ЛЕТО 1627 ГОДА

Вернувшись в Нью-Холл на лето, Бекингем, которого в Эссекс прогнал страх перед парламентом, нашел Джона во фруктовом саду, где тот подвязывал персиковые деревья к красной кирпичной стене. Услышав быстрые шаги по дорожке, усыпанной битым кирпичом, Джон обернулся. Заметив вспышку радости на лице садовника, Бекингем положил руку ему на плечо.

— Хотел бы я казаться всему миру таким же героем, каким кажусь тебе, Джон, — заявил он.

— Что-то не так?

Откинув голову, герцог рассмеялся своим бесшабашным смехом азартного игрока. Джон в ответ улыбнулся, однако почувствовал ледяное дыхание грядущей беды. Он уже знал, что надо быть настороже, когда у хозяина веселое настроение.

— Что-то всегда бывает не так. — Бекингем махнул рукой. — Плевать мне на это. А как ты, Джон? Что ты тут делаешь?

— Затеял небольшой эксперимент. Пока неизвестно, что получится. Решил посмотреть, нельзя ли дать персиковым деревьям немножко больше тепла.

— Ты что, костры разведешь поблизости?

— Я буду жечь уголь. Вот здесь. — Традескант указал герцогу на высокую стену, где одна над другой были расположены три небольшие печки. — Дымоходы от печек пойдут по всей длине стены, и теплый дым будет нагревать кирпичи, где привязаны деревья. Полагаю, это спасет их от холода, и мы получим ранние персики и абрикосы, на недели, а то и месяцы раньше. В самой природе дерева есть нечто, что заставляет его плодоносить, но я также уверен, что созревают плоды под воздействием тепла и солнечного света. В первый год я просто обжег деревья, а в прошлом году был, наоборот, чересчур осторожен, и до них добрались заморозки. Надеюсь, в этом году я все сделал правильно и в июне у вас будут сладкие зрелые фрукты.

— В этом году в июне я не буду есть английские персики, — возразил герцог, — да и ты тоже.

Насторожившись, Джон отвернулся от своей стены с подогревом.

— Почему?

— Разве что ты предпочтешь персики, пока я буду воевать!

— Вы, милорд?

Бекингем снова откинул голову и захохотал. На секунду Джону показалось, что он сейчас закукарекает, как петух на деревенском заборе.

— Послушай меня, мой Джон. Мы собираемся сразиться с французами. Отличная будет заварушка. Пока они доставляют нам неприятности в Нидерландах и угрожают законной королеве Елизавете, свергнутой с трона в Богемии, мы обойдем их и атакуем в незащищенном месте.

— На Средиземном море?

— В Ла-Рошели, — триумфально провозгласил Бекингем. — Наш флот придет туда, и наши братья протестанты примут нас как героев. Их уже давно осаждают их же соотечественники, они там страдают за веру. А наше появление перевернет ситуацию. Мне даже кажется, что нам и стрелять не придется! А как я плюну в лицо Ришелье!

— Но ведь всего лишь год назад вы посылали флот сражаться на стороне Ришелье…

— Это все политика, — отмахнулся Бекингем. — Нам нужно было поддержать братьев по вере, как только была снята осада. Страна горела желанием воевать против католиков. Я хотел этого. Но, принимая во внимание, что французская королева только что приехала в страну и что испанцы были такой серьезной угрозой, что я мог сделать? А сейчас все иначе. Сейчас будет легче.

— У людей бывает долгая память, — предостерег Джон. — Народ может и припомнить, что вы сдали наш флот Ришелье внаем и английские пушки были нацелены на протестантов Ла-Рошели.

Герцог покачал головой и рассмеялся.

— Да что с тобой сегодня, Традескант? Ты что, отказываешься меня сопровождать?

— Но вы же сами не поплывете?

— Я? — Бекингем улыбнулся той улыбкой, от которой у Джона замирало сердце. — Ну конечно поплыву! В конце концов, кто у нас лорд-адмирал?

— Я не думал… — Традескант помолчал. — Но ведь вы нужны здесь, дома! Вы нужны королю! А ваши враги внутри страны? Они объединятся против вас, пока вы долгие месяцы будете в походе. А какие ужасные сплетни о вас ходят! Я даже слышал, что и обвинения выдвигаются… Милорд, вы точно не можете так рисковать и уехать сейчас.

— А как еще заткнуть им всем рты? Только победой. Когда я вернусь домой, с триумфом разгромив католиков и завоевав новый английский порт на западном побережье Франции, мои враги исчезнут в одночасье, разве не так? Они снова станут моими лучшими друзьями. Сэр Джон и сэр Дадли снова полюбят меня как брата и выбегут из Тауэра поцеловать мне руку. Разве ты не понимаешь? Все сразу для меня изменится.

Джон положил ладонь на богатый камзол хозяина, на рукав с роскошными разрезами.

— Но, милорд, что будет, если вы проиграете?

Бекингем не оттолкнул его, хотя мог бы, и не засмеялся, как Джон ожидал. Вместо этого он белыми пальцами взял руку Джона и крепко сжал ее.

