Вестминстерский дворец, Лондон. Май, 1486 год
Я поняла, что на улицах Лондона беспорядки, по громкому скрипу внешних ворот Вестминстера — обычно требовалось несколько десятков человек, чтобы их закрыть и запереть, — и громоподобному грохоту, свидетельствовавшему о том, что ворота наконец захлопнули. Затем загремела балка-противовес, когда ее просовывали в петли, чтобы ворота оставались закрытыми. В общем, мы забаррикадировались внутри королевского дворца, настолько опасаясь гнева лондонцев, что спрятались от них за мощными стенами и крепко запертыми воротами!
Прикрывая рукой свой большой живот, я прошла в покои матери и увидела, что она стоит у окна и смотрит вниз, на городские улицы. Рядом с ней стояли моя кузина Мэгги и моя младшая сестра Анна. Мать слегка повернулась в мою сторону, но ничего не сказала. Зато Мэгги, не оборачиваясь, тут же объявила:
— Они удваивают стражу на стенах дворца. Вон, отсюда хорошо видно, сколько людей выбегает из караульного помещения.
— Что происходит? — спросила я. — Что творится на улицах?
— Народ поднимает восстание против Генриха Тюдора, — спокойно сказала моя мать.
— Что?!
— Люди собираются под стенами дворца и строятся по сотням.
Я почувствовала, как ребенок беспокойно заворочался у меня в животе, охнула и поспешно присела.
— И что же нам делать?
— Пока ничего. Нам следует остаться здесь, разобраться в обстановке и понять, как быть дальше, — все так же спокойно ответила мне мать.
— Но куда мы можем отсюда пойти? — продолжала нетерпеливо спрашивать я. — Где сможем чувствовать себя в безопасности?
Она оглянулась, увидела мое побелевшее лицо и улыбнулась.
— Успокойся, моя дорогая. Я хотела сказать, что нам следует оставаться здесь, пока мы не узнаем, кто победил.
— Но разве мы знаем, кто с кем сражается?
Она кивнула:
— Да. Народ Англии, который по-прежнему предан Дому Йорков, восстал против нового короля, — сказала она. — Но нам в любом случае ничто не грозит. Если Ловелл победит в Йоркшире, а братья Стаффорд — в Вустершире, если жители Лондона захватят Тауэр, а потом и этот дворец осадят — тогда мы сможем спокойно выйти отсюда и…
— И что? — в ужасе прошептала я. Душа моя разрывалась от возрастающей тревоги.
— И снова занять свой трон, — спокойно ответила мать. — Генрих Тюдор вновь вынужден отчаянно сражаться за ту корону, которую он отвоевал всего девять месяцев назад.
— Ты считаешь, что мы сможем вновь занять трон?! — От охватившего меня ужаса мой голос стал пронзительным и сорвался на писк.
Мать только плечами пожала.
— Трон и так для нас не потерян, пока Англия пребывает в состоянии внутреннего мира и объединена усилиями, направленными против Генри Тюдора. Хотя, возможно, последует еще одна битва в бесконечной «войне кузенов». И власть Генриха станет всего лишь одним из эпизодов этой войны.
— Все «кузены» давно на том свете! — воскликнула я. — Все братья, принадлежавшие к Домам Ланкастеров и Йорков, мертвы!
Она улыбнулась.
— Генри Тюдор — из Дома Бофоров, — напомнила она мне. — Ты из Дома Йорков. И у тебя есть кузен Джон де ла Поль, сын твоей тети Элизабет, и кузен Эдвард Уорик, сын твоего дяди Джорджа, герцога Кларенса. Таким образом, на сцене следующее «поколение кузенов» — вопрос только в том, захотят ли они воевать против того, кто сейчас находится на троне.
— Но Генрих — полноправный король! И мой муж! — воскликнула я, но мать это не смутило. Она лишь пожала плечами и сказала:
— Значит, ты выиграешь в любом случае.
— Вы только посмотрите, что они несут? — крикнула нам Мэгги срывающимся от возбуждения голосом. — Посмотрите, какой флаг у них в руках?
Я встала и поверх ее головы выглянула в окно.
