я неожиданно.

– Возможно, это не так уж и важно, однако… Оказалось, что у нас с тобой один и тот же осведомитель. Ты не знала?

– Нет.

– Фуэнтес и мне тоже назначил встречу – через пару часов после свидания с тобой.

– Странное совпадение, правда?

– Пожалуй. Но меня насторожило скорее его поведение. Он очень уж беспокоился о том, чтобы я выполнил наш договор, и хотел, чтобы я заплатил ему до того, как получу информацию, которая у него якобы имелась.

– Не вижу связи.

– Петра, а ты не думала, что он собирался сдать одного и того же человека нам обоим – и тебе, и мне? Не исключено, что сведения, которые он для нас припас, оказались бы одинаковыми. В таком случае я мог бы отказаться платить ему условленную сумму. Слишком он беспокоился о деньгах – и это меня удивляет, ведь информаторы знают, что обещанное вознаграждение мы всегда без промедления выплачиваем.

– Понятно. А как идет твое расследование?

– Я ждал сведений от Фуэнтеса, как майского дождичка.

– И я тоже. Знаешь, Молинер, что я думаю? Будь у нас с тобой хотя бы намек на совесть, мы бы сейчас отправились в комиссариат и как следует поработали. Надо сопоставить твои и мои материалы.

– А как же Аманда?

– Служба есть служба! Ей придется отнестись к этому с пониманием.

– Ты не против, если я сам ей все объясню?

Взгляд, который бросила на меня сестра, когда мы уходили, мог бы пробуравить стену. Как ни странно, с Молинером она распрощалась очень даже дружелюбно. Но мне было все равно, дела служебные – прежде всего, сказала я сама себе в приступе здравомыслия.

Мы засели в кабинете Молинера. Сварили кофе. Он включил свой компьютер.

– Что ты хотела бы узнать?

– Все.

– Жертву зовут Росарио Кампос, девушка из обеспеченной семьи, работала секретарем на всякого рода конгрессах. Единственное, что мне удалось узнать – а это уже немало, – что убитая была постоянной любовницей министра здравоохранения. Она регулярно ездила в Мадрид, и встречались они в гостинице.

– Вот те на! История-то получается скандальная.

– Особенно если иметь в виду, что министр женат, у него семеро детей, и еще он принадлежит к Опус Деи.

Я присвистнула, не сдержав изумления:

– И когда вы это выяснили?

– Совсем недавно.

– Ну и что ты предпринял, после того как узнал?

– Застыл как мумия. Хотел сперва получить сведения от этого нашего информатора, которого прикончили, а уж потом начать действовать. Сама знаешь: когда стреляешь вверх, надо подстраховаться, чтобы тебе на голову не свалился кусок потолка.

– А теперь?

– Больше я скрывать это не могу. И уже поговорил с комиссаром Коронасом. Судья вызовет министра, чтобы снять с него первые показания. Что тогда начнется, трудно себе даже вообразить.

– Ты думаешь, Вальдес был как-то с ними связан?

– Пули, убившие твою жертву и мою, – разные, да и стиль не очень совпадает, но это не так уж и важно.

– Не знаю. Если работал один и тот же киллер, он запросто мог сменить оружие, мог нарочно выбрать иной способ расправы. Посмотрим, что скажут нам баллисты по поводу убийства Фуэнтеса и его жены.

– Все было бы слишком просто, тебе не кажется? По какой-то причине – допустим, заподозрив, что министр хочет ее бросить, – Росарио Кампос решает отомстить любовнику либо надавить на него. Она встречается с Вальдесом и рассказывает ему всю эту историю – чтобы он сделал ее достоянием публики. Вдвоем они шантажируют министра и доводят дело до того, что министр решается на убийство. Нанимает киллера и убирает с дороги обоих.

– И сколько времени, по твоим подсчетам, на это понадобилось?

– Трудно сказать, восемь месяцев? Год?..

– Деньги на швейцарский счет Вальдеса стали поступать гораздо раньше, при этом не очень регулярно, и порции были более или менее сопоставимые.

– Да, и это были деньги, полученные шантажом. Вроде бы совпадает.

– По времени – нет.

– Но он мог шантажировать и других людей.

– Хочешь, угадаю, какая у тебя сложилась версия? Вальдес, занимаясь самыми банальными сплетнями, иногда вдруг откапывал компромат совсем иного уровня, его-то он и использовал для шантажа.

– В самую точку попала. Правда, в этой версии не все у меня стыкуется. У самой Росарио Кампос крупных сумм не обнаружено – ни в Швейцарии, ни где-то еще.

– Не исключено, что она просто не успела приступить к исполнению плана мести. Стоило ей только пригрозить министру, как он ее убил. Кстати, а каким образом вы выяснили, что у них был роман?

