Глава 8
Они вбежали в приемный покой, Михаил чувствовал сильнейший запах не только лекарств, но и неулавливаемые людьми боль и страдание, разлитые не только в воздухе, но и выплескивающиеся из окон и дверей.
И пока спешили по коридору, он все сильнее чувствовал эту боль, эти угасающие надежды, это нежелание угаснуть, дать тьме погасить искру, зароненную в их души Творцом.
Синильда столкнулась в дверях с медсестрой, та сказала с сочувствием:
– Хорошо, что вы пришли… Уже недолго.
– Как она? – спросила Синильда.
– Только что дала ей сильнейшее обезболивающее, – сообщила сестра. Она бросила короткий взгляд на Михаила. – Держитесь.
– Спасибо, – сказала Синильда.
Медсестра со вздохом опустила голову и пошла прочь по коридору, а Михаил вслед за Синильдой торопливо вошел в палату.
Сердце его сжалось: на просторной больничной постели в самой середке лежала, едва не потерявшись в таком громадном пространстве, очень исхудавшая девочка лет пяти-семи с абсолютно лысой головой, вся бледная настолько, что почти прозрачная.
Она всмотрелась в подбежавшую к ней Синильду, слабо улыбнулась бескровными губами.
– Сестричка…
Синильда перехватила ее слабую и тонкую, как стебелек, руку и уложила обратно.
– Лежи-лежи. Сейчас не больно?
– Нет, – прошептала девочка. – Уже не больно.
Михаил придвинул Синильде единственный стул, а когда та села, остался за ее спиной, рассматривая этого человеческого ребенка со щемящей жалостью и сочувствием, хотя и вроде бы глупо так чувствовать, ежедневно таких вот детей умирает около ста тысяч, как было сказано в какой-то их телепередаче.
Но они где-то, а этот беспомощный ребенок здесь, ей страшно и одиноко, хотя сестра сидит рядом и держит за руку, но все равно одиноко, потому что уходить из этого мира только ей, только ей…
Повинуясь чему-то человеческому в его теле, он обогнул стул и подошел к больничной койке вплотную. Девочка подняла на него не по-детски серьезный взгляд.
– Я плохо вижу, – прошептала она, – ты кто… ангел?… Это за мной?
Синильда промолчала, глядя в ее лицо с печалью и любовью, Михаил чувствовал, с каким усилием она удерживает слезы, чтобы не огорчать младшую сестренку.
– Да, – ответил Михаил, – тебя там ждут… Такие же чистые и невинные души…
Она слабо улыбнулась и, вытащив бледные пальчики из ладони сестры, протянула руку в его сторону, все еще слабо щурясь.
– Тогда… я готова… Синильда, я очень люблю тебя…
Михаил в полной растерянности взял ее крохотную ладошку, более тонкую и хрупкую, чем первый тонкий лед на озере, почти такую же холодную и безжизненную.
Рядом Синильда все-таки не выдержала и зарыдала, уткнувшись лицом в подушку рядом с головой сестренки.
Михаил держал эти тонкие пальчики, уже почти мертвые, а девочка смотрела ему в глаза и светло улыбалась, чисто и невинно, никого не обвиняя в своей смерти, ни на что не жалуясь, и заботит ее больше всего, как он потрясенно ощутил, что сестра будет плакать, родителей ее уход из жизни просто подкосит…
– Ты хорошая, – произнес он с трудом, – ты чистая и светлая… ты должна жить…
Она сказала слабеющим голосом:
– Позаботьтесь о моей сестре…
– Ты должна жить, – сказал он, в груди чаще застучало сердце, он повторил: – и пусть болезнь тебя покинет…
В груди стало так горячо, словно из сердца толчками пошла не горячая кровь, а расплавленное железо, прокатилось по его руке и там исчезло, а пальцы девочки покраснели, затем эта краснота прокатилась по руке до плеча, а оттуда очень медленно поднялась по тонкой и почти прозрачной шейке и одновременно пошла растекаться вниз, воспламенив тонкие косточки ключиц и опускаясь все ниже и ниже.
– Я знаю, – проговорил он с болью, – что я делаю… но, Господи, ты по просьбе Адама взял у него семьдесят лет жизни и отдал их Давиду, когда тот был умирающим младенцем… возьми мою жизнь, возьми все, что во мне есть, только пусть эта девочка живет…
Сильный удар изнутри сотряс все его тело, он вздрогнул, ощутив, что вмешался в естественный ход вещей. У Творца все просчитано, и сейчас Его доверенный воин нарушил гармонию, что вызовет даже не сильнейший всплеск, а нечто гораздо хуже.
