Книга: Сегодня – позавчера. Испытание огнем
Назад: Руины столицы (1942 г.) Батальоны просят огня
Дальше: Время собирать камни (1942 г.)

Руины столицы (1942 г.) Гибель штрафной роты

Мы замёрзли раньше, чем немцы решились на атаку. Перебрались все обратно в подвал, расширив лаз. Оставили только двоих в качестве боевого охранения. И два раза успели их сменить, прежде чем дозорные влетели в лаз:
– Ложись!
Обстрел. Дивизия тут же ввязалась в контрбатарейную дуэль. А мы сидели и тряслись. Надо это переждать, переждать, твердил я себе.
– К бою!
Надо же, кричал не я. Но я не против. Я вообще сторонник самоуправления и самоорганизации – до определённого предела. Не до анархии.
Выбежали, побежали на позиции. Пулемётчики – первые. Бойцы помогали раненым.
– Идут!
Ага, я тоже увидел. Сколько же их! А бронетранспортёры за каким хреном на поле боя вытащили?
– Всем замаскироваться! Будем подпускать ближе! Федя! Наводи огонь!
– Уже!
– Без команды не стрелять! Брасень! Раздать все гранаты!
Недолгая суета на нашей позиции не осталась незамеченной. Пули зажужжали густо над головой, звонко били в кирпичи, глухо впивались в землю. Я достал зеркальце в кожаном футляре, наколол на штык-нож, выставил над собой, через него наблюдал за полем боя. Наша артиллерия била хорошо – метко, часто, хорошо прореживая цепи врага, сбивая его с темпа, замедляя.
«Путеец» уже захлёбывался. В зеркальце я видел только, как взрывы сотрясают дом, но кто бил его – не видел.
– Федя, ты видишь, кто убивает Путейца?
– Нет! Наверно, самоходка. А где она, не вижу!
Всё! Последний пулемёт замолчал. Я видел, как серые силуэты нырнули через баррикады в подъезд. Видел две вспышки и поднятую пыль. «Путеец» пал.
– Федя! «Путеец» пал! Закажи салют в их честь по их координатам!
– Понял!
Взрывы заплясали вокруг дома, в его развалинах. Здесь противник залёг. Федя сразу же перенёс огонь в другое место. Правильно, сейчас не сорок пятый. Снаряды не эшелонами считают и даже не боекомплектами, а поштучно.
Пятьдесят метров. Сорок. Тридцать метров.
– Приготовить гранаты! – негромко сказал я, команда побежала по короткой цепи.
– Давай!
Я метнул две гранаты, встал на колени и стал расстреливать фрицев из пулемёта. Два удара опрокинули меня на спину. Опять! Опять я броником схватил пулю! Пулемёт исковеркан другой пулей. Я взвёл последние две гранаты, бросил их в немцев, достал пистолет.
– Отходим к подвалу!
Самое оно! Врага мы уложили мордами в грязь, есть шанс отойти. Побежал. Рядом была позиция Вани Казачка. Он там и лежал, закатив глаза и пуская розовые пузыри. Схватил его за руку, дёрнул, вскинул на плечи, побежал по неглубокому окопу. Справа тарахтел ППШ Кота.
– Кот, отходим!
Я не добежал метров десять. Меня будто кувалдой ударили в руку и в бок и бревном сзади по ногам. Я бросил, падая, Ваню так далеко, как смог. Лишь бы ближе к подвалу. Перевернулся, глянул на ноги – прострелены оба бедра. Отбегался. Дышать тяжело.
Надо мной склонилось лицо Кота.
– Ваню спаси! Приказ! – закричал я ему, плюя кровью в лицо. – В подвал! Феде! Огонь на себя! На себя!
Он схватил меня и попытался волочь. Наивный! Во мне почти сто кило – сам я немаленький, и мокрая зимняя одежда, броник.
– Ваню тащи. Феде скажи – на себя! Приказываю!
Он не реагирует. Тогда я всунул большой палец левой руки в кольцо Ф-1, закреплённой на бронике. Он всё понял, бросил меня.
Я лежал в неглубокой воронке в траншее, прорытой ещё немцами. Не мог даже головы поднять. Мир для меня потухал. Одно желание осталось – рвануть себя вместе с врагами. Но врагов я так и не увидел. Земля начала качаться, надо мной выросло за долю секунды чёрное дерево, тут же рухнуло. Это же разрыв! Федя! Умничка, ты успел!

 

