ГЛАВА 27

Я рано ушла к себе в тот вечер и, прежде чем лечь спать, подошла к окну и отдернула тяжелые шторы. После долгих лет жизни в фургоне я наслаждалась простором и покоем своей собственной комнаты и возможностью любоваться природой, стоя у распахнутого окна. Но видимо, я была неблагодарным созданием. При всех удовольствиях богатой жизни я скучала по тесноте фургона, по присутствию других людей, храпящих, сопящих и жующих рядом. Мне будто не хватало теплого нечистого запаха обжитого места, вида всклокоченной головы отца и жирных завитков на голове Займы, легкого дыхания их ребенка. А о койке напротив меня, где виднелась темная голова Данди, посылающей мне сонную улыбку, я старалась не думать.

Что и говорить, при всех своих недостатках Роберт Гауэр был по-своему добр ко мне. Он заплатил мне десять гиней и бесплатно кормил Кея всю зиму. Когда я упала с трапеции, он уложил меня в собственную постель и не вычел с меня ни пенни по счетам доктора. Я вспомнила маленький дом на Хай-стрит в Уорминстере, фургон, расписанный аляповатыми картинками, с одной стороны которого красовался мой портрет и мое имя. Прежнее имя, которое я не взяла в Вайдекр.

Всю мою жизнь меня сопровождали расставания. В моих снах я вспоминала, как меня маленьким ребенком забрали чужие люди и увели прочь, чтобы я даже не слышала голоса своей матери. Отец заключил жестокую сделку, сбыв нас с рук и поскорее уехав из города, чтобы мы не передумали. В тот ужасный вечер, когда погибла Данди, я, забрав лошадь, гинеи и шнурок с золотыми застежками, умчалась прочь, словно Роберт Гауэр был моим врагом. Сейчас я понимала, что, останься я с ними, и мне, возможно, было бы легче пережить свое горе. Здесь, в Вайдекре, я не могла не только говорить о нем, но даже показать виду, что несчастна. Здесь мне пришлось запереть его в самой холодной части моего сердца и не показывать никому, что я пуста внутри, как старая поломанная кукла.

Я прислонилась лбом к холодному стеклу и выглянула наружу. Небо заволокло тучами, и неполная луна едва проглядывала сквозь них. Моя комната была обращена окнами на восток, туда, где за выгоном виднелась общественная земля Вайдекра и на фоне неба вырисовывалась цепь старых елей. Я хотела бы всю свою жизнь засыпать и просыпаться, видя этот пейзаж перед глазами.

Отвернувшись от окна, я задвинула шторы. Эта комната была слишком большой для меня, она словно была заполнена эхом чужих голосов и тенями предков. Отрывисто вздохнув, я стянула с себя дорогое платье и аккуратно разложила его на стуле. Затем я надела ночную рубашку, сняла с кровати одеяло, закуталась в него и улеглась прямо на холодном ковре. Я чувствовала, что мне предстоит одна из тех ночей, когда горе подступает к самому горлу и словно душит меня. Сейчас жизнь была добра ко мне, и мысль о том, что Данди, которая так любила удобства и радости, не со мной, была непереносима.

Если бы я могла плакать, я бы рыдала всю ночь напролет. Но у меня не было слез. Я лежала, плотно закутавшись в одеяло и глядя сухими глазами в потолок. Потом я, видимо, уснула, и, когда проснулась, мое лицо было влажным. Влажным был даже ковер под моей головой, словно слезы, не выплаканные днем, лились всю ночь. Я поднялась с пола и скользнула между простынями на кровать. Как жаль, что она мертва, а не я.

Проснулась я рано, когда только забрезжил серый рассвет. И с моих губ опять сорвались слова, слова, которые я надеялась оставить в прежней жизни: «Я чужая здесь».

Я полежала еще немного, прислушиваясь к звуку этих слов. Мой внутренний голос говорил мне, что я совсем одна, что я одинока и нет на земле места, которое было бы моим домом. И это была чистая правда.

