7. Все пропало, Августин!
*название главы отсылает к австрийской народной песенке. В ней рассказывается о горожанине, который в изрядном подпитии свалился в яму с умершими во время эпидемии чумы, где и уснул, но вследствии изрядной проспиртованности организма не только не заразился чумой, но не подхватил даже насморка.
— Держи, держи!
— Да держу я, ваш-бродие.
— Как держишь, болван? Куда вперед ногами тянешь? Не видишь, фрау еще жива!
Голоса прорезались через боль и ватное оцепенение. Я почти ничего не чувствовала, только понимала, что кто-то поднимает мое обмякшее тело, тащит по лестнице, укладывает на кровать. Я попыталась приоткрыть веки, но сквозь щелки видела только неясные силуэты.
— Клади, вот так. Аккуратнее! Его Сиятельство голову снимет!
— Его сиятельство думает, померла госпожа-то…
— Не твое дело, идиот! Если бы думал, что померла, не приказал бы ее в покои отнести.
— Будто он понимает! Который день без продыху пьет, ему что мертвая, что живая — все едино.
— Но-но! За языком следи! Высеку!
Мне все же удалось сфокусировать взгляд. Я узнала синюю адъютантскую курточку и безобразный горб конюха.
— Игор… ты? — простонала я, едва ворочая языком. — Ты зачем… зачем меня… запер?
Лицо горбуна сразу скуксилось, покрылось потом, маленькие глазки забегали.
— Ась? Что такое? Фрау, вам лучше? Может, принести чего?
— Заманил… запер, — в бреду стонала я, дрожа всем телом и стискивая пальцами простыню. — Жарко мне… воды!
Синяя куртка метнулась и принесла стакан, который сразу же приложила к моим пересохшим губам. Поддерживая мой затылок, адъютант ждал, пока я напьюсь, а я глотала жадно и торопливо, половину проливая на себя. Но все равно стало куда легче, противная дрожь постепенно стихала и окружающие меня предметы обрели четкость.
— Вот так, — проговорил Ганс, отставляя стакан в сторону. — Теперь вам лучше?
— Гораздо, — призналась я. — Только не понимаю, зачем…
Адъютант стрельнул недовольным взглядом и сухо велел горбуну:
— Ступай теперь, свободен. Марту позови, а с тобой позже потолкуем.
— Как пожелаете, ваш-бродь, — елейно ответил Игор и бочком, бочком, как краб выскочил из комнаты. Я вздохнула и уставилась в беленый потолок.
— Так вы говорите, это Игор вас в комнату заманил? — спросил Ганс и присел рядом на маленький складной стульчик.
Я рассеянно кивнула, продолжая блуждать взглядом по потолку и стенам. Во рту стоял странным мятный привкус.
— Почему вы не сказали Его Сиятельству?
— Я пыталась…
Ганс нахмурился и некоторое время молчал, пощипывая верхнюю губу.
— Вы помните, что произошло? — наконец спросил он.
Кивнув снова, ответила:
— Да… мы спорили… я попыталась убежать… генерал… он… хотел остановить… тогда я ударила его…
— Ударили Его Сиятельство? — удивленно перебил адъютант и его глаза округлились.
Я слабо улыбнулась.
— Не сильно… подсвечником по голове…
Ганс потеребил губу и понимающе ответил:
— Тогда ясно, почему Его Сиятельство лежал без сознания, когда мы вас нашли. Он сам снял очки?
— Не помню, — я вздохнула и наморщила лоб. — Кажется нет… не сам… так вышло. Ремешок лопнул и…
Голова закружилась, вспомнилась резкая боль, разрывающая на части. Я прижала ладонью глаза и всхлипнула. Ганс наклонился и погладил меня по волосам.
— Успокойтесь, госпожа. Все хорошо. Скажите, не чувствуете ли вы странного привкуса во рту?
— Чувствую, — призналась я. — Мятный…
— Хмм… вы уверены? Может быть, металлический?
— Нет, нет…
— И нет ощущения, что песок на зубах скрипит?
— Ничего такого.
— Тогда попробуйте пошевелить пальцами.
Я послушно отняла ладонь от лица и пошевелила.
