ГЛАВА 33
Я явно заболела и из-за этого на приеме у принцессы была угрюма и необщительна.
— Как вы жестоки! — просюсюкал у меня под ухом сэр Ричард Фуллер.
Я непонимающе взглянула на него.
— Как вы жестоки к тем, кто обожает вас! — повторил он, улыбаясь.
Его губы были слегка подкрашены, а около рта красовалась небольшая родинка в виде сердечка.
— Неужели жестока? — довольно тупо сказала я.
Он одарил меня кокетливым смешком, и несколько старых аристократок осуждающе взглянули в нашу сторону. Но, увидев сэра Ричарда, снисходительно улыбнулись.
— Диана! Настоящая Диана! — восторженно вскричал он.
Я пожала плечами. Проводя много времени в светском обществе, я наполовину не понимала, о чем вокруг меня говорят, к тому же у меня вызывала раздражение постоянная экзальтация мужчин при разговоре со мной.
— Вы полагаете, что я не читаю утренних газет? — продолжал поддразнивать меня сэр Ричард. — Непременно читаю. И то, что я сегодня прочел, разбило все мои надежды!
Я опять уставилась на него. Мы сидели у окна, выглядывая в парк. Уилл был прав, предсказывая похолодание: белой изморозью были покрыты крыши вокруг, яркое солнце светило в морозном небе.
— О чем вы говорите? — спросила я.
Блеклые глаза сэра Ричарда сверкнули от злой радости.
— О том, что ранило меня прямо в сердце, дорогая!
Я не была сильна в такого рода флирте и поднялась, чтобы оставить его.
— Я знал, что вы помолвлены, но не ожидал, что лорд Пери будет так настойчив. — Сэр Ричард даже протянул руку, чтобы держать меня. — Неужели его проигрыши так велики?
— Пери? — попыталась я разобраться в хаосе этих намеков.
— Разумеется! — прояснил ситуацию мой собеседник. — Или есть еще кто-то, за кого вы собираетесь выйти замуж?
Я молча смотрела на него, все еще не понимая, в чем дело.
— Вы так удивлены, мисс Лейси? — тараторил он. — Нет, положительно, вы очаровательны, очаровательны! Но я все-таки не могу поверить, что даже Пери способен поместить в газете объявление о помолвке, не предупредив вас.
Вполне способен, подумала я, но не стала сообщать это сэру Ричарду.
— Вот причина моего смятения! — с торжеством продолжал сэр Ричард. — Мы все знали, что его проигрыши в фаго были ужасающи, он играет в пикет, как бог! Какой же каприз, обворожительная мисс Лейси, заставляет вас вручать ему свое состояние с такой готовностью? Это любовь? Значит ли это, что мне нужно оставить всякие надежды?
Я стиснула зубы и встала.
— Вы должны извинить меня, сэр Ричард, — вежливо сказала я. — Я вижу, леди Кларенс зовет меня, я должна идти.
Леди Кларенс на противоположном конце комнаты играла в вист с принцессой. Я встала за ее спиной, подождала, пока она не взяла взятку, и тогда наклонилась к ее уху.
— Пери поместил объявление о нашей помолвке в сегодняшней «Морнинг пост».
Она даже не повела бровью. При ее незаурядном мастерстве карточной игры ей следовало быть шулером в игорном доме. Здесь она просто зря растрачивала свой талант.
— Я его не видела, — тихо сказала она. — Но надеюсь, вы не возражаете, моя дорогая?
— Он мог бы сначала сказать мне. Я чувствовала себя очень неловко, когда сэр Ричард стал буквально допрашивать меня.
— Да, вы правы, — кивнула леди Кларенс. — Впрочем, вы можете сказать это ему сами. Вот он.
Подняв глаза, я увидела Пери, с улыбкой пробирающегося сквозь толпу у дверей. Он задержался там, чтобы перекинуться парой слов со знакомыми, но, поймав мой взгляд, просиял и поспешил ко мне.
— Сара! — воскликнул он. — Я так и знал, что найду вас здесь! Вы видели сегодняшнюю газету? Там написано про нас! Разве это не мило! Я дал им лишнюю гинею, чтобы они поместили объявление прямо сегодня.
Он поцеловал мне руку, но затем, повинуясь кивку матери, придвинулся и поцеловал меня в щеку.
— К чему такая спешка? — поинтересовалась я.
Пери озорно усмехнулся.