– Что-то сообщили соседи, что-то – ее подруга, родители… В общем, курочка по зернышку клюет. В конце концов решился кое-что рассказать человек, близко связанный с этим министерством, разумеется, на условии полной анонимности.

– В чиновничьем мире всегда найдется кто-то, кто готов распять коллегу на кресте.

– И в чиновничьем, и в любом другом.

– Версия твоя вполне хороша, только некоторые концы все-таки торчат.

– Ты про даты?

– Не только. Когда человек занимается шантажом регулярно, ему нужна своего рода инфраструктура, один Вальдес все это не потянул бы.

– И ты сейчас роешь в этом направлении?

– Но пока ничего похожего мы не откопали. Допрашиваем людей, которые в самое последнее время превратились во врагов Вальдеса – его, разумеется, стараниями.

– Включи в список вопросов и такой: не пытался ли Вальдес вытянуть из них деньги за свое молчание.

– Обязательно включу. А что теперь будешь делать ты, Молинер?

– Как только получу от комиссара разрешение, двину в Мадрид, попробую всколыхнуть тихие министерские воды.

– Ох, не позавидуешь тебе! Надеюсь, ты все сумеешь проделать с большим тактом.

– Говорят, это мой фирменный знак. Судья наложит на дело гриф секретности, и мы будем до поры до времени скрывать эту историю от журналистов, но вот супруга министра…

Я снова присвистнула, словно воспитывалась где-то на городской окраине:

– Оба супруга из Опус Деи, а при этом у министра здравоохранения – постоянная любовница… Даже The Sun может только мечтать о таком материале! Ты, небось, потом получишь повышение.

– Да, или меня погонят из полиции в шею, если будет решено похоронить это дело под большой кучей земли.

– Слишком много трупов придется прятать, где им взять столько земли?

– Вот и я так думаю. Не хочу выглядеть в твоих глазах нескромным, но надеюсь на свои дипломатические способности и savoir-faire.

– Как ты думаешь, не стоит ли поделиться частью наших общих подозрений с Коронасом?

– А ты как считаешь?

– По мне, так лучше немного обождать. Ведь все это лишь дедукция, и наши выводы не имеют под собой крепких оснований.

– Я бы так не сказал, для меня картина с каждой минутой становится только определеннее. Чертов Фуэнтес собирался назвать и тебе, и мне одно и то же имя, тут у меня нет ни малейших сомнений. Получается, что информаторы даже мертвые умеют говорить.

Я надеялась, что дипломатические способности и savoir-faire Молинера сработают и в отношении моей сестры. Как только Аманда узнает, что и он тоже намерен ехать в Мадрид, сразу заподозрит меня в злых кознях. Но, если честно, я и в самом деле была виновата: кто меня просил соваться в ее любовные дела? Пусть крутит любовь с кем ей угодно.

Когда я вернулась домой, Аманда спала. Стараясь не шуметь, я вошла в ванную. Глянула на себя в зеркало. Господи! Та женщина из бара снова предложила бы мне место судомойки! Весь гламур, вынесенный из салона красоты, куда-то испарился. Ну как, скажите на милость, следить за своим внешним видом, если ты работаешь как проклятая? Я намазала лицо ночным кремом, читая при этом прилагаемую к нему инструкцию. Я ведь давно заметила: когда ты в теории знаком с пользой, которую должен приносить тот или иной продукт, он действует куда эффективнее. Свободные радикалы, энзимы, кислоты… Новые открытия, способные совершать чудеса. Чушь собачья! – злобно подумала я. Но я ошибалась, красота – вещь важная. За красоту банкир полюбил танцовщицу, а немолодой уже министр, ревностный католик и консерватор, из-за красоты, возможно, даже пошел на убийство. Правда, ни тот ни другой и не подумали убежать со своими возлюбленными, как случается в сказках. Первый сломался, едва его сделали всеобщим посмешищем, а у второго, как видно, и в мыслях не было перестраивать собственную жизнь. Ни один из двоих не сохранил верности любимой женщине. Вот так оно и получается: просто красивой быть мало. Я натянула пижаму, борясь с отвратительным настроением. Нет, слишком уж много условий должно быть соблюдено, чтобы кто-то достиг счастья. Остается возблагодарить Бога за то, что самой мне желание быть счастливой давно кажется глупостью; поэтому я решила больше не обращать внимания на свои воистину свободные радикалы и провалилась в сон.

Гарсону по-прежнему казалось, что вся эта возня с поисками связи между двумя убийствами только уводит нас в сторону. Он с большим сомнением отнесся к тому, что я рассказала ему, пока мы летели обратно в Мадрид.

– Просто инспектор Молинер хочет, видать, затащить вас в койку. Ему, поди, подумалось, что будет забавно пофлиртовать с двумя сестрицами сразу.

