15

Баринов одного его не отпустил, и на следующий день поехал вместе с Самохиным, известив лжепророка, что требуются дополнительные консультации в совбезе. Тот что-то заподозрил, однако с готовностью предоставил свой автомобиль с водителем и даже вышел проводить. Ехали на сей раз в джипе, без мешков на голове, и разве что стекла в машине были затонированы. Всю дорогу, естественно, помалкивали, глядя на большие уши водителя, и это как-то притушило сердитость режимника. Частная дорога из Тартара до районного центра была узкой, словно ездить по ней полагалось лишь в одну сторону, и недостроенной: трясло ничуть не хуже, чем на старой бетонке. И через каждые десять километров стояла охрана — парни в черной форме, которые при виде машины самозванца заранее открывали шлагбаум и мгновенно прятались.

В аэропорту, когда остались одни, Баринов заметно подобрел, по крайней мере, пригласил в кафе пообедать — до рейса оставалась четыре часа.

— Меня от их детского питания мутит, — признался он и тут же поправил себя. — Но я готов и кашу есть. Ради будущего…

— Я тоже, — примирительно согласился Самохин.

В кафе режимник заказал обед по полной программе и даже с десертом, однако без спиртного, хотя у себя в кабинете «Бурводстроя» всегда потягивал коньячок.

— А я бы выпил, — сказал Самохин. — За счастливый путь. Чтоб террористы бомбу не подложили.

— Типун вам на язык!.. С язвой вообще запрещено, — уже по-отечески заворчал он. — Кстати, кочевники-то сегодня не снились?

— Я не спал всю ночь…

— Думали, что станете говорить Липовому?

— И об этом тоже…

— Замолвлю за вас слово, — вдруг пообещал Баринов. — Я тоже не спал, все наш разговор в уме вертел… Что если у Ящера и впрямь нет прогноза?

— Вдвоем с вами мы убедим адмирала. — Самохин намеревался подвигнуть его к союзничеству, однако режимник перестраховался.

— Не спешите!.. А вдруг он своим поведением цену себе набивает?

— Тогда мы будем набивать себе…

— Себе мы только морду набьем… Переиграет! У него очень серьезный аппарат в пирамидах сидит. Зубры… Когда профессуру увольняли — он собирал. И служба безопасности толковая, в основном бывшие сотрудники ГРУ.

— А вы времени зря не теряли. — Отвесил комплимент Самохин.

— Я его никогда не теряю, потому и живу настоящим, — серьезно сказал Баринов.

— Не надо его бояться, не переиграет.

— Откуда в вас этот снобизм, Сергей Николаевич?

— Все его зубры и службы — люди бывшие уже кем-то. Они из прошлого, там они и живут. Им хоть закапывай глаза, хоть нет, все равно не увидят будущего.

После обеда они вышли на улицу и сели в сквере на скамеечку. Режимник уже в который раз взялся за трубку, намереваясь позвонить адмиралу, однако прямой секретный телефон не отвечал, а секретарша сообщала, что Липовой занят и велел не беспокоить — должно быть, принимал и разговаривал с министрами.

Из сквера хорошо просматривалась точка, где в первый приезд сюда стояли нищие, и Самохин машинально и изредка бросал туда взгляд — ни на том месте, ни на прилегающей территории их не было. Мирская пища, кажется, не понравилась желудку, начало подташнивать, чего до лечения птицами не наблюдалось, и с нарастающей, обжигающей стремительностью наваливалась жажда. Он высмотрел палатку, где продавали воду, и встал.

— Вы куда это, Сергей Николаевич? — что-то заподозрил режимник.

— Пить хочу, — уже на ходу обронил он. — Приступ жажды…

Самохин не успел дойти до палатки, поскольку вдруг отчетливо увидел знакомое сиротливо-покорное изваяние — на том месте, где видел прежде. Только одиночное: женщина стояла, низко опустив голову, так что лицо едва просматривалось, и протягивала руку.

