Время собирать камни (1942 г.)
Темно. Больно. Опять. Я опять не умер. Опять! Где я?
– Где я?
– Не шуми, командир, – голос Кота. Капитана Матушкина. Семёна.
Я опять в прошлом. Я всё ещё на войне. Что за напасть! Кузьмин! Данилов! Вы категорически не желаете умирать!
– Где я?
– В подвале. Тихо. Тут немцы кругом.
– Кто ещё жив?
– Прохор, я, Ваня, Брасень и Федя. Больше никто.
– Раненые?
– Двое. Те, что тут лежали. Тяжелые. Было четверо. Прохор не смог всех…
– Тс-с…
– Да ладно. Те, что здесь, никогда об этом слова не скажут. Если бы не Прохор… Он нас всех спас.
– Как он?
– Спит. Как мёртвый. Даже не дышит. Пульс едва прощупывается.
– Транс.
– Ага. Ты спи, командир. Прохор велел всем спать.
– А немцы?
– Не полезут, если шуметь не будем. Я вход гранатой завалил. Тихо будем сидеть – не станут копать.
Я жив благодаря чуду. И чудо это носит имя Прохор. Я поблагодарил Бога, что он пересёк наши пути. И уснул.
Проснулся от шума. Стал шарить в поисках оружия.
– Давай, браток, тяни! Чуть осталось!
Свои. А что они шумят? Страх потеряли?
– Командир, – надо мной склонилось лицо.
– Прохор?
– Как себя чувствуешь?
– Живой.
– Ты прости, Виктор Иванович, не хватило мне сил тебя полностью залечить. Я всем только пули и осколки извлёк и кровь остановил. Больше не смог.
– Перестань, Прохор. Мы и так тебе жизнью обязаны. Что там происходит?
– Там наши. Утром нашли нас. Откапывают.
– А фрицы?
– Фрицы? Немцы, что ли? Ушли. Сами ушли.
– Странно.
– Я тут за ночь силёнок накопил. Давай, Виктор Иванович, на ноги тебя поднимать буду.
– Может, лучше тяжёлым поможешь?
– Им уже не нужна моя помощь. Один без ноги, другой располосован, но восстановится. В госпиталь они хотят. Кровью искупили. Ты тоже в госпиталь хочешь?
– Нет! Навалялся я по госпиталям! Давай! Только ты опять не истощайся.
– Хорошо. Сейчас перевязочку сделаем. Я полностью никому не залечивал. Всем кровью надо искупить. Одного меня пуля не берёт.
Где-то через час я выполз наружу. Солнечный свет ослепил. Прохор отвёл меня, едва ковыляющего, с болтающейся правой рукой, к горе кирпичных обломков, где на расстеленном брезенте сидели все выжившие, отказавшиеся от медсанбата: Кот, Иван, Брасень, Федя. Двоих отправили в тыл.
– Шестеро, – прохрипел я. – Из двух сотен.
– Восемь, – поправил меня Кот.
– Если бы не Прохор – никого, – тихо прошептал Федя.
Все грозно посмотрели на него.
– Знаю, знаю! – махнул он рукой, охнул, схватился за бок. – Будет сын, Прохором назову.
– А дочь?
– Не знаю. Мне кажется, после войны будут одни пацаны рождаться.
– Федь, а у тебя жена есть?
– Нет. Даже невесты теперь нет. Мы вместе в кружок радиолюбителей ходили. Я тут, а её немцы повесили.
– Как так?
– Она к партизанам с парашюта прыгнула. С рацией. Не одна, конечно. Много их было. Только немцы их нашли раньше партизан.
– Ты не переживай, Федя. После войны мужиков будет столько, что бабы сами в штаны лезть будут. Найдёшь себе другую.
– Такой больше нет.
– Другая будет.
– Брасень, отстань от человека. Сам-то любил когда?
– Любил, – зло сказал он.
– И что?
– Она меня мусорам и сдала.
– Да, не повезло. Не ту полюбил.
– Больше я такой ошибки не совершу. Любить кого-то – опасно.
– Это точно. Только вот зарекалась коза в огород ходить, – сказал с усмешкой Кот.
– А ты, краснопёрый, вообще заткнись!