— Я не должен проиграть, — мягко промолвил герцог. — Если честно, Джон, я просто не осмелюсь проиграть.

Садовник взглянул прямо в темные глаза хозяина.

— Что, все так плохо?

— Хуже некуда. Они бы казнили меня за государственную измену, если б могли.

На несколько мгновений оба замерли неподвижно, соединив руки и сблизив головы.

— Поедешь со мной? — спросил Бекингем.

— Конечно, — кивнул Джон.

— Куда-куда ты отправляешься? — негодовала Элизабет, кипя от холодной ярости.

— Во Францию вместе с флотом, — повторил Традескант, намеренно низко склонившись над обедом.

С другого конца стола Джей молча наблюдал за родителями.

— Тебе почти шестьдесят. — Голос Элизабет дрожал от гнева. — Пора бы уж сидеть дома. Герцог платит тебе как садовнику и хранителю редкостей. Почему он не может оставить тебя в саду?

Джон кивнул и отрезал себе ломоть ветчины.

— Какое вкусное мясо, — сменил он тему. — Это что, наше?

— Да, — огрызнулась Элизабет. — Зачем ты нужен герцогу?

— Его светлость попросил меня поехать, — произнес Джон самым убедительным тоном. — И неприлично уточнять, уверен ли он в том, что я нужен ему, и почему. Он приказал мне ехать.

— Ты уже в том возрасте, — сказала Элизабет, — когда люди отдыхают у очага и рассказывают внучатам истории из своей жизни, а не идут на войну простыми солдатами.

Традескант почувствовал себя уязвленным.

— Я не простой солдат. Я джентльмен из свиты герцога, его компаньон и советчик.

Элизабет хлопнула ладонью по столу.

— Что ты можешь ему насоветовать? Ты же садовник.

Он смотрел честным взглядом, она — обвиняющим.

— Может, я и садовник, но я бывал в далеких странах и видел больше опасностей, чем кто-либо другой в его свите, — напомнил Джон. — Я объездил всю Европу, участвовал в битве при Алжире и в долгом путешествии в Россию. Герцогу понадобятся все умные головы, какие только можно собрать. Он позвал меня, и я согласился.

— Ты мог отказаться, — возмутилась Элизабет. — Мог уйти с его службы. Есть масса других мест, куда ты мог бы устроиться. Мы вернулись бы в Кентербери, лорд Вуттон взял бы тебя обратно. Он говорил, что никто не выращивает дыни лучше тебя. Мы могли бы поселиться в Хэтфилде и снова работать на Сесилов.

— Я не нарушу слова. Я никогда не брошу его светлость.

— Ты не давал клятвы! — настаивала Элизабет. — Ты думаешь о себе как о слуге, и он обращается с тобой как с вассалом, но сейчас настали новые времена, Джон. Так, как ты служил лорду Сесилу, с такой любовью и преданностью, это все в прошлом. На Вильерсов все работают за деньги и только за деньги. И меняют службу, если им удобно. И ты мог бы работать на него так же, как другие. Ты мог бы заявить, что тебя не устраивает этот военный поход, и начать подыскивать новое место.

Традескант был искренне шокирован.

— Как я могу заявить такое, если герцог лично отправляется в этот поход? Сообщить, что я останусь дома, пока он будет сражаться за родину на чужой земле? Ты предлагаешь мне стать перебежчиком, который ел его хлеб и жил в его доме целых пять лет? После того, как он платил мне, доверял и взял на работу моего сына, чтобы тот мог учиться ремеслу в одном из прекраснейших поместий Англии? То есть сейчас, именно в этот момент, худший момент в его жизни, я должен сказать ему, что был здесь, только пока меня все устраивало? Это вопрос не денег, Элизабет, это вопрос порядочности. Вопрос чести. И мы решим этот вопрос между собой, я и мой господин.

Джей нетерпеливо дернулся, но сидел тихо. Традескант даже не посмотрел на него.

— Тогда занимайся тем делом, которое он поручил тебе, — не сдавалась Элизабет. — Оставайся преданным, но делай ту работу, на которую тебя наняли. Занимайся его кабинетом редкостей, его садами.

— Мое место рядом с ним, — ответил Джон. — Где он — там и я. Где бы он ни был.

Элизабет постаралась проглотить душившую ее гордость, ревнивую гордость жены, уязвленную любовью, которую она услышала в голосе супруга. С трудом, но она все-таки сдержала раздражение и спокойно промолвила:

— Я не хочу, чтобы ты подвергал себя опасности. У нас здесь неплохое место, и я признаю наш долг перед герцогом. У нас хорошая жизнь. Но почему ты должен воевать с Францией? Ты сам говорил мне, какой у них двор и какая армия. Так есть ли шансы у нашего флота с таким противником?

«Особенно если командовать будет герцог», — мысленно добавила Элизабет.

— Герцог рассчитывает, что нас встретят как героев и что мы тут же поплывем обратно домой, — объяснил Джон. — Войска французского правительства уже несколько месяцев осаждают протестантов Ла-Рошели. Когда мы снимем осаду, мы освободим гугенотов и дадим пощечину Ришелье.