— Ты же сама все знаешь. С начала этой недели я лишился всякого кредита, а теперь они просто начнут бегать за мной по пятам. — От этой мысли он прямо танцевал на месте. — Но самое смешное, что как раз теперь мне деньги не нужны.
Во время нашей беседы с моего лица не сходила фальшивая улыбка, будто то, что я слушала, было необыкновенно приятно.
— Но теперь я покончил с игрой, — уверенно сказал Пери. — Через пару недель после свадьбы мы уедем в деревню и будем жить как старые толстые сквайры. Все будет, как ты захочешь, Сара.
Если бы около дюжины любопытных не сводили с нас глаз, я бы разрыдалась. Я так устала после этой бессонной ночи, и у меня так сильно болело горло. А от мысли об Уилле, уехавшем от меня рассерженным, оставившем меня ради Бекки и своего маленького уютного дома, у меня сжимало от боли виски.
«Хорошо, — сказала я себе. — Я никогда не буду жить в доме Уилла Тайка. Я никогда не буду любить его, как та женщина. Мне никогда не спать в его объятиях. Но я уже научилась любить людей и теперь должна обратить эту любовь на Пери. Я смогу дать ему счастье. Мы еще молоды, нас ждет впереди много хорошего, мы научимся управлять хозяйством и сделаем Вайдекр и Хаверинг счастливыми. Мы сделаем гораздо больше того, что сделали лорды и сквайры до нас».
— Не играй в пикет, — попросила я.
— Не буду, не буду, — замотал головой Пери. — Сара, ты выглядишь усталой, и у тебя горит лицо. Давай я отвезу тебя домой.
— Не могу, — жалобно отказалась я. — Твоя мама…
— Твой жених — это я, — улыбнулся Пери. — И я считаю, что тебе следует поехать домой и отдохнуть. Вы ведь сегодня вечером приглашены еще куда-то? А ты едва ли спала прошлой ночью. Я скажу маме, что ты себя плохо чувствуешь.
Я собиралась сказать «нет», но мое самочувствие действительно было отвратительным, мне хотелось уехать подальше от яркого горячего пламени свечей, от противных смеющихся лиц. К тому же было любопытно посмотреть, удастся ли Пери настоять на своем. Впервые на моей памяти он пошел против желания матери.
Он подошел к столу и склонился над плечом леди Кларенс. Она выглядела недовольной, но взгляды нескольких знатных старушек были устремлены на нее, они даже вытянули вперед шеи, чтобы услышать обмен репликами между ней и сыном. Поэтому раздражение, написанное на ее лице, сменилось сладкой улыбкой, она милостиво кивнула Пери и приветливо помахала мне рукой.
Вернувшись, Пери галантно предложил мне руку.
— Мы можем ехать. Нас отпустили, — сказал он.
— Как это ты осмелился противоречить своей матери? — улыбнулась я.
Мои глаза закрывались сами собой.
Пери одернул свой смокинг с шутливым тщеславием.
— В конце концов, это я — жених одной из самых богатых женщин в Лондоне, а не она. И не советую становиться мне на пути.
Мы рассмеялись. Я приняла его руку, и мы подошли попрощаться к принцессе. За ее стулом, изогнувшись, стоял сэр Ричард и улыбался мне из-под нарисованных бровей.
— Убегаете, чтобы провести несколько мгновений наедине? — игриво спросил он.
Принцесса рассмеялась и ударила его веером по костяшкам пальцев. Ее слегка обвисшие щеки заколыхались от смеха, а маленькие глазки сверкнули.
— Оставьте, сэр Ричард! — сказала она глубоким, сочным голосом. — Не дразните молодых. Увижу ли я вас завтра при дворе, моя милочка? — поинтересовалась она у меня.
— Нет, ваше высочество, — приседая, как меня учили, ответила я. — Я должна быть представлена лишь в конце этого месяца.
— В качестве следующей леди Хаверинг, — вставил сэр Ричард. — Как ослепительны вы будете в бриллиантах Хаверингов!
Мой желудок сжался от страха, будто это я заложила их. Я почувствовала, что краснею, но тут Пери увлек меня за собой. У дверей, где нас не могли услышать, я спросила:
— Как он мог догадаться?
— А бог его знает, — беззаботно ответил Пери. — Такого рода вещи становятся известны сами собой. Как хорошо, что я могу выкупить их обратно, Сара, представляешь!
— Что и говорить, — слабо отозвалась я.
Наш экипаж был уже у дверей, и Пери усадил меня в него. Я засунула руки поглубже в меховую муфту и поднесла ее к лицу, чтобы согреться.
