Глава 6
– Эльга! – В избу заглянул Ингвар. – Где ты застряла? Ты что, не одета еще?
Красный кафтан с отделкой синим шелком и серебряными полосами тканой тесьмы через грудь сшила и прислала в подарок еще лет пять назад его мать, хольмгардская королева Сванхейд. Теперь кафтан уже был узок ему в плечах и в груди: Ингвар продолжал расти как вверх, так и вширь. Ута говорила, что Мистина тоже, хотя этому-то куда?
Совка, челядинка, стояла возле разложенного на ларе убруса, выражая готовность одевать госпожу, но Эльга беспомощно застыла возле укладки, где на боках и на крышке развесила несколько платьев: варяжских и греческих. Греческих платьев у нее было два, и оба из подарков Мальфрид. Раньше она с удовольствием носила их, но после переворота ей было немного стыдно показываться в дарах золовки, с которой так нехорошо обошлись. Поэтому она надевала варяжские платья – из шерсти, и привезенные из дома в числе приданого, и сшитые здесь, выкрашенные и отделанные собственными руками. Но сегодня такой случай – прибывает плесковская родня! Не очень-то удачливой в замужестве дядя и братья посчитают ее, если увидят, что она все еще ходит в одежде из родительского дома! Впрочем, свое приданое она получила такой ценой, что поневоле приходилось его уважать.
Жатва уже миновала, прошли и дожиночные пиры. Поспело льняное семя. Поляне привозили князю свою дань сами: благо недалеко. На Олегову гору тянулись телеги с мешками обмолоченного зерна, Эльга и челядь принимали привезенное и распределяли по клетям. Самое время: прошлогодний хлеб вышел, оставалось только просо на кашу. И опять Эльге целыми днями было некогда присесть. До того как она сделалась верховной госпожой над русью и подчиненными ей славянами, у нее оставалось куда больше свободного времени. И тем не менее вид мешков с рожью, просом, пшеницей ее необычайно радовал: урожай оказался хорош, жатве повезло с погодой, никакая порча не нанесла полянским нивам заметного ущерба, а значит, боги не отвергли новых русских князей.
Дело было даже не в том, что они делали: удача князя либо есть, либо нет, и все успехи и провалы – лишь внешнее отражение. Тусклое золото жита в мешках было плодом ее, Эльги, удачи, и поэтому она с таким гордым видом запускала руку в мешок, будто хвалилась сокровищами собственной души.
Однако мир, за который теперь отвечали Ингвар и Эльга, был куда шире, чем даже нивы всей Полянской земли. Один за другим возвращались послы, весной отправленные к двум десяткам князей славян и руси, которые были когда-то подчинены Олегу Вещему или состояли с ним в союзе. Теперь, когда власть в Киеве перешла в руки другого рода, все прежние договора считались разорванными и их требовалось восстановить.
Проще всего прошло самое важное: побеседовав с Мистиной, королева Сванхейд согласилась признать своего сына Ингвара владыкой его наследственных земель, пусть он не мог сам жить в них. От его имени стал править Тородд, младший брат, но все же южный и северный конец пути из Варяжского моря в низовья Днепра, коими владели печенеги и греки, впервые оказались в одних руках.
По пути туда и обратно Мистина побывал и у Сверкера, нынешнего смолянского князя. Тот сам лишь три года назад завладел городом Свинческом, который северяне называли Сюрнес, одолев прежнего князя Велебора и почти истребив его род. Сосредоточив все силы на том, чтобы удержать захваченное, он, разумеется, не стремился ссориться с владыкой Хольмгарда и Киева, чьи земли теперь окружали его с юга и севера. Кто бы тот ни был.
Однако с наибольшим волнением Эльга ждала ответных вестей от своих родичей: к ним поехал Добылют, из боярского рода Гордезоровичей. По поводу похищения невесты Ингвар помирился с Торлейвом и князем Воиславом еще три года назад, но теперь они убедятся, что Эльга не зря решилась на побег: ее вели боги, указав более высокую и славную участь. И, конечно, молодая киевская чета нуждалась в поддержке плесковской родни.
– Мне не в чем идти, – пожаловалась Эльга, подняв глаза на вошедшего мужа. – Вот эти – старые, а эти мне подарила твоя сестра… ну, Мальфрид.
– Мальфрид хоть тебе дарила, – Ингвар с неудовольствием скривился, будто хотел плюнуть, но не у себя дома же. – А не всякому, кому…
Эльга отвернулась, чтобы он не видел ее улыбки. Незадолго до начала жатвы Мистина приехал из Хольмгарда с успехом своего посольства и подарком от Сванхейд: кафтаном голубой шерсти с отделкой золотисто-желтым и коричневым шелком. Причем Сванхейд и Альдис сшили его за те дней десять, пока он там гостил: их мужчины были ниже его ростом на целую голову и готовой одежды такого размера им было неоткуда взять. На груди блестела тесьма из золотной нити, и все близкие к Эльге женщины ахали, разглядывая такую роскошь. Причем оказалось, что золотная нить не привозная от греков, как было раньше, а местного изготовления: в Хольмгарде два златокузнеца, Гуннар Большая Рыба и Путислав, научились сами делать тончайшие ленты для золотной вышивки и тянуть золотую проволоку для тесьмы. Как было не позавидовать свекрови! Новые товары от греков в Киеве появятся через пару лет, не ранее. А у Сванхейд золотная нить теперь своя!
– Хорошо сидит, – впервые увидев Мистину в обновке, Эльга окинула взглядом плечевые швы, длину ровно по колено, как положено молодому женатому мужчине, и пошутила, понизив голос: – Кто там снимал с тебя мерки?
Мистина лишь смерил ее саму многозначительным взглядом, будто тоже что-то снимал, и промолчал. И это только подогрело любопытство Эльги насчет того, как прошла встреча Мистины с женщинами из Хольмгарда. Она знала о его давнем намерении жениться на сестре Ингвара, и сейчас ее почему-то задела мысль о том, что незнакомая ей золовка Альдис прикасалась к Мистине, пока он стоял перед ней в сорочке, и прикладывала веревочку, измеряя ширину в плечах, в груди, длину рук до запястья, длину от плеча до колена… Да нет, вовсе им было не нужно снимать с него мерки: он мог просто дать им одну из своих сорочек, сшитую Утой… И все же Мистина понял, о чем она спросила, а она поняла, о чем он промолчал.
– Мы много беседовали с твоей сестрой, – рассказывал он Ингвару по приезде. – Это прекрасная девушка, по годам она равна нашим с тобой женам, и я не знаю, отчего твоя мать до сих пор не выдала ее замуж.
– Ты что, – Ингвар гневно глянул на него, – к моей сестре яйца подкатывал?
– И не думал даже, – бросил Мистина таким голосом, что Эльга отчего-то сразу ему поверила.
– Так о чем ты с ней, йотунов свет, беседовал? Да еще так, что за те беседы тебе кюртиль с шелком подарили!
– Я сделал то, то должен был сделать ты, йотунов свет! Я пообещал наконец найти ей мужа! И тем отчасти загладить твою вину перед старшей сестрой, хотя ваша общая мать не так уж прямо сразу согласилась тебя простить! И мне еще пришлось поклясться Альдис, что с ее мужем не случится того, что случилось с мужем Мальфрид!
В деле замужества Альдис Мистина рассчитывал на те многочисленные переговоры, что им теперь предстояли. Когда нужно подтвердить два-три десятка договоров, незамужняя сестра – целое сокровище. В первую голову Эльга думала о возможности женить своих двоюродных братьев из Плескова.
И вот ей не в чем идти встречать родичей! Для них с Ингваром королева Сванхейд тоже прислала подарки: фризскую цветную шерсть, восточный шелк и серебряную тесьму работы Альдис, но это все Эльга сложила в ларь, не имея времени взяться за шитье. Может, зимой…
– Ну, это же твои родичи, – Ингвара мало волновала одежда, и он едва ли замечал, что его собственный кафтан при неосторожных движениях трещит по швам. – Что им за нужда, как ты одета?
