Глава седьмая
Орбита Земли.
СССР; Московская область.
Март 1965 года.
Маленький Леша быстро бежал по склону неглубокого оврага. Вокруг все так же звенело жаркое лето. Сверху синело чистое небо, внизу журчал прохладный ручей, вокруг пролеска и молодой березовой рощицы зеленели и колосились поля…
Вдруг, споткнувшись о кочку, Леша упал, больно ударился плечом и покатился вниз. В глазах все замелькало, закружилось; сознание на несколько секунд померкло.
Очнулся он на дне овражка, съежившись и отчего-то прикрывая ручонками светловолосую голову. Сверху все так же светило солнце, где-то рядом в кустах щебетала птица.
Встав, он ощупал ушибленное плечо, отряхнулся и побежал вверх…
* * *
В 1963 году, после того как на орбите планеты побывало шесть одноместных кораблей типа «Восток», возглавляемое Королевым Конструкторское бюро приступило к проектированию нового космического корабля той же серии, но рассчитанного на экипаж из трех космонавтов. Одновременно с подготовкой к полету нового корабля (он был успешно выполнен в октябре 1964 года экипажем в составе Комарова, Феоктистова и Егорова) на основе данной конструкции создавался двухместный корабль, позволяющий человеку выйти в безвоздушное пространство. Освободившуюся после демонтажа лишнего кресла нишу предполагалось использовать как площадку для надевания скафандра и для входа в шлюзовую камеру.
Изначально предполагалось провести эксперименты над животными. После разгерметизации ящика находящийся в нем и одетый в специальный скафандр зверь оказывался в открытом космосе. Спустя несколько минут ящик должен был закрыться, и корабль возвращался на Землю. Но от подобного эксперимента решили отказаться.
Во-первых, неизбежно возникали проблемы, связанные с разработкой особого скафандра для животного, а это требовало времени и дополнительных расходов. Во-вторых, подобный эксперимент не давал ответа на главный вопрос: сохранит ли человек способность двигаться и ориентироваться в такой необычной обстановке.
В итоге решили сразу отправить на орбиту космонавтов, но до этого еще требовалось продумать систему выхода в открытый космос.
В результате рассмотрения нескольких вариантов технического решения данной проблемы Сергей Павлович Королев выбрал довольно простую шлюзовую камеру из прочной прорезиненной ткани. В сложенном состоянии она имела длину всего семьдесят сантиметров, а при наполнении воздухом увеличивалась более чем в три раза. Вышедший из корабля космонавт должен был находиться в камере до тех пор, пока из нее не выйдет весь воздух. После этого он открывал люк и выбирался наружу.
Возвращение в корабль по задумке конструкторов происходило в обратном порядке: космонавт забирался в шлюзовую камеру; полностью закрытый снаружи и изнутри шлюз постепенно наполнялся воздухом до тех пор, пока давление в нем и в корабле не сравняется; затем открывался внутренний люк, и космонавт перемещался в корабль.
Длина надувной камеры составляла два с половиной метра, внутренний диаметр — один метр, два сантиметра. При росте Леонова в скафандре метр девяносто и при ширине в плечах — шестьдесят восемь ее размеры выглядели вполне комфортными. Основу конструкции шлюза составляли двенадцать аэробалок — полых резиновых цилиндров, в которые накачивался воздух из специальных баллонов. К слову, данная конструкция была разработана и создана с нуля всего за девять месяцев.
Во время выхода на орбиту шлюзовая камера размещалась под обтекателем в свернутом виде. Перед спуском на Землю ее резиновая часть отстреливалась, и космический корабль достигал плотных слоев атмосферы в своем обычном виде, не считая небольшого нароста вокруг входного люка. Баллистика при спуске от наличия этой «лишней детали» не страдала.
* * *
Леонов шевельнул рукой. Открыв рот, резко набрал полную грудь воздуха. Зыркнул глазами влево-вправо.
— Ну слава богу! Наконец-то! — шумно обрадовался его воскрешению Беляев.