— Я что-то не пойму… не могу как следует разглядеть…
— Это же наш флаг! Уориков! — Голос Мэгги задрожал от радости. — И они выкрикивают наше имя! Они кричат: «За Уорика!» Они призывают Тедди!
Я посмотрела на мать и тихо сказала:
— Они призывают Эдварда, наследника Йорков. Ты слышишь? Они призывают наследника Йорков.
— Да, — спокойно откликнулась мать. — И это совершенно естественно.
* * *
Мы ждали новостей. Мне тяжело далось это ожидание, ибо мои друзья, мои родные, все те, кто поддерживал Йорков, с оружием в руках восстали против моего собственного мужа. Но куда тяжелее ожидание и неизвестность переживала леди Маргарет, королева-мать, которая, похоже, совсем лишилась сна и проводила каждую ночь на коленях перед маленьким алтарем, установленным в ее личных покоях, а потом весь день молилась в часовне. Она сильно похудела и поседела от постоянной тревоги, а мысль о том, что ее единственный сын где-то далеко, среди ненадежных союзников и неверных подданных, что он не имеет иной защиты кроме армии, возглавляемой Джаспером Тюдором, делала ее прямо-таки больной от страха. Она обвиняла его друзей в предательстве, а тех, кто раньше ему сочувствовал, в том, что теперь они от него отреклись. Она перечисляла их имена в своих молитвах, обращенных к Богу, и просила Его наказать тех людей, которые после Босуорта собрались под знамена победителя, но, стоило ему потерпеть неудачу, как они от него отшатнулись. Она почти ничего не ела — держала строжайший пост, желая добиться благословения Господня; но всем было ясно: она просто больна от страха за сына, и этот страх все возрастает, ибо ей кажется, что Господь по неизвестной причине отвернулся от Генриха и не желает более поддерживать Тюдоров. Господь привел ее сына на английский трон, но не дал ему сил, чтобы этот трон удержать.
Было известно, что в небольших пригородных деревеньках, далеко за пределами Вестминстера, возникают отдельные схватки между отрядами лондонцев и войсками Тюдора, и почти на каждом перекрестке звучит призыв «За Уорика!». В Хайбери мятежники, вооруженные камнями, граблями, кочергами, вилами и косами, устроили настоящий бой с хорошо вооруженной королевской гвардией. Ходили слухи, что солдаты Генриха порой бросают на землю боевые штандарты Тюдора и спешат присоединиться к повстанцам. В Лондоне из уст в уста шепотом передавали слухи о том, что крупные лондонские купцы и даже сам городской совет выступают в поддержку мятежников, заполнивших улицы и криками требующих возвращения Йорков на престол.
Леди Маргарет приказала закрыть все ставни на окнах, выходящих на улицы, чтобы мы не могли видеть, что быстротечные стычки толпы и королевской гвардии происходят буквально под стенами дворца. Затем она приказала закрыть и запереть на засов ставни и на всех остальных окнах, чтобы мы не слышали криков толпы, требовавшей возвращения Йорков и призывавшей Эдварда Уорика, моего маленького кузена Тедди, выйти к народу и приветствовать его хотя бы взмахом руки.
Тедди мы старались держать как можно дальше от окон; мы запретили слугам сплетничать, но он все же узнал, что народ Англии призывает его стать королем. Однажды я зашла к нему в классную комнату, чтобы послушать, как он читает вслух какой-то рассказ, и он вдруг заявил мне:
— Но ведь наш король — Генрих!
— Да, конечно, наш король — Генрих, — подтвердила я.
Мэгги быстро глянула на нас, хмурясь от беспокойства.
— Значит, им не следует так громко выкрикивать мое имя, — сказал Тедди. Ему, похоже, и в голову не приходило, что он может сам стать королем.
— Безусловно, не следует, — согласилась я. — Надеюсь, они скоро перестанут его выкрикивать.
— Но они явно не хотят короля Тюдора!
— Ну, вот что, Тедди, — вмешалась Мэгги, — ты прекрасно знаешь, что на эту тему говорить не следует.
Я ласково накрыла своей рукой руку мальчика.
— Мало ли чего они хотят, — сказала я ему. — Тюдор выиграл битву и был коронован как король Англии Генрих VII. И кто бы что ни говорил, а он действительно король Англии. Все мы совершили бы очень и очень большую ошибку, если бы забыли об этом.
