Глава 18
Шаги в темноте
Похоже, в мобильник вселились сущности, обитающие в этом древнем языческом анклаве, — он то работал, то притворялся мертвым. Дядя Паша объяснил Федору, что нужно спуститься по дороге в сторону поселка примерно до того места, где перевернулась машина, потом подняться, и там, может, «возьмет». Тем более ночью сигнал завсегда получше, сказал дядя Паша.
Там «взяло», и Федор услышал сонный голос капитана Астахова, друга и бывшего коллеги.
— Кто? Федька? Какого хрена? — завопил капитан Астахов. — Ты знаешь, сколько сейчас времени?
— Извини, что разбудил, очень нужно! Я в гостях у скульптора Рубана, в Ладанке. Нас завалило снегом, нельзя выбраться. Тут два убийства, я потихоньку копаю… нужно достать из архива старое дело об убийстве…
— Чего? Из архива? Утром нельзя?
— Тут сигнал только ночью. Сделаешь? Что? Не слышу! Что?
Связь ушла. Федор выждал пару минут и позвонил снова.
— Кого убили? — закричал капитан Астахов.
— Коля, сейчас уйдет связь. Возьми в архиве дело о гибели Лидии Рубан, ДТП, два с половиной года назад. Вел дело Кузнецов. Водителя не нашли. Понял? Лидия Рубан! Третья жена. Это важно! И еще, посмотри, что есть на Марию Рубан, девичью фамилию не знаю… все, что сможешь. Адрес, хозяйка квартиры… Что? Да! Это четвертая жена, Мария Рубан! Лет тридцать. Ее убили. Откуда я знаю, кто! Работала в драматическом театре костюмершей… Да! Не знаю! Две жены убиты, сам понимаешь… Черт… Коля! Коля! Ты все понял?
Тишина была ему ответом. Федор откашлялся, от крика саднило горло и звенело в ушах. Он постоял немного, приходя в себя, полюбовался на звезды и не торопясь пошел назад в Гнездо.
— Ну как? — спросил дядя Паша, впуская Федора. — Поговорил?
— В порядке. Поговорил.
— Приходи ужинать, посидим на ночь глядя, а то чего-то муторно на душе. Лиза мясо с картошкой вечером запекла.
— Приду, — пообещал Федор. — Спасибо.
…Он тронул плечо Ивана. Тот вздрогнул и что-то пробормотал невразумительно; тут же рывком уселся и бессмысленно уставился на Федора. Федор помахал рукой перед лицом Ивана:
— Узнаешь? Это я, Федор. Выспался?
— Федя… ты вернулся… ага… — Иван с силой помял лицо в ладонях. — А я тут уснул маленько… Уже утро?
Федор смотрел на Ивана в упор, и тот, почуяв неладное, спросил:
— Что?
Федор подтащил к себе стул, уселся, не сводя с Ивана внимательного взгляда. Спросил:
— Ты ничего не хочешь мне рассказать?
— Рассказать? — Иван окончательно проснулся. — О чем?
— О том, что произошло вечером за день до исчезновения журналиста. Чистосердечное признание облегчит твою участь.
— Давай еще светом в глаза, — буркнул Иван. — Это что, допрос третьей степени?
— Нет, если признаешься добровольно.
— Как ты догадался?
— Опросил свидетелей. Сопоставил некоторые факты и учуял дымовую завесу.
— Какую дымовую завесу?
— Избыток спиртного, суетливость, болтливость больше, чем обычно. Или наоборот — нежелание общаться, что говорит о чувстве вины. Не надоело притворяться?
— Кто-то знает?
— Никто из тех, с кем я говорил. Допускаю, что кто-то все-таки вас видел. А вот и улика. — Он протянул Ивану ладонь, на ней лежал сверкающий бирюзовый страз. — Нашел под диваном. Думаю, найдутся еще, если поискать.
— Она была здесь, — сказал Иван с тоской.
— Это я понял.