— А зачем нам давать пощечину Ришелье? — удивилась Элизабет. — Ведь всего пару месяцев назад он был нашим союзником.

— Политика, — отмахнулся Джон, скрывая свою неосведомленность.

Она глубоко вдохнула, снова набираясь терпения.

— А что, если все окажется не так легко? Если у герцога не получится дать пощечину Ришелье, ну вот не получится, и все?

— Тогда я действительно понадоблюсь герцогу, — заметил Джон. — Если нужно будет строить осадные машины или мосты, я ему пригожусь.

— Но ты же садовник! — воскликнула она.

— Да! — закричал Традескант, доведенный до бешенства. — Но все остальные там поэты и музыканты. Офицеры — просто молодые придворные, которые охотятся целыми днями и в жизни больших трудностей не видали. А сержанты все пьяницы и преступники. Герцогу нужен хотя бы один человек, который умеет работать руками и смерить расстояние на глаз. Ну кто из его свиты защитит его? Кому он может доверять?

Элизабет вскочила со стула и схватила тарелки со стола. Джон заметил, что она смахнула с глаз сердитые слезы, и тут же смягчился.

— Лиззи… — нежно пролепетал он.

— Неужели мы никогда не будем жить спокойно? — возмутилась она. — Ты уже не молоденький мальчик, Джон. Когда же наконец ты останешься дома? У нас есть сын, дом, у тебя есть великолепный сад и твои редкости. Неужели этого недостаточно, раз ты мчишься через полсвета драться с французами, которые были нашими друзьями и союзниками еще в прошлом году?

Традескант поднялся и подошел к жене. Колени у него болели, поэтому он старался ступать ровно и не хромать. Он обнял ее за талию и под серым платьем ощутил тепло и мягкость ее тела.

— Прости меня, — попросил он. — Я должен ехать. Подари мне твое благословение. Ты никогда не заставишь меня отправиться в плавание без твоего благословения.

Она повернула к мужу обеспокоенное лицо.

— Я могу благословить тебя и молить Господа присмотреть за тобой. Но боюсь, что ты отправляешься на бессмысленную войну и в дурной компании. Тобой будут плохо командовать, плохо руководить, тебе плохо заплатят.

Традескант отпрянул.

— Это не благословение, это пожелание неудачи!

Элизабет покачала головой.

— Это правда, Джон, о которой в стране знают все, кроме тебя. Все, кроме тебя, думают, что твой герцог втравливает Англию в эту войну в пику Ришелье, ну и чтобы подразнить короля Франции, которому он уже наставил рога. Все, кроме тебя, думают, что Бекингем старается пустить пыль в глаза королю Карлу. Все, кроме тебя, думают, что Бекингем дурной и опасный человек.

— Вижу, ты снова наслушалась сплетников и проповедников. — Джон побелел от ярости. — Это ядовитое блюдо не ты приготовила.

— Проповедники не говорят ничего, кроме правды! — Элизабет наконец вступила в открытое противостояние. — По их словам, новый мир наступит лишь тогда, когда богатство страны будет поделено между людьми и каждый получит свою долю! А король только после того увидит истину и отдаст народу страну, как будет свергнут его советчик. И еще: если король не начнет бороться с католицизмом у себя дома, с католическими ритуалами у себя в церкви и с нищетой на своих улицах, тогда мы все должны подняться и построить новый мир сами.

— В Виргинии, — издевательским тоном произнес Джон. — Я просто вложил деньги в многообещающий бизнес. Это не было мечтой о новом мире.

— Да уж конечно! В нашем нынешнем мире точно нет места для мечтаний, — парировала Элизабет. — В Тауэре сидят невиновные, бедных людей налоги превращают в нищих. Каждое лето чума на улицах, голод в стране, а самый богатый король в мире разъезжает, разряженный в шелка. А рядом — его фаворит на арабском скакуне.

Джон взял жену за подбородок и поднял лицо так, что она вынуждена была смотреть ему в глаза.

— Это измена, — объявил он. — Я не позволю таких речей в моем доме. Я ударил Джея за меньшее. Запомни, Элизабет, я оставлю тебя, если будешь выступать против моего господина. Я вышвырну тебя, если станешь критиковать короля. Я отдал душу и сердце герцогу и королю. Я их слуга.

У Элизабет был такой вид, будто супруг и в самом деле ее ударил.

— Повтори, что ты сказал, — прошептала она.

Он медлил, не понимая, то ли она и в самом деле бросила ему вызов, то ли просто не поверила своим ушам. Но и в том и в другом случае он не мог пасовать перед женщиной. Субординация, предписанная мужчине Божьей волей, была ясной: чувства жены не могли нарушить обязательства мужчины перед господином, перед королем, перед Богом.

— Я оставлю тебя, если будешь выступать против моего господина, — повторил Джон так же торжественно, как клялся во время давней брачной церемонии в церкви Меофема. — Я вышвырну тебя, если станешь критиковать короля. Я отдал душу и сердце герцогу и королю. Я их слуга.

