ГЛАВА 18
Следующие несколько дней прошли словно в оцепенении, они оставили какое-то смутное впечатление, как сон, который вы не можете вспомнить по пробуждении. Я помню, что человек, ненавидевший силки для птиц, поднял меня на руки, и я была такой измученной и усталой, что не только не возражала против этого, но даже прижалась головой к его плечу, как раненое животное. Он внес меня в дом, там оказалось двое людей: мужчина и женщина, — и последовало множество быстрых вопросов и ответов, которые давала не я. Он внес меня по лестнице в спальню наверху, и женщина раздела меня и уложила в постель, надев на меня сорочку из тончайшего батиста, которого я не видела никогда в жизни. Ее подол, вырез и манжеты были красиво вышиты белыми нитками. Я хотела возразить, что я простая цыганка и меня надо устроить где-нибудь в уголке конюшни, но у меня не было сил. Я словно провалилась в огромную постель и мгновенно заснула без снов.
Я была больна два дня. Человек, который ненавидел силки, привез из Чичестера доктора, и тот стал расспрашивать меня, почему я не ем и как я себя чувствую. Он также спросил меня, откуда я, но я ответила, что не помню ничего, кроме своего имени и того, что я искала Вайд. Доктор оставил для меня склянку с лекарством и посоветовал отдыхать и не вставать с постели.
Человек, который ненавидел силки, сообщил мне, что Кей устроен очень хорошо. «Отличная лошадь», — сказал он, явно ожидая моего рассказа о том, как оборванная и нищая цыганка могла обзавестись первоклассным жеребцом.
— Да, — только и ответила я и отвернулась от его пронизывающего взгляда.
Затем я уснула и проснулась от бликов солнечного света на потолке, запаха ранних роз, доносившегося из полуоткрытого окна, и воркования голубей. Мне все еще хотелось спать. Женщина принесла мне бульону, стакан вина и немного фруктов, я выпила только бульон и опять заснула.
На другое утро я проснулась и неожиданно ощутила, что моя усталость прошла. Я потянулась, как кошка, упершись пальцами ног в резную спинку кровати, откинула превосходные простыни и подбежала к окну.
Ночью прошел дождь, и теперь лучи солнца играли на влажных листьях и цветах сада, а над выгоном поднимался легкий туман. Ступеньки террасы были еще влажными и отливали темно-желтым цветом. Там, где они уже просохли, они казались почти белыми и будто слегка шероховатыми. За террасой блестел гравий подъездной аллеи, по которой мы с Кеем проскакали, далее виднелись очаровательные клумбы и посыпанные светлым песком дорожки сада. Слева была ажурная беленькая беседка, и я увидела, как туда залетела ласточка с комком глины в клюве. Видимо, она свила там гнездо.
На огромном зеленом поддоне стоял Кей, пощипывая траву, а за ним серебрилась река. На ее берегах росли старые буки и дубы с листьями такими блестящими и ярко-зелеными, что они казались покрашенными. А за всем этим белели вершины меловых холмов, охранявших меня и мой дом. Впервые в жизни я смотрела вокруг себя со спокойной уверенностью человека, обретшего наконец дом.
Раздалось цоканье копыт, и, взглянув на аллею, я увидела приближающегося к дому человека, который ненавидел силки. Он сидел на невысокой коренастой лошади, хорошей крестьянской лошадке, способной таскать и тяжелую груженую телегу, и рабочий плуг, а по праздникам возить своего хозяина на ярмарку. Он оглядел окна и, увидев меня, натянул поводья.
— Доброе утро, — приветливо поздоровался он, улыбаясь, и снял шапку.
В утреннем свете его волосы отливали бронзой, а лицо казалось молодым. Я предположила, что ему года двадцать четыре, но из-за своей серьезности он выглядел старше. На минутку я вспомнила о Джеке, который и в сорок лет будет вечным дитятей, но тут же прогнала всякую мысль о нем. Джека больше нет. Нет Роберта Гауэра. Меридон и ее сестры тоже нет. Я все забыла.
— Утро доброе, — ответила я, высунувшись из окна, чтобы разглядеть его лошадь получше. Его посадка в седле была крепкой и уверенной, будто он целыми днями ездил верхом. — У вас неплохая лошадь, — заметила я.