— Так, хорошо. Сожмите в кулак, — я повторила. — Теперь прошу ноги в коленях… Высуньте язык… смелее, смелее! Так. Улыбнитесь… отлично! — Ганс откинулся на стуле и поскреб в затылке. — Вижу, все суставы и мышцы в норме.
— Я не каменею? — спросила с надеждой.
Ганс развел руками.
— Как видите, нет. И ничего подобного не предвидится. И это… это поразительно!
Я поежилась, привычно тронула кулон и вскрикнула, он показался мне обжигающе горячим. Опустив взгляд, увидела лунное мерцание, а когда отняла руку, от пальцев почувствовала слабый мятный аромат. Как странно!
Ганс ничего не увидел, только задумчиво пощипывал ленту, вплетенную в косичку, на лице была серьезная задумчивость.
— Это странно, фрау, — сказал он. — То, что на вас не подействовала сила василиска, может значить только одно: проклятие снято.
— А это так? — осторожно спросила я и поднялась на подушках. Слабость отступала, мышцы постепенно наливались силой, и перед глазами больше ничего не плыло.
— Не знаю, — покачал головой Ганс. — Все в этом замке в курсе, что проклятие может снять лишь та, кто полюбит Его Сиятельство всем сердцем. Но вы ведь не любите его?
— Я? Нет! — сдув со лба лезущие в глаза волосы, я свесила ноги с постели. — Еще чего! Просто… я… пожалела его, наверное.
— Пожалели? — Ганс слегка приподнял брови.
Я вздохнула и принялась смущенно разглаживать оборки.
— Пожалуй, да. Там, в комнате с портретами…
— Вы видели его родителей?
— Видела. Мать… и отца, — при воспоминании от разрезанного ножом портрета стало не по себе. — Поэтому Его Сиятельство запрещает входить в эту комнату, Ганс? Чтобы никто не узнал, как он любит свою покойную мать и ненавидит отца?
— Его Сиятельство не привык проявлять слабость, — ответил адъютант. — И на войне, и при королевском дворе неважно, насколько серьезны твои раны. Покажешь уязвимость — порвут на клочки.
— А картины? — вспомнила я. — Пейзажи, наброски… это тоже принадлежало его матери? Или брату?
— Ему самому, — печально улыбнулся Ганс. — Еще будучи лейтенантом в кадетском корпусе Его Величества, Его Сиятельство обнаружил в себе склонность к изобразительному искусству. Проходя служба в Альтарской Империи, он выучился живописи у лучших мастеров. Приняв титул, Его Сиятельству оставалось все меньше времени на искусство, да и проклятие все труднее выдерживать с каждым годом. А после того, как окаменела третья герцогиня Мейердорфская, Гретхен, Его Сиятельство окончательно отказался от прошлого и запер его под замок, чтобы никто не видел, каким он когда-то был и каким больше никогда не станет.
От этих слов по коже снова пополз холодок. Я зябко передернула плечами и сказала:
— Как глупо… просто глупо так заживо хоронить себя. Ненавидеть всех вокруг за ошибки прошлого. И если я не умерла… если проклятие снято… может быть…
— Об этом может достоверно сообщить только Его Сиятельство, — перебил адъютант. — Но герцог не желает никого видеть! Придя в себя, он сразу заперся в покоях!
— Что за ребячество, — закатила глаза я.
— Ох, фрау! — вздохнул Ганс. — Его Сиятельство очень убивался, когда понял, что волей случая едва не убил и вас. Я знаю его достаточно, чтобы гарантировать это.
— Тогда мы должны проверить, снято ли проклятие! — я вскочила на ноги и подалась к дверям. — Немедленно! Сказать ему, что я жива!
— Но ваше здоровье… — попытался остановить меня Ганс, поднимаясь со стула. Я отмахнулась:
— Со мною все в порядке! Недаром любезная мачеха говорила, что вместо того, чтоб зачахнуть, я цвету, как пион! Что, если все ошибались? Что, если есть и другие условия для снятия проклятия? Вашему герцогу не нужно будет больше таиться и хоронить собственное прошлое! И никто из девушек не умрет! Идемте же, Ганс! — я потянула его за рукав. — Идемте!
Я выбежала из комнаты, адъютант за мной.