Увидев и узнав товарища, Алексей выпалил:
— Все!
— Что все?
— М-м-мандец космосу!
— Ну ты, Леха, даешь! — воскликнул Павел. И, смеясь, добавил: — Между прочим, радиостанция включена и нас на Земле слышат…
* * *
Многие скептики и неучи до сих пор пытаются оспорить некоторые феноменальные факты, произошедшие во время пребывания Леонова в открытом космосе. Любители раскрыть «тайный заговор» постоянно ищут какие-то нестыковки и несоответствия. То находят «неправильные» тени и солнечные блики на фотографиях скафандра свободно парящего над Землей космонавта и заявляют, что съемка производилась в бассейне на Земле. То проводят в Интернете целые расследования, цепляясь к словам Алексея Архиповича, когда он говорит о длительном пребывании «под кислородом».
Полагаю, в открытом космосе блики возникают не только от прямых солнечных лучей, но и от отраженных от поверхностей расположенного рядом корабля. Соответственно, и тени могут быть направлены под разными углами.
Теперь касаемо фразы: «…И тут я, нарушая все инструкции и не сообщая на Землю, перехожу на давление 0,27 атмосферы. Это второй режим работы скафандра. Если бы к этому времени у меня не произошло вымывание азота из крови, то закипел бы азот — и все… гибель. Я прикинул, что уже час нахожусь под чистым кислородом и кипения быть не должно…»
Что ж, при большом желании придраться можно — запас кислорода в ранце был рассчитан всего на тридцать пять минут.
Но, во-первых, его изначальное давление в баллоне могло быть и выше — а это уже лишние минуты.
Во-вторых, весь запас кислорода Леоновым был полностью израсходован. Об этом говорит хронометраж подготовки к выходу, пребывания в открытом космосе и непростого возвращения в корабль. Когда Павел Беляев втащил Алексея внутрь корабля, тот уже начинал задыхаться.
Наконец, в-третьих, скептикам стоило бы не воспринимать буквально сказанную прославленным космонавтом фразу, а поразмышлять над тем, в каких условиях и в каком эмоциональном состоянии он «прикидывал» время пребывания под кислородом.
Уверен, многих из нынешних критиков Алексея Леонова авиационная медицина не только не допустила бы до полета в космос, но и порекомендовала бы никогда не покидать своих диванов. Дабы не навредить слабому здоровью и столь же ослабленной психике.
* * *
Семьи космонавтов по-прежнему ждали новостей, находясь в квартире Леоновых. Прошло уже несколько часов с того момента, как по Центральному телевидению резко прервалась прямая трансляция выхода Леонова в открытый космос. За это время в новостях лишь однажды прорвалось сообщение Юрия Левитана.
— …Алексей Леонов успешно провел комплекс намеченных исследований и наблюдений, после чего благополучно возвратился в корабль, — торжественно проговорил он. — С помощью бортовой телевизионной системы процесс выхода товарища Леонова в космическое пространство, его работа вне корабля и возвращение в корабль передавались на Землю и наблюдались сетью наземных пунктов. Самочувствие товарища Леонова Алексея Архиповича в период его нахождения вне корабля и после возвращения в корабль хорошее. Командир корабля товарищ Беляев Павел Иванович чувствует себя также хорошо.
Это было дежурное сообщение, в котором не прозвучало подробностей. Но женщины обрадовались и ему, ведь оно означало, что с Павлом и Алексеем все в порядке, что они живы и, возможно, скоро вернутся на Землю.
Но время шло, других вестей не поступало…
За стеклянной дверью зала виднелся силуэт Светланы. Услышав, что она говорит с кем-то по телефону, Татьяна тихо открыла дверь и проскользнула в комнату.
— …Хорошо, но нам-то вы можете сказать? — с жаром убеждала она невидимого абонента. — Я понимаю… Но а что это означает? Хорошо… Спасибо…
Положив на аппарат трубку, она повернулась к Татьяне.
— Алексей просил этого не делать, но я… В общем, я позвонила в Командный пункт.