Эльга вздохнула. Даже для своих близких она теперь – княгиня киевская.
– Вернется Ранди от хазар – привезет чего-нибудь, – утешил ее Ингвар. – А на будущий год съездим к грекам, с ними договор подтвердим, будем к ним меха возить, а взамен паволоки и всякую женскую кузнь покупать. Теперь ведь вся дань русская – наша с тобой! – Он обнял стоящую в сорочке и волоснике жену. – И будет у тебя платьев греческих сколько хочешь, хоть каждый год новое.
Эльга не очень поверила. Дань – это хорошо, но теперь она уже представляла, чего стоит прокормить и одеть большую дружину. А еще оружие, кони, сани, лодьи… Не так уж много ей на платья останется.
– А совсем без платья ты еще лучше! – прошептал ей Ингвар и поцеловал в шею.
Под руками его оказалось теплое тело под тонким льном, перед глазами – длинный разрез женской сорочки, уходящий вниз между двумя белоснежными холмиками. И зрелище это мигом вытеснило из мыслей то, что на пристани у Почайны их ждет дружина и весь Киев.
– Без платья на пристань не пойду! – Эльга рассмеялась и попыталась оттолкнуть не вовремя взволновавшегося мужа, но напрасно.
В дверь замолотили снаружи: вероятно, это Мистина намекал, что ближняя дружина готова и ждет. Ингвар с досадой обернулся, Эльга охнула, схватила первое, что под руку попалось, и прижала к груди.
К Почайне, где уже ждала толпа, княгиня вышла в лучшем греческом платье: красном с золотисто-желтыми птицами. Происходящее из царьградской добычи Олега Вещего, платье было перешито из мужского, шелк уже повытерся, но под лучами солнца смотрелся очень неплохо. Но еще лучше было лицо самой Эльги, обрамленное белым шелковым покрывалом и серебряными подвесками моравской работы. Глаза сияли, перекликаясь со смарагдами в ожерелье, щеки горели от волнения, и неудивительно, что при виде нее народ на пристани разразился приветственными криками, в которых звучал искренний восторг.
Перед тем как войти в Киев, плесковское посольство остановилось на несколько дней в Любече и оттуда послало гонца. Эльга уже знала, что ей предстоит увидеть дядю Торлейва – отца Уты, и двоюродного брата Бельшу – сына плесковского князя Воислава, и родичей Уты по матери. И еще одного человека – своего сводного брата Хельги, о котором ей рассказал Мистина, когда вернулся из Хольмгарда.
О Хельги молодая княгиня думала, пожалуй, более всех прочих. Внезапно обнаружить незнакомого близкого родича – все равно что найти какую-то новую часть себя. Даже сходство их имен, данных в честь одного и того же человека, волновало ее. С бьющимся сердцем Эльга вглядывалась в идущие по Почайне вдоль причалов лодьи, надеясь в незнакомом брате найти продолжение отца, которого так внезапно потеряла. В те дни судьба ее находилась на переломе, и в немалой мере из-за гибели отца ей пришлось рвать путы и с ними заодно все связи с материнским родом и родным краем. Будь Вальгард жив – никогда ее не послали бы в лес к Князю-Медведю, и Мистине не пришлось бы убивать волхва, и чуры не разгневались бы на нее, и у нее сейчас было бы, как у Уты, уже двое детей…
А сейчас судьба ее проходила через новый перелом. Они с Ингваром объявили себя киевскими князьями, владыками руси и славян, но, чтобы их власть из слов превратилась в дело, предстояло еще немало борьбы. И то, что умерший отец вдруг прислал ей вместо себя нового, уже давно взрослого брата, казалось подарком с того света, еще одним знаком удачи Олегова рода.
От волнения сжимая руки, Эльга обнаружила на запястье пятно размазанного и засохшего теста: когда прибежали с вестью, что лодьи показались на Днепре, она заодно с челядинками лепила пироги – с грибами, с рыбой и с ягодами. Незаметно счистила тесто, не переставая улыбаться. А иные дурочки думают, княгине киевской только и заботы, что узорочья в ларце перебирать!
Вот лодьи подошли, отроки перекинули мостки. Приехавшие сходили на берег; пробежала по сходням сестра Володея и кинулась Эльге в объятия, смеясь и плача от волнения.
– Как ты выросла! – Эльга запомнила ее еще девочкой-подростком, а теперь Володея была ростом почти вровень с ней – совсем взрослая девушка. – А как Беряша? А братья? Все здоровы?
– Ты просто… богиня! – Володея удивилась ей еще сильнее.
Она ведь тоже запомнила старшую сестру вполне обычной девушкой, с косой и в белой «печальной» вздевалке, в которой та в последний раз ушла из родного дома. А теперь перед ней стояла княгиня в греческом платье и с шитым золотом очельем, прекрасная и величавая, будто Солнцедева.
Подошел дядя Торлейв, уже поздоровавшись с Ингваром, и тоже обнял Эльгу.
– А где Ута? – Он еще раз огляделся, надеясь увидеть родную дочь.
– Ждет вас дома.
– Она здорова? Что с ней?
Дядя сказал «цто» вместо «что», и это резануло слух Эльге, отвыкшей за три года от выговора северных кривичей.
– Вполне. Вон, у зятя спроси, что с ней! – Эльга выразительно показала глазами на Мистину, надеясь, что родичи поймут. Не объявлять же о беременности сестры посреди причала!
– А где Аська? – Володея тоже вертела головой. – Мы ему кое-что привезли! Вот он обрадуется! То есть кое-кого!
«Кое-цто»… Сестру надо будет от этого отучать, чтобы люди не смеялись…
– Кого привезли? – удивилась Эльга.
И тут увидела в трех шагах от себя, среди гомонящей толпы, еще двоих: мужчину и молодую женщину. Оба были ей незнакомы, но стояли среди родичей с таким видом, будто тоже к ним принадлежат, разве что женщина выглядела смущенной. Лицо ее показалось Эльге смутно знакомым, но никакого имени в памяти не всплыло. Позади той челядинка держала на руках мальчика, двух лет по виду. Вполне обычная семья из мужа-норманна и жены-кривичанки, сейчас вдоль Пути Серебра немало таких.
При взгляде на мужчину Эльга невольно вытаращила глаза. Ни у кого еще она не видела такого большого родимого пятна. Похоже на сильный солнечный ожог: светлая кожа северных уроженцев краснела в начале каждого лета, но только этот мнимый ожог занимал лишь половину лица и одну сторону шеи.
– Княгиня Эльга! – Он подошел ближе и поклонился. По-славянски он говорил не совсем чисто, но понятно. – Я твой брат, мое имя Хельги. Мочно мне тебя обнять?
Вот почему он зовется Красным! В остальном же Хельги был хорош собой, нарядно одет и держался уверенно.
– Это верно ее брат? – Пока Эльга, смущенная его видом, подыскивала ответ, рядом возник Мистина. – Торлейв, он говорит правду? А то ведь не к лицу княгине посреди причала обниматься невесть с кем!
– Это правда! – подтвердила Володея. – Это Хельги. Наш с тобой сводный брат. Он хороший человек, так что, Эльга, можешь смело его обнять.
– Понимаю, я не так красив, как те, кто всегда близко тебе, – Хельги бросил на Мистину быстрый взгляд и перешел на северный язык, на котором ему было легче объясняться. – Но ты можешь полностью положиться на мою преданность.
– Пока довольно и вашего родства, а преданность, я надеюсь, ты докажешь княгине делом, – опять ответил Мистина вместо Эльги.