Было немного не по себе. Как отреагирует генерал, когда увидит меня, живую и невредимую? Почему проклятие не подействовало? Я вспомнила, как что-то лопнуло в тот момент, когда василиск поглядел на меня смертоносным взглядом, и снова рассеянно тронула кулон. Он больше не обжигал, но был теплым и приятным на ощупь. Жюли сказала, что это память о моих родителях. Возможно, в нем кроется какая-то тайна? Или дело в моем иномирном происхождении? Все это только предстояло выяснить, а пока мы шли по коридорам, пульс колотился в такт шагам, и я не думала, что скажу генералу, когда увижу его, а думала о девушках, которые навсегда застыли каменными изваяниями. А еще о том, что едва не стала одной из них.
Мы еще не дошли до дверей, как с улицы донеслись выстрелы. Ганс остановился столбом, а потом рванул к лестнице.
— Куда? — ахнула я.
— Возвращайтесь в комнату! — вместо ответа крикнул адъютант. — Это может быть опасно!
— Вот уж нет!
Я подобрала платье и бросилась следом. За первым выстрелом прозвучал второй, потом послышался звон разбитых бутылок и свист. Книголюб. нет
Мы пронеслись мимо часовых, и Ганс погрозил одному из них кулаком, прошипев на бегу:
— Куда смотрел, морда? Почему Его Сиятельство упустил?
— Приказал, ваш-бродие! — промычал часовой. — Застрелить грозился!
— Я тебя самого застрелю, сукин ты сын! — в запальчивости пригрозил адъютант, схватился было за пистолет, но передумал и, подхватив меня под локоть, выскочил в сад.
Снова выстрел и звон бутылки. Потом во все горло, невпопад — песня:
— Денег нет, счастья нет! Все прошло, Августин! Все прошло, все!
— Однако, как он убивается по своей жене! — делано восхитилась я, взметая юбками гравий и опасливо поглядывая по сторонам, боясь, что увижу склонившиеся у дороги статуи, но бежали мы, по счастью, через другую аллею. — Может, не будем мешать его счастью?
— Напротив! — отдуваясь, ответил Ганс. — Мы должны! Если Его Сиятельство уйдет в загул, это надолго!
— Так что из того? — хмыкнула я. Рассвет едва золотил небо, утренний ветерок приятно обдувал лицо.
— Я понимаю ваше негодование, фрау, — бросил Ганс через плечо. — Вы только что по счастливой случайности избежали смерти. Но представьте, что на краю смерти может стоять целая страна!
— Ваша?
— Наша, — с нажимом ответил адъютант. — Через пару дней на королевском балу состоится встреча послов из Кентарии и Альтара, и Его Сиятельство — гарант нашей безопасности. Если он не явится на эту встречу, некому будет вести переговоры и некому представлять интересы Фессалии.
Я хотела ответить, но за зеленой стеной из плюща раздался плаксивый и уже узнаваемый мною голос Игора:
— Ваше Сиятельство, позвольте пойти? Виверн накормить надобно…
— Без тебя накормят! — пьяно отвечал генерал. — Пой, говорю!
— Голосом не владею…
— Застрелю, скотина! Пой! Денег нет, счастья нет!
— Все прошло, Августин! — скрипуче подхватил Игор.
— Ах, мой милый Августин, все прошло, все! Кидай!
Кряхтенье, свист, выстрел и звон стекла.
— Попал! — закричал генерал и загорланил во всю мощь: — Где же вы, праздники? Дни нашей радости?! Всех, не зная жалости, косит чума!
Мы завернули за живую изгородь и очутились на небольшой полянке, окаймленной розовыми кустами, на газоне лежал поливочный шланг. Под ноги мне подвернулось бутылочное стекло, я вскрикнула и взмахнула руками, чтобы не потерять равновесие. Оба — генерал и конюх — повернулись ко мне. У Игора выпала из рук пустая бутылка и покатилась по постриженной, блестящей от росы траве. Генерал пошатнулся, переступил сапогами, в руках дернулось дуло охотничьего ружья, и я испуганно остановилась.
— В гроб ложись, смерти жди, — прохрипел генерал не то слова из песни, не то приказ, икнул и взвел курок. — Не боюсь никого! Ни дьявола, ни призраков! Все прошло, все!
Его лицо исказилось, уголок рта ритмично подергивался, как в нервном припадке, растрепанные волосы липли ко лбу, и порванный ремешок от очков был завязан вокруг головы на тугой узел.
