Глава 7

Понедельник, 13 июня

Мастерская Семы Дворкина находилась при магазине, причем не в отдельной комнате, а прямо в торговом зале, за стеклянной перегородкой. Конечно, здесь Дворкин обычно лишь заканчивал изделие. Работа ювелира грязна и неприглядна. Шлифуешь – летит пыль, полируешь – летит пыль. К тому же хороший ювелир имеет больше инструментов, чем любой строитель. Тигели, горелки, вальцы, ригели, керны, давчики, боры, штихели, наковальни, не говоря уже о вытяжке… Для всего этого у Дворкина было отведено место в квартире – собственно, вся его квартира представляла собой мастерскую. Но Верман настаивал на том, что людей привлекает образ трудящегося над украшением мастера, и для Дворкина выделили в «Афродите» небольшой угол.

Идея оказалась хорошей. Сема напевал себе под нос, погруженный в работу, а покупатели с любопытством поглядывали на носатого ювелира, склонившегося с лупой над верстаком.

Верман завидовал такой способности отключаться от внешнего мира. Сам он иногда уставал от людей настолько, что ощущал чужие взгляды как терку, снимающую с него слой за слоем. Это было верным признаком, что он заболевает.

Но сегодняшний день был прекрасен. Две посетительницы, покупавшие у Вермана золотые цепочки, косились на уголок Дворкина, и наконец одна спросила:

– Что, мастер не работает сегодня?

Стеклянные перегородки были задернуты зелеными шторами.

– Работает. – Верман таинственно подмигнул. – Просто это исключительный заказ. Моему коллеге требуется полная сосредоточенность!

Женщины понимающе закивали.

Чушь, конечно. Дворкин во время работы проваливался в иное измерение, из которого вернуть его могло разве что землетрясение. Но ни одна живая душа не должна была видеть, что в его руках.

Дворкин заканчивал диадему Турне.

Верман весь извелся. Динара пообещала, что приедет к часу, стрелка подползала к половине двенадцатого, а Сема закрылся в своей каморке с самого утра и с тех пор не выходил. Изредка из его логова доносились глухие восклицания, и каждый раз Верман вздрагивал и начинал бегать вокруг, воображая страшные картины, но не решаясь потревожить друга.

На стуле у входа скучал охранник. Под витринами были расположены тревожные кнопки, однако временами в магазин заглядывали хулиганящие подростки, а однажды явилась большая пьяная женщина с требованием осыпать ее бриллиантами, и, увидев Дворкина, выразила желание забрать «милого еврейчика» с собой. Если бы не охранник, Верман лишился бы своего ювелира. С тех пор он больше не ворчал, что им приходится платить дармоеду.

Охранник, бывший военный, поглядывал на Вермана сочувственно. Он не понимал, что происходит, и не считал нужным понимать. За эту черту характера Моня его очень уважал. Верман был невысокого мнения о человечестве. Большинство людей любопытны настолько, что заслышав стрельбу и крики «убивают», бегут не для того, чтобы спасти несчастных, а чтобы поглядеть, как это происходит. Охранник Валера, услышь он выстрелы, флегматично сказал бы «Не повезло кому-то» и пошел бы своей дорогой.

Это качество, по словам Вермана, делало его уникальным сотрудником.

– Скоро он там? – бормотал Моня. – Сколько можно!

И с тоской глядел на стрелки часов, невозмутимо откусывавшие от его дорогого времени секунду за секундой.

Внезапно дверь каморки распахнулась, и в зал шагнул Дворкин. Лицо его светилось благородством жулика, хорошо сделавшего свою работу.

– Табличка.

Охранник повернул табличку стороной «Закрыто», и Верман, вопреки своему обыкновению, не сказал ни слова против. Он молча ждал.

Дворкин вернулся в мастерскую и вышел оттуда с двумя диадемами, сверкающими на черной бархатной подложке.

Верман жадно склонился над ними.

С минуту он не отрываясь рассматривал украшения. Наконец выпрямился и лицо его осветила победительная улыбка. Верман поднял указательный палец вверх.

– За все время моей трудовой карьеры у меня было одно поистине бесценное приобретение. Это вы, Дворкин. Я, конечно, пожалею об этих словах, когда вы начнете пилить меня и требовать повышения зарплаты…

– Вы только еще пожалеете, – перебил его Сема, – а я уже пожалел. Если вы кого-нибудь хвалите, Верман, проще повеситься!

Очень довольный, Моня махнул на него рукой, осторожно взял украшения и отнес их в свой кабинет. «Тридцать миллионов, – бормотал он, – тридцать миллионов».

– Дворкин! – окликнул он, вернувшись. – А что, если бы мы оставили обе диадемы себе, а барышне сообщили бы, что впервые ее видим…

Сема недоверчиво покачал головой.

– Верман, вы уникальный человек. Вас держат на крючке, а вы прикидываете, как бы заглотить поплавок.

Моня вздохнул и спрятал диадемы в сейф.

В двенадцать снаружи послышался шум. Верман стоял за прилавком, перекладывая сапфировые кольца, и поднял голову лишь тогда, когда пронзительно засигналили автомобили.

– Что там, авария?

Дворкин, сунув руки в карманы, стоял возле окна.

– Свадьба.

– «Свадьба делает мужчину счастливым лишь в одном случае, – процитировал Моня, – если это свадьба его дочери».

– Любите вы все опошлить, Верман…

К кафе на противоположной стороне улицы подъехала машина, пышно украшенная лентами. Даже номера были затянуты нежно-голубыми атласными полосками, и Дворкин задумался, сколько раз счастливую пару по дороге останавливали гаишники. Окна кафе были пыльными, а дверь давно не открывали: оно не работало с год, а то и больше. Но Дворкин подумал – фотографироваться хотят, и угадал: дверца распахнулась, вылез парень с камерой и стал снимать машину и окрестности.

Место и в самом деле было живописное, отдаленно напоминавшее уголок старой Праги. Дворкин любил Москву в том числе за то, что таких уголков – внезапных крохотных лоскутков других пространств и иных времен – в ней было много. Кто умел смотреть, тот видел. «Молодцы ребята, – одобрительно подумал он. – Славное место выбрали».

С пассажирского сиденья выбралась невеста. Лица не разглядеть за плотной фатой. За ней двое парней несли коробку, а третий путался под ногами и фотографировал.

Коробку установили на верхней ступеньке. Из машины все прибывало и прибывало народу, словно это был портал в другое измерение. Взорвались хлопушки, асфальт вспыхнул крапинками конфетти. Возле машины открывали шампанское, невеста позировала, облокотившись на бампер. Но взгляд Семы был прикован к коробке. Ее наконец открыли. Двое парней склонились над ней, а когда выпрямились, в их руках были…

– Это что, зеленые голуби? – недоверчиво спросил Дворкин.

Его фраза предопределила все, что случилось затем. Потому что услышав про зеленых голубей, Верман изумленно вскинул брови и вышел из-за прилавка, а сидевший на стуле у входа охранник покинул свой пост и приник носом к стеклу.

Вскинулись руки, и зеленые голуби, хлопая крыльями, взлетели в небо.

В следующую секунду дверь распахнулась, и три человека в черных масках ворвались внутрь.

– Лежать! – страшно заорал один. Автомат в его руке казался игрушечным.

Охранника ударили по затылку, и он растянулся на полу. Дворкин непонимающе смотрел на вошедших. Верман, сообразивший, что происходит, гораздо быстрее, метнулся к витрине, но его опередили.

– Куда?!

– Держи его!

Один подсек ювелира под колени. Второй быстро пробежал вдоль окон, дергая за шнуры жалюзи. Теперь снаружи невозможно было увидеть, что происходит в салоне.

– Дверь заприте! А ты иди сюда!

«Автоматы какие-то странные, – мелькнуло у Дворкина, нелепо лежавшего на боку. – Укороченные».

– Не смотреть!

Сема зажмурился. Ему было не страшно, но он совершенно не успевал за происходящим. Его реакция отставала примерно на полминуты, и к тому времени, когда Моню, пихая и подталкивая, повели в кабинет, он только еще осмыслил, что их грабят.

Дворкин осторожно приоткрыл один глаз. Охранник послушно лежал лицом вниз и не шевелился. Ближайшая тревожная кнопка была всего в полуметре от него, но ожидать, что Валерий рискнет жизнью ради сохранения чужого имущества, мог бы только очень идеалистичный человек.

– Чего пыришься?!

От крика Сема вздрогнул и втянул голову в плечи. На полу дуло. К тому же он лежал крайне неудобно, на левой руке, которая последнее время побаливала в локте.

«Встану с бурситом, – подумал Дворкин. – Если вообще встану».

– Открывай!

Моня замер перед сейфом.

– Открывай…. кому сказали! – голос грабителя сорвался на визг.

Верман читал про техасских коз, которые от испуга падают в обморок. Ему врезалось в память, что даже при параличе всех мышц коза не испытывает болевых ощущений, и минут через пятнадцать, придя в себя, полностью готова вернуться к обычной жизни.

Упасть бы сейчас, как та коза. Что они будут с ним делать? Пристрелят?

Верман попытался закатить глаза и слегка обмяк. В шею сзади уперлось теплое дуло автомата:

– Или открываешь, или через три секунды мозги будут на той стене.

Дрожащими руками Верман набрал код. Дверца сейфа распахнулась с беззвучной готовностью.

– Забирай! – скомандовал грабитель.

Второй парень в маске, сделанной из обычной черной шапки с прорезями для глаз, выдернул из хранилища коробку.

– Проверь!

Моня не видел, как за его спиной двое обменялись утвердительными кивками.

– Руки!

Его схватили за локти сзади, скрутили запястья проволокой и заставили опуститься на живот. Сверху поставили стул.

– Не дергайся.

На голову натянули какой-то мешок. В носу засвербило от пыли, и некоторое время Верман не слышал ничего, кроме собственного чихания.

Когда он, наконец, успокоился, вокруг было тихо.

– Эй! – жалобно позвал Верман, елозя по полу.

Никто не отозвался.

– Эй! Сема! Валера!

Суча ногами и извиваясь, Моня наконец сбросил позорный стул. Он чувствовал себя жуком, тем самым, который упал и не может встать. Брюхо мешало перевернуться, жилет жал в подмышках, Верман потел и едва не плакал от беспомощности и унижения. Но вдруг натяжение в запястьях ослабло, и он почувствовал, как проволока съезжает вниз, к ладоням. Моня крякнул и из последних сил дернул руки в стороны.

Когда Сема Дворкин с охранником вбежали в кабинет, Верман сидел на полу и растирал кисти.

– Живой! – выдохнул Сема.

– «Хава нагила» танцевать рано, – сказал Моня.

Он глубоко вдохнул, уцепился за край стола и поднялся, наконец, на ноги. Его пошатывало. С гневом отпихнув от себя проволоку, которой его скрутили, Верман подошел к Семе и, взяв его за плечи, внимательно рассмотрел лицо, словно ища следы побоев. Охранник звонил в полицию.

– Сколько их было?

– Трое. Или пятеро.

– Что взяли?

Верман выразительно кивнул на пустой сейф. Дворкин крякнул.

– Это она, – глухо сказал Моня. – Эта дрянь использовала нас втемную.

– Но зачем?