Двое мужчин стояли напротив, пристально глядя друг на друга. Мистина был выше ростом, но в остальном они даже были в чем-то схожи. У Мистины черты были тверже, особенно сейчас, когда он стиснул зубы, а у Хельги в грубоватом лице таилась несколько размытая улыбка, но взгляд оставался столь же острым.
– Я очень рада, что у меня теперь на одного брата больше! – Эльга подошла ближе и обняла Хельги. – А преданные люди нам очень нужны, и я надеюсь, боги послали мне тебя, чтобы вознаградить за потерю отца. Свенельдич! – Она повернулась к Мистине. – Пожми ему руку! Вы с ним тоже родичи!
– Ну, мне-то, к счастью, другой отец не нужен, свой имеется! – Мистина послушался и подал Хельги руку.
– Это наш свояк Мистина Свенельдич, да? – Хельги ответил на его пожатие, но обратился снова к Эльге. – Значит, мне осталось повидать только еще одного брата, Асмунда. Где он?
– Его нет в Киеве, – с сожалением ответила Эльга. – Он еще весной в Царьград уехал. Договариваться о новом договоре, – она засмеялась. – Ведь у нас больше нет договора с греками, какие были у… прежних князей. Даже торговать с ними мы сейчас не можем, а это очень досадно. Если все пройдет хорошо, то на будущий год мы отправим туда послов. Верные и толковые люди нам скоро понадобятся! – Она улыбнулась Хельги.
– Какая неудача, что Асмунда нет! – Тот покачал головой. – А мы надеялись его обрадовать.
– Обрадовать? Чем?
– Мы привезли его жену и ребенка, – Хельги обернулся и указал на молодую женщину в кривском платье, что стояла в двух шагах за его спиной.
На ее довольно миловидном, но замкнутом от волнения лице отражалась смесь смущения и решимости.
– Жену? – Эльга вновь вытаращила глаза. – Аськи?
Эта новость поразила ее. Может, кто-то из родичей и упоминал, что Асмунд прямо перед отъездом из отцовского дома успел привести туда жену. Но поскольку это было далеко и не важно, то в памяти Эльги не задержалось.
Мистина рядом заливисто просвистел, выражая насмешливое изумление:
– А я подумал, это твоя жена…
* * *
Из Плескова в Киев приехало много народа. Кроме воеводы Торлейва с целым выводком младших домочадцев явился княжич Белояр Воиславич – наследник отцовского стола и двоюродный брат Эльги, Гремислав Доброзорович – дядя Уты по матери, и другие плесковские мужи нарочитые. Белояра с его людьми пригласили в гостевые избы княжьего двора, остальных, как ближайшую родню своей снохи, забрал Свенельд. Как полагается после долгой дороги, все они со своими отроками сперва отправились в баню – больше ради обычая, поскольку помыться успели перед приездом в стольный город, в Любече.
– Вернись потом! – шепнула Эльга Мистине, когда он собрался вести родню жены к себе.
Поглядев на радостную встречу Уты с отцом и прочими и оставив ее хлопотать, Мистина возвратился на княжий двор. Эльга, уже в простом сером платье и переднике, с засученными рукавами стояла возле выложенной камнем печной ямы. Челядь зарезала бычка, приготовила тушу и заложила печься, чтобы поспел к завтрашнему пиру в честь плесковского посольства. Эльга держала, прижав к груди, туесок с солью: распоряжаться этой драгоценностью она не доверяла никому.
Увидев свояка, она кивнула ему на жилую избу. Там сидел Ингвар, уже снявший тесный кафтан, чтобы зря не париться на жаре. Вбежала Эльга, поставила туесок на полку над столом и требовательно взглянула сперва на мужа, потом на Мистину:
– Что делать будем?
– О чем ты?
– Об этой Аськиной жене!
Взбудораженная приездом родни, Эльга раскраснелась и беспокойно вертела в руках ложку. Но неприятная новость съела половину ее радости от встречи. Вот ведь незадача!
– А что? – хмыкнул Ингвар. – Аська молодец! Дитя заделал, а нам ни слова.
– Ута знала, – припомнил Мистина. – Она когда-то говорила…
– И ты молчал? – накинулась на него Эльга.
– А что я должен был говорить? – Он перешел на грубоватый оборонительный тон, которым разговаривал с княжьей четой без чужих ушей. – Ну, девка. Ну, чадо. Мало ли у кого где чада бегают? У меня у самого вон…
Но тут Мистина мельком глянул на помрачневшего побратима и осекся: им тут не стоило обсуждать случайно заделанных детей.
Эльга отметила: похоже, Ингвар куда ближе к сердцу принимает то, что его сын родился у чужой жены, чем Мистина – то, что у его жены родился не его ребенок. Сама она изводилась бы от негодования, если бы Ингвару родила сына какая-то чужая женщина. Пытаясь подобного избежать, она заставила его перед свадьбой раздать младших жен оружникам. Еще не зная тогда, что дитя Ингвара зреет в чреве ее собственной сестры.
– Ну, жена, и что? – заговорил Ингвар. – Подумаешь! Пусть живет, чем она тебе мешает?
– Дело в том, что мы собирались посватать Аське Чернигостеву внучку! – приподняв брови, Мистина вопросительно глянул на Эльгу.
– Истину глаголешь! – Эльга ткнула ложкой в его сторону. – Теперь, когда мы – князья, а Володейка – сестра княгини киевской, мы не можем только дать черниговским невесту и не взять у них другой взамен! А кому жениться – в семье только Аська был жених! Мои родные братья еще молоды, твои братья далеко…
– Ну, и пусть женится! – Ингвар не понимал затруднения.
– Звездочада не пойдет в дом, где уже есть водимая жена, да еще с дитем! С сыном! Эту Пестрянку дядя Торлейв принял в семью, у них законный брак, а не так… на Купалиях под кустом полежали. – Эльга постаралась не заметить ухмылку Мистины, выражавшую полное понимание предмета. – Чернига нам откажет. И тогда мы даже Володейку не сумеем туда выдать, потому что теперь мы можем только обменяться невестами! Моя сестра останется без жениха! Получится, что ее зря везли через весь белый свет!
– А давай этого, Хельги женим, – предложил Ингвар. – Раз уж его кудесы принесли нам на голову. Хоть польза будет от родственничка.
– Э нет! – воскликнул Мистина. – Он еще себя не показал, мы не знаем, что он за человек и достоин ли такой невесты! И можно ли ему доверять.
– Хельги – побочный сын, – напомнила Эльга с досадой. – Мой отец на его матери… совсем никак не женился. Он даже о нем не знал. Даже имя в честь Одда Хельги мать не имела права ему давать. Девушка хорошего рода за него не пойдет. И что теперь делать, я вас спрашиваю?
Ингвар и Мистина переглянулись. Они о многом думали по-разному, но сейчас Ингвар высказал их общую мысль:
– Знаешь, эти бабьи дела ты сама как-нибудь разбирай. Подумайте с Утой. А у нас своих забот по горло! – И резко провел ладонью под подбородком.
* * *
– Я не пойду! Не пойду ни на какой пир! – твердила Пестрянка, собрав все силы, чтобы не плакать. – Чего мне там делать! Там одни князья! А я кто! Даже му… мужа моего здесь нет!
– Ну и что, что нет? – пыталась утешать ее Ута. – Ты – Аськина жена, мы все это признаем. Я сама кому хочешь скажу, что ты его законная жена – я ведь еще была дома, когда вы пришли после Купалий, помнишь?
– Но там одни бояре! Я не привыкла… мне нечего надеть!
Хельги рассмеялся: даже лучшие из женщин иногда портят себе жизнь из-за глупостей. Ну кому какое дело – что надето на красивой, крепкой молодке, при виде которой любому мужчине хочется, чтобы на ней не было надето вовсе ничего? Но не стал говорить ей этого, не желая смущать еще больше.
