Глава восьмая
Ласково-опасная Чума
Зона кажется каждому новичку не очень страшной. Поначалу. Что в ней опасного, если не всматриваться с привычкой и пониманием? Очень мало чего-то такого.
Если знать, как и куда смотреть, все сразу становится на свои места. Кто-то, глядя на нее только через ИД-матрицу полноформатного, новомодного, передающего даже запахи визора, скажет: и че? Сейчас Уизли, недавно говоривший почти так же, знал ответ. И ответил бы, случись возможность.
Только именно сейчас такой возможности он не видел. И не ощущал ее ни капли. В отличие от беды, снова охватившей со всех сторон. Вцепившейся в него – не оторвешь. Мрачной, темной и холодной. Как пальцы существа, тащившего его на загривке, больно впившиеся в кожу, разорвав ткань комбинезона на сгибе. Представить силу этих пальцев, схвативших за горло того сталкера, как его… Графа, Уизли не смог. Шея нахального говнюка треснула, брызнула кровью, набухла темным и зашипела криком, задушенным в сломанной трахее.
Зачем он таким человечным с виду мутантам?! Человечным в том смысле, что похожи на обычных людей. Считать их хотя бы насколько-то добрыми Уизли не смог бы даже совсем недавно. Когда еще верил в Деда Мороза.
В древнем, как дерьмо мамонта, фильме про Кольцо орки были такими же. Картонными, с резиновыми лицами, со стремным графоном, но страшные. Сейчас они казались ему страшными, точно. Именно сейчас, когда орки из «Властелина» повстречались в жизни. И пусть они бывшие люди, жившие в Питере, это дела не меняет. И чего Уизли боялся больше всего, так это оказаться обедом. А вдруг?!
Спина чудовища, тащившего его куда-то в темноту, казалась склизкой и холодной. И еще острой из-за позвонков, выпирающих на ней странно кривой линией. Уизли, жуя вонючий кляп, задыхался и боялся. Но больше ему ничего не оставалось. Скрутили его сильно, умело, не пошевелишься. Да даже пошевели рукой, так что? Да ничего, как он выберется, как распутается, что сделает с мутантом?
– Привал…
Уизли обрадовался. Хотя бы не так больно станет спине, снимут, бросят на землю…
– Пискнешь, ублюдок, я тебе кадык выдеру, – пообещал кто-то снизу, за тканью мешка. – Усек?
Он усек. И не пискнул.
– Херов Копатыч со своей базой, – прошипел еще кто-то, – в его Привал сталкерня прет к вечеру табунами.
– Пипец табуны, – фыркнул обещавший выдрать кадык, – сколько их видели? Пятеро, семеро, восемь?
– Нам сейчас и парочки тех хватит, – неожиданно пожаловался «орк», тащивший Уизли. – А у меня уже ноги болят. И спина. На, потащи…
– Пасть завали, – снова посоветовал молчать любитель вырванных кадыков, – и при его быстрее. Ты мне торчишь ваще. А за мной не заржавеет про тебя за должок Мамке шепнуть. Прокатишься в Инженерный, порежут тебя на ремни.
Уизли щелкнул зубами, подброшенный «орком». И снова затрясся, только сильнее. Видно, какой-то там Инженерный очень страшный. И мамка тоже. Хотелось поскулить, как в детстве, вспомнив маму. Прижаться к ней, такой теплой и домашней, заснуть незаметно, проснуться в кровати. Уизли шмыгнул носом.
В бок его ткнули чем-то острым.
– Ща я те нос сверну, понял?
Он понял и, не желая слушать про следующие методы покалечивания, постарался больше даже не двигать ногами, совсем затекшими.
Не пищи, не дергайся, заткнись… «Орки» кого-то боялись. Даже не сталкеров, какого-то Копатыча и Привала. Почему какого-то? Страх и усталость сделали свое дело, он успел забыть нужное. Туда его и вели Урфин с Баркасом. Там люди, свои, надежные и настоящие. Сталкеры с оружием и нелюбовью к местным жителям. А он пролетел мимо, трясясь на вонючей острой спине мутанта.
Куда, зачем они его тащат? Мысль вернулась, сверлила мозг, не желая уходить. Назойливая мерзкая страшная мыслишка, крутящаяся вокруг вертела и костра. Его насадят на вертел и начнут поворачивать, прожаривая до корочки. Или даже сожрут сырым, может, мучая, отрезая куски прямо так…
Уизли вздрогнул, чувствуя снова накатывающий страх. И ведь не верил, когда ехал сюда, даже радовался. И ему завидовали, все завидовали. Говорили, что круто. Ух, расскажешь, как мутантов валил. Валил, блин, мутантов. Зону топтал, посвистывая и фотографируясь с трофеями.