— Ну-ка, хлебни вот этого, — предложил Пери, доставая из кармана фляжку.
Я слегка отпила из нее. Напиток словно обжег мое горло, на глаза навернулись слезы.
— Что это? — спросила я.
— Голландский джин и бренди, — объяснил Пери, завинчивая флягу. — Мы зовем это «Голландец и Француз». Тебе стало легче?
— Да, — согласилась я.
Экипаж ровно катился вперед по обледеневшей мостовой. Прислонившись головой к подушкам, я закрыла глаза и задремала. Когда экипаж остановился у дверей нашего дома, я принуждена была тяжело опереться на руку Пери, чтобы подняться по ступенькам.
— У меня кружится голова, — сказала я вышедшей мне навстречу горничной.
Мое горло болело еще больше, я даже сипела.
— Вы выглядите не очень хорошо, мисс Сара, — заботливо сказала горничная. — Могу я принести вам горячий поссет? Не хотите ли отдохнуть?
У себя в комнате я минутку помедлила, глядя на постель, устланную чистыми крахмальными простынями. Когда я была девчонкой, я могла идти пешком целый день за фургоном, а вечером еще скакать верхом, чтобы заработать шесть пенсов. Сейчас же я не смогла бы пошевельнуть рукой, даже если бы от этого зависела моя жизнь.
— Сначала помогите мне расстегнуть сзади платье, — сказала я, — и, пожалуйста, передайте, чтобы меня не беспокоили до вечера.
Я скользнула между холодными простынями и легла. Когда вернулась горничная с поссетом, я едва могла его проглотить. Затем я сразу заснула, но, едва она снова вошла в комнату, проснулась.
— Уже пять часов, мисс Сара, — сказала горничная. — Леди Кларенс переодевается к выходу. Она велела вам с лордом Перегрином следовать за ней во втором экипаже. Я сказала ей, что вы лежите.
Я попыталась откинуть одеяло, но оно показалось мне непомерно тяжелым, а когда я, усевшись, спустила ноги на пол, деревянные половицы словно поплыли подо мной.
— У меня, похоже, лихорадка, Сьюел, — сонно сказала я. — Передайте мои извинения сэру Перегрину, но я не смогу сегодня никуда поехать. Мне нужно полежать, завтра я поправлюсь.
Я тяжело рухнула обратно на подушки, мне казалось, что даже ресницы у меня горячие.
— Вы будете обедать? — равнодушно спросила горничная.
— Нет. — Сейчас мне казалось, что я в жизни больше не смогу проглотить ни куска. — Принесите мне только лимонаду, и я хотела бы поспать.
Ее возня у камина и звук шагов эхом отдавались у меня в ушах, потом до меня донеслось бормотание голосов у двери — это она передавала Пери мои слова, а затем все звуки смешались и превратились в рокот морских волн, которые я слышала в тот день в Селси.
После этого я опять заснула, и мне приснилось, что я вовсе не в Лондоне. Какие-то страшные образы замелькали передо мной, я старалась проснуться, но не могла. Потом мне показалось, что я лежу в нашем фургоне и прошу Данди принести мне кружку воды. Мое горло распухло, и я испугалась, что это тиф и что я умираю. Во сне я видела ее склоненное ко мне лицо и слышала свой тонкий жалобный голос, умоляющий о глотке воды.
Я проснулась, потому что меня бил озноб, и долго не могла понять, где нахожусь. Мне показалось, что я сержусь на Данди за то, что она не разбудила меня, и я гневно крикнула ей: «По-моему, я достаточно часто будила тебя, ленивая девчонка». И я вспомнила о тех временах, когда я будила ее и ухаживала за ней, а она отвечала мне иногда благодарной улыбкой, иногда прикосновением, но чаще ничем. И хотя это могло разбить мое сердце, я подумала, что, беря у меня так много, все, что я могла предложить, она ничего не давала взамен. Данди была избалованной маленькой эгоисткой, и, если бы она послушалась меня в тот день, она не стала бы взбираться на эту ужасную трапецию. Если бы она слушалась меня, она не пыталась бы заловить парня, который пуще всего боялся жениться на ней. Если бы у нее в голове было хоть что-нибудь, кроме тщеславия и глупости, она поняла бы, что ступила на худшую из дорог. И тогда она не была бы сейчас мертва, а я не валялась бы здесь больная и никому не нужная, и все не было бы так непоправимо плохо.
Так непоправимо плохо.
Настолько плохо, что теперь я уже не знала, кто я и что мне делать.
