Вестминстерский дворец, Лондон. Апрель, 1486 год

После долгих недель подготовки мать и сын наконец были готовы отправиться в путь. Леди Маргарет собиралась ехать верхом и сопровождать Генриха в течение первых двух дней, а затем вернуться в Лондон. Если бы у нее хватило решимости, она бы всю поездку с сыном не расставалась; ей хотелось постоянно быть с ним рядом, она с трудом заставляла себя изредка выпустить его из поля зрения. Но при этом она не могла оставить без внимания меня и моих близких, стараясь постоянно держать нас под присмотром; никому другому она этого доверить не могла. Она непременно сама заказывала мне еду, патрулировала мои прогулки, совершаемые дважды в день, и для поднятия духа снабжала меня книгами различных проповедников. Никто, кроме нее, не мог решить, сколько пищи, вина или эля следует подать к моему столу; только она могла должным образом управлять дворцовым хозяйством, и мысль о том, что в ее отсутствие я начну управлять им по собственному разумению, была для нее невыносима. И уж тем более она не могла допустить, чтобы дворец вновь оказался в руках его бывшей хозяйки, моей матери.

Она, по-моему, совсем повредилась умом, заполучив в свои руки бразды правления и всем давая «бесценные» советы, и начала даже записывать свои приказания, которые раздавала направо и налево, чтобы всегда все делалось в точности так, как она придумала, вперед на долгие годы и даже после ее смерти. Я легко могла себе представить, как миледи, находясь по ту сторону могилы, все еще правит здешним миром, а моя дочь и внучки сверяются с составленной ею «великой» книгой по управлению королевским хозяйством и впитывают «бесценные» советы о том, что не следует есть сырых фруктов или сидеть слишком близко к огню и лучше избегать переедания и простуды.

— Совершенно ясно, что до нее никто никогда и детей-то на свет не производил! — сказала моя мать, рожавшая двенадцать раз.

Генрих, неторопливо продвигаясь к северу, писал матери каждый день, подробно отчитываясь о том, как его принимали в том или ином селении, с какими семьями он встречался и какие подарки получил. Мне он писал раз в неделю; кратко сообщал, что чувствует себя хорошо, нынче вечером остановится там-то и там-то и желает мне всего наилучшего. Я отвечала сухо и столь же коротко, передавая эти записки, не запечатав их, леди Маргарет, которая, разумеется, все прочитывала, прежде чем вложить в свое письмо.

Во время Великого поста весь двор мяса не ел, но королева-мать решила, что мне необходима более питательная диета, и даже написала самому папе римскому, испросив у него разрешения кормить меня мясом в течение всего весенне-летнего периода, дабы поддержать растущее у меня в чреве дитя. В данный момент для нее, видимо, не существовало ничего более важного, чем ее будущий внук, наследник Тюдоров; ради этого она готова была поступиться даже своим прославленным благочестием.

После смерти старого кардинала Томаса Буршье леди Маргарет предложила на пост архиепископа Кентерберийского своего любимого дружка и знаменитого конспиратора Джона Мортона, и он очень скоро это место получил. Я была очень огорчена тем, что не добрый Томас Буршье будет крестить моего ребенка и не он увенчает мою голову королевской короной. Впрочем, Джон Мортон вел себя весьма пристойно; словно гончий пес хороших кровей, он всегда находился рядом, но никогда не надоедал нам своим присутствием. Чуть сгорбившись, он устраивался обычно на лучшем месте у камина, одним своим присутствием заставляя меня чувствовать, что именно он и есть мой главный хранитель и мне повезло, что он находится рядом. Куда бы я ни пошла, я всюду натыкалась на него; казалось, он в дружбе со всеми; он умел сгладить любые трудности и без сомнения обо всех происшествиях тут же докладывал королеве-матери. Он интересовался всеми моими делами и всегда мог дать сочувственный и вполне достойный священника совет, всегда знал, каковы мои нужды и помыслы, и весьма любезно болтал с моими фрейлинами. Я очень быстро поняла: ему известно все, что происходит при дворе, а значит, от него обо всем узнает и леди Маргарет. Джон Мортон был ее духовником и самым близким другом в течение многих лет. Кстати, именно он убедил ее, что мне непременно и в пост следует есть красное мясо, причем хорошо приготовленное, и сам вызвался получить на это разрешение у папы римского. Он ласково трепал меня по руке, уверяя, что в данный момент для него нет ничего важнее моего здоровья, а если я буду полна сил, то и ребенок родится здоровеньким; по его словам, таковы заветы и самого Господа.

