Назад: Часть третья Книга о Гольдманах (1960–1989)

Дальше: Часть пятая Книга о восстановлении (2004–2012)

Часть четвертая
Книга о Драме
(2002–2004)

37

Балтимор,

18 февраля 2002 года

Тетю Аниту мы похоронили на кладбище Форрест-Лейн, через четыре дня после ДТП. Собралась огромная толпа народа. Много незнакомых мне лиц.

В первом ряду стояли дядя Сол с потухшим лицом и Гиллель – мертвенно-бледный, в шоковом состоянии. Он походил на привидение: под глазами синяки, узел галстука сполз на сторону. Я что-то ему говорил, но он как будто ничего не слышал. Я трогал его, но он как будто ничего не чувствовал. Словно под анестезией.

Я смотрел, как гроб опускают в яму, и не верил. Казалось, что это все не взаправду. Что в деревянном гробу, на который мы бросаем комья земли, лежит не тетя Анита, не моя любимая тетя. Я ждал, что она вот-вот приедет и присоединится к нам. Хотел, чтобы она прижала меня к себе, как в детстве, когда я приезжал в Балтимор, а она встречала меня на вокзале и говорила: “Ты мой самый любимый племянник”. Я тогда краснел от счастья.

Тетя Анита умерла мгновенно. Фургон, сбивший ее, не остановился. Никто ничего не видел. Во всяком случае, ничего такого, что могло бы помочь полиции – у нее не было ни единой зацепки. После наезда Вуди бросился к ней, пытался ее оживить, но она уже не дышала. Осознав, что она умерла, он завыл, прижимая ее к себе. Патрик в смятении стоял на тротуаре.

Среди тех, кто стоял у могилы, не было ни Патрика, ни Александры. Патрик не приехал потому, что все произошло у его дома, а Александра – чтобы присутствие кого-то из Невиллов на похоронах не вызвало скандал.

Вуди наблюдал за нами издали, спрятавшись за деревом. Мне сперва показалось, что он не пришел. Все утро я пытался ему дозвониться, но тщетно, его телефон был выключен. Я заметил его силуэт, когда церемония подходила к концу. Узнал его сразу, даже издалека. Гости как раз направлялись к парковке: всех пригласили в дом в Оук-Парке на поминки. Я стал незаметно пробираться в глубь кладбища. Вуди увидел, что я иду к нему, и бросился бежать. Я помчался за ним. Он прибавил ходу, и мне пришлось скакать как полоумному среди могил; ботинки скользили по грязи. Поравнявшись с ним, я хотел схватить его за руку, но потерял равновесие и увлек его за собой. Мы оба повалились на землю и покатились по мокрой жухлой траве.

Он вырывался. Он был несравненно сильнее меня, но я в конце концов уселся на него верхом и схватил его за шиворот:

– Твою мать, Вуди! Хватит уже херней страдать! Ты куда провалился? От тебя три дня ни слуху ни духу. И на звонки не отвечаешь! Я думал, ты умер!

– Лучше бы я умер, Маркус.

– Тебе не стыдно такую чушь нести?

– Это я ее убил!

– Да не убивал ты ее! Это несчастный случай.

– Маркус, оставь меня, пожалуйста!

– Вуди, что случилось в тот вечер? Что ты делал у Патрика?

– Мне надо было с кем-то поговорить. А кроме него, было не с кем. Когда я поднялся к нему в квартиру, то понял, что у него свидание на День святого Валентина. Цветы, шампанское. Уйти он мне не дал, сказал, чтобы я немножко подождал. Я понял, что его гостья спряталась где-то в комнатах, пока я не уйду. Мне сначала это все показалось даже забавным. А потом я увидел на кресле в гостиной ее пиджак. У него в гостях была тетя Анита.

Я не верил своим ушам. Значит, слухи, гулявшие по Оук-Парку, были правдой. Значит, тетя Анита ушла от дяди Сола из-за него.

– Но что такого случилось, что ты понесся к Патрику в одиннадцать часов вечера? Ты не все мне сказал, я же чувствую.

– Поссорился с Гиллелем. Чуть не подрались.

Я никак не мог себе представить, чтобы Вуди с Гиллелем могли поссориться и тем более подраться.

– А из-за чего поссорились?

– Не из-за чего, Маркус. А теперь оставь меня в покое. Мне надо побыть одному.

– Нет, я тебя одного не оставлю. Ты почему мне не позвонил? Почему ты сказал, что тебе не с кем было поговорить, кроме Патрика? Ты же знаешь, я всегда с тобой.

– Ты всегда со мной? Да неужели? Все уже давно не так, Маркус. Мы дали друг другу клятву в Хэмптонах, помнишь? Что мы все отказываемся от Александры. Ты эту клятву нарушил, Маркус, ты предал всех нас. Предпочел Банде девушку. Думаю, в тот вечер ты ее трахал. Всякий раз, когда ты ее трахаешь, всякий раз, когда ты к ней прикасаешься, ты предаешь нас, Маркус.

Я изо всех сил старался делать вид, что ничего не слышу.

– Я тебя не брошу, Вуди.

Он решил избавиться от меня силой. Молниеносным жестом сдавил мне пальцами гортань, перекрыв дыхание. Я покачнулся, он высвободился из моей хватки и встал, оставив меня кашлять на земле.

– Забудь меня, Маркус. Я больше не имею права жить на свете.

Он кинулся бежать, я за ним, но успел лишь увидеть, как он садится в машину с коннектикутскими номерами. Машина быстро скрылась из виду. За рулем была Коллин.

Я вернулся к дому Балтиморов. Кое-как припарковался: вся улица была заставлена автомобилями гостей. Заходить не хотелось. Во-первых, не стоило появляться на людях потным и в перепачканном грязью костюме, но главное, не было никакого желания смотреть на безнадежно одиноких дядю Сола и Гиллеля в окружении сочувствующего люда, всей этой публики, что с набитым ртом повторяет заученные фразы (“Время все лечит…”, “Нам будет ее не хватать…”, “Какая трагедия…”) и немедленно кидается к столу, боясь, что ей не хватит птифуров и десертов.

Я с минуту посидел в машине, глядя на спокойную улицу. В голове теснились воспоминания. И тут появилась черная “феррари” с номерами штата Нью-Йорк: Патрику Невиллу хватило наглости приехать. Он остановился у противоположного тротуара и на миг затаился в машине. Меня он не видел. В конце концов я вылез и в бешенстве направился к нему. Заметив меня, он тоже вышел. Выглядел он ужасно.

– Маркус, – произнес он, – хорошо, что я вижу кого-то, кто…

Я не дал ему закончить фразу и приказал:

– Вон отсюда!

– Маркус, подожди…

– Убирайтесь!

– Маркус, ты не знаешь, что произошло. Позволь я объясню…

– Убирайтесь! – заорал я. – Убирайтесь, нечего вам тут делать!

На шум из дома Балтиморов стали выходить гости. К нам подбежали моя мать с дядей Солом. Вскоре на улице уже толпилась кучка зевак с бокалами в руках и во все глаза таращилась на нас, дабы ни в коем случае не пропустить такую сцену – племянник наказывает любовника тетки. Я натолкнулся на осуждающий взгляд матери, увидел бессильные глаза дяди, и мне стало ужасно стыдно. Патрик попытался объясниться со всеми сразу.

– Это не то, что вы думаете! – повторил он.

Ответом ему были лишь полные презрения взгляды. Он сел в машину и уехал.

Все вернулись в дом, и я с ними. На крыльце призрак Гиллеля, наблюдавший всю сцену, посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

– Надо было набить ему морду.

Я все время просидел на кухне, за стойкой. Рядом плачущая Мария наполняла подносы закусками, а сестры-филиппинки носили туда-сюда чистую посуду. Никогда дом не казался мне таким пустым.

* * *

После похорон мои родители пробыли в Балтиморе два дня, потом им надо было возвращаться в Монклер. Меня обратно в университет не тянуло совсем, и я остался в Балтиморе еще на несколько дней.

Каждый вечер мы разговаривали с Александрой. Чтобы Гиллель меня не застукал, я говорил, что мне нужно в магазин, и брал машину дяди Сола. Покупал себе кофе навынос в ближайшем “Данкин Донатс”, находившемся достаточно далеко от дома, чтобы никто меня не заметил. Ставил машину на парковку, откидывал спинку сиденья и звонил ей.

Один ее голос врачевал мои раны. Разговаривая с ней, я чувствовал себя сильнее и крепче.

– Марки, мне бы так хотелось быть с тобой рядом.

– Знаю.

– Как Гиллель и твой дядя?

– Не очень. Ты отца видела? Он говорил про нашу стычку?

– Не волнуйся, Марки, он прекрасно все понимает. В такие минуты у всех нервы на пределе.

– Он не мог кувыркаться с кем-нибудь другим, а не с моей тетей?

– Марки, он говорит, они с ней были просто друзья.

– Вуди сказал, что там стол был накрыт на святого Валентина.

– Анита хотела с ним поговорить о чем-то очень важном. Это касалось твоего дяди… Ты сколько еще пробудешь в Балтиморе? Мне тебя не хватает…

– Не знаю. До конца недели точно. Мне тебя тоже не хватает.

В доме царил странный покой. Призрак тети Аниты бродил среди нас. Нереальность ситуации была сильнее печали. Мария бессмысленно суетилась, я слышал, как она пеняла себе (“Миссис Гольдман велела тебе постирать занавески”, “Миссис Гольдман была бы тобой недовольна”). Гиллель все время молчал. Большую часть дня он сидел у себя в комнате и глядел в окно. В конце концов я вытащил его пройтись в “Дейри-Шек”. Мы взяли молочные коктейли и выпили прямо у стойки. Потом пошли обратно к дому Балтиморов. Сворачивая на Уиллоуик-роуд, Гиллель сказал:

– Это все отчасти по моей вине.

– Что – все? – спросил я.

– Мамина смерть.

– Не надо так говорить… Это несчастный случай. Чертов несчастный случай.

Но он продолжал:

– Все из-за Банды Гольдманов.

Я не понял, что он имеет в виду.

– Знаешь, по-моему, нам надо попытаться друг друга поддерживать. Вуди тоже не в порядке.

– Так ему и надо.

– Я видел его тогда на кладбище. Он сказал, что вы в тот вечер поссорились…

Гиллель застыл на месте и посмотрел мне прямо в глаза:

– По-твоему, сейчас самое время это обсудить?

Мне хотелось ответить “да”, но я не в силах был даже выдержать его взгляд. Мы молча двинулись к дому.

В тот вечер мы с дядей Солом и Гиллелем поужинали приготовленным Марией жареным цыпленком. За едой никто не произнес ни слова. Наконец Гиллель сказал:

– Завтра я уезжаю. Возвращаюсь в Мэдисон.

Дядя Сол кивнул головой в знак согласия. Я понял, что Гольдманы-из-Балтимора разваливаются. Еще два месяца назад Гиллель с Вуди отлично проводили время в университете Мэдисона, а тетя Анита с дядей Солом были счастливой и бесспорно успешной парой. А теперь тетя Анита умерла, Вуди неизвестно где, Гиллель замкнулся в молчании, а для дяди Сола началась новая жизнь в Оук-Парке. Он решил войти в роль идеального вдовца – мужественного, смирившегося, сильного.

Я пробыл в Балтиморе всю неделю и каждый день наблюдал, как соседи несли ему еду и свои добрые чувства. Видел, как они один за другим шли к дому Балтиморов. Как чудесно обнимались и расцеловывались с ним, взволнованно смотрели на него, трясли ему руку. А потом слышал разговоры в супермаркете, в химчистке, в “Дейри-Шек”: сплетни расползались как тараканы. Он был жалкий рогоносец. А его жена погибла, удирая от любовника, где ее вечером на святого Валентина застукал их приемный почти-сын. Создавалось впечатление, что история смерти Аниты известна всем до мельчайших подробностей. Все всё знали. А еще до меня доносились вполне откровенные намеки:

– А он тоже хорош гусь.

– Нет дыма без огня.

– Мы его с той женщиной видели в ресторане.

Оказалось, что в этой истории замешана еще и какая-то женщина. Некая Кассандра из теннисного клуба Оук-Парка.

Я отправился в теннисный клуб. Долго искать не пришлось: при входе висел стенд с фотографиями и именами тренеров; среди них была женщина привлекательной наружности по имени Кассандра Дэвис. Мне оставалось лишь прикинуться дурачком и пококетничать с одной из секретарш. Выяснилось, что по совершенно случайному совпадению именно она давала частные уроки моему дяде и по еще более случайному совпадению сегодня не вышла на работу по болезни. Я выяснил адрес и решил сходить к ней домой.

Кассандра, как я и подозревал, была вполне здорова. Поняв, что я племянник Сола Гольдмана, она захлопнула дверь у меня перед носом. Но поскольку я барабанил и просил открыть, она крикнула из квартиры:

– Чего ты от меня добиваешься?

– Я просто хочу попытаться понять, что случилось в моей семье.

– Пусть Сол рассказывает, если хочет.

– Вы его любовница?

– Нет. Мы с ним просто однажды поужинали. Но ничего не было. А теперь у него умерла жена, и меня считают шлюхой по вызову.