Развернувшись, Традескант вышел из комнаты.

Элизабет услышала, как он тяжелой поступью поднялся вверх по лестнице в спальню, потом заскрипела крышка деревянного сундука, откуда он достал свой дорожный костюм, переложенный лавандой и рутой. Чтобы удержаться на ногах, Элизабет оперлась рукой о трубу дымохода, колени у нее внезапно подогнулись, и она рухнула на маленький трехногий стул, стоявший у очага.

— Я хочу поехать с ним, — вдруг заявил со своего места Джей.

— Ты еще слишком молод, — рассеянно возразила Элизабет, даже не обернувшись.

— Мне уже почти девятнадцать, я взрослый. Там я смогу поберечь отца.

Она подняла взгляд на живое возбужденное лицо сына, на его темные глаза, такие же, как у отца.

— Я не вынесу, если ты тоже уедешь, — призналась Элизабет. — Ты останешься дома со мной. Это плавание и так разобьет много сердец и в нашем поместье, и по всей стране. Я не могу рисковать еще и тобой.

На лице Джея читался протест.

— Ах, сынок, не трать время на упреки и не пытайся меня переубедить! — вдруг горько вскрикнула Элизабет. — Отец не возьмет тебя. Он не позволит тебе поехать. Он желает быть только с герцогом.

— Опять этот герцог, — обиженно пробубнил Джей.

Элизабет отвернулась от сына и уставилась на огонь.

— Ты прав, — согласилась она. — Если бы я не замечала этого раньше, то все равно узнала бы сейчас. После того как он прямо в лицо дважды сказал мне, что принадлежит им, а не мне.

Элизабет не стала провожать флот, выходивший из бухты Стоукс недалеко от Портсмута, но слишком далеко от Эссекса. Да Элизабет и не хотела видеть, как ее муж по узким сходням поднимается на «Триумф», корабль своего господина, и как руководит погрузкой вещей. В этот воинственный поход Бекингем брал большую арфу вместе с арфистом, пару дойных коров, дюжину несушек, огромный ящик с книгами и неимоверных размеров карету вместе с ливрейными слугами, предназначенную для триумфального въезда в Ла-Рошель.

Наблюдая, как причудливый багаж герцога втаскивают по сходням, Джон был даже доволен, что жена не приехала. Сгорбившись, на корабли поднимались шесть тысяч пехотинцев и сотня кавалеристов. Сам король прибыл в Портсмут на прощальный обед со своим лордом-адмиралом; Карл неоднократно поцеловал его на прощание и пожелал успеха в миссии.

Сама миссия оставалась неопределенной. Сначала предполагалось, что они должны сокрушить французский флот по пути в Ла-Рошель. Но хотя июльское море было спокойным и приятным, они так и не встретили французский флот, а потому выполнить распоряжение не смогли. Плывя на юг, свита Бекингема резалась в карты по отчаянно высоким ставкам и проводила поэтические соревнования. Много пили и много хохотали.

Далее действовал следующий план: они прибудут в Ла-Рошель, где их радушно встретят граждане осажденного города. Даже это очевидно простое приказание не могло быть выполнено. Когда флот приблизился к городу и развернул знамена, демонстрируя, что сам великий герцог пришел снять осаду, жители города не выказали ни особой благодарности, ни особой радости. Они глубоко увязли в сложнейших и тончайших переговорах с агентами Ришелье, отстаивая право практиковать свою религию и свободно жить среди других французов. Появление флота Бекингема поставило достигнутые соглашения на грань срыва.

— Значит, можно с почетом отправляться домой, — заметил Джон.

Он подпирал стену богато убранной каюты Бекингема. Вокруг стола сидели советники герцога, среди них были и лидеры французских протестантов.

— Ни за что! — воскликнул француз Субиз. — Необходимо показать, что у нас серьезные намерения. Мы должны захватить Иль-де-Ре при входе в бухту. Когда они увидят, что мы не шутим, то наберутся храбрости, выступят против Ришелье, разорвут переговоры и окажут открытое неповиновение.

— Но нам приказано ждать здесь, когда горожане сами проявят инициативу, — ровным голосом возразил Джон. — А не мутить воду. Они должны сами обратиться к нам за помощью. Если же они не выступят против Ришелье, нам велено идти на Бордо и сопровождать в Англию караван с вином. Нам не стоит сражаться за Ла-Рошель, если нас не позовут горожане.

Француз попытался поймать взгляд Бекингема и со смехом сказал:

— Но милорд герцог проделал весь этот путь не только для того, чтобы проконтролировать доставку каравана с вином.

— Но и не для того, чтобы ввязаться в ссору, которая никому не нужна, — упрямо заявил Традескант.

Бекингем оторвался от созерцания огромного нового бриллианта на пальце, поднял голову и холодно произнес:

— По дому соскучился, Джон?

Садовник вспыхнул.

— Я ваш слуга. Ничего больше. И не желаю видеть, как вас втягивают в битву из-за маленького островка напротив маленького городка на речушке во Франции.

— Это Ла-Рошель, — возмутился Субиз. — Едва ли можно назвать ее маленьким городком!