Он огляделся и даже приподнялся на цыпочки, но нищего нигде поблизости не было, и это внезапно встревожило, всколыхнуло его так, что во рту почувствовался солоноватый вкус. Слезы у Самохина никогда не текли из глаз; должно быть из-за специфического устройства слезных желез, они сразу же попадали внутрь, и он просто сглатывал их, поэтому никто и никогда не видел, когда он плачет…

После минутного замешательства, он резко изменил направление, побежал к ней напрямую, перескакивая через ограждения газонов. И так же резко остановился в трех шагах, а его взгляд непроизвольно потянулся к ее груди, и ему показалось, в горло насыпали сухой соли. Но в следующий миг его охватил ребячий стыд, как это было в раннем детстве, когда у матери уже пропало молоко, однако он все время испытывал жажду и так тянулся, просил, что иногда тайно она давала ему пустую грудь. И если их заставал отец, то качал головой и говорил:

— Ну как тебе не ай-яй-яй? Ты такой большой, ходить научился!

Просящая рука неожиданно приподнялась и сделала призывный знак, а сама нищенка подняла голову и взглянула прямо.

Самохин вздрогнул, а она развернулась и пошла от него в сторону аэродромного бетонного забора.

И там, оглянувшись, еще раз поманила рукой.

При этом не было прежнего оцепенения чувств, и реальность не исчезла: в динамиках звучал голос радиообъявлений, урчали на стоянке самолетные моторы и наоборот, выли со звоном на старте, где-то по сторонам маячили фигуры людей — все было, как обычно. Помедлив, Самохин пошел за нищенкой, а она долго брела вдоль забора, пока здание аэропорта не скрылось за редким березовым лесом. Однако аэродромный шум не пропадал ни на минуту, разве что отдалился, стал глухим и послышался стрекот кузнечиков.

Они прошли еще минут десять — время тоже ощущалось совершенно реально, и вдруг ветер принес отвратительный, удушливый запах, хотя вокруг казалось чисто, а в ярко-зеленой траве россыпью светились пестрые полевые цветы. Пригасшая было, а скорее, забытая тошнота вновь подкатилась к горлу, и Самохин шел, стараясь дышать ртом. Однако в какой-то момент хватил носом воздух и тут же загнулся пополам от рвотной судороги. Пока его выворачивало, нищенка ушла так далеко, что в высокой траве мелькал лишь ее черный платок.

Когда Самохин догнал ее, то уже принюхался к зловонию и не испытывал ничего, кроме жажды. Сразу же за березняком оказался старый песчаный карьер, наполовину заваленный мусором, и судя по колесам шасси, ребрам фюзеляжей, здесь была свалка аэропорта. В небе кружили птицы — воронье и чайки, какие-то люди, тоже похожие на птиц, рубили остатки самолетов и расковыривали мусорные кучи. Прежде чем скрыться в этой яме, нищенка еще раз махнула рукой, и Самохин стал спускаться по пологому песчаному откосу.

Она привела его к штабелю изношенной резины, в тени от которого друг против друга сидели два человека: нищий с распущенной косичкой и старик. Его сухое лицо, длинные седые волосы, пышные усы и даже глаза — все было охвачено желтизной, но не болезненной, а пегментной, песочной. Нищий при появлении Самохина даже не пошевелился, глядя в одну точку себе под ноги, а старик обернулся, поднял желтые брови и, пожалуй, минуту смотрел неожиданно живыми, с искрой, глазами.

Женщина села рядом со своим спутником и замерла.

— Садись, отдохни. — Старик кивнул на свободный резиновый баллон.

— Здравствуйте, — чуть заторможено произнес Самохин и сел, оказавшись напротив потупленного нищего.

И впервые, близко, крадучись, рассмотрел его. Маленькая голова была не покрыта, реденькие, то ли пушистые от детскости, то ли уже выпавшие от возраста, волосы слиплись в сосульки и раскинулись по плечам, а одна длинная прядь свесилась на лицо, словно перечеркнув его надвое. Он не имел возраста, точнее, время никак не отразилось ни на телосложении, ни на лице. Ему можно было дать и двадцать лет, и семьдесят; в нем, словно сквозь призму, молодость просвечивалась сквозь старость, и наоборот. Он будто бы существовал в неком ином восприятии времени, и это отмечалось во всем — в белой и тонкой кисти еще ребячьей руки, торчащей из длинного рукава, в еще не окрепшей, но уже седой бороде, и особенно в больших, желтоватых глазах: юноша смотрел печальным взором старца…

— Видишь, свалка у нас кругом, — сказал старик. — Раньше только воронье здесь летало, а теперь и чайки. Красивые птицы морские… Все вместе кормятся.

— Это здесь, — отозвался Самохин, чтобы поддержать разговор. — А там еще лес растет, зелень…

— Лес растет, — задумчиво повторил он, ощупывая свои руки. — Так по привычке еще. Люди-то не растут. Ребятишек вон совсем не слыхать…

— Отчего же так? — Самохин охрип от напряжения.

