Глава 5

Лишь еще дней через десять после встречи с патрикием Феофаном русские послы увидели настоящую царьградскую роскошь. К ним прислали от логофета дрома и предупредили, что на днях они приглашены на обед к василевсу Стефану в Большой дворец. Стефан этот, второй сын Романа, бывшего кораблеводителя, а ныне старшего из соправителей, был уже пятнадцать лет назад введен в число ромейских царей. После смерти брата Христофора считался первым наследником отца, но за все эти годы ничем особенным себя у власти не проявил. Разве что распутной жизнью, как рассказывали манглавиты. Однако Асмунд и приободрился, и втайне разволновался. Наконец-то он увидит хоть кого-то из правящего рода, а не этих скопцов, которые слушают его, хитро прищурясь, будто он на павечернице байки плетет!

Но возможный разговор его смущал. Ингвар послал его сюда лишь сообщить грекам о своем вокняжении да выразить желание дружбы. Прав от имени князя и руси обещать военный поход у него нет! Признаться в этом означало смириться с тем, что заморская проездка была напрасной. Но кто он такой, Асмунд сын Торлейва, чтобы посылать русь воевать?

Но разве не этого она хотела? Разве не ради славы и добычи русы свергли Олега Предславича и вознесли на престол Ингвара?

Вот чем оказалась трудна посольская должность. Захотят князь и русы этого похода на каганат, не захотят? По силам это нынешней руси, не по силам? Но если Асмунд откажется дать грекам ответ сам, то ответ Ингвара те получат лишь через год. А если переговоры отложатся на год – этому Ингвар и дружина уж точно не обрадуются.

– Ты смотри, – объяснял ему Вефаст. – Мы торгуем с греками и с хазарами. Сейчас договора нет ни с кем, и как Ранди с его людьми в Самкрае управится – не знаю. А раз договора нет, то можно пойти войной на кого хочешь. Не будет договора с греками – на греков. Будет с ними договор – на хазар надо идти воевать. Тогда греки нас на торги пустят, может, еще и постой будет с кормом и парусами, но в Самкрай с товарами еще несколько лет не войти, пока не замиримся. А если не пойдем войной на Самкрай, будет мир с хазарами – можно там торговать, но царьградский торг потеряем на невесть сколько.

– Выходит, что иметь мир и торг сейчас можно только с кем-то одним: либо с каганом, либо с Царьградом?

– Вроде того. Они между собой уже который век дерутся, а теперь греки хотят из нас себе дубинку сделать.

– Мы не дубинка! Мы – меч! И что же выбрать?

– А мне почем знать? Ты – родич князя, ты и решай. Для того он тебя с нами и послал.

Асмунд промолчал. Между ним и Ингваром даже нет кровного родства, но именно он должен решать за князя, будто способен беседовать с ним во сне! Асмунд и впрямь уже мечтал о том, чтобы приснились Ингвар и Свенельд, дабы спросить у них, как быть. А еще лучше – сам Вещий. Ему ли, Асмунду, двадцатилетнему парню, делать выбор между торгами Царьграда и Самкрая! Войной и миром с хазарами либо греками! Для такого решения надо было знать и понимать столько всего – о товарах, торговых путях, желаниях, возможностях и отношениях всех владык в этой части мира, – о чем он и понятия не имел. Каких-то два года назад, пока жил над бродом у реки Великой, ему звезды небесные казались ближе, чем Царьград, а где тот Самкрай – он и не думал никогда. Однако норны бросили жребии – и родство с Олегом Вещим поставило его на самый перекресток путей, заставило решать, куда двинется вся русь.

Олег Вещий знал бы, что делать. И Асмунд напряженно раздумывал, пытаясь отыскать в себе ту частичку Вещего, которая должна быть во всех его кровных родичах. Но к тому дню, на который назначен был царский обед, так ничего и не решил.