– Браты, – прохрипел я, – оглянитесь.
Они стали озираться.
– В двух боях рота потеряла больше трёх сотен человек. Выжили только мы. В бою вы друг друга прикрывали, себя не жалея, а сейчас собачитесь. Не кажется вам, что всё, чем мы жили до этого, настолько мелко и ничтожно, презренно, что не стоит возвращаться туда?
Молчат, потупив взор.
– Пламя боя выжигает из человека всё лишнее, наносное, всю грязь и гниль. Не чувствуете разве, что вы стали другими? Чище, возвышеннее. Зачем опять в дерьмо ныряете?
А теперь глаза повытаращивали.
– Я понимаю, говно хоть и вонючее, но привычное и тёплое, а к вони привыкаешь и не чуешь. А вот на вершине горы – холодно, ветра дуют, неуютно. Хотя и чистота кристальная, и воздух опьяняюще свежий.
– Ты всегда так? – буркнул Брасень.
– Как?
– Скажешь красиво и умно, а я ощущаю себя помоями облитым.
– Это свежий ветер с вершины сдул вонь, и ты её обратно почувствовал. Не переживай, обратно принюхаешься, – опять усмехнулся Кот.
– А тебе не кажется, что ты слишком умный для простого надсмотрщика?
Брасень поражал своей проницательностью и меня, и Кота.
Разговор надолго прервался. Молча смотрели на проходящие прямоугольники рот. Подъехала кухня, повар запричитал, что наготовил на целую роту, за что молча получил в ухо от Брасеня.
– За что? Я-то что?
– Сдашь всё под отчёт! Попробуй хоть грамм украсть – сам застрелишься!
– Да вы что, ребята, вы что?
– Почему тебя здесь с нами не было?
А вот тут повару ответить нечего. Прячет глаза.
– Ты что спрятался-то? Ладно, давай наваливай погуще да пожирнее. И рассказывай новости. Что это немец драпать надумал? Раньше за ним такого не замечали.
– А вы не знаете? А, ну да, откуда… Ещё позавчера наши войска Тульского и Калининского фронтов перешли в наступление. Да так удачно, что немец может в окружении оказаться. Вот они и драпанули.
– Ура! – заорали все шестеро, но тут же заохали.
Так вот чего выжидал комдив, для чего суточный отдых дивизии устроил, перегруппировывался. Всё верно, лучше преследовать отходящего врага отдохнувшим, чем пытаться его выбить с укреплённых позиций. А моя рота изображала активность дивизии. Ай, молодца! Даже обидеться на него не могу.
Мимо нас проехали три грузовика с прицепленными 76-мм орудиями. Ф-22, если не ошибаюсь.
– Ф-22 УСВ, – подтвердил Федя, – отличное орудие.
– Если пушки пошли, значит, переправу наладили.
– Так давно уже, – кивнул повар, – меня первым и пропустили.
– Ха! А повар наш тоже штрафник-смертник! Его тоже первым пустили в расход, надёжность переправы проверять, – рассмеялся Кот.
Только сейчас до повара дошло, какой он опасности себя подверг. Побледнел. Не поздновато ли ты обделаться решил?
– Смотри, это что за чудо?
От переправы к нам ехали две легковые «эмки», побеленные разводами извести.
– Рота, стройся! – скомандовал я. – Начальство к нам пожаловало.
Мы выстроились в короткую шеренгу. Не по росту. Самым правым пристроился повар, я оказался самым левым. И справедливо. Я и так самый левый среди всех в этом времени. В любом времени. Да, так точнее.
Из первой машины выбрался полковник. Комдив. Он стремительно подошёл к нам, молча обнял и расцеловал каждого, даже повара. Отошёл на пару шагов, хотел толкнуть речугу, но голос его сорвался, он смахнул с головы шапку и поклонился нам в пояс. У меня в глазах защипало. Охренеть! Ну, и как на него обижаться?
Полковник выпрямился. Глаза его покраснели и блеснули слёзы:
– Спасибо, братцы! От всей дивизии спасибо!
Он махнул рукой, подбежал паренёк в полушубке с папкой и коробочками.