— Не сравнить с вашей красавицей, — махнул он рукой. — Но для меня она достаточно хороша. А вы уже чувствуете себя лучше? Может быть, оденетесь и спуститесь вниз?
— Да, — ответила я. — Мне уже получше. Но эта женщина забрала мою одежду.
— Ее зовут Бекки Майлз, — объяснил он. — Она взяла вещи, чтобы постирать и выгладить. Сейчас все уже лежит в вашем комоде. Я пошлю ее к вам.
Он повернул лошадь и направился к черному входу, а я вернулась в комнату.
В кувшин была заботливо налита теплая вода, и рядом стоял очень красивый фарфоровый таз для умывания, расписанный цветами даже изнутри. Я вымыла лицо и не без внутреннего трепета вытерлась прекрасным льняным полотенцем. В душе я считала себя недостойной таких чудесных вещей.
Одевшись, я ощутила приятное прикосновение выглаженного белья и хорошо выстиранных бриджей. Воротник старой рубашки Джека был аккуратно заштопан, а я ходила с этой дырой уже несколько недель. Сверху я накинула теплую куртку, не потому что мне было холодно, а потому что в этом роскошном доме ходить в тонкой мужской рубашке и старых бриджах было неловко. А в куртке я чувствовала себя солидней.
Перед большим зеркалом лежали расческа с серебряной ручкой, щетка и ленты, чтобы я могла завязать волосы, и стоял флакон с духами. Я начала причесываться, но волосы были так сильно спутаны и в них торчало столько соломинок, что вскоре я потеряла надежду привести их в порядок. Человек, ненавидевший силки, был не похож на тонкого ценителя дамской моды, и с ним, кажется, можно было чувствовать себя совершенно спокойной, независимо от того, как выглядишь. Правда, в этом доме, таком изящном и очаровательном, мне хотелось тоже выглядеть изящно и очаровательно. Но пока в заштопанном белье и чужих ботинках мне это, наверное, плохо удавалось.
Раздался тихий стук в дверь, и вошла женщина, которую он назвал Бекки Майлз. Она была крепко сбитой, высокой и опрятно одетой.
— Здравствуйте, — добрым голосом сказала она. — Уилл послал меня, чтобы пригласить вас в гостиную, если вы уже готовы.
— Я готова, — отозвалась я.
Она пошла впереди меня, указывая мне путь и при этом продолжая говорить через плечо.
— Бекки Майлз. Мистер Фортескью поселил нас с Сэмом здесь, чтобы мы смотрели за домом. Если вам что-нибудь понадобится, пожалуйста, позвоните мне и я мигом поднимусь к вам.
Я согласно кивнула, хотя это поразило меня. Я хотела узнать у нее, почему они прислуживают мне и кто такой мистер Фортескью, но тут мы прошли через холл, и ее каблучки стали стучать не так громко, утопая в толстых коврах.
— Я принесу вам кофе.
Она жестом пригласила меня сесть и вышла.
Комната, в которой я очутилась, была гостиная. Стены ее были обиты светлым кремовым шелком. На узком диване, расположенном по периметру, лежали подушки глубокого розового цвета, квадратный ковер был тоже кремовым, но по каемке шли темно-розовые цветы. Полукруглая башенка, составлявшая угловую часть комнаты, была застлана круглым же ковром глубокого вишневого цвета. Около камина стояли клавикорды и несколько высоких кресел, обитых розовым шелком. В центре всего этого розового сияния стоял человек, ненавидевший силки для птиц, и мял в своих больших руках шапку.
Мы улыбнулись друг другу, разом ощутив свою чуждость этому комфорту.
— Эта комната для леди, — объяснил он. — Гостиная, одним словом.
— Очень розовая, — в тон ему отозвалась я.
— Хм, некоторым это нравилось. — И, помолчав, он посмотрел на меня, такую смущенную моими подержанными ботинками и курткой с чужого плеча. — Мы могли бы перейти в столовую, — предложил он.
Я кивнула, он провел меня через холл к красивым двойным дверям, и мы вошли в столовую. Здесь надо всем доминировал огромный, махагонового дерева стол, за которым могло уместиться, я думаю, человек шестнадцать. По одну сторону от него стоял массивный буфет, сверкающий серебром, а по другую — небольшой столик с подогретыми тарелками. Человек, ненавидевший силки, подвел меня к стулу во главе стола и сам сел рядом.
