14

Выйдя из мрачной хозяйской пирамиды на свет божий, Самохин будто заново увидел пустынный ландшафт среди буйной зелени и ряды строений, которые сейчас вдруг напомнили ему не дома, не оригинальное жилье каких-то полубезумных людей, а усыпальницы. Причем богатые, из дорогих материалов, облицованные в основном черным шлифованным гранитом, розовым мрамором и еще чем-то, похожим на искристое цветное стекло. Не хотелось верить, что в каждом этом склепе живут или, по крайней мере, длительное время находятся живые люди. И на самом деле, в странном поселке гробниц было пусто, тихо, и если бы не две стройплощадки на краю, все это походило бы на диковинное кладбище в обыденный день.

И здесь пирамиды строили рабы: на деревянных лесах и стенах виднелись азиатски раскосые, черноголовые люди — узбеки или таджики…

Но если пирамиды строили, не важно, кто, и независимо, для живых или мертвых, если лжепророк или кто-то другой вколачивал в них огромные деньги, значит, они были для чего-то нужны.

Явно безумные идеи, казалось, так же несовместимы с вложением капиталов, как добыча песка из драгоценного жемчуга.

Но так ли все это безумно? Не воссозданный ли это заново, уже на поверхности земли, город Тартарары, в котором целый год бродил несчастный смершевский сексот? Не для туристов и развлечений, а дабы утвердить некую новую идеологию Ордена Молчащих, которая здесь проповедуется лжепророком. Весь этот дорогой и оригинальный антураж — своеобразная визитная карточка, символ наследования ценностей древней цивилизации, если, конечно, Допш не придумал, что провалился в Тартарары…

Лечебница оказалась тоже пирамидой, только стеклянной, однако же не просвечивалась насквозь, поскольку была собрана из зачерненного алюминия и толстых, тонированных стеклоблоков. Издали она напоминала закопанный в песок кристалл темного и блестящего минерала, от которого осталась лишь четырехгранная верхушка, или какой-нибудь новомодный ресторан на престижных берегах Москвы-реки, где подобные разноцветные стекляшки росли, как грибы. Только здесь, буквально в пяти метрах, было густо-синее озеро, и огромная песочница вокруг пирамиды вплотную примыкала к воде, образуя зарябленный ветром, не тронутый ничьей ногой, пляж.

Внутри пирамида имела только одно помещение, размером с теннисный корт, замощенный гранитными плитами, на которые была нанесена разметка, напоминающая карту звездного неба. Посередине, на постаменте, стояло нечто, огороженное с трех сторон коваными решетками, как потом выяснилось, — ложе, единственное в лечебнице койко-место: кажется в этой стране пирамид существовал восточный культ возлежания. Ни стульев, ни скамеек, ни столов, будто вся жизнь обитателей проходила на кровати. Правда, с наклонных стен и из центра пирамиды на длинных шнурах свисали разнокалиберные деревянные птицы с распущенными хвостами и крыльями, кажется, хищники — то ли украшение, то ли ритуальные принадлежности.

Монахиня возвела Самохина на постамент, указала на ложе и ушла. Несмотря на диковинную обстановку с птицами, постель была вполне цивильная, с толстой махровой простыней, пуховым одеялом и множеством больших и малых подушек, и от всего этого несло стерильностью. После дороги, пыли, жары и пота сначала бы в баньку сводили, но тут, видно, были иные нравы…

Поболтавшись по пирамиде, Самохин достал телефон — связи не было, вероятно, экранировали стены. Он вышел к озеру и шкала уровня чуть расширилась, однако сигнал не проходил и срывался. Возможно, тут и в самом деле связь была неустойчивой, и следовало найти место, где четко улавливалась волна. Конечно, хорошо было бы забраться на пирамиду!..

