Вестминстерский дворец, Лондон. Март, 1486 год

Миледи королева-мать выбивалась из сил, планируя поездку короля по стране. Моя мать, ветеран подобных поездок, пышных процессий и всевозможных визитов, наблюдала за этими приготовлениями, не говоря ни слова; а миледи целыми днями пропадала в королевской гардеробной, окруженная закройщиками, швеями, сапожниками и шляпниками, пытаясь создать новый гардероб для своего сына, дабы потрясти диковатых северян и заставить их принять Генриха как короля. Не испытывая должной уверенности в себе, чувствуя себя матерью узурпатора, леди Маргарет явно хотела, чтобы ее сын и она сама выглядели во всех отношениях по-королевски. Он должен был отлично сыграть роль правителя страны — просто быть английским королем для него было мало. По иронии судьбы и к вящему удовольствию нас с матерью, леди Маргарет до сих пор имела только один достойный подражания пример — моего отца, и это приводило ее в полное смятение. Мой отец был высок ростом, очень хорош собой и невероятно обаятелен; он прямо-таки притягивал к себе людей; ему достаточно было войти в зал, и он тут же оказывался в центре всеобщего внимания. Он отдавал должное новинкам моды, наслаждался красотой и богатством тканей, их насыщенными оттенками. Женщин он очень любил, и они всегда находили его чрезвычайно привлекательным; не в силах справиться с собой, он жадно ловил знаки их внимания, и, Господь свидетель, сами женщины тоже не всегда были в силах скрыть свое любовное томление. По крайней мере половина наших придворных дам всегда были влюблены в моего отца или уже стали его любовницами, а их мужьям оставалось лишь разрываться между восхищением, которое они испытывали при виде своего великолепного короля, и мучительной ревностью. Но лучше всего отец выглядел рядом с моей красавицей-матерью и целым выводком прелестных дочек. Мы, дочери короля Эдуарда, всегда представляли собой настоящий калейдоскоп прелестных мордашек, а наша мать была признанной иконой стиля, красоты и изящества. Так что леди Маргарет отлично понимала: вряд ли какая-то еще королевская семья сможет стать равной семье моего отца. Мои отец и мать были царственны, плодовиты, красивы и богаты. Когда-то леди Маргарет была фрейлиной моей матери и не раз собственными глазами видела, как моих родителей воспринимают простые англичане — точно семейство сказочных монархов. И теперь она просто до помешательства себя доводила в тщетных попытках превратить своего неуклюжего, бледноватого и куда более тихого сына в настоящего короля, равного моему замечательному отцу.

Она решила эту проблему, буквально утопив Генриха в драгоценностях. Он никогда не появлялся на людях без роскошной броши на шляпе или бесценной жемчужины в галстуке. Никогда не выезжал верхом, не надев перчатки, инкрустированные бриллиантами, и без седла с золотыми стременами. Леди Маргарет украшала сына мехом горностая, словно некую реликвию для пасхального шествия; но он все равно выглядел обыкновенным; казалось, этого молодого человека растянули до предела, заставили жить не по средствам и вбили в голову излишнее честолюбие и одновременно чрезмерную озабоченность будущим; он был вечно бледен от волнения, и особенно бледным его лицо казалось на фоне пурпурного бархата, в который его одевали.

— Я бы очень хотел, чтобы ты тоже поехала со мной, — жалким тоном промямлил он, когда мы с ним на конюшенном дворе Вестминстера выбирали лошадей для его поездки по стране.

Я была так удивлена, что дважды на него посмотрела, желая убедиться, что он не шутит.

— Я не просто так это сказал, мне действительно этого хочется. Ты с детства немало путешествовала по Англии вместе с родителями. Мне прожужжали все уши рассказами о том, что именно ты всегда открывала балы при дворе твоего отца, а зачастую и с послами беседовала. Ты бывала в самых разных уголках Англии и наверняка хорошо знаешь и столицы графств, и разные другие города?

Я кивнула. Оба брата Йорки, и мой отец, и Ричард, были любимы народом, особенно в северных графствах. Мы каждое лето выезжали из Лондона, посещая другие города Англии, где нас всегда приветствовали так, словно мы ангелы, спустившиеся с небес. Почти каждый знатный дом того или иного графства старался устроить в честь нашего прибытия праздничное шествие или пир; во многих городах и селениях нам дарили увесистые кошели с золотом. Бессчетное количество мэров, советников и шерифов целовали мне руку, когда я еще совсем малышкой сидела на коленях у матери; я уж не говорю о том периоде, когда я умела вполне самостоятельно произнести ответную благодарственную речь на безупречной латыни.

