МАЙ 1625 ГОДА

Как и было условлено, Джон встретил своего господина в Париже, в черно-белом мраморном холле великолепного дворца. Наконец двойная дверь распахнулась, и яркий парижский солнечный свет обрисовал фигуру герцога в дверном проеме. Его искусно расшитый камзол и шляпа были украшены бриллиантами. Кайма накидки была усыпана камнями; Традескант понадеялся было, что хоть они простое стекло, но подозревал, что это тоже настоящие бриллианты. Герцог сверкал в весенних лучах, как молодая листва на березе.

— Мой Джон! — с восхищением воскликнул он. — Ты привез мне одежду? А то я хожу уже просто в лохмотьях!

Традескант понял, что сияет от восторга при виде своего господина.

— Да уж, вот так лохмотья! А я-то опасался, что найду вас нищим и невзрачным. Я все доставил, ваша карета и шестерка лошадей прибудут вслед за мной.

Бекингем схватил садовника за плечо и сказал:

— Я был уверен, что ты все сделаешь правильно. Никому другому я бы не доверил. Как дела в Нью-Холле?

— Все хорошо, — ответил Джон. — Сад прекрасен, водная терраса работает как надо и смотрится прелестно. Ваши жена и мать в Нью-Холле, обе в порядке.

— Ах да, сады, — отозвался герцог. — Ты должен повидаться с садовниками при французском дворе. Тебе понравится то, что они умеют. Королева даст мне рекомендательное письмо для тебя. — Он наклонился к самому уху Джона. — Думаю, королева дала бы мне гораздо больше, если бы я попросил.

Традескант обнаружил, что это бесстыдное тщеславие вызывает у него только улыбку.

— Я знаком с Робенами и буду рад повидаться. А вы тут не скучали!

Бекингем поцеловал кончики своих пальцев на французский манер, отдавая должное красоте.

— Я был в раю. Пойдем со мной, навестим дворцовые сады вместе. Пойдем, Джон, я переоденусь и покажу тебе город. Он так прекрасен, здесь так весело, и женщины добры, как кобылы в течке. Этот город — то, что мне нужно!

Джон хмыкнул против своего желания.

— Я с удовольствием посмотрю сады, но не пойду к женщинам. Иначе моя жена ужасно расстроится.

Бекингем обнял Традесканта за плечи и крепко прижал к себе.

— Тогда ты будешь моей совестью, — промолвил он. — И постарайся удержать меня на прямой и узкой дорожке.

Сделать это не было никакой возможности. Сам архангел Гавриил с пылающим мечом не смог бы удержать герцога Бекингема на прямой и узкой дорожке в Париже 1625 года. Французский двор потерял голову от всего английского — принц занял трон, французская принцесса была его невестой, самый красивый мужчина в Европе прибыл к ним сопроводить пару в Англию. Толпы женщин собирались у отеля, где поселился Бекингем, только чтобы увидеть, как он выходит из дома, чтобы полюбоваться на поразительное зрелище: карета герцога, запряженная шестеркой, его драгоценности, наряды и его bonnet d’anglais, которую уже скопировали сотни шляпников.

Сама королева вспыхивала румянцем при приближении Бекингема и следила за ним поверх веера, когда он беседовал с другими женщинами. Маленькая принцесса Генриетта Мария заикалась, когда он находился в комнате, и забывала те немногие английские слова, которые знала. Вся Франция была влюблена в него, весь Париж его обожал. И Бекингем, улыбаясь и смеясь, нес праздник повсюду, где только появлялся. Он проходил через обожающие его толпы, будто король, а не всего лишь посол, будто сам жених, а не его доверенное лицо.

Уже через пару дней Традескант устал от бесконечного круговорота балов.

— Держись, Джон, — бросил Бекингем через плечо. — Сегодня мы отправляемся на маскарад.

— Как вам угодно, — отозвался садовник.

Герцог повернулся и расхохотался, увидев стоическое выражение лица Джона.

— У тебя не назначено тайное свидание? Ты уже пообещал танцы?

— Я женатый человек, как и вы, милорд. — Традескант помолчал, пережидая взрыв хохота герцога. — Но составлю вам компанию и буду ждать так долго, как прикажете, милорд.

Бекингем положил руку садовнику на плечо.

— Не надо. Тех, кто может сопровождать меня, много, но есть только один, кто любит меня как брата. И я не собираюсь тратить твою любовь и преданность, заставляя тебя смотреть, как я танцую. Чем ты желаешь заняться больше всего?

Традескант задумался.

— Видел тут кое-какие растения, которые отлично подошли бы Нью-Холлу. И если вы отпустите меня, я бы наведался в сады Робенов, заказал бы растения и проследил за тем, как их упакуют. А когда мы поедем домой, они отправятся вместе с нами.

Бекингем тоже задумался, склонив голову набок.

— Да, это будет кстати. — Он опустил руку в глубокий карман камзола и вытащил кошелек. — Знаешь, что здесь?

— Деньги?

— Лучше. Подкуп. Огромная взятка от Ришелье или его агентов.

Джон взглянул на кошелек, как на ядовитую змею.

— Хотите, чтобы я вернул его?

Откинув голову, Бекингем рассмеялся.

— Джон! Мой Джон! Нет! Предлагаю тебе потратить содержимое.

— Французские деньги? Но что они желают взамен?

— Мою дружбу, мои советы королю, мою поддержку для маленькой принцессы. Возьми их.

Однако Традескант колебался.

— А вдруг вам нужно будет предостеречь короля против них?

— Кто наш злейший враг? Кто злейший враг нашей веры? Самая большая опасность для свободы наших протестантских братьев в Европе?

— Испанцы, — медленно произнес Джон.

— Значит, мы дружим с французами и заключаем с ними союз против испанцев, — просто подытожил Бекингем. — А если они подарят мне целое состояние за то, что я делал бы бесплатно, — я не возражаю!

— Но что, если ситуация изменится? — настаивал Джон. — Что, если испанцы заключат союз с французами? Или французы выступят против нас?

Герцог подкинул кошелек в воздух и поймал его. Судя по тому, как кошелек упал, он был очень тяжелый.

— К тому времени деньги уже будут потрачены, то есть я окажу услугу своей стране, опустошив казну нашего врага. На! Лови!

