11

Квартира господина Земирли располагалась на третьем этаже добротного дома на улице Истикляль. За дверью открывался длинный коридор, где вдоль стен от пола до потолка громоздились стопки старинных книг.

Огюз Земирли был одет во фланелевые брюки, белую рубашку, шелковый халат и носил сразу две пары очков. Одни чудесным образом держались у него на лбу, другие сидели на носу. Огюз Земирли менял их в зависимости от того, читал он или смотрел вдаль. Его лицо было гладко выбрито, не считая парочки седых волосков на кончике подбородка, ускользнувших от бритвы цирюльника.

Он пригласил посетителей в гостиную, обставленную французской и старинной турецкой мебелью, потом удалился в кухню и вернулся в сопровождении пышнотелой женщины. Она налила чай и поставила перед гостями восточные сладости. Господин Земирли поблагодарил ее, и она ушла.

— Это моя кухарка, — сказал хозяин, — она бесподобно печет, угощайтесь.

Долдри не заставил себя упрашивать.

— Так вы, значит, дочка Кёмерта Эджзаджи? — спросил Земирли.

— Нет, сэр, фамилия моего отца Пендлбери, — ответила Алиса, огорченно глянув на Долдри.

— Пендлбери? Кажется, он мне не говорил… Конечно, может быть, память у меня уже не та, — проговорил Земирли.

В свою очередь, Долдри посмотрел на Алису. Видимо, оба задавались вопросом, не выжил ли из ума хозяин дома. Долдри начал злиться на Джана за то, что тот привел их сюда, и еще больше за то, что внушил Алисе надежду узнать что-то о родителях.

— Здесь никто не называл его Пендлбери, — снова заговорил г-н Земирли, — особенно в то время, мы звали его Кёмерт Эджзаджи.

— Это значит «щедрый аптекарь», — перевел Джан.

— Так это был ваш отец? — спросил хозяин.

— Очень возможно, сэр. Мой отец действительно был аптекарем и добрым человеком.

— Я хорошо его помню, и вашу матушку тоже — с характером была женщина! Они вместе работали в университете. Идите за мной, — пригласил г-н Земирли, с трудом вставая с кресла.

Он подошел к окну и указал на квартиру во втором этаже дома напротив. Алиса прочла надпись «Квартал Румели» на дощечке над подъездом.

— В консульстве мне сказали, что они жили на третьем этаже.

— А я вам говорю, они жили там, — настаивал господин Земирли, указывая на окна второго. — Можете верить вашему консульству, но они снимали квартиру у моей тетки. Видите, там, слева, у них была гостиная, а следующее окно — спальня. Кухня выходила во двор, как у всех в доме. Давайте сядем, нога болит. Кстати, благодаря ей я и познакомился с вашими родителями. Сейчас вам все расскажу. Я был молод и, как все мальчишки, после уроков любил прокатиться на трамвае зайцем…

Выражение вполне соответствовало смыслу, ибо для того, чтобы прокатиться на трамвае бесплатно, нужно было запрыгнуть на ходу на подножку вагона, затем оседлать заднюю сцепку. Но однажды из-за дождя Огюз поскользнулся и попал под трамвай, который протащил его несколько метров. Хирурги старались как могли, зашивая раны, и еле-еле спасли ногу от ампутации. Огюза не взяли в армию, и теперь в дождливые дни у него всегда болела нога.