— Ваше Сиятельство! — прокричал вставший рядом со мной Ганс. — Жива она! Видите? Жива!
— Я жива! — закричала тоже. — Вот я стою, говорю с вами! Проклятие не сработало!
— Врешь! — зарычал генерал, и дуло ружья описало полукруг. — Никто не выживает под взглядом василиска! Мой ненавистный отец… и Мартин… и Тереза… и Гретхен… все прошло, все! Теперь осталось и мне…
Он повернул ружье и, вскинув голову, ткнул дулом в подбородок. Я закричала, Игор повалился на траву, и только Ганс сориентировался быстро. Метнувшись в сторону, он подхватил лежащий на земле шланг, крикнул мне:
— Фрау, вентиль, пожалуйста!
Я сразу поняла и крутанула торчавшее из земли колесико. Из резиновой кишки ударила вода, сшибла генерала с ног. Ружье выстрелило, я снова завизжала и зажала уши ладонями. От отдачи генерал не удержался на ногах и плюхнулся на задницу. Ружье откатилось в сторону, Ганс бросил шланг, метнулся к господину и пинком отшвырнул ружье подальше, в кусты.
— Довольно! — задыхаясь, проговорил он. — Ваше Сиятельство! Фрау Мэрион не призрак и не покойница! Проклятие не сработало!
— Как… — начал генерал и умолк. С халата ручьями стекала вода, черные брови над очками прыгали, нервный тик по-прежнему дергал щеку, а я стояла, растерянная и немного испуганная, не зная, что делать теперь.
— Как, — повторил генерал, все еще сидя на траве и покачиваясь не то от изумления, не то от хмеля. — Этого не может быть… жива?!
— А вы, конечно, уже приготовили живописное место для моей статуи, — хмыкнула я.
— Веселитесь, палите по бутылкам, распеваете песни с конюхами. Празднуете, одним словом.
— Праздную? — переспросил генерал, растерянно оглядываясь по сторонам. Игор скулил, лежа на траве и не поднимая головы. Ганс закрутил вентиль, потом чеканным шагом подошел к господину и встряхнул его за ворот халата.
— Ваше Сиятельство! — твердо сказал он. — Поднимайтесь, пожалуйста. Покутили — пора и честь знать, надо на боковую, а там…
— Не верю, — прохрипел генерал. — Ничему не верю. Подойдите!
Он протянул руку, подержал ее на весу. Я видела, как дрожат его пальцы. Страх снова кольнул в сердце, но я вспомнила, как впервые увидела василиска, как рухнула в подставленные руки Жюли, вспомнила, с каким подобострастием смотрела на герцога моя мачеха, как бледнел Якоб. Все, что видел вокруг себя генерал — это страх, страх и ненависть. Сначала от своего отца, потом от брата, потом от всех других людей. Я глубоко вздохнула, тряхнула головой и шагнула вперед.
— Вот, потрогайте! — наши пальцы коснулись. Генерал медленно сжал мою руку, погладил ладонь, будто лаская.
— Уди… вительно! — выдохнул он. — Вы удивительная!
Он замер, и я пожалела, что в этот момент не вижу выражение его глаз, но очень хорошо чувствовала эмоциональную бурю: неверие, смятение, восторг. Мне вдруг самой захотелось, чтобы проклятие пало, захотелось увидеть его глаза… не золотую дьявольскую бурю, не сияние смерти, нет. Человеческий взгляд, теплый и настоящий.
— Неужели свободен? — прошептал Дитер и принялся подниматься, опираясь на плечо Ганса. — Свободен! Свободен!
Я впервые увидела, как генерал улыбается, немного растерянно, словно боясь спугнуть свалившееся на него счастье.
— Осторожно, Ваше Сиятельство! — предупреждающе шепнул Ганс. — Это нужно проверить.
— Да-да! — Дитер продолжил улыбаться во весь рот. — Да-да, надо проверить. Но я чувствую, как проясняется голова, как уходит боль… Мэрион! Вы моя спасительница! Вы… — тут он посерьезнел, сморщился и, приложив пальцы ко лбу, к налитой шишке, с ребяческим удивлением и обидой проговорил: — Вы ударили меня по голове.
— Простите, Ваше Сиятельство, — слегка улыбнулась я, — но вы наорали на меня и едва не превратили в камень. Надеюсь, теперь квиты?