Затем однажды, уже после Пасхи, когда моя мать и сестры, сидя у меня, шили детские одежки под неусыпным присмотром миледи королевы-матери, к нам явился гонец, весь покрытый дорожной пылью, и сообщил, что у него срочное послание от его милости короля.

В кои-то веки леди Маргарет не проявила неизменного любопытства; гордо задрав повыше свой длинный нос, дабы подчеркнуть собственное величие, она отослала гонца прочь, приказав ему сперва переодеться. Но затем, взглянув на его изумленное и довольно-таки мрачное лицо, все-таки повела его к себе и плотно закрыла за собой двери, чтобы никто не смог подслушать, какие именно тревожные вести он привез.

Рука моей матери так и застыла с иглой над шитьем. Подняв голову, она настороженно проводила глазами гонца, удалявшегося в сторону королевских покоев, слегка вздохнула и с прежним спокойным видом вернулась к работе, словно женщина, вполне довольная своим собственным крошечным мирком. Мы с Сесили встревоженно переглянулись, и я почти неслышно спросила у матери:

— Как ты думаешь, в чем там дело?

Она даже своих серых глаз не подняла. Лишь пожала плечами, продолжая шить.

— Откуда мне знать?

Двери в покои королевы-матери оставались закрытыми достаточно долго. Затем гонец вышел оттуда, но с таким видом, словно ему было приказано ни в коем случае никому не говорить ни слова. Дверь в покои миледи по-прежнему оставалась закрытой; лишь к обеду она вышла оттуда и, как всегда, заняла свое место на высоком кресле под государственным флагом. Лицо ее было мрачно. Она молча ждала, когда слуги доложат, что обед готов и сейчас будет подан.

Архиепископ Джон Мортон подошел к ней; казалось, он готов в любую минуту ринуться вперед с благословением, но она сидела с застывшим, точно кремень, лицом и упорно молчала; она ничего не сказала, даже когда он наклонился к ней совсем близко, словно готовясь уловить даже самый тихий ее шепот. Царившую в обеденном зале тишину нарушила моя мать, самым легким и приятным тоном спросив:

— Все ли благополучно у его милости короля?

Услышав ее голос, миледи слегка вздрогнула; по-моему, ей очень не хотелось отвечать на этот вопрос, однако она все же сказала:

— Король весьма встревожен очередным проявлением неверности. К сожалению, в нашем королевстве все еще слишком много предателей.

Моя мать сочувственно приподняла брови и даже слегка поцокала языком, словно и ей тоже очень жаль, что это так, но ничего более говорить не стала.

— Я надеюсь, король здоров? Он в безопасности? — попыталась я расшевелить леди Маргарет.

— Этот глупец и предатель Франсис Ловелл оскорбил святое убежище, в котором ему было позволено находиться! Он вышел оттуда, собрал армию и имел наглость пойти против моего сына! — вдруг гневно объявила леди Маргарет. Она, видно, оказалась не в силах сдержать бушевавшие в ее душе чувства и буквально тряслась от гнева; лицо у нее побагровело; теперь она уже кричала вовсю, и брызги слюны так и летели у нее изо рта в разные стороны, а слова спотыкались и звучали невнятно. Казалось, даже ее головной убор дрожит от ярости. Она так вцепилась пальцами в подлокотники кресла, словно сама себя пыталась заставить сидеть на месте. — Как он мог? Как он осмелился после такого поражения? После того, как столько времени прятался в убежище, желая избежать наказания? Но нет, вновь набрался наглости и вынырнул из своей норы, точно лиса!