Он бросил кошелек Джону, и тот чисто машинально схватил его, прежде чем себя остановить.

— Поезжай с ним в Амстердам, — велел Бекингем, искушая так же искусно, как змей в Эдеме. — И купи там тюльпанов, мой Джон.

Вряд ли он мог придумать еще что-либо, подействовавшее на Традесканта так же мощно. Не отдавая себе отчета, Джон взвесил кошелек в руке, прикидывая его вес.

— Сейчас тюльпаны идут по бешеной цене, — заметил он. — Рынок сходит по ним с ума. Все покупают, все спекулируют ими. Люди, не отходящие ни на шаг от своих прилавков и кассы, приобретают просто названия тюльпанов, нацарапанные на клочках бумаги, а сами цветы и в глаза не видят. Не представляю, сколько луковиц смогу купить, даже на все эти деньги.

— Поезжай, — повторил Бекингем.

Он упал в кресло и перекинул длинные ноги через подлокотник, глядя на Традесканта с дразнящей улыбкой.

— Мой Джон, ты ведь жаждешь заполучить их. Поезжай, полюбуйся на тюльпановые поля и приобрети столько, сколько захочешь. У тебя есть кошелек, будет и еще. Привези мне пару луковиц, мы их посадим в горшок, станем бюргерами и разбогатеем.

— «Семпер Августус», алый с белым, — загорелся Джон. — Попался мне на картинке. Цвета перемешиваются удивительно красиво, форма потрясающая. Настоящая тюльпановая чашечка, но кончики каждого лепестка изысканно и гордо заострены и чуть-чуть отделены друг от друга. А длинные изогнутые листья…

— Клянусь честью! Вот это любовь! — Бекингем усмехнулся. — Вот она, твоя настоящая любовь, Джон. Я никогда не видел тебя в таком волнении.

Традескант улыбнулся.

— Никогда еще не было такого безупречного цветка. Он самый лучший, лучше не бывает. И никогда еще не было цветка дороже.

Бекингем указал на французскую взятку в руке Традесканта.

— Так иди и купи его, — просто сказал он.

Той же ночью Джон упаковал вещи и на рассвете был готов ехать. Он оставил записку хозяину, заверяя, что золото в его руках будет в безопасности и что он приобретет столько луковиц, сколько сможет достать. К удивлению Традесканта, когда он уже собирался запрыгнуть в седло у входа в отель Бекингема, тот собственной персоной появился на улице, кутаясь в халат от холодного утреннего воздуха, под которым были только рубашка и штаны, на ногах — сапоги. Выпустив из рук поводья, Джон бросился к герцогу.

— Милорд! Я думал, вы будете спать до полудня.

— Я проснулся и вспомнил о тебе, — небрежно произнес Бекингем. — Вспомнил, что ты начинаешь собственное приключение. И решил лично пожелать тебе доброго пути.

— Да я бы подождал, если бы знал. Я бы уехал позже, и вы могли бы выспаться.

Бекингем хлопнул садовника по плечу.

— Не имеет значения. Я знал, что ты отправишься в путь спозаранку, я проснулся, выглянул в окно, и мне захотелось посмотреть, как ты поедешь.

Джон молчал. У него не было слов для величайшего человека Англии, который протанцевал всю ночь и встал на рассвете, чтобы пожелать доброго пути своему слуге.

— Развлекайся, — посоветовал Бекингем. — Оставайся там как угодно долго, тяни деньги из моего банкира, покупай все, что приглянется, и вези это все домой в Нью-Холл. Следующей весной хочу любоваться тюльпанами, мой Джон. Хочу тысячи прекрасных тюльпанов.

— Вы получите их, — с жаром заверил Традескант. — Я сделаю для вас великолепные сады. Великолепные. — Он откашлялся. — А когда я должен быть дома, милорд?

Герцог взял Традесканта за плечи и крепко обнял.

— Когда надоест, мой Джон. Отдыхай, сори деньгами и купайся в прелестях жизни. Прежде я не был так счастлив, будь и ты счастлив тоже. Езжай и радостно трать деньги, которые мне так легко достались. Мы снова встретимся в Нью-Холле, когда ты вернешься.

— Я не подведу вас, — пообещал Джон, думая, что если бы не был таким честным человекам, то мог бы раствориться на просторах Европы вместе с кошельком, набитым золотом, и никто бы его никогда не нашел.

— Знаю. Ты меня не подводишь. — Голос Бекингема потеплел. — Поэтому поезжай и насладись своими тюльпанами. Это награда за верность. Раз мне не удалось соблазнить тебя доступными французскими женщинами и напитками, то позволь подарить то, что доставит тебе самое большое удовольствие. Езжай и наведи шороху на луковичных полях, мой Джон. Возжелай свои лепестки и удовлетвори свою страсть.

Герцог помахал рукой и скрылся в гостинице. Держа в руке шляпу, Традескант подождал, пока большие двойные двери закрылись, потом сел в седло, подбадривающе щелкнул языком и направил лошадь на восток, прочь из Парижа, в сторону Нидерландов и тюльпановых плантаций.

Когда Джон прибыл в Амстердам, он обнаружил, что город бурлит от заразного, непрерывного возбуждения. Все известные ему таверны, где цветоводы проводили время и продавали друг другу тюльпаны, выросли в размере в два, а то и в три раза и по утрам открывались для проведения сделок в атмосфере невероятного ажиотажа. Напрасно он искал своих знакомых — спокойных серьезных садоводов, объяснявших ему, как разрезать и сажать луковицы. Вместо них теперь сидели люди с мягкими белыми руками, у которых при себе были не луковицы, а большущие книги с картинками, на которых тюльпаны изображались с тщательностью прекрасных портретов. Торги по тюльпанам проводились посредством векселей; деньги вообще не передавали из рук в руки. Джон со своим кошельком, набитым французским золотом, был исключением. Он чувствовал себя идиотом, предлагая деньги, когда все вокруг торговали в кредит.