– Боже мой, Дворкин, все очевидно! Теперь она продаст обе диадемы как настоящие. Я говорил вам, я сразу знал, что она нас кинет! Слава богу, что мы остались живы! Но какая мерзавка… какая мерзавка!

Сема опустился на стул. Он только теперь в полной мере осознал все, что с ними случилось. Над ухом охранник размеренно диктовал в телефон улицу и номер дома, и был так поразительно спокоен, что миролюбивый Дворкин охотно всадил бы ему иглу в пятку, лишь бы увидеть более эмоциональную реакцию. В конце концов, они только что лежали рядышком лицом в пол.

В коридоре послышался легкий перестук каблуков.

– Эй, есть кто-нибудь? Где вы все? Господин Верман, господин Дворкин!

Перед глазами остолбеневших ювелиров появилась Динара Курчатова – спокойная, собранная и деловитая. При виде троих мужчин лицо ее изменилось. Она посмотрела на Моню, нервно растиравшего запястья, на побледневшего Сему, на охранника, продолжавшего бубнить в трубку, и наконец взгляд ее остановился на выпотрошенном сейфе.

– Что здесь произошло? – спросила она с нарастающей тревогой. – Где моя диадема?

Из полиции Дворкин и Верман вернулись только к пяти часам – уставшие, постаревшие и как будто припорошенные канцелярской пылью. Вся жизнерадостность Вермана осыпалась, как блестки со старой новогодней игрушки.

Увидев двух сыщиков, дожидавшихся перед входом в «Афродиту», Моня ускорил шаг.

– Слава богу! Почему так долго?

Внутри он обессиленно свалился на диван и потребовал у Дворкина, чтобы тот заварил ему чай.

– Верман, вас уже ограбили сегодня, – кротко сказал Сема.

– И что же?

– Не добавляйте неприятностей к вашей грустной жизни. Если желаете, чтобы я трудился вашей секретаршей, удвойте мне жалованье.

Вопреки обыкновению, Верман не стал задираться. Молча проковылял на кухню и загремел там посудой.

– Сема, расскажите, что произошло, – попросил Макар. – По телефону вы как-то очень кратко…

– Нас ограбили, Макар.

Дворкин спокойно и внятно изложил, что случилось утром. Илюшин молча побарабанил пальцами по столу, словно раздумывая, стоит ли браться за дело. Сергей удивленно посмотрел на него. Не их профиль, не их компетенция…

– Полиция всех найдет, – сказал он. – Мы-то чем можем помочь? Это их работа.

– Полиция никого не найдет. – Моня прошаркал по комнате и поставил на стол чайник с отколотым носиком. – Или вы думаете, я попросил занести в протокол, что в сейфе лежала диадема Турне вместе с неотличимой от нее копией? Мы с Дворкиным дураки, но не настолько.

– Говорите за себя, – попросил Сема. – Я дурак. Исключительный дурак, если согласился участвовать в этой затее и не отговорил вас.

– У нее Гройс, – напомнил Макар. – Что вы могли поделать…

Верман преобразился. Он стукнул чашкой по столу и оглушительно рявкнул:

– Нет у этой стервы никакого Гройса! Нет и не было!

– Как не было? – в один голос спросили Илюшин и Сергей.

А вот так, сказал Дворкин.

Все рассказанное Динарой о слежке за стариком было чистой правдой. Она заподозрила его, узнала, с кем он встречается, и убедилась, что Гройс мошенник. Однако дальше этого дело не пошло. Купленный ею небольшой бриллиант стоил своих денег, а что до обманутых женщин, их судьба была Динаре безразлична.

Она быстро забыла бы этот небольшой эпизод.

Но к ней пришел Илюшин.

Из его расспросов умница Динара и сама бы сделала верный вывод, но Макар подтвердил ее подозрения: мошенник исчез. Что случилось с Гройсом, она догадаться не могла, но ее практичный изворотливый ум предложил, как можно обернуть ситуацию в свою пользу.

Допустим, старикашка помер, рассуждала Динара. Пал жертвой мстительных клиентов или тихо скончался в парке и был увезен как неопознанный труп. Пока его не отыщут, у нее есть несколько дней: белое пятно неизвестности, которое она разрисует своими красками. Конечно, высок риск, что на второй день старика отыщут или он сам явится к своим друзьям, но отчего бы не попробовать.

– Она притворилась, и ей повезло, – сказал Дворкин. – Девочка виртуозно блефовала. Надо отдать ей должное.

– Надо дать ей оплеух! – прошипел разъяренный Верман. – Из-за нее мы потеряли… три, нет, четыре дня!

– Притворилась? – повторил ошарашенный Бабкин. – То есть как… Все это была игра?

– …в которой нас сделали как детей, – подтвердил Верман. – Очень наглая девка.

– Узнав о том, что диадемы пропали, она поняла, что нет смысла больше лгать. – Дворкин аккуратно отпил горячий чай. – И созналась насчет Гройса. Верман ее чуть не убил.

– Верман ее почти убил, – поправил Моня. – Это вы с вашим прекраснодушием помешали мне совершить справедливый суд.

Дворкин молча стал пить чай. Четыре дня бездействия могли стоить жизни их другу, и он вполне понимал ярость Вермана: возможно, именно по вине Динары Гройс уже погиб. Но она была ему по душе, эта маленькая бесстыжая дрянь, не питавшая никакого уважения к их горю. Верман взялся ее стыдить, и Курчатова изумленно взглянула на него своими широко расставленными глазами. Что ей за дело до Гройса и их беды? Она не притворялась, не пыталась проявлять хотя бы видимость сочувствия. И в этой варварской искренности была Дворкину понятна и даже, увы, симпатична. Девочка-воин. В других обстоятельствах и в иное время стала бы вождем племени, сильным, злым и беспринципным. Как блестяще она использовала в своих интересах их бедственное положение!

Верман обещал придушить, разорвать мелкую стерву. Он фонтанировал угрозами. Сема знал, его друг из тех людей, что любую боль переплавляют в негодование, потому что оно упрощает и облегчает переживание. Моня беспокоился за Гройса и корил себя, что поверил обманщице. Дворкин терпел его бурление сколько мог, но к третьему часу устал.

– Послушайте, Верман, – сказал он. – Если вы дадите себе труд задуматься, то поймете, что эта девочка одной породы с Мишей. Он и сам мог бы выкинуть подобный фокус.

Моня, конечно, закричал, что сравнение кощунственно. Но приутих.

– …Резюмирую, – сказал Макар. – Мы по-прежнему понятия не имеем, где Михаил Степанович, и еще у вас украли диадемы. М-да. В начале расследования наши позиции были прочнее.

– Ну отчего же, – протянул Дворкин. – И тогда у нас не было диадемы – и сейчас нету.

– Это два разных «нету»! – взвизгнул Моня. – Меня, Вермана, уважаемого человека, уложили на пол, словно какую-то… половую тряпку!

– Я, между прочим, лежал в соседней комнате и дышал пылью. Хотя у меня с детства бронхиальная астма.

– Вот и пейте тогда свой чай, он лечебный!

Дворкин послушно отхлебнул из чашки.

– Хорошо, – сказал Илюшин. – Что вы хотите от нас?

– Чтобы вы нашли диадему.

– Диадемы!

– Да. Обе. Чтобы вы вернули их.

Сергей хотел возразить, но Дворкин взвешенно и неторопливо объяснил.

У полиции нет всей информации, необходимой для расследования, и получить ее им неоткуда, если ювелиры и Курчатова будут молчать. Диадема Турне – ключевое в данном деле, потому что грабители шли точно за ней.

– Сначала мы думали, что все устроила девка, – сказал Верман.

– Вы думали, – поправил Сема.

– Я думал, – согласился Моня. – Дворкин со мной спорил и был прав. Она пострадала больше нас, потому что мы всего лишь два ювелира, полежавшие десять минут мордой в пыли. Ее дела обстоят намного хуже. Через пять дней у ее свекрови юбилей. Почтенная женщина придет в банк за своей диадемой. Она желает надеть ее на семейное торжество и заставить любимых родственников плакать от зависти. Я ее понимаю. Мы все ненавидим любимых родственников, дай им бог здоровья. Вот она придет в банк, счастливая, в расцвете своих восьмидесяти пяти лет. И что она обнаружит в ячейке?

Верман артистично согнул пальцы и сложил из них фигу.

– Заподозрят в первую очередь Динару, – вступил Сема. – Как вы думаете, Сергей, можно доказать, что именно она была в банке в день кражи?

– Если она оставила отпечатки пальцев на коробке. Или если у них очень хорошие камеры наблюдения. В общем-то, девушка в очень уязвимом положении, вы правы.

– И она это понимает, – кивнул Моня. – Поэтому оплачивает вашу работу.

– Что?

– Она первая заинтересована найти грабителей. Справедливо, чтобы ее желание удовлетворялось за ее счет.

– Ваше задание, Макар, расширилось, – тихо сказал Дворкин. – Вы найдете нам диадемы. Отыщете Гройса. Пусть Динара Курчатова сыпет деньгами из кармана своего мужа. Пусть платит и за Мишу тоже, это справедливо.

Отпечатки пальцев сняла приехавшая по вызову полиция, и Бабкину пришлось идти по чужим следам. Он скрупулезно обработал все поверхности, а затем спросил насчет камер.

– Неработающие, – ответил Сема. – Это имитация, обманка. Некоторые утверждали, – он покосился на Вермана, – что нет нужды вести постоянную запись.

– Некоторые до сих пор настаивают, что толку от этих камер не было бы! – отозвался Моня. – Ублюдки закрыли морды!

Сергей разочарованно щелкнул языком.

– Был бы толк. Одежда, какие-то приметы, рост, телосложение… Вы хоть запомнили, сколько их было?

– Трое, – неуверенно сказал Дворкин.

– Пятеро, – опроверг Верман.

Позвали охранника, но Валера радостно сообщил, что ничего не помнит, кроме того, что его больно ударили. Верман сузил глаза и, кажется, засомневался, что нелюбопытный охранник – действительное такое ценное приобретение, как ему казалось.

– Знаете выражение – «Врет как очевидец»? – Сергей нашел ручку шнура от жалюзи и обрабатывал ее порошком. – Вот зачем нужны камеры. Вы не нарочно вводите меня в заблуждение. Вы просто не помните, как все было.

Верман насупился и принялся дотошно описывать каждую минуту ограбления.

– …теплый? – перебил его Бабкин, когда ювелир дошел до угрозы пристрелить его. – Теплый автомат?

Моня озадаченно посмотрел на него.

– Должен быть холодный, – сказал Сергей. – Это же металл.

– Долго лежал в машине на сиденье, где его грело солнце? – предположил Дворкин.

– Или из него уже стреляли незадолго до того, как ворвались к вам.

– Тогда бы мы об этом узнали… Кто-нибудь заявил бы в полицию…

Бабкин молча покивал с рассеянным видом. Однако думал, кажется, о своем. На крыльце «Афродиты» ему попалась рассыпанная гречневая крупа. Кто-то из покупателей заходил в магазин с порванным пакетом? Гречку рассыпали грабители? Ерунда какая.