– Гарсон, я считала, что мы с вами условились не позволять себе замечаний слишком личного характера.

– Простите, вы совершенно правы.

Мы заняли в гостинице свои прежние номера. Следующей подозреваемой, которой мы собирались заняться, была Эмилиана Кобос Вальес.

У нее были глаза пронзительно-голубого цвета и невинное, почти детское выражение лица. Однако, как только она заговорила, я поняла, что жизнь ее многому успела научить.

– Вы допрашиваете меня в качестве подозреваемой в убийстве Эрнесто Вальдеса? – Она язвительно засмеялась. – Нет, Бог свидетель, я никогда не занималась благотворительностью!

– Вам придется объяснить нам, где вы были в тот день.

– Его убили в тот же день, когда появились сообщения в газетах?

– Нет, чуть раньше.

– Я была на Ибице. Я целыми неделями живу там.

– И что вы делаете на Ибице?

– Провожу время. Я заработала достаточно денег и пока могу позволить себе побездельничать. Как легко догадаться, люди скоро забудут, куда я отправила своего больного сына – в Швейцарию или в Севастополь. Года через два опять придумаю себе какой-нибудь бизнес. Я человек напористый, да и воображение у меня богатое. Никакой Вальдес не заставит меня сойти со сцены.

– Дайте нам ваш адрес на Ибице.

Она совершенно спокойно нацарапала на бумаге адрес. Потом бросила на меня насмешливый взгляд:

– Вы, наверное, решили проверить всех, кто попадал в программу Вальдеса? Могу вам только посочувствовать! Это сулит вам много дней напряженной работы.

– А не пытался ли Вальдес шантажировать вас? Не требовал денег в обмен на свое молчание?

– Нет, – ответила она равнодушно. – С чего бы это? Его интересовали вовсе не деньги, ему хотелось раздавить человека. Он был зол на весь мир. Кроме того, если бы он попытался заговорить о деньгах, я бы ответила “нет”. Я уже давно поняла, что правда о моем сыне рано или поздно всплывет на поверхность. Это было ошибкой – заняться именно детской одеждой. Если бы я взялась за что-то другое, людей не так бы задела вся эта история. Никто ведь не поверит, что заведение в Швейцарии – лучший вариант для такого ребенка… Короче, теперь мне все это понятно. Поверьте, я даже не держу зла на Вальдеса, журналисты все равно когда-нибудь до этого докопались бы.

Гарсон бросил на меня быстрый взгляд, словно желая привлечь мое внимание к последней реплике. Но я и так обратила на нее внимание, тут мало что можно было добавить. Потом я связалась по телефону с инспектором Сангуэсой и попросила проверить банковские счета Эмилианы Кобос. А Гарсон позвонил в комиссариат и дал задание поработать с Ибицей. Таким образом мы узнаем, не впуталась ли там наша подозреваемая в какие-нибудь истории.

Мы отправились обедать, но младший инспектор выглядел недовольным.

– Ну и как вам понравилась эта красотка?

– Вряд ли мы можем предъявить ей какие-нибудь обвинения.

– Этой дамочке, судя по всему, палец в рот не клади.

– Как вы успели убедиться, мы с вами находимся не в райских садах.

– Но то, что она между делом сказала про своего сына… иногда я понимаю покойного Вальдеса.

– А вы считаете, что покойный Вальдес боролся за справедливость?.. Очнитесь, Фермин!

– Конечно, он не был поборником добра, но она заслужила то, что на нее обрушилось!

– Вы реагируете точно так же, как читатели или зрители этого стервятника Вальдеса. Ах, бедный больной ребенок, покинутый матерью в Швейцарии! Никому не дано судить о том, что происходит в чужой жизни.

– Но вы-то судите.

– Я?

– Сами сказали, что дали бы по морде мужу Беатрис дель Пераль, да и ей тоже. И много кому еще. Вы даже бомбу хотели подложить некоторым людям! Уж если это не означает судить, то… Просто вы очень близко к сердцу принимаете проблему мачизма.

Я держала в руке стакан с пивом и, выслушав Гарсона, поставила его на стол – тяжело, но не резко. Потом, помолчав немного, посмотрела в глаза своему товарищу:

– Я устала, Гарсон, устала до последней невозможности.

– Инспектор, у меня не было намерения…

– Нет, послушайте. Мы с вами погрязли в деле, которое не только не распутывается, а, наоборот, с каждым днем все больше и больше запутывается. Дома у меня живет сестра, которая злится на меня, потому что я вмешиваюсь в ее личную жизнь. А еще я понимаю, что уже не молода, да и выгляжу отвратительно. Кажется, всех этих обстоятельств вполне достаточно, чтобы любую довести до депрессии… Так нет же, человек, который вроде бы должен быть на моей стороне, то и дело норовит осудить мое поведение, подчеркнуть, что я состою из противоречий, узко смотрю на вещи, что я дешевая феминистка и вообще чуть ли не идиотка.