Я чем дальше, тем меньше понимал, что происходит. Одно было ясно: Сол что-то скрывает. Я не знал, что произошло между Вуди и Гиллелем, не знал, что произошло между дядей Солом и тетей Анитой. И теперь, спустя неделю после похорон тети Аниты, уезжал из Балтимора, так и не получив ответа на свои вопросы. Наутро в день моего отъезда дядя Сол проводил меня до машины.

– Все будет хорошо, правда? – спросил я, крепко обнимая его.

– Все будет хорошо.

Я разжал руки, но он удержал меня за плечи и сказал:

– Марки, я сделал одну нехорошую вещь. Поэтому твоя тетя и ушла.

Выехав из Оук-Парка, оставив позади дядю Сола и Марию, последних обитателей дома моих самых прекрасных детских грез, я надолго задержался на кладбище Форрест-Лейн. Не знаю зачем: то ли хотел побыть с ней рядом, то ли надеялся встретить там Вуди.

Потом я выехал на шоссе и покатил в Монклер. На нашей улице мне стало хорошо. Замок Балтиморов рухнул, зато маленький, но прочный домик Монклеров гордо стоял на своем месте.

Я позвонил Александре и сказал, что приехал. Через час она уже была у моих родителей. Позвонила в дверь, я открыл. И, увидев ее, почувствовал такое облегчение, что все эмоции, которые я сдерживал в последние дни, вырвались наружу, и я разрыдался.

– Марки… – сказала Александра, обнимая меня. – Бедный мой Марки.

38

Нью-Йорк,

лето 2011 года

События, связанные со смертью тети Аниты, отозвались эхом девять лет спустя, в августе 2011 года, когда дядя Сол позвонил мне и попросил съездить посмотреть, как снимают его имя со стадиона университета Мэдисона.

С тех пор как в июне он прогнал меня из своего дома, я жил в Нью-Йорке. Он переехал в Коконат-Гроув пять лет назад, и в этом году я впервые должен был провести лето не у него во Флориде. Как раз тогда у меня и зародилась идея купить там дом: если мне нравится во Флориде, значит, нужно иметь во Флориде свое собственное пристанище. Хорошо бы найти себе дом и спокойно писать – вдали от нью-йоркской суеты, но неподалеку от дяди. До сих пор я исходил из того, что мои приезды доставляют ему удовольствие, но сейчас подумал, что ему, наверно, тоже нужно место, чтобы жить своей жизнью, без племянника на шее. Его вполне можно понять.

Но странное дело: он почти не давал о себе знать. Совершенно на него не похоже. Между нами всегда существовала тесная связь, а после смерти тети Аниты и после Драмы мы сблизились еще больше. Пять лет я регулярно отправлялся на юг по Восточному побережью, чтобы скрасить его одиночество. Почему он вдруг сжег все мосты? Каждый день я задавался вопросом, не допустил ли я какой-то оплошности. Может, это связано с Фейт, управляющей супермаркетом, с которой, как я подозревал, у него роман? Может, он стесняется? Считает, что изменяет жене? Но жена умерла девять лет назад, он в полном праве с кем-то встречаться.

Он прервал свое молчание лишь два месяца спустя, послав меня на стадион в Мэдисоне. Назавтра после того, как его имя оттуда исчезло, у нас состоялся долгий телефонный разговор, и я понял, что именно Мэдисон стал сердцевиной механизма, погубившего Балтиморов. Мэдисон был ядом.

– Дядя Сол, – спросил я его по телефону, – что происходило все эти годы в Мэдисоне? Зачем надо было десять лет спонсировать стадион?

– Затем, что я хотел, чтобы на нем значилось мое имя.

– Но зачем? Это совсем на тебя не похоже.

– Почему ты спрашиваешь? Ты что, собрался наконец написать обо мне книгу?

– Не исключено.

Он рассмеялся:

– Вообще-то, когда Гиллель с Вуди уехали в Мэдисон, это стало началом конца. В первую очередь конца нашей с твоей тетей семьи. Знаешь, мы с ней так любили друг друга…

Дядя в общих чертах рассказал, как он, Гольдман-из-Нью-Джерси, встретил тетю Аниту и рядом с ней сделался Гольдманом-из-Балтимора. Вспомнил, как они познакомились, когда он в конце шестидесятых поехал учиться в Мэриленд. Отец тети Аниты, профессор Хендрикс, преподавал там экономику, и дядя Сол у него учился.

Отношения у них сложились прекрасные, и когда дядя Сол попросил его помочь с одним проектом, профессор Хендрикс охотно согласился.

Имя Сола так часто звучало в семье Хендриксов, что однажды вечером миссис Хендрикс, мать Аниты, даже спросила:

– Да кто же такой этот Сол? Только про него и слышу. Я скоро ревновать к нему буду…

– Сол Гольдман, мой студент, дорогая. Еврей из Нью-Джерси, у его отца фирма по производству медицинского оборудования. Очень мне нравится этот мальчик, далеко пойдет.

Миссис Хендрикс потребовала, чтобы Сола пригласили к ним на ужин; случилось это на следующей неделе, и Анита сразу подпала под обаяние любезного и утонченного юноши.

Чувства Аниты не остались без ответа. Сол, обычно весьма уверенный в себе, при виде нее терялся. Потом он пригласил ее на ужин – раз, другой. Его снова позвали к Хендриксам. Анита была поражена тем впечатлением, какое Сол производил на ее отца. Тот смотрел на него особенным взглядом – как на людей, к которым питал глубочайшее уважение. Сол стал иногда приходить к ним домой на выходных, чтобы поработать над проектом; по его словам, он собирался расширять и развивать компанию своего отца.

В тот день, когда они первый раз поцеловались, шел дождь. Он отвозил ее домой на машине, и они попали под ливень. Он затормозил, немного не доезжая до дома Хендриксов. По крыше машины с грохотом лупили струи дождя, и Сол предложил переждать. “По-моему, это ненадолго”, – заявил он тоном знатока. Через несколько минут дождь хлынул с удвоенной силой. По ветровому стеклу и окнам струились потоки, скрывая их с Анитой от любопытных глаз. Сол погладил ее пальцы, она взяла его за руку, и они поцеловались.

С того дня они целовались по крайней мере один раз в день на протяжении тридцати пяти лет.

Помимо учебы в медицинском институте Анита работала продавщицей в “Дельфино”, довольно известном вашингтонском магазине галстуков. Хозяин его был редкой скотиной. Дядя Сол иногда заходил ее проведать – вернее, заскакивал буквально пулей и только тогда, когда в магазине не было ни единого покупателя. Но хозяин все равно отпускал презрительные замечания и твердил Аните: “Я вам деньги плачу не за то, чтобы вы тут флиртовали”.

И вот дядя Сол, чтобы его позлить, стал покупать галстуки: выходило, что его присутствие в магазине совершенно законно. Входил, делая вид, что они с Анитой незнакомы, бросал ей “Добрый день, мисс” и просил помочь с выбором. Иногда быстро принимал решение и покупал галстук. Но чаще всего долго колебался. Пробовал один, пробовал другой, по три раза перевязывал узел, просил у Аниты прощения за свою медлительность, а та закусывала губу, чтобы не расхохотаться. Хозяин, глядя на весь этот цирк, бесился, но помалкивал: покупателя упускать не хотелось.

Анита умоляла Сола больше не приходить – денег у него и так было мало, а он спускал все на никому не нужные галстуки. Но тот отвечал, что, наоборот, еще никогда не находил своим деньгам лучшего применения. Что он будет хранить эти галстуки всю жизнь. И когда тетя Анита долгие годы спустя предлагала выбросить старые галстуки, висевшие в их большом доме в Балтиморе, он страшно возмущался и говорил, что с каждым у него связано отдельное воспоминание.

Наконец Сол счел, что довел до ума проект перезапуска “Гольдман и К^о”, и решил представить его отцу. Накануне поездки в Нью-Джерси он отрепетировал перед Анитой свои доводы – хотел убедиться, что все пройдет отлично. Но назавтра Макс Гольдман не захотел даже слушать о расширении компании. Сол получил отказ в рассмотрении дела, и его это страшно уязвило. Вернувшись в Мэриленд, он даже не осмелился рассказать отцу Аниты, что его послали куда подальше.

Профессор Хендрикс был убежденным борцом за гражданские права. Сол сочувствовал его борьбе, хоть и не был активистом. Иногда он ходил вместе с ним куда-нибудь на собрание или на демонстрацию, главным образом потому, что видел в этом способ отблагодарить его за помощь в подготовке своего проекта. Но вскоре обнаружил, что может извлечь из этого пользу совсем иного толка.

В то время всю страну охватили протестные настроения; демонстрации шли почти везде – против войны, против расовой сегрегации, против правительства. Студенты из всех университетов организовывали автобусные поездки в разные штаты, дабы увеличить число протестующих, и Сол, не имея ни денег, ни поддержки отца для финансирования своих идей по развитию “Гольдман и К^о”, получил благодаря демонстрациям возможность бесплатно разъезжать по стране и изучать спрос от имени семейного предприятия.

Географический охват его перемещений менялся в зависимости от протестного движения. Волнения в Кентском университете, студенческие забастовки против Никсона. Он тщательно готовился к каждой поездке и организовывал встречи с администрацией больниц, с оптовиками, с перевозчиками. Оказавшись на месте, он в суматохе выбирался из толпы и исчезал. Застегивал рубашку, приводил в порядок костюм, откалывал антивоенные значки, повязывал галстук и отправлялся на встречи. Представлялся директором по развитию “Гольдман и К^о”, небольшой фирмы-производителя медицинского оборудования из Нью-Джерси. И пытался понять, каковы потребности в разных регионах, чего ждут и чем недовольны больницы и врачи, в какую щель может просочиться “Гольдман и К^о”. Может, нужны быстрые поставки? Или они заинтересованы в качестве оборудования? В сервисном обслуживании? Надо ли делать склад в каждом городе? Или в каждом штате? Он собирал сведения о помещениях, о зарплатах, о социальных гарантиях служащих. Вернувшись в свою комнатку в кампусе, он складывал исписанные страницы в большую папку и делал разные пометки на карте страны, висевшей у него на стене. В его голове жила одна-единственная мысль: пункт за пунктом подготовить такой проект развития отцовской фирмы, которым тот смог бы только гордиться. Это станет минутой его славы – он превзойдет брата, всеми уважаемого инженера. Станет человеком, обеспечившим устойчивость и долговечность Гольдманов.

Иногда вместе с ним ездила и Анита. Особенно если в демонстрации участвовал ее отец. Она все время шла с ним рядом и отвлекала его, уверяя, что Сол либо отстал на несколько рядов, либо находится во главе демонстрации, с организаторами. Под вечер они встречались в автобусе, и профессор Хендрикс спрашивал:

– Где вы были, Сол, я вас сегодня не видел?

– Такая толпа, профессор Хендрикс, такая толпа…

В 1972 году их борьба достигла пика. Они участвовали во всех мероприятиях: годился и Уотергейт, и равенство женщин, и “Проект Ханиуэлл”, требовавший запрета противопехотных мин. Повод был не важен; главное, что дядя Сол получал прекрасное алиби и продолжал изучать рынки сбыта. На один уикенд они ехали на демонстрацию в Атланту, на следующий участвовали в собрании комитета за права чернокожих, а еще через неделю шли маршем по Вашингтону. Солу почти удалось завязать устойчивые партнерские связи с известнейшими университетскими госпиталями.

Родители Сола знали, что сын вечно носится по горам, по долам, но железно уверовали в официальную версию – что он убежденный борец за гражданские права. Откуда им было знать, как все обстояло на самом деле?

Весной 1973 года дядя Сол вот-вот должен был представить отцу результаты своих невероятных трудов во благо компании: у него были подготовлены партнерские соглашения, которые оставалось только подписать, имелись проверенные потенциальные сотрудники, списки складов, которые предстояло арендовать. А потом случилась эта лишняя демонстрация в Атланте, одним из организаторов которой был профессор Хендрикс. На сей раз Сол с Анитой всю дорогу шли вместе с ним в первых рядах. И это бы не имело никакого значения, не окажись их фото на первой полосе “Тайм”. Из-за этой фотографии и случилась ужасная ссора Макса Гольдмана с сыном. После нее они не перемолвились ни словом в течение двенадцати лет. Достаточно было просто объясниться с дедушкой, но Сол оказался не способен поступиться своей гордостью.

Я прервал телефонный рассказ дяди Сола:

– Значит, ты никогда не был активистом?

– Никогда, Маркус. Я всего лишь пытался расширить “Гольдман и К^о”, чтобы произвести впечатление на отца. Хотел только одного: чтобы он мною гордился. Я чувствовал себя отверженным, униженным. Он все хотел делать по-своему. Сам видишь, куда это нас привело.

После ссоры дядя Сол решил направить свою жизнь в другое русло. Анита училась на врача, а он занялся юриспруденцией.

Потом они поженились. Макс Гольдман на свадьбу не приехал.

Сол вступил в коллегию адвокатов штата Мэриленд. Поскольку Анита получила место терапевта в госпитале Джона Хопкинса, они переехали в Балтимор. Сол изучил торговое право и быстро стал преуспевающим адвокатом. Параллельно он вкладывал деньги в различные предприятия, и всякий раз чрезвычайно удачно.