— Если они сами не хотят за себя воевать, почему мы должны воевать за них? — упорствовал Джон.

— Ради славы и блеска? — предположил Бекингем, улыбаясь Джону.

— Вам блеска и так хватает, — улыбнулся в ответ Традескант, охватывая взглядом и новый бриллиант, и сверкающий камень в пышном плюмаже шляпы, лежащей на столе перед герцогом.

Француз еле слышно выругался.

— Значит, мы отправимся домой, будто потерпели поражение? — спросил он. — Даже ни разу не выстрелив? И это понравится королю, и заставит замолчать парламент? Да они решат, что нас просто подкупили, что мы продались королеве и католикам! Что вся наша миссия — лишь маскарад и театр чистой воды. Они обвинят нас, что мы актеры, а не солдаты.

Бекингем встал и потянулся, его темные кудри коснулись позолоченного потолка каюты.

— Не обвинят, — мягко промолвил он.

Джон с опаской наблюдал за происходящим; ему хорошо были знакомы подобные повадки герцога.

— Над нами станут смеяться на улицах, — застонал Субиз.

— Не станут, — сказал Бекингем.

— Будут говорить, что вы просто вздумали соблазнить королеву Франции, — выпалил Субиз, зайдя так далеко, как только осмелился. — Что вы бросили перчатку ее мужу, а потом не исполнили свою угрозу.

На какой-то миг Джону показалось, что Субиз все-таки перегнул палку. При упоминании о королеве Бекингем напрягся, затем улыбка снова осветила его лицо.

— Не будут, — успокоил он. — И я объясню, почему никто не посмеется над нами. Потому что мы действительно блокируем остров, мы действительно возьмем его, а потом возьмем Ла-Рошель и вернемся домой как герои-победители.

У француза перехватило дыхание, но тут же все присутствующие в каюте зааплодировали, и он засиял от счастья. И Бекингем расцвел, радуясь его восхищению.

— Решено! — перекрыл герцог взрыв ликования и оваций. — Высаживаемся завтра!

Несмотря на хаос и неразбериху, все получилось. Неопытные матросы, которых насильно собирали по тавернам вдоль южного побережья Англии, прилагали все усилия, удерживая десантные лодки в течениях, вихрем закручивающихся вокруг топких и непривлекательных берегов островка. Неопытные солдаты, насильно извлеченные из работных домов и распивочных Англии, Ирландии, Уэльса и Шотландии, сжимались от страха при виде волн и французских солдат, заблаговременно подготовившихся к атаке и великолепно вооруженных. Все пропало бы, если бы не герцог, как всегда бросающийся в глаза, блистающий в наряде золотых и пунцовых тонов. На своей шлюпке он лавировал между лодками и побуждал своих солдат высаживаться на берег. Презирая опасность, он хохотал, когда залпы с его кораблей свистели у него над головой, и казался героем из сказки. Действительно, он был победителем, достойным того, чтобы уложить в постель самую красивую королеву Европы. Когда матросы и солдаты видели герцога, щеголяющего своими бриллиантами, с золотой шпагой на бедре, их боевой дух поднимался. Казалось совершенно невозможным, что такой яркий, золотой и улыбающийся человек может вообще потерпеть поражение. Его ясный голос был слышен над шумом воды, громовым ревом пушек и воплями плохо обученных офицеров.

— Вперед! — кричал Бекингем. — Вперед! За Бога и короля! За короля! За меня! Разорвем католиков! Порвем им задницы!

Веселясь над его похабными приказами, англичане высадились на берег. Французы, обнаружив перед собой вдруг возродившегося противника, мощного и даже смеющегося, повернули и бежали. К полудню Бекингем стоял на берегу острова Ре со шпагой, смоченной лишь в соленой морской воде. И знал, что он триумфатор.

Джон и разведчики отправились в глубь острова и увидели, что французская кавалерия отступает все дальше и дальше по солончаковым полям, заросшим грубой травой и сотнями, тысячами цветущих маков.

— Как солдаты в красных мундирах, — пробормотал Традескант.

Он поежился, будто это была нехорошая примета, нагнулся и сорвал несколько маковых головок с подсохшими семенами.

— И тут садовничаете, господин Традескант? — улыбнулся один из разведчиков.

— Уж очень цвет хорош, — пояснил Джон. — Их тут столько!

— Красные как кровь, — заметил разведчик.

Англичанам продолжало везти. В течение нескольких дней Бекингем завладел всем маленьким островом Ре, а французская армия закрепилась в крошечном недостроенном замке Сен-Мартен на стороне, обращенной к суше. Герцог, расхаживая вдоль позиций, наткнулся на Традесканта, копающего маленькую рассадную грядку для редких растений, которые могли попасться на острове, и послал его изучить местность.

— Расскажешь мне, что у них за форт, Джон. Посмотришь, какого он размера и как укреплен, — распорядился Бекингем. — Бросай свои грядки и выясни, как расположен их форт.

Традескант сразу же отложил лопату и закинул мешок за плечи — он был готов отправиться в путь.