Только сейчас увидел в дверном проеме медсестру, что прижалась к косяку и смотрит непонимающими, но полными сострадания глазами.
Он опустил взгляд на девочку, едва слышно коснулся ее лба губами.
– Отдыхай… Закрой глаза и спи.
Синильда все еще тихонько плачет, уткнувшись в подушку, одной рукой обхватила тоненькое тельце сестренки.
Михаил бережно опустил тоненькую ручку девочки на одеяло, а сам крепко взял Синильду за плечо.
– Все, – сказал он твердеющим голосом. – Уходим.
Она подняла голову, на щеках мокрые дорожки от слез, спросила прерывающимся голосом:
– Что… Почему?
– Потом расскажу, – ответил он. – К сестренке завтра заскочишь.
Она поднялась на ноги, но не сдвинулась с места.
– Но она же…
– Спит, – досказал он. – До завтра ничего не случится.
– Правда? – спросила она с недоверием и надеждой. – Ты раньше был врачом? Что-то вспоминаешь?
Он ухватил ее за руку и потащил к выходу, медсестра отстранилась, давая им дорогу, но из палаты не ушла. Синильда оглянулась, но сестренка уже спала, в самом деле спала, и она послушно дала себя вывести в коридор.
Михаил увлек ее в сторону грузового лифта, там как раз заканчивали заносить пустые бутыли из-под растворов. На них посмотрели с неприязнью, но спорить не стали, вместе опустились на первый этаж, а там Михаил чуть ли не бегом потащил Синильду к стоянке такси.
– Да что случилось? – спросила она в испуге.
– Уезжаем отсюда срочно, – велел он. – Объясню по дороге.
Машина уже выехала на улицу и вклинилась в напряженный грузовой поток, а он помалкивал, не зная, как объяснить, да и надо ли объяснять, наконец, перехватив ее вопрошающий взгляд, сказал скупо:
– Азазель объяснит лучше. Он вообще может объяснить все на свете.
Она буркнула недовольно:
– Хорошо. Но ты уверен…
– Что малышка заснула? Да, и нам лучше ее не беспокоить. Во сне организм борется с болезнями лучше.
Она тяжело вздохнула.
– Опоздали. Меньше бы я занималась собой…
– Не все потеряно, – заверил он. – Просто подожди до завтра.
Азазель разлегся на диване, сытый и довольный, на вбежавших в комнату Михаила и Синильду посмотрел с ленивой усмешкой.
– Ух вы какие… резвые!.. Конечно, хотите есть и пить, у меня ничего не готово. Верно, Сири?
Тоненький голосок возразил:
– Все готово, как и было приказано.
– Эх ты, – сказал Азазель с укором, – что ж ты сразу выдаешь? Учу прикидываться, учу, а ты… эх, не быть тебе женщиной.
– Врать нехорошо, – ответила Сири с достоинством. – Неприлично, а иногда и наказуемо. Готовы салаты, это полезно, мясные блюда, это вкусно, и твои любимые пироги, от которых ты никак не разжиреешь, что совсем непонятно…
Михаил сел напротив Азазеля, а Синильда быстро попрощалась до завтра, коротко сообщив, что ей нужно заехать к бабушке, а у них есть о чем поговорить.
– Есть о чем? – переспросил Азазель озадаченно, повернулся к Михаилу, кивнул. – Что случилось? Лицо у тебя больно… перекошенное как-то. И глаза выпучены, словно с кишечником нелады.
– Мы из больницы, – ответил Михаил еще тише. – Там умирала сестренка Синильды. Я как-то совсем нечаянно, что ли, но вмешался в ход…
Азазель тихонько охнул.
– Что… не утерпел?
– Да как-то само получилось, – проговорил Михаил растерянно.
– Само такое не получается, – возразил Азазель. – Это ты не удержался!
Михаил бросил в его сторону короткий взгляд.
– Голос у тебя какой-то… Слова одни, а выражение такое, что ничуть не удивился.
– Это ты такой, – сказал Азазель рассерженно. – Вы еще не вошли в комнату, а я уже видел, что где-то ты сорвался. Сестренку ту излечил?
– Да…
Азазель вздохнул с досадой.