Они были очень счастливы вместе. Ходили каждую неделю в кино, бездельничали по воскресеньям. Когда у Аниты случался выходной, она заезжала без предупреждения к нему в контору и увозила обедать. Но если видела через стекло, что он слишком занят, с головой ушел в какие-нибудь документы, то ехала в “Стеллу”, ближайший итальянский ресторан. Заказывала навынос пасту и тирамису и передавала через секретаря Солу с запиской:

Тихий ангел пролетел.

С годами “Стелла” стала их любимым балтиморским рестораном. Они подружились с его владельцем, Никколо, дядя Сол давал ему время от времени юридические советы. Вскоре мы с Вуди и Гиллелем тоже станем завсегдатаями “Стеллы”, дядя Сол с тетей Анитой часто водили нас туда.

В первые годы жизни в Балтиморе их счастье омрачала одна-единственная туча – у них никак не получалось завести ребенка. Непонятно почему: все врачи, к которым они обращались, в один голос утверждали, что оба совершенно здоровы. Наконец на восьмом году брака Анита забеременела. В нашу жизнь вошел Гиллель. Что такое была эта задержка – прихоть природы или намек судьбы, подстроившей так, чтобы мы с Гиллелем родились с разницей всего в несколько месяцев?

Я спросил у дяди:

– А какая связь между твоими рассказами и Мэдисоном?

– Дети, Маркус. Дети.

Февраль – май 2002 года

Через три месяца после смерти тети Аниты мы с Гиллелем окончили университет.

Вуди окончательно забросил учебу. Подавленный чувством вины, он нашел убежище у Коллин, в Мэдисоне. Она с бесконечным терпением заботилась о нем. Днем он помогал ей на автозаправке, а вечером мыл посуду в китайском ресторане, чтобы заработать немного денег. Не считая походов в супермаркет, больше он нигде не бывал. Не хотел случайно столкнуться с Гиллелем. Они теперь не разговаривали.

Я же, получив диплом, решил отдать все силы своему первому роману. Для меня начинался трагический и одновременно прекрасный период, завершившийся в 2006 году, когда вышел “Г как Гольдштейн”, мой первый роман, а я получил признание. Мальчик из Монклера, проводивший каникулы в Хэмптонах, превратился в новую звезду американской литературы.

Если вы как-нибудь навестите моих родителей в Монклере, мать наверняка покажет вам “комнату”. Она уже многие годы ничего там не меняет. Я не раз упрашивал ее найти этой комнате лучшее применение, но она и слышать об этом не хочет. Называет ее “музей Марки”. Если вы к ним поедете, она вас туда обязательно отведет. Распахнет дверь и скажет: “Смотрите, вот здесь Маркус писал”. Я не то чтобы собирался снова поселиться у родителей и писать там, но мать сделала мне сюрприз – переоборудовала гостевую комнату.

– Закрой глаза, Марки, и иди за мной, – сказала она в день, когда я вернулся из университета.

Я закрыл глаза и позволил довести себя до порога. Отец был взбудоражен не меньше ее.

– Подожди, пока не открывай, – велела она, увидев, что веки у меня шевельнулись.

Я засмеялся. Наконец она сказала:

– А вот теперь можешь смотреть!

Я обомлел. Гостевая комната, которую я втайне окрестил берлогой, потому что с годами там скопилась куча ненужного хлама, который жалко было выбросить, совершенно преобразилась. Родители все вынесли и все переделали: новые шторы, новый ковер, огромный книжный шкаф у стены, а у окна – письменный стол, за которым работал дедушка, когда стоял во главе фирмы, и который долгое время хранился на складе.

– Добро пожаловать в твой кабинет, – сказала мать, обнимая меня. – Тебе тут будет удобно работать.

Сидя за этим столом, я и написал роман о своих кузенах, “Г как Гольдштейн”, книгу об их загубленной судьбе, книгу, которая на самом деле сложилась у меня лишь после Драмы. Я долго всем давал понять, что на создание первого романа у меня ушло четыре года. Но если кто-то внимательно изучит хронологию, то наверняка заметит, что из нее выпали два года; это давало мне возможность не рассказывать, что я делал с лета 2002-го до дня Драмы, 24 ноября 2004 года.

39

Осень 2002 года

После смерти Аниты меня спасла Александра.

Она стала моим равновесием, моей устойчивостью, моей опорой в жизни. К тому моменту, как я закончил учиться, она уже два года не могла сдвинуться с места со своим продюсером. Спрашивала меня, что ей делать, и я отвечал, что, по-моему, есть только два города, где можно начать успешную музыкальную карьеру: Нью-Йорк и Нэшвилл, штат Теннесси.

– Но я в Нэшвилле никого не знаю, – сказала она.

– Я тем более, – отозвался я.

– Ну так поехали!

И мы вместе отправились в Нэшвилл.

Однажды утром она заехала за мной к моим родителям, в Монклер. Позвонила в дверь, мать открыла и просияла:

– Александра!

– Добрый день, миссис Гольдман.

– Ну что, собрались в дальнюю дорогу?

– Да, миссис Гольдман. Я так рада, что Марки едет со мной.

Думаю, мои родители были в восторге, что я выхожу на простор. До сих пор огромное место в моей жизни занимали Балтиморы. Наверное, пора было оторваться от них.

Мать считала, что это просто безрассудство юности. Что мы пробудем там самое большее месяца два и, устав от своих экспериментов, вернемся назад. Ей и в голову не могло прийти, что произойдет в Теннесси.

Когда мы выехали из Нью-Джерси, Александра спросила:

– Ты вроде не особо печалишься, что не удастся поработать в новом кабинете, Марки?

– Да ладно, у меня еще будет время сесть за роман. И потом, не собираюсь же я всю жизнь оставаться Монклером.

Она улыбнулась:

– А кем ты станешь? Балтимором?

– Думаю, мне хочется стать просто Маркусом Гольдманом.

Так началась моя новая, волшебная жизнь. Ей суждено было продлиться два года и вознести Александру на вершину славы. А еще это стало началом потрясающей жизни вдвоем. Александра каждый месяц получала небольшую сумму благодаря семейному трастовому фонду, основанному ее отцом. У меня были деньги, завещанные дедушкой. Мы сняли маленькую квартирку, ставшую нашим первым домом. Она сочиняла песни, а я, устроившись за кухонным столом, делал первые наброски романа.

Мы не задавались никакими вопросами. Не слишком ли рано нам жить вместе? Способны ли мы вынести вдвоем все опасности, сопряженные с началом карьеры в искусстве? Мы сильно рисковали, все могло обернуться весьма печально. Но наша близость преодолела все. Все беды словно обходили нас стороной.

Жили мы, конечно, небогато, но вместе мечтали, как однажды поселимся в большой квартире в Вест-Виллидже. У нас будет большая терраса, полная цветов. Она станет знаменитой певицей, а я – популярным писателем.

Я уговаривал ее забыть про два года работы с нью-йоркским продюсером: пусть все делает так, как нравится ей. Остальное совершенно неважно.

Она написала новый цикл песен, и я их одобрил. В них снова чувствовался только ей присущий стиль. По моей подсказке она сделала новую аранжировку некоторых своих старых композиций. А параллельно прощупывала реакцию публики, при каждом удобном случае выступая на свободной сцене в барах Нэшвилла. Особенно в одном, в “Найтингейле”: говорили, что там среди посетителей часто сидят продюсеры, ищущие новые таланты. Она каждую неделю ходила туда в надежде, что ее заметят.

Дни длились бесконечно. По вечерам, отыграв в баре, мы без сил шли в любимое круглосуточное кафе-магазин и валились на банкетку. Вымотанные, голодные, но счастливые. Брали себе громадные гамбургеры и, насытившись, оставались посидеть еще. Нам было хорошо. Она говорила: “Расскажи, Марки, расскажи мне, как все однажды будет…”

И я рассказывал, что с нами произойдет.

Рассказывал про успех ее музыки, про турне, на которые невозможно будет достать билеты, про битком набитые стадионы, про тысячи людей, которые придут слушать ее, только ее. Я описывал ее, и она словно вживую стояла на сцене, а до нас доносились овации публики.

Потом я говорил про нас. Про Нью-Йорк, где мы поселимся, и про Флориду, где у нас будет летний дом. Она спрашивала: “А почему во Флориде?” И я отвечал: “Потому что так будет хорошо”.

Обычно в кафе в этот поздний час почти никого не было. Александра брала гитару, прислонялась ко мне и начинала петь. Я закрывал глаза. Мне было хорошо.

Осенью мы нашли одну студию, где нам предложили очень сходную цену, и она записала пробный альбом.

Теперь надо было сделать так, чтобы этот альбом услышали.

Мы обошли все звукозаписывающие компании в городе. Она робко подходила к окошку администратора, держа в руке конверт, в котором лежал записанный на ее средства CD с лучшими песнями. Служащая смотрела на нее тяжелым взглядом, и она, запинаясь, говорила:

– Здравствуйте, меня зовут Александра Невилл, я ищу звукозаписывающую компанию и…

– Пробник у вас есть? – спрашивала администраторша, мерно двигая челюстями и не вынимая изо рта жвачку.

– Э-э… да, вот.

Она протягивала драгоценный конверт, и служащая клала его в пластмассовый ящик у себя за спиной, до краев полный другими дисками.

– Это все? – спрашивала Александра.

– Это все, – весьма нелюбезно отвечала администраторша.

– Вы мне перезвоните?

– Если ваш пробник подойдет, наверное, да.

– Но как я могу быть уверена, что вы вообще его послушаете?

– Видите ли, милочка, в жизни вообще ни в чем нельзя быть уверенным.

Она выходила из здания раздосадованная и садилась в машину, где ее ждал я.

– Говорят, перезвонят, если им понравится, – вздыхала она.

За несколько месяцев не перезвонил никто.

Никто, кроме моих родителей, не знал, чем я занят на самом деле. По официальной версии, я сидел у себя в кабинете в Монклере и писал первый роман.

Проверять было некому.

Правду знал только еще один человек – Патрик Невилл, через Александру. У меня не было сил снова с ним общаться. Этот человек украл у меня тетю.

Только это омрачало картину наших с Александрой отношений. Я не хотел его видеть, боялся, что вцеплюсь ему в горло. Лучше было держаться подальше. Александра иногда говорила:

– Знаешь, насчет папы…

– Не будем об этом. Пусть какое-то время пройдет.

Она не настаивала.

В сущности, единственным человеком, от которого я хотел скрыть правду о нас с Александрой, был Гиллель. Я погряз во лжи и уже не мог из нее выпутаться.

Мы с ним созванивались очень редко, совсем не так, как раньше. Со смертью тети Аниты наши отношения словно сломались. Но связано это было не только с его матерью, здесь было нечто другое, и я не сразу это уловил.

Гиллель посерьезнел. Учился на юридическом факультете – и все. Он утратил свое обаяние. И утратил свое альтер эго: разорвал все связи с Вуди.

Вуди в Мэдисоне начал новую жизнь. Я ему время от времени звонил, но ему нечего было мне рассказать. Я понял, насколько все плохо, когда однажды он сказал мне по телефону: “Ничего особенного. То заправка, то в ресторане работаю. Рутина, чего тут…” Они оба перестали мечтать, оба словно отрешились, перестали жить. Встали в строй.

Раньше они защищали слабых и угнетенных, создали свою садовничью фирму, мечтали о футболе и вечной дружбе. Именно это связывало Банду Гольдманов: мы все были первостатейными мечтателями. И потому были ни на кого не похожи. А теперь только я из нас троих сохранил мечту. Изначальную мечту. Почему мне хотелось стать знаменитым писателем, а не просто писателем? Из-за Балтиморов. Они служили для меня образцом, они стали моими соперниками. Я жаждал лишь одного – превзойти их.

В том же 2002 году мы с родителями поехали в Оук-Парк праздновать День благодарения. Кроме Гиллеля и дяди Сола, едва притронувшихся к угощению, которое приготовила Мария, там больше не было никого.

Все было не так, как прежде.

В ту ночь я никак не мог уснуть. Около двух часов ночи спустился на кухню за бутылкой воды. Увидел свет в кабинете дяди Сола. Пошел туда: он сидел в кресле для чтения и смотрел на свою фотографию с тетей Анитой.

Он заметил меня, и я робко ему кивнул – мне было неудобно прерывать его раздумья.

– Не спится, Маркус?

– Да. Никак не могу заснуть, дядя Сол.

– Тебя что-то мучит?

– Что случилось с тетей Анитой? Почему она от тебя ушла?

– Это неважно.

Он не хотел об этом говорить. Первый раз между мною и Балтиморами возникла неодолимая стена. У них были свои секреты.

Нью-Йорк, август 2011 года

Что произошло с моим дядей, почему он стал на себя непохож? Почему он прогнал меня из дому?

Его голос по телефону показался мне жестким.

Я любил Флориду за то, что она вернула мне дядю Сола. В промежутке между смертью тети Аниты в 2002 году и Драмой в 2004-м ему было от чего погрузиться в глубокую депрессию. Но, переехав в 2006-м в Коконат-Гроув, он преобразился. Во Флориде дядя Сол вновь стал моим любимым дядей. И я пять лет жил с радостью, что опять обрел его.