— Прости его, Господи! — воскликнул архиепископ.

У меня перехватило дыхание; я даже невольно тихонько охнула. Лорд Франсис Ловелл был другом детства Ричарда, его ближайшим соратником, и при Босуорте он сражался вместе с ним. А когда Ричард пал в бою, лорд Франсис укрылся в святом убежище. Я знала, что выйти оттуда он мог, лишь имея на то вескую причину. Я знала, что он отнюдь не дурак и никогда бы не ринулся в атаку, понимая, что это бессмысленно, не стал бы поднимать свое боевое знамя, не имея мощной поддержки. А значит, такая поддержка наверняка у него была; значит, существовал тайный круг людей, которые были известны только друг другу и ждали подходящего момента — например, когда Генрих покинет относительно безопасный Лондон, — чтобы тут же бросить ему вызов. И они, разумеется, не стали бы поднимать мятеж, если бы у них не было на примете… другого короля! Значит, такой человек у них имелся! Человек, который с полным правом мог заменить на троне Генриха Тюдора…

Королева-мать гневно сверкнула глазами в мою сторону, словно и я уже пылала огнем мятежа, словно и во мне она уже углядела явные признаки предательства — этакую каинову печать у меня на лбу.

— Как лиса, нет, как дворовый пес! — с презрением повторила она. — Разве не так его называли? «Верный пес Ловелл»? Вот он и выскочил из своей будки, точно дворовая шавка, да еще и вызов моему сыну бросить осмелился! Генрих безумно всем этим огорчен. И меня с ним рядом нет! Его это предательство просто потрясло!

— Благослови, Господи, нашего короля, — прошептал архиепископ, касаясь золотого распятия, свисавшего с его пояса на жемчужных четках.

Моя мать изобразила самую искреннюю озабоченность и с некоторым недоверием спросила:

— Неужели Франсису Ловеллу удалось собрать целую армию?

— Он еще об этом пожалеет! — пообещала миледи. — И он, и Томас Стаффорд, который с ним заодно. Они оба очень сильно пожалеют, что осмелились бросить вызов миролюбию и величию моего сына. Сам Господь привел Генриха в Англию. Бунт против моего сына — это восстание против воли Господней. Они оба — еретики и предатели!

— Значит, и Томас Стаффорд тоже? — сочувственно проворковала моя мать. — Стаффорд тоже взялся за оружие?

— Да, а также его братец! Вот уж у кого лживая душонка! Предатели! Все они предатели!

— Неужели и Хэмфри Стаффорд? — негромко воскликнула моя мать. — Боже мой! Значит, они объединились и сумели собрать достаточно большое войско? Надо же, сыновья такой знатной семьи! Но я полагаю, его милость король дал им должный отпор и, выступив во главе своего войска, разбил их наголову?

— Нет, нет! — Леди Маргарет с раздражением отмахнулась от последнего вопроса, словно пытаясь прогнать его дрожащей рукой, дабы никто не смог усомниться в храбрости и мужестве ее сына, даже если тот на самом деле прятался в Линкольншире, предоставив другим сражаться с повстанцами. — Зачем же ему самому воевать с мятежниками? Это абсолютно лишено смысла. И я, разумеется, просила его в письме ни во что не вмешиваться. Во главе его войска стоит Джаспер Тюдор. Кстати, им с Генрихом удалось собрать многотысячную армию. И король милостиво обещал прощение всем, кто сдастся добровольно. Из его письма я узнала, что они продолжают преследовать повстанцев и те отступают на север, к Мидлхему.

Это был любимый замок Ричарда; там прошло его детство. Жители всех северных графств хорошо знали Франсиса Ловелла, закадычного друга Ричарда и участника всех его мальчишеских забав, а потому в этих краях наверняка многие поспешили присоединиться к мятежникам. А самому Ловеллу был там знаком каждый куст, так что он прекрасно знал, где лучше устроить засаду или спрятаться от врага.