И он чувствовал себя еще большим идиотом, когда пытался купить луковицы тюльпанов для того, чтобы вывезти их, и когда предложил обменять кучу золотых монет — настоящих монет — на мешок луковиц — настоящих луковиц. Все занимались куплей-продажей, обходясь без реальных луковиц. Они покупали и продавали обязательства по будущему урожаю тюльпанов или же покупали и продавали имя тюльпана. Некоторые сорта были такими редкими, что на всю страну было всего штук десять-двенадцать луковиц. Джона уверяли, что они вообще никогда не попадают на рынок. Если имелось желание приобрести такой цветок, нужно было купить бланк с названием цветка и потом заверить его на бирже. А если имелся хоть какой-нибудь разум, следовало на следующий же день продать этот листок по цене, которая не то что поднималась, а стремительно неслась вверх. Джон мог делать прибыль на растущем рынке, а не обхаживать дилеров и убеждать их продать реальные тюльпаны. На рынке торговали не луковицами в горшке, а идеей тюльпана, обещанием тюльпана. Рынок стал легким, рынок стал иллюзорным. Это уже был рынок windhandel.

— А что это такое? — спросил Традескант.

— Рынок из воздуха, — перевел ему один из торговцев. — Вы больше не покупаете реальные вещи. Вы покупаете обещание реальности. И платите обещанием заплатить. Фактически вам не нужно отдавать свои деньги, но и тюльпаны вы не получите до, допустим, будущего года. Однако если вы человек здравого ума, то выгодно продадите это обещание и разбогатеете, пропустив воздух сквозь пальцы.

— Но мне нужны тюльпаны! — в расстройстве воскликнул Джон. — Мне не нужен клочок бумаги с названием тюльпана. Я собирался привезти домой луковицы и посадить их.

Торговец пожал плечами, сразу потеряв к посетителю всякий интерес.

— Так мы делаем бизнес, — заявил он. — Но если вы спуститесь по каналу в направлении Роттердама, то найдете людей, которые продадут вам луковицы. Но они назовут вас глупцом за то, что вы платите наличными.

— Такое со мной уже бывало, — угрюмо заметил Джон. — Как-нибудь переживу.

Уже в конце своего путешествия он с удовольствием обедал в таверне, запивая сытную еду крепким элем, который так любили голландцы. Вдруг чей-то силуэт загородил свет в дверях, и хорошо знакомый и любимый голос раздался во мраке:

— Ты здесь, мой Джон?

Садовник подавился элем и вскочил на ноги, опрокинув стул.

— Ваша светлость?

Это был Бекингем, скромно одетый в костюм из гладкой коричневой шерсти. Он захохотал как сумасшедший при виде ошалевшего лица Джона.

— Поймал тебя, — запросто сказал герцог. — Пропиваешь мое состояние.

— Милорд! Да я никогда…

Бекингем снова рассмеялся.

— Ну, как успехи, мой Джон? Разжился на тюльпановых расписках?

Традескант покачал головой.

— Нет, зато у меня есть реальные луковицы, милорд. Народ тут в городе, кажется, забыл, что именно приобретает и продает. Им нужен лишь клочок бумаги с названием цветка и внизу печать биржи. Мне пришлось забраться далеко в глубинку, пока я не отыскал цветоводов, продавших мне настоящие луковицы.

Герцог сел за стол Джона.

— Заканчивай свой обед, — велел он, — я уже пообедал. Ну и где же они? Эти тюльпаны?

— Упакованы и подготовлены к отправке сегодня, — сообщил Джон, нехотя беря корочку хлеба, намазанного сливочным голландским маслом. — Я собирался плыть в Нью-Холл вместе с ними.

— Они могут отплыть без тебя?

Джон немного подумал.

— Это слишком ценный груз, я пошлю с ними человека, которому доверяю. Кто-то должен следить за тюльпанами на всем пути в Нью-Холл.

— Хорошо, — лениво промолвил герцог.

Проглотив все вопросы вместе с хлебом, Джон встал из-за стола, быстро поклонился Бекингему и покинул таверну. Он как олень помчался в свою гостиницу и нанял сына хозяина; тому предстояло сопровождать бочонки с тюльпанами в Англию и проследить, чтобы их благополучно доставили в Нью-Холл. Традескант вложил в руку молодого человека деньги и рекомендательное письмо, адресованное Джею, и понесся обратно в таверну, где герцог приканчивал вторую пинту эля.

— Все сделано, ваша светлость, — запыхавшись, доложил он.

— Благодарю тебя, — кивнул Бекингем.

Наступила мучительная пауза; Джон стоял перед своим господином.

— О, можешь сесть, — наконец разрешил герцог. — И выпей эля. Ты наверняка испытываешь жажду.

Традескант осторожно опустился на стул напротив хозяина и смотрел на него, пока девушка несла эль. Герцог, несколько уставший после увеселений французского двора, был бледен, но темные глаза сверкали. Джон почувствовал, как в душе шевельнулся дух приключений.

— Вы прибыли один, ваша светлость?

Бекингем кивнул.

— Я путешествую инкогнито.

Джон подождал, но его господин ничего не добавил.

— Вы уже где-то остановились?

— Я подумал, что переночую с тобой.

— А если бы вы не нашли меня?

Джон даже поморщился, представив, как величайший человек Англии бродит по Нидерландам в поисках своего садовника.

— Я знал, что нужно всего-навсего оказаться недалеко от тюльпановой биржи — и ты объявишься, — непринужденно сказал герцог. — Ну и кроме того, я не рассыплюсь без дюжины слуг, Джон. Я могу и сам справиться.

— Конечно, — быстро ответил Джон. — Мне просто интересно, что вы тут делаете.

— А, это, — отозвался Бекингем, словно только что вспомнил о своей миссии. — Я должен выполнить кое-какую работу для своего господина, вот я и подумал, что ты можешь мне помочь.

— Конечно, — сразу согласился Джон.

— Мы еще немного выпьем, потом немного повеселимся, а наутро займемся делом, — очаровательно предложил Бекингем.

— И далеко нам придется ехать? — спросил Джон. — Может, я начну готовиться в путь, а вы пока повеселитесь?

В его голове тут же возникли будоражащие мысли о кораблях, отплывающих в Голландскую Ост-Индию и в другие концы растущей голландской империи.

Герцог покачал головой.

