ЛЕТО 1626 ГОДА

Традескант полагал, что герцога критикуют в основном невежественные люди, мальчишки, такие как Джей, женщины, такие как Элизабет, и бродячие проповедники, чье мнение может потревожить душевный мир нормального человека, но никак не разрушить его.

Но затем король созвал парламент в Оксфорде, подальше от чумы, превратившей улицы города в покойницкую. Долги принудили Карла иметь дело с парламентом, несмотря на то что король сомневался в преданности членов парламента и ненавидел их самомнение. Как только люди попадали в парламент, они переставали подчиняться и оплачивать огромные долги двора. Вместо этого простые деревенские сквайры представляли королю длинные списки жалоб на герцога и требовали, чтобы он предстал перед комитетом для расследования его проступков.

— Я не понимаю ситуации, не понимаю, что происходит, — объяснял Джон супруге.

Он работал в своем саду при маленьком домике в Нью-Холле, сажал горох правильными аккуратными рядами. Элизабет видела, что его пальцы еле заметно дрожали, когда он вдавливал каждую горошину в землю.

— Они хотят отстранить его от должности! Судить за государственную измену!

— Ты намерен к нему поехать? — спросила Элизабет, стараясь сохранить голос абсолютно бесстрастным.

Джон помотал головой.

— Как я могу? Без приказа?

— Разве он не пошлет за тобой?

— Пошлет, если решит, что я могу быть полезен. Но для этого нет ни малейшего повода. В Оксфорде садовник ему не нужен.

— Но он использует тебя для самых разных поручений, — заметила Элизабет.

Она подумала про себя: «Для грязных дел», а вслух уточнила:

— Для конфиденциальных дел.

Джон кивнул.

— Если он вызовет меня, я поеду. Но я не могу отправляться, пока нет его распоряжения.

Элизабет показалось, что голова мужа поникла. Судя по всему, Традескант печалился, что герцогу грозит опасность, он в беде, но никак не догадается вызвать на помощь своего садовника.

— Я должен ждать, — вздохнул Джон.

Один из слуг герцога привез в Нью-Холл новости из Оксфорда. Управляющий увидел Джона во дворе конюшни и послал за ним, чтобы тот наведался в контору.

— Тебе будет приятно услышать: герцог не предстанет перед обвинителями! — сообщил сияющий Уильям Уорд. — Я знал, что ты тревожишься.

Сорвав с головы шляпу, Джон подбросил ее в воздух, как мальчишка.

— Благодарю Тебя, Господи! Слава Богу! — воскликнул он. — Все эти десять дней я просто умирал от беспокойства. Слава Богу, возобладал здравый смысл. Они сняли все обвинения? Отказались от них? Ну кто может противостоять герцогу? А, господин Уорд? Кто может думать о нем плохо после того, как посмотрит на него и послушает его речи?

Господин Уорд покачал головой.

— Они не сняли обвинения.

— Как так? Они должны были это сделать! Ты сказал…

— Я сказал, что он не предстанет перед обвинителями…

— Ну и?

— Они предъявили ему обвинения по восьми пунктам. — Голос управляющего был тихим от шока. — Обвинили его во всем: от разрушения военно-морского флота до воровства у короля. Они даже обвинили его… как будто он замешан… они назвали его виновным в убийстве короля Якова.

Традескант побледнел.

— В убийстве?

Управляющий кивнул; на его лице был написан такой же ужас, что и у Джона.

— Такова их версия. Они назвали это убийством. И они утверждают, что герцог — цареубийца.

— Боже мой, — еле слышно промолвил Джон. — И что ответил герцог?

— Он не ответил. Король велел арестовать его обвинителей, распустил парламент, а членов парламента отправил по домам. Он не желает их слушать.

На мгновение Джон почувствовал облегчение.

— Значит, король не бросает друзей в беде. И враги герцога — враги короля.

Уильям Уорд кивнул. Однако Традескант заметил недочет в своих рассуждениях.

— Но поскольку обвинители в тюрьме, обвинения сняты?

Управляющий покачал головой.

— Нет. В этом-то и загвоздка. Его обвинителей бросили в Тауэр без суда и следствия, но они не отказываются от своих слов.

— Кто они? Кто эти проклятые лжецы? Кто?

— Сэр Дадли Диггз и сэр Джон Элиот.

Традескант побелел до самого воротничка.