– Каждому из тех, кто покинул вчера тот берег, я подписал рапорт о снятии взыскания. Все восстановлены в правах, в званиях, всем возвращены награды. Награды погибших отправят семьям. Вам, каждому…
Он подошёл и вручил каждому по коробочке, говоря:
– Всё, что могу…
Следом шёл этот паренёк и заполнял орденские книжки и выискивал приказы о награждении в стопке с уже заполненными наградными листами. Я назвался и открыл коробочку. «За отвагу!» Самая ценимая медаль. Моя первая медаль.
– А погибшие?
– Фамилия?
– Кузьмин.
– Медведь? Так вот ты какой, Медведь! А прошлый раз всё в скромнягу рядился. Надеялся, что в нашей дивизии останешься, но за тобой уже приехали. Да, по твоему вопросу. Всех наградить не могу. Продиктуй фамилии наиболее отличившихся моему ординарцу.
Поражённый полковником, я не сводил с него глаз. И только теперь, после его слов, заметил двух командиров, скромно стоящих у второй «эмки». Кельш со знаками различия пехотного полковника и подполковник Степанов. Сашка!
Комдив встал перед нашим строем, дождался, когда я закончу диктовать фамилии, ещё раз поблагодарил нас за подвиг и сказал напоследок:
– Вы вольны вернуться в свои части. Но пожелавших остаться с радостью приму в наши ряды.
– Служить под вашим началом – честь! – ответил я за всех.
Полковник благодарно кивнул в ответ, бросил косой взгляд на Кельша и Степанова, поманил в машину Федю, сам сел. Федя, радостный, светящийся, наскоро обнял всех, заскочил в «эмку» и уехал с комдивом.
Мои «штрафники» удивлённо разглядывали подходящих старших командиров.
Кельш встал прямо передо мной, насмешливо разглядывая. Степанов мялся сзади. Кельш протянул руку:
– Наш герой, как всегда, порван в клочья, но жив. И я искренне рад этому. И как тебе это удаётся? Даже завидую.
Я пожал протянутую руку, поморщившись от боли в простреленной руке и боку:
– Через боль, товарищ майор госбезопасности. И с каждым разом всё большую. А завидовать не советую. Не дай вам бог пережить такое.
– Да, тут ты прав. Ну что ж! Не буду вам пока мешать, – он глазами дал команду Коту и отошёл к машине.
Степанов подошёл ближе, взял меня за плечи и внимательно разглядывал, как китайскую фарфоровую вазу. Наконец улыбнулся широко и сжал меня в объятиях. И я его обнял. Как бы то ни было, а я успел привязаться к нему.
– Живой, Хозяин тайги! Живой! Я тебя уже три раза схоронил, а ты живой! Как я рад!
– Я вообще-то тоже рад, Саня, но не тискай так сильно. Меня тут малость потрепало.
– О, прости, Витя!
– Я вижу, вы в званиях растёте, товарищ подполковник. А здесь какими судьбами?
– Курсы закончил, звание подкинули, еду за распределением в Резерв Ставки. Вот, узнал у Кельша, что ты тут, за тобой заехал. Приехал на НП дивизии, а там говорят, что рота твоя геройски погибла.
– Как видишь, это правда. От роты осталось… Ничего не осталось. Это всё, – я обвёл рукой короткий строй. – А зачем за мной приехал? Не повидаться же?
– Конечно, нет. С собой тебя забрать хочу. Такого старшины больше не найти.
– С собой, говоришь? – задумчиво сказал я.
– Соглашайся, Вить!
Я посмотрел в тоскливые глаза притихших «штрафников». Кстати, повар, случайно огребя медаль, уже тихо скрылся с глаз. Но на всякий случай недалеко – вон валенки торчат меж копыт коня.
– Не один я, Саша. Это братья мои. Соратники.
– Так в чём беда?! Такие бравые орлы никогда не помешают. И их берём, – вальяжно махнул рукой Степанов.
Я повернулся к «штрафникам». Кот торопливо пристроился к строю. Морда озабоченная, как у голодного котяры, почуявшего рыбный запах.
– Ребят, это мой ротный. Отличный мужик, замечательный командир, хоть и сыщик. Вы слышали его предложение. Кто со мной?
Все четверо сделали шаг вперёд.