Вернулся Илюшин, обходивший дворы. На улице, как он и предполагал, в обзор камер не попадал ни сектор, где проходила свадьба, ни крыльцо «Афродиты». Макар не сомневался, что просмотрев записи с камер на ближайших перекрестках, полиция обнаружит свадебную машину. «Это, наверное, единственный способ их отследить, не считая самих диадем, когда они всплывут на рынке. Но неприметная черная машина с закрытыми номерами… Взяли, поди, в прокате, и на следующий день прогонят через автомойку с химчисткой салона – и вернут. Ни отпечатков, ни биологического материала…»

В ближайших дворах нашлись свидетели, видевшие свадьбу. Они подтвердили, что парни выпустили зеленых голубей (это был единственный пункт, не вызывавший ни у кого разногласий), а затем с неожиданной быстротой расселись по машинам и умчались.

– А голуби? – спросил Макар.

Оказалось, что о голубях никто наверняка сказать не может. Одни заверяли, что птицы сделали круг над кварталом и вернулись в ящик. Другие настаивали, что едва они улетели, как вся свадьба снялась с места. Не было единодушия даже в оценке их числа. Старушка, возле окна разговаривавшая по телефону, утверждала, что видела всего пару. Мальчишка, возвращавшийся из магазина с кефиром для похмельного отца, поклялся, что не меньше восьми. «Стая! – восхищенно твердил он. – Целая зеленая стая!»

Но сфотографировать удивительных птиц никто, конечно, не успел.

«Закон подлости в действии. У всех телефоны с камерами, любое событие попадает на ютуб быстрее, чем успевает закончиться. Но стоит случиться преступлению, как наступает удивительная информационная тишина».

Крыльцо, возле которого фотографировались жених с невестой, с одной стороны было обсыпано конфетти, которые уже успели затоптать и разнести по тротуару. С другой Макар обнаружил лужицу, предположительно, шампанского, но проверять свою догадку не стал. «Шерлок Холмс на моем месте обмакнул бы в нее пальцы, облизал их и заключил, с какого виноградника была собрана ягода и где продавался урожай того года. А там до покупателей уже и рукой подать. Но я не Холмс, и это вполне может быть не шампанское, а собачка. Скажем, вон та кривоногая псина, которая идет мне навстречу».

– Прости, ты свадьбу здесь утром не видел? – спросил он хозяина, почти не рассчитывая на удачу.

Тщедушный парень лет девятнадцати с редкой рыжеватой щетиной кивнул и ответил внезапным басом:

– Ага. Брачевались тут одни. Недолго.

– Голубей выпускали, – в тон ему ответил Макар. – Зеленых.

– Ну! Придурки! Лучше бы невесту покрасили.

– А тех, которые в ювелирный салон заходили, ты не видел?

Трое, сказал парень, их было трое. Нырнули в салон, наверное, за подарком невесте. Очень торопились, это было видно, и он подумал, что с кольцом вышла какая-то накладка, и жених решил исправить положение на ходу.

– Ювелирка рано открывается. Повезло им.

– Повезло… – пробормотал Илюшин. – Можешь описать этих парней?

Но кроме темных спортивных костюмов и одинаковых шапочек владелец собаки ничего не запомнил.

– А, слушай! – он тронул Илюшина за рукав, когда тот уже собирался уходить. – Чуть не забыл! Еще кроссовки у одного были характерные такие. Светящиеся.

– В смысле – светящиеся?

– Ну, подошва светится. Не знаешь что ли? У меня такие, с Алиэкспресса заказал и не нарадуюсь. В них ночью прикольно ходить, они мерцают. И водителям тебя издалека видно. Был бы у меня сын-подросток, купил бы ему не задумываясь. И пусть бегает в наушниках где угодно! Сейчас же знаешь дети какие? Воткнут затычки в уши и идут как сурикаты на убой, ничего не слышат, ни на что не реагируют… В темноте их не разглядеть. А если у всех ноги в огоньках, их за километр видно. Не, серьезно – можно закон протолкнуть! Чтобы все обязательно в кроссовках. И зарядки поставить на всех остановках! – парень вдохновенно описал рукой дугу. – Батарейки сели? Десять минут на зарядку – и дальше почебурахал. Надо эту идею продать кому-нибудь из политиков. Прикинь, какую они на ней карьеру могут сделать! За них же весь престарелый электорат проголосует!

Илюшин, почти пропустивший мимо ушей всю альтернативную предвыборную программу, на престарелом электорате встрепенулся.

– Престарелый? Это какой?

– Ну, родители подростков, – объяснил парень. – Сорокалетние и около того.

«Счастье, что Серега тебя не слышит».

Макар обернулся на «Афродиту» и прикинул на глаз расстояние.

– Ты отсюда смог разглядеть модель?

– Чего там рассматривать! Говорю тебе, светятся. Некоторые только ночью включают подсветку, а у этого, значит, с утра.

Макар записал слова парня, посоветовал позвонить в полицию и вернулся в салон.

– Боря, послушай меня! Не отворачивайся от меня, Борис!

Курчатов с раздражением посмотрел на мать. Эта прическа… Рубашка, по последней моде выглядящая так, словно снята с мужчины на три размера крупнее… Лакированные туфли цвета перезревшей вишни… Запах сандала!

В том, как фанатично Альфия следила за собой, было что-то отталкивающее. Борис долго не мог понять, что вызывает его смутный гнев, пока однажды не осознал: то упорство, с которым она сопротивляется возрасту. Все ее походы к парикмахеру, в салоны красоты, за новой одеждой есть не что иное, как попытка опровергнуть очевидное: она старая и скоро умрет. Восемьдесят пять – хороший возраст. Почему бы матери не перестать притворяться, что она все еще в расцвете лет?

Носи она застиранный халат и дырявые носки, ему было бы легче терпеть ее.

– Послушай же меня!

– Ну что, мама, что?

Альфия ухватила его под локоть, приподнялась на цыпочки и зашептала, оглядываясь, точно их могут подслушать:

– Твой сын! Твой сын!

– Что – мой сын? Мама, я тороплюсь!

– Твой сын и эта сучка!

– Не смей так говорить о моей жене, – автоматически сказал Борис.

– Они обманут тебя! – Альфия потрясла сморщенным пальцем, при взгляде на который он вспомнил, что в корзинке на кухне есть сушеные финики. – Они сбегут, может быть, даже убьют нас с тобой! Ты видел, как они смотрят друг на друга? Говорю тебе, бестолочь: они влюблены! Может быть, даже уже предались греху!

– Предались греху? – Борис против воли засмеялся. Мать иногда бывала ошеломительно груба, а временами принималась выражаться до смешного высокопарно – это он тоже списывал на возраст. – Слушай, что ты несешь? Они друг друга не переносят.

– Ошибаешься! Тебя не бывает дома! Но я-то все вижу… – Она хитро подмигнула, и Бориса передернуло. – Ножи пропадают! Где серебро? Где вилочки? Они готовятся заколоть тебя!

– Вилочками?

– Ножами! К тебе придут ночью и перережут горло. Что со мной станет, когда тебя убьют?

Альфия ссутулилась и захныкала.

– Ну, все, все. – Он заставил себя обнять старуху и подтолкнул ее к лестнице. – Ступай наверх, мам. Все будет хорошо. Никто меня не убьет. И про Василия не говори ерунды…

– Я тебя предупредила!

– Хорошо-хорошо. Слушай… – он на секунду задержал ее руку в своей. – Может, если ты так беспокоишься за мою жизнь, все-таки продадим диадему? Отметим юбилей и избавимся…

Он не успел договорить. Альфия яростно выдернула у него ладонь и торопливо поковыляла вверх.

Борис ухмыльнулся ей вслед. Он давно смирился с мыслью, что цацку не удастся продать. Зато после смерти матери корона достанется ему.

– Отпечатков нет, записей с камер нет, Верман с Дворкиным ничего не видели, охранник никого не запомнил. Марка машины и та под вопросом: кто говорит «Хюндай», кто – старый «БМВ». Как их вообще можно перепутать?

Сергей в сердцах бросил на стол блокнот. Четыре часа на осмотр места происшествия и опрос свидетелей – и все, что им известно, это модель кроссовок одного из грабителей.

Илюшин стоял возле того самого окна, из которого Дворкин наблюдал свадьбу, и был странно молчалив. Сергей сделал паузу – нарочно, чтобы Илюшин начал возражать, а он бы стал с ним спорить и незаметно втянулся в обсуждение уже всерьез.

Испытанная стратегия. Они всегда так поступали. Не сговариваясь, одновременно выходили на сцену из-за кулис. Макару всегда удавалась роль батарейки, а Сергею исключительно шло амплуа ворчуна и брюзги, недовольного каждым новым делом. Спектакль этот служил не только катализатором, запускавшим процесс расследования. Он был ритуалом, предваряющим начало серьезного дела, подковой, что трешь на счастье и удачу. Как актеры перед спектаклем сплевывают через левое плечо, так Бабкин должен был высказать свое недовольство и требовать, чтобы они отказались от расследования, потому что оно обречено на неудачу. Они раскрывали одно дело за другим, и всякий раз его предваряла эта церемония.

Он подал свои реплики. Дело за Илюшиным.

– Макар, – позвал Сергей.

Илюшин обернулся.

– Когда человек начинает стареть? – спросил он.

– Когда задается таким вопросом, – не задумываясь, брякнул Бабкин.

– А на самом деле? В сорок? В пятьдесят?

– Некоторые с детства старые, – попробовал отбиться Сергей.

– А многие до ста лет в душе молодые, – без улыбки сказал Макар. – Ты мне тут банальностями не отделывайся.

Бабкин затосковал. Он любил банальности, полагая, что от степени затертости монетки ее ценность не исчезает. И что это еще за разговор такой… несвоевременный. Работать надо, план расследования намечать! Но Макар смотрел внимательно, каким-то нехорошо задумчивым взглядом, какой бывает у людей, переваривающих внутри себя плохую новость. И Бабкин сдался.

– Если ты про объективную картину, то лет в шестьдесят, – нехотя сказал он. – Как говорила моя бабушка, есть молодость и зрелость, а у зрелости три стадии: «ничего не болит», «что-то побаливает» и «сегодня целый день ничего не болело». Если здоровый человек ложится спать и думает «сегодня целый день ничего не болело», значит, он старик.

– А если про субъективную картину?

– Когда ты уходишь с фотографии.

– Что это значит?

– Вот сижу я, думаю о своей жизни, – сказал Сергей. – И если в этот миг сделать фотографию моментальной камерой – «полароидом» воображаемым – то на моем снимке я буду в центре. Так с самого детства повелось. Вот я маленький с папой на рыбалке. Вот в футбол играю. Вот в институт поступил. Женился. Развелся. И везде фокус на мне, сечешь?

– Секу, – сказал Макар. – А потом?

– А потом наступает момент, когда ты отдыхаешь с семьей на даче летним вечером, шашлыки с мангала снимаешь и по тарелкам раскладываешь, – а рядом жена, вокруг дети твои бегают, теща с тестем хлопочут, домашнее вино разливают, сосед из-за забора поглядывает… И ты вдруг понимаешь, что если сейчас сделать снимок, в центре уже будешь не ты. А твой ребенок. Как будто воспоминание об этом дне – оно одно-единственное, и твой сын неумолимо оттягивает его к себе, отбирает. Ты превращаешься в декорацию для чужой жизни. Сначала это случается пару раз в год. Потом чаще. И не замечаешь, как сам начинаешь думать о себе как о второстепенном герое, потому что твоя роль главного персонажа подошла к концу. Ты на этой сцене еще долго останешься, но зрители уже смотрят не на тебя. В тот момент, когда ты это ощутил, молодость закончилась. Я так думаю.