— Но сэр Джон ближайший друг моего господина, — пробормотал он. — Они же как братья с самого детства. И я плыл в Россию вместе с сэром Дадли. Этот человек не станет клеветать, у него самое что ни на есть щепетильное чувство чести. Да я верю ему как самому себе. Мы были товарищами в долгом и опасном путешествии, и когда он болел, я ухаживал за ним. Я бы отправился с ним в Москву, если бы мог. Он прекрасный человек, порядочный и здравый. Он не потерпит лжесвидетельства и сам никогда никого не оговорит напрасно.

Управляющий мрачно посмотрел на Джона.

— Но так и есть: его слово против слова герцога.

— Я бы головой поручился за честность сэра Дадли, — неуверенно добавил Традескант.

Управляющий пожал плечами.

— Но именно эти двое высказались против нашего господина, за это их бросили в тюрьму. Теперь король держит их в Тауэре, и их не выпустят.

— Но по каким обвинениям?

— Ни по каким. Обвинений нет, кроме того что они выступили против Бекингема.

Традескант шагнул к окну и посмотрел на террасы: золотая терраса с золотыми рыбками, под ней серебряная, и пруды с радужной форелью в самом низу.

— Этим людям можно доверять целиком и полностью, — тихо произнес Джон. — И если бы речь шла не о герцоге, я был бы на их стороне. История темная. Никто не может назвать сэра Дадли лжецом. Но никто не смеет клеветать на моего герцога. Все эти вещи, которые, по их словам, он совершал…

Джон снова обернулся к управляющему. Тот молчал, лицо его было очень мрачным. Он пристально посмотрел на садовника.

— Ты был там. Когда король умирал. Ты должен был видеть.

— Я ничего не видел, — быстро ответил Традескант. — Ничего не видел, кроме того что мой хозяин все делал вместе со своим господином. Принц был там — они же не думают, что он убил своего отца? Епископ Линкольна был там. Они что, утверждают, что он тоже в этом замешан?

— Мать Вильерса была там, — напомнил Уильям Уорд. — А докторов прогнали.

Садовник озадаченно взглянул на него и упрямо сказал:

— Мы должны верить герцогу! — Слова его звучали как мольба. — Он наш хозяин. Мы поклялись ему в верности. Мы должны верить ему, пока не получим подлинного свидетельства, что герцог пошел против короля или против слова Господня. Мы не можем служить ему, а потом бросить, когда его звезда закатывается. Я его слуга и в хорошие времена, и в тяжелые. Я ел его хлеб.

Уильям Уорд кивнул.

— По крайней мере, герцог собирается приехать домой на пару дней. Он пишет, что побудет здесь, а потом отправится в Нью-Форест поохотиться с королем.

Традескант кивнул.

— Они собираются на охоту? А как же парламент? Король ведь только что созвал его.

— Распущен, — коротко бросил управляющий. — Это всего лишь второй парламент короля Карла, и он распущен. Они не достигли никакого соглашения, нет решений ни по деньгам, ни по политике. Теперь его величество будет править без парламента, с одним только герцогом. Но где король возьмет средства платить за все? Как отнесется к этому страна?

— Что они будут делать? — недоумевал Традескант. — Как будут справляться? Они оба такие молодые, у них столько врагов за границей и…

Уорд еле заметно пожал плечами.

— Опасную дорогу они себе выбрали. Спаси Господь их обоих.

Тем летом ночь за ночью в небе был виден метеор. Низко и ярко горел он на небосклоне. Лучше всего было наблюдать после заката солнца, когда небо еще сохраняло жемчужный оттенок и звезды еще не затмевали метеор своим светом. Он выделялся хвостом, пылавшим желтым огнем. Все понимали: это знак, и многие думали, что предзнаменование. Чума не стихала, новая французская королева была пока что бесплодной, кроме того, шептались, что она терпеть не может короля. Из-за закрытых дверей доносились вопли и звуки яростных ссор. Герцог постоянно встревал в этот брак — вмешивался, советовал и даже упрекал ее величество. Ходили слухи, что ее уже тошнит от Бекингема и что ей позволено встречаться с собственным мужем только в присутствии герцога.

Метеор был виден и в Нью-Холле; в деревне Чорли считали, что это знак греха, ищущий грешника, а золотой хвост, тянущийся за метеором, — некий символ заразы, заразы где-то на земле. Традескант, который терпеть не мог суеверия, рявкнул на сына и заявил, что метеор — это звезда, сорвавшаяся со своего места, и что ее появление ровно ничего не значит, по крайней мере, для людей разумных. Однако и он, если взгляд падал на метеор, скрещивал пальцы в кармане и бормотал: «Боже, храни короля! Боже, храни герцога!»