– Брасень, ты хорошо подумал? С краснопёрыми придётся служить.
– Сам говорил, пришло время отринуть прошлое. Ночью все одного цвета, – насупился Брасень.
– Давно бы так. Спасибо за доверие, мужики!
Потом повернулся к Степанову:
– Мы готовы. Когда выдвигаемся?
Санёк совсем пацанским жестом сдвинул шапку на лоб, зачесал затылок. На помощь ему пришёл Кельш.
– Товарищ подполковник, примите, – крикнул он, доставая рюкзак из машины.
Степанов сходил, хромая, принёс рюкзак, тулуп. «Эмка», развернувшись, ушла, увозя Кельша.
– Пришлёт за нами машину. А чтобы нам не скучно было ждать… Эй, повар! Не накормишь внештатного едока?
Пока расстилали тулуп, я наткнулся глазами на красноречивые глаза Брасеня. Кивнул. Брасень тут же ушёл. Увидев его манёвр, за ним последовали и Кот с Иваном. Прохор пробубнил:
– Пойду «Путейский» посмотрю, – тоже ушёл.
Мы с подполковником остались вдвоём.
– Что это они?
– Головы не забивай. Трофеи.
– А! Да, после спирта самый ценимый разменный предмет – немецкий пистолет. Как раз в тыл едем.
– Далеко?
– В Москву, – гоготнул Санёк, разливая коричневый ароматный напиток из бутылки без этикетки по маленьким мельхиоровым стопкам.
– Ставка в Москве? – удивился я. – Как же так? Почти вся Москва под немцем.
– Это верхняя Москва. А подземная – наша. Там, в катакомбах, Ставка.
– Охренеть!
– Давай, Витя, за Сталина. Так и не покинул он столицы. Исключительной мужественности наш вождь.
Я выпил. Тост Степанова ничуть меня не покоробил, не показался он мне ни подхалимством, ни пропагандой. Теперь я и сам, провоевав полгода, готов был за Сталина глотки рвать и жизнь отдать. Вот так-то! Сюда бы всех либерастов и дерьмократов! И-ех! Или его с его командой туда! Торговцев органами бы быстро извели под корень.
Второй тост выпили стоя. И молча. Третий – за Победу. Только после я начал есть.
– Отличный коньяк!
– Кельш подогнал. Сказал, от твоего крестника. Говорит, ты поймёшь.
Я чуть не упал, как только допёр до «крестника» – кавказца. Коньяк-то армянский.
Степанов с любопытством смотрел на меня. Сыщик, что с него взять?! Уже унюхал, всё просчитал.
В это время мимо погнали колонну военнопленных. Мы очень долго провожали её взглядами.
– Надеюсь, привыкнем, – вздохнул Санёк, – почаще бы наблюдать подобное.
– Не скоро, – ответил я набитым ртом.
– В смысле?
– Сегодняшнее отступление – инициатива на местах. Генералы вермахта в растерянности. Их же не часто бьют. Почти никогда. Они оклемаются, огрызаться начнут. Гитлер истерику им закатит – вообще отступать перестанут. А там весна, распутица, война подзавянет. А летом они долбанут.
– Думаешь? Но мы-то уже не те!
– И они тоже. Разом везде буром переть уже не смогут. Где-то в одном направлении, но мощно.
– В каком?
– На севере им ловить нечего. Ну, возьмут они Ленинград и отрежут Мурманск. Нам будет сложнее, но не смертельно. А им что это даст? Ничего. Центр? Они рвались к Москве, к сердцу. Вот, взяли Москву. Почти. Нам это создало множество проблем. Но не убило же! И они извлекут из этого урок. Юг. А вот тут всё очень интересно. Самая сильная наша группировка была на юге, до Киева. Теперь всё здесь. Юг оголён. А там и хлеб, и уголь, и металл, и нефть, и люди, в конце концов. Если они отрежут нас от кавказской нефти, что будет с нашей армией без топлива?
– М-да! Вить, тебе в Генштабе работать надо.
– Там уже мест нет. А что, я согласен! Тепло, светло, не стреляют, кормёжка отличная. Одна беда – волосатой руки у меня нет. Все мои друзья и знакомые – потенциальные герои-смертники. А блат, Саша, главнее Совнаркома!