– Я никогда не произносил подобных слов.

– И знаете, что я вам скажу, младший инспектор? В глубине души меня это не слишком задевает. Я никогда не была святой и, если бы ощущала в себе призвание помогать ближним, работала бы сейчас в какой-нибудь неправительственной организации и расчесывала кудряшки негритятам, а не сидела бы в этой яме, окунувшись по уши в… назовем это продуктом социального распада. Понятно излагаю?

– Я только пытался…

– А я не хочу этого знать, правда не хочу.

– Хорошо.

Нам принесли дымящийся суп. Я прекрасно знала Гарсона, знала, что обидела его и что во весь остаток обеденного времени он не проронит ни слова. Так оно и случилось. Мы расправились с супом, занялись рыбой, и даже когда Гарсон ел, рот его кривила гримаса обиды. Что ж, пускай, зато я получила возможность подумать.

А думала я о том, что Эмилиана Кобос очень уж мало похожа на убийцу. Как и Беатрис дель Пераль. Вероятно, Маркиз, которого мы будем допрашивать после обеда, тоже не заказывал убийства Вальдеса. Нет, все-таки мы движемся не в ту сторону. Даже если кто-то нанес тебе удар, перевернувший всю твою жизнь, это еще не повод нанять киллера для расправы с обидчиком. Прямая месть – вещь слишком примитивная для такого сложного мира, как наш. Если бы речь шла о неконтролируемой вспышке гнева… но хладнокровно спланировать убийство… Убийцей не становятся вот так вдруг. А Лесгано? Кто такой этот чертов Лесгано? Кроме того, нельзя забывать про большие деньги. Деньги, деньги – вот где ключ ко всему. Если не деньги, то что двигало поступками всех персонажей этой истории? Значит, следует копать здесь.

Мы покончили с десертом. И по-прежнему молчали, как монахи-францисканцы. Наконец я велела Гарсону:

– Младший инспектор, я хочу, чтобы вы еще раз позвонили инспектору Сангуэсе. Скажите, что нам необходимы сведения по банковским вкладам всех, кто замешан в этом деле, всех.

Гарсон вынул свою смешную книжицу и принялся записывать:

– Это значит, что…

– Не только Эмилианы Кобос, но и Беатрис дель Пераль, Маркиза, с которым мы скоро увидимся, Пепиты Лисарран, главного редактора журнала… Я кого-нибудь забыла?

– Марту Мерчан, бывшую жену Вальдеса.

– Запишите и ее тоже. Я хочу знать, сколько денег у каждого из них рассовано по всему миру.

– Боюсь, судья сочтет неоправданной выдачу такого количества ордеров.

– Выдаст как миленький – судья будет нам во всем помогать. Если удастся доказать, что дело, которым занят Молинер, и наше с вами дело связаны, судья выпишет гораздо больше ордеров, чем нужно. Эта история задевает важных людей.

– Хорошо, инспектор.

– Вы достали адрес Маркиза?

– Да, инспектор.

– Отлично. Встретимся с вами там в пять часов.

– Будет исполнено, инспектор.

Лучше не придумаешь! Почему нам вечно хочется ближе сойтись с себе подобными, узнать друг про друга побольше, завязать товарищеские отношения? А ведь куда проще жить вот так. Гарсон – мой подчиненный, я его начальница. Мы вместе выполняем определенную работу. Выполнили – и свободны. К несчастью, наша работа делается не на конвейере, где разговаривать было бы запрещено правилами. Нет, мы проводим вместе уйму времени, когда приходится чего-то ждать, вместе ездим, обедаем и ужинаем. И это настоящее товарищество. Гарсон знает меня так же хорошо, как и я его. Но каждый из нас исхитряется выступать еще и в роли совести другого. Вслух, само собой разумеется! Немыслимо продолжать так и дальше. Попросить комиссара Коронаса заменить мне помощника? Во всяком случае, служители Бога поступают именно таким образом. Когда монаху начинает нравиться жизнь в его общине, настоятель переводит его в другое место. Думаю, в их случае речь идет о том, что надо больше страдать. Иными словами, им надо стремиться к тому, чтобы лучше исполнять свое призвание, а страдание – мудрость подвижников. Не исключено, что и от меня пользы будет больше, если я буду работать без Фермина Гарсона.

