Глава девятая
Ночью не все – кошки
Урфин смотрел на ворочавшего глазами Уизли. Смотреть казалось даже смешно. Чего только не отражалось в зеркалах души пацана, хлебнувшего за пару дней вдоволь. Такого Урфин не пожелал бы даже Графу. И даже Гиенам. Хотя… Гиенам не отказался бы.
Лекарь Копатыча все сделал в лучшем виде. Накачанный средствами, недоступными многим смертным, мальчишка оживал на глазах. Молодость, поддержанная химией, уверенно брала верх над усталостью и потрясениями. Судя по выражению лица, скоро настанет момент, когда вилка, лежащая возле миски с макаронами, пойдет в ход. А что это означает? Кризис пройден, аппетит подтверждает сей факт. Типа все хорошо.
Рассказ Уизли его не удивил. И даже вмешательство Чумы не поразило. Ее отношения с Баркасом давно известны и открыты. Чего не сделаешь, если есть возможность доставить удовольствие импонирующему мужчине? Это очень по-женски, и такая блажь Урфина радовала.
– Ешь. – Он кивнул на почти остывшую еду. – Чай сладкий, как надо. Завтра попробую отправить тебя назад. Только вот Бульба задерживается. С кем другим не отпущу.
– Почему?
Урфин вздохнул. Пацан – он и есть пацан.
– Ты ешь, ешь. Потом объясню…
Объяснит, точно. Надо? Ясен перец, просто необходимо. Не сломается от добавки, сильный человечек. У Роммеля с его уродами многие не выдержали бы и часа, съехать с глузду там просто. Даже очень.
Зона казалась первопроходцам Terra Incognita. Романтичной, наполненной неизвестностью и тайнами. И каждый, ступавший на ее почти священную землю, – благородный первооткрыватель чего-то неизведанного. Да, так прямо и было.
Ровно до первой находки и первого большого заработка. А уж подлецов к местам, где есть чем навариться, тянет быстро. Можно пытаться потрошить сталкеров. Чего уж, профессия рыцарей ножа и топора, что с большой дороги, никогда не исчезала. Можно заниматься контрабандой запрещенных к вывозу материалов из секретных объектов. И такое случалось, с ЛАЭС какие-то дурни пытались упереть топливо, да…
А можно охотиться на бродяг по-другому. Вывозить их отсюда по частям, в стерильных упаковках и надежных контейнерах. Рынок органов всегда требует материала, а кто будет считать количество сгинувших без следа отбросов, промышлявших в Зоне?
И загнать целую юную тушку, сейчас жадно хавающую макароны… некоторым сам Бог велел. Ну или кто другой. Не стоит думать только о мутантах свысока и плохо. Люди чаще всего куда хуже. Особенно если хочешь жить припеваючи.
– В общем, падаван, – Урфин закурил, – не будет Бульбы утром, так пойдешь с нами. Наверное.
Уизли ошарашенно посмотрел на него.
– Шучу… на кой ляд мне такое счастье, сын полка?
– Почему полка?
Урфин вздохнул, не понимая школьной программы по литературе.
– Потому что. Останешься здесь, у Копатыча спокойно.
– Спокойно?! – Уизли чуть не подавился. – Тут? Да они же все…
– Рот закрой, – посоветовал Урфин, – и не ори. Слышимость здесь хорошая. Сказал – останешься, значит, останешься.
– Хорошо…
В дверь их каморки постучали. Размеренно и очень уверенно. И жестко. Как стучал только хозяин Привала.
– Открыто, – буркнул Урфин и покосился на пацана, – доорался.
Копатыч зашел, как обычно: грузно, величественно и с достоинством. Ни дать ни взять настоящий русский медведь. Разве что в необъятных размеров футболке с черепом, в приборе индивидуальной защиты и с надписью, на всякий случай уточнявшей, что «Вместо лиц – противогазы». И с неизменной «коибой», попыхивающей из кущи бороды.
– Ты как, юноша? – пророкотал Копатыч, садясь на койку Урфина. Койка скрипнула. Весьма даже жалобно. – О, в себя, никак, пришел?