— Я думаю, что деловой разговор мы отложим до встречи с мистером Фортескью, которому доверено управлять имением. Я написал ему, что вы здесь, и он только сейчас прибыл из Лондона. Он спустится к нам через полчаса.
— Кто он? — нервно спросила я, но, видя его непринужденность, постепенно успокоилась.
— Он управляет имением, — повторил мой новый знакомый. — Душеприказчик, назначенный по завещанию вашей матери. Он порядочный человек. Вы вполне можете доверять ему.
Я кивнула, а про себя подумала, что ему самому, пожалуй, тоже можно доверять.
Немного расслабившись, я положила руки на стол, будто готовилась начать переговоры. Вошла мисс Майлз с подносом, на котором стояли серебряный кофейник и три чашки. За ней следовал человек высокого роста, одетый как джентльмен. Он придержал дверь для мисс Майлз и, поздоровавшись со мной, затем помог ей расставить чашки. Но я видела, что все это время он украдкой разглядывает меня.
Ему было примерно столько же лет, сколько Роберту Гауэру, во всех его движениях сквозили сила и уверенность в себе. Но выражение лица было невеселым.
Едва успев расставить посуду на столе, он издал непритворный возглас изумления.
— Я, кажется, забыл представиться, — негромко сказал он. — Я Джеймс Фортескью.
— А я Сара, — ответила я.
Его рука, державшая мою, сжалась чуть посильнее, и он оценивающе прищурился.
— Вы всю жизнь носили это имя? — поинтересовался он.
Я хотела немного приврать, но почему-то ничего умного не пришло мне в голову.
— Нет, — призналась я. — Мне часто снилось, что это мое настоящее имя. Но люди, среди которых я жила, называли меня по-другому.
Мистер Фортескью кивнул, выпустил мою руку и попросил позволения сесть. В наступившем затем молчании человек, ненавидевший силки, пододвинул к себе поднос и разлил кофе по чашкам. Когда Джеймс Фортескью поднес свой кофе к губам, я отчетливо видела, как дрожит его рука.
Он сделал глоток и взглянул на меня поверх чашки.
— Думаю, что я узнал бы ее где угодно, — тихо проговорил он как бы про себя.
— Не сомневайтесь, — сказал ему человек, ненавидевший силки, — ради своего спасения и ради всех нас.
Я обернулась и удивленно посмотрела на них.
— О чем вы говорите?
В моем голосе прозвучала нотка раздражения, и мисс Майлз успокаивающе улыбнулась мне:
— Вы сейчас все узнаете. Он все вам расскажет через минуту.
Мистер Фортескью поставил на стол чашку и достал из портфеля бумаги, перо и даже небольшую чернильницу.
— Мне придется задать вам несколько вопросов, — предупредил он меня.
О, это было слишком слабо сказано. Он выспросил у меня буквально все, начиная с моих самых первых воспоминаний и до той ночи, когда мы с Кеем скакали по залитой лунным светом аллее. Сделав две-три ошибки, я перестала притворяться потерявшей память и рассказала ему все, что помнила: о моей матери, как ее звали, где путешествовал их табор и где они, бывало, останавливались. Потом я покачала головой:
— Она умерла, когда мы были совсем маленькими детьми. И я едва помню ее.
Затем он принялся расспрашивать меня о моем детстве. Я рассказала ему об отце, о его бесконечных скитаниях, о грандиозных прожектах и ничтожных результатах, постаравшись, впрочем, не упоминать о том, что он был лошадиным барышником и шулером. Хотя я дважды или трижды пыталась произнести имя Данди, я не в состоянии была говорить о ней. Даже мысль о сестре вызывала саднящую боль в сердце.
Я не хотела, чтобы им стало известно о шоу Роберта Гауэра, и потому упомянула только, что я была ученицей человека, который дрессировал лошадей, но что я решила оставить его и теперь я здесь. После этого я замолчала и выпрямилась на стуле. Мистер Фортескью глядел на меня, будто ожидал продолжения.
— Есть некоторые вещи, о которых я предпочла бы умолчать, — объяснила я. — Ничего плохого. Но это мое личное дело.
Он понимающе кивнул и попросил у меня мой шнурок с золотыми застежками. Внимательно осмотрев его через специальное маленькое стеклышко, вынутое из кармана, он вернул его мне.
— У вас сохранилось что-нибудь из ваших детских вещей? — спросил он затем. — Видели ли вы их когда-нибудь?