— Детский мор случился. Вымерли все… Фельдшер сказал — скарлатина. А это не скарлатина… Сатана младенцев побил. Всех до единого извел… Да ведь не знал промыслов божьих…

Нищий вдруг медленно поднял голову и веки, обнажив только белки его глаз — зеницы и зрачки выцвели и стерлись напрочь. Он был слепым, однако точно нашел руку Самохина, лежащую на коленях, и чуть сжал неожиданно горячими пальцами.

— Это он благодарит тебя, — словно переводчик, сказал старик.

— За что?..

— За милостыню.

Самохин растерянно замолчал, а нищий убрал с лица прядь волос и, сняв с себя суму, положил ему на колени.

— Возьми суму, тебе отдает, — перевел старик.

— Мне?..

— Там то, что ты ищешь…

Не прикасаясь, Самохин ощущал твердую тяжесть сумы, скрипучую, как битое стекло под сапогом, жажду в горле и некоторое оцепенение мыслей.

— Спасибо, — просипел он.

— Погоди благодарить-то. — Старик распрямился. — Может еще проклинать станешь… Пусть Зоб храм отворит.

— Какой… храм? — не сразу спросил Самохин, поскольку смысл слов его доходил трудно.

— Который запер и сторожит…

— А что с сумой?.. — Самохин посмотрел на нищего.

— Как сам пожелаешь. — за него ответил старик. — Хочешь, отдай Зобу, нет, так оставь себе. Хозяин — барин… Но храм должен быть открытым.

Нищие разом встали, и Самохин непроизвольно вскочил, чуть не уронив суму на землю.

— Ты останься еще, — предупредил старик. — Они пускай идут. Им долго на одном месте не посидеть.

Нищий протянул руку и точно нашел его плечо Он не похлопал, как обычно делают, благословляя в дорогу, а только прикоснулся.

— Это он проводить просит, — пояснил старик.

— Сейчас?..

— Сейчас рано. Сначала надо храм отворить…

Пока они поднимались по склону карьера, Самохину показалось, что наступила полная тишина и оцепенение. Всего — чувств, мыслей, тела, и лишь когда нищие пропали из виду, мир снова обрушился на голову пронзительным криком птиц, стуком топоров и запахом гниения.

— А ты говоришь, еще лес растет. — Вплелся близкий голос старика. — Да вырасти-то успеет ли?.. Он, сатана, всегда в жертву малых ребят берет. Чистые ему нужны, безгрешные, да ведь опять зря младенцев погубил, не угадал… В двадцать шестом году я на заработки в зиму ходил, а возвращаюсь по весне, никого из малых ребят не осталось… У меня их трое было: два парня да девка… Будто ветром унесло. Василиса-то брюхатая была, четвертым. Да ведь кто знал, кого она родить должна…

У Самохина зазвенело в ушах…

Когда он вернулся в аэропорт, этот звон все еще слышался, будто музыкальное сопровождение к неторопливому и глуховатому голосу старика, повествующего о рождении и смерти пророка. Баринова нигде не нашел, и выяснилось, самолет улетел еще три часа назад точно по расписанию, хотя Самохину показалось, что он отсутствовал всего может быть час — полтора.

В первую минуту им овладел комплекс опоздавшего пассажира, мысль засуетилась, как теперь добираться и на чем. Можно было снова пойти к начальнику аэропорта, тем более, теперь знакомому, попроситься на любой транзитный попутный рейс, как в прошлый раз, и он уже было дернулся к служебному входу, но в этот момент ощутил тяжесть сумы у себя на боку и вдруг с каким-то омывающим, освежающим облегчением понял, что сейчас ничего этого не нужно.

С этой ношей вообще можно было никуда не спешить…

Он посидел в сквере, словно насыщаясь этим чувством, с оглядкой засунул руку в суму нищего и только ощупал корешки трех толстых амбарных книг. Было желание достать и хотя бы раскрыть одну, но мимо, в обе стороны, шли откуда-то прилетевшие и куда-то улетающие пассажиры, над головой бесконечно кувыркался эхом самолетный гул, а для того, чтобы прочитать хотя бы одно слово из этих книг, требовался полный покой. Такой, например, как в зарастающей лесом мшистой пустыне или хотя бы в тундре, на краю земли.