Он замолчал, недовольный собой – что разговорился о глупостях, – и Макаром – за то, что спровоцировал.

– И какой вывод мы из этого делаем? – сказал Илюшин.

– Какой?

– Что семья способствует раннему старению.

– Это еще почему? – изумился Сергей.

– Так ведь получается, что если вокруг дети не бегают и тесть с тещей не хлопочут, роль главного персонажа отдавать попросту некому.

Несколько секунд Бабкин осмысливал.

– Вот поэтому ты и не женишься, упырь, – сказал он наконец. – Хочешь быть вечно молодым.

…Часы показали десять. За окном, выходившим на детскую площадку, сработала сигнализация, и двор огласился мелодичными птичьими трелями. Сергей прислушивался, размышляя, какой прок владельцу в такой охране – с пятого этажа звук не расслышать, через закрытую балконную дверь он тоже не долетит, – и вдруг осознал, что это не машина, а живой соловей. Певец осторожно разминался, пробуя голос, но ни на минуту не умолкая. «Испорчено наше восприятие мегаполисом», – вздохнул Сергей.

– Что-то рано он запел, – кивнул за окно Дворкин. – Я тут пару раз оставался на ночь. В четыре утра такие концерты начинались – матерь божья! Не мог поверить, что с меня денег не возьмут за прослушивание.

– Кстати о птицах, – сказал Илюшин. – Как мне видится, у нас есть две зацепки. Первая – голуби. Вторая – диадемы.

– Голуби тут при чем? – удивился Верман.

– Свадьба была фальшивая, обманка. Платок в руке фокусника, которым он отвлекает внимание. Очень простой способ и, честно говоря, малоэффективный. Рассчитано было на то, что вы заинтересуетесь и отойдете от витрин, то есть подальше от тревожных кнопок. Но это сомнительный расчет. А если б вы терпеть не могли свадьбы? А если бы Сема в это время собирался позавтракать и успел нажать на кнопку, когда пришли грабить?

– Сомнительный или нет, но он себя оправдал, – буркнул Верман. – Купился я на зеленых голубей как маленький.

Илюшин кивнул.

– Реквизит для свадьбы достать очень просто. Ленты стоят три копейки, платье невесты предлагается напрокат на каждом углу. Взять шестерых приятелей, запихать их в машину, а новобрачной можно обрядить любого из них. Сема, вы разглядели лицо?

– Фата была очень плотная, Макар. Сейчас, когда вы сказали, я понял, что и в самом деле не уверен, парень это был или девушка.

– Но на простую свадьбу вы могли не клюнуть. Поэтому в дело пошел реквизит номер два. И вот с ним дела обстоят сложнее. Свадебных голубей на улице не поймаешь, их тоже берут напрокат, и насколько я знаю, не всякий голубь подходит для того, чтобы его выпускали на улице.

– Голубятен в Москве полно, – возразил Верман. – Выломали дверцу, позаимствовали двух птичек – вот вам и реквизит.

– Может быть и так. А может, обратились в контору, которая предлагает голубей для свадьбы. Это проще, и не нужно никого воровать. Вопрос лишь в том, как гарантированно привлечь к птицам внимание. Зеленые голуби – это неожиданно.

– Экстравагантно, – согласился Моня.

– Красиво, – вздохнул Дворкин.

– Сомневаюсь, чтобы владельцы дали разрешение на перекрашивание своих птиц. Значит – что?

– Либо у кого-то похитили пару, либо к владельцам вернулись голуби, выкрашенные зеленкой, – сказал Бабкин.

– Серега, ты этим и займешься. Не знаю, сколько в Москве фирм, предлагающих аренду птиц на торжества. Но тебе придется обзвонить их все.

– В первый раз что ли, – проворчал Сергей. – Но сдается мне, это дохлый номер. Сперли они птичек, не стали заморачиваться. А вот ниточка к диадемам, похоже, крепче.

Верман вопросительным взглядом обвел сыщиков.

– Вы хотите ждать, когда они появятся на рынке? Но послушайте, за это время…

– Моня, Моня! – мягко остановил его Илюшин. – Честное слово, мы не такие идиоты, какими кажемся. Грабители шли к вам четко за диадемами, они не взяли ничего, кроме них, хотя грех грабить ювелиров и не захватить хотя бы то, что в витринах. Им было известно, что именно лежит в вашем сейфе. И они знали, что вы не расскажете в полиции о его настоящем содержимом. Вы говорили кому-нибудь о поддельной диадеме?

– Я что, по-вашему, похож на самоубийцу?

– Сема, а вы?

– Ни за что, – открестился Дворкин. – Мы тихо взяли заказ, сделали его без лишнего шума и пыли и собирались так же тихо вернуть. Только дурак будет кричать на всех углах, что он копирует украденную диадему.

– Отлично. – Макар обернулся к Бабкину. – Пока ты занимаешься голубями, я встречусь с Курчатовой. По всему получается, что утечка была через нее.

– Она что, идиотка?

– Вот это мы и выясним, – сказал Макар.

– Никому! – Динара твердо выдержала взгляд Илюшина. – Я никому не рассказывала о диадеме!

Они сидели в небольшом кафе, где кроме них, не было ни одного посетителя. Если повезет, в таких заведениях царит тихое благожелательное равнодушие: посетителя обслужат, но без лишних вопросов и уточнений. Никто не поведает интимным шепотом, что кондитеру сегодня особенно удался штрудель, никто не осведомится, желает ли он графин морса в этот жаркий летний день. Официант будет смотреть немножко мимо, и, кажется, забудет о существовании клиента, едва принеся заказ. Подходящее место для тех, кто любит почувствовать себя невидимкой.

Макар передвигался по Москве пешком и, в отличие от Бабкина, в любой толпе чувствовал себя как рыба в воде. Пешеход видит больше автомобилиста, а любопытный пешеход – в тысячу раз больше. Илюшин помнил все кофейни в пределах Садового кольца, мог не задумываясь назвать пять ресторанов любой национальной кухни и знал секретные места, где за проходной скрывается многолюдная столовая – в таких можно на сто рублей поесть ароматного рассыпчатого плова, запивая его компотом с курагой, или настоящего густого борща, или, если повезет, попасть на пельменный день, когда поварихи мечут из-за раздаточной линии, словно перетасованные карты, тарелки с горой пельменей под щедрой ложкой сметаны.

Динару Курчатову нужно было спрятать от случайных глаз. Он попросил ее покружиться по кварталу, проверил, нет ли слежки, и назвал адрес кафе.

– Я ни с кем не говорила о диадеме.

Девушка выглядела усталой, но не испуганной. Хотя стоило бы бояться, подумал Макар: она вот-вот окажется подозреваемой в краже.

– Когда ваша свекровь собирается праздновать юбилей?

– В эти выходные. Диадему заберет, скорее всего, в пятницу.

– У нас четыре дня. – Макар отпил свой кофе. – Динара, четыре дня на поиски – это очень мало. Расклад очень простой: либо сами ювелиры навели грабителей, либо это сделали вы. Первый вариант исключать нельзя, хотя он кажется мне маловероятным. Возможным, да. От Вермана многого можно ожидать. Но им было выгоднее иметь дело с вами, не тратя силы на инсценировку. И вряд ли, провернув такой спектакль, они стали бы нанимать для расследования меня. Не говоря уже о том, что на диадему они планировали обменять Гройса.

– Я никому ни о чем не рассказывала, – сказала Динара и поджала губы.

Несколько секунд Макар смотрел на нее, затем отодвинул недопитый кофе и встал.

– Вы куда? – удивилась она.

– Домой, – так же удивленно отозвался он. – Наймите для расследования кого-нибудь другого. Я не имею дела с клиентами, которые мне лгут.

Динара поняла, что он сейчас уйдет. Этот обаятельный парень с его мягкой, насмешливой манерой разговора вдруг показался ей старше тех тридцати лет, которые она дала ему поначалу. Он смотрел на нее без улыбки, и теперь бросалось в глаза, какой у него жесткий взгляд.

– Подождите! – сказала она торопливо. – Постойте, подождите минуту…

Илюшин не сел, как она надеялась, а остался стоять, и это тоже выбивало из колеи. Динара соображала быстро, но его взгляд давил, мешал ей принять решение.

А если он плохой сыщик, никудышный? Никому нельзя доверять, а он предлагает поделиться тайной с человеком, которого она едва знает.

Илюшин сделал легкое движение, и Динара сообразила, что он вот-вот уйдет, и она останется со своей бедой и двумя ювелирами, от которых больше вреда, чем пользы. Вчера, услышав, как Верман открыл грабителям сейф, она чуть не накричала на него: как ты мог, скотина? Ты должен был держаться до последнего! В твоем сейфе хранилась не какая-то побрякушка, а целая мечта, понимаешь ты это?!

Динара смолчала – жизнь с Борисом приучила ее обуздывать вспышки гнева – и заметила лишь, что никто не стал бы стрелять из автомата в центре Москвы. Верман тут же возразил, что они вовсе не в центре, хотя когда он в очередной раз оплачивает аренду помещения, ему кажется, что собственник об этом не знает. На этом разговор и закончился.

Ювелиры не помогут ей. Им не под силу найти диадему за четыре дня и вернуть ей. Никому не под силу.

Но вдруг случится чудо?

– Сядьте, – попросила она. – Я расскажу.

Илюшин опустился на стул. Кофе остыл, официанта поблизости не было видно.

– Я промолчала, потому что была уверена, что это вас не касается, – поморщившись, сказала Динара. – Никто не знал, что я собираюсь скопировать диадему. Честное слово! Только один человек, но он здесь ни при чем.

– Кто? – спросил Макар.

– Он единственный, кому я доверяю. Он не мог пойти на ограбление!

– Кто?!

– Мой брат, – сказала Динара.

– Старший?

– Да, на двенадцать лет.

– Чем занимается?

– Безработный.

Илюшин начал смеяться. Сначала тихо, затем все громче.

– Потому я и молчала! Ты услышал, что у меня взрослый безработный брат, и вот пожалуйста – сходу назначил его подозреваемым! А это ложный след, он никуда тебя не приведет. Только зря потратишь время! – Динара рассердилась и незаметно для себя перешла на «ты».

– Кем ты работаешь? – спросил Макар, тоже отбросив церемонии.

– Никем, – сухо сказала Динара. – Женой. «Нежеланной женой, ненавистной невесткой, сексапильной мачехой, которую можно зажимать в углу, пока отец не смотрит».

– А я обычно разыскиваю пропавших людей. В некотором роде те, кто ограбил ювелиров и смылся – тоже пропавшие. Только они не хотят, чтобы их нашли, вот и вся разница.

– К чему ты это все?

– К тому, что мне виднее, – сказал Макар. – Выкладывай про своего брата. Как зовут, где живет, круг общения, когда в последний раз виделись… И не вздумай ничего скрывать.