Прогулочным шагом туриста он прошел по брусчатке в один конец городка, часто поглядывая на экран телефона, потом в другой: было полное ощущение, что в Тартаре никто не живет — стерильный песок, глухая и пустынная тишина, в том числе и в эфире. Однако возле каждой пирамиды следы присутствия человека все-таки были в виде расплывшихся отпечатков деревянных сандалий, значит, люди когда-то выходили из этих склепов. Во многих был открыт вход и на ступенях белел песок, принесенный на ногах. Сильнее всего было натоптано возле подземного арочного входа в центральную, возвышающуюся над другими, как пирамида Хеопса.

Постояв возле строительных площадок — негромко переговаривающиеся между собой рабы при появлении Самохина тоже замолчали — он направился к пирамиде, что стояла на отшибе, среди невысоких сосен, растущих прямо из песка. С виду она была такая же, как остальные, только облицована не гранитом, как вначале показалось, а искристым, розоватым таганаитом — редким поделочным камнем, основные запасы которого были на Урале в виде целой горы Таганай и еще где-то в Индии. Этот загадочный камень довольно часто использовали целители, связывая его происхождение и свойства с божественной волей.

И еще вокруг пирамиды из таганаита не было ни единого следа, и едва Самохин приблизился к закрытому плитой входу, как будто из-под земли возник человек в трико песочного цвета и такой же маске. По его позе и движению, это был охранник, хотя и безоружный. Он встал на пути, как фашист, расставив ноги и заложив руки назад.

— Что, сюда нельзя? — мирно спросил Самохин. Тот, словно лев, сделал два угрожающих шага навстречу и встал, показывая, что не пропустит.

Только что хвостом по песку не стучал…

— Нельзя, так нельзя… — Самохин обошел пирамиду стороной и оказался в лесу, где вместо песка под ногами зашуршал мох.

Наружной охраны не было даже возле пирамиды самозванца…

Может, настоящий Ящер тут и сидит? Вернее, возлежит?..

Если его при Сталине держали в шарашке, где он писал прогнозы, то почему бы лжепророку не создать свою шарашку в виде Ордена Молчащих, где в пирамидах, уже вроде бы вольные, живут какие-нибудь аналитики, когда-то оказавшиеся невостребованными и выброшенными на улицу, и сочиняют будущее…

С этими мыслями Самохин сделал по лесу большой круг — ни наблюдения, ни охраны, даже боль в желудке вроде бы стихла. Хотел пройти берегом озера и где-нибудь искупаться в укромном месте, но увидел монахиню, бегущую ему наперерез.

Подняли тревогу…

— Я здесь, сестрица! — он помахал рукой. Увидев исчезнувшего пациента, она перешла на шаг, напустила на себя спокойствие и приблизилась уже полная достоинства: оказывается, и непробиваемые, молчащие люди волнуются.

— А у вас имя есть? — спросил Самохин, разглядывая монахиню. — Если не можете сказать — напишите на песке.

Даже не взглянув, она пошла вперед и сделала знак идти за ней.

— Ладно, — сказал он. — Буду звать сестрой. Не обидитесь?

В лечебнице возле ложа, уже стоял железный, кованный стол, на котором было что-то накрыто медицинской клеенкой. Монахиня отвернула ее, тщательно вымыла руки в тазу, после чего, без всякой подготовки и знаков, молча начала стягивать с него пиджак.

— Я сам, — воспротивился он. — Рубашку тоже? Пока раздевался, она сняла с решетки треугольный кусок зеленой ткани, которую Самохин принял за занавеску, и встала с ней напротив, как с пеленкой.

— Что, и брюки снимать? Она кивнула.

— Понимаю, сестрица, — попробовал пошутить. — Но у меня желудок болит…

Невозмутимая, с аскетичным лицом, монахиня ждала, раскинув перед собой ткань.

— Сейчас бы сначала в баньку… Или в озере искупаться, смыть дорожную пыль… Почему вы молчите? Ах, да, правила…

Когда Самохин снял и плавки, она завернула его в шуршащую, водонепроницаемую пеленку и показала знаком на ложе.

— Ладно. — Он лег. — В чужой Орден со своим уставом…

Монахиня скинула клеенку со стола, заставленного всякой керамической посудой, в одну добавила все ту же жидкость со смолистым запахом и стала мыть Самохина водой и травянистой мочалкой, без мыла, открывая участки тела, видимо, по какому-то обряду, начав с ног.