С этой мыслью я потянулась в темноту за стаканом лимонада. Была еще ночь, глубокая ночь. Пока я спала, кто-то принес мне попить и затопил камин. Я чуть приподнялась и отпила из стакана.
Мне показалось, что там был лед. Дрожь пробежала по моему телу, словно снежный ком прокатился вдоль горла и упал прямо в желудок. Свалившись обратно в кровать, я скорчилась под одеялом. Я коченела от холода, но когда поднесла руку ко лбу, он оказался страшно горячим.
Теперь я точно знала, что ужасно больна и что сон, в котором Данди была эгоистична и упряма, являлся частью этой болезни. Я должна принимать вещи такими, какими я привыкла их видеть. Я должна помнить ее такой, какой она была, — моей любимой сестрой. Я должна продолжать думать о Пери как об очаровательном юноше, который станет добрым. А об Уилле — как о мстительном и своевольном управляющем на моей земле, которого я совершенно справедливо выставила вон.
Я должна думать так, иначе даже не знаю, что со мной может случиться. Если я допущу в свой разум сомнения и неопределенность, то будущее ускользнет от меня.
— Я хочу быть леди Хаверинг, — раздался мой голос, похожий на карканье. — Я хочу управлять Хаверингом и Вайдекром. Я хочу стать самой богатой женщиной в стране. Я хочу, чтобы меня все знали.
Последняя мысль показалась мне довольно приятной, и я зарылась в подушки поглубже. И снова заснула.
Ранним утром я опять проснулась, но даже не смогла открыть глаза, такими опухшими и красными стали мои веки. Меня разбудил крик, вырвавшийся у моей горничной, когда она, увидев мое лицо, опрометью вылетела из комнаты. Я попыталась все-таки разлепить глаза, но свет тусклого утреннего солнца показался мне ослепительным, и я поскорей зажмурила их. Я сама чувствовала, что мое тело полыхает от жара, а горло болит так, что я не смогла бы проронить ни звука, даже если бы захотела.
Дверь отворилась опять и пропустила Риммингс, горничную леди Кларенс, казавшуюся очень высокой и величественной, несмотря на утренние папильотки в волосах под ночным чепчиком. Игнорируя мою горничную, семенившую позади нее, она направилась прямо к моей постели и взглянула на меня. Когда я увидела, как переменилось ее лицо, я поняла, что, видно, на самом деле тяжело больна.
— Мисс Сара… — начала она.
Я попыталась ответить «да», но остатки моего голоса расплавились в жаре горла, и я только кивнула. Даже это легкое движение заставило опухшие мускулы моей шеи сжаться от боли, а сама боль эхом отозвалась в голове, точно звон далекой колокольни.
— Вы не очень хорошо выглядите. У вас что-то болит? — Голос Риммингс казался мне громоподобным.
— Да, — удалось мне выдавить из себя.
Она меня едва слышала, но не стала наклоняться ко мне ближе.
— Это тиф, я уверена, — прошептала сзади Сьюел, моя горничная.
Я чуть повернула голову и взглянула на нее. Если это на самом деле тиф, тогда я пропала. Я видела, как моя мать-цыганка умирала от него, и знала, что эта страшная болезнь сначала, как жестокий хозяин, ломает ваш дух, а потом уносит тело. Если б я была в Вайдекре, я, наверное, нашла бы в себе силы с ней бороться, но здесь, в Лондоне, где я и без тифа чувствовала себя полубольной и где в моих днях было так мало радости, у меня вовсе не было шансов.
— Может быть, — резко сказала Риммингс. — Но ни слова об этом на половине слуг, если вы не хотите потерять свое место.
— Сомневаюсь, что я захочу оставаться в доме, в котором тиф, — непокорно заявила девушка, направляясь к двери и не сводя с меня глаз. — Кроме того, если у нее тиф, значит, ей скорее потребуется сиделка, а не горничная.
— Сиделку непременно наймут, — кивнула головой Риммингс.
Я с ужасом слушала их беседу, понимая, что не смогу вынести чужих прикосновений к своему больному телу, чужих рук, унизительно моющих и переворачивающих меня. Я слыхала о лондонских сиделках: нечистоплотных, сквернословящих, пьющих женщинах, которые со своими больными обращаются как с трупами.
— Среди них попадаются совсем неплохие, — словно услышав мои мысли, сказала Риммингс. Затем она повернулась к Сьюел: — Позаботьтесь о свежем лимонаде и кувшине теплой воды. Вам придется обмыть ее.