— Я должен показать себя повсюду, — озабоченно продолжал Генрих. — Я должен внушить людям желание стать моими сторонниками и хранить мне верность. Я должен убедить их, что с моим приходом к власти в стране воцарятся мир и благополучие. И все это мне придется сделать с помощью одной лишь улыбки и приветственного взмаха рукой, когда я буду проезжать через то или иное селение.

Я не смогла удержаться от смеха.

— Ну, все это разом осуществить невозможно! — сказала я. — Но ты не тушуйся. Все не так уж страшно. Ты только помни: все, кто собрались на обочине дороги, хотят всего лишь увидеть нового короля. Они ждут его улыбки, приветственного жеста, ведь простые люди еще не потеряли надежды на доброго и удачливого правителя. Вот и постарайся выглядеть именно так; постарайся сыграть эту роль как можно лучше, и все будут довольны и счастливы. И не забывай: этим людям редко выпадают столь впечатляющие зрелища. Нет, правда, Генрих, когда ты немного лучше узнаешь Англию, то поймешь, что здесь ничего интересного почти никогда не происходит. Урожаи чаще всего бывают неудачными, весной выпадает слишком много дождей, а лето бывает слишком засушливым. Покажи народу хорошо одетого и улыбающегося молодого короля, и это будет самая замечательная вещь, какую им довелось увидеть за много лет. Ведь на тебя придут посмотреть в большинстве своем очень бедные люди, совершенно лишенные каких бы то ни было развлечений. А королевская процессия — это весьма впечатляющее зрелище; тем более что твоя мать вечно выставляет тебя напоказ, точно святую икону, завернутую в бархат, оклад которой утыкан драгоценными каменьями.

— На это потребуется слишком много времени, — недовольно проворчал он. — Ведь придется, наверное, останавливаться чуть ли не в каждом богатом доме, чуть ли не в каждом замке, да еще и выслушивать приветственные речи подданных.

— Мой отец говорил, что, пока длятся эти речи, он смотрит поверх голов людей, стоящих в толпе, и прикидывает, какие подарки для него они могут себе позволить, — решилась посоветовать я. — Он, по-моему, вообще никогда этих выступлений не слушал и занимался тем, что интересовался, сколько у хозяина замка или мэра города коров в полях и слуг во дворе.

Генрих мгновенно заинтересовался:

— Он брал взаймы?

— Он всегда считал, что лучше напрямую обратиться к людям, чем в парламент за собранными налогами; там с ним еще вполне могли начать спорить, советовать, как лучше управлять страной и на кого пойти войной. Да, отец обычно брал взаймы почти у всех, кого посещал. И чем более страстными были речи в честь его приезда и похвалы в его адрес, тем большую сумму он запрашивал. Чаще всего после обеда.

Генрих рассмеялся и, обняв меня за разбухшую талию, притянул к себе прямо на конюшенном дворе, и все присутствующие это видели. А он, ничуть не смутившись, спросил:

— И что, ему всегда давали в долг?

— Почти всегда, — сказала я. Я не стала вырываться, но и прислоняться к нему тоже не стала. Я позволила ему обнимать меня, поскольку он имел право это делать — любому мужу иной раз хочется приласкать свою жену. Но мне было приятно ощутить прикосновение к моему животу его крупных теплых ладоней.

— Ну что ж, тогда и я попробую так сделать, — сказал он. — Твой отец был в высшей степени прав: очень дорогое дело — пытаться править этой страной с помощью парламента. Все, что я получаю от него в виде налогов, мне приходится раздавать и раздаривать, если я намерен и впредь сохранить верность своих лордов.

— Да неужели? Разве твои лорды не из любви и преданности тебе служат? — из вредности спросила я. Просто не смогла удержать за зубами свой острый язычок.

И он, разумеется, тут же обиделся и выпустил меня из объятий.

— По-моему, мы оба прекрасно знаем, что служат они отнюдь не из любви и преданности ко мне! — Он помолчал и прибавил: — Впрочем, сомневаюсь, что они и твоего отца так уж сильно любили.