Я размышляла об этом, гуляя по Мадриду. Смотрела на чистое небо Кастилии, на сияющий свет, который не тускнел из-за близости моря, как в Барселоне. Я, вне всякого сомнения, переживала кризисный момент. Иначе как объяснить, что меня до дрожи бесило любое вмешательство в мою жизнь? Я сознательно, без колебаний выбрала для себя одиночество, а теперь, кажется, собиралась достичь еще более высокой степени этого самого одиночества, что оказалось делом трудным, ведь вокруг всегда есть люди, а люди непременно вступают между собой в некие отношения – что-то тебе дают и хотят, чтобы ты возвращала долг, улыбаются, суетятся, выносят суждения, злятся и любят, разговаривают, видят тебя и желают, чтобы их тоже замечали.

Когда я завершу это дело, если только это дело когда-нибудь завершится, попрошу у комиссара Коронаса месячный отпуск – чтобы получился целый месяц подряд. И отправлюсь в монастырь. В такой, где сдают комнаты с едой. Буду гулять на природе. Читать полное собрание сочинений Пушкина – это в моей интеллектуальной биографии лакуна, которую пора ликвидировать. Буду наблюдать за поведением муравьев в муравейнике, если, конечно, мой отпуск не случится зимой. Попрошу монахиню, отвечающую за обслуживание постояльцев, чтобы еду мне приносили в келью. Если увижу кого в коридоре, отвернусь, избегая даже приветствий. А если за месяц такая жизнь мне понравится, поступлю монахиней в эту общину. Хотя, разумеется, для меня подобное решение будет очень тяжелым. Я не верю в Бога, не смогу выполнять обет послушания, молиться, вставать в пять утра, не смогу стать полноценной частью общины. Не говоря уж об отказе от книг, музыки, сигарет, виски и кофе.

В конце концов я даже додумалась до того, что должны существовать монастыри для мирян, людей слегка измученных жизнью, для тех, кто любит одиночество, но не готов отказаться от земных благ и удовольствий. А как там будет обстоять дело с сексом и любовью? Неужто и от них придется отказаться, чтобы монастырь за три дня не превратился в бордель? А на какие деньги будет существовать община? Откуда берут деньги монахи и монахини? Изготовляют сладкие напитки и вышивают крестиком? Как добыть денег? Это будет главной проблемой – как всегда, впрочем. Деньги, деньги, деньги, деньги. Я снова вернулась мыслями к расследованию. Интересно, добился ли чего Молинер от министра? Мы договорились встретиться в девять в гостинице, где для него тоже забронирован номер. Тогда он все и расскажет… Вернувшись к реальности, я огляделась по сторонам. Где я нахожусь? Кто знает. Кажется, заблудилась.

Я остановила такси и дала водителю бумажку с адресом Хасинто Руиса Норуэлла. Было уже почти пять. Не хватало только опоздать. Таксист попытался было завязать беседу:

– Как вы думаете, будет дождь?

– I don't speak Spanish, – ответила я.

Главное – не позволить ему втянуть меня в разговор, ведь от дождя он перейдет к засухе, от засухи к личной жизни, потом начнет рассказывать о терзаниях своего несчастного сердца, чтобы под конец спросить: ну и что вы про это думаете? К чертям собачьим человеческие отношения! Слава богу, все прошло гладко, и таксист не сказал мне даже “до свидания”.

Гарсон поджидал меня рядом с комнатой консьержки, на лице его сохранилось скорбное выражение, какое бывает у человека, задетого за живое.

– Маркиз нас ждет.

– Возражений с его стороны не было?

– Нет, наоборот, сразу сообщил, что и сам хотел обратиться в полицию, а тут мы ему как раз и позвонили. Он хочет что-то рассказать.

– Что именно?

– Понятия не имею.

– Занятно, вам не кажется?

Он пожал плечами, но своего мнения не высказал, видимо, на фоне наших взаимных обид это показалось ему излишней вольностью. Я решила набраться терпения и подавила вздох, поскольку хуже всего переносила такие вот немые упреки младшего инспектора.

Нам открыла очень старая служанка. Она провела нас в гостиную, где мы увидели обитую кретоном мебель, картины на религиозные темы и всякие bibelots.

– Остатки былой роскоши! – заметила я.

Гарсон в ошеломлении рассматривал большую картину – на ней был изображен архангел Михаил, пронзавший копьем дьявола. Поверх римской туники на архангеле были надеты сверкающие доспехи, а его светлые кудри развевались по ветру, что усиливало драматизм ситуации.

– Небось, кучу денег стоит! – сказал мой товарищ.

– Только если учитывать возраст картины… потому что художественной ценности она не имеет.

Он опешил:

– Никакой?

Мы встали и подошли поближе к полотну.

– Никакой. Обратите внимание на размеры дьяволовой головы, пропорции нарушены, видите? Кроме того, цвета очень гладкие. А что вы скажете про руки архангела? Только посмотрите, как неумело они нарисованы! Скорее всего, автор – какой-нибудь местный художник, из обычной кастильской деревни, писавший на религиозные темы.