На этот раз «львы» повезли гостей – троих послов и троих купцов – не в тот уже знакомый им дворец, где вход сторожили каменные гривастые псы. С лодий их высадили у других ворот и оттуда еще довольно долго вели пешком по оживленным улицам. С обеих сторон те были застроены высоченными, как горы, каменными домами с множеством окон и столпов со сводами-перемычками. От такого множества камня Асмунд ощущал подавленность и старался меньше смотреть по сторонам, чтобы не обнаружить перед купцами и тем более греками своей растерянности. Везде кишел народ.

– Вон Великая церковь! – Вермунд показал ему еще какую-то гору впереди, за огромной площадью, и сделал крестообразный знак перед своей грудью и лицом. – София, сие значит Премудрость Божия.

– Святилище? – Асмунд окинул взглядом причудливые склоны с выпуклыми площадками. – Как же туда забираются?

– Вход с той стороны.

– Вход? В гору?

– Да не гора это… – Купец едва не сказал княжьему родичу «чащоба», но удержался. – Это из камня выстроено. А там внутри палаты дивной красоты, и в них Богу хвалу воздают.

На той же площади Асмунд увидел какой-то каменный дом, с большими каменными крестами вместо окон и дверей, а над ним столп толщиной… с самого Змея-Ящера, вставшего на голову хвостом вверх. Столп по виду казался золотым и ослепительно сиял на солнце, так что Асмунд зажмурился, не успев понять, что это такое. Лишь когда Кольбран тронул его за плечо и указал вверх, он догадался поднять глаза, прикрываясь от солнца ладонью. И резко вдохнул от потрясения: каменный столп уходил вверх на немыслимую высоту, а на вершине его застыл черно-зеленый всадник.

Закружилась голова, и Асмунд пошатнулся. Кольбран придержал его за локоть.

– Это их бог? – выдохнул потрясенный Асмунд.

От вида исполинского всадника с протянутой куда-то к небесам рукой все переворачивалось внутри. От всадника веяло давящей силой и пробирала дрожь: казалось, вот сейчас он чуть повернет голову, глянет на букашек у подножия столпа, и один взгляд его сотрет в пыль!

– Это прежний их кейсар Юстиниан. Из меди вылит.

– Кейсар?

– Да. Бог у них – Христос, ты же знаешь. А этот просто стоит. Ради славы и для памяти.

Просто стоит? Настоящий великан, да еще на коне ростом с дракона, отлитый из бронзы, – просто стоит? На золотом столпе высотой до полдороги к небу?

Но дворцовые стражники-львы шагали вперед, не давая русам времени как следует оглядеться. И Асмунда это не слишком огорчало – он не мог опомниться от уже увиденного.

Их повели на высокое каменное крыльцо, к сияющим медью дверям между столпами гладкого серовато-красного камня. Дабы не утратить присутствия духа, Асмунд предпочитал внимательнее смотреть под ноги, но и там расстилались узорные ковры, выложенные из многоцветных и золотых кусочков стекла. Мелькали одна за другой просторные палаты – каждая с иное городище, и тоже каменные столпы всех цветов, стенная роспись яркими красками, резные узоры, шелковые занавеси, люди и животные из белого камня.

И чем дальше шли, тем крепче Асмунд сжимал зубы и тем больше ему хотелось выше поднять голову и расправить плечи, чтобы не потеряться среди этого великолепия, неохватимого глазом и непостижимого умом. Оглядываясь на своих спутников, он видел на лицах русов напряженную невозмутимость; как и у него, желание не уронить достоинства боролось с потрясением. Здесь, в царском дворце, никто из них ранее не бывал, а стратонес в предместье Маманта не подготовил их ни к чему подобному. Разве что Вермунд, не раз бывавший в богато отделанных храмах, держался увереннее других.

Но вот провожатые остановились перед обитыми серебряным листом дверями. Волосы шевелились на голове у Асмунда, никогда в жизни не видевшего столько серебра зараз даже в виде шелягов, а тут – двери! Так вот, перед дверями очередного покоя толпилось два десятка мужчин, явно не греков. Иные из них были сарацины – в ярких кафтанах, в сорочках полосатого шелка, с черными бородами. Асмунд не удивился: от парней в стратонесе он уже знал, что сарацины не все одинаковые. У них есть разные державы, подчиненные разным правителям, и иные из них дружат с греками. Или хотя бы пытаются дружить.