Как же… Они с пацанами так и думали с самого детства. Рубились в нее, прошли насквозь Зону Че, исходили Зону М и потом добрались до Зоны Эс. Пусть и по видео на «ТыТрубе». Как теперь он понимал, все вранье, показанное там. Такие же, как Дикой, лили и льют в уши каждому дураку, заходящему на их сраные каналы, пускающего слюну на стрельбу из «калаша» по шавкам, трущимся вдоль Периметра. Уизли прошел два километра по Зоне и понял простую вещь: все врут. Настоящие сталкеры не носят камеры на шлеме, не ходят снимать Зону изнутри. Просто не могут этого делать из-за опасности. А она здесь повсюду. Только кто поймет это, сидя дома в кресле и запивая мамины плюшки горячим чаем? Никто. И он тогда не понял, и умная мама, и отец, и…
Уизли сцепил зубы, стараясь не издать ни звука. Получать тычки ему не хотелось.
Они остановились. «Орк» под ним хрипло, не по-человечески глубоко и сильно дышал. Порой замирал, и тогда Уизли чуял странную дрожь где-то внутри мутанта. Как в книгах по чтению в школе, вернее, в текстах, раскидываемых училкой по школьной сетке. Ну, где про лошадь, екающую селезенкой, точно. Вот и этот урод сейчас… екал.
– Открывай! – Любитель калечить малолетних пацанов стучал кулаком по железу. – Открывай, твою мать! Где Бу? В подвале? Туда несите человека, к Бу. Пусть сторожит.
Лязгнуло, открываясь. Пахнуло такой вонью, горячей и живой, терпкой и сладковатой, что Уизли еле сдержался. Бомжи везде бомжи, как их ни назови. И эти тут такие же.
Знал бы он, насколько не ошибся, обзывая «орков» бомжами. И знал бы, к чему ведет попасть в их лапы. Особенно тех, что носили у поясов вороньи черепа, выкрашенные в разные цвета. Но Уизли потерял даже возможность рассмотреть их получше. Просто физическую возможность. И не потому, что вдруг ослеп. Фига.
Его уставший «орк» всхрапнул, дернувшись спиной, щелкнул позвонками, повел плечищами. И Уизли полетел на пол, ударился головой и окунулся в темноту. Но не насовсем.
А ненадолго. А когда пришел в себя, то страх стал еще сильнее. Почему?
Потому что прямо над ним, прячась в темноте и странном переплетении ржавых труб, сидела какая-то мерзкая дрянь, больше всего напоминающая крылатого упыря из тупой японской игры. Но страшного упыря.
Уизли сел в угол, уткнувшись носом в колени. Было страшно. Даже страшнее, чем позавчера. Почему?
Позавчера, появившись из темноты, тварь убила всех. И проводника. Маму, отца, Ленку с Сашкой. Всех до одного, впрыснув что-то и обмазав засохшей желто-прозрачной слюной. Он не вчера родился, в сказочки не верил. Воздух внутрь точно не поступал. Он же потрогал коконы, когда тварь спряталась. Попробовал сковырнуть ножом – только кончик сломал.
Потом пришли те двое в черном, увидели его, чуть не застрелили. Тогда тварь даже спасла. Напала сзади, вбила каждому хвост с жалом в тело. Хотя ей и самой досталось. И он не убежал, видел, как тварь поползла к выходу, затаилась там. Куда тут бежать?
Если бы не Урфин с Баркасом и не их везение, так и сидел бы там. Если бы только и сам уже не стал жуком в янтаре.
Страшно было сидеть в цистерне. На каждый шорох дергался, как будто что сделать бы смог с пистолетом. Против паучихи «калаши» не помогали. Игры… пацанов с класса бы сюда, посмотрели бы, как монстров валить с половины рожка. Угу…
Сколько он просидел в цистерне? Десять часов просидел, часы-то шли, время он засекал. Два раза пытался выбраться, оба раза видел, как у входа, еле слышно щелкая, появлялись длинные лапы паучихи. Серые на сером, бугристые, с шишками суставов и странно выглядевшими кончиками лап. Двух передних, не таких длинных, как костяные копья, державшие тело. Только их-то длина все равно превышала почти весь его рост.
Скр… скр… как в дурацкой народной сказке в детстве медведь с липовой ногой. Скр… скырлы… из темноты, щелкая и скрипя срастающимися после попаданий сегментами, медленно, завораживающе, на серой пыльно-грязной стене появляются вытянутые ломаные пальцы. Цепко, не отодрать, впиваются в крошащуюся штукатурку, летящую вниз с лохмами налипшего мусора и паутины, подтягиваются, тащат через размыкающийся мрак чуть блестящее тело. Вытянутую, совершенно не паучью голову, выпуклую грудь с валиками жесткого хитина, длинное туловище и вздутое осиное брюхо.
Уизли вздрогнул, поежился, вспоминая. Даже сейчас страшно вспоминать. Хотя здесь хуже. И ужас другой, глубже, темнее и всепоглощающее. Потолок давил крошащейся серо-белой громадой сплошь в зеленоватых потеках, нависал над ним. Глубина тьмы засасывала, тянула тепло и храбрость, желая раздавить, желая, чтобы никчемный человечек задохнулся от собственного ужаса.