Я невольно сощурила глаза, стараясь что-то припомнить.
— Видела, — неуверенно проговорила я. — Помню белую кружевную шаль, очень красивую, отделанную кружевами. Кто-то, должно быть, дал ее нам. — И тут же неясная память об этой вещи уплыла от меня. — Все было продано после маминой смерти.
Мистер Фортескью кивнул и затем тихо спросил меня:
— Вы сказали «нам». С кем вы делили ваше детство?
Стул подо мной неожиданно скрипнул. Руки опять начали дрожать, и я, пристально уставившись на них, попыталась их успокоить. Тогда человек, ненавидевший силки, наклонился ко мне и накрыл их своей большой ладонью.
— Вы можете не отвечать, — тихо сказал он.
— Мне не хотелось бы говорить об этом. — И я глубоко вздохнула. — Мы росли вместе, мы были сестрами. Данди никогда не видела во сне Вайд. Мы вообще были очень не похожи.
— И где ваша сестра сейчас? — спросил мистер Фортескью.
Мне послышался тихий плач, словно скулил больной зверек, я сжалась, как от боли в животе, и все померкло у меня перед глазами. Затем я почувствовала, что меня легонько хлопают по щекам; я открыла глаза и увидела прямо перед собой стол. Вокруг меня суетился человек, ненавидевший силки. Он держал меня за плечи и отпустил их, только когда я перестала дрожать и подняла голову со стола.
— Хватит, — сказал он мистеру Фортескью. — Это она. Ей не вынести больше ваших расспросов.
Я услышала звук шагов и звяканье горлышка графина о стакан.
— Выпейте это, — попросил мистер Фортескью.
И я проглотила полстакана коньяка залпом, вспомнив, как это делал мой отец Кокс.
Коньяк растопил лед в моем нутре и согрел меня. И снова я почувствовала, что никогда больше не стану плакать. Мне было безразлично, как они восприняли мой рассказ, мне все было безразлично.
В комнате повисло тяжелое молчание. Во дворе у конюшен кто-то свистел.
— Я знаю достаточно много, — сказал мистер Фортескью, — и все понял, едва увидев ее. Я не стану больше мучить вас вопросами, Сара. Давайте я расскажу вам о вас.
Время от времени меня снова охватывали приступы дрожи, и я взяла кофейную чашку, чтобы согреться. Было очень трудно удержать ее в руках, но я сосредоточилась и поднесла ее ко рту. Кофе имел странный вкус, но был горячим и сладким. На минутку мне пришла в голову мысль, как бы это понравилось Данди, но я напряглась и выбросила ее образ из памяти. После этого я смогла слушать мистера Фортескью.
— Я верю, что вы дочь Джулии и Ричарда Лейси и единственная наследница этого имения, — просто говорил он. — Ваша мать, заболев горячкой после вашего рождения, отдала вас цыганке. Ваш отец был убит сбежавшим преступником, мать умерла вскоре после этого. — Тут он минутку помолчал. Когда он вновь заговорил, его голос звучал так же ровно. — У нее не было близких родственников, и она поручила мне разыскать вас, а до вашего возвращения управлять этим имением.
Он взглянул на меня и продолжал:
— Сожалею, но я потерпел неудачу, мисс Лейси. Мне не удалось найти вас, но я честно все эти годы искал ваши следы и даже нанял человека для этой цели. Мы разыскали тот табор, в котором вы воспитывались, и даже узнали, кто ваша приемная мать, но, к сожалению, она уже умерла. Я так никогда и не нашел человека, которого вы называете своим отцом.
Я молча кивнула. Если бы они нашли нас обеих, мне бы не пришлось перенести столько побоев. Если бы они только нашли меня прежде, чем отец продал нас Роберту Гауэру. Или хотя бы несколько дней назад, когда мы были в одном дне пути отсюда и мы с Данди купались в море и ее волосы пахли солью.
Я опять сжалась от боли, и только лишь через несколько минут до меня вновь донесся голос мистера Фортескью.
— Но думаю, что с поместьем я управился лучше, — говорил он. — Мы сохранили ту систему совместных прибылей, которую ввела еще ваша мама. Сейчас о нашем эксперименте по совместному землепользованию знает вся Англия. Уилл Тайк действует здесь как старший и по мере необходимости связывается со мной либо в Лондоне, либо в Бристоле. Я только приглядываю за всем этим. Все решения принимаются здесь на месте, самими людьми.