– А!

– Когда у вас возникают сомнения по поводу качества картины, всегда смотрите, как автор справился с руками и ногами. Это верный ориентир. Хотя для абстрактной живописи такой подход не годится, и там вам могут впарить любую мазню.

– Мне ее впарят в любом стиле.

– Вряд ли.

– Ведь я человек необразованный, мне не довелось изучать историю искусств. Неужто забыли?

Он посмотрел на меня с укором. Я почувствовала ярость. И готова была убить его на месте. Но не успела, так как за нашими спинами раздался голос:

– Вам понравилась картина, правда? В нашей семье она находится вот уже двести лет, но есть и постарше. В моем загородном доме имеется еще несколько любопытных полотен.

Хасинто Руис Норуэлл предстал перед нами в тщательно продуманном облике плейбоя: бежевые брюки, блейзер и шелковый платок, завязанный на шее под сильно выступающим кадыком. Молодой блондин спортивного сложения… Понятно, что он прямо просится на любую рекламу. Но тон у него был невыносимо, до карикатурности пижонский. Мне даже почудилось, что это он нарочно перегибает палку.

– Добрый день, сеньор Руис, мы хотели бы с вами побеседовать.

– Знаю, инспектор, знаю. Позвольте узнать вашу фамилию?

– Деликадо.

– Отлично, инспектор Деликадо, и я тоже мечтаю побеседовать с вами. На самом деле я решил подождать еще несколько дней, а потом сам бы явился в комиссариат. По-моему, все это уже выходит за рамки дозволенного.

– Была бы признательна, если бы вы объяснили свои слова.

– Охотно. Судите сами, вы пришли сюда, поскольку подозреваете меня в убийстве журналиста Вальдеса. Так ведь?

– Как нам стало известно…

– Понятно, понятно. И у меня действительно были причины, чтобы убить эту свинью, но я его не убивал, вот в чем дело. Мало того, я мог бы здорово ему напакостить, доставить большие неприятности, но не захотел. Такая вот история. Сейчас объясню. Как вам известно, я человек публичный, поэтому часто сталкивался с Вальдесом. Даже участвовал несколько раз в этой его программе на телевидении. Я прекрасно понимал, что он за тварь, но в нынешние времена человек здорово зависит от СМИ. Понимаете, о чем я?

– Полагаю, что да.

– Так вот, во время одной из наших с ним встреч я поделился с Вальдесом чрезвычайно ценной информацией. Рассказал, что у министра здравоохранения есть в Барселоне любовница.

Сердце у меня заколотилось как бешеное, но я ничем не выдала своего волнения, нельзя было ни в коем случае перебивать его, следовало держаться крайне осторожно.

– Вы можете спросить, кто меня дергал за язык. Зачем я ему это выболтал? Ну, скажем так: мною двигала жалость. Я знал эту девушку, Росарио Кампос, она была действительно очень достойной, красивой, скромной, из хорошей семьи… Так вот, история с министром пагубно на нее подействовала. Она страшно переживала и лила слезы, понапрасну надеясь, что он оставит ради нее жену. Я тысячу раз предупреждал Росарио: рассчитывать ей не на что, но она мне не верила. И вот однажды, разговаривая с Вальдесом, который вечно пытался вытянуть из меня что-нибудь этакое, я рассказал ему про их связь. Только ради блага Росарио… Вскоре ее убили, наверняка чтобы спрятать концы в воду. Понятное дело, я мог пригрозить Вальдесу, что молчать не буду, или даже взять и обнародовать все, что знаю, и он был бы втянут в страшный скандал, но я ничего такого делать не стал. И уж тем более не убивал его.

– А почему вы не сообщили полиции факты, которые касались Вальдеса? – спросил Гарсон.

– Noblesse oblige! Это не мой стиль, понимаете? Кто-то может подумать, что я такой же, как и все те люди, чьи портреты не сходят со страниц глянцевых журналов, но это было бы ошибкой. Я ношу фамилию, которая ко многому обязывает, и должен держать марку, поэтому и не хотел впутываться в грязную историю.

– А Вальдес заплатил вам за информацию или, может, только пообещал заплатить?

Я ждала, что вопрос младшего инспектора оскорбит Маркиза, но он воспринял его совершенно спокойно:

– Скажете тоже! Вальдес никогда не заплатил бы никому, кто появлялся в его передаче в качестве главного действующего лица. Кроме того, не в его правилах было смешивать в одну кучу персонажей с информаторами. Но главное, повторяю, у меня есть чувство собственного достоинства, чувство чести. Здесь у нас такие вещи, понятное дело, не в ходу… И боюсь, в конце концов я покину эту страну. Она меня не достойна.