Тесно-тесно-тесно даже под ним, в узкой каморке с острыми ребрами металла по стенам. Дан-дан-дан, сердце стучало порой так, что вот-вот улетит. На каждый звук за металлом двери сердце отзывалось учащенным ритмом. Пальцы цеплялись за трухлявую обшивку стула, пальцы, плевавшие на боль вместо выдранных ногтей. Тесно… но Уизли все же старался держаться. И только не задирать голову, только не смотреть на теряющийся во мраке потолок.
Иногда сверху доносились совсем страшные шорохи, шелест и скрипы. Иногда что-то капало или падало с мерзким чавкающим звуком. Иногда мутант, сидевший под потолком на своей жердочке, косился на него желтоватыми глазами с острой прорезью зрачка. Иногда он явно хотел что-то сказать, но мутантская глотка лишь выдавала скрип с хрипом, булькала слюной, выступавшей при виде теплого человеческого мяса внизу.
Иногда Уизли думалось о том, что в голове его проносится какой-то совершенно киношный бред, и мутанту явно наплевать на него как на ужин. Или даже обед, какая разница? И все его страхи только потому, что он обычный школьник средних классов, оставшийся сиротой посреди самого страшного места планеты. И тогда страх чуть отпускал. Но только иногда.
Год назад он ехал в надземке со Сликом и Паштетом. Они смотрели сериал про Зону, старую, настоящую. Серию про Хемуля, как сейчас видел. А рядом на них с усмешкой косился какой-то хрен в спортивном «Боско» и темных очках. Изврат, наверное, чего нормальному мужику пялиться на пацанов? Хотя, может, его веселил их щенячий восторг от картинки на еще папкиного детства древнем планшете.
Уизли всхлипнул, тихонько, сам почти не услышал. Не от страха или желания поплакать. Не, ни фига, соплю убрать, точно. Он все же мужик, чего он тут реветь им будет? Да он прошел ползоны Эс с ветеранами, голову кузнечику отгрыз, псу на хвост наступил… Уизли всхлипнул еще раз.
Как же хотелось оказаться в том вагоне и смотреть на Зону, мелькавшую на экране. Где всегда найдутся друзья, что придут и помогут, или сам ты, герой, псевдоктулху ножом уработаешь. Ага, ждите. Ножом груду мышц со щупальцами вместо нижней и верхней челюстей. Уработает он, как же…
– Эй, человече? – поинтересовался мутант Бу, свешивая лысую башку из своего гнезда. – Ноешь, что ль?
– Да пошел ты…
– Ща я те пойду, малолетка! – Мутант зашумел, но вниз лезть поленился. – Вякает он мне тут. Повякай, я словечко замолвлю, тебе вякалку голыми пальцами выдерут.
Уизли судорожно, с всхлипом, вздохнул.
– Человече, ты чего там? – по-настоящему удивился Бу. – А? Боишса? Рано начал бояцца…
– П-п-по-о-ччче-ему? – Уизли сглотнул, старательно силясь сдержаться. И не зареветь на самом деле.
– Патамушта Чумы еще нет. Вот как придет, так и начинай бояцца. Продаст тя куда-нито к Заливу.
– К-ка-а-ак?
– Че как? Натурально продаст, за что-нито полезное и нужное. Иль даже за бабу молодую и не особо страшную. Те их крадут, говорят, в Финке. Иль ты пра што?
– Как меня болезнь продаст?
– Кака така болезнь?
– Чума же.
Бу помолчал, пожевывая нижнюю вислую губу. Погонял тягучий комок по носоглотке, прежде чем старательно харкнуть Уизли почти на ботинок.
– От ты дяревня, человече. Грю ж те… Чу-ма! Не чума, мандавошка ты мелкая, а Чума! Чумовая Мамка, ясна те? Че, не слыхал про рабовладельческий картель Чумовой Мамки и дядьки Роммеля?
Уизли всхлипнул.
Бу загоготал.
– Грю ж, дяревня… ниче-ниче… О, кста, слыш, человече? Начинай бояцца.
Дверь скрипнула, открываясь. Уизли вздрогнул, вцепившись в стул. Дах-дах-дах, сделало сердце, провалившись куда-то вниз. Бум… сказало оно же и замерло. И вернулось, выстучав быстрейшую барабанную дробь в своей не такой долгой жизни.
– Та-а-ак… – протянули по-кошачьи от двери. – Ну-с, и кого нам кот принес?
Зашелестело кожей, скрипнуло кожей и простучало… каблуками. Высокими каблуками с подбойками. Запахло сладко, с легкой горечью и чем-то дурманящим. И помадой. Здесь. В глубине Зоны Эс.
Уизли сглотнул, пялясь во все глаза на Чуму. На Чуму, увидь ее он, Слик, Паштет там, в столице, все скачанные в Сети порнодивы показались бы отстоем, нулевым дерьмом и мечтами малолеток.