Таня напряглась и побледнела.
— Нет-нет, — поторопилась объяснить Светлана. — Мне сказали, что «полет проходит в штатном режиме». Правда, Леша всегда так отвечает, когда ему мешают работать или…
— Или когда все плохо, — добавила Татьяна.
Предчувствуя беду, женщины посмотрели друг на друга.
— Все будет хорошо, — взяла Света подругу за руку. — Я в Леше уверена.
Но та забрала ладонь, отвернулась и, молча вернувшись в зал, снова села в кресло.
Супруга Леонова ее прекрасно понимала. Она и сама не находила себе места…
* * *
В Командном пункте стояла напряженная тишина. Все сотрудники находились на своих рабочих местах и ждали, когда корабль выйдет из «мертвой зоны».
Дверь распахнулась, и в основное помещение вошла девушка в аккуратном белом фартуке и с подносом в руках, на котором стояли стаканы с горячим чаем. В первую очередь она направилась к Королеву.
Следом за ней появился генерал Каманин.
— В Москве, Ленинграде и других крупных городах прошли митинги в честь полета Беляева и Леонова, — объявил он.
Уставшие сотрудники почти не отреагировали на это сообщение.
Подойдя к Главному, Каманин наклонился:
— Светлана Леонова только что звонила.
— Зачем она звонила?
— Спрашивала, что да как? Волнуется, — пояснил он. Заметив подошедшую девушку с подносом, мотнул головой: — Нет, спасибо.
— А почему она волнуется? — удивился Королев. — Разве что-нибудь случилось?..
— Внимание! — послышался голос одного из сотрудников. — Через минуту «Восход-2» выходит из «мертвой зоны».
Сергей Павлович резко поднялся и, направляясь к столу, распорядился:
— Начинаем вызывать.
С этого момента внимание присутствующих было приковано к большой карте, на которой по заданной траектории перемещалась отметка корабля. Точка приближалась к зоне ответственности первого НИПа…
* * *
Обстановка внутри корабля понемногу пришла в норму.
Леонов отдышался, напился воды, восстановил силы. И теперь, сидя в кресле, смотрел в иллюминатор, в котором была отчетливо видна Луна.
Беляев заполнил бортжурнал. Покончив с писаниной, он глянул на приборы.
— Леша, очнись. Леш! Выходим из «мертвой зоны».
— Знаешь, Паша, о чем я подумал, — задумчиво сказал тот. — В следующий раз, когда полетим с тобой на Луну…
Тот рассмеялся:
— КВЦ вот-вот запросит, фантазер. Сейчас нам с тобой по башке стучать будут, а ты про Луну!..
— Думаешь, будут ругать?
— Сейчас вряд ли. А на Земле точно достанется.
Оставшееся до связи время оба сидели молча и любовались ярким спутником Земли…
— Алмаз, я — Заря, — прорвался сквозь треск помех голос Шаталова. — Как меня слышите?
Предвкушая непростой разговор, Павел дотянулся до микрофона.
— Заря, я — Алмаз. Слышу вас отлично.
* * *
Командир экипажа «Восхода-2» откликнулся, и это уже было неплохо. Но оставался главный вопрос: что с Леоновым? Этот вопрос мучил всех, кто находился на Командном пункте и за его пределами.
С наибольшим напряжением ждал ответа Королев.
— Алмаз, что с Алмазом-2, — спросил Шаталов и, как показалось сидевшим рядом офицерам, перестал дышать.
Прошла секунда, вторая…
И вдруг ответил сам Леонов:
— Заря, Алмаз-2 тоже слышит хорошо.
Его голос все сразу узнали. По Командному пункту прокатилась волна облегченных вздохов.
— Вот засранец, — сняв запотевшие очки, проворчал Раушенбах.
— Есть телевизионный сигнал! — крикнул связист. — Получаю картинку!
Все мониторы разом засветились, демонстрируя полосы помех, сквозь которые едва просматривались контуры двух космонавтов.
— Алмаз-2, поздравляю с возвращением! — всматриваясь в нестабильное изображение, сказал Каманин. — Благодарю за службу!