— У меня дело здесь, в городе, с торговцами золотом и алмазами. И мне хочется, чтобы ты был рядом. Как мой талисман. Завтра мне понадобится все мое везение.

Они спали в одной постели. Утром его светлость выбросил во сне руку, и Джон проснулся от того, что герцог, точно ласкаясь, прикоснулся к его лицу. Какое-то время, ощущая эту небрежную ласку, Джон боялся пошелохнуться, потом выбрался из постели и посмотрел в маленькое окошко, выходившее на улицу.

Вымощенный булыжником пирс запрудили продавцы хлеба, сыра и молока, на рассвете прибывшие баржами из окрестных деревень и теперь размещавшие товар на своих лотках для удобства покупателей. Были также сапожники и продавцы домашней утвари, которые выкладывали щетки, мыло, растопку и медную посуду. Свои мольберты устанавливали художники, предлагавшие нарисовать портрет. Моряки из глубоких доков бродили в толпе, суля разные диковины и привезенные издалека вещи: шелковые шали, фляги с незнакомыми напитками, маленькие игрушки. Большие баржи непрерывно курсировали по каналу; утки, выпархивая из-под носа судов, крякали и жаловались. Солнечные лучи сверкали на водной глади, разбивая отражения рыночных лотков и темных теней мостов, пересекавших канал.

Услышав, как Бекингем зашевелился в постели, Традескант сразу же повернулся.

— Доброе утро, милорд, вам что-нибудь принести?

— Сотню тысяч фунтов золотом, или я пропал, — отозвался Бекингем, зарывшись лицом в подушку. — Этим мы сегодня и займемся, мой Джон. Мы заложим драгоценности короны.

Долгое обучение у Сесила помогло Джону сохранять лицо в течение всего дня. Бекингем пытался раздобыть деньги для оснащения мощной протестантской армии — чтобы атаковать испанцев, освободить сестру Карла Елизавету Богемскую и ее мужа и вернуть им трон, принадлежащий по праву. В королевской казне средств не было. Английский парламент больше не давал денег королю, поскольку тот не стремился проводить реформы, на которых настаивал парламент. Бекингему было поручено достать деньги, и ему нечего было предложить в качестве обеспечения, кроме корон Англии, Шотландии и Ирландии, а также фамильных драгоценностей, которые могли потребовать ростовщики.

Джон прислонился спиной к двери и наблюдал, как его господин очаровывает влиятельные денежные мешки Амстердама. Сцена выглядела как одно из тех новых полотен маслом, которые любил покупать король Карл. Комната в полутьме, окна закрыты плотными расшитыми занавесями, стол освещен парой свечей, бросающих странные каббалистические тени из-под гравированных абажуров. С одной стороны стола — трое мужчин, с другой — Бекингем. Один из присутствующих — солидный бюргер, отец города и человек осторожный. К нему герцог обращался с очаровательным юношеским уважением; по мере того как длилась встреча, этот крупный человек медленно становился податливым — так идущая под бечевой лошадь нагибается, чтобы ее потрепали по шее. Рядом с ним находился еврей-финансист со столь же темными глазами, как у Бекингема, и волосами такими же черными и блестящими, как у герцога. На макушке у него была маленькая шапочка, одет он был в длинный темный кафтан из простого материала. В Нидерландах гордились своей толерантностью. Джон подумал, что нигде более в Европе Бекингем не согласился бы сидеть за одним столом с евреем.

С финансистом герцог чувствовал себя неловко, не мог найти правильный тон и обаять его. Длинное лицо финансиста ничего не выражало, он оставался настороженным. Он мало говорил, а когда говорил, то на французском и с акцентом, который Традескант не мог определить. Финансист обращался к Бекингему с почтением, но казалось, что за внешней вежливостью прятал тайное, скрытое осуждение. Джон так же суеверно боялся евреев, как и все англичане. А особенно боялся именно этого человека.

Третьим был представитель какого-то знатного рода, который мог получить доступ к огромному состоянию при условии, что заручится одобрением двух мужчин, сидевших рядом с ним. Он был строен, молод и богато одет. У него не имелось склонности к составлению тщательных расчетов прибыли и процентов, он не записывал их на листках бумаги и не передавал другим участникам встречи, как два его соседа. Он откинулся в кресле и лениво озирался вокруг. Время от времени они с Бекингемом обменивались улыбками, как бы соглашаясь, что они-то люди светские и все эти вульгарные детали ниже их достоинства.

— Мы должны обсудить вопрос безопасности драгоценностей, — заметил бюргер. — Они будут находиться здесь.

Бекингем покачал головой.

— Их нельзя вывозить из Лондона. Но вы можете послать в Лондон своего человека охранять их, если угодно. Вам дадут письмо с печатью самого короля Карла, подтверждающее ваше право.

Бюргер выглядел неловко.

— А что, если нам придется забрать их?

— Если его величество не сможет выплатить заем? — Бекингем улыбнулся. — Ах, простите, король не подведет. Когда принц Фридрих и принцесса Елизавета вернутся на свои троны, богатства Богемии покроют все расходы, понесенные в процессе кампании по их возвращению.

— А если кампания провалится? — спокойно спросил еврей.

— Не провалится, — заверил Бекингем после короткой паузы.

Наступило недолгое молчание. Еврей ждал ответа на свой вопрос.

— Если она провалится, — без запинки продолжил Бекингем, — его величество выплатит ссуду согласно условиям, которые вы обозначили. Милорды, речь идет о короле Англии. Едва ли он скроется в Америке.

Дворянин рассмеялся шутке, и герцог послал ему быструю улыбку. Еврей оставался серьезным.

— Но как мы востребуем залог в случае, если по какой-либо причине его величество откажется исполнить условия договора? — вежливо поинтересовался бюргер.

Герцог пожал плечами, будто такое предположение выходило за границы возможного.

— О, даже не знаю, что сказать… Ну давайте пофантазируем. Если кампания провалится, если принц и принцесса Богемии не вернут вам деньги сами, а король Англии не заплатит, тогда я, герцог Бекингем, сам доставлю вам драгоценности английской короны. Это удовлетворит вас, джентльмены?