— Много ты понимаешь… ты ее не знал! Я совсем с катушек слетел, как малолетка, как пацан! Мишка ушел из-за стола, просто встал и ушел. Ненавижу! Сволочь! — Иван сжал кулаки. — А мы остались, пили вино, журналист травил анекдоты, она хохотала… На ней было бирюзовое платье, все в бирюзовых камешках… вот здесь! — Он прижал руку к груди. — Она села на пуфик спиной к камину, а спина голая, говорит, от огня просто кровь закипает, и смотрит на меня… так смотрит! Я упал на пол рядом, а она вдруг наклонилась ко мне и шепчет: «Иди к себе, я сейчас приду!» Я ушам своим не поверил! Поднимаюсь, лепечу, что мне нужно взять кое-что, иду, колени подгибаются, думаю: не может быть! Прикалывается, шуточки строит. От двери обернулся, а она мне подмигнула. Прихожу к себе, включил торшер. Стою посреди комнаты как болван, не знаю, что делать, и сердце выскакивает. Не помню, сколько так простоял… целую вечность. Потом слышу: в коридоре быстрые шаги, и кто-то царапается в дверь, и тут же она влетает, я ее сгребаю… а она отвечает… понимаешь? Отвечает, целуемся, как ненормальные, как подростки, в ней каждая жилочка дрожит… я еще подумал, застоялась, девочка моя, сволочь Мишка, на голодном пайке держит! И шепчет: «Тише, тише!» — и прижимается, и хохочет! Играет! А у меня аж в глазах темно! Тяну ее к дивану, она дергает у себя что-то, и платье падает на пол. Мама родная! — Иван закрыл лицо ладонями. — Ты не поверишь, такого у меня в жизни еще не было! Это же фейерверк, молния! Я ей говорю, бросай своего лузера, уходи ко мне! А она: «Я подумаю!» А потом… ну, потом уже, после… отталкивает меня, хватает с пола платье, как змейка извивается, натягивает, камешки сверкают; поправляет волосы, облизывает губы, смотрит на меня… это же черт знает что! На мне все опять дыбом, руки трясутся… Садится в кресло, вытягивает ножку — обуй, мол. Я завернулся кое-как в простыню, подобрал ее босоножки, тоже бирюзовые, в камешках, беру ее ножку и целую, а она голову запрокинула и смеется. И другой ножкой меня в грудь! Я целую ей коленки и чувствую, схожу с ума… говорю, не уходи! А она шепчет: «Завтра!» и «Пусти, чучело!», и палец к губам!
Иван заплакал. Лицо исказилось, уродливо сморщилось, он всхлипывал, шмыгал носом, утирался ладонью.
— Мишка узнал! А может, она сама ему призналась, понимаешь? Бросила в морду! Елена сказала, они ссорились, вот она ему и влепила. И он ее убил… Господи! — простонал Иван. — Как же я теперь жить-то буду? Такое раз в жизни… подушка еще пахнет ее духами…
— А почему он ждал два дня?
— Надеялся, хотел помириться. Не знаю… Какая разница? Это я виноват! Я! Если бы не я, она была бы жива. Я готов убить себя, понимаешь?
Федор открывает бутылку минералки, протягивает Ивану. Тот, захлебываясь, жадно пьет; обливается, утирается рукой.
Сверкающий бирюзовый камешек лежит на тумбочке…
— Иван, я хотел посмотреть фотографии, сделанные до моего приезда, — подождав, пока Иван напьется, сказал Федор.
Иван поднялся, достал из шкафа фотокамеру, протянул Федору:
— Смотри по датам, тут все.
— Спасибо. Иди, прими душ. Дядя Паша пригласил нас на ужин.
— Ночью? Не хочу.
— Не забудь почистить зубы.
— Пошел ты!
— У тебя двадцать минут. А я пока посмотрю.
Иван надел халат и, недовольно бурча, вышел.