— Боже мой, — спокойно заметила моя мать, — нам бы всем следовало помолиться за нашего короля.

Королева-мать, разумеется, тут же с облегчением ухватилась за это предложение:

— Разумеется! И после обеда мы все отправимся в часовню. Вы совершенно правы, моя дорогая. И я, пожалуй, закажу особую мессу. — Она кивнула архиепископу, который поклонился и вышел с таким видом, словно готов был разбудить для этого самого Господа Бога.

Услышав слова миледи, моя кузина Мэгги нервно поерзала на стуле, отлично зная, что «особая месса», которую королева-мать намеревалась заказать во спасение сына, продлится не менее двух часов. Разумеется, леди Маргарет тут же это заметила и бросила на девочку гневный взгляд.

— Похоже, некоторые грешники и глупцы до сих пор поддерживают Йорков, потерпевших столь сокрушительное поражение, — сказала она. — А ведь с Йорками покончено навсегда, ибо все их наследники мертвы.

Никто не стал в эту минуту напоминать миледи, что наш кузен де ла Поль, прямой наследник Йорков, вполне жив и даже присягнул Генриху на верность; жив был и брат Мэгги, Эдвард Уорик, тоже прямой наследник нашего Дома. Пока что Эдварду ничто не грозило — он находился в детской вместе с моими младшими сестрами; но после слов миледи Мэгги так и застыла, боясь оторвать свой взгляд от досок пола и носков собственных туфелек. Однако она, естественно, не проронила ни слова.

Моя мать встала и изящной походкой направилась к двери, на минутку как бы невзначай остановившись и заслонив собой Мэгги от разгневанной королевы-матери.

— Я сейчас схожу за молитвенником и четками, — сказала она. — Не угодно ли вам, ваша милость, чтобы я захватила и ваш требник?

Леди Маргарет тут же опомнилась и милостиво ей улыбнулась.

— Да, да, благодарю вас, — сказала она. — И пригласите в часовню хор. Да скажите всем, чтобы тоже взяли с собой четки. Сразу после обеда мы направимся в часовню.

Пока мы молились, я пыталась представить себе, что происходит там, на Великой Северной Дороге, в Йоркшире, близ замка Мидлхем. К сожалению, я не обладала таким даром предвидения, как моя мать, и могла лишь гадать. Если Ловеллу удастся проникнуть в замок, то за его мощными стенами он сможет продержаться месяцы, а то и годы. А если весь Север восстанет и присоединится к нему, то армия мятежников превзойдет численностью даже королевское войско, которым командует Джаспер Тюдор. Северяне всегда были надежными сторонниками Дома Йорков. В Мидлхеме Ричарда любили как доброго господина, и алтарь в тамошней часовне всегда украшали белые розы. Я искоса глянула на мать. В данный момент она являла собой символ преданности Богу — коленопреклоненная, глаза закрыты, лицо обернуто к небесам; падавший на нее луч света подчеркивал ее спокойствие, даже безмятежность; она была прекрасна и похожа на бессмертного ангела, задумавшегося над грехами простых смертных.

— Ты знала об этом? — шепотом спросила я у матери, еще ниже склонив голову и быстро перебирая бусины четок.

Она даже глаз не открыла, даже головы не повернула, лишь губы ее шевельнулись, словно она повторяла про себя слова молитвы.

— Кое-что, — услышала я. — Сэр Франсис прислал мне весточку.

— Они за нас сражаются?

— Конечно.

— И как ты думаешь, они победят?

Мимолетная улыбка скользнула по неподвижному лицу.

— Возможно. Впрочем, одно я знаю совершенно точно.

— Что же?

— Они до полусмерти напугали Тюдоров. Ты видела лицо Маргарет? Ты видела лицо ее дружка-архиепископа, когда он выбежал из зала?