Высокая из-за каблуков. Поджарая, длинноногая, с яркими губами с той самой красной помадой, темными глазами. Острыми бровями и тугой косой, перекинутой на грудь. Фуражка с высокой тульей, перчатки из черной блестящей кожи, офицерская плеть-стек в одной руке. И кожа. Кожа корсета, кожа коротких шорт, кожа длинного плаща с разрезами, кожа высоких, по колено, узких хромово-зеркальных сапог. С очками-гогглами, поднятыми над козырьком.
Опасная, хищная, пахнущая страхом и силой женщина, годящаяся Уизли в матери. Только на матерей так не смотрят. Даже если тебе четырнадцать лет и все твои типа подвиги с женщинами по факту кончаются «погуляли-полизались» с одноклассницей в кино. Но он не мог удержаться, глядя на нее. И даже сердце колотилось уже как-то по-другому, гоняя по телу странно приятное тепло, волнами разливающееся от живота во все стороны. В основном, правда, тепло мягко покалывало электрическими разрядами аккурат в районе молнии на брюках.
– Надо же… – ласково, пусть и с обещанием всех оттенков серого протянула Чума, щелкнув стеком по голенищу. – Щенок, а уже знает, куда глаз положить. Эй, сынок, не рано тебе так на взрослых тетенек пялиться, а? Я кого спрашиваю, не по́няла…
– Вы меня? – хрипловато пискнул Уизли, покраснев.
– Нет, его. – Чума ткнула стеком на довольно скалящегося Бу. – Тебя, мальчуган, именно что тебя. Вопрос повторить? Хочешь быть наказан?
– Не-а… – рыжая голова замотала из стороны в сторону. – Не-е…
– Не-е… – передразнила Чума. – Сосунок, а все туда же, на сиськи зырит. Ты глазенки бесстыжие не отводи, чего уж. Такой успех у молодежи.
Уизли заткнулся. Что ей сказать?
– Это все феромоны, мой юный друг, – проинформировала Чума. – Могу сейчас усилить их действие и заставить полирнуть мои сапожки твоим собственным языком. Хочу больше блеска и глянца. Не желаешь?
– Ссыкун, – буркнул Бу, – точно те грю. Слежу за ним часа три, а он все сидит и трясется.
– Ясно, спасибо, Бу. Эй, кто там! Стул мне дайте.
Стул принесли тут же. Ровный, чистый, с аккуратной обивкой. Чума села напротив, водя по ладони стеком. Смотрела жгучим цыганским взором и чуть прикусив нижнюю губу. Уизли снова начал слышать свое, вроде бы утихомирившееся, сердце.
– Кто, откуда, почему, как смог оказаться у Московской Рогатки? – очень мило поинтересовалась Чума. – Да не боись, нормальными людьми торговать вредно, порой удобнее отдать за выкуп на Большую землю. Тебя уже просветили, чем зарабатываю на жизнь? Да?
Уизли кивнул.
– И хорошо. Так, повторюсь, кто, откуда и далее по порядку. Если порядок не запомнил, накажу. Немедленно.
Пришлось рассказывать. Как черт дернул, но он не стал ныть. И про смерть своих рассказал быстро, не жуя соплей. И про Урфина с Баркасом не упомянул. Мол, сталкеры и сталкеры, имен-погонял не спрашивал. Зря, что ли, смотрел недавно ретросериал про историю СССР. Или России? Будут стрелять в меня, а заденут вас, пацаны…
– Угу, угу… – кивнула Чума. – Как складно. Вся семья?
Уизли кивнул. Бу не было слышно, даже гнездо его почти не скрипело.
– Два сталкера?
Э-э-э… вот тут он задумался.
– Прямо Штирлиц, надо же… – протянула Чума. – Хорош из себя партизана-комсомольца строить, отрок. Ба… да ты явно не понимаешь, о ком я. Вернее, если судить по твоей роже, полной юношеской наивности и веры в «Википедию», о чем.
– Молодешшш пошла, – сплюнул Бу, – ни стыда, ни совести.
– Уж чья бы корова мычала, а твоя, мышонок, молчала. – Чума усмехнулась, блеснув ровными зубами. – Кто мне тут рассказывал, что адмирал Колчак был душкой и вообще? Молчи, тебе говорю.
– А что вы со мной теперь сделаете? – Уизли снова шмыгнул носом. И забеспокоился. Шмыгать приходилось все чаще.
– Выбор невелик, так-то… – Женщина снова прикусила нижнюю губу и чуть нагнулась к нему, обволакивая тем самым… феромоном. – Рассказать? Организм у тебя юный, инфаркт вряд ли приключится со страху. Да?
– Режь правду-матку, мать! – каркнул, поперхнувшись сатанинским хохотом, Бу. – А то он тут надеется на волшебника в «Аллигаторе», ящик варенья и твою голову в качестве трофея.