Федор рассматривал картинки из камеры, черкал что-то на листке, вырванном из блокнота. Он словно видел их впервые, гостей Гнезда. Беззаботные, веселые, смеющиеся… Он вспомнил их озлобленные перекошенные лица, обвинения, которые они бросали друг другу, ненависть, бьющую через край. Иван… ужаленный любовью, раскатавший губы… Федор вдруг почувствовал что-то вроде ностальгии и сожаления оттого, что в его жизни давно не было такого… фейерверка! И еще… он удивился — зависть к Ивану! Немудрено — Иван натура творческая, страстная и увлекающаяся, а он, Федор… «Холодный аналитический ум» — вспомнилась фраза из какого-то романа, где речь шла о разведчике. Холоден, уравновешен, самоуверен, не способен воспламениться… одним словом, невзрывоопасен, потому как… отгорел и прогорел. Федор вздохнул невольно. Отгорел или отсырел. Или забурел. Или еще что-нибудь в том же духе. Он вспомнил Елену, пригласившую его на «Каберне», и подумал: а почему бы и нет… Она сказала что-то о Мише и Зое… она много чего говорила! Например, что Миша и Зоя не столько супружеский союз, сколько бизнес-проект, и у них все… чики-пуки. Было. А скандал — дело житейское. Прыжки на стороне — тоже дело житейское. Зоя — капризная, переменчивая, привыкшая делать что хочет, ни с кем не считаясь; Иван для нее был очередным капризом… скорее всего. «Чучело», вспомнил он. Хотя, чудеса еще случаются… может, любовь. И ревность как следствие. Ибо сказано: «Сильна, как смерть, любовь, жестока, как ад, ревность…»
И, возможно, не так уж не прав Иван, который уверен, что «этот недоделанный гений» — убийца…
…Они сидели на кухне за длинным и грубым деревянным столом, ужинали. За окном была глухая ночь. Дядя Паша прислонил ружье к буфету, на расстоянии вытянутой руки… на всякий случай. Молчаливая невеселая Лиза поставила на стол литровую бутыль сизой жидкости — домашней водки собственноручного производства. Самогонки, иначе.
Иван молчал, наливался водкой и жадно ел. Проголодался, кроме того, стресс. Дядя Паша подробно и со вкусом рассказывал об охоте в здешних местах, как они с хозяином с ружьями наматывали километры пешком, приносили дичь… даже кабана один раз завалили… а теперь… Дядя Паша вздыхал и тянулся за бутылкой. Лиза меняла тарелки, подкладывала новые куски, подрезала хлеб. Иван говорил, что никогда не был на охоте, дядя Паша громко удивлялся и не мог взять в толк, как можно здоровому мужику да без охоты, говорил, что взял бы Ивана с собой обстрелять и поучить, если бы не смертоубийство…
Дожились, говорил дядя Паша, качая головой. Дожились! Уже и убивать друг дружку зачали! От скуки, городом травленные, недаром хозяин хотел… хочет сюда насовсем переселиться, любит он Гнездо. А как оно теперь будет… хрен его знает.
Дядя Паша перекрестился и налил по новой, и они выпили не чокаясь за упокой душ и землю пухом. Тут дядя Паша вспомнил, что они, бедолаги, еще в доме, и замолк на полуслове, махнув рукой.
Федор поднялся и сказал, что сейчас вернется, вышел из кухни. Ему показалось, что они даже не заметили. Он поднялся на второй этаж и остановился нерешительно. Из-под двери комнаты, где проживали Дим и его девушка Наташа-Барби, пробивался свет. Там не спали, и Федор постучался негромко.
Дверь приоткрылась — на Федора вопросительно, чуть улыбаясь, смотрела Наташа-Барби. Он поздоровался и сказал, что хотел бы поговорить… если она не против. Если они не спят, конечно.
— Я читаю, — сказала Наташа-Барби. — Не могу уснуть. Дима спит, сейчас разбужу. Садитесь, Федор. — Она махнула рукой на кресло.
— Наташа, не будите его, не нужно. Давайте поговорим без него сначала. А потом разбудите.
— Хорошо. О чем вы хотите поговорить?
— О том, что происходит. Вы человек здесь новый, вы ни с кем из гостей Гнезда раньше знакомы не были, так?
— Так. В Гнезде я в первый раз. Никого из них раньше не видела. Дим, правда, рассказывал.
— Как по-вашему, что здесь происходит? Есть у вас хоть какое-то объяснение…
Наташа-Барби задумалась. Федор рассматривал ее приятное лицо с очень правильными чертами, немного кукольными. Но в отличие от куклы она не выглядела ни наивной, ни глупой.
— Все, что можно сказать, страшно субъективно… вы же понимаете. Мне такой-то не нравится, значит, преступник он. А этот — славный парень, значит, не он. Они все привыкли друг к дружке и не замечают деталей… принимают как данность, что Миша и Зоя — жених и невеста. И не замечают, что Зоя — избалована и капризна, изменяла Мише…
— Изменяла? — делано удивился Федор. — Откуда вы знаете?
— Это было заметно, особенно в последний мирный вечер. Она отослала Ивана, а потом ушла сама. Иван был сам не свой, совершенно потерял голову. Ни он, ни она больше не вернулись в гостиную. Но эта измена сама по себе ничего не значит, ничего не изменилось, понимаете? В кругу этих людей случайные и легкие отношения в порядке вещей. Не думаю, что Миша стал бы делать из этого трагедию. А для Зои это было… так, вроде снотворного, чтобы крепче спалось. Возможно, еще любопытство.