Но теперь я снова чувствовал, что связь между нами слабеет. Он снова стал тем дядей, который что-то от меня утаивает. У него была тайна – но какая? Может, она как-то связана со стадионом в Мэдисоне? Я продолжал свои телефонные расспросы, и он сказал:

– Ты хочешь знать, почему я спонсировал стадион в Мэдисоне?

– Очень хочу.

– Из-за Патрика Невилла.

– Патрика Невилла? А он здесь при чем?

Я и не подозревал, что отъезд Вуди и Гиллеля в университет так сильно сказался на жизни дяди Сола и тети Аниты. Долгие годы мальчики были смыслом существования Балтиморов. Вся жизнь вертелась вокруг них: расходы на школу, каникулы, внешкольные занятия. Весь их быт строился исходя из нужд детей. Футбольные тренировки, поездки и прогулки, школьные неприятности. Дядя Сол и тетя Анита годами жили ради них и через них.

Но колесо жизни повернулось. В тридцать лет у дяди Сола и тети Аниты была впереди вся жизнь. У них появился Гиллель, они купили огромный дом. Двадцать лет пролетели как единый миг. Не успели они и глазом моргнуть, а Гиллелю, долгожданному сыну, уже пора было отправляться в университет.

В один прекрасный день 1998 года Гиллель и Вуди сели в подаренную дядей Солом машину и уехали из Оук-Парка учиться. Дом, который двадцать лет был полон жизни, внезапно опустел.

Не стало больше школы, домашних заданий, футбольных тренировок, графика платежей. Остался только дом, такой пустой, что голоса в нем отдавались эхом. В нем не стало шума, не стало души.

Тетя Анита возится на кухне, старается баловать мужа. Несмотря на жесткие присутственные часы в больнице, находит время готовить сложные, требующие времени блюда. Но, садясь за стол, они едят молча. Раньше разговор возникал сам собой: Гиллель, Вуди, школа, уроки, футбол. А теперь висит гнетущая тишина.

Они приглашают к себе друзей, ходят на благотворительные вечера – присутствие посторонних спасает их от скуки. Беседы завязываются легче. Но по дороге домой, в машине, они не обмениваются ни словом. Говорят про каких-то людей, но никогда про себя самих. Раньше они были настолько заняты детьми, что не замечали: им больше нечего друг другу сказать.

Они замыкаются в молчании. Но, снова увидев Вуди и Гиллеля, воодушевляются. Ездят к ним, чтобы чем-то себя занять. Вновь радуются всем сердцем, если те на несколько дней возвращаются домой. Тогда все снова деятельны, дом оживает, надо закупить продукты на четверых. А потом дети уезжают, и опять воцаряется тишина.

Понемногу без Гиллеля и Вуди пустота захватила не только дом в Балтиморе, но и весь жизненный цикл тети Аниты и дяди Сола. Все стало иначе. Они изо всех сил старались вести себя как прежде: ездили в Хэмптоны, в “Буэнависту”, в Уистлер. Но без Вуди с Гиллелем все эти счастливые места нагоняли на них тоску.

В довершение всего университет мало-помалу совсем поглотил сыновей. Дяде Солу и тете Аните казалось, что они их теряют. У тех был футбол, университетская газета, лекции. Для родителей времени оставалось все меньше. А когда они наконец встречались, в рассказах постоянно звучало имя Патрика Невилла.

Для дяди это было страшным ударом.

Он стал чувствовать себя не таким значительным, не таким необходимым. У него, главы семьи, советчика, наставника, всемогущего мудреца, почва уходила из-под ног. Над Гиллелем и Вуди нависала тень Патрика Невилла. Сидя в пустыне Оук-Парка, дядя Сол чувствовал, как постепенно отдаляется от детей, а его место занимает Патрик.

Когда Гиллель с Вуди приезжали в Балтимор, они рассказывали, какой Патрик отличный, а когда дядя Сол с тетей Анитой оказывались в Мэдисоне на матчах “Титанов”, они прекрасно видели, что между их детьми и Патриком существует какая-то особая связь. Мои кузены нашли новый образец для подражания – более красивый, более сильный, более богатый.

Всякий раз, как заходил разговор о Патрике, дядя Сол ворчал:

– Да что такого замечательного в этом Невилле?

В Мэдисоне Патрик был на своей территории. Если Вуди с Гиллелем нужна была помощь, они теперь обращались к Патрику. Если перед ними вставали вопросы футбольной карьеры, они снова шли к тому же Патрику.

– Почему они вечно зовут Патрика? – злился дядя Сол. – Мы для них уже ничего не значим? Мы для них недостаточно хороши? Чем он лучше меня, этот чертов Невилл-из-Нью-Йорка?

Так проходит год, потом два. Дядя Сол опускается. Жизнь в Балтиморе его больше не устраивает. Он хочет, чтобы им снова восхищались. Теперь он больше не думает о тете Аните, он думает только о себе. Они вдвоем едут на несколько дней в “Буэнависту” наладить отношения. Но все не так. Ему не хватает сыновей, которые его любят, не хватает племянника Маркуса, который восхищался бы его роскошной квартирой.

Тетя Анита говорит, что счастлива, что они снова вдвоем, у них наконец появилось время для себя. Но это спокойствие не по вкусу дяде Солу. В конце концов она говорит:

– Я скучаю по тебе, Сол. Скажи, что ты опять любишь меня. Скажи то, что говорил тридцать лет назад.

– Дорогая, если ты скучаешь, давай заведем собаку.

Он не замечает, что жена встревожена. Она отлично видит в зеркале, что постарела. Ее неотступно преследуют вопросы: он не обращает на нее внимания потому, что зациклен на Патрике Невилле, или потому, что она его больше не привлекает? Она смотрит в Мэдисоне на двадцатилетних девушек с упругим телом и литыми грудями и чувствует, что завидует им. И даже идет к пластическому хирургу, умоляет помочь ей. Пусть он поднимет ей обвисшую грудь, разгладит морщины, сделает крепкими ягодицы.

Она несчастна. Муж чувствует себя брошенным и заодно бросает и ее. Она готова молить его не отворачиваться от нее из-за того, что она постарела. Пусть он скажет, что не все для них потеряно. Пусть полюбит ее, как раньше, хотя бы в последний раз. Она хочет быть для него желанной. Пусть полюбит ее, как прежде. Как любил в комнатушке в университете Мэриленда, в “Буэнависте”, в Хэмптонах, как любил в первую брачную ночь. Как любил, чтобы сделать ей Гиллеля, как любил на проселочной дороге, на сиденье своего старого “олдсмобиля”, как любил бессчетное количество раз жаркой ночью на их террасе в Балтиморе.

Но Солу не до нее. Он не хочет восстанавливать семью, не хочет вспоминать прошлое. Ему хочется возродиться. При любом удобном случае он отправляется на пробежку по кварталу.

– Ты же никогда в жизни не бегал, – говорит тетя Анита.

– А теперь бегаю.

На ланч он уже не желает есть те блюда, что она приносит ему из “Стеллы”. Не хочет ни пасты, ни пиццы, ест одни салаты без заправки и фрукты. Ставит в гостевой комнате штангу и зеркало на полу. Упражняется каждую свободную секунду. Он худеет, становится более подтянутым, меняет туалетную воду, покупает новую одежду. По вечерам его допоздна задерживают клиенты. Она ждет.

“Прости, у меня был ужин”, “Мне страшно жаль, но придется поехать по делам туда-то и сюда-то”, “Мореходные компании как никогда нуждаются в моих услугах”. И настроение у него внезапно становится отличным.

Она хочет ему нравиться и делает для этого все. Надевает платье, готовит ему ужин, зажигает свечи. Когда он войдет, она бросится ему на шею и поцелует. Она ждет долго. Так долго, что понимает: он больше не вернется. Наконец он звонит и мямлит, что его задержали.

Она хочет ему нравиться и делает для этого все. Идет в гимнастический зал, меняет весь гардероб. Покупает себе кружевные ночные рубашечки и предлагает поиграть, как раньше, – медленно раздеться перед ним. Он отвечает: “Не сегодня, но спасибо”. И оставляет ее одну, совершенно голую.

Кто она такая? Состарившаяся женщина.

Она хочет ему нравиться и делает для этого все. Но он на нее больше не смотрит.

Он снова становится тем Солом, каким был тридцать лет назад: танцует, напевает, он забавный и привлекательный.

Он снова становится тем Солом, которого она так любила. Но теперь он любит не ее.

Ту, кого он любит, зовут Кассандра, она дает в Оук-Парке уроки тенниса. Она красива, она вдвое моложе их. Но больше всего дяде Солу нравится, что, когда он говорит, ее глаза так и сияют. Она смотрит на него так, как раньше смотрели Гиллель и Вуди. На Кассандру он может производить впечатление. Ей он рассказывает про то, как гениально в свое время сыграл на бирже, про дело Доминика Пернелла, про свои подвиги в судах.

Тетя Анита находит эсэмэски от Кассандры. Она видела, как та заходила к дяде Солу в контору с коробками салата и экологически чистых овощей. Однажды вечером он уходит на “ужин с клиентами”. Когда он наконец возвращается домой, тетя Анита ждет, она чувствует ее запах на его коже. И говорит:

– Я хочу уйти от тебя, Сол.

– Уйти? Почему?

– Потому что ты меня обманываешь.

– Я тебя не обманываю.

– Да? А Кассандра?

– С ней я обманываю не тебя. А собственную печаль.

Никто не догадывался, как мучился дядя Сол из-за привязанности Вуди и Гиллеля к Патрику Невиллу все годы их учебы в Мэдисоне.

Когда дядя Сол с тетей Анитой отправлялись туда на матч “Титанов”, они чувствовали себя чужаками. К тому моменту, как они приезжали на стадион, Гиллель уже сидел рядом с Патриком и свободных мест рядом не было. Они усаживались в следующем ряду. После победы в матче они встречали Вуди у выхода из раздевалок; дядя Сол так и светился гордостью и радостью, но его поздравления значили меньше, чем приветствия Патрика Невилла. Мнение Патрика тоже было важнее. Если дядя Сол давал Вуди какой-нибудь совет относительно игры, тот отвечал: “Наверно, ты прав. Спрошу у Патрика, что он думает”. Дядя Сол с тетей Анитой предлагали Вуди и Гиллелю вместе поужинать после матча. Те чаще всего отказывались, ссылаясь на то, что им хочется пойти поесть вместе с остальными игроками. “Конечно, хорошо вам повеселиться!” – говорил дядя Сол. Однажды после матча дядя Сол повел тетю Аниту ужинать в какой-то ресторан в Мэдисоне. Не успев зайти, он остановился как вкопанный и развернулся на выход.

– Что случилось? – спросила тетя Анита.

– Ничего. Я не голоден.

Дядя Сол загородил дверь и попытался не пропустить жену внутрь. Она поняла, что дело неладно, и, заглянув в стеклянную витрину, увидела за столиком в ресторане Вуди, Гиллеля и Патрика.

Однажды Вуди с Гиллелем приезжают в Балтимор на его черной “феррари”. Расстроенный дядя Сол говорит:

– Вот как? Та машина, что я вам купил, недостаточно для вас хороша?

У него создается впечатление, что Патрик его превзошел. Только и разговоров что о его карьере, его успехе, его невероятной квартире в Нью-Йорке, его умопомрачительной зарплате. Нередко они проводят выходные у него, в Нью-Йорке. Патрик становится для обоих мальчиков лучшим другом.

И чем дальше они ходят на матчи “Титанов”, чем чаще Вуди выигрывает, тем больше дядя Сол чувствует себя никому не нужным. Вуди разговаривает о своих возможностях и карьерных планах с Патриком. После матчей он хочет ужинать с Патриком. И несчастный дядя Сол, оставшись в машине наедине с женой, жалуется:

– В конце концов, он только благодаря нам не забросил футбол.

Однажды они все же идут ужинать после матча вместе. Но когда Патрик Невилл втихомолку один оплачивает счет, Сол приходит в бешенство.

– Он что себе думает? Что у меня нет денег сводить ребят в ресторан? Он за кого себя принимает?

Мой дядя Сол повержен.

Он летает бизнес-классом? Патрик Невилл летает на личном самолете.

Машина Патрика стоила годовую зарплату Сола. Его ванные были величиной с их спальни, его спальни – величиной с их гостиную, а его гостиная – величиной с их дом.

Я слушаю в трубке голос дяди Сола. И говорю:

– Ты неправ, дядя Сол. Они оба тебя бесконечно любили и восхищались тобой. Вуди был безмерно благодарен за все, что ты для него сделал. Говорил, что без тебя он оказался бы на улице. Это он попросил написать на его майке “Гольдман”.

– Дело не в том, прав я или нет, Маркус. Я так чувствовал. Никто не может ни контролировать свои чувства, ни себя убедить. Я так чувствовал. Я ревновал, ощущал себя не на высоте. Патрик был Невиллом-из-Нью-Йорка, а мы – всего лишь Гольдманами-из-Балтимора.

– И тогда ты заплатил шесть миллионов долларов за то, чтобы твое имя значилось на стадионе Мэдисона, – говорю я.

– Да. Чтобы мое имя было написано громадными буквами на входе в кампус. Чтобы все меня видели. И, чтобы собрать эти деньги, я сделал огромную глупость. А если все случилось по моей вине? А если моя работа в супермаркете – по сути, кара за мои грехи?