– Тебе нужно привыкать! – уговаривала невестку Ута. – Если ты будешь жить в Киеве, тебе придется часто ходить на пиры. Я очень рада, что ты теперь здесь – я, как видишь, не могу сейчас много Эльге помогать, а ей очень не хватает рук для хозяйства. Аська поставит себе двор, и ты будешь хозяйкой там, но Эльге все равно помогать придется – пока они не наберут побольше челяди. Скоро ты освоишься.
– Но нельзя же так – приехать, и сразу на пир! Там все небось в платье греческом – а я в поневе сяду!
– Я дам тебе платье. Греческое. И ожерелья дам. Пойдем. Покажу тебе, что у меня есть.
Когда Мистина вернулся домой, жену и ее родичей он застал в девичьей – так на Свенельдовом дворе называлась изба, оставшаяся после покойной Держаны, где сейчас обитали челядинки и многочисленные приемные дети Уты. Пестрянка стояла посередине в греческом платье, которое Уте когда-то подарил свекор. На желтом поле были вытканы красные птички, вставшие клювиками друг к другу, а отделкой служили узкие полосы красного шелка с черным узором, нашитые по вороту, рукавам и подолу. Не привыкшая к такой роскоши Пестрянка застыла, как травяная Леля, разведя руки в стороны, и на лице ее отражалась готовность снова заплакать. К тому же платье, сшитое на невысокую, щуплую Уту, Пестрянке было коротко, узко в плечах и тесно в груди, и оттого она чувствовала себя в нем вдвойне неловко.
– О боги, ну, что это! – восклицал Хельги. – Фастрид, ну, ты же смелая! Эта женщина, – обратился он к Уте, показывая на Пестрянку, – не боится ходить одна в самый темный лес, где живет самая страшная ведьма, хозяйка мертвых!
Он не понял, почему хозяйка дома вдруг переменилась в лице.
– Как ты ее зовешь? – раздался от двери голос Мистины.
– Я не могу выговорить ее имя, – признался Хельги, повернувшись. – И называю ее Фастрид. Немного похоже звучит. И ей подходит – она такая красивая!
– Вижу, ты очень подружился со своей невесткой.
– Это очень хорошая женщина. Толковая, добрая и честная. Асмунду повезло с женой. Надеюсь, он оценит это, когда приедет.
– Конечно, оценит! – Ута в это время держала на коленях двухлетнего племянника. – Такой сынок прекрасный! Кто же такому не обрадуется, правда? Свенельдич, ты чего такой хмурый?
Она заметила, что муж смотрит на все это без улыбки, а на глазах у него уже хорошо знакомые ей невидимые заслонки: так бывало, когда он не хотел выдавать своих чувств.
– Оставьте ее в покое, – мягко посоветовал он. – Ничего удивительного, если женщина не привыкла к Киеву и толпе чужих людей и ей не хочется на княжий двор, где все будут на нее глазеть. И едва ли люди хорошо посмотрят, если она станет ходить по пирам без мужа. Пусть поживет спокойно, привыкнет. А когда Асмунд вернется… я так понимаю, он еще только должен дать имя этому дитяти?
– Ну… Он даст ему имя, это же его дитя, – Ута смущенно взглянула на Пестрянку. – Никто в этом не сомневается. Мой отец… и мать тоже. Просто… Аська же никогда его не видел.
– Ладнее выйдет, если муж и отец увидит их первым. А не вся толпа бояр. Тем более что ее привез не Асмунд, а другой мужчина. Да люд киевский такие сплетни о нашей семье распустит, что языки себе вывихнет. Зачем нам эта морока?
Пестрянка опустила глаза. Рослый молодой воевода с надменным лицом ее смущал, к тому же она чувствовала исходящее от него недоброжелательство. А Ута никак не могла понять, отчего ее муж так нелюбезен с родней: она-то знала, каким приветливым он может быть. Когда считает нужным.
– Уж конечно, Эльга ей обрадуется, – не очень уверенно произнесла Ута и взглянула на мужа.
У нее упало сердце: пользуясь тем, что Пестрянка на него не смотрит, Мистина коротко, но неумолимо качнул головой.
* * *
Перед пиром Эльга от волнения почти не спала ночь: то беспокоилась, что бычок пропечется плохо, то ей снилось, что пироги не удались и хлеб оказался мокрый и липкий внутри, а то – что гости мигом все съели и сидят за пустыми столами, а ей больше нечего подать! Она встала на ранней заре, сама разбудила челядь и погрузилась в хлопоты. Уже гости стали собираться перед закрытыми воротами, когда за ней пришла Добрета и спросила: изволит ли княгиня одеваться?
Эльга опомнилась: вот-вот гости потянутся, а она бегает тут в волоснике и переднике! Метнулась в избу умываться. Белый шелковый убрус лебедем раскинулся на постели, платье ждало на крышке ларя. Эльга торопливо расстегнула сорочку, спустила ее с плеч на пол – чтобы не порушить уложенные косы под волосником, вышла из нее, обтерлась влажным концом рушника, и так же надела другую, свежую. Думала ведь заранее, чего наденет, но теперь все валилось из рук, подвески-заушницы цеплялись друг за друга, ожерелья путались, нужное обручье куда-то запропало. Даже в груди похолодело – кикиморы унесли?
Ингвар из гридницы дважды присылал паробков, но вот наконец княгиня явилась: в голубом греческом платье с серебряными крестами – давнем подарке Мальфрид, – в белом убрусе, с моравскими узорными подвесками на шитом золотом очелье. Свои воеводы и оружники уже стояли в гриднице вдоль своего стола, когда отроки начали вводить гостей. Под приветственный гул рогов Торлейв, Хельги, Белояр и их плесковские родичи прошли в распахнутые ворота и через двор. В гриднице перед очагом их ждали хозяин с хозяйкой: Эльга подала окованный серебром рог с пивом сперва Торлейву, как старшему своему родичу, и он выпил за здоровье князя и княгини. Потом отрок вновь налил пива, и теперь Торлейв подал тот же рог Ингвару, и тот выпил за гостя.
Плесковичей усадили на верхнем краю гостевого стола, ближе всех к хозяевам, потом стали запускать и рассаживать остальных. Бояре привели жен, но со Свенельдова двора из женщин не пришел никто: Уте из-за беременности, а Володее – как невесте не стоило показываться чужим людям. Эльга мельком отметила: Асмундовой жены тоже нет, видимо, та не захотела идти одна с мужчинами. И хорошо. Только этой поневы кривской ей тут в гриднице и не хватало!
За вечер Эльга вспомнила Пестрянку: подругами они не были, но, как ровесницы, всю жизнь ходили на одни и те же посиделки и девичьи игрища над Великой. Однако то было давно и на другом краю света. Здесь и сейчас все стало совсем иначе.
За длинными столами устроились киевские бояре, окрестные старейшины – в том числе Радовек и Белянец, не желающие даже смотреть друг на друга. Подчинившись княжьему суду, Радовек изгнал Загребу и тем сохранил право появляться на пирах, жертвоприношениях и советах, но держался обособленно, и люди его сторонились. Зато Беляница с тех пор проживала среди Эльгиной челяди: спустя несколько дней после суда ее привел сам отец, сказав, что люди косятся нехорошо. Так что Эльга осталась в выигрыше, приобретя пару умелых рабочих рук для хозяйства.
Паробки подносили Ингвару караваи хлеба, а он, стоя во главе стола, принимал их и отсылал гостям, начиная от самых знатных; получив хлеб, каждый вставал и кланялся хозяину:
– Спасибо за хлеб, за соль, за кашу, за милость вашу!
– Не за что, богов благодарите! – отвечал молодой князь старикам, годившимся ему в отцы.
И в то же время никто не усомнился бы, что он занимает место во главе стола по праву. В таких случаях его ничем не примечательное лицо принимало выражение сосредоточенности и уверенности, намекая на скрытую силу, что важнее красоты и статности.