— Я не инженер, — предупредил он герцога.

— Знаю, — ответил тот. — Но ты внимателен, у тебя зоркий глаз, ты уже бывал в осаде и под огнем. Такого опыта нет ни у кого из нас. Иди и понаблюдай, а когда вернешься, поделишься со мной своими мыслями, но только с глазу на глаз. Не доверяю ни единому слову этих французов. Все, что им надо, — это победа любой ценой. И если цена включает и меня, то они пожертвуют мной с радостью.

Традескант кивнул. Он не стал уточнять, что в таком случае они делают тут, на берегу маленького французского островка. Не в его характере было жаловаться, тем более, если ничего нельзя изменить. Он взял терновую палку и отправился вдоль берега на другую сторону острова. Бекингем, глядя вслед садовнику, отметил его хромоту — Джон щадил свое больное артритное колено. Он вернулся поздно вечером со связкой черенков и черновым наброском.

— Боже милостивый, что у тебя в шляпе? — изумился Бекингем.

Он сидел перед своей палаткой за столиком с изысканной инкрустацией и выглядел юным и беззаботным в белой льняной рубашке с распахнутым воротом и темными кудрями, падающими на плечи.

Аккуратно, двумя пальцами, Джон поднял одно растеньице.

— Это новый сорт левкоя, — пояснил он. — Никогда не встречал такие листья. Они пахнут?

Садовник протянул стебелек Бекингему. Тот понюхал.

— Ничего не чувствую, Джон. И прости меня, но тебя послали на разведку за информацией о французских укреплениях, а не собирать образцы растений.

— Просто я сидел в траве, пока зарисовывал их форт, — с достоинством заявил Традескант. — Можно ведь делать два дела одновременно.

— Такой, как ты, способен делать сразу дюжину разных дел, — улыбнулся герцог. — Покажи мне план, Джон.

Тот развернул бумагу и расстелил ее на маленьком столике перед своим господином.

— Форт имеет форму звезды, — сообщил Традескант. — И с одной стороны построен только наполовину. Для нас проблема — северная сторона, на берегу напротив Ла-Рошели. Французские войска, расположенные на материке вокруг осажденного города, легко могут деблокировать нашу осаду. Мы заняли остров, и отсюда помощь им не получить. А город Ла-Рошель противостоит французской католической армии. Но вдоль всего форта Сен-Мартен есть подземные ходы для вылазок, и у них уже пришвартованы лодки. Так что прежде, чем мы подавим оборону французов, нам нужно отрезать их от материка.

Бекингем разглядывал рисунок Джона.

— А что ты думаешь о прямой атаке? Не морить их голодом, а сразу полезть на стены?

Углы рта Традесканта опустились.

— Не советую, — коротко произнес он. — Стены новые и высокие. Бойницы кажутся очень глубокими. Пробить стены не получится, а если взбираться на них, то потеряем половину солдат.

— Значит, придется морить их голодом?

Джон кивнул, и герцог задал новый вопрос:

— Если мы преградим им путь со стороны суши, ты сможешь установить заграждение, перекрывающее доступ для их кораблей со стороны моря?

Садовник ненадолго задумался.

— Я могу попытаться, милорд. Но здесь открытое море. Это не то что строить наплавной мост через Айсис. Скорее можно сравнить с бухтой Портсмута. Волны очень высокие, и если начнется шторм, то все наше сооружение разнесет на куски.

— Но если у нас будет достаточно дерева и цепей…

— При спокойной погоде, может, и удержится, — с сомнением промолвил Джон. — Но достаточно одной ночи с сильным волнением — и все разлетится на части.

Герцог быстро встал и зашагал вперед, глядя на форт.

— Послушай меня, Джон, невозможно сидеть тут вечно, глядя на этот маленький форт, — произнес он тихо, только для Традесканта. — Я могу осадить их, и форт действительно станет для них ловушкой. Но из провизии у нас только то, что мы привезли с собой на кораблях. Мне нужна подмога не меньше, чем им. Их армия и их поставщики тут, через небольшой канал с водой, а моя армия и мои поставщики за много миль отсюда. И Ришелье командует их королем, тогда как мой король…

Он прервался, заметив смущенное лицо Традесканта, и продолжил:

— Его величество меня не забудет. Даже сейчас он наверняка уже готовит для нас флот с продовольствием. Но ты понимаешь, что необходимо спешить. Я не могу ждать. Французы в цитадели Сен-Мартен должны от голода сдаться немедленно. Иначе мы заставим их силой. А то получится, что мы, осаждая их, сами начнем голодать и нам придется сдаваться.

— Я что-нибудь придумаю, — пообещал Джон.

Палаток не хватало ни солдатам, ни офицерам, из тех, что победнее. Никому в Англии и в голову не пришло, что армии могут понадобиться палатки. Джон положил свой солдатский мешок на землю, воткнул новый левкой в маленькую грядку и отправился планировать блокаду Сен-Мартена.

Через пару часов он собрал шпангоуты и запасные мачты. Под наблюдением Джона и главного корабельного плотника эту конструкцию опустили в воду, и матросы с маленьких лодок, перегнувшись через борта, пытались соединить все части.