Было еще очень рано, а я не могла найти себе места, словно дворовая кошка, запертая в доме. Я встала и тихонько прокралась к гардеробу за своей одеждой. Ее там не оказалось, я вспомнила, что одна амазонка в стирке, а другую взяла в починку горничная леди Кларенс. Она должна была принести ее к завтраку, но я хотела выйти сейчас же. На самом дне шкафа валялась невесть как попавшая сюда моя старая одежда: поношенные бриджи Джека, его ботинки и теплая куртка Роберта. Я вытащила их и быстро оделась. Только ботинки я оставила свои собственные. Потом я на цыпочках пробралась к двери и выскользнула на лестницу.

Я была права, в доме все спали. Когда я спускалась по лестнице, часы пробили четверть шестого. Бесшумно пройдя через холл, я оказалась на кухне. Там все было чисто, аккуратно прибрано и царила тишина. Только мерцали красные поленья в камине и черный кот грелся подле него.

Отперев входную дверь, я выскользнула в холодное предрассветное утро. Кей пасся на выгоне, я подошла к воротам и свистнула ему, хотя прекрасно помнила, что леди не должны свистеть. Он поднял голову, запрядал ушами и радостно заржал, словно был рад видеть меня в старой одежде. Я ухватила его за холку и подвела к воротам. Он высился рядом со мной, как гора, — оказывается, я забыла, насколько он высок. И вряд ли я уже сумею вскочить на неоседланную лошадь.

Кей стоял спокойно, и оказалось, что я ничего не утратила из своего опыта. Одним прыжком я мгновенно очутилась на его спине, и он смешно переступил с ноги на ногу, будто удивляясь, что я сижу на нем по-мужски, как в давние времена. Я сжала коленями его упругие бока, и он послушно поскакал через темный парк в сторону Вайдекра.

Неожиданно запел черный дрозд, и было странно слышать его песнь в полной тишине. Солнце еще не взошло, и в серой полутьме мы с Кеем двигались словно два привидения в лунном свете. Сунув руку в карман, я обнаружила там свои золотые гинеи в целости и сохранности. Так что мы сейчас свободно могли бы раствориться в мире простых людей, в мире фургонов и бродяг. Вайдекр при этом остался бы таким же, как прежде, — прекрасным, плодородным, щедрым. Ничто не изменилось бы, если бы я исчезла. Пери по-прежнему пил бы и играл в карты, ища затем прощения у матери, а леди Кларенс мое исчезновение было бы глубоко безразлично.

Никто не стал бы горевать обо мне, а через пару месяцев все бы меня забыли.

Копыта Кея стучали по мощеной дороге, ведущей к моему дому. Я полуосознанно хотела посмотреть на него напоследок, а потом исчезнуть навсегда. Я не принадлежала ни к этой земле, ни к моей старой жизни, понятия не имела, куда идти и что мне делать, и скакала вперед, как в ту ночь. И так же, как тогда, Кей спустился к воде напиться.

— Сара, — послышался неожиданно голос, и я взглянула назад.

Это был Уилл Тайк, стоящий под деревом на берегу реки.

— Это вы? — удивилась я.

Кей вышел из реки и подошел к нему, вытянув шею для ласки. Уилл был единственным мужчиной, которого он любил.

— Сара в своем прежнем облике, — проговорил он.

— Обе мои амазонки в починке, — объяснила я. — А мне хотелось прогуляться рано утром.

— Бессонница? — спросил он.

Я молча кивнула, и он улыбнулся.

— Слишком мягко стелют вам у Хаверингов?

Месяцы нашей ссоры мгновенно растаяли под лучом этой улыбки.

— Слишком мягко, слишком просторно, слишком удобно, — сказала я. — Это не для меня.

— А что тогда для вас? — Он подошел вплотную к Кею, чтобы лучше видеть мое лицо.