– Возможно, вы правы, сеньор Руис, но, если оставить в стороне личные принципы, есть кое-что для меня не слишком понятное. Почему Вальдес вдруг заинтересовался неким политиком, министром? Ведь люди, которыми он занимался, принадлежат к совсем другому кругу. Смею предположить, что и те СМИ, с которыми он сотрудничал, не стали бы печатать информацию о такой персоне.

– Знаю, но Вальдес всегда выведывал информацию о сильных мира сего: политиках, финансистах… Думаю, просто желал получить рычаги воздействия.

– А вы можете припомнить что-нибудь конкретное?

– Нет, ничего конкретного в голову не приходит. Ну, например, он спрашивал даже про короля… Но если что-то в его сети и попадало, Вальдес никогда этим открыто не пользовался. Как не воспользовался и полученными от меня сведениями о связи Росарио с министром. Он ограничивался публикацией сплетен про привычных для него персонажей и на большее не замахивался.

– А вы не могли бы вспомнить поточнее, когда именно вы рассказывали ему про эту девушку и министра?

– Когда?.. Месяцев пять-шесть назад… Да, примерно так. Потом, три месяца назад, Вальдес сыграл со мной злую шутку, о чем вам известно, и я лишился контракта, на который здорово надеялся. И ведь все, разумеется, сплошная ложь!

– Сеньор Руис, боюсь, вам придется дать показания судье и повторить ему то, что вы рассказали нам. Не исключаю, что он обвинит вас в сокрытии от правосудия определенных фактов.

– Про Вальдеса, хотите вы сказать?

– Именно! Вы обязаны были это сделать сразу после убийства Росарио Кампос.

– Не смешите меня, инспектор! Да я понятия не имел, что одно с другим как-то связано. Кроме того, о ее смерти мне стало известно не сразу, а только через несколько дней.

– Тут решать судье. Я со своей стороны хотела бы, чтобы вы побеседовали с моим коллегой инспектором Молинером. Он ведет дело об убийстве Росарио Кампос.

– С огромнейшим удовольствием встречусь и с ним.

– И будет лучше, если пока вы не станете покидать Мадрида.

– А я и не собирался никуда уезжать, во всяком случае, до наступления лыжного сезона…

Как только мы вышли на улицу, Гарсон буквально взорвался:

– Нет, вы видели такого! Моя фамилия, мой загородный дом, моя честь… Да в гробу я видал эту его честь! Да будь я даже самым мелким из жуликов, отказался бы сидеть с ним в одной камере.

Я не мешала ему выплескивать негодование, ведь на сей раз его раздражение не было направлено в мой адрес.

– Вы считаете, он врет?

– Еще бы! Врет как сивый мерин! Все врет! Его загородный дом… Да у него и нет ни шиша, кроме этих паршивых картин со святыми, которые давят ящериц с человечьими мордами!

– Я имею в виду главное! Вы считаете, все, что он сказал про Вальдеса, ложь?

– Это я еще не успел обдумать. А вам? Вам кажется, он врет?

– Понимаете, по-моему, он врет о каких-то дополнительных обстоятельствах, а о вещах важных говорит правду.

– Не уверен, что правильно вас понимаю.

– Он и на самом деле рассказал Вальдесу про министра – это правда, но не правда, что сделал это бескорыстно.

– Думаете, Маркиз получил за свою информацию деньги?

– Вряд ли, скорее хотел оказать дружескую услугу, заручиться благосклонностью Вальдеса, чтобы тот соответствующим образом обращался с ним в своей передаче. Маркиз ведь с этого живет.

– Вот и получил.

– Рим не платит предателям, как вам известно. Не врет он и когда уверяет, что был готов все рассказать полиции. Только вот не уточняет, что сделал бы это лишь в том случае, если бы полиция сама на него вышла. По доброй воле Маркиз в это дело ни за что впутываться не стал бы. А сейчас он страшно боится, как бы кто его не выдал, и просто умирает от желания побеседовать хоть с кем-нибудь. Полагаю, такова печальная истина и таков наш друг Маркиз.

– Мне тоже кажется, что этот прощелыга никого не убивал и уж тем более не нанимал киллера.

– Целиком и полностью с вами согласна. И тем не менее будет лучше, если Молинер его допросит. Маркизу ведь много что известно про Росарио Кампос. Как видите, версия инспектора Молинера набирает силу. Думаю, скоро два наших дела объединят в одно.

– Вы уже беседовали с ним?

– Как раз собираюсь позвонить и договориться о встрече, но пока он, скорее всего, еще занят.

Я позвонила, и мы условились вместе поужинать вечером в кафе неподалеку от гостиницы.

– А я могу присоединиться к вам? – внезапно спросил Гарсон.

– Разумеется, о чем вы спрашиваете, это ведь дела служебные!

– Я предпочитаю убедиться, что не буду вам помехой.