— Что же вы меня, как покойника? — еще раз попытался разговорить ее Самохин. — Никогда в жизни не мыла женщина… Кстати, у вас такое редкое имя — Василиса…

Она будто не слышала, до боли растирая тело едва смоченной мочалкой.

— Вам же сказали, язву полечить! — Уже откровенно схамил Самохин, когда эта скромная и бесчувственная банщица добралась до гениталий. — А она у меня повыше.

Василиса не реагировала ни на что, руки ее оказались еще жестче мочала, особенно когда стала мыть голову и дергать за волосы. В последнюю очередь она достала опасную бритву и, не намыливая, а только смачивая мочалкой, можно сказать, на сухую, обрила четырехдневную щетину, а потом и всю растительность в местах интимных, как перед операцией.

— Вы что собираетесь делать? — спросил он. — Резать, что ли?

На миг показалось, его заблуждение доставляет ей удовольствие.

Вся эта процедура длилась около получаса, наконец, она расстелила на другой половине ложа что-то вроде холстинной мешковины и чуть подтолкнула его руками. Самохин уже начинал понимать, что от него требуется, перекатился на сухое, а монахиня завернула его в эту ткань, скрутила пеленку, на которой мыла, убрала разлитую воду и сняла с решетки его пиджак.

— Это оставьте! — привстал Самохин, вспомнив об удостоверении.

Немая сестра отлично слышала, взяла только брюки, скомканную рубашку, белье и преспокойно удалилась.

Если это омовение и бритье у них считалось лечением, то весьма странным: ничего подобного Самохин еще не встречал и боль не прошла. Разве что тело после мочалки горело огнем и кровь стучала в ушах. Он скинул с себя мешковину, однако в пирамиде не было и малейшего движения воздуха. Свисающая с потолка птица оказалась над лицом всего в метре, и он разглядел ее когтистые лапы, нацеленные на него.

И это стало последним, что отметило сознание.

Вероятно, он проспал весь день, поскольку солнце было где-то за изголовьем и косые, притушенные тонировкой стекла лучи высвечивали красный гранит пола. Язва вроде бы успокоилась, по крайней мере кочевники со своим котлом не снились, и вообще, сон в пирамиде был глубоким, как беспамятство, без грез и сновидений.

Может, и впрямь пирамиды лечат?

Самохин достал из кармана пиджака телефон — связи по-прежнему не было. Скоро четвертые сутки, как адмирал Липовой не получал никаких вестей, а значит, уже начал искать. Неужели его люди не отследили их передвижение?..

Самохин завернулся в мешковину, прошлепал босым по граниту и через подземный ход — дверей как таковых не существовало — выглянул на улицу.

С утра пустынный поселок вечером заметно ожил, на дорожках среди пирамид и берегу озера прогуливались люди, причем каждый сам по себе и в полном безмолвии. На всех были одинаковые тресы, и отличить мужчин от женщин можно было лишь по головным уборам — одни в черных скуфейках, другие в монашески подвязанных черных платах, без явных женских форм.

Только у таганаитовой пирамиды в сосняке по-прежнему никого не было…

Судя по всему, исключительно все обитатели горда Тартар были членами Ордена Молчащих, по крайней мере их затворнический образ жизни, одежда и подчеркнутое безмолвие говорили о принадлежности к религиозной общине со строгими и жесткими правилами. Но почему они до сей поры не попали в поле зрения отдела ФСБ, надзирающего за конфессиональной деятельностью, а значит, и «Бурводстроя», было не понятно.

Неужели это все-таки территория какой-нибудь бывшей республики? Но где может быть такая русская природа? В северном Казахстане?..

Рабы все еще работали, и оттуда доносились негромкие отголоски гортанной, отрывистой речи.

