На уличном прилавке были выложены пирожки: с яблоками и бузиной, с потрохами, с капустой. Заветрившиеся за день, подгорелые с бока или недопеченные, выглядели они удручающе. Неудивительно, что эта лавка не пользовалась спросом. А вот завлекательная вывеска, разукрашенная углем и мелом, привлекла взгляд. И слов на ней было много – почти как в книге.

Я вперилась взглядом в текст. Лавочник, тучный и усатый старик, вылез наружу, пригрозил клюкой – именно ей он отгонял мелких воришек от ароматной – но чаще смердящей – выпечки.

– Пошла отсюда, попрошайка! – Потряс кулаком.

– Я просто смотрю, – огрызнулась, сбитая с мысли.

– А нечего смотреть. Иди-иди. Не отпугивай добрых людей своим видом.

Я молча выудила из кармана монету и бросила ее к ногам лавочника. Попробовав серебро на зуб, тот успокоился.

– Что вам упаковать? – елейным голосом спросил он.

– Я просто смотрю, – повторила, уставившись на буквы.

Он пожал плечами и скрылся в глубинах лавки. Я стояла. Читала одно и то же. Выпечка. Свежий хлеб.

Ну же!

Сладкие пироги.

Рулеты.

«Пожалуйста», – думала я, вглядываясь до черных пятен перед глазами.

Нет, вывеска не была книгой, а потому Слова из нее не рождались.

На душе поселилась глухая пустота. Впрочем, а была ли душа? Ту, израненную, истекающую гноем, давно вымыло слезами. И когда слезы кончились, не осталось ничего, за что стоило бы бороться.

Я жила по привычке.

В первые дни после возвращения еще не угасла. Кидалась на Кейбла, молотила по нему кулаками, выла раненым зверем, заклинала сказать, где Иттан.

– Твой дружок ушел, – просто отвечал Кейбл, а в глазах его горела усмешка. – Он на коленях умолял не убивать его, и я был так великодушен, что попросил ребят вывести его наружу. А теперь цыц! – отвешивал легкую оплеуху.

Он был ласков, даже слишком. Не обижал и почти не припоминал произошедшего, но мои чувства к нему окончательно угасли. Не осталось ничего, кроме всепоглощающей ненависти.

– Я тебе не верю, – твердила я, когда Кейбл покидал нору, оставляя меня наедине со своими кошмарами.

Затопленный город существовал как прежде, но я перестала быть его частью. Избегала общения, волком глядела на собратьев. Сбегала ночами, чтобы быть пойманной в очередном переплетении туннелей и приведенной к Кейблу.

– Перестань, – просил он и заискивающе глядел в глаза. – Тая, хватит уже.

– Нет, – упрямо отвечала я.

Отказывалась есть, дни проводила в своей нише, вжавшись в лежанку. Придумывала планы. Осуществляла их.

Пыталась.

Боролась.

Не сдавалась.

Искала Иттана.

Пока одним вечером – или утром, а возможно, и ночью – Кейбл не разорвал тишину моей темницы.

– Деточка, послушай. – Он пригладил мои давно немытые волосы, намотал локон на палец. – Этот парень мертв. Я приказал выбросить его в низины, где его наверняка сожрали подводники. С тех пор о нем ни слуху. Мертв, понимаешь?

– Ясно, – сказала я потухшим голосом.

Я с самого начала знала, что Иттан погиб, – но пока не услышала искреннего признания Кейбла, отказывалась верить в очевидное.

– Ясно, – повторила, когда Кейбл ушел. – Мне все ясно.

Вместе с Иттаном умерла девушка Тая. То существо, которое двигалось, говорило, жило и дышало, не было ей. Копией или оболочкой, но не более.

Я перестала быть Таей.

И ночами, когда звезды усыпали небо над столицей, я выбиралась на поверхность – теперь Кейбл отпускал меня, потому как убежать оболочка была не способна. Ветер бросал в лицо капли дождя. Мелкие и колючие, они резали кожу. Я смотрела вверх и вспоминала.

На крепостной стене никого. Гарнизон спит, разве что в окнах Дома утех мерцают огни лучин.

– Это созвездие воина. – Указательный палец Иттана прочерчивает дорожку из пяти звезд.

– А почему воина? – Я щурюсь.

– Разве не похоже на меч?

– Не похоже, – качаю головой. – Вот ни капельки. Тот, кто придумал, будто звезды напоминают меч, полный кретин.

Иттан фыркает и, вместо того чтобы поспорить, целует меня в макушку.

Я склоняю голову ему на плечо и, деля наше дыхание на двоих, впервые понимаю, что начинаю от него зависеть…

Просто смотрела.

Сухими глазами.

Без слез.

Потому что тот, в ком погас огонь, не способен чувствовать.