— Лекарства стоили дорого, — рассказывал господин Земирли, — слишком дорого, чтобы покупать в аптеке. Ваш отец приносил их из больницы и давал мне, а заодно и всем нуждавшимся в округе. Что и говорить, во время войны он помог многим из тех, кому было необходимо лечение. Ваши родители устроили у себя в квартире что-то вроде подпольного госпиталя. Когда они возвращались из университетской больницы, ваша мама ухаживала за больными и делала перевязки. А ваш отец раздавал лекарства, которые мог достать, или те, которые делал сам. Зимой, когда дети простужались, очередь из мам и бабушек тянулась до самой улицы. Власти, конечно, знали об этом, но, поскольку ваши родители не брали денег и приносили людям пользу, полицейские закрывали на это глаза. У них самих были дети, которые ходили лечиться в ту квартиру. Я не знал ни одного полицейского, который осмелился бы показаться жене на глаза, если бы арестовал ваших родителей, а поскольку у меня была бурная юность, то я познакомился со всеми полицейскими в округе. Если мне не изменяет память, ваши родители прожили здесь почти два года. Но однажды ваш отец раздал больным лекарства с большим запасом, а на следующий день ваши родители исчезли. Моя тетка прождала два месяца, прежде чем осмелилась открыть дверь запасным ключом и посмотреть, что же произошло. Квартира была в образцовом порядке, все тарелки и приборы на месте. На столе она нашла деньги за жилье и письмо, где объяснялось, что они уехали в Англию. Эти несколько строк, написанные рукой вашего отца, стали огромным облегчением для всех жителей, которые боялись за Кёмерта Эджзаджи и его жену, как, впрочем, и для полицейских, потому что мы подозревали, что они виновны в исчезновении аптекаря и его жены. Знаете, тридцать пять лет прошло, но всякий раз, идя в аптеку за лекарством, чтобы утихомирить боль в этой чертовой ноге, я задираю голову, и мне кажется, что в окне на втором этаже я вот-вот увижу улыбающееся лицо Кёмерта Эджзаджи. Так что можете представить, каково мне сейчас видеть перед собой его дочь.

Алиса увидела, как увлажнились глаза старика за толстыми стеклами очков, и сама расплакалась, не в силах больше сдержаться.

Джан и Долдри тоже неожиданно для себя разволновались. Г-н Земирли достал платок и вытер кончик носа. Он снова налил всем чаю.

— Выпьем в память о щедром аптекаре и его супруге.

Все встали и чокнулись стаканами… с мятным чаем.

— А я? — спросила Алиса. — Меня вы помните?

— Нет, я вас ни разу не видел, по крайней мере я этого не помню. Не буду вас обманывать, хотя искушение велико. Сколько вам было лет?

— Пять.

— Тогда все ясно. Ваши родители работали, а вы наверняка ходили в школу.

— Вполне логично, — заметил Долдри.

— В какую именно, как вы думаете? — спросила Алиса.

— А вы сами совсем не помните? — спросил г-н Земирли.

— Ни малейших воспоминаний. Огромная черная дыра до нашего возвращения в Лондон.

— Ах, возраст наших первых воспоминаний! Они ведь, знаете, ко всем приходят в разное время. Одни помнят больше, другие меньше. Да и настоящие ли это воспоминания, или они состоят из чужих рассказов? Лично я совсем не помню себя до семи лет, а может, даже до восьми. Когда я говорил об этом матери, она возмущалась и говорила: «Все эти годы я о тебе заботилась, а ты ничего не помнишь?» Но вы спрашивали про школу. Ваши родители наверняка отдали вас в школу Святого Михаила, это недалеко отсюда, к тому же там преподавали английский. Эта школа очень известная и со строгими правилами. Их документы наверняка в образцовом порядке. Загляните туда.

У господина Земирли вдруг сделался очень усталый вид. Джан кашлянул, давая понять, что пора уходить. Алиса встала и поблагодарила старика за гостеприимство. Огюз Земирли прижал руку к сердцу.

— Ваши родители были не только скромными, но и храбрыми, они вели себя как герои. Я счастлив узнать, что они добрались до своей родины целыми и невредимыми, и тем более счастлив, что мне выпала честь познакомиться с их дочерью. Если они ничего не рассказывали вам о своей жизни в Турции, то только из скромности. Поживите в Стамбуле подольше, и вы поймете, о чем я говорю. Выбирай правильный путь, Кёмерт Эджзаджи'нин Кызы.

«Дочь щедрого аптекаря», перевел Джан, когда они вышли на улицу.