Еще какие-то гости были тоже смуглы и чернобровы, черноусы, в кафтанах с широким запа́хом налево, с украшенными серебром поясными кожаными сумочками. В руках они держали шапки, похожие на шлемы с бармицей, сшитые из узорного шелка, и по этим шапкам и крою кафтанов Асмунд прикинул, что это, должно быть, ясы, которых немало было в Киеве. Оружия никто при себе не имел, кроме сарацин, у которых были небольшие кинжалы, у остальных виднелись лишь поясные ножи.

Подошел какой-то низкорослый, тучный грек – Асмунд уже не удивился, увидев пухлые голые щеки скопца, – и стал что-то говорить, задирая голову к рослым рыжебородым русам. В суете не сразу сыскали ему толмача, и переводил Вермунд:

– Это атриклиний, то есть стольник. Вот наш старший посол, – он указал на Асмунда. – Ну и что, что молодой? Он родич князя Ингвара. Какой родич – брат его жены. Царского рода? Да, вы ведь род Вещего.

– Наши предки в родстве со Скъельдунгами, что владеют многими землями в Ютландии и на ближних островах, – с вдруг пробудившейся надменностью подтвердил Асмунд.

Родившийся в простой усадьбе над Великой, выросший как все мальчишки – дети хирдманов, он почти никогда не задумывался о родстве отца со Скъельдунгами, но сейчас вдруг понял: это важно не только для сестры Эльги в Киеве, но и для него. Мог бы и раньше вспомнить – не стоял бы бдыном перед тем Лаврентием, который даже сесть им не догадался предложить.

Вермунд тем временем растолковал атриклинию положение прочих русов – кто посол, кто купец. Тот в ответ объяснил: когда придет пора входить в триклин – пиршественный покой, нужно будет сначала подойти к троносу – это престол василевса на возвышении – и сделать проскинесис, то есть упасть ниц и протянутыми руками коснуться царских башмаков. Так гости выражают свое почтение богохранимым василевсам.

Асмунд переменился в лице: падать ниц перед кем бы то ни было он не привык.

– Это честь для вас, что вы допущены в этот покой и разделите трапезу со Стефаном августом, клянусь головой апостола Иоанна! – пояснил тучный грек, воздев руки и потрясая ими, будто его изумляла столь несказанная милость. – Вы будете вспоминать об этом всю жизнь и рассказывать внукам!

«Не подведи меня!» – сказал ему Ингвар. Но что значит не подвести: не уронит ли он, Асмунд, чести киевского князя, если станет нюхать пол под ногами царского сынка?

Но, может быть, за обедом речь наконец зайдет о деле? Ведь в гриднице на пирах обсуждают все самое важное, и военные походы тоже. Пора же поговорить!

И Асмунд кивнул. Наверное, иногда «не подвести» означает смирить себя. Многие – да чуть ли не все в ближней дружине Ингвара и Свенельда, кого он знал, – могли бы броситься на толпу врагов с топором и рубить, не замечая ран, пока не падут замертво. Это была доблесть простая и понятная. Но Ингвар не требовал от него умирать. Он хотел, чтобы Асмунд помог ему договориться с греками. А значит, надо избирать именно те пути, что ведут к цели.

Вскоре Асмунд утешился: все заходящие в палату падали и простирали руки к башмакам сидящего на троносе рослого и худого мужчины средних лет. Русы заходили не первыми, а после ясов, но перед сарацинами, так что он успел наглядеться, как совершается проскинесис.