Джон переводил взгляд с одного лица на другое. Дворянин, который просто не мог представить себе, что Бекингем может обещать одно, а делать другое, казался удовлетворенным. С его стороны возражений не было. Бюргер колебался, его останавливал страх, хотя Бекингем почти уговорил его. Еврей был непроницаем. На его темном серьезном лице невозможно было ничего прочитать. Возможно, он одобрял происходящее, а может, с самого начала похоронил этот проект.

— И вы дадите письменное обязательство?

— Кровью подпишу, если пожелаете, — беззаботно промолвил Бекингем, намекнув мимоходом на хорошо известную пьесу, завуалировано оскорбляющую всех еврейских заимодавцев. — Я поклялся моему господину, королю Англии, что у него будут средства собрать и оснастить армию и вернуть на трон его сестру. Это задача для всех нас, добрых протестантов и христиан. И первейшая задача для меня как для самого верного слуги его величества.

Все трое кивнули.

— Я оставлю вас на какое-то время, а вы обсудите решение между собой, — заключил Бекингем. — Должен предупредить вас, из чистой вежливости, что мое время несколько ограниченно. Есть и другие джентльмены, которые согласны предоставить королю ссуду и почитают за честь сделать это. Однако я обещал вам встретиться сначала с вами.

— Конечно, — неловко произнес бюргер. — И мы благодарим вас. Может, бокал вина?

Он откинул одну из тяжелых занавесей, и за ней оказалась маленькая дверца, которая открывалась в огороженный стенами дворик. У стены в гигантском горшке росло персиковое дерево, под ним склонились увядшие листья нескольких уже отцветших тюльпанов. Джон сказу распознал тюльпаны «Лак», прекрасной расцветки, белые с алыми прожилками. В тени дерева стояли столик и пара кресел, а на столе — графин с вином и небольшая тарелка с печеньем.

— Прошу вас, — предложил бюргер. — Попробуйте это. И позвоните, если пожелаете чего-нибудь еще. Мы задержим вас совсем ненадолго.

Он поклонился и вернулся в комнату. Бекингем рухнул в кресло и проследил взглядом, как Традескант наливает вино и протягивает ему бокал.

— Что ты думаешь? — тихо спросил герцог.

— Возможно, они согласятся, — так же тихо предположил Джон. — У вас есть еще варианты, у кого занять денег?

— Нет, — ответил Бекингем. — Как ты считаешь, они догадываются об этом?

— Вряд ли. Здесь даже в воздухе витает столько богатства, и они понимают, что далеко не единственные. Дворянин у вас в кармане, но я сомневаюсь в двух других.

Герцог кивнул и отхлебнул вина.

— Хорошее вино, — одобрительно заметил он. — Аликанте.

— Что мы будем делать, если они откажут?

Подставив солнцу свое красивое лицо, Бекингем зажмурился, словно в этом мире у него не было абсолютно никаких забот.

— Вернемся домой, оставив внешнюю политику короля в руинах, — заявил он. — Скажем королю, что его сестру вышвырнули из ее королевства и оскорбили и что он ничего не может по этому поводу предпринять. Скажем, что, пока король не договорится с парламентом, он будет нищим на своем троне и что из его главного министра шталмейстер куда лучше, чем дипломат.

— Вы раздобыли для него французскую принцессу, — напомнил Традескант.

Герцог приоткрыл глаза, и Джон заметил, как они блеснули из-под густых ресниц.

— Уповаю на Господа, чтобы она понравилась его величеству. Лично я этого не гарантирую.

Дверь за спиной Джона распахнулась, и он мгновенно оглянулся. На пороге стоял еврей со склоненной головой.

— Сожалею, господа, — спокойно сообщил он. — Но на нас не рассчитывайте. Общая сумма долга больше, чем мы можем себе позволить без удержания у себя залога.

Бекингем вскочил в одном из своих внезапных приступов ярости и был готов закричать. Джон подбежал к своему господину и взял его за плечи, делая вид, что поправляет ему накидку.

— Спокойно, — прошептал Традескант.

Плечи графа напряглись под его хваткой.

— Сожалею, что вы не поможете нам. — Бекингем вскинул голову. — Я расскажу королю о вашем нежелании и моем разочаровании.

Голова еврея склонилась еще ниже.

Бекингем повернулся на каблуках, и Джон рванул вперед, открывая дверь перед своим господином, так что плавный надменный уход герцога со двора не прервался ни на секунду.

Выйдя через боковую дверь, они оказались на улице и остановились в нерешительности.

— Что теперь? — вздохнул Традескант.

— Попробуем другой вариант, — не сдавался Бекингем. — А потом еще один. А потом пойдем и купим луковицы. Мне кажется, тюльпаны — единственное, что мы увезем из этого проклятого города.

Герцог оказался прав. К концу мая Джон снова был в Нью-Холле, еще раньше туда прибыли повозки с растениями и мешки с луковицами тюльпанов. Шесть самых драгоценных луковиц — каждая обошлась в кошелек золота — Традескант привез с собой, спрятав глубоко в кармане жилета.

Первым делом он направился в кабинет редкостей Нью-Холла и вызвал туда сына, велев ему захватить шесть больших фарфоровых горшков и корзину с землей.

Переступив порог комнаты, Джей увидел на столе шесть луковиц. Его отец с бесконечной осторожностью слегка надрезал основание каждой луковицы, надеясь, что это заставит их делиться и дать новые луковицы. Держа ивовую корзину с просеянной теплой землей без сорняков, Джей понаблюдал за скрупулезной тщательностью отца.

— Что это? — благоговейно спросил он. — Это «Семпер Августус»?

Джон покачал головой.

— Имея в распоряжении королевскую сумму, я все же не мог себе этого позволить. Никто не покупал «Семпер». Я ходил на биржу каждый день, и цена была такой высокой, что никто не покупал. А продавец не пасовал и не снижал цену. На следующий сезон он снова предложит «Семпер», но по двойной цене и весь год будет молиться, чтобы кто-нибудь не вырастил новый тюльпан, который вытеснит «Семпер» и оставит его с парой красивых, но вышедших из моды цветков.

— Такое может случиться? — в ужасе воскликнул Джей.

Традескант кивнул и с омерзением добавил:

— Это уже не садоводство, это спекуляция. Тюльпанами занимаются люди, которые за всю жизнь сорняка из земли не вырвали. И делают на этом состояния.