Идти в школу Святого Михаила было уже поздно. Джан собирался отправиться туда утром, чтобы договориться о встрече.

Алиса и Долдри поужинали в ресторане отеля. За столом они говорили мало. Долдри не нарушал молчания Алисы. Время от времени он пытался ее развеселить, рассказывая пикантные истории из своей молодости, но Алиса слушала рассеянно и улыбалась из вежливости.

Когда они прощались в коридоре, Долдри заметил, что у них есть все основания радоваться, ибо Огюз Земирли наверняка третий, если не четвертый человек в цепочке встреч, которые предсказала гадалка из Брайтона.

Алиса закрыла дверь в комнату и немного погодя села за письменный стол.

Она проснулась на рассвете, взглянула на занимавшийся день в серебристо-серых бликах Босфора, и ей не захотелось больше оставаться в номере.

Ресторан отеля был еще пуст. Официанты в ливреях с обшитыми галуном эполетами заканчивали расставлять приборы. Алиса выбрала столик в уголке. Взяла вчерашнюю газету, оставленную кем-то на сервировочном столике. Она сидела одна в ресторане роскошного отеля в Стамбуле, читала лондонские новости, но постепенно ее мысли устремились к Примроуз-хилл, и газета выскользнула из рук.

Ей представилось, как Кэрол идет по Албермарл-стрит до Пикадилли и там садится на автобус. Она прыгает на заднюю подножку и разговаривает с контролером, пытаясь убедить его не компостировать ее билет. Кэрол говорит, что вид у него неважный, а она врач, так что пусть как-нибудь зайдет к ней и проверится. Потом она выходит на остановке у больницы с непробитым билетом в кармане. И так у нее получается почти каждый раз.

Алиса вообразила, как Антон шагает с сумкой через плечо, воротник пальто не застегнут даже в зимние холода, непослушная прядь упала на лоб, а глаза еле видят спросонья. Он идет через двор в мастерскую, садится на табурет у верстака, пересчитывает резаки, поглаживает ручку рубанка и, бросив взгляд на большую стрелку часов, со вздохом принимается за работу.

Она представила, как Сэм входит через заднюю дверь книжного магазина в Кэмдене, снимает плащ и надевает серую блузу. Затем идет в торговый зал и в ожидании посетителей стирает пыль с полок или проверяет товар.

И под конец она подумала об Эдди: наверное, сейчас он лежит на кровати скрестив руки и храпит как трактор. При этой мысли Алиса улыбнулась.

— Не помешаю?

Алиса вздрогнула и подняла голову. Перед ней стоял Долдри.

— Нет, я газету читала.

— Хорошее у вас зрение!

— В каком смысле? — не поняла Алиса.

— В смысле, что газета под столом у ваших ног.

— Мысли были далеко, — призналась девушка.

— И где, если не секрет?

— В разных уголках Лондона.

Долдри обернулся к бару в надежде привлечь внимание официанта.

— Сегодня я поведу вас ужинать в исключительное место, одно из лучших в Стамбуле.

— А мы что-то празднуем?

— В каком-то смысле. Наше путешествие началось в одном из лучших ресторанов Лондона, и я нахожу разумным, чтобы для меня оно завершилось так же.

— Но вы же уезжаете только…

— …тогда, когда вылетает мой самолет!

— Но он же вылетает только…

— Как вы думаете, может, упасть на пол и изобразить припадок, чтобы наконец принесли кофе? Это же уму непостижимо! — воскликнул Долдри, снова перебив Алису.

Он поднял руку и махал ею до тех пор, пока к столику не подошел официант. Долдри заказал завтрак, достойный Гаргантюа, и попросил, чтобы все принесли поскорее, так как он очень голоден.

— Поскольку у нас свободное утро, то как вы относитесь к тому, чтобы сходить на базар? Мне нужно купить маме подарок, и вы меня очень обяжете, если посоветуете что-нибудь. Понятия не имею, что бы могло ей понравиться.