– Хочешь мою… голову? – изогнула брови Чума. – Э?..
Уизли снова покраснел, смотря куда угодно, только не на нее.
– Смотрите-ка, никак стыдно стало… Юноша, повторюсь, выбор невелик. Организм у тебя очень юн и здоров. Это видно даже без полного анализа крови, мочи и прочих жидкостей твоего организма. Родственников у тебя нема, так что прибыль придется искать в другом месте. Что мы имеем, исходя из внешнего осмотра и калькуляции?
Тебя можно продать на органы куда-нибудь в Скандинавию. Там еще весьма ценятся европеоиды с хорошим набором органов, взращенных не на халяльной жратве. А ты, учитывая даже суповой набор твоих только обрастающих кальцием косточек, потянешь на хорошую сумму в… кронах. Или марках.
Можно толкнуть тебя ребяткам с Залива, там попадаются вполне себе пригодные для продолжения их чертова рода девки. Тем более здоровая кровушка им не повредит. А то уж на что здесь, в городе, красавцев мало, там еще меньше. Сподобишься увидеть знаменитых тамошних баб с тремя сиськами. Представляешь? Только… сынок, ничего просто так не дается. Как правило, что-то у них непарное из-за такой вот редкостной красоты. Да и сама красота… Ну, хотя много ль ты видел в своей жизни?
Уизли вздохнул, шмыгнул и сцепил зубы. Как-то очень нерадостно пока все складывалось, а Урфина и Баркаса, крушащих на своем пути работорговцев-мутантов, пока не наблюдалось.
– Могу продолжать, переживания еще не перешли в терминальную стадию? – поинтересовалась Чума, проведя ему по щеке пальцем. С маникюром, если судить по острому красному кончику ноготка, пробившего кожу перчатки. Или, скорее, коготка? – Хорошо, ты меня убедил, рассказываю дальше.
Могу отдать тебя на вырост кому-то из местных. Их не особо много, но они все же есть. Тут как повезет. В любом раскладе ты все же в минусе. Таким клевым, как я, тебе не стать, таким страшным, как Бу, тоже. Организм все же сильный, но самим собой ты не останешься. Зона меняет человечишек порой очень-очень быстро, малыш. Понимаешь?
Да… есть еще вариант. При нем тебе не придется драться в Кругу, возможно, насмерть. Не выйдет работать кем назначат, померев от костоглода, наткнувшегося на тебя во время чистки свинарника или крысятника. Не получится жениться на дочке Бигбосса с Залива. Зато ты окажешься среди людей. Таких же, как ты сам…
– О, – изрек недовольный Бу, – да он даже обрадовался.
– Точно, – протянула Чума, – обрадовался, улыбка вон пробивается, как солнышко после дождя. Не радуйся, голубок, нечему радоваться. Те люди, о ком говорю, используют тебя куда хуже. Как мышонка для опытов. А уж что с тобой точно станет, это только Зоне известно. Но на опыты – это точно. Хочешь на опыты, там тебя аккуратно почикают на ломтики и разложат по пробиркам. Потом.
– Почему потом? – Горло у Уизли совершенно пересохло. Голос скрипел наждаком.
– Потому как сперва именно сами демонические вивисекции, введения всяких инородных структур, вирусов и даже, кто знает, операция по перемене… не пола, дурашка. Твоих физических навыков посредством взращения из твоей чахленькой тушки мощного боевого существа. Усек, Васек?
Ваську совершенно поплохело. Морально. За два дня лишиться всего возможного, выжить, вроде бы найти какой-то выход и теперь ждать решения одной странно-страшной женщины, спокойно рассуждающей о нем, как о телячьей вырезке или ящике спертого где-то настоящего арманьяка.
– Бу… – Чума покосилась вверх. – А сходи, милый, мне за чашечкой чаю. Я всех в коридоре распустила.
– Я не…
– Бу! – Голос Чумы стеганул не хуже ее стека. – Быстро, пар-р-ршивец!!!
Откуда только скорость взялась? Уизли даже чуть не усмехнулся, глядя на потешно бегущего мутанта-калеку.
– Ушел? – Чума прислушалась. – Ушел…
– Отпустить не можете? – Уизли взглянул на нее.
Как на свою первую классную. Как смотрел в первом, втором и дальше классах. А не как недавно, пойманный с сигаретами у школы. Смотрел как в самом детстве, с надеждой на решение самой страшной проблемы: чтобы из школы не исключили. Кто же исключит второклашку за случайно разбитый монитор? Да никто. Только гимназия была больно строгая. А класснуха тогда помогла, ничего не сказала. А он недавно… А сейчас чего вспомнил?
– Дурачок ты, дурачок… – Чума хмыкнула. – Ты с Баркасом шел?
– Угу.
– К Копатычу?
– Да.
– Правильно молчал. Роммель Копатыча не любит.
– А Баркаса?
– Убьет его при первой же возможности.
– Из-за чего?