40

2003–2004 годы

Однажды вечером, в начале 2003 года, Александра выступала в “Найтингейле”. Тогда-то и состоялась встреча, которая изменила всю ее жизнь. Спустившись со сцены, она вернулась ко мне за столик. Я наградил ее аплодисментами, поцеловал и собрался было принести ей бокал вина, но тут к нам подошел какой-то человек.

– Очень здорово! – сказал он Александре. – У тебя невероятный талант!

– Спасибо.

– Кто написал эти песни?

– Я, сама.

Он протянул ей руку:

– Меня зовут Эрик Таннер. Я продюсер и ищу певицу, чтобы запустить свой лейбл. Ты та, кого я давно жду.

Говорил Эрик негромко и искренне, совсем непохоже на тех краснобаев, с какими я имел дело до сих пор. Но Александру он слушал всего минут двадцать, а идей накидал уже целый воз. Я решил, что он либо мошенник, либо

псих.

Он вручил нам свою визитку. Мы собрали сведения о нем и убедились, что у нас есть все основания ему не доверять. Он действительно зарегистрировал на свое имя фирму, но, судя по адресу, находилась она у него дома, в пригороде Нэшвилла, и ни с одним певцом он еще не работал. Александра решила не перезванивать. Он сам нас нашел. Каждый вечер приходил в “Найтингейл”, пока не увидел нас снова. Предложил нам выпить по бокалу, и мы уселись за столик в тихом месте.

Добрых двадцать минут он распространялся о том, чем его так поразила Александра и почему он твердо знает, что она станет звездой первой величины.

Рассказал, что работал музыкальным продюсером в крупной компании и недавно уволился. Мечта его жизни – создать собственный лейбл, но ему нужна певица, достойная его устремлений, и Александра – та звезда, которую он давно ждал. Его напор, обаяние, энтузиазм убедили Александру. Когда он умолк, она попросила разрешения переговорить пару минут со мной и отвела меня в сторонку. В ее глазах светилась огромная радость.

– Это он, Марки. Тот, что нужен. Нутром чую. Это он. Тебе он как показался?

– Слушай себя. Если веришь в него – вперед.

Она улыбнулась. Вернулась за столик и сказала Эрику:

– Идет. Давайте будем делать с вами диск.

Они подписали договор на клочке бумаги.

Так началась совершенно невероятная история. Эрик взял нас под свое крыло. У него была жена и двое детей. Мы ужинали у него дома бессчетное количество раз и готовили первый альбом Александры.

Эрик добыл студию, мы прослушали множество местных музыкантов и собрали группу.

Потом были долгие месяцы записи. Александра с Эриком отобрали двенадцать песен, которые должны были войти в альбом, и занялись аранжировкой. Затем началась работа в студии.

В октябре 2003-го, примерно через полтора года после нашего приезда в Нэшвилл, первый диск Александры был наконец готов.

Теперь надо было найти способ донести его до слушателей. В подобных ситуациях существует только один путь: сесть в машину и объездить все радиостанции страны.

Этим мы с Александрой и занялись.

Мы колесили по всей стране с севера на юг и с запада на восток, останавливаясь в каждом городе, и развозили диск по радиостанциям. Главной задачей было уговорить составителей программ пустить ее песни в эфир.

Каждый день все начиналось заново. Новый город, новые люди, которых нужно убеждать. Мы ночевали в дешевых мотелях, и Александра, умаслив персонал, получала разрешение воспользоваться кухней и испечь печенье или пирог для руководства станций. Она писала от руки длинные письма и благодарила всех этих людей за внимание. Без остановки. Каждый вечер, а иногда и по ночам. Я дремал рядом с ней, прикорнув за кухонной стойкой или на уголке стола. Днем я сидел за рулем, а она спала на заднем сиденье. Потом мы приезжали на очередную радиостанцию, и она раздавала диски, письма, печенье, заполоняя все помещение своей свежей, ликующей жизнерадостностью.

В дороге мы внимательно слушали радио на разных каналах. Начало каждой песни заставляло наши сердца колотиться в надежде, что это она. Но нет.

А потом, в апреле, мы как раз садились в машину. Я включил радио, и вдруг мы ее услышали. На одном из каналов звучала ее песня. Я прибавил звук до максимума, и она расплакалась. По ее щекам текли слезы счастья, она прижала меня к себе и подарила долгий, крепкий поцелуй. И сказала, что это все благодаря мне.

Мы уже почти шесть лет были вместе. Шесть лет счастья. Я думал, что нас ничто не может разлучить. Кроме Банды Гольдманов.

* * *

Именно Александра вновь собрала вместе Банду Гольдманов.

Она до сих пор регулярно общалась с Вуди и Гиллелем. И однажды, весной 2004 года, сказала мне:

– Тебе надо поговорить с Гиллелем, он должен знать про нас. Он твой друг, и мой тоже. Друзья друг другу не врут.

Она была права. Я так и сделал.

В начале мая я поехал в Балтимор и рассказал ему все. Когда я умолк, он улыбнулся и бросился мне на шею:

– Я так рад за тебя, Марки.

Меня удивила его реакция.

– Правда? Ты не сердишься?

– Ни капельки.

– Но мы же давали клятву в Хэмптонах…

– Я всегда тобой восхищался, – сказал он.

– Ты что городишь?

– Правду. Я всегда считал тебя красивее, умнее, талантливее. А как все девицы на тебя засматривались, а как мама о тебе говорила после твоих к нам приездов… “Бери пример с Марки”. Я всегда восхищался тобой, Марки. И потом, у тебя офигенные родители. Сам посуди, твоя мать устроила тебе кабинет, чтобы ты стал писателем. А мне отец вечно мозг проедал, чтобы я стал адвокатом, как он. Ну вот, становлюсь. Чтобы отцу сделать приятное. Так всегда и делал. А ты классный парень, Маркус. И вот тому подтверждение: ты сам этого даже не понимаешь.

Я улыбнулся. Я был страшно растроган.

– Хорошо бы нам встретиться с Вуди, – сказал я. – Мне хочется заново создать нашу Банду.

– И мне.

Только когда Банда собралась вместе в “Дейри-Шек”, в Оук-Парке, я осознал, насколько прочен наш с кузенами союз. За прошедший год боль и упреки отошли на задний план, а на первый вышла та братская, могучая и нерушимая дружба, что связывала нас троих. Ничто не могло ее поколебать.

Мы сидели за одним столиком и потягивали молочные коктейли, как в детстве. Гиллель, Вуди и Коллин, Александра и я.

Оказалось, что на самом деле Вуди счастлив с Коллин в Мэдисоне. Она успокоила его, залечила его раны, выстроила его заново. Он сумел пережить смерть тети Аниты.

После “Дейри-Шек” мы все, словно бросая вызов злой судьбе, отправились на кладбище Форрест-Лейн. Александра с Коллин остались поодаль, а мы с Вуди и Гиллелем уселись перед надгробием.

Мы стали мужчинами.

Картина нашей троицы сильно отличалась от той, какую я представлял себе десять лет назад.

Они не стали теми высшими, исключительными людьми, какими виделись мне в мечтах. Не сделались великим футболистом и знаменитым адвокатом. Они не были такими незаурядными, какими мне хотелось их видеть. Но они были моими кузенами, и я любил их больше всего на свете.

В большом доме на Уиллоуик-роуд, в Оук-Парке, жил дядя Сол, уже не тот, каким я его знал. Он стал грустным и одиноким. Но, во всяком случае, я снова обрел и его тоже.

И мне пришло в голову, что, быть может, это я в детстве мечтал вместо них. Что, быть может, это я воспринимал их не такими, какими они были на самом деле. Были ли они и вправду теми необыкновенными людьми, какими я восхищался? Или же просто плодом моего воображения? Может, я был сам себе Балтимором?

Вечер и ночь мы провели все вместе в большом доме Балтиморов, там нашлось место всем. Дядя Сол, принимая нас у себя, был на седьмом небе от счастья.

Около полуночи мы сидели на террасе, у бассейна. Погода стояла очень жаркая. Мы смотрели на звезды. Дядя Сол вышел из дома и уселся с нами.

– Дети, – сказал он, – я тут подумал, что мы могли бы все встретиться здесь на День благодарения.

Какое счастье было слышать его слова! Я вздрогнул от радости, услышав от него “дети”. Закрыл глаза и представил себе нас троих двенадцать лет назад.

Его предложение было встречено одобрительным гвалтом. От одной мысли о будущем застолье на День благодарения мы пришли в восторг. Только бы время поскорее прошло.

Но в тот год Дню благодарения не суждено было состояться.

Спустя два месяца, в начале июля 2004 года, Люк, муж Коллин, вышел из тюрьмы.

Он отбыл наказание.

41

Слух разнесся по городу в ту же секунду, как он показался на улице: Люк вернулся.

Появился он однажды утром и с победным видом обошел террасы всех баров в Мэдисоне.

– Я в завязке, – хихикал он всем встречным и поперечным. – Никого теперь не бью. – И разражался дурацким смехом.

Поселился он у брата, который отвечал за него перед службой надзора, и благодаря своим связям в Мэдисоне немедленно нашел место грузчика в магазине инструментов. В свободное время он целыми днями шатался по городу. Говорил, что соскучился по Мэдисону.

Узнав, что Люк на свободе, Коллин похолодела. Теперь ей нельзя было спокойно ходить по улицам, она могла с ним столкнуться. Вуди тоже было страшно, но он не хотел ей признаваться и пытался ее подбодрить.

– Слушай, Коллин, мы же прекрасно знали, что рано или поздно он выйдет. В любом случае ему запрещено к тебе приближаться, иначе опять в тюряге окажется. Не позволяй ему себя запугать, он именно этого и добивается.

Они изо всех сил старались вести себя так, как будто все нормально. Но Люк был повсюду, и вскоре им пришлось избегать общественных мест. За покупками они ездили в соседний город.

Но ад только начинался.

Первым делом Люк потребовал назад свой дом.

Коллин получила развод, когда он уже сидел в тюрьме, и он решил оспорить раздел имущества. Дом был куплен на его сбережения. Он подал апелляцию на решение суда, по которому он отошел бывшей жене. Нанял адвоката, и тому удалось затянуть процесс. Решение о передаче было отложено до дальнейшего рассмотрения, и дом на время оказался в пользовании своего первоначального владельца – Люка.

Вуди и Коллин пришлось съехать. Дядя Сол направил их к одному адвокату из Нью-Кейнана, чтобы тот их проконсультировал. Адвокат сказал, что это вопрос времени и до конца лета они непременно вернут себе дом.

А пока они снимали убогий домишко на въезде в Мэдисон.

– Это ненадолго, – обещал Коллин Вуди, – скоро мы от него избавимся.

Но Коллин было неспокойно.

Люк снова разъезжал на своем пикапе, который оставил у брата. Всякий раз, как она его видела, у нее все внутри сжималось.

– Что нам делать? – спросила она Вуди.

– Ничего. Ему нас не запугать.

Пикап мерещился ей повсюду. Перед их домом. На парковке супермаркета, куда они теперь ездили. Однажды утром она увидела, что он стоит у автозаправки. Она позвонила в полицию. Но когда приехал брат Люка на патрульной машине, пикап уже исчез.

Она превратилась в сплошной клубок нервов. Вуди по вечерам работал, мыл посуду, и она в тревоге сидела дома одна. Без конца выглядывала в окно, следила за улицей, а из комнаты в комнату ходила с кухонным ножом.

Однажды вечером ей захотелось сходить за мороженым. Сперва она побоялась выйти из дому, но потом решила, что это глупо. Нельзя позволять так себя запугивать.

Мороженое она могла купить на любом перекрестке, но чтобы случайно не столкнуться с ним, поехала в супермаркет в соседнем городе. На обратном пути у нее село колесо. Тридцать три несчастья. Дорога была пустынна, значит, придется менять колесо самой.

Она поставила под машину домкрат и подняла ее. Но открутить колесо ключом ей оказалось не под силу. Болты были завинчены слишком туго.

Она стала ждать, пока кто-нибудь проедет. Вскоре темноту рассекли фары. Она помахала рукой, и машина затормозила. Коллин подошла поближе и вдруг узнала пикап Люка. Она отшатнулась.

– Что так? – спросил он, опустив стекло. – Не хочешь, чтобы я тебе помог?

– Нет, спасибо.

– Отлично. Не хочешь – не надо, насильно мил не будешь. Подожду немножко на случай, если никто не появится.

Он остался на обочине. Прошло десять минут. Никого.

– Ладно, – в конце концов сказала Коллин. – Помоги, пожалуйста.

Люк с улыбкой вылез из машины:

– Как приятно тебе помочь. Знаешь, я свои долги заплатил. Отбыл срок. Я теперь другой человек.

– Я тебе не верю, Люк.

Он поменял Коллин колесо.

– Спасибо, Люк.

– Не за что.

– Люк, у меня вещи в доме остались. Они мне нужны. Я бы хотела их забрать, если ты не против.

Он еле заметно ухмыльнулся и сделал вид, что раздумывает.

– Видишь ли, Коллин, думаю, я твои вещи оставлю себе. Так приятно нюхать твою одежку время от времени. Сразу вспоминаются старые добрые времена. Помнишь, как я тебя высаживал в никуда, а ты шла домой пешком?