Не зря самозванец строил пирамиды в уединенном месте…

Воспоминание о Тартаре подбросило его, как кресло катапульты. Самохин побежал на стоянку такси, но водители, как и в прошлый раз, шарахались от него при одном упоминании о Стеклозаводе. Он не стал во второй раз испытывать судьбу, на первой попавшей машине уехал на городской автовокзал, а там взял такси до райцентра. И только уже по дороге, когда он стал мысленно выстраивать все свои действия и предстоящий разговор с самозванцем, как-то незаметно исчез звон в ушах и стих голос Артемия Сокольникова. Пожалуй, лишь после того окончательно вернулась реальность и Самохин осознал, насколько тяжела сума нищего пророка.

На свалке, да и потом, в аэропорту, он чувствовал себя в безопасности, а вернее, не задумывался над этим и не заботился, попал ли он на глаза всевидящей службе охраны Ордена, и знает ли она, в чьих руках сейчас находится двенадцатилетний прогноз будущего всего мира. Было ощущение, что с того момента, как он вошел в тень от штабеля изношенной самолетной резины, так сразу же пропал из настоящего, и эта тень прикрывала его потом еще какое-то время, пока он не вспомнил о закрытой и охраняемой пирамиде из таганаита.

На подъезде к райцентру он казался сам себе голым, отовсюду видимым и легко уязвимым, поэтому расплатился с водителем у окраины и пошел пешком, благо, что был поздний вечер и фонари не горели. Прежде всего надо было убедиться, что за ним не следят, после чего найти место и надежно спрятать суму нищего. Если его заметили и теперь ведут, то дорога на стеклозавод уже перекрыта, не говоря уже о частной, ведущей непосредственно в Тартар.

Огибая переулками главные улицы, Самохин вышел на противоположную окраину: в селе еще светили фарами машины, трещали мотоциклы, но на дороге стояла темень. Никакой слежки он не заметил, да и вряд ли станут вытаптывать каждый его шаг; скорее всего устроят засаду где-нибудь на выезде из села или возле первых логов, где начинается лес. Но кто их знает, что на уме у бывших грушников? Хотя в любом случае открытую и плоскую равнину они не перекроют, поэтому Самохин перестраховался и пошел степью вдоль дороги. Важно было за ночь добраться до леса, когда рассветет, доверить будущее какому-нибудь дуплу или иному сухому месту, а потом можно преспокойно идти хоть по частной дороге — пусть ловят и везут к самозванцу…

Трава в степи выгорела, пожухла и идти было легко. Горизонт не просматривался, он ориентировался лишь по складкам местности, и все равно была опасность сбиться с выбранного, параллельного дороге направления, закружиться по степи — в памяти еще ярко стояло его колоброжение по пустыне, и не поспеть к утру. Когда начался крутой спуск в первый лог, за которым уже и в темноте виделась стена черного пихтача, Самохин облегченно вздохнул и расслабился. За логом он углубился в лес примерно на километр и встал, чтоб дождаться рассвета: а то спрячешь, потом сам не найдешь…

И неожиданно откуда-то нанесло дымом костра. Несколько минут он вглядывался сквозь частокол деревьев, затем осторожно прошел вперед и оказался на берегу второго, глубокого и заболоченного лога, в котором когда-то чуть не застряла «Нива». На другой, открытой, стороне тлел огонек и смутно белели палатки — ничего себе, нашел подходящее безлюдное место! Поскольку где-то справа была дорога, Самохин пошел в обход слева, и пока перебирался через лог, начало светать. Он даже не задумывался, кто мог встать тут лагерем; в любом случае, прятать здесь суму было нельзя, и следовало уйти дальше еще километров на пять.

По мере того, как светало, он шел быстрее, к тому же чащобное чернолесье сменилось старыми вырубками с молодым смешанным лесом. Он уже высматривал место для тайника, но потянулись чахлые сосняки, и это означало, что где-то впереди то самое огромное болото, обойти которое или перейти нигде, как по дороге, невозможно. Самохин немного отошел назад, поближе к пихтачам и двинулся в сторону дороги. Дуплистых и еще стоящих на корню деревьев не попадалось, зато было много толстого ветровала, вывороченного с корнем, встречались даже завалы старого колодника, где можно было спрятать суму, будь у него хотя бы кусок пленки: куда он не совал руку, везде было сыро. Наконец, он нашел сухую и укромную нишу под двумя перекрещенными выворотнями, и прежде чем прятать, пошел к дороге, чтобы точно отбить место. Бетонка оказалась километрах в двух, и все бы ничего, но вернувшись назад, Самохин битый час рыскал по краю старой вырубки и не нашел больше этих выворотней.