Оглушительно гудели невидимые рожки, укрытые занавесами по сторонам палаты. От каждого посольства первым приветствовал василевса старший; после поклона двое дворцовых служителей помогали ему подняться и вели к приготовленному месту. Усевшись, Асмунд обнаружил, что находится довольно близко к троносу. Ближе него к Стефану расположились ясы со своим предводителем, а сарацин усадили дальше. Напротив них, с другой стороны стола, сидели греки. Почти половина из них были безбороды: эти царедворцы выслужились из евнухов, которым только и позволялось занимать разные должности при самой особе василевса. Ну а те, кто был вхож в спальню и подавал царям одеваться, при известном уме и ловкости мог войти в доверие и добиться должности побольше – до самых высоких. Об этом русам рассказывал в стратонесе сотский Финнбьёрн, смеясь и добавляя: «Но я свои яйца ни на какие должности не променяю!»

Пока вошедшие позже кланялись, Асмунд наконец рассмотрел василевса – того из троих или четверых, который взял на себя труд принять посольство. «И хорошо, – подумалось, – что он один. Сиди их тут все четверо, спину сломаешь всем кланяться». Выглядел Стефан лет на тридцать, как поначалу показалось Асмунду, но позже он заподозрил, что василевсу меньше, а просто он плохо выглядит из-за нездоровья. Был тот весьма высок, худощав, с продолговатым некрасивым лицом, небольшой бородкой и густыми изломленными бровями. В чертах читалось пренебрежение пополам с неудовольствием, будто у него что-то болит и он вовсе не рад быть здесь. На послов он даже не глядел. Асмунд подивился про себя такой неучтивости, при которой богатый златотканый кавадий и красная мантия, сколотая на плече, смотрелись неуместно – будто дерзкий раб тайком напялил платье господина и вот-вот поплатится за это жизнью.

Папас прочел молитву, хотя, кроме василевса и его греческих приближенных, христиан за столом больше не было. Начали подавать угощение. На огромных, как корыта, серебряных, частью позолоченных блюдах лежали зажаренные целиком туши – так причудливо украшенные зеленью и цветами, что Асмунд едва узнавал животных, птиц и рыб. Ягнята, козлята, поросята, домашняя и дикая птица, зайцы – все это выглядело, будто невиданные звери из басен, вроде жар-птицы и индрик-зверя. Цветы при ближайшем рассмотрении оказывались вырезаны из плодов или свернуты из ломтиков ветчины; сквозь них проглядывала блестящая от жира запеченная корочка. Причем оказалось, что хитрые греки заранее вытащили из туш кости, положили внутрь овощи или другое мясо, а потом снова надели сверху кожу и придали тушам вид целых.

В Валгалле, как рассказывают, Один каждый день угощает павших воинов мясом вепря – одного и того же. Но даже Отец Ратей не додумался сделать так, чтобы весь этот вепрь состоял лишь из мяса и жира без костей… Косточки сохранились лишь в птичьих ножках, и то были обернуты зелеными листьями.

Стефан август сидел в одиночестве за особым столом на возвышении. Прислужники подносили ему блюда, клали перед ним кусок или два, потом он знаком показывал, кому из сидящих за нижним столом отослать остальное. Асмунд приметил, что василевс больше пьет, чем ест. Оттого, наверное, тощий такой и рожа кислая. Среди тех, кому досталось одно из царских блюд, молодой посол узнал патрикия Феофана. Тот тоже его узнал и, налегая на присланную царем рыбу, даже подмигнул, – если Асмунду не померещилось. С чего бы это?

Сам Асмунд пытался есть то, что ему наряду с прочими подносили слуги, но непривычная обстановка подавляла голод. Даже вкусные запахи запеченного и жареного мяса с удивительными приправами не столько влекли, сколько вызывали легкую дурноту.