– Угу… – кивнул Уизли, косясь то на него, то на Урфина. – Это… я тут сказал…
– Слышал я, чего ты сказал, – Копатыч нахмурился, – и Урфин тоже слышал, да?
А что тому оставалось, как не согласиться.
– Прописать бы тебе пару десятков горячих по сраке-то… – прогудел Копатыч с явно слышимым возмущением. – Да только порет у нас Фитоняша, и мои это пережить смогут. А вот ты… Не знаю…
Уизли сглотнул, затравленно смотря на огромного местного.
– Хм, молчит. Как думаешь, Урфин, признает вину?
Тот снова кивнул. Сложно не признать, глядя в маленькие и глубоко посаженные медвежьи глазки ласково желающего членонавредить Копатыча.
– Ну да ладно… – «Коиба» качнулась, сверкнув огоньком. – Будем считать, что ты извинился. На первый раз, понял?
Рыжая голова мотнулась с такой скоростью, что зубы клацнули друг о друга.
– У нас тут не гуманизм, конечно, но мы все же… люди. – Копатыч усмехнулся, блеснув кабаньими клыками. – Почти, само собой. Так чего ты боишься, юноша, расскажи.
Уизли вздохнул и начал делиться страхами. Урфин, поняв подмигивания Копатыча, встал. И, не обращая внимания на разом остекленевшие глаза рыжего, вышел. Пусть поговорят за жизнь, много что поймет малолетка. Ему полезно будет.
Привычки многих и многих, привыкших в Сети поливать друг друга дерьмом, Урфину не нравились. В основном постоянной своей причиной для мордобития. Ну, кто, скажите, пожалуйста, будучи в трезвом уме, решит открыто хамить человеку старше и опытнее? Либо пьяный, либо дурак, либо диванный воин. И когда приходится отвечать за сказанное… Порой тяжело сдержаться. Вот потому Урфин и не любил таких привычек. Ведь статью за умышленное нанесение телесных разной степени тяжести никто не отменял.
Хотелось спать, но нарушать разговор храпом не желалось вообще. Оставалось отправиться в бар и попробовать не выпить на ночь тяжело-спиртового. Обычно, когда собиралась компания, такое выходило не всегда. Особенно учитывая обидчивый характер местных.
Ссориться с ними из-за такой ерунды, как «тыменяувжааэш?» Урфину не моглось от слова «совсем». Но идти оказалось больше некуда. Однако ему повезло. В баре оказалось тихо и томно. В основном томность обеспечивала Чума, явно наслаждающаяся Баркасом. К ним-то Урфин и решил присоединиться, несмотря на недвусмысленно отвешенный Чумой пинок под столом. Просто сделал вид, что она попала в мебель. Хотя… после второго, пришедшегося в голень, мебель изображать совершенно не тянуло.
– Не пихайся. – Урфин достал сигареты. – Я ненадолго. Там Копатыч беседу с пацаном проводит.
– Макаренко, чего уж… – протянула Чума, лениво, грациозно и совершенно по-кошачьи потянувшись.
– Кто? – поинтересовался Баркас.
– Хороший человек и педагог. – Урфин закурил. – Мой лысый друг, твой мозг порой напоминает пластилин. Мягкий и бесформенный, бери и лепи чего хочешь.
– Достал. – Баркас вздохнул. – Вот…
– Я понял, друг. Извини. Не мешать вам?
– Мешай. Куда ты пойдешь? – Чума усмехнулась. – Прогуляться? Там тебя Фитоняша поймает. Ты ей давно глянулся.
Урфин вздрогнул. Всем телом и даже правым глазом. Фитоняша неоднозначно показывала свое к нему расположение. От ее знаков внимания становилось не по себе и хотелось забраться куда подальше. Можно сразу в Зимний, чтоб не мучиться. Точно.
С баскетболиста ростом, свитая из мускулов, сухожилий и чего-то соединительного между ними. Ни грамма жира. Точеное классически красивое лицо. Мечта, не женщина. Но он, как Баркас, не смог бы. И он ее боялся.
– Может, выпьем? – предложил Баркас. – Немного. Разговор смажем.