— Это ведь наши запасные мачты и лес для ремонта кораблей, — вздохнул плотник. — Молись, чтобы по пути домой мы не потеряли мачту.

— Мы не можем отправиться домой, пока не падет цитадель, — возразил Традескант. — Всему свое время.

— А тебе неизвестно, когда подоспеет смена? — поинтересовался плотник. — По словам ребят, за нами идет большой флот, и король знает, что герцог тут всех победил. Ему уже доложили, что мы тут вовсю воюем.

— Скоро подоспеет, — сказал Джон, выражая куда больше уверенности, чем испытывал на самом деле. — Милорд говорил, что король ему обещал.

Традескант был прав, подозревая, что деревянный барьер может сломаться. Сильный ветер, задувший через неделю над лагерем, предсказал приближающийся шторм. Джон выполз из самодельного укрытия и посмотрел на море. В темноте ничего не было видно. Вдруг он почувствовал на плече чью-то руку. Это был Бекингем, который тоже не спал.

— Выдержит ли твоя блокада?

— Если будет такой ветер, то нет, — ответил Традескант. — Сожалею, милорд.

Он ощутил теплоту дыхания герцога, когда тот наклонился, перекрикивая рев шторма.

— Не извиняйся, Джон. Ты предупреждал меня об опасности, а я настаивал на своем. Но завтра утром первым делом построй здесь новое заграждение. Мне нужно, чтобы Сен-Мартен был отрезан.

В следующий раз Джон использовал десантные шлюпки. Он привязывал носы к кормам, а потом протянул эту цепочку поперек канала перед укреплением Сен-Мартена. Два небольших отряда располагались с обоих концов цепи; они сторожили барьер и время от времени стреляли наугад, отпугивая тех обитателей Сен-Мартена, которые набирались храбрости высунуться из-за недостроенных стен крепости и разведать обстановку.

Строительство форта почти прекратилось, хотя французы нуждались в нем как никогда.

— Они устали, и они голодны, — удовлетворенно изрек Бекингем. — Мы их пересидим.

Неделю новый барьер держался, а потом снова задул сильный ветер. Штормовое море разбросало десантные шлюпки в стороны и прорвалось через заграждение. На военном совете некоторые офицеры открыто выразили Традесканту свое презрение.

— Сожалею, — понуро отозвался Джон. — Но вы хотите заграждение практически в открытом море. Я могу восстановить его. Могу поставить шлюпки ближе к берегу и соединить их канатами. Матросы с корабля могут наблюдать за ними, и как только канат оборвется, они тут же его заменят. Но погода ухудшается, и я не могу придумать ничего такого, что противостояло бы осенним штормам.

Лицо Бекингема было серьезным.

— Флот короля прибудет в этом месяце, — сообщил он. — Его величество любит меня, и он мне торжественно обещал, что в сентябре пришлет флот. Также я просил подкинуть нам канаты, лес, боеприпасы, деньги и продовольствие. И еще три тысячи солдат. Когда флот будет здесь, мы возьмем замок и пойдем на Ла-Рошель. Как только мы окажемся на материке, наши проблемы закончатся.

Наступило короткое унылое затишье. Только Джон отважился озвучить то, о чем думали все.

— А если он задержится… — осторожно начал он. — Если король не найдет для флота средств…

Бекингем внимательно посмотрел на садовника, словно призывая его замолчать. Но тот упрямо продолжал:

— Простите меня, милорд, но если его величество затянет с подкреплением, то нам придется уйти.

— Вы боитесь, — заявил один из французов.

Прикрыв рот рукой, он прошептал что-то о садах и привычке к легкой жизни.

— Да, нам не хватает продовольствия и боеприпасов, — снова вступил Джон. — И солдатам платят только половину обещанных денег. Если бы им было куда бежать, они бы давно уже дезертировали. Мы не можем заставить их драться, если они постоянно хотят есть. Они не могут стрелять из своих мушкетов, если у них нет пороха. — Он взглянул на Бекингема поверх голов джентльменов, открыто смеявшихся над ним. — Простите, милорд. Но я все больше с простыми солдатами, знаю их мысли и знаю, что они голодают.

Взглянув на свой стол, где графин с красным вином светился рядом с блюдом бисквитов, Бекингем удивленно воскликнул:

— У нас недостаточно еды?

— Мы пока не умираем от истощения, но рационы урезаны, — доложил Джон. — Протестанты из Ла-Рошели посылают нам, что могут, однако несправедливо уничтожать их запасы. Они сами живут в окружении католических французских войск и не в силах постоянно снабжать нас продовольствием.

— Я пообщаюсь с французским командующим, — задумчиво пообещал Бекингем. — Он джентльмен. Возможно, мы придем к соглашению.

— Мы должны заморить их голодом и сбросить в море, — торопливо произнес Субиз. — Мы снимем осаду и разобьем их начисто!

— На следующий год, — добавил Традескант. — Когда вернемся с другим флотом.