Перед каждым гостем стоял позолоченный кубок – все одинаковые, от одного мастера, – и прислужники подливали вина, едва кому случалось отпить. Вино было разбавлено водой и замешано с медом, а не со смолой – ну, хоть царям достойное питье подают, хмыкнул про себя Асмунд. Убранство стола его поразило. Он привык, что каждый серебряный кубок – сокровище, бережно передаваемое по наследству, и о каждом рассказывают предания: кто из предков где и как его добыл. А здесь они стояли строем, будто воины. До сих пор он видел в основном голые стены стратонеса и простую глиняную посуду, хоть и поровнее, чем самолепные домашние горшки. Но теперь невероятная роскошь Греческого царства, о котором так много говорили, била в глаза и ослепляла. Будто в пещере Фафнира, серебро и золото было повсюду – блюда, кубки, сосуды, кувшины, даже светильники! Все это блестело, искрилось, переливалось, и Асмунду казалось, что он ест не мясо и рыбу, а какое-то сияние.

Разобрать, каково сияние на вкус, он толком не успел, а тут еще любезный хозяин застолья решил завести с гостями беседу. И та окончательно отбила всякую охоту к еде.

До этого Стефан обращал речи к ясам: он говорил по-гречески, а им переводили на их язык. Асмунд не понимал ровно ничего, однако заметил, что купцы прислушиваются к греческой части беседы. Рядом с троносом стоял какой-то чин, который в обеде не участвовал, а лишь подсказывал что-то Стефану. Потом он исчез, а на его месте Асмунд с удивлением обнаружил уже знакомую черную бороду и загорелую лысину асикрита Лаврентия – сейчас тот был одет в шелковый скарамангий – шелковую рубаху с отделкой и очень длинными рукавами.

Подошел тот скопец-толмач, которого Асмунд поначалу принял за бабу, и встал у него за спиной.

– Теперь мы обратимся к вам, скифы, – перевел скопец, склонившись к Асмунду сзади, отчего тот беспокойно дернулся, едва сдержав желание развернуться и точным ударом кулака отшвырнуть «бабу» подальше.

Кто? Какие скифы? Асмунд удивился: кроме них, ясов и сарацин, больше тут никого не было. Но потом вспомнил: скифами греки называют всех, кто живет от них на север: и русов, и болгар, и кочевников.

Но Стефан смотрел на него. Вид у василевса был недовольный и отчасти недоумевающий, будто он удивился, вдруг обнаружив у себя за столом шестерых рослых светловолосых мужчин с золотисто-рыжими бородами.

Лаврентий что-то говорил ему; поскольку речь назначалась василевсу, толмач молчал, но ясно было, что Стефану описывают положение дел. Асмунд перестал есть и положил нож на стол, чтобы рот был свободен, когда придется отвечать. Сердце забилось от волнения. Сейчас он узнает, не напрасно ли ехал так далеко, терял даром столько времени и удалось ли ему не подвести Ингвара.

– Зачем вы прибыли к нам? – вдруг сказал толмач у него над ухом, и Асмунд понял, что эти слова Стефан сказал уже не Лаврентию, а ему.

Асмунд удивился: этому самому толмачу он уже все о киевских делах рассказал подробно. Но потом сообразил: Стефан этого не слышал. Что же ему – магистры не донесли?

– Князь наш Ингвар прислал нас объявить о желании всех русов заключить с вами, греками, новый договор, чтобы жить в мире, дружбе и торговать по закону.

– Архонт русов Ингер нижайше просит Василею Ромеон оказать ему покровительство и позволить войти в число друзей, – по-гречески сказал толмач.

– Друзей? – переспросил Стефан. – Чем вы заслужили нашу дружбу? Ваш архонт захватил Киев силой, будто злейший враг, вопреки праву и закону, поражал мечом и отправлял в изгнание, огнем и мечом подчинял себе земли! С такими нечестными людьми мы не можем заключать договоров. Вы пришли сюда под предлогом мира, но как нам знать, не разведчики ли вы и не задумали ли сделать зло и нам?

Толмач переводил вежливым, почти заискивающим голосом, но оттого эти речи звучали еще более дико. Асмунд вонзил взор в лицо Стефана, не веря своим ушам. Он уже привык не смотреть во время бесед на толмача, а обращаться к царедворцам, но теперь сладкий голос скопца так не вязался с презрением в грубых чертах Стефана, что у Асмунда закружилась голова, будто все это был лишь бредовый сон.