Спрячь вот так, и потом сам не отыщешь…

Он ушел поближе к дороге и прочесал все пространство километра на два вперед и назад и обнаружил еще одну, неприметную с виду, сухую и надежную щель в наклоненной толстой осине, лопнувшую у корня. Месторасположение ее относительно дороги он примерно знал, поэтому без разведки наконец-то снял суму, замотал ее лямкой, вложил в тайник, как в сейф. Однако не отошел и полусотни метров, как увидел совсем свежие порубки: степные жители здесь готовили дрова, и насколько хватал глаз, всюду стояли белые поленицы.

Самохин забрал суму и отправился на другую сторону дороги, где казалось, лес гуще и укромнее. Часа через полтора он присмотрел толстую и уже сохнущую сосну, стоявшую особняком среди других: на высоте трех метров от земли зияла дыра от когда-то вывернувшейся большой ветки — первое дупло! Он снял ботинки, залез, цепляясь за короткие, как гвозди, остатки сучков и пошарил рукой внутри: места было достаточно, чтобы спрятать не только будущее, но и прошлое с настоящим. Самохин проверил и разровнял дно дупла и уже хотел поочередно всунуть книги, скручивая их в рулон, однако обнаружил у себя на руке свежий мышиный помет.

Залез еще раз и достал целую горсть…

Возмущенный, он спрыгнул на землю, обошел дерево вокруг, тщательно осмотрел прикорневую часть и обнаружил ход — выгнившую дыру, величиной с пятак, которую тут же и забил обломком сучка. Затем поглядел на зияющий черный глаз дупла и вдруг понял, отчего нищий пророк носил суму с собой: будущее, в каком бы оно виде не было, нельзя просто засунуть куда-нибудь даже на время, и нет такого места, где его можно надежно спрятать и потом ходить, будто ничего не случилось. Даже если замуровать в пирамиде и выставить охрану, покоя не будет. Записанное на бумаге или отображенное любым другим способом, оно становилось веригами, тяжелым камнем, и владеющий им вынужден повсюду таскать его с собой, как горбатый таскает свой горб.

Самохин разделся до пояса, укоротил лямку и надел ее на шею — сума оказалась на животе. Нижнюю часть ее он спрятал в брюки, до отказа затянулся ремнем, после чего надел рубашку, пиджак и превратился в слегка пополневшего мужчину с небольшим брюшком. Если все время поджимать живот и чуть клониться вперед, то почти незаметно. Правда, и дышать трудно…

Все равно идти по дороге он не отважился, и шел лесом вдоль нее, пока под ногами не захлюпало болото, поросшее угнетенным сосняком. Больше всего он опасался угодить в «окно» и намочить книги, так что скоро пришлось выбираться на кромку, откуда просматривался слоеный пирог насыпи. Выбрав сухое место на вспученном, мягком торфянике, Самохин залег в багульник и распустив ремень, достал первый том: наконец-то можно было погрузиться в будущее, пока в настоящем не наступит ночь.

Только бы их не перепутать…

Он успел лишь пролистать одну амбарную книгу, примерно со скоростью, как листал бы ее ветер; успел отметить лишь старательный и еще школьный почерк пророка да выхватить несколько отдельных, несвязанных фраз, как настоящее ворвалось надсадным гулом автомобильного мотора. Самохин захлопнул книгу и приподнялся…

Зеленый УАЗ с кузовом «буханка» выкарабкался из грязи и остановился на дороге — почти напротив, и всего в сотне метров. Из машины никто не выходил, но двигатель заглушили. Несколько минут было тихо и вдруг в собственном кармане пиликнул телефон, отмечая сигналом принятое сообщение. Не отрывая взгляда от дороги, Самохин вынул трубку — связи не было, и, естественно, никакого сообщения! Но в это время из УАЗа выскочили сразу три человека. Двое побежали по дороге в разные стороны, а третий пошел точно к кочке, на которой лежал Самохин.

Вычислили, пробили, засекли хитрый аппарат адмирала! Который надо было выбросить еще где-нибудь в аэропорту!..