Потом понесли блюда со всякими закусками: вареными и печеными яйцами, соленой и копченой рыбой, вяленым и жареным мясом, соленым и копченым салом, грибами. Эльга пошла вдоль стола с серебряной круглой чашей заморской работы, где была насыпана соль; каждому гостю она отсыпала немного на стол перед ним, те снова благодарили. Угощение с общих блюд брали кусками и клали перед собой на стол или на ломоть хлеба. Белянец и Радовек повздорили, не желая есть с одного блюда; к счастью, старый Избыгнев вмешался и пристыдил их – и князя, и богов обижаете!
Ингвар, как хозяин, первым поднял братину – за богов и предков, после чего пустил ее по кругу.
– Если мы будем пить за каждого из моих предков с самого начала, то лучше бы вода в Днепре превратилась в пиво! – сказал он. – Мы ведем свой род от Одина, а Один – от великанов. Их мы тоже не забудем, но помянем сейчас тех, кто указал роду новую дорогу и принес новую славу.
– Надо понимать, ты говоришь об Олеге Вещем? – спросил Хельги. – Ведь здесь, в Кенугарде, он первым из вашего рода – то есть рода твоей жены и моего – получил власть.
– Мы считаем Олега Вещего основателем рода русских князей в Киеве, – кивнул Ингвар. – Его здесь почитают и русь, и поляне. И раз уж к нам приехали его самые близкие родичи… Это для нас большая честь – принимать его родного брата Торлейва… Я жалею, что мне не довелось повидаться с отцом княгини… Но хотел бы, чтобы они, Олег и Вальгард, из Валгаллы тоже услышали, как мы их почитаем. Слава павшим!
Не отличаясь большим красноречием, киевский князь, тем не менее, знал, что хочет сказать. Благополучно добравшись до конца речи, он поднял братину к кровле.
– Слава руси! – во весь голос рявкнул Мистина, и дружина привычно подхватила:
– Слава!
– Слава Олегу Вещему!
– Слава!
– Слава роду Олегову!
– Слава!
– А теперь тише! – повелительно добавил Мистина. – Послушаем, как Олег Греческую землю воевал.
Полянский боярин Гордезор был среди тех, кто почти тридцать лет назад ходил с Олегом на Царьград. Средний его сын, Борелют, умел играть на гуслях и пел на пирах славления витязям былых веков. Песнь об Олеге была довольно новой: ее сложили участники похода вскоре по возвращении, и у них ее позднее перенял Борелют, примерно в те годы и родившийся.
Как пошел князь Олег в царство Греческое,
Собирал себе дружинушку хоробрую:
Он одну дружину взял – из Полянской земли,
Он другую-то взял – родом кривичи,
А и третью взял – мужей русских, киевских.
И пошел он на конях, на конях да кораблях,
А числом кораблей да две тысячи.
К Цареграду он пришел да и с моря в Суд вошел,
Затворились греки в городе да накрепко.
Перекрыли Суд да цепью железною,
Не пойти на кораблях, не проехати…
Из участников того похода в живых оставались лишь трое. Стемид и Лидульв кивали на каждую строчку, будто подтверждая: все так и было. Точнее, так они рассказывали, и так новые поколения будут об этом знать.
И пошел Олег на берег, стал кругом воевать,
Все палаты попалил, года на дым пустил.
И полону-то набрал многи тысячи.
Повелел Олег поставить на колеса корабли,
Побежали корабли мимо города,
Дуют ветры в паруса, ветры буйные,
Гонят лодьи по земле, будто по морю.
За три года в Киеве Эльга слышала эту песнь уже не менее десяти раз: большие княжеские пиры никогда без нее не обходились. Она уже помнила все слова, но всякий раз слушала с волнением. Звонкий перебор гуслей, красивый, полный чувства голос Борелюта проникали в самое сердце и там рождали звонкое эхо. Удивительно: она ведь женщина, какое ей дело до войны и дружинных песен? Однако, выросшая близ отцовских отроков, она привыкла считать их дела своими, и теперь ей казалось, что она сама была там, в Царьграде, вместе со своим дядей и его отроками. Или он еще звал их хирдманами? Однако песнь сложили на славянском языке, и это было еще лучше. Это означало, что Полянская земля тоже приняла пришлого варяжского вождя в свое сердце. Может быть, потому, что он был первым, кто указал привыкшим сидеть на месте славянам дорогу на широкий простор.
Увидали его греки, испугалися,
Испугалися они да и взмолилися:
Ты возьми-ка себе дань, сколько надобно,
Не губи ты только нас, землю Греческую.
Как послали ему греки хлеба, мяса и вина,
Да не стал то есть Олег – то отравлено.
И сказали тогда греки: сильно мудр князь Олег,
Он хитер да умен, духом вещим наделен.
Как прибил Олег свой щит ко воротам золотым,
И пошел домой по морюшку по синему…
В песни еще долго перечислялись богатства, захваченные Олегом в Греческом царстве и полученные как дань: цветное платье, паволоки, вино, оружие, кубки и всякое узорочье. Эльга невольно глянула на свое платье: ну и что, если за тридцать лет шелк немного вытерся? Ведь и ее платье было свидетелем славного похода, доказательством того, что каждое слово в песни – правда. И сердца слушателей сами были в эти мгновения будто кораблики под цветными шелковыми парусами, что неслись по морюшку по синему навстречу красному солнцу своей славы. И каждый, не исключая и Эльги, готов был умереть за то, чтобы сохранить эту славу и приумножить.
– Мы очень рады видеть, что память моего брата так почитают в его владениях, – заговорил Торлейв, когда певец закончил и смолкли радостные крики. – Но нам очень хотелось бы узнать, как все же вышло, что его родной внук был принужден покинуть эти края и лишился власти, которую ему передал сам его прославленный дед.
И вот тут, даже до того как Ингвар и Мистина успели переглянуться и последний успел открыть рот, Эльгу пронзило холодом предчувствие: плесковская жена Аськи – далеко не самое худшее, с чем приехали родичи.
* * *
Остаток вечера гости слушали Мистину. На гуслях он не играл, зато умел изложить внешнюю сторону событий так гладко, что о внутренней никто бы и не догадался. Не в пример королеве Сванхейд, плесковским гостям было вовсе незачем знать, откуда взялись страхи, весной приведшие к народному возмущению.
– От этих христиан один вред, – сказал княжич Белояр, когда Мистина закончил. – Навья вера! Заморочат голову так, что и своих чуров забудешь. Вот Олега и наказали боги! Пусть едет к себе на Мораву, у своих чуров прощения просить. Я же от имени отца моего, князя плесковского Воислава Судогостича, и всего рода нашего тебе, Ингорь, и жене твоей желаю долгих лет править и здравствовать, а с нами, родичами вашими, жить в мире и согласии!
– Да будет жив князь Воислав! – крикнул Мистина.
– Будет жив! – разноголосо завопили за столами русы и поляне.
Бельша был явно доволен. Мать Эльги – Домолюба Судогостевна – приходилась Воиславу родной сестрой, поэтому с новой киевской княгиней плесковских Судогостичей связывало теперь очень близкое родство. С покойным Вещим же они состояли всего лишь в свойстве через Эльгиного отца, поэтому не видели причин жалеть, что внук того, Олег-младший, убрался с киевского стола. Остаток вечера Бельша и Ингвар обсуждали торговлю с греками и хазарами. К тем и другим уже были посланы люди – условиться об обмене посольствами для заключения новых торговых договоров.
– И чтобы уж совсем ничто дружбы нашей не порушило, предлагаю вам еще… – Ингвар глянул на жену, словно спрашивал: пора? Эльга торопливо кивнула, и он продолжал: – Еще одну свадьбу сыграть! У меня в Хольмгарде сестра есть, девица, в самой поре, и красавица. У тебя, я слышал, есть еще младший брат неженатый. Не хочешь ли посватать за него?
