В этом доме никогда не утихали голоса. Причитала матушка Иттана, недовольная сущими мелочами; громыхал взбешенный по любому пустяку граф Берк-старший. Переговаривались шебутные служанки. Шум, порой оглушающий, был каким-то неправильным, раздражающим. Я всегда считала, что в богатых имениях царит тишина. Ну зачем аристократам суетиться, когда и так все хорошо? Денежки греют карманы, в садах цветут розы, над головой всегда есть крыша, а в очагах горит пламя.

Но они ругались, перекрикивались, куда-то спешили, вызывая головную боль. Иттан не вписывался в их компанию. Он был, как и всегда, молчалив и угрюм. На обедах обходился малозначащими фразами. Не спешил обсудить свежую сплетню за чашечкой чая. Чаще – укрывался со мной в комнате и часами читал книги.

В нашей спальне никогда не повышали голосов.

Сейчас я разлеглась на таком мягком ковре, что ступать боязно – утонешь; сложила руки на животе (служанка по секрету сказала, что будущей графине не пристало лежать на полу, но мне было глубоко плевать), а Иттан уткнулся в очередной занудный магический талмуд. Я их даже читать не могла – рот сводило от зевоты.

– И все-таки… – весело начала. – Оно тебе надо, жениться?

О свадьбе он во всеуслышание заявил за семейным обедом: да, мы женимся, и как можно скорее. Графиня благословила, граф скрипел зубами, но не спорил. А когда я полюбопытствовала, к чему такая спешка, Иттан ответил: нельзя привести в дом женщину и просто так спать с ней в одной комнате. В богатых домах так, видите ли, не принято.

– Надо, – ровно бросил Иттан, не отрываясь от текста. – Всем хорошим мальчикам надлежит когда-нибудь остепениться, рано или поздно. Так почему я не могу заняться этим сейчас?

– Но на мне? – Я повернулась на живот и подперла щеки ладонями. – Я не вписываюсь в образ дамы из высшего общества.

Нет, ну правда же! Такую, как я, можно полюбить (пусть и с натяжкой), но женятся на других – на холеных и правильных, на умных и обворожительных. Меня взялись обучать манерам и этикету и прочим унылым штуковинам. Но, должно быть, обучение не заладилось.

Иначе бы сейчас я не валялась на полу в штанах и мужской рубашке.

– И не должна. Будь той, которую я полюбил.

Закатила глаза.

– Ну а как же все эти короли и высшие маги, советники, какие-то дядьки и тетки, которые презрительно кривят губы, когда видят меня, такую всю неправильную?

– Тая, – он со вздохом отложил книгу, – прошу тебя, учись не замечать никого из этих напыщенных дурней. Общайся с ними ровно, здоровайся, улыбайся. И все. Большего от тебя не требуют.

Звучало настолько скучно, что меня перекосило.

– А если я не хочу? – Я легко вскочила на ноги и подкралась к Иттану сзади. Обхватила его плечи и легонько укусила за шею. – Я с тобой быть хочу, и все тут.

– Тая… – Иттан погладил мои ладони. – Я не всегда буду рядом. Понимаешь?

Прозвучало слишком… легко. Будто на завтрак пригласил или погулять. Что значит «не всегда»? Неужто он помирать собрался?! Нашел время!

Но выказать недовольство мне не позволили. Иттан обернулся и, встряхнув меня, как тряпичную куклу, смял мои губы поцелуем. После потер глаза (как тер раньше, когда потерял зрение) и откинулся на спинку стула.

– Слепнешь? – испугалась я.

Заглянула ему за плечо в книжку. Страницу расчерчивала строгая руна, геометрически правильная, без единой плавности. Я хотела прочитать ее название, но Иттан уже подхватил меня за талию и потащил на кровать. Плюхнул на мягкую перину, а сам примостился на полу, в ногах, как верный пес.

Я вплела пальцы в волосы Иттана. Он затаился, кажется, даже не дышал.

– Слепнешь? – повторила, а у самой горло свело судорогой.

– Нет. Вроде нет, – поправился он, носом утыкаясь мне в колени. – Устал. И мысли всякие дурные в голову лезут.

– Какие? – Стиснула его виски пальцами, словно пытаясь ухватиться за те самые мысли и вышвырнуть их подальше.

– Да всякие. О тебе, обо мне, о нас. О завесах этих и тварях. Затишье ведь не может продолжаться вечно. Когда-нибудь рванет. И не попасть бы в эпицентр взрыва.

Он говорил монотонно – почти бубнил, – но каждое слово хлестало по ушам плетью. Я и сама не спала ночами, ворочалась на роскошных простынях и плотнее прижималась к Иттану. До дрожи боялась неизвестности, но не спешила влезать в будущее. Видела громадную библиотеку в имении, но не брала оттуда книг. Вдруг я разгляжу там неизбежное? Себя или Иттана, окровавленных, изломленных, мертвых?