Берег был всего в десятке метров, если напрямую. Самохин огляделся, прошел по искусственному и еще теплому пляжу, скинул покрывало и нырнул в воду. Несмотря на холодную синеву, озеро оказалось теплым и соленым! Он отплыл подальше от берега и попробовал достать дна — воздуха не хватило, глубина больше десятка метров, к тому же ощутил, как начинает разгораться истертое травяной мочалкой тело.

А что если они и вправду выращивают тут жемчуг?

Чтоб потом доставать оттуда песок?..

Едва Самохин вышел из воды, как ощутил сильный озноб, словно от температуры. Замотавшись в мешковину, он побежал по ступеням неосвещенного подземного входа, и с разбега натолкнувшись на чью-то твердую спину, отпрянул.

И только потом разглядел в полумраке Василису. В одной руке она несла высокую глиняную миску, накрытую салфеткой, которая даже не дрогнула от толчка, в другой — его выстиранную и отутюженную рубашку.

— Простите, — обронил он.

Монашествующей служанке извинений не требовалось, она невозмутимо проследовала к ложу и встала в ожидании.

Тут и впрямь вся жизнь проходила на постели.

Самохин сел на край ложа, принял из ее рук миску и снял салфетку — ложки три какой-то зеленоватой кашицы.

— Диета?

Ее лицо выражало абсолютный покой, как у мертвой.

На вкус еда напоминала тертое яблоко с сыром и еще с чем-то крахмальным, возможно, картошкой — в общем, пресное детское пюре, только раззадорившее аппетит.

Сестра взяла пустую посудину и удалилась. Самохин раскинулся на подушках и взглянул на когтистые лапы деревянной птицы. И в тот же час услышал булькающий знакомый бас:

— Ну, и как вам здесь, Сергей Николаевич? — Самозванец вошел неслышно и уже стоял на каменном полу посередине пирамиды.

На его плечах был темно-зеленый плащ без рукавов, под ним просвечивалась белая рубаха без ворота — что-то вроде туники, а на голове черная скуфейка: похоже, это был какой-то ритуальный наряд.

— Все пока замечательно, спасибо, — осторожно проговорил Самохин и встал, сняв брюки с вешалки.

— Ничего, лежите. — Он махнул рукой. — Я зашел на минуту справиться о самочувствии.

— Самочувствие как у космонавта.

— Может, есть какие-то пожелания?

— Есть вопрос.

— Пожалуйста…

— Года два назад в эти края приехал один новосибирский ученый. — Самохин вспомнил предупреждение таксиста. — Профессор, философ… Он случайно, не у вас в Ордене?

— У меня. — Не сразу признался самозванец, что означало его неготовность к подобным вопросам. — А что?

— Родственники беспокоятся…

Его слова прозвучали как судебный вердикт.

— Человек, отыскавший нас за счет своих способностей, имеет право на выбор. Этот профессор не пожелал продолжать отношения с прошлым. Он всецело принадлежит будущему.

— То есть, обитатели пирамид это те, кто сам вас нашел?

— Это прежде всего те люди, чьи устремления в будущее увенчались успехом. Иные Ордену не нужны.

— Значит, эликсир прозрения, приготовленный из родовых зерен жемчуга — для них?

И этот вопрос прозвучал для него неожиданно, поскольку последовала пауза, которую он заполнил короткой прогулкой по пирамиде.

— Да, я в вас не ошибся, — проговорил он. — И это замечательно… Эликсир, как вы его называете, действительно способен просветлить их разум. Но это средство скорее психологическое, ритуальное, нежели… скажем так, терапевтическое. Его не принимают внутрь.

— Значит, закапывают в глаза?

— Да, это очки, линзы, дающие возможность четче видеть предметы будущего. Слепых от рождения ничто уже не спасет. Им уже требуется хирургическая операция. Но это очень больно — вскрывать скальпелем заросший третий глаз. Да и бесполезно. Потому, что он никогда не видел света, не смотрел на мир и, открытый искусственно, все равно дальше своего носа не увидит.

Досылать второй патрон с вопросом Самохин не стал. Задал другой.

— Поскольку жемчуг — это слезы… Выходит, будущее можно увидеть лишь через страдания?