— Это большое поместье? — тихо спросила я.
Мистер Фортескью взглянул на маленький портфель, который он привез с собой.
— Ваша доля составляет десять тысяч фунтов в год, — сказал он. — Но если вы не станете вносить ее в экономические преобразования, то она составит сорок тысяч фунтов. Я тут привел некоторые цифры для вас.
Он протянул мне бумаги, но я покачала головой.
— Я… я не умею читать, — неловко призналась я.
Он кивнул с таким видом, будто он и сам не умел этого.
— Конечно, — мягко сказал он. — Тогда мы займемся этим в другой раз. Но вы можете мне поверить, что это имение процветает, оно является своего рода корпорацией, то есть люди, работающие здесь, участвуют в получении доходов. Это приносит верную и надежную прибыль.
Я вспомнила о девяти гинеях, лежащих в моем кошельке, и о той работе, которую была вынуждена делать за них. Я вспомнила о Данди, танцевавшей с поднятыми юбками за какие-то жалкие пенсы, и о том, как отец продал нас, как рабов, в придачу к лошади. Я подумала о Джеке, о его безотчетном страхе перед отцом, таком ужасном, что он даже решился убить…
— И оно мое? — спросила я.
— Да, вы — наследница всего Вайда, — кивнул в ответ мистер Фортескью. — Все долги по имению выплачены, вы владеете им полностью. Ваша мама хотела подарить его деревне, у меня есть письмо, в котором она писала о таком намерении. Но она умерла прежде, чем сумела исполнить это желание. Она хотела, чтобы Холл был вашим домом и кроме него вы владели парком и садом. Но должен сказать, что пока что вы слишком молоды, чтобы полностью войти в наследование. Пока вы не выйдете замуж или вам не исполнится двадцать один год, вы будете получать от меня содержание, я буду действовать как ваш опекун и управлять имением, как я это делал до сих пор.
Я медленно встала из-за стола и подошла к окну. Во дворе какой-то человек убирал двор подле конюшни.
— Этот человек работает на меня? — спросила я тихо.
Позади меня мистер Фортескью слегка прочистил горло и сказал:
— Да.
— И Бекки Майлз? — продолжала я.
— И Бекки Майлз, — подтвердил он. — Если в деревне, управляемой традиционным способом, вы могли бы нанимать поденных работников, то здесь именно на вас постоянно трудится примерно сотня людей.
Я прислонилась головой к холодному стеклу и подумала об этом неожиданном богатстве и о его могуществе. Я никогда больше не буду голодать, мне никогда не будет холодно, я не буду работать в снег и ветер. Я буду есть за своим собственным столом, и не один, а, наверное, четыре раза в день мне будут прислуживать слуги. Я достигла того, чего всегда хотела, но считала невозможным. И богатство пришло ко мне так легко и естественно, будто я принадлежала к знати.
Я моментально одернула себя. Я действительно была одна из знати. Я, Сара Лейси, родилась с серебряной ложкой во рту, и сейчас я наконец там, где мой дом. Весь этот огромный прекрасный особняк принадлежит мне, и он набит слугами, которые только и ждут моих приказаний. И я поняла, что теперь это не значит для меня ровным счетом ничего.
— Слишком поздно, — сказала я обреченно.
— Что?
— Слишком поздно, — повторила я опять.
Я повернулась лицом к окружающим и увидела, что они смотрят на меня настороженно и непонимающе. Я взглянула на мистера Фортескью.
— Слишком поздно для меня, черт вас побери за вашу глупость! — взорвалась я. — Я очень хотела этого! Да, конечно, я вечно голодала, меня били, я только и делала, что работала и работала. Но я хотела этого и для Данди тоже! Но я хотела привести ее сюда и спасти!
Я слышала, как мой голос постепенно переходит на крик.
— И все это время вы сидели здесь, на моей земле, вы, толстый, глупый торговец, пока я была там, голодная и избитая, и она тоже была там, и я ничего не могла сделать для ее спасения.
— Сара… — Человек, который ненавидел силки, встал из-за стола и подошел ко мне, протягивая руки, как к испуганной лошади.