– Почему нет… – сладко и многообещающе протянула Чума. – Только за.
Отказываться Урфин не захотел. Наперекор собственным мыслям пятнадцатиминутной давности. Ужасно захотелось накатить, чуть отпустив скрученные в узел нервы. Они ж ни хрена не железные. И им тоже забота нужна. А заботу в виде мозгоправов, после психиатра Периметра, Урфин принимать не хотел. Лучше уж хлестануть и расслабиться.
Их принимали за несуществующих героев фильмов, книг и игр. Каждого вольного бродягу и каждый приехавший турист. Прошаренный социопат Бульба любил сидеть на форумах и травить байки. Иногда рассказывал совершеннейшую дичь про их тут житье-бытье. В смысле из бродивших по Сети.
Но сам Бульба при этом выкидывал такие штуки, что оставалось лишь переживать за его собственный мозг. Как-то раз, ругаясь на форуме крутых выживальщиков, узнал о требовании обязательного фото на фоне чего-то брутального.
Бульба не нашел ничего умнее, чем отправиться за совсем зеленым бугименом в район Лавры. И поперся один. Сфотографировался с останками мутанта, держащего в зубах бумажку с лого сообщества, но не просто так. А на фоне могилы Достоевского. И выложил. Почему-то заработал бан. Но не расстроился. А фотка потом стала гулять из группы в группу и из форума на форум. Бульба даже стал героем фотожаб.
Урфин жил рядом с Периметром пятый год. Выезжал отдохнуть. Возвращался. Дома ничего не держало. Вернее, никто. Понять странноватого хрена, имеющего за душой сколько-то там денег и странный взгляд на жизнь… многим ли надо? Совершенно никому. Так что его комнату в «Солянке», появившуюся три года назад, Сдобный никогда не отдавал кому другому. Знал, что бродяга, постоянно зарастающий густо-псовой бородой, скоро заявится. Или, если проще, вернется. Домой.
Но нервы крепче не становились. Размываемые кислотой, текшей после новой ходки вместо крови. Разрезаемые визжащими осколками здравого смысла во время каждого рейда. Растаптываемые и растираемые осознанием подлости человека там, где любой должен относиться к другому как к брату. Или сестре.
Пройдись по Московскому вокзалу с его залом, наполненным голосами навсегда застрявших пассажиров. Остановись у «Ленинца», в котором все стреляют и стреляют те, кто должен был спасать горожан, и убивающие их. Спустись в блестящие от воды и крови тоннели метрополитена. Останься на ночь на кладбище Лавры и вернись оттуда поутру, блестя серебром в волосах.
Просиди три дня со сломанной ногой в подвальчике-ресторане на Невском. Один, почти без воды, слушая шуршание чешуек мурен за дверью, держащейся только из-за сваленного огромного шкафа-гардероба, заклинившего ее насмерть.
Собери останки Кола, растащенные крысюками по «Ленте», и найди его голову с раскрытым в ужасе от боли ртом сожранного заживо в холодильнике для рыбы. Между навсегда засохшими каракатицами и осьминогами. Посыпанного сверху янтарем остекленевшей красной игры и листочком с надписью «Ты следующий». И пойми, что это сделал твой бывший напарник, съехавший с катушек и давший убить новичка стае крыс-переростков.
На пузе проползи под «Петербуржским», боясь лишний раз поднять голову из-за «ведьминых гнезд». Наткнись на скелет бродяги, что не поймал удачу. А поймал живые черные пучки, завалившие его и сожравшие почти мгновенно. Разбери по косточке одной рукой, чтобы убраться отсюда. И на самом выходе найди свежий анатомический набор и пару «Шмелей» рядом. И, любуясь на распускающиеся подсолнухи тобою устроенного пекла, кури сигарету за сигаретой.
Сделай – и потом говори о способе лечения нервов, рекомендованном эскулапами всех мастей за полновесные золотые червонцы. За них они навешают столько лапши и выпишут столько рецептов, что хоть ешь до пенсии и подтирайся тоже. Бумагу покупать не придется. Хватит листочков с корявыми неразборчивыми подписями.