— Не стану я ее мыть, — твердо заявила девушка.
— Придется, если прикажут, мисс, — взорвалась Риммингс.
Лучше бы она этого не делала, этот крик навалился на меня мутной волной.
— Я не прикоснусь к ней, — стояла на своем моя горничная. — Я видела тиф прежде. Это будет просто Божье благословение, если мы все не заразимся от нее. Кроме того, взгляните только на ее лицо! Оно уже серое, она долго не протянет. Мытьем горячку не смоешь, и я не стану ухаживать за умирающей. А она уже не жилец.
— Если вас услышит ее милость, то вас в мгновение ока вышвырнут на улицу без всяких рекомендаций.
Голос Риммингс оглушал меня.
— Это несправедливо! — заплакала девушка. — Меня нанимали в горничные, а не в сиделки. Никто не может сказать, что я плохо ухаживала за нарядами мисс Лейси, и это не моя вина, что она не вылезала из своей амазонки. И я не виновата, что она отощала за то время, что живет в Лондоне. Но нянчиться с ней я не буду. Мне придется бегать по этой лестнице двадцать раз на дню, и в конце концов я сама заражусь. Не буду я делать это!
Мои растрескавшиеся губы скривились в улыбке. Сьюел права, похоже, что я уже мясо для червей. Стоит тифу прихватить вас своим корявым пальцем, и вы больше не жилец на этом свете. Не придется Пери заплатить карточные долги моим приданым. Никогда мне не быть леди Хаверинг. А ее милость никогда не дождется от меня наследника.
Все наши труды пойдут насмарку. Я почему-то всегда это предчувствовала. Все, чего я добилась, это фешенебельных похорон: смерть придет за мной в этот лондонский богатый дом так же неотвратимо, как пришла бы в грязный фургон.
Во мне не было сожалений о том, что я умираю, не встретив даже своего семнадцатилетия. С тех пор как я потеряла Данди, я и не жила. А сейчас я иду туда же, и если на свете существуют Бог и рай, то мы непременно с ней встретимся. Я представила мою сестру с распущенными волосами, в сверкающем белом одеянии и с пушистыми розовыми крылышками за спиной. Она должна быть очаровательной. Мне хотелось быть с ней.
— В конце концов, этим может заняться одна из служанок, — решила Риммингс.
— Например, Эмили? — воскликнула моя горничная. — Конечно! Это как раз для нее. Вы поставите в известность свою госпожу? Я бы ни за что не осмелилась будить ее раньше, чем она проснется сама и потребует свой утренний шоколад.
— Думаю, вы правы, — после некоторого колебания согласилась Риммингс. — Леди Кларенс придется посылать за доктором, хотя лично я не стала бы это делать. Молодая барышня уже не жилец на белом свете. — И, взглянув на часы над камином, она добавила: — Раньше восьми я не стану будить госпожу. Все равно это уже не имеет никакого значения. Я лучше велю Эмили дать ей немного лауданума.
Подойдя на шаг ближе к моей постели, она сказала еще громче:
— Вы слышите меня, мисс Лейси? Я передам со служанкой для вас лекарство. Вам сразу станет лучше.
Я чуть заметно кивнула. Эмили, Сьюел — какая разница. Горничная права, тиф схватил меня мертвой хваткой, не похоже, что мне удастся выкарабкаться.
Они поспешно ретировались, оставив меня наедине с моей жаркой, пульсирующей болью, в душно натопленной комнате. Я опять провалилась в какое-то подобие дремы.
Едва закрыв глаза, я увидела перед собой незнакомую, но очень похожую на меня девушку, она была одета в странную, тяжелую одежду и сидела на лошади. Ее амазонка из серого бархата была незнакомого, старинного покроя. Ее глаза казались гораздо зеленее моих, такие бывали у меня, только когда я чувствовала себя счастливой. Она выглядела беззаботной, и было не похоже, что она пролила хоть одну слезинку в своей жизни.