Сергей Бабкин выяснил, что в Москве около восьмисот голубятен и нет базы, куда все они были бы занесены. Кроме того, существовали частные питомники в Подмосковье и просто фермы, владельцы которых, помимо разведения кроликов или собак, занимались еще и птицами. А главное – бесчисленное количество частных агентств, предлагающих голубей напрокат.

Как в этой неразберихе искать своих зеленых?

Сергей начал с простого: открыл поисковик, вбил «аренда голубей на праздник» и принялся методично обзванивать все номера.

– Простите, у вас голуби не пропадали? Что? Нет, я не находил. Два голубя не пропадали у вас? Понял. А зеленые не возвращались? Что? Нет! Зеленые! Зеленого цвета! Почему издеваюсь? Ну елки-палки…

Последние слова Бабкин с чувством произнес уже в пространство. Из трубки раздавались короткие гудки.

– Какие тут шутки… – пробормотал Сергей. – Ладно, поехали дальше.

Бииип. Бииип.

– Здравствуйте. Скажите, у вас недавно пара голубей не пропадала? Не было такого, чтобы взяли и не вернули? Кто? Я? Почему вор? Да никто не собирается красть ваших голубей! Наоборот!

Бабкин отодвинул трубку подальше от уха. Из нее доносился возмущенный крик и заверения, что ему переломают ноги, если он подойдет к вольерам.

– Не пропадали, значит, – флегматично сказал Бабкин, нажимая отбой.

Следующий час показал, что владельцы голубей – люди вспыльчивые и скорые на расправу. Сергею дважды пообещали выдернуть руки, один раз пристрелить, неоднократно попросили не отвлекать от дел и один раз зачем-то дали телефон московского зоопарка. С грустью подумав, что в вольере у белых медведей есть прохладный бассейн, Бабкин набрал следующий номер.

Бииип. Бииип.

«Надо сменить тактику».

– Здравствуйте. Инспектор Авдеев, занимаюсь делом о краже голубей. У вас птицы в последнюю неделю не пропадали?

– Как же, пропадали! – с неожиданной охотой отозвались в телефоне. – Приезжайте, я вам все подробно расскажу!

На севере Москвы Сергей отыскал строение, напоминавшее гибрид клетки для крупного хищника и избушки бабы Яги. Хозяин, юркий старичок с подвижным обезьяньим личиком, крутился рядом. Он сам налетел на Бабкина как голубь, заклекотал, ошеломил, взбил фонтанчиками пыль и принялся многословно излагать, как соседи воруют у него птиц и жарят на подсолнечном масле, которое, в свою очередь, воруют в магазине.

Прежде чем Сергей разобрался, что имеет дело с вдохновенным сумасшедшим, прошло не меньше десяти минут. «Воруют! – шептал старичок, тыча пальцев в сонных голубей на жердочках. – Павлиньего голубя – съели! Николаевских – съели! Дутыша – и того не пожалели!» От его бормотания Сергей понемногу озверел. Но нельзя исключить, что у старичка потому и украли птиц, что знали о его болезни.

– Покажите голубятню, – попросил он.

Старичок с удивительной ловкостью вскарабкался по узкой лесенке и сделал приглашающий жест. Надеясь, что ступеньки под ним не проломятся, Бабкин последовал за проводником и, забравшись на крышу, оказался перед небольшой зарешеченной дверью в вольер. На двери висел замок размером с гирю.

– Можно посмотреть, каких именно голубей украли?

Старичок, не умолкая ни на секунду, извлек из кармана ключ – подобный тому, какой жители осажденного города вручали победителю, – и дважды провернув его, с кряхтением снял замок с двери. Голуби внутри заволновались. До Бабкина донесся странный запах: звериный, тяжелый.

– Прошу! Ознакомьтесь, товарищ следователь, с похищенными экземплярами!

Сергей, пригнувшись, шагнул внутрь, в заполненный курлыканьем сумрак.

– Вот павлиний голубь, которого Савельевы украли, – старичок указал на красивую белую птицу с веероподобным хвостом. – Вон там николаевских восемь штук сидят, все самцы! А дутыш у меня был один-единственный. Полюбуйтесь! Пожарили в сметане! Такого красавца!

Прямо над головой Бабкина курлыкал длинноногий белый экземпляр с необычайно раздутым зобом, выглядевшим так, словно голубь проглотил клубок.

– Вы же говорите, украли его, – осторожно сказал Бабкин.

– Совершенно точно, товарищ следователь! Украли! – с готовностью закивал старичок.

– Единственный экземпляр?

– Одного лишь мог себе позволить! У Берковича купил! Знаете, сколько Беркович берет за дутышей? А я пенсионер, хотя и воевал, и разведчиком был в тылу врага – оттуда и любовь моя к голубям, они почту разносили между нами, разведчиками, и никто не понимал, каким образом товарищ Жуков все узнает заранее, а это благодаря мне было, у меня и диплом имеется!

Бабкин почувствовал, что его вот-вот затянет в этот бредовый мир с Жуковым, голубями и разведчиками и необходимо внести хоть какую-то ясность, чтобы скинуть морок.

– Как же вашего дутыша съели, когда вот он сидит?

Он ожидал простого ответа: завел нового, подарил Беркович, наградил маршал Жуков… Но старичок вдруг совершенно преобразился. В глазах его загорелся мистический огонь, плечи приподнялись и сам он стал как будто выше, пальцы затрепетали в воздухе. И подавшись к Бабкину, старичок шепнул:

– Они возвращаются!

Бабкин диковато посмотрел на него.

– Кто?

– Голуби! – старичок захихикал и потер руки. – Голубчики мои! Соседи, злодеи, думают, что они их съели… А птички-то вот где! Живые! Котяточки мои, детоньки мохноногие!

– О господи, – сказал Сергей.

Дутыш скосил круглый глаз, дернул хвостом, и Бабкину на плечо шмякнулась белая лепешка.

«Убью Макара».

– Ищи дальше, – безжалостно сказал Илюшин, выслушав по телефону краткий отчет напарника. Бабкин как раз закончил оттирать с куртки следы жизнедеятельности голубя и, прижав трубку ухом к плечу, понес салфетку в ближайший мусорный бак. От куртки пахло. От салфетки пахло, от рук пахло, а когда он сел в машину, ему показалось, что в салоне только что облегчились несколько крупных дутышей.

Чертов запах въелся и не собирался исчезать.

– А ты что делаешь? – подозрительно спросил он.

– Кофе пью. С пирожным «картошка». Очень, кстати, хорошо его здесь готовят, точно таким, какое должно быть. Даже коньяк не забыли!

– Как же я тебя ненавижу, – с тоской сказал Бабкин и нажал отбой.

Дутыши.

Но теперь, когда он сообразил представляться государственным лицом, дело пошло лучше. Больше никто не подозревал его в дурных намерениях, не угрожал и не кричал. Сергей вычеркивал из своего списка одну фирму за другой и уже начал думать, что все-таки бедных птиц украли из частной голубятни, как вдруг трубка ответила мягким баском:

– Птички цветные? Да, возвратились покрашенные, было дело. Буквально только что. Приезжайте, покажу.

Выруливая на Домодедовское шоссе, Сергей размышлял, много ли коньяка добавляют в пирожное «картошка» там, где пьет кофе Илюшин.

Встретивший его предприниматель оказался до известной степени противоположностью сумасшедшему старичку: он был крепок, румян, убедительно нетороплив в движениях. На Бабкина глянул цепко и попросил предъявить корочки. Сергей невозмутимо сунул ему под нос удостоверение сотрудника метрополитена, наделенного полномочиями останавливать любые поезда, кроме скоростных, двигающихся по маршруту Кале-Фолкстон. Удостоверение это сто лет назад подарил ему Машин сын, купив его в метро, и Бабкин повсюду таскал его с собой – просто так, из хулиганства.

То, что солидный документ выдан на имя гражданина Гуттаперчевого И.В., предпринимателя не смутило. Бабкин давно подозревал, что часть его соотечественников не умеет читать. То ли разучилась, то ли никогда и не умела.

– Пойдемте, покажу наших красавцев.

Бабкина повели мимо небольшого зоопарка. В одной из клеток он увидел пуму, в другой сверкнул изумрудным хвостом павлин и вдруг издал такой отвратительный вопль, что Сергей вздрогнул. Он покосился на пуму – ей, кажется, тоже было не по себе.

– Голуби – они ведь не всякие годятся для свадьбы, – объяснял тем временем его провожатый. – Если выпускать, чтобы летали, это спортивные нужны. Они кружат красиво, а потом возвращаются домой. А если подержать в руках, снимки сделать, так это совсем другая порода. Мы иногда две разновидности привозим: с одной невеста фотографируется, а другую в воздух подбрасывает.

– А почему? – спросил, заинтересовавшись, Сергей.

– Вы что, декоративных голубей не видели? – рассмеялся его спутник. – У спортивного голубя лицо же – как у грузина! У него же – клюв! У него же выражение лица, как будто он с детства сын директора! Невесты видят, пугаются. Птичка должна быть милая, добродушная, чтобы не казалось, будто она сейчас жениха порвет на клочки.

Они свернули и теперь спускались к большим вольерам, где, как догадывался Сергей, обитали голуби.

– Свадебные птицы – это дело такое, тонкое. У них психика должна быть железобетонная. Кто бы их в руки ни брал, кто бы ни тискал, они сидят себе спокойненько и ждут одного – когда их выпустят. А потом сделают пару кругов для отчетности и торопятся домой. Раньше вот как бывало? Конфузы всякие, несуразности. Даже со мной случалось пару раз.

– Жениха обгадили? – понимающе спросил Бабкин, вспомнив дутыша.

– Да вы что! Никогда! Но вот невеста, допустим, заявляет при гостях: чем выше взлетишь, тем больше будет у меня счастья! А этот поганец крылом махнул пару раз, сел на ближайшую ветку и смотрит оттуда, головку наклонив. Мол, какое еще счастье? Радуйся, что тебя замуж взяли! А еще было, что подкинули голубя, а он испугался и шнырь под ближайшую лавку. Фотографы вокруг, камеры щелкают, а жених с невестой его, поганца, выковыривают – он же денег стоит!

– Вы отдаете голубей в чужие руки? – спросил Сергей.

– Привозим по адресу и там оставляем.

– Не боитесь?

– Пока инцидентов не было. Люди хорошие попадались. Кроме этих, которые лапушек моих покрасили. Вот же гады, а! Как их теперь отмывать?

– Птицы всегда возвращаются к вам? – спросил Сергей.

И невольно остановился. За решеткой расхаживал голубь размером с хорошего кота, яркий, словно сошедший с иллюстраций Сутеева. Длинные ноги со шпорами были так густо опушены перьями, что казалось, будто птица надела брюки. Взгляд у красавца был лихой и дерзкий. Сергей всю жизнь был равнодушен к птицам, но у него вырвалось само:

– Этот продается?

– Портос-то? – мельком глянул хозяин. – Продается, чего ж.

– А сколько стоит?

Услышав цену, Бабкин крякнул.

– А прокат голубей сколько стоит? – спросил он.

– По тысяче рублей штука, и за доставку до квартиры беру полторы. Бывает, у нас штук по сорок заказывают. Районные администрации очень это дело полюбили. Как открывают новую библиотеку или школу, обязательно моих голубей берут.