— Ничего не случилось бы, не войди вы в комнату! — ворчливо заметил генерал и ладонями пригладил мокрые волосы. Он трезвел на глазах и постепенно превращался в того заносчивого индюка, каким я его увидела впервые.
— Осмелюсь доложить, Ваше Сиятельство, — перебил адъютант, продолжая поддерживать господина под локоть. — Но в запретную комнату фрау Мэрион попала не по своей воле. Ее втолкнул туда Игор.
Теперь все мы смотрели на конюха. Захныкав, тот пополз по земле, обтирая пузо о траву.
— Это клевета! — закряхтел он, пуская слюну и злобно косясь на меня маленькими глазками. — Добрый господин, эта женщина клевещет на меня!
— То есть как? — возмутилась я, едва не подпрыгнув на месте, в горле заклокотала обида. — Игор, как ты можешь? Я ведь ни словом не обмолвилась…
— Обмолвились, когда приходили в себя, — заметил адъютант Ганс, брезгливо глядя на конюха сверху вниз. Тот заверещал, захрипел, как рвущийся с цепи пес, и принялся визгливо кричать:
— Ложь, ложь! Эта женщина безумна! О, мой господин! Я всегда был верен вам! Накажите ее! Накажите! Убейте! Обратите в камень! Лживая дрянь! Она…
— Заткнись! — сказал генерал, так холодно и властно, что горбун сразу же умолк, и только трясся всем телом да пускал слюну. Я глубоко дышала, усмиряя рвущееся из груди негодование. На лице Ганса отражалось крайнее презрение.
— Мэрион, это действительно так? — спросил генерал, не глядя на меня. — Вас втолкнул в запретную комнату Игор?
Я облизала губы, вздернула подбородок и ответила негромко:
— Да, Ваше Сиятельство.
— Хорошо, — сказал генерал, и снова улыбнулся, на этот раз жутко, как хищник. — Я должен проверить, действительно ли проклятие снято. Прошу вас, дорогая жена, отвернитесь. И ты, Ганс.
— Нет, нет, не-ет! — завизжал горбун. Я прижала ладони к груди, чувствуя, как едва не выпрыгивает сердце, но не могла сдвинуться с места. Тогда адъютант шагнул ко мне и положил ладонь на мое лицо.
— Не смотрите, — шепнул он. Я послушно зажмурилась, холодея от страха.
— Нет, господин, нет! — кричал горбун. — Она лжет! Все они лгут! Она такая же, как Тереза! Как Катерина! Как Гретхен! Все они, все, все! Недостойные лживые твари! Я защищал вашу тайну, хозяин! Хранил ее и вас! Я…
— Игор, — проскрежетал василиск. — Посмотри на меня.
Горбун завыл. Мне снова захотелось зажать уши, но я лишь уткнулась носом в грудь адъютанта и всхлипнула. К горлу подкатила тошнота, голова загудела, будто рядом со мной из всей силы ударили в гонг. Я покачнулась, но Ганс не дал мне упасть. Сквозь обложивший уши звон я слышала сухой шорох и скрежет, с каким, должно быть, осыпаются камни. Ганс тяжело дышал, его куртка медленно пропитывалась потом. Наверное, взмокла и я сама, но не ощущала этого. Потом услышала голос:
— Все.
И долгий свистящий выдох, закончившийся странным всхлипом.
Я отняла лицо от груди адъютанта и прижала ладони к губам. В траве, там, где недавно лежал Игор, валялся булыжник, отдаленно напоминающий человека: колени подтянуты к подбородку, голова запрокинута, рот широко распахнут и из него на траву сыплется каменная пыль. Над камнем стоял генерал и поправлял очки.
— Проклятие не исчезло, — тихо проговорил генерал. — Не исчезло… Идите домой, Мэрион. Куда хотите.
Его плечи опустились, он весь сгорбился и постарел. Я сглотнула вставший в горл комок и прошептала еле слышно:
— Дитер, но…
— Уходите! — повторил он, отшатываясь. — Если желаете, я верну вас в поместье Адлер-Кёне завтра же! Вы ведь этого хотите, да? Ступайте! И не смотрите на меня! Никогда, слышите? Никогда больше! — он закрыл лицо руками, пошатнулся и повторил на выдохе: — Все пропало, Августин… Все прошло, все…