– Вот это уважаю! – радостно завопил Бельша и полез через стол обниматься. – У нас ясный сокол, как говорится, у вас серая уточка! Надо бы нам их вместе свести…
Эльга глянула на Мистину; он поймал ее взгляд и подмигнул украдкой. И именно в этот миг она поняла, как он напряжен и с каким трудом поддерживает веселое и любезное выражение не только на лице, но и в глазах. Эльга сама чувствовала, какой неживой выглядит ее улыбка. Она видела, что Торлейв и Хельги не разделяют общего веселья, почти не подают голоса, а на объятия будущих сватов смотрят мало что не с неприязнью. А на нее саму совсем не смотрят. Пока они молчали, но до сих пор, не считая положенных приветствий, им еще и не дали вставить слова. Что будет, когда они заговорят? Эльга едва сдерживалась, чтобы не ерзать на месте от беспокойства.
Но вид довольного братца Бельши ее успокаивал. Князья северных кривичей подтверждают союз и даже готовы добавить еще одну родственную связь. Альдис выйдет замуж в княжескую семью и, может быть, когда-нибудь станет княгиней – если Бельше наследует его младший брат Судимир. Будет выполнено обещание, которое Мистина дал женщинам Хольмгарда, и Сванхейд останется довольна своим сыном, которого едва не отвергла.
Пьяные гости уже принимались за песни, Борелют снова заиграл, кое-кто пошел плясать между столами. Мистина еще раз ей подмигнул, будто призывал быть повеселее. Потом двинул бровями и коротко кивнул, словно призывая к чему-то. И Эльга сообразила: встала и вышла из-за стола.
– А ну разойдись – дай княгине место! – с задором закричал Мистина и свистнул.
Народ с гомоном подался в стороны, и Эльга вышла на середину палаты, где всем было ее видно. Борелют заиграл плясовую, и она закружилась под веселые крики, свист и хлопки. Вился белый шелк убруса, мелькал и блестел голубой с серебром шелк далматики. Все смотрели только на нее; старейшины хлопали, отроки ревели от восторга, так что с кровли едва не сыпались щепки. Никто не замечал замкнутых лиц ее родичей по отцу, и ни о каком разговоре по делу сегодня больше не могло быть и речи.
Когда княгиня наконец махнула рукой Борелюту, чтобы перестал играть, и он оборвал гудьбу, она с трудом дошла до места. В ушах звенело, голова кружилась, и Эльга едва слышала восхищенные крики вокруг себя. Ингвар обнял ее, поцеловал раскрасневшуюся щеку, усадил, подал греческий кубок с медом.
– Ну, гости дорогие, поклонимся хозяину с хозяюшкой, да не пора ли нам спать-почивать! – с видом усталости от веселья прокричал Мистина.
Ему отвечал согласный гул и разноголосые выражения благодарности. Столы уже выглядели как поле битвы – кости и лужи пролитого пива. Кто-то остался допивать остатки в бочонках, кто-то прижал в углу челядинку, кто-то валялся под столом, кого-то отроки поспешно выводили на воздух. Пир закончился.
Но даже когда Торлейв и Хельги подошли обнять Эльгу на прощание, тревога ее не утихла. На лице ее сводного брата играла все та же слегка размытая улыбка, способная означать что угодно, но своего дядю она знала хорошо и теперь видела: он смотрит на нее так, будто она его разочаровала. Чем? Уж не тем, что пироги невкусные или сплясала плохо! Торлейв остался единственным из поколения отцов, и эта неловкость на его лице резала ее, будто нож. Предстоящая ночь не сулила отдыха.
* * *
Дурные предчувствия Эльги оправдались в полной мере. На другой день после пира, поближе к вечеру, когда все пришли в себя, а челядь отчистила гридницу, Торлейв и Хельги снова явились на княжий двор. Вместе с ними пришел Гремислав и другие плесковские старейшины: дело их непосредственно не касалось, но исход его мог иметь очень важные последствия и для Плескова тоже.
– Пришло время нам поговорить, родичи, – сказал Торлейв.
Вид у него был недовольный, но решительный. Таким Эльга видела его в те дни, когда хоронили ее отца и обсуждали возможность отомстить за него. Отец Уты был человеком мирным, но никогда не уклонялся от обязанностей чести, которые на него налагал знатный род.
В гриднице собралась, помимо родичей, только ближняя дружина: никого из бояр не звали. Единственной женщиной была княгиня; ей очень не хватало Уты, но она даже не просила беременную сестру прийти. Мистина, само собой, сидел по правую руку от своего отца, неподалеку от Ингвара. Обычно Свенельд занимал второе почетное место напротив хозяйского – старая Олегова гридница была устроена еще по северному обычаю, – но сегодня уступил его Торлейву. Последний оставшийся в живых родной брат Вещего киевлянам казался кем-то вроде духа-вестника, живой связью с ушедшим великаном. И все уже понимали, что весть будет нерадостная.
– Я буду, князь Ингорь, говорить с тобой прямо, – начал Торлейв под устремленными на него десятками пристальных взглядов. – Киев, Полянская земля, Деревлянь, Северянь и прочее, чем владел мой брат Одд, является наследством нашего рода.
– Я помню время, когда ты думал иначе, – вставил Свенельд, когда Торлейв умолк, подбирая слова. – После смерти Одда Хельги, когда Олег-младший ехал ему на смену, вы долго не могли найти другого заложника для Хольмгарда. А почему? – Он подался вперед. – Потому что вы с твоим братом Вальгардом отказались считать себя причастными к здешним делам вашего брата Одда. Никто из вас не поехал в Хольмгард, не послал своих сыновей.
Свенельд был крупным мужчиной – от него Мистина получил высокий рост и даже несколько его превзошел. В чертах лица между отцом и сыном тоже виднелось подобие, но и здесь, благодаря красавице матери, Мистина имел явное преимущество. Сломанные и свернутые носы у обоих выглядели как проявление семейного сходства, хотя это вышло случайно. На середине пятого десятка Свенельд уже наполовину поседел, на правой руке у него не хватало двух пальцев, но железный взгляд глаз цвета запыленного желудя, весь его облик источал силу и угрозу. Вместе отец и сын смотрелись как два великана, стражи всемирья – один близящийся к закату, другой идущий ему на смену.
– В то время у Одда Хельги, моего дяди, имелся родной внук, которого он сам признал своим наследником, – возразил Хельги Красный. Он говорил на северном языке, ибо его славянский был недостаточно хорош для таких важных предметов. – Поэтому братья Одда не стали вмешиваться в его наследственные дела, и на то время они поступили весьма мудро! – Он кивнул своему дяде.
– Ну, и что с тех пор изменилось? – с мрачным и отчасти вызывающим видом спросил Ингвар.
Все в том же красном кафтане с синей отделкой, из-за жары расстегнутом до пояса, он сидел на резном престоле киевских князей и казался недавним отроком, что забрался сюда по недосмотру настоящих хозяев. И лишь цепкий взгляд давал понять, что место это он считает своим и никому не уступит.
– Изменилось все! – Хельги Красный повернулся к нему. – Мы все здесь мужчины, нам ни к чему околичности. Вы сделали так, что власть ушла от рода Одда Хельги, которому она принадлежит по праву, в род Ульва из Хольмгарда, который не имеет на Кенугард и Полянскую землю никаких прав.