— Ничего, насколько я знаю, — ответила я. — Я попала сюда слишком поздно для новой жизни, а к старой я уже не могу вернуться. Такой, как леди Кларенс, я никогда не стану. И думаю, что не буду счастлива, если мне придется работать, как прежде. Боюсь, что нигде для меня нет места.

Уилл положил руку на мое колено. Мне это не было неприятно.

— Скажите, а могли бы вы остаться здесь? — спросил он тихо. — Жить с нами в Экре? Не в Холле, как хозяйка, а в деревне, вместе с простыми людьми? Жить с нами, работать с нами, возделывать землю, кормить людей?

Я опустила глаза и увидела, как он смотрит на меня. Он хотел, чтобы я сказала «да»? По-моему, он хотел этого больше всего на свете. Несмотря на наши ссоры, он так хотел, чтобы я сказала «да» и пошла с ним в Экр как равная.

— Нет, — сказала я, — оставьте ваши надежды, Уилл Тайк. Нет такого места на земле, где я могла бы быть счастлива: ни в деревне, ни в Хаверинге, ни в Вайдекре. Ибо я мертва внутри. Так что не надо так на меня смотреть и так говорить со мной. Вы зря тратите время.

Уилл уронил руку и отвернулся. Я подумала, что он хочет уйти, но он подошел к воде и стал смотреть на ее темную поверхность.

— Я вчера был в деревне Хаверингов, — помолчав, сказал он. — Некоторые из ее жителей переехали в Экр, в свободные дома. И одна девушка попросила меня забрать кое-что из ее вещей, но там ничего не оказалось, они уже все сожгли.

Я промолчала.

— Они увезли даже камни, — удивленно выговорил Уилл. — Через несколько месяцев нельзя будет определить, где стояла деревня, которой скоро исполнилось бы три сотни лет.

— Это вы были около телеги? — поинтересовалась я.

Уилл с изумлением посмотрел на меня.

— Да, я, — ответил он. — Но вас я не видел.

— Я стояла вдалеке, — объяснила я и вдруг вспомнила, как мы с Пери смеялись, глядя на женщину на крыльце. — Мне запретили подъезжать ближе, так как у них тиф. — Я сама чувствовала, что это довольно жалкое объяснение.

— Нет там никакого тифа, — покачал головой Уилл. Он говорил очень тихо и спокойно, но я отчетливо чувствовала, что он зол. — Просто у одной женщины началась горячка от голода. Она не была больна тифом, она умирала от горячки.

— Это она тогда стояла на крыльце? — спросила я.

— Вы видели это, да? — Его голос стал грубым, видимо от удивления, что можно смотреть на такое откровенное горе и ничем не помочь. — Да, это она цеплялась за столб. Ей некуда было податься, а в работный дом она боялась идти, так как там у нее отняли бы детей. Я привез ее и детей в свой дом. Пока для них это подойдет.

— Собираетесь поступить к ним в няньки? — спросила я насмешливо.

Мне хотелось обидеть Уилла, я разозлилась на него за то, что он взял эту женщину и ее детей к себе. И будет жить с ними как с семьей.

— Я, пожалуй, предпочел бы жить с тремя детьми в моем доме, чем с одним великовозрастным дитятей в Холле, — поддразнил меня Уилл.

— Вы имеете в виду лорда Перегрина? — переспросила я таким тоном, каким обычно леди Кларенс говорила со слугами.

Уилл гневно глянул мне в глаза.

— Не смейте так со мной разговаривать, глупая девчонка, — закричал он. — Не понимаю, зачем вы пытаетесь изображать из себя то, чем на самом деле вы не являетесь. Лучшей подругой вашей матери была девочка из деревни, сама она была влюблена в Джеймса Фортескью. Но леди Лейси никогда не позволила бы себе говорить так, как вы сейчас! А ваша бабушка Беатрис, которая ругалась как кучер, и то отшлепала бы вас, если бы услышала, как вы разговариваете с рабочим человеком.