— В природе человеческого разума это единственный барьер, отделяющий его от божественного.

— Поэтому люди так боятся страданий? Лучше не знать будущего, чем всю жизнь смотреть на мир сквозь слезы?

— Это всего лишь естественная самозащита земного разума. — Самозванец чуть оживился и начал расхаживать по плитам, опять превращаясь в преподавателя. — Виденье будущего требует от человека не только телесных и духовных мук, но прежде всего жертвенности. Как это делает, например, красная рыба после того, как вымечет икру. Она погибает, чтобы насытить фосфором воду, необходимую для развития потомства. И таким образом продолжает жить в будущем, но уже в виде вещественной, фосфорной жизни. Но это неприемлемо для богоподобного существа, имеющего твердый мозг. Дабы сохранить определенный вид сознания, который принято называть пророческим, важно не умирать, а все время поддерживать горение жертвенности. То есть, умирать и воскресать, зная, что все опять повториться.

Акустика в пирамиде была такой, что голос сначала поднимался к четырехгранному своду стен и уже оттуда достигал ушей.

— Или закапывать глаза эликсиром? — вставил Самохин.

Самозванец замедлил движение, никак более не выказав своего неудовольствия.

— Да, или закапывать… Но это относится к области… древних знаний. И очень древних способностей человека, когда для ясновидения хватало всего лишь одной слезы. К сожалению, ныне утраченных… Остался лишь атавизм — феномен детских слез. Ребенок плачет чаще всего не от боли и голода — от страха перед будущим, которое отчетливо видит в момент рождения. Но спустя год остаются лишь отрывочные картинки, пугающие кадры. И он вовсе слепнет, когда перестает беспричинно плакать… Всякие знания несут печаль, а знания будущего — практически всегда неминуемую духовную смерть. Разум земного и особенно, современного человека, лишенного какой-либо религиозности, способен воспринимать только прошлое. Люди сейчас живут с чувством постоянной ностальгии и едва справляются с осознанием настоящего. Мы стали печальным человечеством, но не от знаний — потому, что живем и тоскуем по прошлому. В этом и заключен порок существующей цивилизации, которая обречена на гибель. У человечества, живущего прошлым, не может быть настоящего, поэтому оно так уродливо и несправедливо. И уж вовсе не существует будущего. Знание его так же опасно для такого человека, как незримая проникающая радиация. Если хотите, это самое сокрушительное оружие, которое только можно представить. Поэтому члены Ордена носят черные одежды. Они — тени своего физического тела, и они молчат, как мертвые. Это особое состояние духа, позволяющее оперировать с информационным полем будущего без вреда для здоровья. И только пророки защищены от его губительного воздействия.

Самохин вспомнил слова Липового по поводу крепкой головы, необходимой для знания будущего.

— Поэтому адмирал не дал мне прочитать ваш прогноз?

— Поэтому…

— Скажите, а вы по образованию кто? Философ, историк или актер?

— Режиссер… Я когда-то в молодости закончил Щепкинское… Разве это вам интересно?

— Мне все здесь интересно… Он вдруг сделал крутой вираж.

— Вижу, что вам интересно. Не терпится узнать, кто я? Вы же не поверили, что меня и на самом деле зовут Ящер, и я тот самый пророк, которого Сталин содержал в шарашке?

Вот он зачем явился в лечебницу — объясниться, и его внезапная открытость обезоруживала.

— И еще хотелось бы знать, что заставило вас взять его имя и объявить себя пророком, — добавил Самохин.