Королев все это время неподвижно сидел на своем рабочем месте. Сидел, слушал радиообмен. Возможно, оценивал проведенную экипажем работу. Или мысленно готовился к следующему этапу полета, который, по его мнению, был не менее сложным, чем все остальные…
* * *
Нагоняя не последовало. Судя по первой реакции, на Командном пункте все остались довольны благополучным возвращением Леонова на корабль.
— Спасибо. Спасибо, — радостно кивал тот. — Служу Советскому…
Договорить он не успел — в эфир ворвался рассерженный голос Королева.
— Какого черта не выходил на связь?! — рявкнул он.
Беляев виновато посмотрел на товарища. Его прогноз не сбылся — нагоняй все-таки последовал, и не от кого-нибудь, а от самого Главного.
Алексей с растерянностью и испугом глядел куда-то перед собой.
Пришлось командиру брать инициативу в свои руки и прикрывать друга:
— Заря, проблемы были со связью. Причину установить пока не удалось.
— Алмаз-2, что, сам за себя ответить не можешь? — недовольно, но уже спокойнее спросил Сергей Павлович.
— Подтверждаю перебои со связью, — нехотя ответил Алексей.
Беляев поспешил добавить:
— Заря, у нас все в прядке. Корабль — тоже в порядке. Готовы к отстрелу шлюза.
Королев не стал усугублять ситуацию разносом и промолчал.
Последовала команда Шаталова:
— Внимание, отстрел шлюза через одну минуту.
— Поняли — минутная готовность.
— Алмазы, надеюсь, что вы не забыли: цикл испытаний был осуществлен нами только до этого момента, — совершенно остыв, спокойно напомнил Главный. — Что может произойти после отстрела шлюза — мы не знаем.
— Да, мы в курсе, — отозвался Беляев.
— Будьте готовы ко всему…
* * *
Космонавты отлично знали, чем закончился полет «Космоса-57», но услышав от Королева подобное напутствие, невольно переглянулись.
— Хуже уже быть не может, — проворчал Алексей, надевая шлем.
— Алмаз, приготовиться к отстрелу шлюза, — приказал Шаталов.
— Есть приготовиться, — протянул Беляев руку к пульту.
После ряда манипуляций с тумблерами и клавишами на пульте загорелось красное сигнальное табло «ПШК», что означало готовность пиропатронов к отстрелу камеры. Последним действием Павел выключил блокировку отстрела.
— Заря, я — Алмаз. К отстрелу шлюза готовы, — доложил он.
— Алмаз, подтвердите давление воздуха в кабине!
Экипаж работал слаженно — как на одной из многочисленных наземных тренировок. Беляев поставил тумблер питания в положение «пит. ПСА» и дождался срабатывания синего индикатора «ПСА». Леонов следил за панелью рядом с «Глобусом». На ней загорелось зеленое табло «СА герметичен», а манометр показал нормальное значение давления внутри корабля.
— Давление в норме, — передал на КП Беляев.
— Проверить контакты пиропатронов!
Рука Павла дотянулась до кнопки «ПШК». Рядом загорелось желтое табло «Детонаторы готовы».
— Есть контакт!
Павел уперся четырьмя пальцами в панель. Пятый — указательный — застыл над кнопкой отстрела. Потянулись секунды ожидания команды…
Оба космонавта представляли, как Шаталов, держа в руках микрофон, оборачивается и смотрит на Главного. Как тот, помедлив, кивает…
— Алмаз, я — Заря. Отстрел!
— Есть.
Беляев вдавил кнопку. Тут же по контуру крепления шлюзовой камеры к корпусу корабля произошло несколько коротких вспышек.
Шлюз отделился и поплыл в сторону. Корабль при этом вздрогнул и, медленно вращаясь, пошел в противоположную сторону.
Солнечный луч, ворвавшийся в маленький иллюминатор, прополз по лицу Павла, затем скользнул по Алексею.
