Перезагрузка (1942 г.)
Языки пламени лизали уже почерневшие поленья. Душистое мясо на шомполах. Костёр, шашлыки.
Я огляделся. Сидел я на берегу широченной реки, у костра на чурбаке. За кустами слышались голоса нескольких человек. Но первый вопрос, который у меня возник – где я? А потом – почему трава такая высокая? С какого перепуга кусты полностью зелёные, снег же только пошёл?
На поляну вывалились Брасень, Прохор и Кот с охапками хвороста. Увидев эту троицу, я вспомнил, что это мир Кузьмина, что было чекистское мозгокопание, а всё остальное мне причудилось. Может, меня опять контузило, и всё это мне привиделось? Все трое были в форме. Я тоже пощупал петлицы. Я – старший лейтенант. Но Брасень тоже старшина. А Прохор – сержант. Кот лишь был без знаков различия.
Они подошли, стали мне рассказывать что-то. Я не слушал. Курить хотелось, но в карманах не было ни привычных папирос, ни кисета с табаком, ни трубки, даже зажигалки и то не было.
– А где курево?
Этот невинный вопрос сильно их напряг. Все трое застыли, выпрямились, уставились на меня.
– Кузьмин? – спросил Кот.
– Нет, блин, Пушкин! Где моя трубка? Хоть папиросы?
Кот прыгнул к сваленным в кучу вещмешкам, выхватил «Моторолу», крикнул в неё:
– Улей, Овода срочно вызывает Кот.
– Овод, – через несколько минут прохрипела рация.
– Объект требует курить, – косясь на меня, сказал Кот.
Я лапнул бок – кобуры нет. Оружия никакого. Гля, что происходит?
– Он в порядке? – спросила рация.
– Оружие ищет, – ответил Кот.
– Буду. Глаз не спускать! – рявкнула рация, щёлкнула.
– Кот, что это за шпионское кино? – спросил я его.
Они молча смотрели на меня.
– С кем связывался? И откуда ты «Моторолу» взял?
– Медведь, ты?
– Нет. А кто должен быть? Винни-Пух?
– Ребята, похоже, Медведь вернулся!
– Я, честно говоря, что-то ничего не понимаю. Что я тут делаю? Что вы тут делаете? И почему трава уже так отросла?
– Медведь! Он!
Они подлетели ко мне, облепили, затискали, со слезами на глазах и дебильными улыбками на лицах. Что-то хором говорили. Что рады, что я пришёл в себя. Вот тут я испугался. Что со мной эти мозгоёжи сделали? Для меня пропали… А сколько же времени я отсутствовал, что трава успела отрасти?
Заскрипели тормоза где-то неподалёку, послышался топот множества ног, на поляну вылетели Кельш с пистолетом и два бойца НКВД с автоматами. Бойцы мгновенно взяли всех нас под контроль своих глаз и стволов, а Кельш настороженно подошёл ко мне.
– Отойти всем!
Троица мгновенно отскочила. Кельш подошёл вплотную, наклонился, внимательно всматриваясь в мои глаза.
– Да в чём дело, Колян Коляныч? Эксперимент не удался?
– Данилов?
– Упаси Господи! С чего вы взяли? Кузьмин я, Колян Коляныч. Забыли? Ведущий, как там вы обозвали, эксперт, что ли? Шаман, он же Медведь, он же Пух, он же…
– Когда война закончится? – так же настороженно спросил он.
– И когда же она, проклятая, закончится! А вас какая версия интересует? Наша с вами? Это от нас зависит. У Голума она не кончится.
Он отбросил пистолет, сграбастал меня в объятия.
– Как же ты нас всех напугал, Медведище!
– Это чем же?
Когда все успокоились, расселись вокруг костра и бойцы осназа утопали восвояси, Кельш поведал мне печальную историю неудачного гипноза. Оказалось, что гипноз вырубил меня. А сознание старшины Кузьмина, считавшего себя умершим, заняло пустующий разум. Никто ничего не заметил. Эксперимент с гипнозом был признан неудачным – Кузьмин впал в буйство. Посчитали, что мне нужен отдых. Отвели в мою комнату. Кузьмин сутки молчал, а потом попытался застрелиться. Он же не знал, я, кстати, тоже, что патроны и в ТТ и в СВТ были заменены на беспороховые пустышки. Оружие отобрали, но Кузьмин отказался общаться с кем бы то ни было. Он пытался ещё и повеситься на собственной, вернее моей, гимнастёрке. Вот тогда наши доблестные чекисты и всполошились. Собранный консилиум, конечно, не смог догадаться, что в одном теле жили два сознания, они видели типичное раздвоение личности. Решили, что это от чрезмерных умственных нагрузок (нельзя не согласиться). Постановили, что это тело надо вернуть в привычную среду. А тут как раз полковник Степанов приехал в Горький с большой группой своих подчинённых получать новые орудия для своей мотострелковой бригады. Степанов, побыв, отчалил разруливать дела бригады. Так эта троица оказалась здесь.
– Да, Николай Николаевич, подобного я не ожидал. Оказывается, я – шизофреник.
– Никто и не сомневался с самого начала, – буркнул Брасень с набитым ртом, за что тут же получил хворостиной в лоб. Сухая ветка сломалась на три части, Брасень лишь лоб почесал.
– Они в курсе? – спросил я Кельша.
– Не слишком и удивились. А Прохор и нашёл способ твоего возвращения.
– Спасибо, Прохор!
Прохор, изрядно возмужавший, просто кивнул, скромно улыбнулся.
Дальше разговор потёк легко и непринуждённо. О работе и проблемах не было сказано ни слова. Травили байки, анекдоты, пели. Я им пересказывал фильмы будущего, которые могут и не быть сняты здесь, пел песни, которые могут быть и не написанными.
Просидели до утра. Душевно посидели. Степанова только не хватало. Но он занятой человек, семейный. Настоящий полковник. Не то что мы, шантрапа! А Кельш стал комиссаром ГБ 3-го уровня, тьфу ты, ранга.