Пакет писем для английских воинов благополучно добрался до адресатов. Писал король, писала Кейт, жена Бекингема, писала его мать, коварная старая графиня. Никто из них не отправил денег на продовольствие или зарплату солдатам, и не было никаких известий о том, что флот уже оснащен и готов поднять паруса. Плохие новости герцог держал при себе. Однако свидетели того, как он сунул послание от короля в свой вышитый жилет, не усомнились, что Карл писал о любви, а не об английском флоте, который прокладывает через штормовые моря путь из Портсмута и спешит на выручку возлюбленному другу короля.

Письмо от старой графини было зловещим. Она призывала сына отправиться домой и востребовать обратно свое положение при дворе, ведь никто не может так рисковать, надолго оставаясь вдали от Стюартов, которые славятся короткой памятью. Сам Бекингем в свое время вытеснил из сердца короля Якова предыдущего фаворита, Рочестера. По словам графини, король Карл уже попал под влияние новых советников. Уильям Лауд, нынешний епископ, обыкновенный краснолицый человечек, советовал королю на каждом шагу. По мнению графини, Бекингему следовало поторопиться домой, пока его совсем не забыли.

Карл уверял своего дорогого друга, что у него нет средств, но он прилагает все возможные усилия, пытаясь их раздобыть. Он не способен думать ни о чем другом, только о том, как достать деньги и снарядить флот. А старая графиня воспользовалась их с герцогом личным шифром и сообщила, что король недавно купил у герцога Мантуанского полную коллекцию картин за пятнадцать тысяч фунтов — сумму вполне достаточную, чтобы оснастить и послать целых два флота. Он не смог устоять, когда ему предложили такую выгодную цену, и теперь снова совершенно без средств. То есть разбазарил сумму, вдвое большую, чем нужно для флота, так что Бекингему нечего надеяться на помощь.

Герцог разорвал письмо матери и разбросал крошечные кусочки по корме «Триумфа».

— О Карл, — вздохнул он. — Как ты можешь так любить меня и в то же время так предавать?

Порыв ветра подхватил обрывки бумаги, и они закружилась в воздухе как снежинки. Бекингем суеверно взглянул на сентябрьское небо. На горизонте громоздились тяжелые облака; судя по всему, хорошая погода должна была вот-вот закончиться.

— Он такой милый, — пробормотал Бекингем, поплотнее заворачиваясь в плащ с капюшоном. — Самый милый из всех живущих, но самый вероломный друг и король, какой только возможен.

Герцог знал, что каждый раз, когда его имя упоминается при дворе, Карл думает о нем с любовью. Он знал, что по возвращении его ждет радушный прием от чистого сердца. Но он также знал, что коллекция картин, подобная собранию герцога Мантуанского, — соблазн, против которого не может устоять человек, с самого детства немедленно получавший все, что захочет. Карл рассуждал просто: он пока наскребет побольше денег у изнемогавших под бременем налогов жителей страны, а Бекингем, английский флот и полномасштабная война с Францией немного подождут. И Карл никогда бы не понял, что именно ему следует ограничивать свои желания. У короля не было никакого опыта самоотречения. При всей своей симпатичности, очаровании и обаянии в Карле имелся тот внутренний стержень чистейшего эгоизма, который ничто не могло сломать.

— Я должен победить и вернуться домой, — заключил герцог, — или меня бросят тут погибать.

Последние кусочки письма матери взлетели над палубой, упали в воду и унеслись прочь. Наблюдая, как они погружаются во вздымающуюся зеленую пучину, Бекингем понял, что смотрит в глаза собственному поражению и смерти, и осознал то, что прежде не приходило ему и в голову: его жизнь и волшебная карьера могут закончиться отчаянием.

Он снова взглянул на горизонт с темными слоями облаков. Ветер нес дождь к «Триумфу» и к цепочке английских шлюпок, выстроившихся на море в тонкий барьер между Сен-Мартеном и Ла-Рошелью.

— Я добьюсь победы и вернусь домой! — поклялся себе Бекингем. — Не для того я появился на свет и взлетел так высоко, чтобы сгинуть тут, в холодном море у берегов Франции. Я родился для высоких дел, гораздо более высоких, чем это. Я увижу, как Сен-Мартен сровняется с землей! А потом отправлюсь домой и получу эти пятнадцать тысяч фунтов, он отдаст их мне прямо в руки за все мои страдания. И я забуду, что вообще когда-то был здесь в нужде и страхе.

Он обернулся; в ярде от него стоял Традескант.

— Черт возьми, Джон! Ты меня напугал. Что ты здесь делаешь?

— Просто смотрю на вас, милорд.

Бекингем расхохотался.

— Ты что, боишься ножа убийцы на моем собственном корабле?

Джон покачал головой.

— Я опасался разочарования и отчаяния. Иногда друг может оградить и от них тоже.

Герцог обнял садовника за плечи и прижался лицом к мускулистой шее старшего товарища. От Традесканта уютно пахло домом, домотканой одеждой, чистым бельем и землей.

— Ты прав, — коротко сказал Бекингем. — Оставайся рядом, Джон.