– Я не боюсь тебя, Люк.

– А надо бы бояться, Коллин. Надо бы!

Он угрожающе надвинулся на нее. Она бросилась в машину и уехала.

Она приехала в ресторан, где работал Вуди.

– Тебе не надо по вечерам выходить из дому, – сказал он.

– Знаю. Хотела просто в магазин съездить.

Назавтра Вуди пошел в оружейную лавку и купил револьвер.

* * *

Мы были далеко от Мэдисона и от угроз Люка.

В Балтиморе мирно жили Гиллель и дядя Сол.

Песни Александры постепенно начали звучать по всей стране. О ней заговорили, известные группы стали предлагать ей выступать у них на разогреве во время их гастролей по стране. Концерты шли один за другим, она исполняла свои композиции в акустических версиях.

Я сходил на несколько ее концертов. А потом мне пришло время ехать в Монклер. Кабинет ждал меня, и теперь, когда карьера Александры прочно встала на рельсы, пора было приниматься за первый роман, сюжет которого я пока даже не придумал.

* * *

С того вечера Коллин казалось, что пикап Люка снова преследует ее.

На автозаправку ей поступали странные телефонные звонки. Она чувствовала, что за ней следят.

Однажды она даже не осмелилась открыть заправку и сидела, спрятавшись в подсобке. Жить так дальше было невозможно. Пусть Вуди заедет за ней, у него пистолет на поясе. Им надо бежать подальше от Люка, пока не стало еще хуже.

– Завтра мы уезжаем, – сказал ей Вуди. – В Балтимор. Гиллель и Сол нам помогут.

– Только не завтра. Я хочу забрать свои вещи. Они в доме.

– Завтра вечером заберем. А потом прямо оттуда уедем. Уедем навсегда.

Вуди знал, что Люк каждый вечер болтается в одном баре на главной улице.

Назавтра, как он и обещал Коллин, они припарковались у тротуара – в отдалении, чтобы никто их не заметил, – и стали ждать, когда он уйдет.

Около девяти они увидели, как Люк вышел, сел в свой пикап и уехал. Когда он скрылся за поворотом, Вуди вышел из машины.

– Давай скорей! – велел он Коллин. Она попыталась открыть дверь ключом, но у нее не получилось: он сменил замок.

Вуди взял ее за руку и повел за дом. Нашел открытое окно, залез в дом и открыл Коллин заднюю дверь.

– Где твои вещи?

– В подвале.

– Лезь быстро, – велел Вуди. – Еще где-нибудь есть?

– Посмотри в спальне в шкафу.

Вуди бросился туда и взял несколько платьев.

Брат Люка проезжал по улице и притормозил у дома. Окно спальни выходило на улицу. Он заметил Вуди и помчался по направлению к бару.

Вуди сложил вещи в сумку и позвал Коллин:

– Ты готова?

Она не ответила. Он спустился в подвал. Она вытащила все свои вещи.

– Ты все не унесешь, – сказал Вуди. – Бери по минимуму.

Коллин кивнула и начала складывать одежду.

– Пихай все в сумку! – приказал Вуди. – Нечего тут валандаться.

Брат Люка вошел в бар, нашел брата у стойки и прошептал ему на ухо:

– Тот сучонок, Вудро Финн, сейчас у тебя. По-моему, забирает вещи Коллин. Я подумал, что ты захочешь сам с ним разобраться.

Во взгляде Люка вспыхнула ярость. Он положил брату руку на плечо в знак благодарности и кинулся прочь из бара.

– Так, все, уходим! – скомандовал Вуди Коллин, которая набивала одеждой вторую сумку.

Она выпрямилась и подхватила сумки. Одна разорвалась, и ее содержимое вывалилось на пол.

– Плевать! – сказал Вуди.

Они бегом поднялись по лестнице из подвала. В этот момент примчавшийся пулей Люк резко затормозил перед домом и, ринувшись внутрь, столкнулся нос к носу с Вуди и Коллин, которые как раз выходили через заднюю дверь.

– Беги! – крикнул Вуди Коллин и бросился на Люка. Тот ударил его кулаком и локтем в лицо, и Вуди покатился по земле. Люк стал лупить его ногой в живот. Коллин обернулась. Она уже стояла на пороге, но нельзя было бросить Вуди. Она схватила на кухонной стойке нож и занесла над Люком.

– Прекрати, Люк!

– А иначе что? – ухмыльнулся тот. – Убьешь меня?

Он шагнул вперед, она не шевельнулась. Одно едва уловимое движение – и он вывернул ей руку. Она вскрикнула от боли и выронила нож. Он схватил ее за волосы и ударил головой о стену.

Вуди попытался подняться, но Люк выдернул из розетки настольную лампу и швырнул ему в лицо. За лампой последовал приставной столик, которым он его еще и ударил.

Потом он повернулся к Коллин, притянул ее за блузку и начал избивать с криком:

– Я тебя отучу дурочкой прикидываться!

Вуди он из виду не выпускал. Но тому удалось собрать последние силы, вскочить и, бросившись на Люка, нанести ему внезапный удар кулаком. Люк вцепился в Вуди и хотел швырнуть об стол, но Вуди повис на нем, и оба рухнули на пол. После жестокой борьбы Люк сумел схватить Вуди за горло и сжать изо всех сил.

У Вуди перехватило дыхание. За спиной Люка он видел Коллин, распростертую на полу, всю в крови. У него не оставалось выхода. Выгнувшись изо всех сил, он наконец ухватил револьвер, засунутый за резинку штанов. Упер ствол в живот Люка и нажал на гашетку.

Грянул выстрел.

42

Июль 2004 года

В ночь гибели Люка в Мэдисоне никто не спал.

Жители выстроились вдоль полицейских ограждений, чтобы хоть краешком глаза увидеть такое зрелище. По всей улице метались прожекторы полицейских машин. Агенты уголовной полиции штата Коннектикут спешно прибыли из Нью-Кейнана, чтобы вести расследование.

Вуди задержали и доставили в Нью-Кейнан, в отделение полиции штата. Он имел право на один звонок и позвонил дяде Солу.

Тот связался со своим коллегой, адвокатом из Нью-Кейнана, и вместе с Гиллелем немедленно выехал к Вуди. Они добрались в час ночи и смогли с ним поговорить. Раны у него были неглубокие, врачи скорой помощи перевязали его прямо в полиции. Но Коллин отвезли в больницу. Она была избита до полусмерти.

Вуди, совершенно оглушенный, подробно рассказал, что произошло в доме Люка.

– У меня не было выбора. Он бы убил нас обоих.

– Не волнуйся, – успокоил его дядя Сол. – Ты был в состоянии необходимой обороны. Мы тебя быстро отсюда вытащим.

На ночь дядя Сол с Гиллелем поселились в гостинице в Нью-Кейнане. Назавтра Вуди должен был предстать перед судьей. С учетом всех обстоятельств его освободили под залог в сто тысяч долларов, который внес Сол. Суд назначили на 15 октября.

Гиллель сообщил мне о случившемся, и я немедленно выехал в Коннектикут. Вуди было запрещено покидать пределы штата. В Мэдисоне после всего, что произошло, он оставаться не мог.

Мы с Гиллелем нашли ему маленький домик, который сдавали в тихом городке неподалеку. Когда Коллин выписали из больницы, она приехала к нему туда.

* * *

Два с половиной месяца до начала судебного заседания по делу Вуди прошли довольно быстро.

Мы с Гиллелем поочередно приезжали составить ему компанию. Его нельзя было оставлять одного. К счастью, у него была Коллин, нежная и ласковая. Она предупреждала любое его желание. Заботилась о нем. Была для него спасательным кругом.

Но единственным человеком, который по-настоящему на него влиял, оказалась Александра. Я убедился в этом, когда она, в свой черед, приехала к нему в Коннектикут.

С нами Вуди чаще всего помалкивал. Вежливо отвечал на вопросы, старался держаться радушно. Когда ему хотелось побыть одному, уходил на пробежку. Но когда с ним была Александра, он говорил. Он вел себя совсем иначе.

Я понял, что он ее любит. Любит, как и я, всю жизнь, с тех пор, как мы познакомились с ней в 1994 году. Страстно. На него она действовала так же, как на меня. Они вели те же нескончаемые разговоры. Они не раз часами сидели вдвоем на маленькой деревянной террасе перед домом и разговаривали.

Я обходил дом с другой стороны и садился на траву, в уголке, где они не могли меня видеть. И слушал их. Он доверял ей. Раскрывался перед ней, как никогда не раскрывался перед нами.

– Тут все не так, как с тетей Анитой, – говорил он. – К Люку у меня никаких чувств нет. Мне его не жалко, и я не мучаюсь угрызениями совести.

– Это была необходимая самооборона, Вуди, – отозвалась Александра.

Казалось, он не совсем в этом уверен.

– Вообще-то я всегда был буйный. Когда еще маленький был, только и умел, что людей дубасить. Так и с Балтиморами встретился, из-за того, что дрался. Так я с ними и расстанусь.

– Почему расстанешься? Почему ты так говоришь?

– Думаю, меня посадят. По-моему, это конец.

Она брала в ладони его лицо и смотрела ему прямо в глаза:

– Вудро Финн, я тебе запрещаю так говорить.

Подсматривая за этими мгновениями их близости, я ревновал. Она говорила с ним так же, как говорила со мной. Меня она тоже, желая ласково упрекнуть, называла по имени и фамилии. “Маркус Гольдман, перестань валять дурака”. Она так притворялась, что сердится.

Но иногда она сердилась по-настоящему. Ее вспышки гнева случались редко, но были великолепны. Просто неподражаемы. Обнаружив, что я шпионю за их с Вуди разговорами и в придачу ревную, она пришла в ярость.

Устраивать мне сцену в доме ей не хотелось, и она сказала Вуди и Коллин:

– Мы с Маркусом съездим в супермаркет.

Мы сели в арендованную ею машину, отъехали подальше, чтобы нас не было видно, и тут она остановилась и раскричалась:

– Маркус, ты в своем уме? Ты ревнуешь к Вуди?

Я некстати решил поспорить. Сказал, что она к нему слишком внимательна, что называет его по имени и фамилии.

– Маркус, Вуди человека убил. Ты понимаешь, что это значит? Его судить будут. По-моему, ему нужны друзья. А если тебя распирает от всяких идиотских претензий к кузенам, значит, ты им не друг!

Она была права.

Никто, кроме Вуди, не думал, что ему грозит тюрьма. Дядя Сол, несколько раз приезжавший в Коннектикут, чтобы подготовить его защиту, был уверен, что нет.

Только получив доступ к обвинительному заключению, он понял, что положение куда серьезнее, чем ему казалось.

Прокуратура исходила не из презумпции необходимой самообороны. Наоборот, она полагала, что Вуди незаконно проник к Люку, к тому же будучи вооружен. Тем самым можно было считать, что это Люк действовал в пределах необходимой самообороны, желая обуздать Вуди. Коллин же грозило уголовное преследование как соучастнице убийства. Против нее также должны были вскоре возбудить дело.

Безмятежный прежде домик в Коннектикуте охватила паника. Коллин говорила, что ни за что не пойдет в тюрьму.

– Не волнуйся, – твердил ей Вуди. – Тебе бояться нечего. Я тебя уберегу, как ты меня уберегла после смерти Аниты.

До начала процесса мы не понимали, что он имеет в виду. Вуди, ничего не сказав дяде Солу и своему адвокату, заявил, что это он подбил Коллин поехать с ним к Люку. По его словам, она хотела его отговорить, а когда он все-таки проник в дом, пошла за ним, чтобы его увести. А потом появился Люк и набросился на них.

В перерыве адвокат Вуди пытался его урезонить:

– Ты спятил, Вуди! Что на тебя нашло, ты зачем себя оговорил? Зачем я тебя защищаю, если ты все перечеркиваешь?

– Я не хочу, чтобы Коллин посадили в тюрьму!

– Предоставь дело мне, и никто не сядет в тюрьму.

Адвокат Вуди собрал свидетельства жителей Мэдисона и по ним восстановил картину тех смертных мук, которые пережила из-за Люка Коллин. Но прокурор снова выкрутился: Люка убила не Коллин, и вопрос о прежнем насилии в их семье нельзя брать в расчет при определении того, находился ли Вуди в состоянии необходимой самообороны. С точки зрения обвинения, Вуди открыл огонь не для того, чтобы положить конец нападению, как того требует принцип необходимой самообороны. Он проник в дом Люка с оружием. Он с самого начала намеревался с ним покончить.

Суд оборачивался катастрофой. После двухдневных прений уже никто не сомневался, что приговор будет обвинительным. Чтобы избежать слишком сурового наказания, дядя Сол предложил пойти на сделку со следствием: Вуди признает себя виновным в убийстве в обмен на сокращение тюремного срока. Но когда они собрались за закрытыми дверями, чтобы заключить соглашение, прокурор оказался неумолим.

– Меньше пяти лет заключения я не допущу, – заявил он. – Вудро поджидал Люка в его доме и убил его.

– Вы же знаете, что это неправда, – взорвался адвокат Люка.

– Пять лет тюрьмы, – повторил прокурор. – И вы прекрасно знаете, что я делаю вам одолжение. Он бы легко мог получить и десять, и пятнадцать.