– Найди мне книгу, – в минуты общения с Кейблом просила я, почесывая кожу рук, как подсевший на запретные травы человек. – Любую. Я хочу читать.

– Книгу? – Кейбл непонимающе склонял голову. – Что за дурость? Кому нужны книги, когда жрать нечего?

Он отказывал раз за разом, но я не прекращала просить. И, слоняясь по верхнему городу с футляром от скрипки за спиной, высматривала прохожих с книгами. Мало ли кто-то пронесет одну – тогда можно будет выхватить ее и сбежать. Я быстрая и юркая, меня не догонит стража. Увы, книги были слишком драгоценны, чтобы таскать их по улицам.

Повсюду мерещился знакомый голос. Хорошо поставленный, чуть хрипловатый. Но я приучила себя не оборачиваться, даже если очень хотелось. Даже если казалось, что надежда есть.

Я безостановочно искала иные способы увидеть Слова.

Как, например, с вывеской у хлебной лавки. Но та была бесполезна. Неживая, пустая. В ней не водилось Слов.

Я пошла прочь, спрятав кулаки в карманах. Злая донельзя, шмыгнула в канализационный туннель, пробежала десяток поворотов и развилок. И остановилась перед обрывом, ведущим во тьму низин. Там, несколькими метрами ниже, существовали подводники. Иногда, в полной тиши, можно было расслышать шлепанье их лап и гортанные звуки, издаваемые клыкастыми ртами. Не голоса, но попытки общаться.

Я сделала шажок к краю и представила, как полечу с обрыва.

Там, внизу, бросили Иттана.

Мне пора воссоединиться с ним. Я так соскучилась по его голосу.

Улыбнулась, расставила руки в стороны подобно крыльям.

– Эй, ты чего? – Рыжий, как всегда, явившийся в самый неподходящий момент, дернул меня за косу. – Совсем рехнулась, а?

– Отвали! – Я оттолкнула назойливого парня.

– Тебя Кейбл ищет. – Тот опасливо глянул в темноту низин. – У него какой-то важный подарок. Потребовал, чтоб ты явилась немедленно. Иначе он с меня шкуру спустит.

Рыжий смачно сплюнул вниз и вслушался, как плевок разбивается о воду. Потер ладонь о ладонь.

– Ну, пошли, – поторопил он.

Я в последний раз посмотрела на обрыв, но желание спрыгнуть исчезло. Одно дело – парить как птица; другое – сброситься под истошные вопли Рыжего. Придется ненадолго отложить последний полет.

Но завтра я вернусь.

Кейбл восседал во главе обеденного стола общей залы, упиваясь пивом. Кисловатый запах осел в воздухе. Я чихнула, потерла нос.

– Держи, – сказал он небрежно, сделав взмах рукой. – Мне пришлось выложить за нее кругленькую сумму.

К ногам что-то бухнулось. Я опустила взгляд. И сердце перестало биться. В груди кольнуло.

Книга!

Потрепанная, но книга. Страницы взбухли от влаги, многие буквы размылись. Не страшно. Пусть такая, главное – она есть.

Я прижала ее к груди, оберегая от всего мира, а Кейбл усмехнулся.

– Как дитя малое.

Когда долгий день кончился, я забралась в свою нору и села, скрестив ноги, вдохнула аромат страниц.

– Простите, что оставила вас, – шептала крохотным буквам.

Палец водил по размытым строкам, губы шевелились. Слова прыгали, недовольные тем, что я их бросила. Они отказывались идти к той, которая на долгие месяцы забыла о чтении. Скакали между поплывших строчек.

Я захлопнула книгу, когда догорела последняя лучина. Прижала ладони к лицу с такой силой, что перед глазами поплыли разноцветные пятна. Закушенная губа кровоточила.

Да как же так?! Почему книга молчит?

Все зря… Я дневала и ночевала в библиотеке гарнизона, тратила драгоценное время, которое могла провести с Иттаном, а теперь так глупо разучилась читать.

Мне ведь безразлична судьба всего мира; важен лишь один ответ. «Да» или «нет» – и все. Малая просьба. Всего один вопрос, но от которого зависит абсолютно все.

Я снова раскрыла книгу, и корешок хрустнул – с такой яростью согнула его.

– Всего одно Слово, – процедила я, впиваясь в страницы ногтями. – Да или нет?

Буквы испуганно мерцали, угасая и надуваясь от собственной значимости.

– Да или нет?! – Я встряхнула книгу, надеясь, что непослушные буквы выпадут из той.

Секунда перетекла в минуту, а та струйкой воды стекла по стене. Обрушилась на пол, разбившись на десятки капель.

Под их звон книга недовольно выплюнула Слово.

– Да, – прочитала я.

Заточенные в отмершей душе слезы градом покатились по щекам.