– Ты считаешь, что мы – не послы, а разведчики? – повторил он, едва опомнившись.

– Послы нечестного государя не могут быть сами честны!

– Я готов, – Асмунд встал над столом, – на поединке защитить честь моего князя!

Холодное бешенство вдруг сделало его очень спокойным. Ушло волнение от мысли, что он говорит с венчанным василевсом, исчезла роскошь покоя и стола – он больше их не замечал. Перед ним был рослый, потасканный, с помятым некрасивым лицом мужчина, считающий себя вправе порочить незнакомых людей. Об одном Асмунд жалел – что вызов на поединок сам Стефан не примет и выставит кого-нибудь из «львов». Этого угрызка тощего он бы разом ушатал!

В это время патрикий Феофан что-то сказал, общаясь к василевсу, но показывая на Асмунда. Тот замер, ожидая, что будет.

– Патрикий говорит, что ски… русы отличаются вспыльчивостью и отвагой, – доложил за спиной толмач.

– Отвагой? – повторил Стефан. – Русы не умеют ездить верхом, но и пешими не умеют сражаться и берут лишь числом. Как саранча, налетают они из своих диких и голодных стран и заваливают врага своими трупами, побуждаемые жестокими и трусливыми вождями.

«Это война! – подумал Асмунд, и мысль была столь ясной, будто голос в голове принадлежал кому-то другому. – Он говорит это, чтобы объявить нам войну».

Что будет с посольством? Наверное, их сейчас схватят и посадят в узилище, а потом убьют… или сразу убьют… А кто тогда предупредит Ингвара? По привычке схватившись за бедро, он осознал, что при нем нет ничего, лишь маленький поясной нож, чтобы резать мясо за столом. И еще подумал: живым не возьмете. Даже не исполнив порученного дела, он не опозорит князя своей трусостью.

Однако никто на него не бросался, все было тихо. Развернувшись, Асмунд обнаружил, что «львы» вовсе не бегут, чтобы его схватить, а по-прежнему стоят цепью вдоль палаты, хотя и не сводят с него внимательных глаз.

Стефан продолжал говорить, но переводчик молчал и даже попятился от Асмунда. Потом Феофан что-то сказал, и тогда переводчик подал голос:

– Патрикий просит тебя сесть.

Асмунд еще раз огляделся. Все царские гости, греки и приезжие, оставили еду и смотрели на него. Толмачи ясов и сарацин склонились каждый к уху своего старшего посла.

– Сядь, – настойчиво шепнул ему Вефаст. – Тут драки не в обычае.

Асмунд медленно сел. Кажется, будет драка или не будет, сейчас зависело от него.

– Не в обычае? – с возмущением зашептал он. – Но что царь такое говорит? Он оскорбляет нас! Хочет войны?

– Не хочет он войны. Он даже не знает, что оскорбляет нас.

– Как это?

– Ну, так. Он думает, что говорит правду и мы тоже это знаем. Вот, еще говорит, что наш единственный бог – это чрево, а наша вера – пьянство.

– На себя пусть поглядит!

– И что у нас совсем нет кораблей, способных пересечь море, и что греки могли бы в семь дней захватить всю нашу землю.

– Скажи ему, – Асмунд оглянулся на толмача, – битвы покажут, кто из нас чего стоит. Мы приехали искать мира и дружбы, но, если такой товар здесь не требуется, мы можем дать и другой.

Что из этого толмач счел возможным донести до слуха василевса, Асмунд не узнал. Но Стефан к тому времени почти забыл о них, припав к своему золотому кубку, а после уже ни с кем не разговаривал и едва не заснул прямо на троносе. Поначалу Асмунд кипел: негодование не позволяло ему больше ни есть, ни пить, и лишь сжимал кулаки на коленях. Но, глядя на Стефана, постепенно успокоился. Какой это, к йотунам, василевс – обычный пьяница, несущий всякий вздор! Даже перед чужеземными послами прилично вести себя не умеет. Не будь он царем и не сиди так высоко, уже давно получил бы в зубы – чтобы протрезвел и задумался, что говорит.