– И все сорок возвращаются к вам? – удивился Бабкин.

Проводник остановился и строго взглянул на него.

– Голубь – птица привязчивая, ее к дому как магнитом тянет. Да и не только их. Был у меня один знакомый прохвост. Ну такой артист! Он на Птичке по праздникам стоял с малюсенькой клеточкой, грязной, тесной… Сам в ватнике, с опухшей рожей. Сразу видно: забулдыга забулдыгой!

– А в клеточке кто?

– В клеточке снегирь. Яркий, нарядный – ну чисто матрешка! На что весь расчет был? Что непременно кто-нибудь остановится и давай птичку жалеть. Красивый же! В клетке! Тесно ему там, бедненькому, тяжко. По забулдыге сразу видно, что он его в ближайшем лесу поймал.

Сергей усмехнулся, поняв, к чему все идет.

– Вот и выкупали снегиря, – продолжал рассказчик. – Как раба из неволи. Эх и много у нас добрых людей, я вам скажу! Кто тысячу готов был отдать, кто пятьсот рублей выложить. Забирали птичку, и – фьюить ее на волю. Лети, мол! Будь свободен! Избавляли, значит, от жестокого владельца. А снегирь пару кругов сделает над рынком – и обратно к хозяину ныряет. Умный был, ласковый. Лет восемь хозяина кормил. А вы говорите, голуби!

Они остановились перед небольшим вольером, и у Сергея упало сердце. На ветке сидели рядышком две птицы: одна голубая, другая розовая.

«Твою мать».

Он понял, что произошло.

Когда-то Сергей снимал квартиру через агента. В объявлении, которое он дал, было указано: ищу однокомнатную, недорогую, в пределах МКАД, без соседей, меблированную.

Именно в те времена у него зародилось подозрение, что многие люди не умеют читать. Ему показывали двухкомнатные квартиры, приводили его в дизайнерские лофты, стоившие больше, чем он зарабатывал в месяц; он приезжал на встречу и обнаруживал, что в квартире нет ничего, кроме унитаза; дюжину раз отменял поездку, проверив адрес и убедившись, что ему вновь предлагают дальнее Подмосковье.

Сергей так и не смог понять: зачем? Зачем ему пытались подсунуть то, что заведомо не могло подойти?

Однажды, взбешенный бессмысленной поездкой, он прижал к стенке риэлтора – молодого нагловатого парня – и внятно спросил, какого черта. Какого черта он отпрашивался с работы, потратил три часа и уйму сил, чтобы увидеть коммуналку, забитую разномастным сбродом.

– Я в объявлении ясно написал: однокомнатная. Без соседей. А ты меня куда привез?

– Да кто их читает, твои объявления? – прохрипел парень. – Больной ты что ли? Всем пофиг, что ты хочешь. Предлагают то, что есть. Не нравится – не бери, в чем проблема!

– А ты ведь и правда не понимаешь, в чем проблема, – с сожалением сказал Бабкин. – В этом корень твоей большой проблемы.

Он не гордился тем, что сделал потом, но иногда вспоминал с чувством легкого удовлетворения.

Сейчас, глядя на нежно-голубую и розовую птиц, явно перекрашенных из белых голубей, он понял, что произошло. Хозяин пропустил мимо ушей слово «зеленые». Его волновали собственные питомцы, а не чужие.

Сергей на секунду прикрыл глаза и представил, как в кондитерском цехе бисквитную крошку щедро поливают коньяком из гигантской бутыли. Когда все закончится, он съест три пирожных. Нет, пять.

– Видали извращенцев? – весело сказал хозяин. – Тоже для свадьбы. Захотели непременно парочку, чтобы один розовый, другой голубой. Вроде как жениха с невестой символизируют. Ну, мне несложно, если идет по тройному тарифу! Забабахал пищевым красителем – делов-то?

Он хохотнул.

– А мыть их как будете? – мрачно спросил Бабкин.

– Никак не буду. Оттенок светлый, сам со временем слезет. За это время, может, еще какие-нибудь придурки захотят цветных голубей. Разболтался я чего-то, – спохватился он. – Вы же хотите на своих зеленых глянуть?

– А они у вас есть? – изумился Сергей.

Хозяин фыркнул:

– Зачем же вы приехали?

Он свернул в узкий проход между вольерами и вывел Бабкина на стену из зарешеченных ящиков, стоящих друг на друге.

– Красавцы ваши на карантине. Вот они.

В клетке на уровне глаз Бабкин увидел двух птиц изумрудного оттенка. Вблизи было видно, что прокрашены они небрежно: кое-где пробивались белые перья.

«Я их все-таки отыскал».

– Зеленкой ведь полили, варвары, – сокрушенно сказал хозяин. – Развели и полили. Я бы таких топил в зеленке, ей-богу. Теперь их и полетать-то толком не выпустишь.

– Почему?

– Хищник цветную птицу первой выцеливает. А у нас тут и коршуны, и ястребы водятся. Эти двое бедолаг теперь как мишень для них.

Сергей полез за блокнотом. «Повезло, – думал он, – все-таки повезло».

– Помните адрес, по которому вы отвозили птиц?

– Если бы! Нет у меня их адреса.

– Подождите, а как же?..

– Сами они приехали, – огорченно сказал хозяин. – Двое парней. Молодые совсем, но воспитанные, вежливые такие. Объяснили, что хотят у меня других голубей посмотреть, которые на продажу. Я уж позже допетрил, что адрес светить не хотели, поганцы.

– Машину запомнили? Марка, номер?

– Черная вроде, – он задумался. – Номер не скажу, далеко за воротами стояла. Бээмвэшка, что ли…

– А ребята? Как выглядели? Приметы характерные, хоть что-нибудь?

– Один темный, коротко стриженый такой, вроде тебя. А другой обычный. Ну, русый. Роста среднего. Лохматый такой. Руки чистые, без татушек.

Бабкин подумал, что под это описание идеально подходят они с Макаром.

– Или с татушками? – с сомнением протянул мужчина.

– Ты уж, дружище, определись!

Тот почесал нос, кинул взгляд на зеленых голубей и вдруг просветлел:

– Вспомнил! Точно, была у одного татуировка. На запястье. Я ему показывал, как голубя держать. Вот же черт, как я про нее забыл… Старею что ли…

– Татуировка какая? – перебил Сергей. Ему хватило Илюшина с его неожиданными вопросами о старости. – Рисунок?

– Нет, не рисунок. Надпись. Я еще удивился. Нынешние молодые татушки бьют без всякого смысла, не то что раньше – ну знаешь, масть там, ходки…

Бабкин кивнул, не споря.

– …а у этих где птичка, где волк, где вообще страхолюдина. Нет, я не против, только странно: вроде как собственное тело типа альбома с раскрасками…

– На парне что набито было? – вернул его Сергей к предмету разговора.

– Так я и говорю: слово! На английском.

– Ты его прочитал? Перевел?

Мужчина поднял прутик и старательно вывел на земле: «and destroy».

– Разрушение вроде? – неуверенно сказал он. – Только знаешь что, у него часть надписи закрыта была рукавом. Я только это смог разобрать.

Бабкин попросил его повторить шрифт как можно точнее, переписал два слова в блокнот и протянул хозяину свою визитку.

– Если вспомнишь что-нибудь еще, звони, – привычно попросил он.

Было ясно, что звонка не последует. Ниточка, казавшаяся прочной, как леска, обвисла порванной паутинкой. Но собеседник, уловив его разочарование, так сник, что Сергей покривил душой.

– Слушай, на самом деле ты нам очень помог, – со всей искренностью, на которую был способен, сказал он. – Большинство свидетелей вообще ничего не запоминает. А ты и парней описал, и цвет машины запомнил, и даже татуировку. Спасибо! Все бы были такими ответственными, жизнь в нашей стране была бы гораздо счастливее.

Он не возлагал больших надежд на свою детскую хитрость, но голубиный хозяин внезапно залился краской и стал похож на мальчишку, которому симпатичная девочка позволила нести свой портфель.

– Это… – промямлил он. – Да ладно… Чего уж там… У меня вообще-то памяти никакой. Веришь – о птицах все помню! Где чьи птенцы, чем болели, у кого купил. А с людьми хуже. Вот для тебя, наверное, все голуби на одно лицо. А для меня люди. Приходят жених с невестой, курлычут что-то, а я думаю: господи, я ведь вас уже видел! Пару месяцев назад! Точно такие же – масть, порода… А главное – лица! Лица-то одинаковые! У всех одинаковые, вот где беда.

Он совсем сконфузился.

«Перестарался я с похвалой», – подумал Сергей.

– Я когда в банке работал, у нас в бухгалтерии тетки взяли моду парики носить, каждую неделю разные, – сказал он. – Веришь, я чуть не свихнулся. Вообще перестал их различать. Такое чувство, будто они с волосами и лица себе меняли. Маялся-маялся, потом сообразил: одежда! Ольга Петровна все время в черном, Лариса Игнатьевна в брюках, Ниночка в идиотских жилетках. И знаешь, ничего, наладилось!

– Точно! – хозяин приободрился. – Я так же делаю. И еще знаешь, хорошая привычка – на обувь смотреть. Я целую психологическую систему разработал!

Бабкин отключился. Они уже шли к выходу, и он погрузился в размышления о тату-салонах. Даже поверхностного знания об их работе хватало, чтобы понимать: ему и за полгода не выяснить, где набивали татуировку. Может, если найти спеца, который сориентируется по шрифту…

Очнулся он, когда понял, что его провожатый закончил излагать основы своей системы и говорит о чем-то другом.

– Вот, допустим, побывали у меня эти двое, которых ты ищешь, – размеренно говорил мужчина. – Рыла у них невыразительные. Одежда спортивная, почти одинаковая. А если на обувь глянуть? Один в кожаных тапочках на босу ногу, а второй в кедах, но с широченными салатовыми шнурками! На них удавиться можно! Никогда эту моду не пойму.

– Подожди-подожди. – Бабкин остановился. – Кто был в кедах со шнурками? Красильщик голубей?

Мужчина два раза мигнул.

– Да-а-а… – неуверенно протянул он.

– Тот, который с татуировкой? Или второй?

– Татуированный!

– Точно?

Хозяин закивал.

– Я сначала не помнил ничего, а как начал тебе рассказывать, оно само и всплыло.

Динара аккуратно сдала назад, и «мицубиси» встал идеально ровно посреди гаража. Водителем она была хорошим, умелым и хладнокровным. Машину воспринимала как свою скорлупу, как продолжение личного пространства, и, выходя из нее, всегда ощущала секундную беспомощность. Словно раздели и вытолкнули навстречу толпе.

Перед коттеджем зеленели молодые яблони, посаженные ею, когда она переехала к Борису. Тогда Динара еще думала, что вокруг со временем вырастет сад. Представляла, как станет ухаживать за ним. В то время она была крепко влюблена в своего мужа и не догадывалась о своей настоящей роли в этом большом доме с вечно пустыми гостевыми комнатами. Она – трофей. Косуля, или, скажем, антилопа. Ее голова, увенчанная рогами, могла бы украшать стену над камином. Никто не советуется с оленьей головой, где лучше посадить яблони.