— Может, какое-нибудь украшение?

— Оно ей обязательно не понравится, — ответил Долдри.

— А духи?

— Она пользуется только своими.

— Может, что-нибудь старинное?

— Что, например?

— Шкатулку для украшений. Я видела очень красивые, с инкрустацией из перламутра.

— Можно, но она скажет, что предпочитает английскую деревянную инкрустацию.

— Тогда, может, серебряную посуду?

— Она любит только фарфор.

Алиса наклонилась к Долдри:

— Вам стоило бы остаться еще на несколько дней и написать для нее картину. Например, большой перекресток у Галатского моста.

— Да, было бы очень мило. Я сделаю наброски на память, а по приезде в Лондон начну писать. Так что полотно не придется перевозить.

— Да, — вздохнула Алиса, — можно и так.

— Тогда решено, — сказал Долдри. — Идем гулять к Галатскому мосту.

Покончив с завтраком, Алиса и Долдри сели на трамвай до Каракёя и доехали до моста, который раскинулся над Золотым Рогом до самого Эминёню.

Долдри достал блокнот в обложке из молескина и простой карандаш. Он сделал подробные зарисовки местности, одним штрихом обозначил причал, откуда пароходы уходили на Кадыкёй, набросал стоянку такси, кораблики, державшие путь к островам Мода и берегу Ускюдара, маленькую набережную на другом конце моста, куда причаливали лодки, курсировавшие меж двух берегов, и овальную площадь, где останавливались трамваи из Бебека и Бейоглу. Затем они с Алисой уселись на скамейку.

Листки блокнота один за другим заполнялись карандашными набросками. Теперь Долдри рисовал лица — продавца арбузов за прилавком, чистильщика сапог на деревянном ящике, точильщика, который раскачивал ногой педаль, заставляя вращаться каменный круг. Потом он изобразил тележку, которую тащил вислобрюхий мул, сломанную машину, два колеса на тротуаре и шофера, нырнувшего под капот автомобиля, так что видны были только его зад да ноги.

— Ну вот, — сказал Долдри час спустя, убирая блокнот. — Основное я набросал, остальное у меня в голове. Давайте все-таки сходим на базар — так, на всякий случай.

И они сели в долмуш.

Они до самого обеда гуляли по базару и отчаянно торговались. Алиса купила шкатулку с тончайшим узором из перламутра. Долдри попалось красивое кольцо с лазуритом. Его матери нравился голубой цвет, так что, может, она и будет его носить.

В полдень они съели кебаб и вернулись в отель около часа дня.

В холле сидел мрачный Джан и ждал их.

— Мне грустно, я провалил свою должность.

— Что он там плетет? — пробурчал Долдри Алисе на ухо.

— Что он не справился с работой.

— Да, но это же тарабарщина какая-то, как мне его понимать?

— Это дело привычки, — улыбнулась Алиса.

— Как и обещал, я утром оказался в школе Святого Михаила и там встретился с директором. Он был очень общительный со мной и охотно захотел посмотреть книги. Мы пробежали их класс за классом за те два года, о которых мы говорили. Это было нелегко: почерк старинный и бумага очень пыльная. Мы много чихали, но мы высматривали каждую страницу, не допуская никакого упущения. Увы, наши усилия не были вознаграждены! Ничего! Мы ничего не нашли по фамилии Пендлбери или Эджзаджи. Мы расстались очень разочарованные, и я с грустью сообщаю вам, что вас никогда не было в школе Святого Михаила. Господин директор неоспорим.

— Просто поражаюсь вашему терпению, — прошипел Долдри.

— Попробуйте сказать по-турецки то, что он только что сказал по-английски, тогда посмотрим, кто тут умней, — отвечала Алиса.

— Вы всегда его защищаете!

— Может, я ходила в другую школу? — обратилась Алиса к Джану.