— И что же это за круг? — заинтересовался Федор.
— Богема. Все время на публике, игра, жажда внимания, аплодисментов, страшный… даже не эгоизм, а эгоцентризм. Поэтому, если вы думаете, что мотив убийства ревность, то… не знаю. Не думаю. Но это моя субъективная точка зрения.
— То есть вы отрицаете ревность?
— Не отрицаю. Ревность — нормальное человеческое чувство. Я допускаю, что ревность может быть мотивом для убийства, но не в их кругу. Вернее, не в кругу Миши и Зои. Кроме того, они оба вполне равнодушны и холодны. Сиюминутный секс, потому что возникло желание, вспышка… не более.
Федор все с большим удивлением слушал Наташу-Барби. Она говорила ровно и взвешенно, оставаясь спокойной, и, похоже, ее совершенно не смущала тема супружеской измены и секса.
— Бедный Иван, — сказал он.
Наташа-Барби улыбнулась.
— Нет. Он принимает правила игры, он один из них. Его истерика и отчаяние — это такое же творчество и игра, как его фотография. Вы видели его работы?
Федор кивнул.
— То, что произошло между ними, даст ему толчок к новым вершинам… извините за пошлость. Художник живет такими всплесками.
— Наташа, откуда вы все так хорошо знаете? — не выдержал Федор. — В вашем юном возрасте…
— Я много читаю и много думаю, — серьезно ответила девушка. — Многие даже не догадываются, какое потрясающе интересное занятие — думать! Вы, как философ, должны знать. Гибкость ума и тела… вот где совершенство. Вы никогда не занимались йогой?
— Я всегда считал, что йога белому человеку недоступна.
— Согласна. Но путь к совершенству доступен всем, нужно желание. Я не знаю, Федор, кто убил Зою. Вы упомянули, что ее усадили у кресла с куклой… это тоже творчество, театр. Та же богема. Символ. Чего? Зависит от чувства, которое испытывал убийца. Страх, месть, ненависть. Убийство-спектакль, работа на публику… Возможно, послание кому-то, и этот кто-то прекрасно все понял.
— Возможно, поэтому произошло следующее убийство?
Наташа-Барби взглянула на Федора с любопытством.
— Возможно. Эффект лавины. И снова спектакль, акт второй. И снова все крутится вокруг куклы. Какой-то фетиш эта кукла, даже сломанная. Хотя… — Она задумалась.
— Хотя?.. — подтолкнул Федор.
— Хотя это могла быть попытка бросить подозрение на кого-то, а кукла ни при чем. Не знаю. Можно говорить что угодно…
— То есть вы не заметили ничего, что подтолкнуло бы к возможному мотиву?
— Федор, я вся в своих мыслях. Я не смотрю по сторонам. То, что я сейчас сказала, не имеет ничего общего с фактами, понимаете? Возможно, не имеет. Просто мне нравится думать.
Она все больше напоминала Федору оракула, чьи слова можно толковать двояко, даже трояко. Она была необычной девушкой, и речи ее были необычны для столь юного создания…
— Какие отношения у Димы с отцом? — вдруг спросил он.
— Нормальные, — ответила она мягко. — Они друг друга понимают.