Однажды она сказала брату, что ей тяжело. Кажется, единственный раз, когда она пожаловалась – не сама, а словно толкнуло изнутри.

Тимур пожал плечами.

– У тебя хорошая семья. Муж содержит, ты слушаешься. Надоест – уйдешь. Что не так?

– Давно уж надоело.

Тимур пожал плечами:

– Ну так уходи.

Динара тогда ответила: уйду, когда смогу забрать свое.

Брат не понял, конечно.

Она попыталась объяснить: меня обманули. Мне шептали о любви, обещали троих детей, рассказывали сказку о счастливом будущем. Я сделала выбор, основываясь на лжи. Скажи мне мой муж сразу – я не люблю тебя, ты нужна мне как аргумент в вечном споре самцов за главенство, ты тешишь мое самолюбие и никогда не станешь для меня чем-то большим – меня бы это не оскорбило. Я ценю откровенность. Возможно, я согласилась бы на предложение Бориса, и это была бы честная сделка.

Но никто не собирался играть со мной честно.

– Ты и так свое берешь, – сказал Тимур. – Хорошо одеваешься, вкусно кушаешь, ездишь на хорошей машине. При деньгах! На что жаловаться?

Динара посмотрела на брата очень внимательно. Поразительно: он произнес эти слова с той же интонацией, с какой мог бы произнести их Борис.

– Я стою дороже, – сухо сказала она, решив объясниться в понятных ему категориях.

Больше они об этом не заговаривали.

Едва открыв дверь, Динара учуяла знакомый запах. Василий обильно поливался «Фаренгейтом». Сейчас начнется…

– Динка явилась! – Пасынок широко ухмыльнулся и шагнул ей навстречу. – Где тебя носило?

– Динара, – поправила она, снимая туфли.

– Где шлялась, говорю?

Он обошел вокруг нее, принюхиваясь. Вид неестественно возбужденный, глаза блестят.

– Чем несет от тебя, Динка?

– Это от тебя. Одеколоном, который устарел лет на двести.

– Тебе виднее! – хохотнул он. – Это ведь ты у нас старая!

– Тогда дай старушке пройти, – спокойно сказала Динара.

Василий перегораживал проход: крепкий, широкоплечий, пышущий здоровьем и силой. В шестнадцать лет он начал толстеть, но вся их компания увлеклась скейтбордингом, и пухлый мальчик переродился в атлетичного юношу. Серо-зеленые глаза насмешливо щурились. Прядь влажных волос прилипла ко лбу и на солнце отсвечивала золотым.

В нем была известная привлекательность – привлекательность наглой, сокрушительной молодости. Динара знала, что он давно спит с однокурсницами.

«Я-то тебе зачем, дружок? Пошел по стопам папаши?»

– Дай пройти.

Василий молча ухмылялся, не двигаясь с места. Лихорадочный блеск в его глазах заставил Динару принюхаться. Нет, спиртным не пахло.

После развода родителей он остался с матерью и до пятнадцати лет жил у нее. Они отчаянно ссорились. Виной тому, подозревала Динара, был характер первой жены Бориса. Женщина истеричная и взбалмошная, она не знала, что делать с хмурым подростком, не желавшим слушаться ее нового друга. В конце концов она уговорила Бориса забрать мальчика, а сама вышла замуж и с облегчением переехала в новый дом. Теперь они созванивались по выходным, и знакомым она с гордостью рассказывала, какой у нее красивый взрослый сын. Виделись они не чаще раза в месяц.

Борис получил ожесточившегося парня, удачно притворявшегося ленивым оболтусом. От того, кто любит только свой скейтборд, девочек и пиво, многого не требуют. Это был не сын, а заготовка сына, бревно, из которого Борису предстояло выточить настоящую гордость семьи Курчатовых.

– Никаких денег, – сказал Борис. – На карманные будешь получать столько, чтоб на проезд хватило. Машина? Вася, в этом городе отличное метро. А от поселка, если ты не в курсе, автобус ходит. Выучишь расписание – не будешь опаздывать.

Он договорился в институте, что ему будут сообщать об успеваемости сына. Как только Василий хватал двойку, и без того скудное содержание урезалось еще сильнее.

– Мать тебя разбаловала. Я мужика сделаю. Ничего, поголодаешь, тебе полезно.

Пару раз Василий пытался огрызаться. В первый раз отец прикрикнул на него, второй раз ударил – не больно, но чувствительно, а на вскрикнувшую Динару глянул так, что она ушла в свою комнату. Это не ее ребенок. К тому времени она научилась понимать, что самым лучшим намерениям иногда стоит оставаться невоплощенными.

Представления мужа о воспитании полностью укладывались в схему иерархии у хищных животных. Щенку нужно вовремя дать взбучку, чтобы знал свое место в стае.

У самок права голоса нет вовсе.

Самое обидное, что ей нравился Василий. Нет, не так – мог бы понравиться, встреться они в иной жизни, в другое время. Он был наглый, ленивый, требовательный и лживый, он скалил зубы при ее появлении, как обезьяна, и скользил в опасной близости, точно змея, нарушая ее границы и заставляя чувствовать себя неловко. Но иногда от него веяло необъяснимым отчаянием, словно внутри под оболочкой шута жил другой человек – скрытный, неприкаянный, болезненно уязвимый. В такие минуты ей хотелось если не обнять его, то хотя бы погладить. Но в следующий миг Василий со своей непроницаемой улыбочкой отвешивал очередную гадость, и ее мимолетный порыв исчезал. «Достойный сын Курчатова!»

Выпадали месяцы, когда Борис оставлял сына вовсе без содержания. Василий выкручивался как мог. Стрелял деньги у бабушки, подворовывал у отца – тот был небрежен и часто рассовывал купюры по карманам. Однажды Динара застала юношу в своей комнате – он рылся в шкафу, где у нее лежали наличные.

– Это называется крысятничать, – холодно сказала она, глядя в широкую спину.

Растерянность на его лице, когда он обернулся, длилась не дольше секунды.

– Это называется выживать, – возразил Василий, глядя на нее с усмешкой.

– А если я отцу пожалуюсь?

– Давай. Он же меня и вынудил.

Динара пожала плечами. Она работала с шестнадцати лет, и конструкция «вынудил воровать» была ей непонятна.

– Устройся в «Макдональдс». Найди место, где тебе будут платить.

– А учиться когда? Я должен институт закончить. Если брошу сейчас, потеряю шанс.

– Ты не единственный парень с такими проблемами. Другие решают, и ты что-нибудь придумаешь.

Его улыбка стала шире.

– Тебе не кажется забавным, что содержанка моего отца советует мне устроиться на работу?

Он обошел ее, слегка толкнув плечом, и закрыл за собой дверь.

– Я его жена, – сказала Динара, оставшись одна.

Уверенности в голосе не было.

– …Денег дашь? – протянул Василий. Аромат «Фаренгейта» усилился, к нему примешался запах пота. Иногда он пах как мальчишка, иногда от него начинало разить тяжелым мужским духом, и тогда Динара старалась держаться от него подальше.

– Деньги тебе выдает отец.

Он все-таки немного подвинулся, когда она пошла на него, глядя прямо в сощуренные глаза. Динара случайно задела рукой его обнаженное плечо с густой порослью светлых рыжих волосков, и Василий отшатнулся. Все его искусственное возбуждение исчезло, словно рукой сняло.

– Несправедливо, – глухо сказал он ей вслед.

Это было так неожиданно, что Динара обернулась.

– Что?

– Несправедливо!

– Ты о чем?

– У отца столько бабла! Почему он со мной не делится? Я ему роднее, чем ты! – В голосе парня звучала неподдельная обида.

– Чего смотришь? Я его сын, родной сын!

– Кто бы спорил.

– Живешь с ним как кошка! – Василия неудержимо несло. – Приходишь когда захочешь, уходишь когда вздумается! Ничего не делаешь, только трахаешься. За что он тебе платит? А? Ты же дрянь! От тебя один вред! Ты такое творишь…

Он вдруг схватил ее за плечи и, кажется, собирался встряхнуть, но так и застыл – покрасневший, несчастный и злой. Несколько секунд они стояли неподвижно: его ладони прожигали тонкую ткань платья. Затем одним плавным движением Динара скользнула в сторону. Василий не успел обернуться, как она оказалась у него за спиной.

– Схватишь еще раз, двину в пах, – вполголоса пообещала она.

Со второго этажа донесся резкий голос Альфии:

– Вася! Это ты? Подойди сюда! Ты мне нужен!

Переодеваясь в своей комнате, Динара пыталась понять, что не так. «Нытик. Нытик и придурок». Случалось, Василий хватал ее и раньше – то за руку, то будто в шутку щипал за плечо. Но сейчас в его возбужденности она улавливала отчетливый привкус ярости, и это ей не нравилось.

Наркотики? Этого еще не хватало.

– Включи мне телевизор! – потребовала Альфия, когда внук показался на пороге.

– Бабушка, вот же пульт…

Старуха мотнула головой, поджав губы. Глядела не на Василия, а в темный экран на стене, изломом губ – но только им! – выражая молчаливое страдание.

Новая забава, вспомнил Василий. Альфия придумала, что слепнет. Она видела в зеркале каждую новую морщину, распекала своего парикмахера, если мелированная прядь на оттенок отличалась от задуманного, но с некоторых пор не могла разобраться, где на ее пульте кнопка включения.

Отец говорил: она старая! Ты должен уважать бабушку!

Василий окончательно терял ориентиры. В глубине души он относился к бабке с теплотой. Она всю жизнь страдала от своего характера и мучила других. Но в ней была стойкость и веселая злость. И еще – она как будто ждала, чтобы ей дали отпор, и радовалась, когда это случалось.

Иногда при взгляде на лохматую старческую голову, выкрашенную в снежно-белый, Василия охватывала покровительственная нежность: ну смешная же она! Несчастная и смешная!

Но какое-то смутное чувство подсказывало ему, что показывать этого нельзя. Это была слабость, а слабостей в его семье не прощают.

Отец говорил: относись к ней как к ребенку!

Однако дети не тратят десятки тысяч на косметические процедуры.

Василий был уверен, что это не проявление болезни, не симптомы возраста. Альфия всю жизнь создавала вокруг себя мощное поле агрессии, в разреженной атмосфере которой ей легко дышалось и жилось. С годами поводов для злости оставалось все меньше. Первая невестка давно сбежала. Когда отец привел вторую, старуха на время воспряла, но Динара вела себя тихо, в бои не вступала, оскорбления проглатывала. Альфия требовала от сына, чтобы они с Динарой родили ребенка. Василий подозревал, что в бабушке говорит не желание нянчить маленького внука, а точный стратегический расчет: малыш станет идеальным поводом для раздоров. Динара может сколько угодно притворяться молчуньей. Когда дело дойдет до воспитания малыша, в ее лице бабка обретет такого могучего соперника, что это надолго продлит ее годы.

Динара, Динара…

Василий сунулся на кухню, глотнул воды. Принюхался к себе – черт, и правда слишком надушился! Впору снова лезть в душ.

Чертова девка, проклятая бестия! – он с ума сходил по ней. Гибкая, сильная, с иногда вспыхивавшей на губах отрешенной улыбкой, – такой мимолетной, такой странно не идущей ее скуластому волевому лицу, что у него сердце стискивало от муки. Стоило представить, что вот так она улыбается ему… Хоть раз. Хоть однажды.