Джей уважительно потрогал пальцем сухую твердую поверхность луковицы, что лежала к нему ближе всех.

— Шкурка целая, и форма хороша. Правда, они даже в луковице красивые?

Он нагнулся и понюхал твердую теплую кожицу.

— Она чистая? — с тревогой осведомился Джон. — Нет следов гнили?

— Нет. Это какой сорт?

— Это тюльпан «Дюк», желтый с пунцовым вкраплением у основания лепестков. — Джон показал на следующую луковицу. — А это тюльпан «Лак», белый, с нежными лепестками, и по белому фону — тонкие красные мазки. А это экстравагантный французский тюльпан с очень крепким стеблем и алыми лепестками с широкой каймой. Молю Бога, чтобы они у нас выросли. На эти шесть луковиц я потратил тысячу фунтов.

Рука Джея, сжимавшая лопатку, задрожала.

— Тысячу фунтов? Тысячу? Но, отец, а вдруг они сгниют? — Его голос снизился до шепота. — Вдруг они вообще не зацветут?

Традескант мрачно усмехнулся.

— Тогда мы будем искать другую работу. Ну а если они вырастут и дадут новые луковицы, а, Джей? Тогда наш хозяин за один сезон удвоит свое состояние.

— Но наша зарплата останется прежней, — заметил Джей.

Кивнув, Традескант убрал шесть горшков в прохладный шкаф в углу комнаты.

— Так уж устроен мир, — заметил он. — Но я думаю, никто не будет возражать, если из каждых двух новых луковиц одну мы возьмем себе. Так учил меня мой господин Сесил.

По возвращении Джон стал заметной фигурой в большой столовой Нью-Холла. Он в красках описал, какая хорошенькая эта маленькая французская принцесса — всего пятнадцати лет от роду, миниатюрная, темноволосая и темноглазая. Поведал восторженной аудитории, как она поет и как танцует и что она наотрез отказалась учить английский язык. Сообщил о том, что узнал в Лондоне — когда молодой король Карл в Дуврском замке встретил принцессу, он покрыл ее маленькое личико поцелуями. Смеялся, слушая ее подготовленную речь, и провел ночь в ее постели.

Дамы интересовались, во что была одета Генриетта Мария, и Джон с большим трудом продирался через тонкости ее нарядов. Он рассказал, что, когда король и королева в зеленых одеждах прибыли в Лондон по реке на роскошном баркасе, пушки Тауэра взревели салютом и эта картина была достойной того, чтобы ее снова и снова живописали у дюжины очагов. Однако Джон умолчал, что Карл и Генриетта Мария безобразно поссорились уже через день после встречи, потому что она хотела путешествовать из Дувра в Лондон со своими компаньонками, а король настаивал, что она должна ехать с женой и матерью Бекингема.

Король считал, что французские сопровождающие имеют недостаточно высокий статус для путешествия с королевой Англии. На это молодая королева неосторожно возразила, что ей прекрасно известно — лет десять тому назад Бекингемы были никем. Ей пока не хватало опыта, и она не знала, когда следует придержать свой острый язычок, она еще не поняла глубины влияния герцога. Как бы то ни было, в итоге она отправилась в столицу в одной карете с женой и матерью Бекингема, и можно было со всей уверенностью предположить, что за время поездки уверений во взаимной дружбе не звучало.

— Новая королева выглядела счастливой? — осведомилась миссис Гиддингс.

Она работала в прачечной Нью-Холла, но имела свою собственную маленькую ферму и была готова зарезать еще одну овцу, если рассказы Джона будут стоить того.

Традескант вспомнил о пятнадцатилетней девочке и ее совсем неанглийском педантизме, о том, что ее двор говорит только на французском языке, о паре ее исповедников, которые читали ей перед обедом молитвы на латыни и запрещали есть мясо, потому что следовало соблюдать пост. Даже если кусочек для нее отрезал молодой муж.

— Конечно, счастлива, как и любая юная девица, — ответил Джон. — И смеется, и щебечет, и напевает.

— А как герцог? Ему нравится Генриетта Мария?

Только Элизабет замечала легкую тень, пробегавшую по лицу мужа. Во Франции был скандал, несколько скандалов. Прогуливаясь по палубе небольшого рыбачьего судна, на котором Джон и герцог плыли из Роттердама в Тильбюри, Бекингем поведал о самом худшем. Королева Франции поощряла его гораздо больше, нежели пристало замужней женщине, а особенно женщине, которую так жестко контролировали. Он перелез через стену и пробрался в ее уединенный сад для встречи с ней. Бекингем не вдавался в подробности, что там произошло, но вся Европа обсуждала этот инцидент. Пару застала личная охрана королевы. Шпаги были вынуты из ножен, прозвучали угрозы. Поговаривали, что Бекингем напал на королеву или что соблазнил и ее застали полуобнаженной в его объятиях. Королевские фрейлины уверяли, что она просто элегантно флиртовала, или что история выдумана, или что королевы вообще там не было, а все это время она была в другом месте. Пронесся вихрь слухов и недомолвок, и посреди всего этого ажиотажа, улыбаясь, парил Бекингем, самый красивый мужчина при дворе, с самым порочным взглядом, самой проказливой улыбкой и неотразимым обаянием. Джон хмурился, когда герцог признался ему, что отдал сердце королеве Франции. Традескант считал, что ему надо было остаться со своим господином и удержать его от тайных встреч с женщиной, за которой следили в Европе самым тщательным образом.

— Ну что, что могло предотвратить такой исход? — вопрошал Бекингем с тем блеском в глазах, который всегда означал очередное озорство. — Это любовь, Джон. Я убегу с ней, уведу ее от этого мрачного субъекта, ее мужа. И мы поселимся в Виргинии.

Джон укоризненно покачал головой.

— А как реагирует ее муж?

— Ах, он меня ненавидит, — весело произнес Бекингем.

— А принцесса Генриетта Мария?

— Ну, теперь она мой заклятый враг.

— Но она ваша королева, — напомнил Джон.

— Она всего-навсего жена моего самого дорогого друга, — отозвался Бекингем. — И ей лучше не забывать, кого он любит.