Тедди посмотрел на меня; его честное личико прямо-таки светилось искренней преданностью королю.
— Я никогда не совершу такой ошибки! — пообещал он мне. — Я ничего не забыл. И хорошо понимаю, что теперь он — наш король. А тебе, Лиз, хорошо бы объяснить это тем плохим мальчишкам, что кричат на улицах.
* * *
Но я ничего не смогла объяснить «плохим мальчишкам», и те продолжали выкрикивать призыв «За Уорика!». Леди Маргарет никому не разрешала выходить за тяжелые ворота Вестминстера, пока не утихнет возбуждение, царившее в городе. Стены дворца не были повреждены, тяжелые мощные ворота невозможно было взять силой. Разъяренную толпу гвардейцы легко держали на расстоянии, а потом и вовсе отогнали, и мятежники устремились в дальние районы города или же в бессильном гневе попрятались по домам. На улицах Лондона вновь воцарилось относительное спокойствие, и мы распахнули ставни на окнах и открыли тяжелые ворота дворца, показывая всем, что мы вполне уверены в себе, и народу следует приветствовать нас, своих нынешних правителей. Впрочем, я сразу заметила, что настроение у лондонцев весьма мрачное; каждый поход дворцовых слуг на рынок заканчивался потасовкой; на стенах по-прежнему дежурила удвоенная стража; и мы по-прежнему не имели вестей с севера и не знали даже, состоялось ли сражение Генриха с повстанцами и за кем осталась победа.
Наконец в конце мая, когда при дворе следовало бы уже настраиваться на летний отдых за городом — готовиться к различным развлечениям: прогулкам вдоль реки, турнирам и репетициям спектаклей, а также музицировать и ухаживать за дамами, — леди Маргарет получила от Генриха письмо, в которое была вложена и записка для меня. Король также прислал открытое письмо парламенту — его привез мой дядя Эдвард Вудвилл, который прибыл в Лондон в сопровождении небольшого отряда йоменов, специально переодетых в ливреи, чтобы показать, что слуги Тюдоров могут совершенно спокойно, ничего не опасаясь, ездить по Большой Северной Дороге из Йорка в Лондон.
— И что же пишет король? — спросила у меня мать.
— С мятежниками покончено, — сказала я, быстро прочитав полученную от мужа записку. — Генрих пишет, что Джаспер Тюдор преследовал повстанцев далеко на север и только после этого вернулся. Франсис Ловелл сумел бежать, а братья Стаффорд вновь укрылись в святом убежище. Но Генрих приказал вытащить их оттуда… — Я помолчала, глянув поверх письма на мать, и неуверенно продолжила: — Он приказал вломиться в святое убежище… Он грубо нарушил законы церкви… Он пишет, что все они будут казнены…
Я протянула матери письмо, удивляясь тому, что при этом испытываю странное облегчение. Конечно же, я хотела реставрации Дома Йорков. Конечно же, мне хотелось, чтобы враги Ричарда были наказаны. Порой мне страстно хотелось увидеть — и в своих снах и мечтах я действительно видела это! — как Генрих падает с коня на землю и из последних сил пытается спастись, но против яростной кавалерийской атаки ему не выстоять, и он снова падает, и конские копыта топчут землю рядом с его головой… И все же я обрадовалась, получив это письмо; оно принесло мне добрую весть: мой муж остался жив. Ведь я сейчас носила в чреве своем маленького Тюдора, и я никак не могла желать смерти отцу своего ребенка! Я не могла желать, чтобы и его, голого и окровавленного, как Ричарда, перекинули через седло его охромевшего боевого коня. Я вышла за Генриха замуж, я дала ему клятву, но самое главное — я носила под сердцем его ребенка, хоть сердце мое и было похоронено в некой безвестной могиле вместе с телом Ричарда. Да, я была принцессой Йоркской, но я стала женой Генриха Тюдора, я поклялась ему в верности, и будущее мое отныне было связано именно с ним.
— Все кончено, — прошептала я. — Слава богу, теперь все кончено!
— Ничего подобного, — спокойно возразила моя мать. — Все еще только начинается!