— Именно это я и сказал себе, покидая директора. А раз так, мне пришла мысль организовать список. Сегодня после обеда я нанесу визит в школу «Халкидон» в Кадыкёе и, если ничего не найду, завтра пойду в школу Святого Иосифа, она в том же квартале, а еще есть возможность в школе для девочек в Нишанташи. Вы видите, мы имеем еще много средств перед нами. Было бы преждевременно думать, что мы в проигрыше.

— Учитывая, сколько времени ему предстоит провести в этих школах, может, посоветуете ему заодно взять там уроки английского? Уж от этого он точно не будет «в проигрыше».

— Хватит, Долдри, вас самого надо отправить в школу, вы сущий ребенок.

— Но я хотя бы не строю из себя лучшего переводчика в Стамбуле…

— Да, но у вас мозги как у десятилетнего мальчишки…

— Я же говорил, вы всегда его защищаете! Впрочем, меня это успокаивает. Когда я уеду, вы не будете скучать по мне, вы с ним так чудесно ладите.

— Очень зрелое и мудрое замечание, вы растете в моих глазах.

— Знаете что, вам бы следовало провести день с Джаном, сходить с ним в школу «Халкидон». Кто знает, может, там, на месте, у вас всплывут какие-нибудь воспоминания.

— Вы обиделись? Ну и характер же у вас!

— Ничуть не бывало. Мне надо сделать пару покупок в городе, вам это будет ужасно скучно. Потратим же остаток дня с умом и встретимся за ужином. Кстати, Джан тоже приглашен, если вы не против.

— Вы ревнуете к Джану, Долдри?

— Ну, знаете, дорогуша, это уже просто смешно. Ревновать к Джану? Еще что вы думали! Нет, это надо же было ехать сюда, чтобы выслушивать подобную околесицу!

Долдри назначил Алисе встречу в семь вечера в холле и, сухо попрощавшись, ушел.

За решетчатой стеной с коваными воротами в квадратном дворе тосковала старая смоковница, а под сводами внутренней галереи незаметно ветшали скамейки. Джан постучал в будку привратника и попросил пустить их к директору. Привратник показал, как пройти к секретарю, и снова углубился в свою газету.

Алиса и Джан прошли по длинному коридору, минуя классные комнаты, в каждой из которых сидели прилежные ученики и слушали учителя. Старшая надзирательница привела их в небольшой кабинет и велела подождать.

— Чувствуете запах? — спросила Алиса Джана.

— Нет. Какой?

— Спиртового состава, которым они протирают окна, мела, паркетного воска. Очень детство напоминает.

— Мое детство ничем таким не пахло, мисс Алиса. Мое детство пахло ранними вечерами, людьми, которые возвращались домой понурые, сгорбившись от дневной работы, темнотой немощеных улиц, грязными пригородами, где жила беднота, и у нас не было ни спирта, ни мела, ни паркета. Но я не жалуюсь, мои родители были замечательные люди, не всем моим приятелям так повезло. Обещайте не говорить мистеру Долдри, что мой английский гораздо лучше, чем он думает, — мне так нравится его злить!

— Обещаю. Надо было вам сказать мне.

— Именно это я только что и сделал.

Надзирательница постучала линейкой по столу, призывая к молчанию. Алиса вскочила из-за парты и вытянулась по стойке «смирно». Джан прикрыл рот ладонью, подавив смешок. Вошел директор и пригласил их к себе в кабинет.

Радуясь возможности продемонстрировать хороший английский, директор не обращал внимания на Джана и обращался только к Алисе. Гид подмигнул своей клиентке: в конце концов, главное — результат. Как только Алиса изложила свою просьбу, директор ответил, что в 1915 году в эту школу еще не принимали девочек. Ему очень жаль. Он проводил Алису и Джана до ворот и попрощался, признавшись, что однажды хотел бы посетить Англию. Может, он и совершит это путешествие, когда выйдет на пенсию.

Алиса и Джан отправились в школу Святого Иосифа. Священник, встретивший их, выглядел довольно сурово. Он очень внимательно выслушал Джана, объяснившего цель их визита. Потом встал и начал ходить по кабинету, заложив руки за спину. Подойдя к окну, он увидел во дворе дерущихся школьников.