Урфин махнул вискаря, принесенного от щедрот Копатыча. Тот, к слову, уже обретался тут же. Появившись, как ему временами хотелось, бесшумно и незаметно. Натуральный, мать его, хозяин тайги. Только тайга в Питере городская, а он ходит не на четырех лапах. Впрочем, опасен так же. Но, сука, еще и благороден. Пусть временами и местами. И с чем-то в лапище.
– Лови.
Урфин подхватил нож в чехле. Чуть приподнял бровь, как бы удивляясь.
– Подарок. Так захотелось, – прояснил Копатыч. – Хороший режик. Пригодится.
– Спасибо. Как пацан?
– Поговорил по душам, – пророкотал Копатыч, усаживаясь рядом. – Не хочешь оставить мне?
– Не хочу. – Урфин мотнул головой. – Баркас тоже не хочет.
– Если бы он сейчас хотел пацана оставить или обсуждал бы с тобой завтрашнюю дорогу, обеспокоился бы. – Копатыч гулко засмеялся. – Красавица, ты ему мозг-то не выпей через уста сахарные. Ужас, не молодежь. Один разврат и извращения. Эти… как их… французские поцелуи. С языком. Тьфу!
– И не говори. – Урфин покосился на друга, занятого собой и Чумой. – Взрослые серьезные люди хотят тут вести разговор. А они как старшеклассники какие-то. И это сталкер-ветеран, прости Ктулху.
Баркас соизволил произвести жест. Показал кулак и выставил понятно какой палец.
– Настоящий рок-н-ролльщик, – вздохнул Копатыч, – как только живой до сих пор. Урфин, мне тут контрабанда пришла. Америка, марка «Морли», угощайся.
Урфин покосился на подозрительно смахивающие на «Мальборо» сигареты, но угостился. Все это выйдет боком. Завтра с утра. Когда придется торопиться в сторону Невского.
– Вы куда идете-то, пионеры? – поинтересовался Копатыч. – Никак в город?
– В него… – Баркас оторвался от раскрасневшейся и явно довольной грозы нескольких районов умершего города. – А что, есть какие-то интересные моменты?
– «Слизь» прет отовсюду. Рысь говорит, по метрополитену шлындрает, чего там жрет, непонятно, но шлындрает.
– Рысь?
– «Слизь». – Копатыч недовольно хмыкнул. – Все тебе смехуечки и пиз…
– Фу! – Чума покосилась на него. – А еще комсорг.
– Кто комсорг?
Копатыч даже захлопал ресницами. Потом понял, захохотал.
– «Слизь» – это плохо. – Чума села ровно, как отличница. – Вам точно в город надо?
– Проводишь? – поинтересовался Урфин.
– Вот еще… Мне с Роммелем с утра разбираться. Да и не пойду туда. Там опасно.
– В городе всегда опасно, – резонно возразил Баркас. – Разве нет?
– В городе всегда тревожно, милый ты мой, – проворковала Чума, – а сейчас там опасно. Сейчас там что-то непонятное творится. Я бы не пошла. Еще с неделю где-то.
– Да офигеть, неделю… – Урфин не согласился. – Мы здесь неделю никак не проторчим.
– Это верно. – Копатыч почесал под бородой. – Голытьба, чего уж. Вам денег хватит на два дня. Потом только в долг. А долг платежом красен.
– Окстись, старый, – заворчал Баркас, – ты с каких пор расценки поднял или в нашей кредитоспособности сомневаешься?
– Да как вы пацана этого притащили, так и сомневаюсь.
– Поясни.
Копатыч скривился в усмешке. С его носом и кабаньими клыками смотрелось жутковато.
– Вы размякли, мальчонки. Прямо девять-один-один, право слово. Воздушная кавалерия, мать ее. Прям…
– Да мы поняли, – Урфин переглянулся с товарищем, – не вижу ни одной причины так считать. Людям надо помогать.
– Это верно. Но размякли… Сами не понимаете, чего натворили.
– Копатыч, ты говори по-людски, а? – Баркас встал. – Чего ты загадки загадываешь?