Я услышала смех девушки, кто-то держал поводья ее лошади, и я увидела ее любящую улыбку, обращенную к нему. Но хотя ее лицо было ласковым, я знала, что она учит себя быть злой и жестокой, что она погубит того, кто стоит сейчас рядом, как погубит каждого, кто посмеет встать на ее пути. Я знала, кто она. Это была моя бабушка, великая Беатрис Лейси, которая умела заставить землю цвести, а людей, работавших на ней, умирать с голоду. Беатрис, остановить которую могли только огонь и гнев. Почему-то сейчас я точно знала, что я — настоящая Лейси. Когда я, стоя на арене, была уверена, что держу публику в своем грязном и потном кулачке, это была уверенность Лейси. И холодность, которой моя бабушка прикрывалась, точно ледяным плащом, она тоже передала мне. Она словно говорила: «Я! Только я! Кто тут собирается любить меня? Прочь!» Было странно, что именно сейчас, стрелой мчась к смерти, я вдруг увидела Беатрис и поняла, что я — Лейси до самого мозга костей.
Дверь опять отворилась, и я увидела маленькую бедную служанку Эмили в надетом поглубже чепце.
— Пожалуйста, мэм, — сказала она. — Они велели дать вам это. — В одной руке она держала флакон лауданума, в другой — стакан воды. — И велели прислуживать вам, пока ее милость не вызовет сиделку. Но извините, мэм, я никогда ничего такого не делала и не знаю, с чего начать.
Я попыталась улыбнуться ей, но не могла даже пошевелиться. Видно, дела мои быстро ухудшались, поскольку еще несколько часов назад я могла пусть плохо, но говорить.
Служанка явно встревожилась моей неподвижностью и молчанием.
— Вам так плохо, мисс? — спросила она и подошла чуть поближе. — Ох, какой кошмар, — со страхом произнесла она.
Я невольно каркнула от смеха, и она даже отпрянула.
— Прошу прощения, мэм, — упавшим голосом сказала служанка и капнула в стакан немного лекарства. — Они велели дать вам это.
Я подумала, какой сильной должна быть доза, чтобы унять мою боль. Постаравшись поднять голову, я почувствовала, как комната закружилась перед моими глазами, а кровать закачалась, словно корабль в штормовую погоду.
— Я поставлю его вот сюда. — И служанка поставила стакан с лекарством рядом с лимонадом. — Вы возьмете его, когда захотите.
Она беспомощно оглядела комнату, пытаясь найти подходящее для себя занятие.
— Я разожгу для вас камин, — обрадовалась она и поспешила к нему.
Та маленькая часть моего существа, которая с упрямством цеплялась за жизнь даже в самые тяжкие минуты моего детства и в страшную ночь смерти Данди, сейчас поддерживала меня и приказывала подняться и выпить лекарство. Я пыталась позвать служанку и попросить ее помочь мне. Ибо, если я выпью лекарство, я смогу заснуть. А если я засну, то, когда настанет кризис, у меня будут силы бороться. Я должна бороться. Я должна победить.
Я попробовала вскрикнуть, но смогла выдавить лишь сдавленный хрип, который служанка даже не услышала. Затопив камин, она выпрямила спину и встала, комната казалась жаркой, как плита, а отблески камина сияли как бешеные.
— Вот так-то лучше! — довольно воскликнула она и опять подошла к кровати. — Вам больше ничего не требуется, мэм?
— Эмили, — прокаркала я.
Она тут же встревожилась.
— Постарайтесь пока не говорить.
Служанка участливо наклонилась ко мне, но не догадывалась, что мне нужно помочь. Ей слишком часто запрещали входить в господские комнаты, приказывали подниматься только по черной лестнице, не подходить к господам и низко приседать, когда они оказывались поблизости. Она была слишком хорошо вышколена, чтобы дотронуться до меня хотя бы пальцем.
Эмили проскользнула к двери и, присев, исчезла. Я хотела позвать ее обратно, но у меня так перехватило горло, что из него не вырвалось ни звука. Я смотрела на расписной потолок, на нарядный фриз, украшенный пухлыми золотыми купидонами. Я вспомнила жестокую, выносливую, как мужчина, Меридон и попыталась встать.
Но ничего не получилось. Я не была больше Меридон. Я была маленькой Сарой Лейси с опухшим от тифозной горячки горлом, от меня исходил запах смертного пота, и у меня ломило все кости. Я бы заплакала от жалости к себе, если бы сами слезы не сгорели в жаре моего тела.
Я упала обратно на подушки и постаралась не бояться. Теперь я знала, почему Сьюел отказалась ухаживать за мной, почему Риммингс побоялась даже коснуться меня и почему Эмили воскликнула: «Какой кошмар!», когда увидела мое лицо.
Я поняла это, когда мельком увидела свое отражение в зеркале напротив. Мое лицо было белым, как у трупа, глаза будто обведены кругами, а губы были такими запекшимися и потрескавшимися, что казались просто засохшей под носом кровью. У меня был тиф.