– Очень странно слышать такое! – возразил Мистина. – Особенно от вас, родичи Одда Хельги! Князь Ингвар женат на родной племяннице Одда! И в то время, когда Олег-младший совместно с вами, Торлейв, с тобой и твоим братом Вальгардом, искали заложника для Хольмгарда, вы нашли именно ее! Ведь я прав, Торлейв? Давайте позовем сюда Острогляда, Честонега, Себенега. Стемид вот он здесь! – Мистина кивнул старику, сидевшему в самом конце почетного ряда. – Они были при этом, они служили послухами при обручении Ингвара и Эльги в год смерти Одда. Они подтвердят, что именно она, дочь Вальгарда, тогда еще маленькая девочка, оказалась единственным членом Оддова рода, который взял на себя всю тяжесть по соблюдению договора! И раз уж так вышло, что Олега-младшего отвергла русская дружина и Полянская земля, Эльга – единственная, кто имеет право на наследие Вещего. А значит, и ее муж Ингвар.
– Моя племянница – лишь часть своего рода, – ответил ему Торлейв. – Мы согласились отдать ее в Хольмгард и тем выкупили свое право на наследство. И если теперь оно утратило хозяина, то не может достаться ей одной. Она – женщина, она принадлежит мужу, и с ней все достояние Вещего ушло в род Ульва. Сын ее Святослав – наследник рода Ульва. Мой брат Одд проклянет вас и нас, если мы так оставим это дело!
– Чего же ты хочешь? – воскликнул Ингвар, будто ничего разумного при таком положении дел хотеть было невозможно.
– Кроме Эльги, у моего брата осталось еще пятеро племянников. Мужчин. И если уж его родного внука вынудили убраться отсюда, новый князь должен быть избран из них.
– Йотунову хрень ты несешь, Торлейв, – прямо отрубил Свенельд. – А я тебя считал умным человеком. Это наш город. Наша земля. Всем этим владеет наша дружина, и никого, кроме Ингвара, она не примет. Ингвар – признанный всей русью князь. Как ты собираешься с ним бороться? Да тебя и твоих щен… племянников здесь и не знает никто, кроме родни.
– Не знает – так узнает! – с вызовом возразил Хельги. – Достойный человек всегда сумеет себя показать.
– Ну уж не ты! – осадил его Свенельд.
– Почему не я? – Хельги встал и слегка наклонился вперед, упираясь руками в бедра.
Свенельд открыл рот, но тут Эльга вскочила и вскрикнула:
– Нет!
Ей не полагалось подавать голос, но нетрудно было догадаться, что воевода сейчас скажет и что за этим последует. Перед глазами ее все промелькнуло в один миг: сейчас Свенельд ответит, что Хельги – ублюдок, незнакомый со своим отцом, тот вызовет его на поединок, а драться вместо отца выйдет Мистина, как более подходящий по возрасту… Дело нешуточное, они попытаются убить друг друга – и у кого-то из двоих непременно получится!
Все воззрились на нее, а она горячо продолжала, пытаясь предотвратить губительный раздор хотя бы в последний миг:
– Не надо! Свенельд, ведь это моя родня! Но вы… – Она обернулась к дяде и брату: – Вы тоже не правы. Не совсем правы. Ингвар – наследник не только Вещего. Он еще наследник своего отца. Его мать, королева Сванхейд, признала его преемником Ульва. Хольмгард принадлежит ему. А значит, весь Путь Серебра собран в одних руках. Впервые! Вы только подумайте, какие выгоды это обещает! Даже Вещий не имел таких огромных владений!
– Мы слышали, как Ингвар собирал земли, – кивнул Хельги. – Мы ведь ехали сюда через Ловать. И моя сестра Ута, когда я здесь познакомился с ней, подтвердила: Ингвар убил тамошнего конунга Ди-вис-лейва, – он постарался выговорить это имя как можно правильнее, – захватил ее и детей в плен и привез сюда. Захватил все имущество и подчинил тот край, посадил своих людей и обязал платить дань.
– Именно так! – подтвердил Мистина. – И это еще одна часть Пути Серебра, которая теперь принадлежит Ингвару.
– Я понимаю, почему ты на его стороне, – Хельги смерил его взглядом, будто собираясь сказать гадость. – Ведь он отдал вдову Дивислейва в жены тебе…
Мистина слегка прищурил глаза и резко втянул воздух через ноздри; у Эльги перехватило дыхание. Если Хельги сейчас что-то ляпнет насчет ребенка, драка все-таки будет. И хорошо, если как поединок по закону, а не прямо здесь, за княжьим столом. Этому она уже не в силах помешать, и хорошо, если обойдется без убийства. А они ведь близкие родичи!
– Так что ты выиграл от этого дела, – продолжал Хельги, и у княгини немного отлегло от сердца: судя по его лицу, самого главного он все же не знал. – Но мы, ее родичи, на это дело смотрим иначе.
– Как вы на это смотрите? – жестко спросил Мистина, явно еще не отказавшийся от мысли силой заставить его замолчать.
– Моя сестра Ута была законной женой Дивислейва и королевой в его владениях. А что она получила в наследство?
– Она получила все, что принадлежало ей! – ответила Эльга, уже поняв, к чему Хельги клонит. – Свое приданое, всех своих людей, все имущество, которое назвала своим!
– Наша сестра – скромная женщина, – Хельги повернулся к княгине, и в лице его промелькнула нежность. – К тому же в то время она была совершенно убита и подавлена смертью любимого мужа и гибелью людей, ей было не до того, чтобы отстаивать свое имущество, и рядом с ней не случилось никого из родичей, кто мог бы защитить ее права. И потребовать выкуп за убийство ее мужа, как водится у достойных людей. Но теперь все иначе. Раз уж ты, Ингвар, женился на сестре Уты и она с тобой в близком родстве, тебе тем более не годится ее обижать. Нам, как ее родичам, надлежит потребовать, чтобы ты передал ей половину всего, что получаешь с бывших владений Дивислейва.
Ингвар невольно глянул на Мистину. Даже тот растерялся: как нынешний муж Уты, он не мог возражать против ее обогащения, но ему самому не пришло бы в голову требовать этого от князя. Земли Дивислава были захвачены с бою, Ута попала в плен вместе со всем его домом, а потом Ингвар подарил ее Эльге. Какое наследство у пленницы?
– Ута – моя жена, и я не нахожу уместным обсуждать здесь дела моей жены, – холодно произнес Мистина, давая понять, что даже ее кровной родне больше незачем лезть в это. – И ты напрасно свернул на эту дорогу, когда мы говорили о державе русов. Ингвар, сын Ульва, владеет Хольмгардом и северной частью Пути Серебра. Как муж своей жены и вождь своей дружины, он владеет Киевом и южной частью этого пути. Вся русь, все подчиненные нам славяне, получат огромные выгоды от того, что все это принадлежит одному человеку и на пути от Бьёрко до Болгарского царства меха и серебро не встретят никаких препятствий. Если вдруг исполнятся ваши желания и на киевский стол сядет кто-то из вашего рода, Путь Серебра опять окажется разорван. Этим вы погубите все, чего добился Вещий. Ни русь, ни славяне не пожелают этого.
– В этом есть истина, – к удивлению Эльги, Хельги улыбнулся. – Но все же будет уместно, если ты, Ингвар, оставишь себе престол в Кенугарде, а нам, роду Одда Хельги, возместишь то, что мы из-за тебя потеряли.
– Возмещу? – Ингвар взглянул на него с вызовом. – Это как я вам возмещу?
– Об этом у нас еще будет время поговорить. Мы хотим дать тебе время подумать, что ты готов ради этого сделать.
– А если я подальше пошлю ваши «уместные требования»? – Выражение лица Ингвара не оставляло сомнений, что именно так он и намерен поступить.
– Тогда, – Торлейв встал, – род Вещего отречется от киевской княгини. Посмотрим, понравится ли всем вашим людям, если вы лишитесь его удачи. И долго ли после этого здесь продержитесь.