— Нет! — завизжала я и понеслась мимо него к двери. — Где вы были хотя бы три ночи назад? — закричала я оттуда мистеру Фортескью. — До меня был всего один день пути. Вы вовсе не искали меня. Вы не исполнили своего долга. Я была там одна и не знала, как мне спасти сестру! А она… она…
Я резко повернулась к двери и судорожно стала искать ручку. Наконец найдя ее, я распахнула дверь и взлетела по лестнице к себе наверх, в свою собственную комнату своего собственного дома. А она, моя сестра, лежала в это время в холодной земле, все ее вещи были сожжены, и пепел развеян.
Я упала на пол в углу комнаты и зарыдала сухими, раздирающими сердце рыданиями. Я так рыдала, что у меня даже заболело горло, но боль не утихла, мне стало даже хуже.
Послышался стук в дверь, и Джеймс Фортескью возник на пороге комнаты.
Он уселся рядом со мной на пол, ничуть не заботясь о своих чистых брюках и сюртуке, и он не стал утешать меня, он даже не произнес ни одного слова соболезнования. Он только быстро взглянул в мои красные и опухшие глаза и отвел взгляд.
— Вы правы, обвиняя меня, — тихо начал он. — Я не сумел помочь вам, так же как я не сумел помочь женщине, которую любил. Я понимаю ваше горе, поскольку я сам потерял любимое существо и…
Я затихла.
— Это была ваша мать, — продолжал он. — Ее звали Джулия Лейси, и она была самой храброй, самой веселой и самой прекрасной девушкой на свете. — Он на минуту замолчал, а потом кивнул, будто в подтверждение своих собственных слов. — Да, я очень любил ее.
Мистер Фортескью перевел дыхание.
— Вы похожи на нее, — добавил он, взглянув на меня. — Хотя волосы у нее были белокурые, но у вас такие же раскосые глаза и овал лица, напоминающий лепесток. И у нее так же вились волосы. Ее принудили выйти замуж за ее кузена, и он разрушил те планы, которые она строила относительно поместья. И она в припадке безумия, думая, что делает это ради вашей же безопасности, отослала вас отсюда. Она хотела прекратить господство сквайров, чтобы люди в деревне могли жить независимой жизнью.
— Я видела это во сне, — медленно выговорила я.
Мистер Фортескью быстро оглянулся на меня. Я думаю, что мы, сидя вдвоем на полу, представляли собой дурацкое зрелище.
— Во сне? — непонимающе переспросил он.
— Да, — попыталась объяснить я. — Мне часто снились сны о Вайдекре. Я видела женщину, бегущую куда-то под дождем с ребенком на руках. Вдруг она увидела цыганский фургон и отдала ребенка цыганке. И она еще долго кричала им вослед: «Ее зовут Сара. Слышите, Сара!»
Джеймс Фортескью прикрыл глаза ладонью, будто заслоняясь от моих слов.
— Я поместил объявления во всех местных газетах, — с болью заговорил он вновь. — Я нанял специального человека, чтобы он разыскал вас. Я никогда не забывал об этом. Каждый год я переписывал объявления, меняя ваш возраст, и просил каждого, кто знал о вас, сообщить мне. Я обещал награду за это.
— Слишком поздно, — горько сказала я, пожав плечами.
Он стал медленно подниматься на ноги.
— Нет, не слишком поздно, — заговорил он убежденно. — Вы молоды и получили в наследство прекрасное имение. У вас превосходное будущее, и я найду способ утолить боль и печаль вашей утраты. Я обещаю вам это.
Я равнодушно кивнула, обессиленная долгим разговором.
— Поймите, что теперь вы дома, — тепло продолжал мистер Фортескью. — Дома, в Вайдекре, и я стану любить вас как отец, которого у вас никогда не было, и как мать.
Я посмотрела на него тяжелым, непрощающим взглядом, которым смотрит каждая уличная побирушка на прохожего, собираясь выпросить у него пенс на еду, а потом побыстрее улизнуть.
— Вы — не мой отец, — заговорила я. — И не моя мать. У меня была женщина, которую я так звала. А сейчас вы говорите мне, что и этого не было в моей жизни. У меня была сестра… — Тут голос мой прервался, и я поспешила сглотнуть поднявшуюся горечь. — А вы говорите мне, что ее тоже не было. Вы для меня никто. И мне не нужна ваша любовь.
Мистер Фортескью подождал продолжения, но его не последовало. Тогда он, мягко коснувшись моих волос, вышел из комнаты и оставил меня одну.