В дверь опасливо постучались.

– Госпожа Тая? – окликнула служанка. – Графиня спрашивает: не забыли ли вы об ателье?

– О не-ет, – простонала я.

– Помнит! – ответил Иттан громко и добавил мне, щелкая по носу: – Собирайся и не думай о плохом.

– Ты пойдешь со мной?

– Нет уж, выбирать наряды – женское развлечение.

Я не любила верхний город и раньше, когда шлялась по нему без разрешения и рисковала быть вышвырнутой стражниками пинком под зад. Но даже теперь, находясь в статусе невесты графа, я не испытывала к городу ничего, кроме неприязни. Люди смотрели на меня и шептались за спиной. Обсуждали. Охали. Цокали языками. Кто-то без стеснения подходил и спрашивал, точно ли я «та самая бродяжка, в которую влюбился декан светлого факультета?».

«Ах да, бывший декан», – иногда добавляли эти мерзкие женщины и мужчины, натягивая на лица слащавые улыбочки.

Нынче они молчали, потому что меня сопровождала лично графиня Анита Берк. Женщина была разговорчива и улыбчива со всеми, потому пятиминутный путь до ателье растянулся на час. От сочувствующих взглядов присутствие графини, впрочем, не уберегло. На меня все равно косились как на облезлую зверушку, которую любимый мамочкин сын притащил в дом.

Вообще-то любой портной счел бы за честь шить подвенечное платье для невесты Берка и примчался бы в имение по первому зову. Любой, но не самый лучший, как говаривала матушка Иттана.

– Мне и так пришлось кланяться ему в ноги, только бы напроситься на эту неделю! – хвасталась она, а я не понимала: куда так торопиться?

В ателье, забитом тканями и готовыми одежками, нас встретила помощница портного, предложила напитков и сладостей, а получив отказ, начала снимать мерки.

– Какая тощая! – неприкрыто ужасалась эта пухлощекая женщина, поднимая мои руки, ощупывая ребра и обхватывая мерной рулеткой грудь. Я испытание выдерживала героически, а главное – молча.

Графиня же поддакивала:

– И не говорите! Я ее и так кормлю, и этак, и десерт со взбитыми сливочками подношу, и маслице в кашку добавляю. Не толстеет.

– А может, глисты?

«А может, хватит?» – подумала я, но лишь улыбнулась в ответ на озадаченный взгляд помощницы.

Надо мной измывались недолго. Пообещали удивить, поразить и обескуражить.

Честно говоря, даже мне, совершенно неграмотной девице, казалось, что это три значения одного и того же слова.

После помощница предложила графине снять с нее мерки.

– Таким случаем грех не воспользоваться! – подумав, ответила Анита Берк. – Когда еще сам маэстро пошьет мне платье? Деточка, подождешь?

Меня совершенно не грела мысль задержаться в ателье и слушать болтовню ни о чем. Потому изобразила мордашку потоскливее и изрекла, хватаясь за живот:

– Мне с утра совсем нездоровится. Можно, я пойду?

– Ну точно, глисты, – с пониманием дела заключила помощница.

Графиня закивала. Напоследок чмокнула меня в щечку (помощница этот жест отметила и удивленно качнула головой, мол, и не брезгует же целоваться) и вернулась к обсуждению фасона и цвета.

Без сопровождения на улице дышалось гораздо легче, и я никуда не спешила. Брела по булыжным мостовым и любовалась сапожками с блестящими пряжками, которые на ногах смотрелись ну очень хорошо. Гораздо лучше потрепанных и развалившихся прежних ботинок.

Да уж, хорошо быть богатым. Захотел вон ту слойку с повидлом – покупаешь, не считая монет. Понравились бусы из цветного стекла (сестрица Аниты Берк о таких отзывалась пренебрежительно: «дешевая безвкусица», а мне нравилось) – берешь без раздумий. Протягивает тебе малец замызганную ладошку – и ты подаешь ему серебрушку, потому что помнишь, каково голодать неделями и с обидой смотреть на таких вот сытых и довольных взрослых.

Малец серебрушку взял, но не сбежал, а дернул за рукав. Требовательно так дернул.

– Чего тебе? – спросила я.

Парнишка вытянул руку. В кулаке он сжимал клочок бумаги. Я взяла клочок, пригляделась к размытому почерку и кляксам от чернил. Некто писал с ошибками, очень коряво и неумело.

Молышка, тыж недумаеш что я так за просто тебя отдам? Ты пренадлежиш мне.

И я сразу поняла, от кого послание.

– Спасибо, – немеющими губами сказала мальцу.

Тот хихикнул и убежал.

Ладно, бояться нечего. Иттан придумает, как поступить. Он всегда все знает. Он умный и сильный.

Тогда почему руки трясутся, в глазах темнеет, а кожа вспоминает грубые поглаживания Кейбла?

Как же все-таки страшно…