Она снова уставилась на него своими черными диамантами.
– Ну-у, юноша, вы все же непозволительно глупы для своего возраста. Гайдар вон чуть старше вас был и жил полной насыщенной жизнью. Даже полком командовал… Хотя кому это говорю? Ты знаешь, кто такой Гайдар?
– Вроде реформы проводил при Путине.
– Тьфу… – Она покачала головой. – Шарик, ты балбес…
– Почему шарик?
– Потому что гладиолус, юный ты баобаб. Предваряя твой вопрос, баобаб, потому что как дерево. Такое же крепкое и такое же пустое внутри. Пусть и не всегда.
– А… так из-за чего?
– Не, вот нахал! Из-за кого!
– И из-за кого?
Чума всхлипнула и утерла блеснувшую алмазом слезинку. И еле сдержала смех.
– Из-за меня… эх ты… Алеша, блин. Не похоже, чтобы из-за такой женщины, как я, даже героические сталкеры были готовы драться на дуэли? Даже если дуэль проводится исключительно на бензиновых косах с моторчиком?
– Э…
– Понимаю, ты поражен. Для твоего незамутненного и дремучего пубертатного сознания многое пока непонятно. Но, поверь, всякое в жизни случается. Откуда знаю про Баркаса?
Уизли кивнул. Где-то в самой глубине сознания, разрываемого на куски несколько дней, мелькнула надежда. Крохотная слепая надежда.
– Баркас и Урфин два часа назад шлялись в районе того склада, где тебя сцапали. А в паре километров от них шла Буря. Скажи, обормот, станут ли нормальные сталкеры шлындрать где ни попадя и почти под Бурей? Не станут сталкеры шляться, если только не ищут кого-то. Вернее, что-то.
– Почему что-то?
– Потому что пока, недоросль, ты именно что-то. Деревянный антропоморфный дендромутант… а, ясно. Буратино, деревянный по колена. Глупый маленький мальчишка, оказавшийся один в стране злых и опасных дураков. Только вот лиса и кот у тебя оказались совершенно другими. Не как в сказке.
Чума замолчала. Уизли даже и не думал открывать рта.
– Пошли. Выведу тебя. И не спрашивай, нафига мне оно надо. На потребу моей черной душе и красивому телу. Исключительно ради положительного мнения обо мне со стороны твоего нового знакомца Баркаса. И все. Не из-за тебя же, паршивец несовершеннолетний, честное слово. Пошли, скоро Бу вернется и начнет орать, плеваться и грозиться настучать Роммелю.
– А он настучит?
– Обязательно настучит. Но это все потом. А вот Баркаса можно застать у Копатыча только этой ночью. Дальше он и Урфин все равно уйдут, и дело не в том, что им на тебя наплевать. Это Зона. Она дала, она забрала. М-да…
– Зона?
– Зона. И, думаю, мне все равно зачтется, если тебя вытащу. Зона не фраер, ее вокруг пальца не обведешь. Подкинула тебя мне, а не Роммелю, значит, ты ей чем-то глянулся. Хотя так-то… мне как женщине куда приятнее думать о Баркасе, чем о ней. Даже если речь о маленьком засранце вроде тебя. Женщины не терпят конкуренции, запомни.
– Хорошо, спасибо…
– Спасибо твое в карман не положишь. Да и… Ладно. Шею давай, мало ли кого встретим.
Щелкнуло, вокруг шеи образовался ошейник, тяжелый и холодный по краям. Какое-то внутреннее покрытие давно истрепалось, коля кожу чем-то мелким.
– Может натереть, потерпишь… – Чума чуть скривила губы. – Не хватает кое-чего, раб.
– А… ай! Ой!
«Кое-что», если судить по горячей пульсации, вздувалось огромной сливой синяка сбоку от левого глаза. Да и по подбородку, соленая и теплая, пробежала кровь из разбитого носа.
– Ты ж мужик? – Чума вопросительно подняла бровь. – Так надо, мой пятнадцатилетний капитан. А, да… можешь называть меня мадам Негоро. Если захочешь обратиться, конечно. Пошли, не отставай, с цепью падать больно.
Уизли только вздохнул, когда в ушке ошейника, щелкнув, образовалась солидная цепь, заканчивающаяся в руке Чумы.
Идти оказалось тяжело. Но он шел. Вслед за плащом, стуком каблуков и уже не кажущимся сногсшибательным ароматом феромонов. Наверное, он устал. Или, куда вероятнее, Чума умела контролировать себя всю. Включая такой дикий и крышесносящий запах.
Коридоры, темные и неприветливые. Мелькавшие под ногами странные насекомые и мыши, больше похожие на крыс. Крыс, по счастью, на пути не случилось. Зато нашлись где-то пара фонарей, противогаз и большая винтовка «Галил» для самой Чумы. Когда пришлось нацепить резиновый намордник со шлангом, идущим к баллону на поясе, Уизли позавидовал. Только чуть позже испугался.