— Федор, не слушайте ее! — вдруг раздалось из-за ширмы; в следующий момент ширма с грохотом обрушилась, и Федор увидел растрепанного и полуголого Дима, сидящего на кровати. Наташа и бровью не повела, лицо ее оставалось спокойным и доброжелательным. — То, что она несет, на голову не налазит, не вздумайте искать какой-то смысл. У меня поначалу крыша ехала, пока не привык. От каждого по способностям. От нее — покой и красота. Остальное неважно, включая плоды раздумий. Если хотите знать мое мнение — Зою убил Мишка! Они все время собачились, она была умнее и прикладывала его от души, любо-дорого послушать, вот он и оттянулся. Оставил последнее слово за собой. Даже не сомневайтесь. Тем более она перепихнулась с вашим другом Иваном, что обидно, будь вы хоть тысячу раз выше этого и богема. По вашему лицу вижу, что вы хотите спросить, откуда я знаю? Это бросалось в глаза — взгляды, жесты, слюни… то, как он побежал, когда она шепнула ему, что сейчас придет. Наташка права. Нам всегда кажется, что никто ничего не замечает… что есть недальновидно и попросту глупо. А Марго… я ставлю на адвокатишку. Мотив? Хрен его знает. Может, старое знакомство, может, шантаж. Она была способна на все, подлючая и злая. И непонятно, откуда взялась. Он тоже парень не промах, и непонятно, откуда взялся. А может, Елена, та еще штучка. Тоже способна на все, неудачница, дико завидовала своей подружке Марго. Сцепились из-за Андрюхи, я видел, как они обе на него смотрели и шептались. Сейчас вы спросите, а кто Андрюху? А никто, не вписался в поворот и хана. Куда делся? Завалило снегом. И собаку никто не травил, она была старушка, наша Нора. Пришла пора. Отца жалко, это человек с большой буквы. И что самое паршивое, мы с ним в последнее время не контачили… человеку кажется, что у него много времени впереди, успеет помириться, попросить прощения, сказать, что любит. А вот шиш! Нету у него времени, все равно куча дел останется незаконченных. Но будем надеяться. — Он покивал скорбно. — А если вы думаете, что это я подсуетился из-за наследства, то шиш! Никакие деньги не стоят человеческой жизни… даже самого паршивого человека. Я работаю, Наташка зарплату получает, нам хватает. Сейчас, правда, временно безработный. Кстати, вы, кажется, в нашем педе? Вам лаборанты на кафедру не нужны? Я окончил литературный, мог бы сочинять расписание и планы занятий, а? Устроите — с меня бутылка.
— Я спрошу. Дим, вы помните тот вечер, когда журналист поехал в поселок?
— Помню. Отец разрешил Андрюхе взять «Лендровер»… даже мне не дает, а тут расщедрился. Тот сам не свой был от радости. Дядя Паша сказал: все вылакали, больше нету, в смысле, есть энзэ на юбилей и на Новый год, так что временно сухой закон. Все, приехали. Ну, Андрюха говорит: я смотаюсь в поселок. Часа за два до ужина… около пяти примерно. Или позже? Точно не помню.
— А почему он поехал один?
— Почему один? — Дим задумался. — А черт его знает! Я не думал, что он так резко рванет, пока оделся, то, се, выхожу, а его уже и след простыл. Не, я не в обиде, мы не уговаривались. Ну, я вернулся к себе, передремал малость, потом пошел в гостиную, там уже народ тусовался перед ужином.
— Кто там был, помните?
— Кто был… Наташки не было точно. Ты где была? — обратился он к Наташе-Барби. — Сидела в асане на веранде? — Девушка промолчала, но Диму и не требовался ответ. Он уже несся дальше. — Адвокаты были, он смотрел в окно, она читала книжку. Иван пускал слюни около Зои… — Он протяжно вздохнул. — Шикарная женщина. Марго ходила туда-сюда… хозяйка! Елена сидела на диване, обложилась подушками, с насморком, страдала. Отца не было, хандрил. Мишка приходит точно к ужину. Между обедом и ужином спит. Ребят, говорю, а где гонец, вернулся уже? Не вернулся. Ну, мы решили, что загулял. Я выпросил у дяди Паши пару бутылок водки, у кого-то из девочек оказалась в заначке какая-то сладкая муть, еще Лиза выдала домашнее винцо, из ежевики… ничего так посидели. А потом кто-то говорит: «А где журналист?» А времени уже за полночь. Мы переглядываемся, Елена, кажется, кричит: «Надо идти искать!» Ну, мы и потопали. Было уже два. Он слетел с дороги на повороте, это с полкилометра от Гнезда… получается, почти сразу, как уехал. Машина перевернулась, лежала внизу на боку. Хорош защитничек! «Лендровер Дефендер»… в переводе «защитник», — пояснил он. — Стекло разбито, никого нет. Фары еще горели. Непонятно, чего он слетел, спешил, видимо, и не заметил поворот. Погодка была мерзопакостная, повалил снег, но дорога еще была. Мы сидели, киряли, а он в это время… — Дим махнул рукой. — Он нормальный был, жаль, конечно… если бы сразу пошли искать…
Наступила пауза. Все молчали.
Федор поднялся.
— Спасибо, ребята, пойду. Если вспомните что-нибудь, я на месте.