Я резко остановилась и очень серьезно посмотрела на Гарсона:

– Младший инспектор, вы понимаете, что ведете себя как избалованный ребенок и тем самым можете помешать нормальному ходу следствия?

– Это я-то избалованный ребенок? В жизни никто мне ничего подобного не говорил! Да я начал работать в четырнадцать лет!

– Речь совсем о другом: вы почему-то вечно ходите раздраженный и обиженный.

– Просто вы, инспектор, сами того не замечая, иногда высказываете мне такие вещи…

– Уж не знаю, что я могла сказать, чтобы так вас разобидеть.

– Вы сказали, что я лезу в вашу жизнь!

– Послушайте, Гарсон, давайте поступим так. Мы с вами сейчас подпишем некий договор – между вами и мной. И согласно этому договору впредь мы не позволим себе никаких замечаний личного характера в адрес друг друга, согласны? И тогда все пойдет как по маслу. Мы ведь всегда ладили, правда?

– Да, но в последнее время…

Он еще немного покочевряжился, потом сдался:

– Хорошо. Где надо подписывать?

– Символической подписью послужит пиво.

– Идет.

– Только поклянитесь, что перестанете по каждому поводу строить сердитую мину.

– Постараюсь.

На самом деле я подумала, что не нравились ему не только мои выволочки, но и то, что другой инспектор вот-вот подключится к нашему расследованию. На беду, в нем коренились многие пороки, вообще типичные для полицейских.

Мы заглянули в галисийский бар и выпили пива.

– А ведь этот шут гороховый сообщил нам кое-что весьма любопытное, как вы считаете? Вальдес вытягивал из него сведения о сильных мира сего – и это крайне важно для нас.

– Не знаю, инспектор, он меня до того взбесил, что я готов был удушить его своими руками. Поэтому до меня не слишком хорошо доходило, о чем он толковал.

– Надо же, Фермин, а вы, оказывается, человек великих страстей!

– Ваша реплика носит слишком личный характер.

– Вы правы, беру свои слова обратно.

Кажется, лекарство могло стать опаснее болезни, и мне предстояло целый день сражаться с Гарсоном, выясняя, содержится в той или иной фразе личный выпад или нет. Но тогда спор наш дальше не зашел – еще и потому, что зазвонил мой мобильник. Это был инспектор Сангуэса.

– Петра? У меня для тебя есть пара новостей.

– Только пара?

– А ты имеешь хоть малейшее представление, каким потом добывается такого рода информация?

– Ладно, ладно. Не тяни, рассказывай.

– Это касается Пепиты Лисарран и танцовщицы. Ни у той ни у другой ничего нет. У первой – только ее официальная зарплата и ноль сверх того. У второй – нищенское жалованье в магазине.

– А со Швейцарией как?

– Если у них и есть что швейцарское, так разве только часы, да и то вряд ли.

– Понятно, значит, их мы вычеркиваем. А остальные?

– Петра, побойся бога, я бы еще понял, если бы меня понукал кто-то, кто не знает полицейской работы, но ты…

– Прости, Сангуэса, ты даже вообразить не можешь, до чего важны эти сведения. Не исключено, что я попрошу тебя проверить еще кое-кого. Скажи, а мог бы ты поставить беспримерный скоростной рекорд?

– Ну, если ты так просишь!.. Сразу видно, что просит ласковая и милая женщина!

– Серьезно?

– Мужик на твоем месте сказал бы так: “Вы давайте там, сволочи, поднаприте, хватит, так твою мать, дурака-то валять, не мычите и не телитесь там у себя в отделе”.

Я решила не продолжать рискованную тему и ответила:

– Я ведь знаю, сколько у вас работы, но очень бы просила тебя поставить мой список на первую очередь.

– Ладно, Петра, постараюсь.

– Сангуэса!

– Ну?

– Что значит постараюсь? Может, будешь не только мычать, но и отелишься наконец, так твою мать!

Давая отбой, я успела услышать раскаты его смеха. Если хочешь установить с кем-то из коллег особые отношения, надо уметь сочетать вежливость с панибратством. Обычно это дает хорошие результаты.

Гарсон, воспользовавшись тем, что я отвлеклась на разговор с Сангуэсой, заказал себе еще несколько морсильит. Но он вполне успел бы еще не раз повторить свой трюк, так как мой мобильник зазвонил снова. Теперь я всего лишь выслушала информацию и попрощалась.

– Это эксперты по баллистике, – пояснила я младшему инспектору. – Пули, которыми убили информатора и его жену, вышли из того же ствола, из какого прикончили Вальдеса.

Размышляя над услышанным, Гарсон не переставал жевать.

– И что вы про это думаете?

– Пока не знаю, но смею вас заверить: наш ужин с Молинером скучным будет вряд ли.