– Ты, милок, меня на возмущение не бери. – Копатыч пыхнул сигарой. – Ты подумай головой-то, пораскинь мозгами. Чтоб потом ими по дороге не раскинуть. Половина туда, половина сюда. Хорошему калибру – ему ж все равно, куда всякие там лобные доли разбрасывать.
– По-моему, мы здесь друг друга не понимаем. – Урфин тоже встал. – Я – спать. Утра вечера всяко веселее. Копатыч, буду благодарен, если твое плохое настроение поутру сменится на хорошее и сам раскроешь свой ребус. Спокойной ночи. Баркас, ты выспись. Мне завтра зомби не нужен в напарниках.
Баркас выдохнул. Сел на койке, нащупав на тумбочке пачку с сигаретами. Закурил, едва различая вьющийся дымок. Дым казался кислым, но не курить не получалось. Вредно, кто спорит… Только привычка осталась с войны. Там без этой гадости обходиться не получалось. А здесь, вдуматься если, тоже война. Пусть и странная.
Ходить по краю, стараясь не сорваться и не улететь вниз, тяжело. Делать такое постоянно просто невыносимо. И либо все же скатываешься в глубину собственноручно выпестованной жути для всех вокруг, либо… либо привыкаешь. Хотя и это не поможет – война тебя не отпустит.
Будет всегда кружить около, едко забираясь в твою голову и появляясь, когда не ждешь. Он сюда-то приехал из-за нее, сволочи поганой. Воевать не мог, но и без всего этого тоже. Здесь оказалось проще. Никакой политики, никаких беженцев, никаких бесед с замполитами, как бы тех ни называли.
Стреляют? Да просто хотят твоей смерти и бабла. Не переживаешь из-за них, незачем. Стреляйте, хрена ль, если больше ничего не умеете. Только он умел это лучше многих других. Стрелять, колоть, резать, ломать кости и сворачивать шеи. Да и не только. Кому война, кому мать родна.
Баркас даже был доволен своей жизнью. И не особо хотел другой. Зачем? Что он найдет для себя там, на Большой земле? Полиция? Нет. Другие силовики? Нет. ЧВК? Уж простите, воевать за бабло там, где опять политика и дележка ресурсов? Да Боже упаси, не надо ему такого. Здесь, в Зоне, бывший морпех просто оказался на своем месте. Вот и все.
Пес войны… Ржали, как кони, с пацанами, впервые услышав. Потом перестали. Потом смеялись уже грустно, не сумев нормально жить в обычной жизни. Контракт? Да, конечно. А потом он остался один. Совсем один.
Через несколько месяцев, получив сполна все обещанное, прокутив половину и поцапавшись с местными копами, Баркас вернулся туда, где все казалось знакомым и родным. Пусть и с небольшими отклонениями в сторону совершенно несусветной дичи. Но не все ли равно, если вместо ребят в черных масках или с арафатками на лицах приходится убивать искореженных чем-то чудовищным странных созданий? Думать о них, как о людях?
Баркас перестал это делать после вскрытого убежища бомжей, утащивших к себе двух офицеров Особого подразделения Периметра. Двух не особо молодых, не особо симпатичных, но самых обычных женщин. Одну, выжившую, плавающую в болоте бреда, истерики и разодранных в клочья внутренних органов, дотащили к блокпосту.
Вторую… вторую не спасли. Спасать оказалось нечего. Свежесваренный череп, красовавшийся блестящим суриком и узорами из металлических скоб, тащил Лорд. Для опознания, сказал он, для опознания.
После того вскрытого подвала на Ваське любые моральные метания Баркасу стали совершенно чужды. Новые старые жители Питера перестали казаться хотя бы отдаленно напоминающими кого-то вроде человека. Зверье, мишень для экономичного выстрела парой патронов, не более.
Пока не появился Привал. Пока в Привал как-то не забрела Чума. Пока как-то пьяный Баркас не проснулся с ней в одной койке. Все началось заново, хотя ему в такое и не верилось.
Баркас затянулся, глядя на отвернувшуюся к стенке и мерно посапывающую женщину. Сейчас она не казалась странной и опасной девой-валькирией, свободно ходившей там, где не пройдет группа серьезно экипированных сталкеров. И одетая как фрик. Как Госпожа для БДСМ-развлечений. Все равно. Нравится ей, да и ладно.