– Если он по пьяни в горшок полез, то пусть бы, – шепнул ему Вефаст. – А вот если ему старший царь, Роман, велел нам этого наговорить и ссору затеять – тогда дело худо.

– Нас возьмут? Запрут куда-нибудь?

– Йотун его знает… Пока вроде не за что, но, если они правда принимают нас за разведчиков, тогда могут и заточить. Сидим спокойно. Отсюда все равно не прорваться, тут стража кругом, а у нас и руки пустые.

Патрикий Феофан снова что-то сказал, и перевел Вермунд:

– Говорит, цесарь слишком устал, чтобы вести беседу. На наши слова нам будет дан ответ в надлежащее время.

Не зная, чего ждать, Асмунд остаток обеда просидел с таким чувством, будто воздух вокруг сделан из тонкого стекла и неловким движением его можно разбить. Однако все шло спокойно, прочие гости вернулись к еде. Василевс же настолько «устал», что и не заметил, как по знаку атриклиния сотрапезники поднялись, отвесили ему поклоны и вслед за остиариями покинули покой. Никто не пытался русов задержать, и «львы» благополучно доставили их назад в стратонес Маманта. Правда, как думал по пути Асмунд, какого еще узилища нужно? Чем их каменные каморы в стратонесе – не узилище? Только дверь подпереть снаружи, и готово. Стены каменные, оконца крохотные, стражи кругом полно.

– Так для того и устроено, – сказал Вефаст, когда Асмунд поделился с ним этими мыслями. – Чтобы наемники не разбежались, если вдруг кому служба разонравится.

Но дверь наутро открылась свободно, и все пошло по-старому. Снова гороховая каша с жидким маслом из оливковых ягод, копченая рыба по обычным дням, липкие ягоды-финики и пустая похлебка из капусты – в постные. Наемников всех кормили одинаково, и язычники поневоле постились заодно с христианами. Однако даже в постные дни Асмунд вспоминал золоченые блюда и блестящих от жира гусей в царском триклинии безо всякого удовольствия. Особенно возненавидел он запах подливы, которую тут давали ко всем блюдам, а делали из чего-то вроде тухлых рыбьих кишок.

Но вот дней через десять русам объявили, что их снова приглашает патрикий Феофан.

– Скажу, чтобы давали ответ! – заявил Асмунд, услышав об этом. – Домой пора, загостились мы тут, а толку – с хрен поросячий.

– Пора домой, это верно, – кивнул Альвард. – Если недели через две не отплывем, то или на зиму тут оставаться, или берегом ехать – море ближе к зиме уж очень сильно бурлит, разобьет суда, погибнем все. А берегом – болгары да печенеги, а пока до Днепра доберемся – снегу навалит.

– От них и нужно-то одно: хотят договор заключать – приедут послы, не хотят… У нас там в Киеве есть охотники показать, умеют ли русы сражаться.

Асмунд все еще негодовал, вспоминая речи Стефана. Этого недоноска еще на свете не было, когда к стенам Царьграда явился Вещий с двумя тысячами кораблей и разорил все предместья – иначе знал бы, есть ли у русов суда для морских переходов и умеют ли они воевать.

– Могли бы они, видишь, за семь дней захватить всю нашу землю! – возмущался он. – Чего же не захватили, а вместо этого сами платят дань? Зачем, если мы столь ничтожны?

Патрикий Феофан принял киевлян любезно – то есть улыбался во все полное лицо и сразу предложил сесть. После знакомства со Стефаном даже этот толстяк, по-прежнему благоухающий чем-то сладким, показался Асмунду если не приятным, то не таким противным, как в прошлый раз.

– Надеюсь, вас не слишком смутил суровый прием, который оказал вам богохранимый Стефан август! Ведь русы в державе ромеев известны как люди весьма воинственные и несдержанные.