– Какой дурак… Великолепный, чистый и честный, а еще и благородный дурак. Как можно было вмешаться, когда это запрещено и обязательно будет замечено?… Нет, дело не во всплеске!.. Ты влез в Великий План Господа, понимаешь?… Все, что в мире людей происходит между людьми, должно происходить только по воле людей!
– Понимаю, – ответил Михаил упавшим голосом.
– Пощады не бывает, – напомнил Азазель.
– Я знал и помнил, – подтвердил Михаил, – но не мог не спасти. Да, знаю, в эту самую минуту на земле умирает сто сорок две такие же девочки, трепетные и невинные. Все не доживут до утра, но все равно не мог не спасти от вечной тьмы тот гаснущий огонек. Понимаешь, одно дело знать умом, а другое… узреть своими глазами!
Азазель, морщась, прервал взмахом руки.
– Да понял, понял… Я же сказал, тебя понять очень просто. Ты чист и благороден, хоть суров и прям.
– Повторяешься, – сказал Михаил усталым голосом.
– Ты против комплиментов? – спросил Азазель. – В общем, твоя миссия оказалась короче, чем даже я думал.
– Выдирка коснется теперь уже меня, – сказал Михаил. – Наверное, нужно прихватить и тебя. Или даже отправить раньше, а то вдруг…
– Не омрачай, – сказал Азазель с достоинством, – свою репутацию нарушением слова. Видишь, как я берегу твою честь?
– Мою честь или свою шкуру?
Азазель произнес картинно:
– В мире все связано, не знал?… Прыгнувший с листка на листок кузнечик может вызвать цунами, если промахнется и упадет на спину, а если брякнется на бок, то во вселенной метеорит может изменить направление и то ли ударить в Землю, то ли пролететь мимо, хотя и намеревался разнести здесь все вдрызг…
Михаил сел, обхватив голову ладонями. Азазель сел рядом, вздохнул, произнес с сочувствием, но Михаилу отчетливо послышалось в его бархатном голосе скрытое злорадство:
– Крепись… Все-таки у тебя еще семьдесят два часа до вынесения приговора!.. Времени – зашибись! Можно войну начать. А при современных скоростях… о компьютерах слышал?… и закончить, если позволят старшие товарищи.
Михаил поморщился.
– Знаю, о чем думаешь. Семьдесят два часа – это трое суток!
– Чё, мало? – спросил Азазель.
– Мало, – ответил Михаил невесело. – Признавайся, ты подстроил?
– Чего-чего? – спросил Азазель.
– Тебе на руку, – отрезал Михаил. – Меня выдернут через семьдесят два часа… уже раньше!.. если не явлюсь на небесный суд по своей воле. Но в любом случае исчезну из этого мира через трое суток…
– А что так зациклился на этих трех сутках? – спросил Азазель.
Михаил сказал зло и с горечью:
– Потому что тебе дал неделю, а она кончится через четыре дня! Ладно, через три с половиной. Но в любом случае меня здесь уже не будет.
Азазель смотрел на него веселыми глазами.
– И тебя это огорчает? Подумаешь, буду жить здесь и дальше, а тебя там расстреляют! Пустяки, вся жизнь такая веселая, разгульная и непредсказуемая… Не обращай внимания на такие мелочи. Проживи эти семьдесят два часа в таком загуле, чтобы все ахнули. Хочешь, устрою экскурсию по злачным местам?… Гулять так гулять!.. И ты меня вспомнишь перед расстрелом, и я тебя буду вспоминать всю оставшуюся вечность…
Михаил сказал зло:
– Прекрати.
– Умолк, – сказал Азазель покорно. – Желание повешиваемого нужно вроде бы исполнять, хотя и не знаю почему. Чтобы продлить удовольствие от зрелища?… Что ты хотел бы напоследок?
Михаил сказал с тоской:
– Тебя удушить, сам знаешь.
– Но служебная дисциплина не позволяет, – сказал Азазель понимающе. – Да, есть что-то нужное в Уставе караульной службы. И хотя никто не поможет, но честь нужно блюсти, а от повязки на глаза гордо отказаться… Знаю-знаю, много раз видел. Умирать нужно красиво. Ты уже придумал последние слова?… Заготовь заранее. Их записывают во всех странах, а потом делятся. В интернете есть сайт, куда вывешивают. Сперва, конечно, великих, у нас все еще феодальная система привилегий, а потом уже и тех, кто попроще… Синильда вернется скоро?
– Не знаю.