— И почему они все время дерутся? — вздохнул священник. — По-вашему, насилие свойственно человеческой природе? Надо задать им этот вопрос на уроке. Хорошая тема для домашнего задания, вы не находите? — задумчиво произнес святой отец, не отводя взгляд от окна.

— Возможно, — сказал Джан. — А еще это прекрасный способ заставить их задуматься о своем поведении.

— Я обращался к молодой леди, — заметил священник.

— По-моему, это бесполезно, — ответила Алиса без колебаний. — Это же совершенно ясно: мальчики любят драться, потому что они так устроены. Но чем шире их словарный запас, тем меньше в них агрессии. Грубость — только следствие досады, невозможности выразить гнев словами. Поэтому вместо слов говорят кулаки.

Директор повернулся к Алисе:

— Ответ на отлично. Вам нравилось в школе?

— Особенно вечером, когда уходила домой, — ответила Алиса.

— Так я и думал. У меня нет времени на поиски и слишком мало персонала для этого. Единственное, что я могу вам предложить, — это устроить вас в каком-нибудь классе и предоставить архивные записи, чтобы вы сами их просмотрели. Само собой разумеется, разговаривать во время учебных занятий запрещается. В противном случае мне придется вас удалить.

— Конечно, конечно, — поспешно согласился Джан.

— Я снова обращался к молодой леди, — сказал директор.

Джан опустил голову и стал разглядывать натертый паркет.

— Прекрасно, идите за мной, я вас провожу. Мне нужно найти журналы с записями о поступлении учеников. Вам их принесет привратник. Даю вам времени до шести вечера, так что поторопитесь. До шести — и ни минутой больше, договорились?

— Уверяю вас, все будет в порядке, — сказала Алиса.

— В таком случае идемте, — приказал директор и направился к дверям своего кабинета.

Он пропустил Алису вперед и обернулся к Джану, который так и остался сидеть на стуле.

— Вы собираетесь провести день в моем кабинете или пойдете работать? — холодно осведомился он.

— Я не знал, что на этот раз вы обращаетесь и ко мне тоже, — ответил Джан.

Стены класса до середины были окрашены в серый, а выше — в небесно-голубой. На потолке светили, тихонько потрескивая, неоновые лампы в два ряда. Ученики, большинство из которых отбывали наказание, захихикали, глядя, как Алиса и Джан усаживаются в конце класса. Директор топнул ногой, воцарилась тишина, которая не нарушалась и после его ухода. Вскоре привратник принес две черные папки, перевязанные ленточкой. Он объяснил Джану, что здесь все документы о приеме и исключении учеников, а также годовые отчеты — все сложено по классам.

Страницы были разделены на две колонки, слева — фамилии латинскими буквами, справа — османской письменностью, разновидностью арабского алфавита. Джан водил пальцем по строкам и изучал записи страница за страницей. Когда стрелки часов показывали семнадцать тридцать, Джан захлопнул вторую папку и огорченно посмотрел на Алису.

Они взяли документы и отнесли обратно привратнику. Выходя за ворота школы Святого Иосифа, Алиса обернулась и помахала рукой директору, следившему за ними из окна.

— Как вы узнали, что он смотрит? — спросил Джан, когда они шли по улице.

— В лондонском колледже у нас был такой же директор.

— Завтра нас ждет удача, я уверен, — сказал Джан.

— Что ж, завтра увидим.

Джан проводил Алису в отель.

Долдри заказал столик в «Маркизе», но, подойдя к дверям ресторана, Алиса засомневалась. Чопорный ужин был ей не по душе. Ночь стояла теплая, и она предложила прогуляться вдоль Босфора, вместо того чтобы несколько часов сидеть в шумном прокуренном зале. Если захочется есть, они всегда найдут место, куда зайти. Долдри согласился, у него не было аппетита.