– Вы сами убедились, что это не так! – сердито ответил Асмунд. – Я был очень, очень сдержан, когда слушал эти напрасные поношения моему князю!

– Я заметил это. – Феофан улыбнулся с доброжелательством, которое Асмунд посчитал бы подлинным, если б мог верить в дружбу греков.

– Но если вы и правда думаете, что мы не умеем сражаться ни пешком, ни верхом и что у нас нет морских кораблей, то почему же ты предлагал нам поход на каганат?

– И я по-прежнему предлагаю вам поход на каганат, – вновь улыбнулся Феофан. – Иные из наших августов не верят, что из вашего участия в деле может выйти толк…

– В каком деле?

– Сейчас я поведаю вам очень важную тайну! – вертя в пухлых пальцах писчую палочку, Феофан навалился грудью на стол, будто пытаясь приблизиться к гостям. – Дайте клятву, что сохраните ее, каков бы ни был исход наших переговоров.

Чуть ли не впервые за все время знакомства Асмунд взглянул ему в глаза. Глаза у Феофана были как у человека умного и понимающего всю суть дела, о котором зашла речь. И Асмунд наконец увидел в нем не странную тварь, которая утратила право называться мужчиной, но так и не стала женщиной, а человека, пусть и с некой неприятной особенностью. Ум ему не отрезали вместе с мужской снастью. Ну, ладно – нам же к нему не свататься.

– Я призываю Перуна в свидетели, что буду молчать о вашей тайне, – Асмунд поцеловал свой меч, приложил его ко лбу и к каждому глазу по очереди. – Если только она не повредит моему князю.

– Ему она пойдет на пользу! Роман август повелел на будущий год стратигу фемы Херсон совершить поход на Боспор Киммерийский и восстановить власть Василеи Ромеон на ее исконных землях. Нам повелевает это сделать сам Бог, ибо в Хазарии в последние годы стали утеснять христиан, и пришла пора защитить Божье дело и показать кагану мощь нашей державы. Но часть наших сил по-прежнему скована войной с сарацинами в восточных фемах и на островах, поэтому августы решили позволить принять участие в походе и вам. Это поистине милость, и ты поймешь это, когда немного поразмыслишь. Вы захватите один или два города, скажем, Таматарху, и вам будет легко это сделать, ибо военные силы Херсона отвлекут войско кагана на себя. Вы возьмете богатую добычу, которой сможете распоряжаться по своему усмотрению. И тем докажете сразу две вещи: что Стефан август напрасно так низко оценил вашу воинскую доблесть и умения, а еще то, что вы готовы быть верными друзьями Романии. Ты, кажется, сказал на том обеде, что битвы покажут, кто чего стоит? Когда вы докажете это делом, не останется препятствий к заключению договора о торговле на хороших условиях. Возможно, тех же, какие были в последние тридцать лет.

Феофан наклонил набок голову с красиво уложенными кудрями и вгляделся в лицо Асмунда, ожидая ответа на свою речь. Но посол помедлил. В изложении патрикия дело выглядело очень привлекательным: верная победа с опорой на греческие силы, добыча из богатого торгового города, а заодно и случай доказать, какими грозными противниками и полезными союзниками могут быть русы…

И этот пьяный червяк в красных башмаках убедится, что все его поношения были ложью до последнего слова!

– Раз уж ты заговорил о стоимости, – вступил в беседу Вефаст, переглянувшись с Кольбраном. – Не нужно объяснять, что подготовка к походу приличного войска стоит денег? Как у нас говорят, «на паруса». У нашего князя сейчас с деньгами не очень хорошо, поскольку торги Константинополя нам пока недоступны…

– Деньги будут, – кивнул Феофан. – И на паруса, и на веревки, и… что там еще бывает на кораблях? От вас потребуется лишь доблесть и верность делу ромеев и Христа.

– В этом у нас нет недостатка, – заверил Вефаст. – Правда, Асмунд?