Под прикрытием кочки можно было отползти в кривой и приземистый сосняк, а там встать на ноги и бежать, однако неторопливая, энергичная походка идущего к нему человека и его фигура показались знакомыми. Ни трико, не черного костюма дорожной стражи, ни маски — брезентовая куртка, резиновые сапоги, идет не агрессивно, отмахиваясь от комаров…

Самохин спрятал книгу в суму, затянул ремень, застегнул рубашку и встал, будто на низком старте.

И вдруг узнал — Плюхач!

Когда расстояние сократилось до двадцати шагов, Самохин встал и отдышался. Будущее не позволяло пресмыкаться и гнуть спину, сдавливая живот и диафрагму…

Помощник раскинул руки.

— Ну, наконец-то!.. С раннего утра засекли, гоняемся, а ты как заяц!

— Ты откуда? — спросил Самохин, поджимая живот.

— Я же сказал, вернусь! И вот вернулся с целой бригадой.

— Меня по телефону вычислил?

— Представь себе!.. Трубка у тебя в кармане продажная, сдала…

— Кто дал код? Или что там?.. Шифр?

— Что-то ты подозрительный стал! — Плюхач радовался искренне. — Кто дал… Шеф твой и дал! У них же там переполох. Ты вчера пропал в аэропорту. А меня сегодня ночью бросили на поиски!

После внезапного явления перевоплощенного Баринова Самохин готов был подозревать всех.

— Странно все… Очень уж быстро забегали.

— Забегаешь, если подключены первые лица, — помощник приобнял Самохина. — Ну что, идем в машину? Надо бы доложится руководству, обрадовать.

— Погоди, не докладывай, — он вывернулся из-под руки. — Ты вообще-то как здесь очутился? Сбежал?

Плюхач сразу стал задумчивым.

— Бегать как-то не солидно, да и где их потом искать?.. Сутки опять в кандалах везли. До Забавинска так и не довезли, команду получили. Остальное все как было обещано. Оружие вернули, документы, деньги и отпустили. Даже извинились за неудобство. Вежливые такие сделались… А пока они в придорожной харчевние обедали, я сам в их железную коробку залез. Она мне уж как дом родной, стала…

— И что, ты успел в Москву и назад, с бригадой?

— Где бы я успел?.. Бригада уже тут была. Наши отследили, когда нас с тобой еще в коробочке сюда везли. Сразу оперов закинули, группу обеспечения, аппаратуру… Все серьезно.

— Тебе дали добро вернуться сюда?

— Еще какое добро! Жемчуг-то здесь пилят, в одной из пирамид станки стоят, Власов работает днем и ночью…

— Что ты собираешься делать?

— Выполнять приказ. Пока что изучаю обстановку.

— А задача какая?

— Прежняя. Надо выяснить источники поступления жемчуга…

— Ты же знаешь, откуда…

— Это пока что мои фантазии, плоды шального воображения. Ты сам-то веришь, что под песком есть город пирамид?

— Есть… Потом я тебе все расскажу.

— Конечно, если честно признаться, я больше из-за этих пирамид и вернулся. Но нужны прямые доказательства.

— Предоставлю, попозже.

— Если ты серьезно, то согласен. Тогда не зря бегал за тобой. Ты-то почему сбежал от своего шефа?

— Обстоятельства резко изменились…

— У тебя изменились, а меня дергают, работать не дают.

— Не ворчи. Где сейчас Баринов?

— Наверное, в Москве… А почему все утро скакал по лесу, как заяц? Только засеку, пойду — ты уже в противоположной стороне! Здорово у тебя получалось, какое-то турбулентное движение. Откуда такая выучка?

— Из будущего… Дорога на стеклозавод перекрыта?

— Вроде, нет, мы проехали — не видать… Думаю, уж, наверное, гонится за тобой кто-то, что ли. Но нет никого!

— У вас что за прикрытие? Разъезжаете, как у себя дома… Опять сбор дикорастущих?

Помощник улыбнулся с чувством ностальгии.

— Теперь лесоустроительная экспедиция, просеки чистим, репера обновляем… Но с местным лесхозом согласовано. В райцентре два полковника сидят на обеспечении легенды.

— Опять липа, не поверит самозванец… Палатки ваши у лога?

— Наши. Там целая группа обеспечения. Спецназ…

— Сколько у тебя людей?

— Как говорят, количество, достаточное для выполнения задачи, — ухмыльнулся Плюхач.

— Ладно, кончай прикидываться. Сколько?