По берегу прохаживались другие гуляющие, трое рыболовов пытали счастье, забрасывая удочки в темную воду, продавец раздавал утренние газеты почти даром, а чистильщик до блеска полировал сапоги какому-то солдату.

— У вас озабоченный вид, — заметила Алиса, глядя на холм Ускюдара на той стороне Босфора.

— Одна мысль не дает мне покоя. Но это пустяки. Как прошел день?

Алиса рассказала про их поиски, которые не увенчались успехом.

— Помните нашу эскападу в Брайтон? — сказал Долдри, зажигая сигарету. — На обратном пути ни вы, ни я не верили ни единому слову гадалки, которая предсказала вам будущее и узрела не менее загадочное пошлое. Вы, конечно, из вежливости никогда не заводили этот разговор, но вы наверняка не раз спрашивали себя, ради чего мы отправились в такую даль и провели сочельник, борясь со снегом и холодом, в машине с плохой печкой, рискуя жизнью на обледенелой дороге. А ведь сколько километров мы преодолели с тех пор! И сколько произошло событий, которые тогда показались бы нам невероятными! Я хочу и дальше во все это верить, Алиса, я хочу думать, что наши усилия были не напрасны. Прекрасный Стамбул уже раскрыл вам столько тайн, о которых вы и не подозревали… Кто знает? Может, через несколько недель вы встретите мужчину, который сделает вас самой счастливой женщиной в мире. И поэтому я должен кое-что вам сказать, нечто такое, отчего я чувствую себя виноватым…

— Но я и так счастлива, Долдри. Благодаря вам я совершила замечательное путешествие. Дома я упорно работала, но исчерпала все вдохновение, а сегодня, опять-таки благодаря вам, моя голова снова полна идей. Мне наплевать, сбудется ли это глупое предсказание. Если честно, мне оно неприятно, оно какое-то пошлое. В нем я предстаю такой, какой себе совсем не нравлюсь, — одинокой женщиной в погоне за несбыточной мечтой. Кстати, я ведь уже встретила мужчину, благодаря которому изменится моя жизнь.

— Правда? И кто же он? — спросил Долдри.

— Парфюмер из Джихангира. Он вдохновил меня на новые планы. В тот раз я была неправа: мне хочется создавать ароматы не только для помещений, но и запахи разных мест, важных в нашей жизни, оставивших след в сердце и судьбе, — мест, куда нам уже не суждено попасть. Вам известно, что память на запахи самая стойкая? Лица тех, кого мы любили, со временем стираются, голоса забываются, но запахи — никогда. Вы же гурман, и стоит вам почувствовать запах еды вашего детства, как оно возродится для вас в мельчайших деталях. В прошлом году один человек, которому в одном из парфюмерных магазинов Кенсингтона понравился созданный мною аромат, узнал мой адрес и пришел ко мне. У него в руках была железная коробка. Он раскрыл ее и показал мне содержимое. Там лежали старая веревка, деревянная игрушка, оловянный солдатик в потертой форме, агатовый шарик, маленький старый флажок. В этой коробке хранилось все его детство. Я спросила, при чем тут я и чего он от меня хочет. Тогда он сказал, что, когда понюхал мои духи, с ним произошло что-то странное. Когда он вернулся домой, ему вдруг захотелось залезть на чердак и найти эти давно забытые сокровища. Он дал мне понюхать эту коробку, а потом спросил, смогу ли я воссоздать этот запах, чтобы больше он никогда не исчез. Я тогда ответила, что это невозможно. Вот глупость-то! И все же после его ухода я записала все запахи, что тогда почувствовала. Ржавчина на крышке, пенька, олово, старая масляная краска, которой был покрашен солдатик, дубовые детали игрушки, пыльный шелк флажка, агатовый шарик. Я спрятала эти записи, не зная хорошенько, что с ними делать. Но теперь знаю. Знаю, как подступиться к этой работе, накопив запас наблюдений, как делаете вы, когда часами рассматриваете перекрестки, и пытаясь сотворить невозможное — воспроизвести запах из десятков субстанций. Вас вдохновляет форма и цвет, а меня слова и запахи. Я собираюсь снова повидаться с парфюмером из Джихангира и попрошу разрешения поработать вместе с ним. Мы обменяемся своими знаниями и секретами. Я хочу научиться воссоздавать исчезнувшие мгновения, будить забытые воспоминания. Знаю, я путано объясняю, но представьте, что вам нужно остаться здесь, а вы скучаете по Лондону. А если у вас будет возможность почувствовать знакомый запах дождя, ведь это многое будет для вас значить! У наших улиц свой особенный запах, утром один, вечером другой. Каждое время года, каждый день, каждая минута нашей жизни имеют свой неповторимый аромат.