Василий ненавидел ее. Сучка, дрянь, вышедшая замуж за отца без любви, ради его денег. Он не маленький, он отлично все понимает. Видит, как она иногда взглядывает на Бориса своими непроницаемыми глазами. Стерва. Дешевая лимитчица, которой повезло окрутить состоятельного мужика.

Василий изо всех сил уминал, втискивал ее в сочиненный им образ. Потому что с ним было понятно, что делать. А что делать со своей тоской, с мучительной нежностью, охватывавшей его, когда она проходила утром мимо – сонная, босая, пахнущая какой-то горькой травой, – что делать с желанием коснуться ее тонкой сильной руки, он не знал. Не было ни названия этим чувствам, ни осознания их – только боль.

Пытаясь избавиться от нее, Василий объяснил себе, что происходит. Он всего-навсего хочет ее. Он мужчина. Она женщина. Аппетитная телочка с крепкой попой, торгующая собой. Обслужила отца, обслужит и его. Вопрос лишь в цене.

Он сам не знал, насколько далеко готов зайти. «Если пожалуется отцу, скажу, что она меня спровоцировала», – он обдумывал эту мысль раз за разом, играл ею, вертел в голове, и за ней поднималось что-то смутное, сладкое, запретное, невозможное и очень близкое, о чем сказать словами было нельзя. Нельзя.

Он молча подал пульт.

– Нажми!

Василий видел, что краем глаза бабка косится на него. Провоцирует. Ждет, не выйдет ли он из себя.

Прежде он бы так и сделал: швырнул бы пульт, хлопнул дверью и ушел кататься, чтобы вечером выслушать привычную проповедь отца. Впрочем, тот в последнее время тоже растерял кураж. Когда дело касается Альфии, распекает его без огонька. Скоро совсем перестанет с ней считаться. Василий пару раз подслушал, как они ссорятся – от тех слов, что отец наговорил бедной старухе, у него волосы встали дыбом.

Сейчас он все сделает так, как ей хочется.

С тихим щелчком экран загорелся.

– Может, тебе канал НТВ найти? – сочувственно спросил Василий. – Кнопки и правда маленькие.

Бабка хмыкнула – то ли удовлетворенно, то ли негодующе, он так и не понял – и королевским жестом указала на стол. Расщедрилась. Позволила взять пару тысяч. Василий молча сунул в карман купюры, чмокнул старуху в сухую щеку и выскользнул за дверь.

Забраться бы еще раз к Динаре… Однажды он не выдержал, зашел к ней в комнату и стал рыться в вещах, надеясь выудить хоть одну, пропажу которой она не заметит. Сам себя клял придурком-фетишистом, но остановиться не мог. Ее тонкий свитер, ее футболки, ее длинные платки… Когда ему показалось, что он почти нашел, Динара беззвучно возникла за его спиной.

На его счастье, она решила, что он пытался ее обокрасть. При одной мысли об этом Василия охватывал нервный смех. Знала бы она, зачем он приходил на самом деле! «Я хуже, чем вор, – думал он, но сразу исправлялся: – Нет, это она хуже!» Она хуже чем воровка, потому что украла у него любовь отца, которая без Динары принадлежала бы ему безраздельно.

Оставшись одна, Альфия прибавила звук. Встала, сбросила тапки. Она мечтательно улыбалась, и если бы Василий увидел эту улыбку, ему стало бы не по себе. В эту секунду старуха действительно походила на сумасшедшую – или на человека, у которого есть цель, что иногда одно и то же.

Она вышла в коридор и в одних носках, крадучись, направилась к комнате невестки, сжимая что-то в кармане халата.

– Брата зовут Тимур Садыков, – сказал Макар. – Женат, безработный, детей нет. В Москве живет лет десять, по профессии строитель. Слушай, ты пятое пирожное лопаешь. Тебе плохо не станет?

– Мне станет очень хорошо, – заверил Сергей. – Говори-говори, я слушаю.

Они устроились в том же кафе, где Илюшин встречался с Динарой Курчатовой. К вечеру посетителей не прибавилось, а единственный официант, принеся заказ, растворился за дверью с надписью «Для персонала». Сергей в который раз подумал, что у Макара нюх на странноватые места.

Но пирожное было выше всяких похвал.

– Да не о чем пока особо рассказывать. – Илюшин отпил кофе. – Курчатова встретилась с братом накануне похода в банк. Говорит, волновалась, хотела пообщаться с родственной душой. Она не собиралась посвящать его в свой план, но он начал расспрашивать, и ей показалось, что вместе они могут увидеть слабые места плана.

– Значит, все-таки дура, – подытожил Сергей.

– Она клянется, что брат ее очень любит.

– Может у него и алиби есть на утро понедельника?

– Алиби надо уточнять. Есть адрес – его самого и любовницы. По-хорошему, надо бы на хвост ему сесть на пару недель, а телефон поставить на прослушку. Но у нас столько времени нету.

– А если он хоть немного умнее сестры, он просто затихарится, и все, – сказал Сергей. – Связи оборвет, будет вести обычный образ жизни. Слушай, а Курчатова платит за то, чтобы мы нашли грабителей или диадему?

Макар удивленно посмотрел на него.

– Диадему, конечно. Что она будет делать с грабителями?

– Тогда впору отказываться от дела. Ну установим мы, что все организовал ее брат? И как доберемся до диадемы? В лес его будем вывозить, с мусорным пакетом на голове?

– Почему сразу мусорным, – пробормотал Илюшин. – Мне из «Ашана» тоже нравятся, они плотные.

Сергей вздохнул.

– Что значит «Алиби надо уточнять»?

– Динара при мне позвонила брату и спросила, не могла ли она видеть его вчера на Бережковской набережной в одиннадцать утра. Тот ей спокойно ответил, что был у любовницы, гулял с ее сыном.

– Она рассказывала ему об ограблении?

– Промолчала.

– Все-таки подозревала! – обрадовался Сергей.

– Не-а. Утверждает, что не хотела его волновать раньше времени. Я так понял, у них за решение проблем отвечает сестра, а не брат.

Бабкин не смог удержаться от смеха. Решение проблем? Украсть диадему, связаться с мошенниками, разболтать о своих намерениях… Дурочка она, что бы ни утверждал Илюшин. Молодая нахрапистая дурочка.

– Знаешь, что странно? – задумчиво сказал Макар. – Она все время говорила о нем как о младшем. Но я в самом начале разговора уточнил его возраст. Он старше то ли на двенадцать, то ли на тринадцать лет. Раньше приехал в Москву. Она призналась, что регулярно дает ему деньги.

– Что, алкаш?

– Почему алкаш? – не понял Макар.

– Ну как – свои пропивает, на ее лечится.

Теперь засмеялся Илюшин.

– Нормальная схема, у меня половина знакомых так живет, – обиделся за алкашей Бабкин.

– Если и алкоголик, ей об этом не известно. Он пару лет назад завел любовницу. А у нее оказался больной сын. Садыков, по словам Динары, сильно привязался к обоим. И она через него помогает той семье.

– Очень благородно с ее стороны, – усмехнулся Бабкин. – Только после знакомства с этой бешеной телкой я что-то не очень верю во всю эту святочную историю. Надо все проверять.

Звякнул колокольчик на входной двери. Макар и Сергей обернулись на звук, но в кафе никто не появился. И официанта по-прежнему не было. У Бабкина возникло чувство, что если заглянуть на кухню, его встретят стерильные белые поверхности без единого следа человеческого присутствия.

– А если я хочу еще мяса заказать, что делать? – пробормотал он.

– Смириться. Скоро за центнер перевалишь.

– Это мышцы. Ладно, давай к делу. Сегодня успеем с любовницей побеседовать, как думаешь?

– Надо бы. – Макар озабоченно взглянул на часы. – Расскажи быстренько про голубятню. Я так понял, никакого выхода на арендаторов птиц у нас нет?

– Ага. Только две приметы: татуировка и широкие шнурки на кедах. Обувь я бы сразу отмел, она нам ничего не дает. Сейчас этих разновидностей кед – сотни. И половина с широкими шнурками. А вот насчет татушки можно поломать голову.

Он придвинул к Илюшину раскрытый блокнот.

– «Энд дестрой», – прочитал Макар. – Что-то знакомое…

Он защелкал пальцами, пытаясь уловить воспоминание. Тем временем Сергей подошел к барной стойке и постучал по ней ладонью, сперва деликатно, затем настойчивее. В такт ударам мелодично зазвенели бокалы над его головой.

– Эй! – крикнул Бабкин. – Шеф!

– …дестрой, дестрой… – бормотал Макар. – Где же я это…

– Господа хорошие! – не унимался Сергей.

– …буквально ведь недавно попадалось…

– Накормите страждущего!

– А, да какого черта! – Илюшин открыл на планшете поисковую программу.

– Хозяева, есть здесь кто-нибудь? – взывал Бабкин.

Макар застыл над строкой ввода. Он ненавидел забывать. Эта прореха в памяти, ощущаемая как вмешательство извне, эта когтистая лапа времени, выцарапывавшая из его мозгов мелкие камешки воспоминаний, вызывала острую досаду. Не смей лезть, не трогай! Это мое!

– Накормит меня сегодня кто-нибудь?

Энд дестрой, энд дестрой… Лозунг? Слоган? Воспоминание дрейфовало где-то на поверхности омута, недалеко от берега. Но длины сачка не хватало, чтобы выудить его.

«Вот как подступает старость. Ты еще в центре на снимке, но забыл, в какой день это снято».

Бабкин печально выстукивал кулаком по барной стойке «We Will Rock You». Он прошел стадии гнева, торга, отрицания и теперь находился на той ступени, когда человек лишь смиренно спрашивает, отчего именно ему довелось оказаться игрушкой в руках судьбы.

Слушая, как он хрипло подпевает Фредди Меркури, Макар вдруг вспомнил.

– «Металлика»! – он хлопнул по столу так, что подпрыгнула чашка. – «Seek and Destroy», одна из самых популярных песен! Эй, Серега! Наш парнишка фанат «Металлики».

– А я фанат бифштекса с жареной картошкой, – отозвался Бабкин.

Когда первая эйфория прошла, Илюшин огорчился. Он так отчаянно выуживал это воспоминание, что приписал ему почти магические свойства. Казалось, стоит вспомнить, откуда слова татуировки, и они поймут, где искать ее обладателя.

Но набить на руке название песни способен любой фанат.

«Мог бы и не мучиться, а сразу пойти в гугл».

– Да придет сюда кто-нибудь или нет? – безнадежно спросил Бабкин.

– Ты неправильно делаешь. – Макар поднялся. – Мы хотели бы рассчитаться, – вежливо сказал он в пустое пространство. – Если вас не затруднит, принесите счет.

Дверь подсобного помещения распахнулась. Женщина, туго обтянутая поварской курткой, шмякнула на стойку мятый чек, рявкнула «закрыто на спецобслуживание» и безвозвратно канула в черную глубину коридора.

Макар и Бабкин переглянулись. Помолчали.

– Недооценил я твою способность выбирать странные места, – сказал Сергей.

Назад: Глава 6

Дальше: Глава 8