Он смотрел на спящую женщину. Мутанта. Его странную интригу, захватившую полностью. Как так вышло? Сложно сказать. Но ее Баркас не боялся и из-за нее мог пойти куда угодно. Хотя такого ему пока делать не случалось. Чуму знали, уважали и боялись все разумные создания Зоны. Неразумные, попадись она им, просто съели бы. И все на этом. Идти и спасать некого.
Сколько живет сталкер? Этот вопрос возникает регулярно. У каждого, идущего за Периметр. И без разницы где. Хоть в Новосибирске, хоть в Хармонте. Фиолетово.
Сталкер сгорает за пять лет. Если повезет и он не окочурится за три, за год или за месяц. Или в первую же ходку. Но сгорает он именно за пять лет. Обугливается внутри, превращаясь в другого человека. Оставляет все человеческое, превращаясь в отражение себя. Чернеет нутро, даже если человек кажется белым и пушистым.
Деньги? Мало что портит душу, как они. Золотые, бумажные, серебряные или электронные. Без разницы. Деньги разъедают что-то важное, глубокое и свое. Ту часть каждого, из-за которой тебя и считают человеком. Портят и развращают. Но сами по себе? Нет. Лорда деньги не портят. Если, конечно, не считать пафосность и отчуждение. Внутри он такой же, как Урфин или Баркас. Надо, так поможет и не попросит оплатить.
Так что деньги жрут личность, да. Плавят душу, заставляя сбегать доброе и наивное. Если сам того захочешь, плюнешь на слова отца с матерью, на свою жизнь и память. Не в деньгах дело, получается.
Вот сидит он, Баркас, курит, смотрит на красивую задницу со спиной, хотя любит как раз не их. Нет, их он тоже любит, но главное же не это. Главное внутри нее самой, странной и чудной. И даже если вон тот позвонок чуть портит идеальность картинки или задница, не накачанная приседаниями, оно же не важно. Все равно идеально. Потому как ее и ничье больше.
Если бы он сам очерствел за прошедшие почти пять лет, был бы с ней, думал бы о той самой «Солянке», торчавшей у Периметра? Вряд ли… Зачем она ему? Это ж геморрой с копами, с налоговой, с фейсами, с… да с кучей разных госконтор, включая пожарных. А зачем тогда все? Из-за нее.
Урфин все понял и не сказал ни слова. Потому как человек. И друг. Надежда же умирает последней. Если есть, горы свернешь, но добьешься нужного. Нет надежды, нет стремлений – все, нет тебя самого. Пустая говорящая, жрущая и гадящая оболочка, не больше.
Баркас хотел попробовать вытащить ее отсюда. Убрать из жизни Чумы Зону, вытравить из крови и тела яд, пропитавший ее полностью. Надеялся, что расстояние до Периметра, измерявшееся даже не в километрах, а в сотнях метрах, поможет. Что его женщина-мутант сможет выжить вне чертовой Суки, подарившей ей новое существование. Выживет и останется с ним навсегда. Заживет нормальной жизнью. Про большее не думал. Тут решить самое главное… а там и видно будет. Вот потому и нужна «Солянка», потому и прет он снова куда дед Макар телят не гонял.
Почему не попросит ее о помощи? Потому что, вот и весь ответ. Чума вполне понимала ценность многих вещей, укрытых в глубине Зоны Эс. И представляла, что можно с такими деньжищами делать. А врать ей не умел и не хотел. Да вскрыла бы Чума его хитрейший план одним щелчком пальцев. Тех самых, что даже здесь, в аду, с аккуратнейшим маникюром.
Так что просто ходка, просто наводка, просто хабар. Не арты, в смысле артефакты. А арты – что искусство. И точка.
Баркас закурил уже третью, когда теплые руки обняли сзади, скользнув по груди. Волосы, медвяно пахнущие, накрыли сверху, опустившись на все лицо. А от шепота, мурашками стрельнувшего по спине, сигарета должна была погаснуть сама. Потому как женщина не заслуживает вкуса табака вместо вкуса губ.