— Забавно, но это чистая правда. Я мечтал хотя бы раз снова почувствовать запах кабинета моего отца. Вы правы, когда думаешь об этом, понимаешь, что он был сложнее, чем это казалось. Там, конечно, пахло горящими в камине дровами, табаком его трубки, кожей кресла и еще кожей бювара, которым он постоянно пользовался. Я бы не мог вам описать все, но я еще помню запах ковра перед письменным столом, где я играл, когда был маленьким. Я сидел там часами, устраивая жестокие сражения между отрядами оловянных солдатиков. С красной полоской были наполеоновские солдаты, а с зеленой — наши. От поля боя пахло шерстью и пылью, и от этого запаха мне становилось так спокойно. Не знаю, разбогатеем ли мы на вашей идее — сомневаюсь, что запах ковра или улицы под дождем привлечет широкую клиентуру, — но в этом есть своя поэзия.

— Запах улицы, может, и не привлечет, но запах детства… Я бы сейчас весь Стамбул обошла, чтобы найти флакончик с запахом ранней осени в Гайд-парке. Мне, может, потребуются месяцы, а то и годы, чтобы создать что-то стоящее, достаточно универсальное. Я впервые чувствую удовлетворение от этой профессии, в которой уже начала сомневаться, хотя именно этим я всегда хотела заниматься. Я бесконечно признательна вам и той гадалке за то, что каждый из вас на свой лад заставили меня приехать сюда. А уж в каком смятении я была, узнав о прошлом родителей… Я чувствую растерянность, но вместе с тем и радость, меня наполняют воспоминания, нежность, радость и печаль. В Лондоне, когда я ходила по улице моего детства, то не узнавала ни дома, ни маленьких магазинов, где бывала с мамой, — все исчезло. А теперь я знаю, что есть еще одно место, где я и мои родители были вместе. Запахи улицы Истикляль, камни домов, его трамваи и тысячи других вещей отныне принадлежат мне. И даже если моя память не сохранила следов того времени, я знаю, что оно было. Теперь, когда я засыпаю по вечерам, то думаю не о том, что родителей больше нет, а о том, как они жили здесь. Уверяю вас, Долдри, это для меня много значит.

— Но вы же будете продолжать поиски?

— Да, обязательно. Хотя после вашего отъезда все изменится.

— Очень на это надеюсь! Хотя я и уверен в обратном. Вы прекрасно ладите с Джаном, и, если я иной раз прикидываюсь недовольным, На самом деле я очень рад. Этот тип говорит по-английски не лучше турецкого осла, однако признаю: гид он отменный.

— Вы хотели мне в чем-то признаться. В чем же?

— Наверное, это был какой-нибудь пустяк, я уже и забыл.

— Когда вы уезжаете?

— Скоро.

— Очень скоро?

— Боюсь что так.

Они все шли по набережной. У пристани, от которой отчаливал последний пароходик, Алиса взяла Долдри за руку и спросила:

— Друзьям можно ходить держась за руки?

— Думаю, да, — отвечал Долдри.

— Тогда пройдемся еще немного, если вы не против.

— Да, прекрасная мысль! Пройдемся еще немного, Алиса.