— Ну, два человека со мной, два на маршруте и еще два на объекте.

— На каком объекте?

— Там, где пилят жемчуг…

— Это хорошо. Что вы там делаете?

— Сергей Николаевич… Я, конечно, понимаю, но есть такое выражение — служебная тайна…

— Ты иди и скажи это Хлопцу. Майор что-то вспомнил, затосковал.

— В общем-то, ничего особенного… Пирамиды прослушиваем пока, собираем первичную информацию…

— И что же пирамиды?

— Молчат, — вздохнул он. — Круглыми сутками. Будто там не люди — мумии. Это же надо… Один Власов стоит за станком и плачет.

— Кто это?

— Да камнерез, помнишь? Пилит и плачет…

— А что он плачет?

— Жемчуг жалко… И еще в одной пирамиде иногда слышится какой-то неясный звук.

— В какой?

— Есть там одна, немного в стороне стоит. Искристая такая…

Самохин остановился.

— И что за звук?

— Я только в записи слышал… То ли женский смех, то ли слезы, не разобрать. Спецы по акустике говорят, такой звук может издавать камень, которым она облицована.

— Таганаит?

— Ну да… Будто в нем особая кристаллическая структура, реагирующая на тепловые или магнитные изменения. Днем, например, кажется плач, а ночью смех. Или наоборот…

— Ладно, посмотрим. — Самохин вырвал клок мха и выдавил воду в рот. — Мне нужны все, и группа обеспечения тоже. Отсюда есть прямая дорога к пирамидам?

— Кривая, от стеклозавода, через пять пустых деревень…

— Вокруг Тартара много охраны?

— Да ползают там эти ребятишки в трико. Позавчера был один, вчера уже двое…

— Усилили? А внутренняя?

— Один постоянно торчит возле этой искристой пирамиды и еще телохранитель при хозяине.

— Где отдыхающая смена?

— В бункере под землей… Ты что, Тартар воевать собрался?

— Подъехать и встать где-нибудь поблизости можно? И так, чтоб не засекли?

— Можно, конечно, но… Самохин пошел к машине.

— Собирай всех своих и поехали. Плюхач догнал и виновато подтянул плечи.

— Сергей Николаевич… Но мне поручено заниматься исключительно жемчугом. Приказ о прикомандировке к «Бурводстрою» отменили почему-то…

— Ничего не знаю, собирай…

— Я нашел тебя, задачу выполнил, — забормотал тот. — Дальше, извини, буду заниматься своей работой. Ну, еще доложу…

— У тебя какая связь?

— Космический телефон…

— Богато…

Самохин остановился, шлепнул ладонью напившегося комара на щеке Плюхача.

— Передай своему руководству, до особого распоряжения я запретил даже приближаться к пирамидам, молчунам и жемчугу. Тебя вместе с группой оставляю под своим началом для оказания оперативной помощи.

— Сергей Николаевич, ты ничего не перепутал?

— Вроде бы ничего…

— Не хотел сразу говорить… Дело в том, что «Бурводстрой» ликвидировали, а его функции передали в нашу контору.

— Я слышал. — Самохин достал из кармашка удостоверение. — Но пока люди будут испытывать жажду, будет существовать и «Бурводстрой». Поэтому он вечен. Разве что вывеску меняют…

Помощник глянул в удостоверение, помотал головой.

— Вот это расклад…

Как хороший боец, он быстро восстанавливался и через несколько секунд, попыхтев за спиной, пошел рядом.

— А я думаю, что ты такой важный стал?.. Вон даже брюшко появилось.

— Начальству положено. — Самохин подтянул живот.

— Все равно я сначала доложу руководству. Уже возле машины, разворачивая космический телефон, он вдруг спохватился и на лице его возникла ухмылка, которую Самохин еще в Забавинске терпеть не мог.

— Товарищ полковник… Вы меня шокировали, забыл и сказать…

— А что ты сразу на «вы»?

— Вчера целый день мои ребята наблюдали за пирамидами… И одно лицо промелькнуло, до боли знакомое… В общем, хотел сюрприз сделать. Ваша барышня уже там, у них.

Самохин промолчал, стиснув зубы.

— Правда, еще не в ихней форме, но ходит, как своя.

— Ты не ошибся?

— Могу ее карточку подарить. Портрет! Снимали с расстояния в километр, но какая сейчас оптика!.. Может, это любовь, товарищ полковник?