— Заря, отстрел произвели. Разгерметизации и других неполадок не наблюдаем. Но корабль слегка закрутило…
* * *
Услышав последний доклад с орбиты, Королев взволнованно поднялся со своего кресла и быстро подошел к пульту, за которым сидел Борис Черток.
— Как сильно закрутило, Алмазы? — спросил он, всматриваясь в показания приборов.
— Примерно… градусов двадцать в секунду, — прозвучал неутешительный ответ.
Черток вытер платком взмокшую шею. И предложил:
— Можем запустить автоматическую ориентацию. Тогда корабль стабилизируется.
— И что? — недовольно спросил Главный. — Хочешь спалить все топливо, предназначенное для ручной посадки?
К пульту подтянулись Раушенбах с Феоктистовым.
— Сергей Павлович, я за автоматику головой отвечаю, — уверенно сказал Раушенбах. — Ручная посадка не потребуется.
Королев не торопился принять решение. Что-то в этой ситуации его смущало и беспокоило. Что именно, он пока не понимал.
Наконец, решившись, он поднял микрофон:
— Алмазы, как самочувствие?..
* * *
Как и Раушенбах, Борис Евсеевич Черток являлся крупным советским ученым, конструктором и ближайшим соратником Королева.
Родился он в польском Лодзе. Во время Первой мировой войны с потоком русскоязычных беженцев оказался в Москве.
Несмотря на прекрасно сданные экзамены, в МВТУ его не приняли из-за происхождения — родители Бориса были служащими. Пришлось в августе 1930 года начинать трудовую деятельность электромонтером на Московском авиазаводе № 22.
Работая на этом прославленном заводе, Борис Евсеевич принимал участие в строительстве самолетов «ТБ-1», «ТБ-3»; при сборке знаменитого Н-209С, на котором через Северный полюс в США летал Сигизмунд Леваневский, Черток уже был ответственным инженером по электрике и радиооборудованию.
В сороковом году он заочно окончил Московский энергетический институт. В годы войны трудился в ОКБ В. Ф. Болховитинова. А в апреле 1945 года в составе специальной комиссии был командирован в Германию для изучения захваченной советскими войсками ракетной техники.
С 1946 года вся деятельность Бориса Евсеевича так или иначе была связана с разработкой и созданием систем управления ракетами и космическими аппаратами. В 1951 году он стал начальником отдела систем управления Особого конструкторского бюро № 1.
* * *
В кабине явственно ощущалось вращение. Это явление не добавляло комфорта, но и не представлялось космонавтам критичным.
Когда с Земли прозвучал вопрос Королева о самочувствии, Беляев вопросительно глянул на товарища: «Ты как?»
Тот показал большой палец.
— Нормальное самочувствие, Заря.
— Ну что, покатаемся на карусели?
— Покатаемся. А как долго?
— Пятнадцать витков, — сказал Королев. — Примерно двадцать два часа. Дело в том, что сажать вас можно на восемнадцатом или на двадцать втором витке. Мы готовимся к восемнадцатому.
Леонов кивнул, и Беляев ответил за двоих:
— Поняли, Заря. Потерпим.
— Потерпите, орёлики, потерпите…
Космонавты принялись разоблачаться: сначала сняли перчатки, затем шлемы.
— Подумаешь, двадцать два часа, — комментировал Алексей. — Это как до Туапсе на верхней полке.
Корабль в полной тишине летел по орбите над Землей. Медленно вращаясь вокруг собственной оси, он подмигивал единственным светящимся иллюминатором…
* * *
На Командном пункте настало затишье. «Восходу-2» предстояло накручивать долгие витки вокруг планеты, на его борту был относительный порядок, оба космонавта — живые и здоровые — сидели в креслах. Поэтому все сотрудники КП немного расслабились: кто-то решил перекусить или выпить кофе; кто-то, оставив на рабочем месте сменщика, отправился вздремнуть.
— Борис Викторович, хотите свежий анекдот? — обращаясь к Раушенбаху, спросил Комарь.