Потом дядя Сол, Вуди и его адвокат долго совещались. Во взгляде Вуди мелькала паника: он не хотел садиться в тюрьму.

– Сол, – сказал он моему дяде, – ты же понимаешь, что если я скажу “да”, они на меня в следующую секунду нацепят наручники и посадят на пять лет под замок!

– А если ты скажешь “нет”, то рискуешь провести там большую часть жизни. Через пять лет тебе еще и тридцати не будет. Ты успеешь начать жизнь сначала.

Вуди был раздавлен. Он с самого начала сознавал, что ему грозит, но теперь угроза превращалась в реальность. Он взмолился:

– Сол, попроси их не арестовывать меня сразу. Попроси дать мне несколько дней провести на свободе. Я хочу явиться в тюрьму как свободный человек. Не хочу, чтобы меня сковали, как собаку, прямо в ближайшие четверть часа и зашвырнули в автозак.

Адвокат передал его просьбу прокурору, и тот согласился. Вуди приговорили к пяти годам тюремного заключения с отсрочкой исполнения приговора на неделю: двадцать пятого октября он должен был явиться отбывать срок в исправительное заведение в Чешире, штат Коннектикут.

43

Балтимор, Мэриленд,

24 октября 2004 года

Завтра Вуди посадят в тюрьму. Ближайшие пять лет своей жизни он проведет там.

По дороге из аэропорта Балтимора в Оук-Парк, где прошло мое детство и где мы с ним скоротаем последний его день на свободе, мне уже видится, как он входит в ворота внушительного исправительного заведения в Чешире, штат Коннектикут. Я вижу, как ворота за ним закрываются, как его раздевают, обыскивают. Вижу, как он надевает тюремную робу и его ведут в камеру. Слышу, как за ним захлопываются двери. Он несет одеяло и простыни, а справа и слева идут два тюремщика. Он проходит группу других заключенных, и те разглядывают его.

Завтра Вуди посадят в тюрьму.

Александра едет со мной. Сидит на переднем сиденье и смотрит на меня в упор. Она прекрасно видит, что я погружен в свои мысли. Обнимает меня за шею и очень нежно гладит по голове.

Въехав в Оук-Парк, я сбавляю скорость. Делаю круг по кварталу, где мы были так счастливы – Вуди, Гиллель и я. Мы встречаем патруль Оук-Парка, я делаю им тайный знак. Потом сворачиваю на Уиллоуик-роуд и останавливаюсь у дома Балтиморов. Вуди и Гиллель, мои кузены, мои братья, сидят на ступеньках крыльца. Гиллель держит в руках фотографию, и оба смотрят на нее. Фото нас четверых, сделанное девять лет назад, в день отъезда Александры. Гиллель видит, что мы подъехали, и прячет фотографию в лежащую рядом книгу, чтобы не помялась. Они встают и идут нам навстречу. Мы все долго обнимаемся и целуемся.

До Драмы остается месяц, но мы об этом еще не знаем.

Вуди не имел права находиться в Балтиморе. Суд постановил, что на время отсрочки он не должен покидать пределы штата. Но он счел, что если нельзя провести последний день на свободе там, где ему заблагорассудится, значит, он уже в тюрьме.

Чтобы не проходить контроль, он не полетел самолетом. Гиллель заехал за ним на машине в Коннектикут, и ночью они вернутся обратно. Проведут вместе последнюю бессонную ночь, встретят рассвет, плотно позавтракают оладьями с кленовым сиропом, яичницей и жареной картошкой, а потом, утром, Гиллель отвезет его в тюрьму.

День только начинался. Погода стояла великолепная. Осень раскрасила Оук-Парк в красный и желтый цвет.

Все утро мы провели на крыльце, наслаждаясь теплом. Дядя Сол принес нам кофе и пончики. В полдень он сходил за гамбургерами в один из любимых ресторанов Гиллеля. Мы все пятеро поели на воздухе.

Вуди выглядел безмятежным. Мы говорили о чем угодно, только не о тюрьме. Александра сказала, что наши поездки по радиостанциям по-прежнему приносят плоды: ее песни передают все чаще, а альбом начал продаваться. Она распродала уже несколько десятков тысяч дисков. С каждой неделей он все выше поднимался в рейтингах.

– Как вспомнишь тебя десять лет назад! – улыбнулся Гиллель. – Давала нам концерты у себя в комнате, а теперь, надо же, стоишь на пороге славы.

Он взял книгу и вытащил из нее фото нашей четверки. Мы засмеялись, вспоминая юность.

После обеда мы с Вуди и Гиллелем пошли прогуляться по Оук-Парку. Александра, сославшись на то, что хочет помочь дяде Солу убрать коробки из-под гамбургеров, оставила нас побыть втроем.

Мы бродили по тихим улицам. Команда садовников сметала с аллей опавшие листья, и это напомнило нам времена Скунса.

– Хорошая была штука Банда Гольдманов, – произнес Вуди.

– Она и есть, – ответил я. – Ничто не кончилось. Банда вечна.

– Тюрьма все меняет.

– Не говори так. Мы к тебе все время будем ездить. Дядя Сол говорит, что тебе наверняка скостят срок. Ты скоро выйдешь, и мы будем рядом.

Гиллель кивнул.

Мы обошли квартал и вскоре вернулись к дому Балтиморов. Снова уселись на крыльце. Вуди вдруг сказал мне, что ушел от Коллин. Не хотел обрекать ее на пять лет в комнате для свиданий. В глубине души я подумал, что он просто не любил ее по-настоящему. С ней он чувствовал себя не таким одиноким, но никогда не любил ее так, как любил Александру. Я счел своим долгом поговорить с кузенами о ней:

– Простите, что я вас предал, тайно завел роман с Александрой.

– Ничего ты не предал, – отмахнулся от меня Гиллель.

– Банда Гольдманов вечна, – добавил Вуди.

– Когда ты выйдешь из тюрьмы, Вуд, мы все втроем куда-нибудь поедем. Надолго поедем. Можем даже снять дом в Хэмптонах и провести там все лето. Можем каждое лето вместе снимать дом.

Вуди грустно улыбнулся:

– Маркус, мне надо что-то тебе сказать.

Нас прервал дядя Сол. Он открыл дверь и воскликнул:

– А, вот вы где! Я тут подумал, а не пожарить ли вечером стейки, вы как? Пойду схожу в магазин.

Мы предложили дяде Солу сходить с ним, и Вуди шепнул мне на ухо, что все мне спокойно расскажет попозже.

Мы все отправились в супермаркет Оук-Парка. Нам было очень весело: мы вспоминали, как ходили в магазин с тетей Анитой и она позволяла нам накладывать полную тележку наших любимых продуктов.

Позже я помогал дяде Солу готовить барбекю на террасе у Балтиморов, чтобы дать Вуди и Александре немного побыть вдвоем. Я знал, что для него это важно. Они пошли прогуляться. Думаю, Вуди захотелось взглянуть на баскетбольную площадку Оук-Парка. Гиллель пошел с ними. Я подумал, что, по сути, они были Бандой из Мэдисона. А Бандой Гольдманов были мы трое.

Расстались мы в час ночи.

Вечер мы провели как-то слишком обычно. Как будто то, что должно было случиться через несколько часов, было нереальным.

Сигнал к отъезду подал Гиллель. Им еще предстояло добрых четыре часа провести в пути. Мы обнялись. Я крепко прижал Вуди к себе. Думаю, только тогда мы все и поняли, что происходит. Мы ушли вместе, оставив дядю Сола на крыльце, на ступеньках, где провели весь день. Он плакал.

Мы с Александрой сели во взятую напрокат машину и проводили Гиллеля до границы Оук-Парка. Потом они повернули направо, к трассе I-95, а мы – налево, к центру города; мы там сняли номер в гостинице. Естественно, дядя Сол предлагал остаться у него, но мне не хотелось ночевать в Оук-Парке. Только не в этот вечер. Этот вечер не должен был быть таким, как все. В этот вечер я расставался с Вуди на долгих пять лет.

В машине я пытался представить, какими мы будем через пять лет – Александра, Гиллель и я. Спрашивал себя, что с нами будет 25 октября 2009 года.

* * *

Назавтра мы с Александрой с раннего утра вылетели в Нэшвилл. У нас в тот же день была назначена важная встреча с ее менеджером Эриком Таннером.

Я хотел еще раз поговорить с Вуди перед тем, как он окажется в Чеширской тюрьме. Но никак не мог ему дозвониться. Его телефон был выключен, телефон Гиллеля тоже. Я пытался звонить весь день. Тщетно. Меня охватило нехорошее предчувствие. Я позвонил домой к Балтиморам. Никто не подходит. В конце концов я позвонил дяде Солу на мобильный, но у него были клиенты и он не мог говорить. Я попросил его перезвонить, как только он сможет, но звонок раздался только на следующий день под вечер.

– Маркус? Это дядя Сол.

– Здравствуй, дядя Сол. Как ты…

Он не дал мне договорить:

– Маркус, слушай меня внимательно. Немедленно приезжай в Балтимор. Не надо задавать вопросы. Случилось нечто серьезное.

В трубке гудки. Сперва я думал, что разговор прервался, и сразу перезвонил; он не ответил. Я звонил еще и еще, в конце концов он взял трубку и произнес только:

– Приезжай в Балтимор.

И снова гудки.

44

26 октября 2004 года

Вуди в тюрьму не явился.

Дядя Сол сообщил мне об этом, когда я поздно вечером приехал к нему, вскочив на первый же авиарейс до Балтимора.

Дядя Сол был в панике и очень нервничал. Я никогда его таким не видел.

– То есть как это не явился? – спросил я.

– Он бежал, Маркус. Вуди в бегах.

– А Гиллель?

– Он с ним. Тоже исчез. Уехал позавчера одновременно с вами и до сих пор не вернулся.

По словам дяди Сола, он заподозрил неладное накануне, когда, как и я, убедился, что связаться с Гиллелем и Вуди невозможно. Наутро в дом в Оук-Парке явился сотрудник Службы федеральных маршалов, в задачи которой входит помогать полиции штатов разыскивать беглых преступников. Он долго допрашивал дядю Сола:

– Вам известно, где может находиться Вудро?

– Нет. Откуда мне знать?

– Но накануне назначенной явки в тюрьму он находился здесь. Его видели соседи. Они утверждают это со всей определенностью. Вудро не имел права покидать Коннектикут. Вы адвокат, вы должны это знать.

Дядя Сол понял, что обмануть его не удастся.

– Послушайте, я не стану с вами вилять. Да, Вуди был здесь накануне явки в тюрьму. Он в этом доме вырос, ему хотелось провести здесь последний день перед тем, как отправиться на пять лет гнить в тюрьме. Ничего особо страшного в этом нет. Но где он сейчас, мне неизвестно.

– Кто был с ним? – спросил маршал.

– Друзья. Я не то чтобы очень в курсе. Не хотелось им мешать.

– С ним был ваш сын, Гиллель. Соседи его тоже опознали. Где ваш сын, мистер Гольдман?

– Надо полагать, в университете.

– Разве он живет не здесь?

– Официально – да. На деле его никогда тут нет. Вечно шатается по подружкам. И потом, я много работаю, ухожу с утра и возвращаюсь поздно вечером. Кстати, я сейчас как раз собирался уходить к себе в бюро.

– Мистер Гольдман, если вам будет что-то известно, вы мне сообщите?

– Разумеется.

– Потому что Вудро мы рано или поздно найдем. Как правило, людям от нас не скрыться. И если я вдруг обнаружу, что вы ему так или иначе помогали, вы станете соучастником. Вот моя визитка. Когда увидите Гиллеля, попросите его позвонить мне.

За весь день дядя Сол не получил от Гиллеля никаких известий.

– Думаешь, он с Вуди? – спросил я.

– Похоже на то. Я не мог тебе это сказать по телефону. Возможно, мои звонки прослушиваются. Никому об этом не говори, Маркус. А главное, не связывайся со мной по телефону. Думаю, Гиллель решил помочь Вуди где-то спрятаться и скоро вернется. Надо попытаться выгадать время. Если Гиллель вернется сегодня вечером, он просто скажет, что весь день был в университете. Не исключено, что полиция будет допрашивать и тебя. Скажи им правду, не впутывайся в неприятности. Только постарайся как можно реже упоминать Гиллеля.

– Что я могу сделать, дядя Сол?

– Ничего. Главное, держись подальше от всего этого. Возвращайся к себе. И никому ничего не говори.

– А если со мной свяжется Вуди?

– Он не будет с тобой связываться. Не станет рисковать и втягивать тебя во все это.

В тысяче миль от Балтимора Вуди и Гиллель миновали город Де-Мойн в штате Айова.

В наш последний вечер они уже знали, что не поедут в Чеширскую тюрьму. Сама мысль о тюрьме была для Вуди невыносима.

Ночевали они в мотелях вблизи от шоссе и везде платили наличными.

Их план заключался в том, чтобы через всю страну добраться до Канады, через Вайоминг и Монтану. Потом они пересекут Альберту, дальше – всю Британскую Колумбию и доберутся до Юкона. И устроятся там, найдут себе маленький домик. Начнут жизнь заново. Там их никто искать не будет. В сумке, которую обычно хранил Вуди, у них лежали двести тысяч долларов наличными.