Судьба Голума
(наше время)
Судилище и милосердие
Меня кое-как поставили на ноги, следствие продолжалось. Там следствия-то. Основной герой – мой кум – всё раскрыл по горячим следам. Дело оказалось резонансным. Он молодец, герой, ему светило награждение и повышение. Один косяк был за ним – в одиночку решил брать рецидивиста, на счету которого уже было два трупа. А его (то есть мои, по версии следствия) сообщники ещё и убили одного и ранили другого пэпээсника, что пытались задержать меня. Кума моего сплавили в командировку на Кавказ. А как вернётся, будет ему и повышение в звании, и новая должность.
А вот мне ничего хорошего не светило. Я ушёл в отрицалово – отказывался вообще разговаривать с кем бы то ни было, не то что сотрудничать со следствием. У них и так всё сложится, без моей помощи.
Единственный, кто пробил эту ледяную броню равнодушия – Полкан. Он вытащил меня на следственный эксперимент к тому самому коровнику. Я отказывался что-либо делать, изображал собой статую Лермонтова. Он отослал всех прочь, и когда остались одни, сказал:
– Рассказывай.
Я не пошевелился, никак не изменил положения тела, головы, бровью не повёл. Одними губами прошептал:
– Я не убивал.
– Я знаю. Рассказывай, что успел нарыть. И отомри! Уже можно. Придётся только потом на камеру всё рассказать и показать.
Я стал рассказывать. Всё, что знал. Про типа с запиской и номером машины, Отморозка, кума, торговцев органами. Всё, что знал.
А потом заговорил Полкан:
– Ох, и влип ты, Витя! Ох, и влип! И мы все. Куманёк твой в командировке загнулся уже на второй день. Из граника прямо в окно его кабинета саданули. Этот, с номером, его человек. Его тело уже нашли. Тела этих двоих, что за твоей женой присматривали, тоже нашли. Сын моего друга, которого ты покалечил, а потом его добили, приставил их к ней. Он был краем уха в теме. Как про её медкомиссию узнал, подстраховался. Не был он ни придурком, ни психом, так, придуривался. Да не смотри на меня так, не знаю, было меж ними или нет, я свечку не держал. С его стороны был интерес, с её… Она же у нас видная была. Бог им судья. И тебе. И мне. Мы с его отцом как два осла, дон кихоты, блин, пытались этих мразей в город не пустить. Как видишь, ничего не вышло. Они её оперировали прямо в реанимационной горбольницы. Органы прямым рейсом ушли в Израиль. А тебя как торпеду снарядили. Одноразовый убийца. Отвлекающий манёвр. И со своей задачей ты справился блестяще. Такой ил со дна поднял, что вся крупная рыба незаметно ушла. Но зато привлёк к делу так много глаз, что тут работает аж две пары зачистки. Одну ты имел возможность рассмотреть. Лишние жертвы неизбежны.
– Я сожалею.
– Уже поздно. Всем нам. Они теперь зачищают следы. Прощай. Не удивляйся, если я зарежусь случайно безопасной бритвой.
– Я не знал.
– И я не знал. И что с этим делать, не знаю. Генералы мои из столицы уже не на моей стороне. Я от них получил прямое указание из тебя рядить козла отпущения и концы зачищать. Я был нерасторопен, потому зачищают меня. Давай рассказывай всё на камеру, заканчивай эту историю. Жене своей там привет передавай. Если я успею первым, так и быть, я передам.
Мы крепко пожали друг другу руки.
Через день он застрелил из табельного именного пистолета жену, младшего сына (старший учился в другом городе), собаку, поднялся на крышу своего девятиэтажного дома, встав на край, спиной к улице, выстрелил себе в рот и упал под окна своей квартиры – жил он в ведомственной квартире на первом этаже.
Такова была официальная версия.
Это мне рассказал тот самый хозяин холдинга, гаражи которого я охранял и сына которого я искалечил. Он сидел напротив меня в допросной.
– Я не убивал вашего сына.
– Я знаю. Его убил его охранник. Зря ты его отвязал. Это не важно. Ты всего лишь торпеда.
– Я сожалею. Простите.
– Бог простит.
Мы помолчали. О чём говорить? Я всё сказал, спросить, зачем он здесь, не решался. Решил своими глазами меня увидеть?
– Когда я звонил вам, вы мне обещали, что я труп. Ваше обещание в силе?
Он смотрел на меня выжидательно, потом ответил:
– Зачем?
– Они меня держали в палатах с туберкулёзниками. Открытая форма. Я сгнию заживо. Я им нужен для суда. Видно, фарс будет. Прошу о милосердии.
Он ещё некоторое время смотрел на меня в упор, потом встал, сказал:
– Посмотрим. Если не утону в собственном унитазе.
И ушёл.
Он пьяным уснул за рулём. Влетел в столб. Умер на руках врачей «скорой».
Потом был суд. Судилище. А адвоката мне дали, что стал лепить из меня народного героя, мстителя. По следствию, сын хозяина холдинга убил мою жену, я убил его – вот и всё. Отец парня с горя напился и разбился. Вскрылась его многолетняя дружба с полковником милиции, боясь позора, тот тоже покончил с собой, прихватив семью, чтоб не скучно было.
Я отказался от этого адвоката – я не герой. Я дурак. Дурачина-простофиля. Дали другого – старого, опытного, но давно и безнадёжно пропитого. А вот к нему нареканий нет – сработал четко и очень грамотно. Насколько это было возможно.
В зале суда я видел мать покалеченного мной парня, своих родных, мать, отца, сестру, тещу с тестем. И сына. Он не слушал суда. Не понимал, о чём говорили. Он не отрывал от меня взгляда, и глаза его кричали: «Ты обещал! Ты обещал вернуться! Ты обещал, что всё будет нормально!»
Я не сдержал никаких обещаний. Я сделал настолько всё плохо, насколько было возможно. Я не мог смотреть сыну в глаза.
В зале суда были и ещё глаза, что искали моего взгляда. Перевалочная база. Ну вот на хрена они-то припёрлись?
До зачитывания приговора суд доведён не был. Как известно, суд – дело долгое. Не одного дня дело. Бывает, не одного года. И хотя моё дело двигалось галопом, люди хозяина холдинга успели раньше.
Однажды вечером дверь камеры (меня, как опасного, стали держать в одиночном изоляторе, но только после установления заражения тубиком) скрипнула, открылась, впустив двоих синих от наколок личностей. Я сразу всё понял. Торпеды. Такие же, как и я.
И был благодарен их инициатору.
Я встал, сделал шаг им навстречу, остановился, заложив руки за спину. Мужчина должен принять смерть стоя, глядя прямо ей в глаза. Я кивнул своим убийцам, как хорошим знакомым, они сосредоточенно кивнули в ответ и нанесли удары заточками. Один в печень, другой в шею, вскрывая сонную артерию.
Последнее, что я видел – как лужа моей крови заливает бетонный пол.
Назад: Руины столицы (1942 г.) Батальоны просят огня
Дальше: Время собирать камни (1942 г.)