— Где ты его услышал — свежий-то? — лениво откликнулся тот. — Сутки почти безвылазно здесь сидим.
— А прямо здесь и услышал, — зашелестел Комарь газетой. — Вот, в «Комсомольской правде» только что прочитал.
— В «Комсомольской правде»? Ну давай…
Сидевшие поблизости невольно прислушались.
— Итак, заметка. Цитирую: «Товарищ Королев запускает в космос аппарат для измерения солнечной активности. Наши читатели интересуются, можно ли на этот аппарат сразу установить прибор для исследования дна океана? Ну чтоб два раза не запускать…»
Командный пункт огласился громким смехом. Но внезапно он резко стих — в зал вошел Королев. Кто-то начал подавать Комарю знаки…
Наконец до него дошло, и он обернулся.
— Про меня? — спросил Главный.
— Не совсем, — стушевался чтец и рассказчик. — Виноват, Сергей Павлович.
Но Королев вовсе не сердился, а смотрел весело и ободряюще.
— Смешно?
— А-а… не знаю.
— Смешно, — подсказал кто-то из зала.
На этой волне общий смех возобновился. Посмеялся и Главный конструктор. Затем промокнул платком вспотевший лоб, подошел к самописцам и проверил их показания…
— Как вы себя чувствуете, Сергей Павлович? — поинтересовался Каманин.
— Нормально. Только душновато здесь.
— Да, есть немного…
* * *
Шел восемнадцатый час полета. До включения автоматики оставался последний виток.
— Чего молчишь? — спросил Леонов.
— Считаю, — отозвался Беляев.
— Чего считаешь?
— Сколько нештатных ситуаций случилось за наш полет.
— Ну, сколько… Закинуло не на ту орбиту — раз. В шлюз пришлось лезть башкой вперед — два. Внешний люк не закрылся автоматически — три. Вроде три.
— А я пять насчитал.
— Ну-ка, озвучь.
— Ты едва не задохнулся в шлюзе без кислорода — четыре. И корабль закрутило после отстрела шлюзовой камеры — пять.
— Да, ты прав — целых пять, — согласился Алексей. — Надеюсь, на этом наши приключения закончатся и мы нормально сядем в расчетном районе.
— Я тоже на это надеюсь. А то перебор получится…
Ни тот, ни другой не догадывались о том, что следующая — шестая по счету нештатная ситуация уже случилась, и ее последствия начнут сказываться совсем скоро.
Оба космонавта выглядели уставшими и измотанными, но к постоянному вращению корабля привыкли. Время от времени Павел брал в руки бортовой журнал и заполнял его страницы. Зевая, Алексей делал в небольшом альбоме наброски — каждый раз, когда в маленьком иллюминаторе появлялась Земля, он вытягивал шею и, поглядывая на нее, быстро работал карандашом…
В спокойной умиротворяющей обстановке космонавты не заметили, как крышка люка слегка сдвинулась со штатного места. Отойдя от круглого проема, она образовала микронный свищ, через который стал постепенно улетучиваться находящийся в кабине воздух.
Внутри корабля видимых изменений не произошло, а снаружи металл вокруг щели моментально покрылся налетом белого инея…
— Поспал бы — не железный, — отреагировал Беляев на очередной зевок товарища.
— Успеется, — отмахнулся тот. — Тут дорисовать надо… Третьяковка ждет.
Командир улыбнулся.
— Третьяковка?
— Ну а ты как думал? Первая картина, написанная в космосе. Это тебе не подсолнухи в горшках строгать. Непременно повесят рядом с мишками в бору. Знаешь, как меня в Художественный звали? Мне ж место до последнего держали.
— Чего не пошел-то?
— А смысл? Можно летать и рисовать, а вот рисовать и летать — это вряд ли.
— Согласен… А меня вот на Кубу позвали.
— Тебя? — карандаш Леонова замер.
— Представляешь? Прямо из посольства звонили в корабль — поздравляли. «Приезжайте, — говорят, — Пал Иваныч, к нам отдыхать!»
— Ага. Так я тебе и поверил. А я где был, когда тебе звонили?