Чума спокойно рассекала густой слой рыжего тумана, стеной стоящего прямо в длинном проходе, где они шли. Просто шла, что-то насвистывая под нос. Фонарем, кстати, она не пользовалась. Оба отдала Уизли и ни капли не напрягалась по этому поводу. Как тут не испугаешься?
Про рыжий туман читал в специальной толстой брошюре перед поездкой сюда. Рассматривал фотографии пособия, снаружи и внутри. В смысле, фото жертв тумана до и после вскрытия, со схемами изменения внутренних органов и мумификации. Полной, до состояния деревяшки.
Потом они оказались где-то у… у «Макдака», не сразу узнанного Уизли. Прошли через треснувшую широкую линию Московского проспекта, не спускаясь в переход. Чем-то подземка беспокоила Чуму, чем-то, ощутимо отдающимся тонкими иглами даже в позвоночник Уизли, ничего не понимающего в творившемся вокруг преддверии Ада.
Сумерки накрывали город неуловимо, мягко и опасно. Прошедшая Буря оставила за собой разнесенное в клочья минным обстрелом поле. Дорожное покрытие, державшееся на честном слове, корнях жесть-травы и соплях, лежало там, где ему точно не место. Оставшиеся после Прорыва деревья, окружающие дворик у «Макдака», шелестели кронами и ветвями, превращенными в странные сюрреалистические узоры. Мусор, оставшийся и пребывающий от разрушающихся домов, носило взад-вперед сколько хватало взгляда.
Крыша американского как бы ресторанчика чернела и шевелилась. Сотнями, если не тысячами жирных ворон, галдевших и ежесекундно выясняющих отношения. Уизли дрогнул, когда в их с Чумой сторону взмыли сразу с десяток штурмовиков размерами с хорошего кречета. Но обошлось, птицы явно умели ценить наличие длинных железных штук в руках у людей. Или даже у нелюдей, какой и являлась Чума.
Чума шла ходко, издали чуя опасные места. Окажись Уизли один, кто знает, как бы случилось. Это не место для прогулок. Совершенно не как в играх, пусть даже очень реалистичных.
Висящее косым крестом тело справа. Темное, обуглившееся и… еще живое. Падавшего вниз света жадной мертвой луны хватало рассмотреть искореженное в муке лицо. Ни возгласа, ни стона, ни шепота. Судорожно прыгающие губы безмолвного рта, раскрытого в беззвучном крике. Черные узоры крупного искристого песка, равномерно крутящегося снизу и тянущегося к угодившему в ловушку бродяге. Яйцо чертова аномального капкана, вытянутое вверх и заметное лишь из-за редко пробегающих голубых искр.
Большие автобусы с Пулково, две штуки, замерли у остановки, превратившейся в странный холм, заросший плющом и лохматой луизианской порослью. Судя по пробивавшимся в волнующиеся прорехи отсветам и запаху, внутри кто-то кого-то поджаривал. Это же подтверждал искромсанный в белую щепу ствол, лежащий чуть дальше, рядом с пунктом подготовки летного багажа. Топор, дорогущий, финский, с пластиковой рукоятью, торчал в дереве, вбитый почти полностью.
Мерцали, пропадая и тут же вспыхивая вновь, алые огоньки. Скакали дикими пятнашками, равномерно выскакивая в темноте тут и там. Сновали вроде бы хаотично, но двигаясь по им одним известной траектории. Оказываясь на пластике, ткани или случайно попавшей внутрь крысы, взрывались крохотным солнцем, яростно разбрасывая пламя на несколько метров.
В окне разваливающейся пятиэтажки, хлопая огромными зелеными глазами, кто-то сидел. Женщина, тащившая человеческого подростка, приостановилась, увидев их. Замерла, задрожав всем телом. Уизли, ощутив странный запах, прижал руки к лицу. С запахом пришел страх. Сильный, пробирающий полностью и подсказывающий начать прятаться. Бежать сломя голову от высокой фигуры в плаще, несущей с собой только смерть. Зеленые глаза, гулко ухнув, пропали в темноте развалин.
Огромная открытая пустошь, оставшаяся после города. Притягивающая к себе ловушки и капканы свихнувшегося здесь мироздания. Смерть, сосредоточенная в любой мелочи. От лежавшего на асфальте ржавого велосипеда, изредка стреляющего ползучими синими молниями, до нескольких странных кусков асфальта, слишком ровных в темных окружностях и еле заметно парящих раскаленным воздухом над ними. Ржавые остовы целой колонны малолитражек, обросших густой порослью вьюнка и плюща, не росших нигде. Куда падал глаз. Сидевшая в отдалении стая разномастных псин, превратившихся в крокодилов, обросших лохматой спутанной шерстью.