В июле королевский брак достиг кризиса. Король приказал выдворить французскую свиту супруги из дворца и из страны. И насильно приставил к королеве жену и сестру Бекингема. Как первых дам английского двора.

Традескант контролировал установку в Нью-Холле новых массивных фонтанов. Вдруг рядом появился Джей.

— Отец, почему король не может жить счастливо со своей женой? — спросил он. — На кухне говорят, он ударил ее, а она кричала в окно, требовала вернуть священников и фрейлин. А герцог, наш герцог, угрожал, что ей отрубят голову за государственную измену.

Джон крепко взял сына за плечо и увел подальше от рабочих.

— Это все досужая болтовня, — сказал он. — Бабьи пересуды. Ты что, старая карга, сплетница у очага?

— Я просто хочу разобраться, — быстро произнес Джей.

Лицо отца потемнело от гнева, и Джей понял, что зашел слишком далеко.

— Разобраться в чем?

— Почему герцог для тебя важнее всего на свете, — внезапно выпалил Джей. — Почему ты бросаешь меня, бросаешь мать, иногда мы не видим тебя месяцами. Мне интересно, чем он тебя так держит. Чем он держит короля?

На мгновение Традескант задумался, потом положил руку на хрупкое юношеское плечо сына, и они зашагали рядом.

— Я люблю его как господина, — пояснил Джон. — Данного мне свыше, чтобы направлять меня и руководить мною. Я его вассал, понимаешь? Он попросил меня стать его слугой, и я согласился. Это означает, что я связан с ним до смерти или пока он меня не отпустит. Я не становился на колени и не клялся в вечной преданности, как это делалось в былые времена, но суть осталась прежней. Я его слуга, а он мой господин. Такая между нами неразрывная нить.

Джей нехотя кивнул.

— И еще я люблю его за красоту, — просто добавил Джон. — Когда он одет в белый шелк и усыпан бриллиантами или в коричневый охотничий костюм, он все равно гибкий как ива и такой прекрасный, как… — Традескант окинул взглядом сад, — как один из моих цветущих каштанов. Он необыкновенное, редкое создание. Я никогда не встречал никого подобного. Герцог красив как женщина, храбр, как рыцарь из легенды. Он двигается, будто танцует, а верхом скачет как черт. И когда мы вместе, он веселит меня, а когда его нет рядом, я постоянно грущу. Он мой повелитель. И никто не может сравниться с ним.

— Ты любишь его больше, чем нас? — уточнил Джей, задев самую суть вопроса.

— Я люблю его по-другому, — уклонился от прямого ответа Джон. — Я люблю тебя и твою маму как самых близких и дорогих родственников. А своего господина люблю, как ангелов над ним и Господа Бога над всеми.

— А ты никогда не задумывался, — ехидно начал Джей из глубины своего задетого сердца, — никогда не задумывался, что полюбил недостойного человека? Что твой повелитель, ну сразу под ангелами, может оказаться именно тем, кем его называют на рыночной площади? Плохим другом, вором, шпионом, католиком, убийцей… содомитом?

Развернувшись, Джон закатил сыну звонкую пощечину, от которой юноша, раскинув руки и ноги, рухнул на землю. Традескант нагнулся над ним со стиснутыми кулаками, готовый ударить сына снова, если тот осмелится вступить в драку.

— Как ты смеешь!

Джей отполз назад, подальше от разъяренного отца.

— Я…

— Как ты мог оскорбить человека, чей хлеб ты ешь? Кто ставит еду на твой стол? Как у тебя язык повернулся повторить грязные площадные сплетни в этом саду? Выпороть бы тебя, Джей! Ты гнусный, грязный мальчишка. Твое образование пропало зря, если научило тебя злонамеренным мыслям.

С трудом поднявшись на ноги, Джей встал лицом к лицу с отцом. На его щеке горел отпечаток ладони.

— Я буду сам за себя думать! — крикнул Джей. — Не желаю следовать за своим господином. Я не стану затыкать уши, стараясь не слышать того, что обсуждают все вокруг. Я хочу найти свой собственный путь.

— Найдешь, найдешь свой собственный путь, но только в ад, — горько сказал Джон.

Он развернулся и оставил сына, не проронив больше ни слова.