— Не знаю. Вышел куда-то.
— Точно. Меня ж в это время Брежнев как раз поздравлял. Сказал, что лично в аэропорт встречать приедет. «Леш, — говорит, — вот как с трапа сойдешь, с левой стороны увидишь. Ну, узнаешь меня по каракулевой шапке», — распалялся в своих сатирических фантазиях Леонов. — А потом на дачу к нему… Нет, сначала в Кремль, а потом на дачу…
— Лучше бы ты, Леш, рисовал, — слушая друга, посмеивался Беляев.
Вскоре товарищ и впрямь затих. Сделав еще пару записей в журнале, командир экипажа глянул в его сторону. Выпустив из рук альбом, Алексей дремал.
И тут Павел почувствовал покалывание в кончиках пальцев. Поработав ладонями, он растер их, но странное ощущение не исчезло.
Это насторожило, и тогда он растолкал друга.
— Леша! Леш!..
— А? — проснулся тот.
— Ты нормально себя чувствуешь?
— Да… Только слегка мутит. Но так вроде и должно быть.
Беляев завозился в кресле и с тревогой посмотрел на панель управления. Протянув руку, он включил газоанализатор.
— Сколько кислорода? — спросил он.
Соответствующий прибор находился на другой панели. Повернувшись к ней лицом, Алексей побледнел, увидев стрелку в районе значения «300».
— Сейчас… — принялся он стучать пальцем по стеклышку прибора в надежде на погрешность показаний. Но стрелка отказывалась менять положение. — Мать твою! — выругался Леонов. — Почти триста! Вызывай!
— Заря, я — Алмаз, — схватил Беляев микрофон.
— Да, Алмаз, Заря на связи.
— У нас парциальное давление в два раза выше нормы!..
* * *
Услышав тревожный доклад, Королев едва ли не бегом преодолел десять метров до рабочего места Бориса Чертока.
— Каково значение?
Проведя несколько манипуляций с тумблерами и клавишами, Борис Евсеевич доложил:
— Двести девяносто шесть и продолжает расти.
Главный вернулся к столу и взял микрофон.
— Алмазы, ни одного резкого движения, — приказал он. — У вас не воздух, а чистый кислород. Малейшая искра, и сгорите заживо!
— Поняли, — отозвался Беляев. — Что нам делать?
— Для начала погасите основное освещение. И ждите наших инструкций…
Бросив микрофон, Сергей Павлович обвел присутствующих строгим взглядом.
— Жду ваших комментариев и предложений, — сказал он. — Прошу высказываться…
* * *
Получив единственное на данный момент указание, Беляев выключил основное освещение, состоящее из двух матовых плафонов. Внутри космического корабля стало темно; лишь одна дежурная лампа да подсветка панелей управления освещали небольшое замкнутое пространство.
— Освещение погасил, — машинально произнес Павел. — Но я так и не понял, откуда поступает кислород.
Леонов поймал летавший рядом альбом.
— Разберутся…
* * *
Самый большой стол в центре Командного пункта спешно расчистили от лишних предметов и уложили на него схемы космического корабля.
— Где-то происходит утечка, — комментировал Черток, разглаживая ладонями швы на плотной бумаге.
— Возможно, из ранцев, — предположил Феоктистов, обходя стол. — Леонов оставил свой в шлюзовой камере. Значит, кислород травит из ранца Беляева.
— И сразу значение — двести девяносто шесть? Не многовато ли из одного ранца? — усомнился Раушенбах.
Склонившись над схемами, Феоктистов чертил пальцем путь кислородной магистрали.
— Значит, не в порядке система компенсации утечки, — озвучил он другую возможную причину неисправности. — Либо кислородный баллон, либо магистраль, либо датчик компенсации утечки.
Раушенбах снова возразил:
— Но в работе систем корабля нет сбоев. Герметичность кабины не нарушена, и все функционирует в штатном режиме…
Сложив на груди руки, Королев стоял по другую сторону стола и слушал коллег, пытаясь отыскать рациональное зерно, причину неисправности или хотя бы намек на нее.