Я вонзила каблуки в бока Кея, и он встал на дыбы. Вцепившись в поводья, я крикнула прямо в лицо Уиллу:

— Вы уволены, Уилл Тайк! Уволены и можете убираться ко всем чертям! И чтоб вы сегодня же очистили ваш дом от этих выродков. Прочь с моей земли и не смейте возвращаться!

Упершись руками в бока, Уилл в ответ закричал на меня:

— Вы забываетесь, Сара Лейси! По-моему, вы еще несовершеннолетняя и не можете ни нанимать, ни увольнять. Я получаю приказы от Джеймса Фортескью и знать не хочу никого другого. Так что можете отправляться к лорду Пери и передайте ему привет от меня!

— Да я выгоню вас в ближайшие же двенадцать месяцев, — продолжала кричать я, выплескивая весь свой гнев и свою обиду. — Я выхожу замуж за лорда Пери, как только закончится осень. Вся земля от Мидхерста до Кокинга станет тогда нашей, и мы еще посмотрим, кто тут будет отдавать приказы и где вы сможете найти работу.

При этих словах он одним молниеносным прыжком рванулся ко мне. Кей даже вздрогнул от неожиданности и подался назад. Схватив меня за талию, Уилл стащил меня прямо в воду, и мои новые ботинки оказались мокрыми. Он ухватил меня за плечи и принялся трясти так, что у меня даже голова закружилась.

— Что?! — закричал он.

Я зло глядела на него, ничуть не испуганная.

— Да-да, я выхожу замуж за лорда Пери. Его мать знает об этом и очень рада за нас. Скоро будет объявлена помолвка.

При этих словах Уилл резко отпустил меня, так что я даже пошатнулась, и пошел прочь, тяжело переставляя ноги в сапогах, полных воды. Я вихрем взлетела на коня, словно была на арене, и заставила себя улыбнуться, догнав его.

Но первый же взгляд на его лицо стер мою злобную улыбку, как будто ее и не бывало. Его глаза буквально жгли меня.

— Вы выходите за него замуж? — спросил он.

— Да, — тихо проговорила я.

Весь мой гнев схлынул, и не осталось ничего, кроме стыда, от взгляда его горящих вопрошающих глаз.

— Вы сообщили об этом Джеймсу Фортескью?

— Я напишу ему сегодня.

— Сара, скажите, вы хотите этого?

— Да, — произнесла я.

Мне так хотелось объяснить ему, что я не могу больше жить в одиночестве, что я хочу иметь семью и свой собственный дом. И что мы с Пери похожи друг на друга: оба нежеланны, нелюбимы, одиноки.

— Я уеду отсюда, как только вы поженитесь, — холодно сказал Уилл. — И я предупрежу людей в деревне, что наши надежды и чаяния — все пошло прахом.

Он повернулся и пошел прочь. Кей и я не отрывали от него глаз. Плечи его были опущены, сапоги смешно чавкали на каждом шагу. Я попыталась было рассмеяться, но смех замер у меня на губах. Когда он исчез из виду, я повернула лошадь и медленно направилась в сторону Хаверинг-холла.

Я сделала все, как и собиралась. Это не потребовало от меня больших усилий. Я сообщила мистеру Фортескью о своем решении и ждала его ответа без всякого волнения. Он был озадачен и недоволен, разумеется, но поделать ничего не мог. Его честный и прямой ответ, однако, заставил меня задуматься, правильно ли я поступаю. Леди Кларенс попросила разрешения взглянуть на письмо и прочла его вслух, высмеивая каждую фразу. Затем она сочинила за меня ответ, в котором я благодарила за советы, но от принятого решения не отказывалась, и рекомендовала обратиться к адвокатам семьи Хаверинг.

— Не мешало бы вам напомнить ему, что он несколько поздно начал беспокоиться о вашем счастье. Ему следовало бы сделать это лет шестнадцать назад. Но тогда он был слишком занят превращением Вайдекра в земной рай, я полагаю.

Это подействовало мгновенно, и письмо, отосланное мистеру Фортескью, было холодным и невеликодушным. Больше я о нем ничего не слышала.