* * *
– И этот троллев ублюдок, сын какой-то датской шлюхи из гавани, будет меня попрекать, что я украл Киев у этого рохли, их родственничка! – орал Ингвар, красный от негодования. – Ему какое дело? Ему здесь все равно ничего не светит, а ведет себя так, будто он законный сын самого Вещего! Да Вальгард саму Хель попользовал – у нее же половина морды красная! Вот и сын в нее пошел!
Эльга лежала на постели лицом вниз, прячась в подушку и для верности зажмурясь. Даже не замечала, как давят в грудь крупные наплечные застежки. Она почти бегом прибежала в избу, надеясь, что дотерпит и никто из дружины не увидит, как она разрыдается. Но слезы почему-то не шли, зато в груди стояла боль, мешая дышать. Сквозь гул в ушах она слышала, как Мистина почти силой втолкнул Ингвара в избу: киевский князь был в ярости и знать не желал, что его кто-то может услышать.
Когда три года назад Эльга впервые приехала в Киев, в ней сразу увидели наследницу Вещего. Плохо знакомые с их родом даже считали ее дочерью покойного князя. Русь и поляне верили, что Эльга унаследовала не только удивительный цвет глаз, но и удачу своего дяди; выказав ум, решительный склад, мудрость, редкую в столь юном возрасте, она подкрепила свое право на уважение.
И вот это благословение у нее хотят отнять! И кто – родной ее дядя, отец Уты, родной брат Вещего! Дружина у Торлейва была невелика, жил он далеко отсюда, но, как глава рода, и впрямь мог лишить Эльгу самого дорогого ее наследства.
– Это все он, угрызок с красной рожей! – бушевал Ингвар. – Торлейв сам воды не замутит. Три года назад ничего ему было не надо – ни Киева, ни наследства ловацкого. Даже волхва своего вонючего вам плесковичи простили. А теперь – гляди! Доходы с Ловати! Киев он хочет!
– Еще выкуп за убийство Дивислава не забудь, – подсказал Мистина.
– Ты, что ли, с меня спросишь? – Ингвар взял его за кафтан на груди и тряхнул.
Притом что князь был ниже своего побратима на голову и, красный от злости, смотрел на него снизу вверх, на посторонний взгляд это могло бы показаться смешным. Но Эльге было не до смеха. Она наконец села на постели, надеясь вздохнуть полегче, сбросила убрус с очельем и подвесками.
– А насчет доходов с Ловати – это он хорошо придумал, – усмехнулся Мистина. – Чего я за так его отпрысков кормлю – у меня их полон двор! Как курей везде толчется – иду всякий раз, наступить боюсь.
– Я их вам подарил – не хочешь кормить, так сожри с потрохами!
– Мы должны что-то дать им, – сказала Эльга, и оба побратима, вдруг осознав ее присутствие, обернулись к ней. – Моим родичам. Торлейву и Хельги. Я не хочу, чтобы мой род меня проклял.
Ингвар и Мистина молча смотрели на нее. Как женщина из рода Вещего, она вдруг оказалась в числе их врагов, но в ней же заключались и права Ингвара на Киев. Они будто пытались понять, к какому же стану отнести эту женщину: к своим или чужим.
– Что-то дать… – проворчал Ингвар и снова сделал такое движение, будто хотел сплюнуть. – Клюя пернатого им в рыло! Это можно. Это у меня есть.
– Мы тревожились, что из-за Мальфрид нас проклянет твоя мать! С ней обошлось, и теперь вот с тем же приходит мой дядя! Я уже боюсь, что это место проклято! Кто сюда ни сядет…
– А вы что думали? – перебил ее Мистина. – Власть над таким местом, как Киев, задаром никому не дается. Думаешь, Вещему тут все на рушнике поднесли, и рук марать не пришлось? Тебе рассказать, как все было?
– Но мы должны как-то откупиться, в этом Хельги прав! Мы не можем просто… ограбить мою родню, они тоже родня Вещего!
– Эльга! – Мистина оглянулся на побратима и сделал шаг к ней. – Пойми, мы ничего не можем им дать. Получив хоть хрен поросячий, они захотят еще и еще. А чем больше они будут получать, тем больше у них прибавится силы. Чем больше они откусят от нашей… вашей державы, тем слабее она станет. И в конце концов все полетит к бесам и кудесам.
– Из какой задницы вылез этот твой братец ёкнутый! – выругался Ингвар.
– Откуда вылез, туда и назад залезет, – обронил Мистина.
Эльга взглянула на него. Потом торопливо выбралась с лежанки и подбежала к нему.
– Ты что… даже не думай! – Подойдя вплотную, она в ужасе уставилась ему в лицо. – Свенельдич! Я все знаю!
– Что ты знаешь?
– Что вы… как вы все это устроили… с Олегом… Я знаю, на что ты способен! И эти трое упырей в твоей дружине… Ты… не трогай моего брата! Не смей!
Мистина закаменел лицом; глаза его похолодели, взгляд закрылся.
– Молчи! – Видя, как дрогнули его губы, Эльга подняла руку, будто желая закрыть ему рот. – Не надо ничего мне говорить. Но не смей трогать моего брата! Какой он ни есть – он сын моего отца!
– Он сын какой-то датской шлюхи! – крикнул Ингвар. – У него небось еще десять таких отцов!
– Нет, ты не прав, – Эльга скривилась, сдерживая слезы. – Он… похож на моего отца. Ты никогда его не видел и не можешь судить, а я вижу. Вы просто совсем не знаете друг друга. Мы договоримся. Я поговорю с ними. Ута нам поможет.
– И что Ута об этом думает? – Ингвар взглянул на Мистину. – Торлейв же ее отец!
– Йотуна мать… я не знаю! – с досадой признался Мистина и отвернулся от Эльги. – Они там все жужжали о своем… о родственном… я прислушивался одним ухом, но все о чадах больше…
– Прохлопал ты твоим ухом, Долговязый!
– Да я ж здесь с тобой сижу день и ночь, Рыжий! К себе домой зайти некогда!
– Ладно! – Ингвар махнул рукой. – Ступай к себе домой, ночью ты мне здесь не нужен.
– Только бы, о боги, не убить бы там никого! – Мистина с мольбой возвел глаза к кровле. – Они же родня моей жены… и у меня в гостях, йотунов ты свет!
Когда за ним уже закрылась дверь, Эльга вдруг что-то вспомнила и побежала следом.
– Свенельдич!
Он обернулся на пути к конюшне. Махнул рукой своим отрокам, чтобы седлали и выводили. Эльга догнала его, схватила за рукав и потянула в сторону, где их не могли слышать.
– Свенельдич! Ты ездил летом в Хольмгард. Ингвар тоже обидел свою сестру. И ты говорил, что Сванхейд не больно-то хотела ему это простить. Теперь вот оказалось, что я обидела своих братьев. Что ты сделал? Что ты говорил Сванхейд, как ты ее убедил?
Она смотрела ему в лицо, будто ожидала, что сейчас ей откроются тайны древних волхвов, способные поправить дело. Мистина глубоко-глубоко вздохнул, потом бережно взял ее за локти.
– Эльга! – вполголоса, но со всей возможной убедительностью произнес он. – Я тебя уверяю: ты не хочешь знать, как я уговорил Сванхейд. И Рыжий не хочет. Поэтому даже не заговаривай с ним об этом. Понимаешь?
– Нет, – помолчав и честно попытавшись, призналась Эльга. – Но ведь это то же самое. Ингвар чуть не поссорился со своей родней из-за этого дела, я – со своей. Почему ты не хочешь помочь?
– Это здесь не поможет. А что касается до твоего ёкнутого братца… Ты сознаешь, что он копает под тебя? И под твоего сына. Он опасен. Для тебя, Ингвара и Святки. И пока мы думаем, что с ним делать, ты подумай, кто из них тебе дороже и насколько. Чтобы, когда пришло время решать и выбирать, ты могла сделать это быстро. Много времени не будет.