Уизли, шедший все медленнее, спотыкающийся и смотрящий вокруг, тихо привыкал. Странно, но так. Он смотрел вокруг и видел мир, крохотный и одновременно огромный. Сжавшийся в границах КАДа, лежавшей где-то очень далеко, и развернувшийся в них же. Где не место уставшему и ошалевшему от свалившихся бед мальчишке. Кусок, оторванный от страны и нормальной жизни, лежащий вне правил и заповедей. Территория, где можно только выживать, а не жить. Если ты не местный.
Она даже пахла самой собой. Чертова опасная и притягательная Зона. Как и любая женщина, настоящая женщина, скрывала в своем аромате многие другие. Складывающиеся в легко уловимый и сложно понимаемый запах. Его не забудешь, если проникнешься этой сладкой сукой полностью, впитаешь его с жадностью и будешь искать всю свою хренову жизнь. Потому что, как и настоящая женщина, Зона сводила с ума даже обоняние.
Запахи накладывались друг на друга, перемешиваясь и растекаясь между собой, струящиеся и едва уловимые. Тонкие и резкие, сладкие и горькие, мимолетные и остающиеся навсегда, лишь изредка прячась за прочими.
Порох, кровь, сталь, падаль, вода, пот, река, озон, звери… и люди. Зона пахла жизнью. Чудовищно опасной и странно притягательной. Ядом, что хочется еще. Ядом, убивающим медленно и сладко.
Зона вокруг не скрывала своей опасности. И была ею постоянно.
Но Чума шла дальше, все так же внешне беззаботная. Только шлейф запаха, только что дурманящего, так и остался опасным. Ел глаза перцем и винным уксусом, заставлял пробегать по спине мурашки. Но не от безумного и манящего обещания аромата, нет. От того самого избытка боли и ужаса, ожидающего любого, решившего покуситься на женщину в плаще, ведущую за собой парнишку в ошейнике с цепью.
Уизли снова попер на непонятно откуда взявшихся силах. Вновь спотыкался, чуть не падал, засыпая прямо на ходу. Но шел, упрямо и желая выбраться отсюда. А еще его колотила дрожь. Страшная из-за причины. Прошедшие сутки, так долго оттенявшие случившееся в подвале, отпустили. Причина была простой. И состояла из двух женщин. И какая из них страшнее, он сейчас даже не взялся бы сказать.
Чума, тащившая его почти на себе последние сто-двести метров, матерившаяся сквозь зубы, или другая, окружавшая со всех сторон сгущавшейся темнотой, свистом ветра, вороньим граем, вонью паленого мяса, треском искрящихся аномалий? Все равно. Прогулки под щербатой мертвенно-бледной луной, проглянувшей в прореху туч, не бывают простыми. Если, конечно, происходят здесь. В месте, где смерть могла себе позволить веселиться на всю катушку и пробовать новые и новые способы. Как лишивший его семьи. Его, уже именно Уизли, семьи.
Вот и думай… Чума ли опасна? Или вторая, бывшая кем угодно и окружавшая со всех сторон? Притягивающая безумной красотой своих ловушек и пугающая давящей тьмой ужаса, витавшего вокруг. Невидимая и ощутимая. Вездесущая и неосязаемая. Хозяйка Медного Всадника и мертвого города.
– Терпи, малыш. – Чума больно сжала локоть. – У тебя просто кончилась смесь в бачке, и ты надышался чем-то. Терпи…
Он терпел. Глаза потихоньку заволакивало темным. Уизли, недавно бывший Андрюшей, Андреем, Андрэ, Эндрю и просто Андрюхой, даже не удивился. Темнеет и выключает – это усталость, точно усталость, ничего больше. Если чего больше, то можно упасть и умереть. Идем, идем вперед, хотя ноги все тяжелее и очень хочется спать. Шаг, шаг, шаг, еще шаг.
Чума подхватила его под руку, почти тащила на себе. Она закинула бы на себя руку мальчишки, но тогда не выйдет стрелять, если ее не хватит. А ее точно не хватит, женщина это знала. И кто-то обязательно окажется рядом, желая поживиться и оторвать от нее несколько кусков. Или сожрать целиком. Но и бросить мальчишку… она не хотела.
Какие там материнские инстинкты, прости кто-нибудь? Откуда они у нее посреди дохлого Питера, скажите на милость? Это дело принципа, и никак больше. Она Чума, она всегда держит слово… Хотя всегда может забрать его назад.
– Это кого там несет? – вежливо поинтересовались впереди. – Что за чудесные сиськи видятся мне в ночи?
Она выдохнула, поддерживая почти вырубившегося пацана.
– Паролю? – продолжали стебаться со стороны бетонной стены Привала.
– Открывай, твою мать!
– Угадала…
Плиту откатили быстро. Ночью особо не задержишься, ночь любит рождать из темноты чудовищ.
Оказавшись внутри, в уютном тепле и моргающем рыжем свете свечей, можно было и успокоиться. Все вышло как надо. И какой, мать ее, роскошной наградой показался голос Урфина, мрачно смотрящего на нее, и пацаненка.
– Вы только гляньте, чего тут кошка принесла…