— …Черт его знает, — потирал ладонью затылок Раушенбах. — Может быть, во время отстрела шлюза отошла крышка люка?
— В этом случае датчики зафиксировали бы резкое падение температуры и давления, — развел руками Черток. — А ничего подобного не было.
— А если крышка отошла незначительно, образовав микроскопическую щель?..
Дискуссию прервал встревоженный голос Карпова:
— Товарищи, у обоих Алмазов падают пульс и давление. Если они не погибнут от случайной искры, то вскоре наступит кислородное отравление.
Доклад врача словно выдернул Королева из оцепенения.
— Нужна схема центральной потолочной зоны! — сказал он, опираясь обеими руками о стол. — Самая подробная!
Двое сотрудников кинулись исполнять приказ. А Главный, схватив ближайший микрофон, вызвал Беляева:
— Алмаз, я — Заря.
— Заря, Алмаз на связи! — сразу отозвался тот.
— Алмазы, скорее всего в корпусе корабля или в районе крышки люка образовалась микрощель, в результате чего датчики зафиксировали небольшое падение давления и включили автоматическую подкачку кислорода, — продиктовал Сергей Павлович. — Искать щель бесполезно — на это не хватит времени. Ваша задача: вручную отключить датчик компенсации.
— Что для этого нужно сделать? — спросил Павел.
Главный вернулся к большому столу, на котором только что разложили и расправили схему потолочной зоны.
— Придется кое-что разобрать, — снял он пиджак и бросил на стул.
— Поняли…
— Сергей Павлович, нельзя этого делать! — схватил его за руку Раушенбах. — Там все под напряжением!
— Вы можете предложить другой путь?
Пиджак медленно сполз со стула на пол.
Стоявший неподалеку Феоктистов поднял его, отряхнул и аккуратно повесил на спинку. Это был пиджак от любимого костюма Королева, который он считал счастливым талисманом и поэтому надевал на каждый пилотируемый запуск…
* * *
Константин Петрович Феоктистов был восьмым по счету советским человеком, побывавшим в космосе. Но кое в чем его лидерство было неоспоримо: он являлся первым гражданским и первым беспартийным космонавтом.
Родился Константин в Воронеже седьмого февраля 1926 года. После начала Великой Отечественной войны при эвакуации семьи на восток пятнадцатилетним подростком сбежал на фронт и был зачислен разведчиком в войсковую часть Брянского фронта. Во время одной из разведывательных операций в родном городе он был схвачен фашистами и приговорен к расстрелу. К великому счастью, выстрел в горло оказался не смертельным — парня выходили в госпитале советские медики. После излечения юного разведчика отправили в эвакуацию к родителям — в узбекский Коканд.
После войны Константин поступил в МВТУ им. Н. Э. Баумана, которое окончил в 1949 году. После успешной защиты дипломного проекта молодой инженер-механик отбыл в Новый Златоуст к первому месту работы.
Его встреча с Главным конструктором Королевым произошла в середине пятидесятых в ОКБ № 1, где будущий космонавт стажировался после окончания адъюнктуры и защищал ученую степень кандидата технических наук. По предложению Сергея Павловича он остался работать в ОКБ и принял активное участие в разработке первого спутника Земли, кораблей «Восток» и «Восход».
В 1964 году Феоктистов приступил к тренировкам для полета в космос на первом многоместном корабле. Свой единственный полет он совершил двенадцатого октября 1964 года на корабле «Восход-1» в качестве космонавта-исследователя. Также в составе экипажа были Владимир Комаров и врач Борис Егоров. Полет «Восхода-1» был примечателен тем, что космонавты впервые находились в корабле без скафандров.
Константин Петрович Феоктистов занимался проектированием и разработкой «Восходов» от самого начала и до полного завершения. К тому же он имел опыт полета в космос. Поэтому Сергей Павлович Королев считал обязательным и крайне полезным его присутствие в Командном пункте, а также его участие в руководстве полетом.