Дим долго жал ему руку и просил заходить. Наташа-Барби смотрела доброжелательно и рассеянно; молчала. Парочка действительно была странноватая, но вполне безобидная, как ему показалось. И кажется, они нашли рецепт счастья: каждый дает что может, а потому не надо ничего требовать и ломать через колено.
— Хотите, приходите на кухню, мы там ужинаем, — вдруг сказал он. — Дядя Паша, Иван…
— А вмазать? — обрадовался Дим. — Люблю принять ночью! Весь день впереди. И утро.
— А как же!
— Бежим. Наташка, не отставай!
В коридоре Дим сказал, понизив голос:
— Не ищите смысла в Натахиных словесах, глупа как пробка. Нахваталась вершков из методичек и глаголит. Ее ценность в другом: нрав и красота. Ангелица.
— Я бы не сказал, что глупа, — заметил Федор. — По-моему, рассуждает вполне здраво.
— А смысл?
— Иногда важен намек, аллюзия.
— Ну, вам, философам, виднее. И какую же аллюзию вы извлекли из ее слов?
— Например, то, что убийство было спектаклем, а значит, двигало убийцей не рацио, а чувство. Любовь, ненависть, страх. Несмотря на богемность и эгоцентрику их круга.
— Ежу понятно. Он же не робот, убийца. Ревность еще — чем не мотив?
— Хороший мотив.
— Или кара. Как вам? Или страх!
Федор кивнул.
— Вы, говорят, были сыщиком? Что-нибудь уже нашли?
— Был. Пока ничего.
— А как это вам удалось сигануть из оперо́в в философы? Что общего?
— Думать люблю. — Федор усмехнулся, вспомнив Наташу-Барби. — Соображать.
— Ага… Мы тут как в закрытой коробке, одна радость, что убийца никуда не денется. Но, с другой стороны, это, как вы понимаете, чревато. Если это не Андрюха, конечно. Помню, в каком-то романе убийства совершал труп… в смысле, тот, кого считали трупом.
— «Десять негритят», — сказал Федор. — Как по-вашему, убийца один?
— Точно, «Десять негритят». Убийц двое, — не задумываясь, сказал Дим. — Не представляю себе общего мотива. Жертвы совершенно разные, никаких точек соприкосновения. Тут два разных мотива, значит, двое убийц.
— Детективами увлекаетесь?
— Увлекаюсь. Треп насчет мотива, если нет улик и предыстории подозреваемых, дурная трата времени. Я вам с ходу сочиню десяток.
— Например?
— Например, бурное прошлое. Жертвы работали девочками по вызову, а адвокатишко был сутенером. Иван сделал Зое предложение, она высмеяла, он оскорбился и… — Дим взмахнул рукой. — Марго видела, он и ее. Стелла… тихоня Стелла, верная подруга короля Артура, заметила шашни между супругом и одной из жертв, и амба! А что? В таких тихонях страсти-мордасти не приведи господь! Еще?
Федор поднял руки, сдаваясь. Подумал, действительно, странная парочка. Он представлял себе обоих совершенно иначе. Улыбчивая комфортная Наташа-Барби и пофигист Дим оказались ребятами с фантазией и творческим огоньком. И еще: было у него ощущение некой игры, где он с завязанными глазами, расставив руки, пытался поймать кого-то, а этот кто-то разворачивал его в разные стороны тычками-намеками, подставлял подножку, подталкивал к стене или шкафу, бегал вокруг на цыпочках и шептал неразборчиво. Было у него стойкое чувство, что ищет он не там и теряет время, а оттого нетерпение, жажда и тоска.
Их появление на кухне встретили радостными криками. Дядя Паша и Иван, подпитые, разгоряченные, спорили о будущем города и деревни. Иван был за город, дядя Паша, разумеется, за деревню, здоровый образ жизни и здоровую экологию.
— Хозяин понимает! — кричал разгоряченный дядя Паша. — Он бы тут навсегда оселился, только женки не хотят, им подавай магазины и рестораны. И ведьма Саломея понимает, недаром живет тут по полгода. У нас люди не болеют, живут до ста лет, опять же охота, грибы и ягоды, а у вас в городе какая такая радость?
Дим с ходу влетел в разговор, добавил пару грошей, и дискуссия понеслась с новыми силами. Наташа-Барби молчала, неопределенно улыбаясь.
Федор, незамеченный спорщиками, выскользнул из кухни…