Потом уже на Традесканта посыпались вопросы:

— А что она думает о Бекингеме? Что новая королева думает о нашем герцоге?

— Бекингем ее самый близкий друг при дворе, — соврал Джон. — Герцог восхищается ею, уважает ее.

— А он скоро приедет домой? — донеслось из задних рядов толпы, набившейся в кухню Джона.

— Не скоро, — сообщил Джон. — При дворе приемы, маскарады и балы по случаю прибытия новой королевы. А потом состоится коронация. Еще несколько недель мы точно не увидим герцога.

На эти слова раздавался общий неодобрительный ропот. В Нью-Холле жилось радостнее, когда герцог был дома и имелся шанс хотя бы мельком увидеть короля.

— Но ты собираешься к нему, — предположила Элизабет, совершенно правильно истолковав довольную безмятежность мужа.

— Я должен встретиться с ним в Лондоне. А потом отправлюсь в Нью-Форест за деревьями. Он хочет лабиринт, — поведал Традескант с плохо скрытым восторгом. — Даже не знаю, где мне набрать столько тиса.

Любопытным Джон открывал только половину правды и всегда делал упор на то, что им следовало слышать. Он готов был рассказывать, что молодой король Карл уже выгнал несколько десятков фаворитов своего отца, лентяев и транжир, и что двор теперь подчинен строгому ритму молитвы, работы и упражнений. Король редко употреблял вино и никогда не напивался. Он прочитывал все документы, попадавшие ему на стол, и лично ставил свое имя на каждом из них. Иногда его советники обнаруживали на полях заметки, выведенные мелким почерком, и позже король спрашивал их, как выполнялись его указания. Он желал быть королем во всех мелочах, тщательно соблюдая детали церемониала и все нюансы управления государством.

Однако Традескант умалчивал, что король не мог охватить общей картины, был не в состоянии предвидеть последствия в отдаленной перспективе и в крупных масштабах. Он был предан всем сердцем тем, кого любил, но совершенно не держал слово, данное тем, кто не был ему близок. Все зависело от личных предпочтений нового короля. И когда человек или нация были ему не по вкусу, он старался не замечать их, не мог даже думать о них.

Его сестра Елизавета Богемская, пребывавшая в изгнании и ожидающая поддержки от своего брата, занимала первое место в мыслях Карла. Король переворачивал все вверх дном в поисках идей среди своих советников и денег для казны, чтобы заплатить армии и помочь сестре. Джон никогда и никому, даже собственной жене, не говорил о долгих часах, проведенных в затемненных кабинетах голландских ростовщиков и об унижении, которое они с Бекингемом испытали, когда наконец поняли, что в Европе нет человека, верящего в партнерство неопытного короля и экстравагантного герцога.

И не только ростовщики находили у герцога ряд недостатков. Странствующий проповедник в лохмотьях, но с лицом, светящимся верой, явился в Челмсфорд и начал проповедовать под крестом на базарной площади.

— Нечего тебе ходить слушать его, — проворчал Джон, обращаясь к жене, когда она накрыла ужин и накинула на плечи шаль.

— Я бы хотела сходить, — призналась она.

— Наверняка он будет проповедовать ересь, — возразил Джон. — Осталась бы лучше дома.

— Пойдем со мной, — предложила Элизабет. — И пусть он несет чушь, зато по пути домой мы посидим у «Буша» и попробуем эль.

— Нет у меня времени для всех этих придорожных проповедников, — отрезал Джон. — С каждым годом их все больше. Я слушаю по две проповеди по воскресеньям. Ни к чему мне проповеди еще и во вторник.

Элизабет кивнула и без возражений выскользнула за дверь. Она быстро зашагала по улице к центру деревни, где вокруг проповедника собралась небольшая толпа. Он предостерегал против адского огня и грехов сильных мира сего. Элизабет отступила назад, в тень, и стала слушать. Джон оказался прав. Возможно, это была ересь, и, возможно, она легко превращалась в измену. И речь у проповедника была такой тихой, что у присутствующих, напрягавших слух, сложилось ощущение, будто их втягивают в заговор. Но было что-то мощное и убедительное в том, как проповедник постепенно развивал свою аргументацию.

— Шаг за шагом мы катимся вниз по пути к погибели. Сегодня чума свободно гуляет по улицам Лондона, как желанный гость. Нет ни одного дома, который был бы в безопасности. Не осталось ни единого человека, уверенного в том, что он избежит заразы. В городе нет семьи, которая бы не потеряла одного или двух. И такое происходит не только в Лондоне. Каждая деревня по всей стране должна осмотрительно относиться к незнакомцам и бояться хворых. Чума идет, идет ко всем нам, но есть выход — покаяние и обращение к Господу нашему.

Пронесся тихий ропот согласия.

— А почему она идет к нам? — продолжал проповедник. — Почему поражает нас? Давайте посмотрим, с чего все началось. Лондон — средоточие богатства, средоточие двора. Чума разбушевалась как раз тогда, когда у нас появился новый король, которому лучше бы заниматься государственными делами, а не бороться со старой болезнью. Чума идет потому, что сам король не такой уж новый. За его плечом всегда стоит фаворит его отца, действиями руководит советник его отца. Он не новый король, он старый король, раз им управляет тот же человек, что управлял его отцом.

Толпа отшатнулась от проповедника, тот сразу заметил это и быстро произнес:

— О да! Я знаю, он платит вам, вы живете в его домах, выращиваете овощи на его земле, но оторвите взгляд от своих навозных куч и кривых труб и посмотрите, чем этот человек занимается в большом мире. Это он вверг нашего принца в смертельную опасность в Испании. Это он привез к нам католическую французскую королеву. Каждая должность в стране или принадлежит ему, или он сам выбирает из претендентов. Во главе каждого важного управления сидит кто-то из Вильерсов и купается в богатстве. Наш король просит денег у городов и корпораций — так почему у него нет денег? Куда исчезает все его богатство? Знает ли герцог, когда гуляет по своему роскошному дворцу, весь в шелках и бриллиантах, куда делись деньги? Но и это далеко не все. Есть еще вопросы, на которые мы должны ответить. Почему мы не можем выиграть ни одной битвы против испанцев ни на суше, ни на море? Почему наши солдаты возвращаются домой и жалуются, что у них не было провизии и пороха для пушек? Кто отвечает за армию, разве не герцог? А когда наши моряки говорят нам, что корабли не могут выйти в море и что запасы продовольствия портятся еще до того, как их собираются съесть, — с кого спрашивать, кто у нас лорд-адмирал? Снова герцог! А когда в Ла-Рошели во Франции наши братья и сестры по вере, такие же протестанты, просят помочь в борьбе против католической армии Франции, мы разве откликаемся? Наши братья, они молятся так же, как и мы, они так же избегли проклятия католицизма! Мы шлем им поддержку? Нет! Наш великий герцог отправляет английские корабли и английских моряков на помощь силам тьмы, армии Рима, флоту Ришелье! Он посылает добрых англичан-протестантов помогать дьяволу — размалеванной римской шлюхе.