Я не слышала больше и об Уилле. Но мне часто казалось, что я вижу его глаза, глядящие на меня с болью и гневом. Однажды мне приснилось, что он уходит от меня: я позвала его, и, обернувшись, он улыбнулся мне так тепло и ласково, как никогда не улыбался наяву. Проснувшись, я поняла, что не позову его никогда в жизни и пропасть, возникшая между нами, слишком глубока.

Пери и я стали много дружнее, и он был единственным близким мне человеком в эти ясные дни позднего лета, когда леди Кларенс учила меня разливать чай и играть в карты, делая это как леди, а не как карточный шулер. Пери сидел за столом напротив во время этих уроков, и, когда его мать хвалила меня, он сиял, как мог бы сиять добросердечный, но бездарный ученик, при виде успехов своего более способного друга.

— Ты будешь украшением общества, — пообещал он мне, видя, как леди Кларенс учит играть меня в пикет.

— Не знаю, как насчет украшения, но лучшим игроком в обществе будет, — улыбнулась леди Кларенс, признавая свой проигрыш. — Сара, не знаю, где вы учились играть, но с вами лучше не делать больших ставок.

Я улыбнулась и ничего не ответила, вспомнив на минуту об отце и его подвигах с засаленной колодой карт в деревенских гостиницах.

«Ну, кто хочет сразиться в картишки? — предлагал он. — Играем только на пиво, просто ради интереса». К столу подсаживались толстые фермеры с деньгами, полученными за ренту, или арендаторы, чьи деньги тоже жгли им карман. Отец надувал их одного за другим, неважно, пьяным он был или трезвым. Карты были, пожалуй, единственным занятием, в котором он достиг успеха.

— Сара, похоже, может вернуть наше состояние не только землей, но и наличными, — в шутку сказал Пери, улыбаясь мне.

Он не заметил предостерегающего взгляда, который кинула на него мать. Зато заметила его я. Леди Кларенс не хотела, чтобы я знала о долгах Хаверингов. В этом она была не права. Задолго до того, как огласить нашу помолвку, я попросила моих адвокатов узнать, насколько погряз в долгах мой будущий муж. Мы с Пери улыбнулись. Мы нуждались друг в друге и доверяли друг другу. И больше нам ничего не было нужно. В тот вечер мы пошли прогуляться в сад. Ночи стали прохладнее, и Пери накинул мне на плечи свой нарядный сюртук и предложил руку. Я приняла ее. Должно быть, мы выглядели красивой парой: мои рыжие локоны, вьющиеся у его плеча, составляли красивый контраст с его золотыми волосами. Но, гуляя по вечернему саду, мы говорили о деньгах и делах, а не о любви. Это никогда не приходило нам в голову.

Когда Пери проводил меня до дверей спальни, он наклонился и поцеловал меня в губы. Его прикосновение опять напомнило мне церемонные поцелуи его матери.

— Ты никогда не испытываешь ко мне желания, Пери? — задержала я его своим вопросом.

— Похоже, что нет, — несколько встревоженно ответил он. — А ты?

Я задумалась. Во мне словно боролись два разных существа: та девушка, которая не могла выносить ничьих прикосновений, кроме одного-единственного человека, и которая видела и слышала слишком много в покачивающемся фургоне. И другая, которая постепенно превращалась в женщину, которой уже довелось видеть, как смотрит на нее мужчина при расставании.

— Нет, Пери, — честно сказала я. — Думаю, я никогда не захочу тебя.

Он тепло улыбнулся мне, как обычно, слегка хмельной от выпитого портвейна.

— Отлично, — отозвался он. — Я ужасно люблю тебя, ты же знаешь.

Я бесшумно открыла тяжелую полированную дверь и проскользнула к себе. Из коридора послышались удаляющиеся шаги Пери, затем довольно громкое лязганье. Я выглянула наружу — оказывается, он наткнулся на статую рыцаря в доспехах, стоящую в углу.

— Извините, сэр, — церемонно поклонился он статуе и прошел дальше.