Вернувшись назавтра в Нэшвилл, я все рассказал Александре. Передал ей указания дяди Сола. Никому ничего не говорить, а главное, не упоминать об этом в наших телефонных разговорах.

Я раздумывал, не поехать ли их искать. Она меня отговорила:

– Вуди не потерялся, Маркус. Он бежал. Если он чего и хочет, то чтобы никто его не нашел.

29 октября 2004 года

Гиллель так и не появился.

Маршал вновь пришел допросить дядю Сола:

– Где ваш сын, мистер Гольдман?

– Не знаю.

– В университете его не видели уже несколько дней.

– Он совершеннолетний, делает что хочет.

– Неделю назад он снял все деньги со своего счета. Кстати, откуда у него столько денег?

– Два года назад умерла его мать. Это его часть наследства.

– Итак, ваш сын исчез с большой суммой денег и одновременно с другом, который находится в розыске. Думаю, вы понимаете, что я имею в виду.

– Отнюдь нет, инспектор. Мой сын делает что хочет, это его время и его деньги. Мы в свободной стране или как?

Гиллель и Вуди находились примерно в двадцати милях от Коди, в штате Вайоминг. Они нашли маленький мотель, владелец которого принимал плату наличными и не задавал лишних вопросов. Они не знали, как пересечь границу с Канадой так, чтобы их не задержали. В мотеле они, по крайней мере, находились в безопасности.

В номере была кухонька, и они могли поесть на месте, никуда не выходя. Запаслись макаронами и рисом: продукты эти легко было хранить, и они долго не портились.

Они думали о Юконе. Только мысль о нем давала им силы держаться. Воображали себе бревенчатый дом на берегу озера, в окружении дикой природы. На жизнь они заработают: будут время от времени выбираться в Уайтхорс и оказывать людям мелкие услуги, как во времена “Садовников Гольдманов”.

Я все время думал о них, спрашивал себя, где они сейчас. Смотрел на небо и говорил себе, что они, наверно, тоже видят это самое небо. Только откуда? И почему они ничего мне не сказали о своих намерениях?

16 ноября 2004 года

Они были в бегах уже три недели.

Гиллеля обвинили в пособничестве беглому преступнику, и его тоже объявили в розыск. У них было одно преимущество: поиски велись довольно вяло. Федеральная полиция занималась куда более важными правонарушителями, и на розыск кузенов были брошены очень ограниченные силы. В подобных случаях беглец в конце концов всегда попадается при прохождении какого-нибудь контроля или совершает ошибку из-за нехватки денег. У Гиллеля с Вуди все было иначе. Они не выходили из номера, и у них было много денег.

– Пока мы носу не высовываем, все в порядке, – говорил Гиллель Вуди.

Но долго продержаться взаперти они бы не смогли. Это ничем не отличалось от тюрьмы. Им нужно было попытаться пересечь границу или, по крайней мере, сменить мотель, чтобы глотнуть свежего воздуха.

Через два дня они двинулись в сторону Монтаны.

Пейзажи вокруг были ошеломительные. Они приближались к Юкону.

В Бозмене, в штате Монтана, они познакомились в мотобаре с каким-то человеком, который сообщил им по секрету, что за двадцать тысяч долларов может изготовить им фальшивые документы. Сумма была велика, но они согласились. Качественные фальшивые документы делали их невидимками, а значит, позволяли выжить.

Человек предложил отвести их в ангар неподалеку, сделать фотографии на удостоверения личности. Они поехали за ним – он на мотоцикле, они на машине. Но их заманили в ловушку: когда они вышли из машины, их окружила группа вооруженных байкеров. Держа их на мушке, байкеры обыскали их и украли сумку с деньгами.

19 ноября 2004 года

В кармане у них осталась всего тысяча долларов, которую Гиллель спрятал во внутренний карман куртки. Первую ночь они провели в машине на придорожной стоянке.

Назавтра они покатили на север. Все их планы рухнули. Без денег никуда не попасть. То немногое, что у них оставалось, уходило на бензин. Вуди уже готов был кого-нибудь ограбить. Гиллель его отговорил. Им нужно было найти работу. Все равно где. Но главное, не привлекать к себе внимания.

Ночь с 20 на 21 ноября они провели на какой-то парковке в Монтане. Около трех часов ночи их разбудил стук в стекло и слепящий свет. Полицейский.

Гиллель велел Вуди держаться спокойно и опустил стекло.

– Ночевать на парковке запрещено.

– Простите, господин инспектор, – ответил Гиллель. – Сейчас уедем.

– Посидите пока в машине. И предъявите свои права и удостоверение личности вашего пассажира.

Гиллель заметил в глазах Вуди панический ужас. Шепотом велел ему не спорить. Отдал документы полицейскому, и тот отошел к своей машине для проверки.

– Что делать будем? – спросил Вуди.

– Сейчас тронусь, и смоемся.

– Через пять минут за нами будет гнаться вся полиция штата, нам не уйти.

– И что ты предлагаешь?

Вместо ответа Вуди открыл дверцу и вышел.

Гиллель услышал крик полицейского:

– Вернитесь в машину! Немедленно вернитесь в машину!

Вуди неожиданно выхватил револьвер и открыл огонь. Выстрелил раз, потом второй. Пули прошили ветровое стекло. Полицейский нырнул за машину и вытащил оружие, но Вуди был уже рядом и выстрелил в него. Первая же пуля попала ему в живот.

Вуди сделал еще четыре выстрела. Потом побежал к машине. Гиллель сидел в прострации, заткнув уши.

– Гони! – крикнул Вуди. – Гони!

Гиллель повиновался. Машина, взвизгнув покрышками, сорвалась с места и скрылась из глаз.

Какое-то время они ехали по безлюдному шоссе. Потом свернули на лесную дорогу и остановились только тогда, когда убедились, что за деревьями их не видно.

Гиллель выскочил из машины.

– Ты совсем спятил! – заорал он. – Что ты наделал, боже милосердный, что ты наделал!

– Либо он, либо мы, Гилл! Он или мы!

– Мы человека убили, Вуди. Мы убили человека!

– Что ж, на мне всего лишь второй, – ответил Вуди почти цинично. – А ты что себе думал, Гиллель! Что мы удерем и все будет прекрасно? Я, между прочим, в бегах, твою мать.

– Я даже не знал, что у тебя с собой пушка.

– Если бы я тебе сказал, ты бы у меня ее отобрал.

– Вот именно. А теперь дай ее мне.

– Ни за что. А если тебя с ней словят…

– Дай сюда! Я ее выброшу. Дай мне пушку, Вуди, или наши пути здесь разойдутся!

После долгих колебаний Вуди отдал ему револьвер. Гиллель скрылся за деревьями. Внизу в овраге текла река, и Вуди слышал, как Гиллель выбросил туда оружие. К машине он вернулся белый как мел.

– Что стряслось? – спросил Вуди.

– Наши удостоверения… они у копа.

Вуди закрыл лицо руками. В пылу схватки он совершенно забыл их забрать.

– Машину оставим здесь, – сказал Гиллель. – У копа остались и документы на нее. Придется идти пешком.

21 ноября 2004 года

Таковы были первые новости.

На сей раз маршал явился к дяде Солу в адвокатское бюро.

– Сегодня ночью на парковке в Монтане при прохождении обычного контроля Вудро Финном был убит полицейский. На камере наблюдения осталась запись. Он находился в машине, зарегистрированной на ваше имя.

Маршал показал один из кадров видеозаписи.

– Этой машиной пользуется Гиллель, – сказал дядя Сол.

– Но это ваша машина, – уточнил маршал.

– Вы что хотите сказать, что я сегодня ночью был в Монтане?

– Я не имею в виду, что вы были с Вуди, мистер Гольдман. За рулем автомобиля был ваш сын Гиллель. Его права были обнаружены на месте преступления. Теперь он соучастник убийства сотрудника сил правопорядка.

Дядя Сол побледнел и закрыл лицо руками:

– Чего вы ждете от меня, инспектор?

– Сотрудничества во всем. Если вы получите от них хоть какой-то знак, вы обязаны меня известить. Иначе мне придется арестовать вас за пособничество беглым преступникам и убийцам. Как видите, все доказательства у нас на руках.

22 ноября 2004 года

Оставив машину, они пешком дошли до мотеля. Заплатили наличными, дали сверху, чтобы владелец не спрашивал удостоверение личности. Приняли душ, отдохнули. Какой-то мужчина за пятьдесят долларов отвез их на автовокзал Бозмена. Они купили билеты на автобус “Грейхаунд Лайнс” до Каспера, штат Вайоминг.

– А что дальше будем делать? – спросил Вуди Гиллеля.

– Поедем в Денвер и найдем автобус до Балтимора.

– А зачем нам в Балтимор?

– Попросим отца помочь. Можно на несколько дней спрятаться в Оук-Парке.

– Нас соседи увидят.

– Нельзя выходить из дома. Никому не придет в голову, что мы там. А потом отец сможет куда-нибудь нас переправить. В Канаду или в Мексику. Он найдет способ. И даст мне денег. Только он может нам помочь.

– Я боюсь, нас схватят, Гиллель. Боюсь того, что со мной будет. Они меня казнят?

– Не волнуйся. Будь спокоен, ничего с нами не случится.

Через два дня, 24 ноября, они прибыли на автовокзал Балтимора. Накануне Дня благодарения. В день Драмы.

24 ноября 2004 года,

день Драмы

На автовокзал Балтимора они приехали ближе к полудню, а потом общественным транспортом добрались до Оук-Парка.

Купили две бейсболки и надвинули на самые глаза. Но это была пустая предосторожность. Улицы в такой час были пустынны. Дети в школе, а взрослые на работе.

Они быстрым шагом двинулись по Уиллоуик-роуд и вскоре увидели дом. Их сердца учащенно забились. Они почти на месте. Скоро они будут в безопасности.

Наконец они дошли до дома. Ключ у Гиллеля был с собой. Он открыл дверь, и оба ввалились внутрь. Сработала сигнализация, и Гиллель набрал на дисплее код. Дяди Сола не было. Он ушел в контору, как обычно.

В машине, стоявшей на улице, сидел в засаде маршал. Увидев, как Вуди с Гиллелем вошли в дом, он схватил рацию и вызвал подкрепление.

Они сильно проголодались. Пошли прямиком на кухню.

Сделали себе сэндвичи из тостового хлеба с холодной индейкой, сыром и майонезом. Одним духом проглотили их. Они дома. Им стало спокойно. Они провели два дня в автобусе и страшно устали. Им хотелось принять душ и отдохнуть.

Пообедав, они поднялись на второй этаж. Остановились перед комнатой Гиллеля. Взглянули на старые картинки по стенам. На детском письменном столе стояло их фото у стенда в поддержку Клинтона на президентских выборах 1992 года.

Они улыбнулись. Вуди вышел из комнаты и прошел дальше по коридору, в спальню дяди Сола и тети Аниты. Гиллель взглянул в окно, и сердце у него остановилось. Сад был оцеплен полицейскими в шлемах и бронежилетах. Они попались. Они в мышеловке, как крысы.

Вуди все еще стоял на пороге родительской спальни. Стоял спиной и ничего не замечал. Гиллель тихонько подошел к нему:

– Не оборачивайся, Вуди.

Вуди послушно замер:

– Они здесь, да?

– Да. Везде полиция.

– Я не хочу, чтобы меня схватили, Гилл. Я хочу остаться здесь навсегда.

– Знаю, Вуд. Я тоже хочу остаться здесь навсегда.

– Помнишь школу Оук-Три?

– Конечно, Вуд.

– Что бы я без тебя делал, Гиллель? Спасибо, ты придал моей жизни смысл.

Гиллель плакал.

– Тебе спасибо, Вуд. И прости за все.

– Я тебя давно простил, Гиллель. Я всегда буду тебя любить.

– И я всегда тебя буду любить, Вуди.

Гиллель вынул из кармана револьвер Вуди. Он его так и не выбросил. В реку он швырнул камень.

Он приставил дуло к голове Вуди.

Закрыл глаза.

С первого этажа донесся страшный грохот. Полицейские из группы захвата выбили входную дверь.

Гиллель выстрелил первый раз. Вуди рухнул на пол.

Снизу послышались крики. Полицейские отступили, решив, что стреляют в них.

Гиллель лег на родительскую кровать. Зарылся лицом в подушки, накрылся одеялом. Его окружали запахи детства. Он вновь увидел в этой кровати родителей. Воскресное утро. Они с Вуди торжественно входят в спальню, неся подносы с завтраком. Сюрприз! Усаживаются к ним на кровать, делят на всех старательно приготовленные пончики. Смеются. В открытое окно на них льется теплый солнечный свет. Весь мир лежит у их ног.

Он приставил револьвер к виску.

Всему есть начало, и всему есть конец.

Он нажал на спуск.

И все кончилось.

Назад: Часть третья Книга о Гольдманах (1960–1989)

Дальше: Часть пятая Книга о восстановлении (2004–2012)

Часть четвертая Книга о Драме (2002–2004)

37

* * *

38

39

40

* * *

41

* * *

* * *

42

* * *

43

* * *

44

Часть четвертая
Книга о Драме
(2002–2004)