Проповедник вспотел, он прислонился к каменной стене и вытер лицо.

— И еще важный момент, — очень тихо добавил он, — есть люди, встревоженные тем, что в последние часы нашего короля Якова с ним были только Вильерс и его мать. Король вроде бы шел на поправку, но они отослали прочь его врачей и хирургов. Благодаря такой заботе королю стало хуже, и он умер.

От этого скандального заявления по толпе пронесся благоговейный шепот. Ведь практически было названо самое ужасное преступление в мире — цареубийство.

Снова выпрямившись, проповедник воскликнул:

— Неудивительно, что чума среди нас! Неудивительно. С чего бы это Господь Саваоф должен улыбаться нам, если нас предают и предают, а мы позволяем это!

Кто-то в гуще толпы выкрикнул что-то неразборчивое, и те, кто стоял рядом, засмеялись. Проповедник тут же ответил на вызов.

— Ты прав, я не могу так же беседовать с самим герцогом. Но другие скажут за меня. У нас в парламенте сидят люди, порядочные люди, они знают настроения страны. Они будут общаться с королем и предостерегут его от фальшивого друга, посоветуют отвернуться от Вильерсов и встать лицом к нуждам нации. И он встанет! Он встанет! Король даст людям правосудие, даст пищу детям и землю безземельным. Потому что в Библии ясно говорится: каждый человек должен иметь свою землю, чтобы обрабатывать ее и выращивать на ней урожай, и у каждой женщины должен быть свой дом. Наш король откажется от дурных советчиков и облагодетельствует нас. Даст акр земли каждому мужчине и дом каждой женщине, освободит от нужды каждого ребенка.

Наступила тишина. Присутствующие были так или иначе связаны с сельским хозяйством и мысль о бесплатной земле поразила их в самое сердце, озвучила их самое потаенное желание.

— И король сделает это для нас? — уточнил кто-то.

— Как только он избавится от вероломных советчиков, то, конечно, сделает это, — подтвердил проповедник.

— Откроет ворота собственного парка?

— Земли полно. В Англии необозримые территории общинных земель и пустошей. Для всех нас хватит земли, да и для городских жителей тоже, а если не хватит, то стоит лишь оглянуться вокруг. А что? Одни только сады Нью-Холла — да эта земля прокормит пятьдесят семей, если пустить ее под пахоту! В нашей стране столько богатства! Всем нам достанется, если мы отберем излишки у нечестивцев и отдадим их нуждающимся.

Элизабет почувствовала острожное прикосновение к локтю.

— Пойдем отсюда, — прошептал Джон ей на ухо. — Это не проповедь. Он просто держит перед вами речь. В его проповеди больше измены, чем Писания.

Она безропотно позволила мужу увести ее из толпы.

— Ты все слышал? — спросила она, когда они вошли в дом.

— Я слышал достаточно, — заверил Традескант.

Джей посмотрел на родителей, потом снова опустил голову и продолжил ужинать.

— Он во всем обвиняет герцога, — сказала Элизабет.

— И кое-кто с ним согласится, — заметил Джон.

— Он уверяет, что если бы король отказался от дурных советов герцога, то дал бы нам землю и прекратил войны.

— Король все равно будет жить как король, — возразил Традескант, — независимо от того, рядом ли мой господин или нет. И ни один король не пожертвует своей землей.

— Но если бы… — снова начала Элизабет.

Подтащив свой стул, Джон сел рядом с сыном.

— Это все мечты, — прервал он супругу. — И неправда. Сказка для детей. Представь себе страну, в которой у каждого есть свой сад, где каждый выращивает достаточно урожая, а также фрукты и цветы. Это не Англия, это рай. Там не будет ни голода, ни нужды, там каждый создаст такой сад, какой пожелает, и будет наблюдать за его ростом.

В маленькой комнате воцарилось молчание. Джон, который собирался всего-навсего высмеять слова проповедника, обнаружил, что его самого чрезвычайно привлекает идея о нации садовников, где парки превращены во фруктовые сады, а куски общинной земли — в пшеничные поля. И нет в этой стране ни голода, ни нужды.

— В Виргинии люди сами отмеряют землю от леса и отрезают себе столько, сколько захотят, — вмешался Джей. — Так что это необязательно мечта.

— Да земли и здесь много. — Джон пожал плечами. — Если бы ее поделить поровну между всеми мужчинами и женщинами. Есть ведь и общинные земли, и пустоши, и леса… земли хватило бы на всех.

— Значит, проповедник был прав, — заключила Элизабет. — У богатых излишек всего, и от этого нищают остальные. Богачи огораживают территории и превращают их в парки и дикие леса. И поэтому для бедных людей земли не остается.

Лицо Джона мгновенно посуровело.

— Это изменнические разговоры, — отрезал он. — Все принадлежит королю. Он волен делать со своей собственностью, что пожелает. Никто не может прийти и потребовать, чтобы король отдал землю бесплатно. Вся земля принадлежит королю.

— За исключением тех акров, что принадлежат герцогу, — лукаво промолвил Джей.

— Он держит эту землю для короля, а король — для Бога, — напомнил Традескант простую истину.

— Значит, нам осталось только молить Бога, чтобы он передал землю беднякам! — Джей встал из-за стола и раздраженно отодвинул миску. — Потому что они не переживут еще одно лето чумы и плохого урожая без помощи, а судя по всему, ни король, ни герцог не собираются облегчить их страдания.