Степанов смеялся до слёз.
– Да твоим знакомствам только позавидовать! Сам же в самое пекло лезешь!
– Это да! Каюсь, контужен на всю голову.
– А теперь, контуженый ты мой, послушай, как на самом деле будет. Мы окружим здесь, в Подмосковье, лучшие подразделения врага. А как земля подсохнет, подоспеют резервы второй волны, и мы погоним этих мародёров с нашей земли по всем фронтам.
Я смотрел на яростного Степанова, не стал спорить. Пусть так думает. Не, не так – так и надо думать! Моё «пророчество», основанное на послезнании, сильно попахивало пораженчеством. А вот убеждённость Сашки вдохновляла. Поэтому я сказал лишь:
– Дай-то бог, чтобы было по-твоему. Кому ж не хочется их выгнать с нашей земли?
Вернулся Прохор. Уставший, разочарованный. Покачал головой – никого живых не нашёл, полез в подвал. Что он там потерял? А, вон оно что – на улицу полетели вещмешки и телогрейки бойцов роты. Вот и мой мешок вылетел. Я подобрал его, вытряхнул полушубок, накинул на плечи.
– Странный он какой-то, – тихо сказал Степанов.
– Старовер. Сибиряк. Медбрат наш. Оружие в руки не берёт, мухи не обидит, но бесценный соратник. Если бы не он, вообще бы никто не выжил. Представляешь, его с голыми руками на пулемёты отправили. Хорошо, успел перехватить. Вот раненых и таскает. Бывает, по двое за раз.
– А я его увидел, сразу представил с «дегтярём» наперевес. Но и раненых тоже кто-то должен спасать. Если бы не санитары, война бы уже кончилась. Один из госпиталя стоит троих домашних новобранцев, – рассказывал Степанов, задрав голову вверх. Там мелькали ласточками полдюжины самолётов. Тихо и красиво. Кто кого гоняет, непонятно. Вот один отвалил от общей схватки и, потянув за собой дымный след, планировал, крутясь через крыло, к земле.
– Никогда не хотел быть лётчиком? – спросил он меня.
– Я Медведь, – пожал я плечами, – медведи не летают. Даже во сне.
Во сне они косячат, теряют близких и знакомых и умирают.
Вернулась первая партия трофейщиков. Навалили в кучу немецких рюкзаков, портупей, сапог, даже пулемёт с лентой, два автомата с подсумками. Степанов рассмеялся, ткнул пальцем в Брасеня:
– Коронован?
Брасень стиснул зубы, прошипел:
– Это было давно и неправда.
– Не надо отрекаться от заслуженных регалий. Кого попало не коронуют. Но вот то, что назад пути тебе точно не будет, правда. Как называть тебя?
– Брасень.
– Не слышал. Не важно. Честно будешь воевать – честь тебе и почёт. Только с оружием в тыл хода нет.
Мои трофейщики растерялись, с сожалением смотрели на оружие.
– Брасень, продолжай выполнение поставленной задачи. Что-нибудь придумаем, – велел я. – А, кстати, ты помнишь, чем отличается мародёр от бойца Красной Армии?
– Боец Красной Армии трофеи оформляет документально! – доложил Брасень, вытянувшись по-уставному.
– Не забудь об этом.
– Так точно.
Они ушли. Степанов проводил их глазами.
– Собрался с собой тащить?
– Саш, ты уверен, что нас в тылу обеспечат всем необходимым? Сколько заводов и запасов мы потеряли? А перефразируя Ленина, снабжение красноармейца – дело рук самого красноармейца.
Степанов опять рассмеялся, разлил последнее. Подошёл Прохор, сел в сторонке, стал в блокноте вести перепись трофеев. Мы оба не сдержали улыбок.
– Вор безграмотен? – спросил Степанов.
– Зато расторопен. Старшина роты готовый, – ответил я.
Потом пришла полуторка. Меня, пьяного, погрузили в кузов, обложили трофеями, ребята расселись вдоль бортов, Степанов хлопнул дверью кабины. Поехали. Я, как тот старослужащий, мудрый, быстро засыпающий, сразу уснул под негромкие разговоры бывших штрафников.