— А что мне оставалось делать? — на мгновение возмутился самозванец и унял порыв. — На самом деле, я всего лишь проводник, адепт. Если говорить старым слогом, апостол. Называйте, как хотите, но без проводника существование пророка всегда становится бессмысленно, либо потешно. Особенно, на Руси. Когда толпа не приемлет пророков, они превращаются в смешных дурачков и лишь после смерти—в святых. Наш народ любит и боготворит только мертвых пророков… Но и сильные мира сего им не внемлют. Вспомните судьбу Григория Распутина! Отчаянная и последняя попытка провидения вразумить государя… Если бы божий помазанник прислушался к его голосу и исполнил хотя бы одно пророчество, целая цивилизация не встала бы на тупиковый путь. Теперь сами подумайте, кто нынче поверит в откровения, написанные, например, детским почерком? Кто признает маленького, глубоко несчастного человека пророком? Если оракул не соответствует представлениям народа, откуда он вышел, это не оракул. К великому сожалению…

Он сделал паузу, и возникло ощущение, будто пространство пирамиды наполнилось скорбью. В представлении Самохина скорбь имела материальное выражение и представлялось как невероятно тяжелое, серое вещество, рассеянное в воздухе, как пыль. Впервые он надышался ею, когда хоронили отца и гроб стоял в высоком зале Дома Офицеров. Здание было еще сталинское, высоченное, но эта пыль как-то ровно и однообразно заполнила все уголки пространства.

— Что же случилось? — Напомнил о себе Самохин. — Зачем вам потребовался посредник?

— Случилось то, что я подспудно ждал все сорок лет, прожитых возле пророка, — будто сквозь сон проговорил тот. — Ящер с Ящерицей принесли жемчуг и открыли тайну зелья просветления… И однажды утром обнаружил его пирамиду пустой…

— Он тоже жил в пирамиде?

— Пророк называл ее храмом… Я воссоздал Тартар по его рисункам.

— Почему же он ушел?

Самозванец достал рукой деревянную птицу и покрутил ее в разные стороны.

— Жизнь пророков — одно из самых великих таинств. Они уходят, как только им становится хорошо. И возвращаются по этой же причине. Я уверен, Ящер обязательно вернется. Но меня одолевает смертная тоска… Вы должны это понимать. Я чувствую себя маленьким, брошенным ребенком… Он не просто мой учитель, наставник и… просветитель. И даже не как отец. Это совсем другое…

— Вы искали их? — участливо спросил Самохин, глядя на вертящуюся птицу.

— Вот уже почти год служба безопасности Ордена гоняется за ними по всей округе, — горько проговорил он. — Их видят везде и многие… Они ходят повсюду и просят подаяние. И не позволяют даже приблизиться к себе… Я сам много раз пытался найти их, зная, что бесполезно… Исчезали, как призраки за минуту до того, как только я оказывался рядом. Они знают, что произойдет через час, год, столетие, и потому неуловимы…

— И вы теперь хотите, чтобы я стал посредником между вами и Ящером?

— Никто, кроме вас, не сделает этого. Вы единственный, кого они подпустили к себе, с кем вступали в контакт, разговаривали…

— Я с ними не разговаривал.

— Напоминаю вам, мой человек отследил и отснял всю встречу.

— Слушайте! — Самохин сел. — Я что, обязан отчитываться перед вами? Но я еще не подписывал контракта!

— Нет, не обязаны. — Самозванец подошел к выходу. — Но вы же хотите услышать ответ на свой вопрос, родилась ли дева? Это ведь важнее, чем все остальное. Важнее, чем предсказания пророка. Ведь эта дева сама — будущее. Если родилась…

Лжепророк удалился, как хороший актер: он умел играть спиной и не любил задерживаться на сцене, оставляя недосказанность.

Выждав минуту, Самохин схватил брюки и начал одеваться, но в это время из темного квадрата подземного входа, будто из небытия, явилась сестра. Семенящим шажком она приблизилась к возвышению, сначала сняла плат, затем сандалии и вдруг растянув горловину тресса, сдернула его одним рывком до ступней ног, затем освободила и их.

Самозванец не зря в молодости оканчивал Щепкинское: режиссура была поставлена на высокий уровень и по всем правилам захвата внимания. Оставалось лишь, как в театре, сидеть и следить за развитием событий на сцене. А сестра как-то увлеченно и самозабвенно начала передвигать птиц, свисающих с наклонных стен.

Обнаженная, совсем с короткой стрижкой и босая, она стала походить на играющую девочку-подростка. Бегая чуть ли не в припрыжку по каменным плитам, тянула за шнуры, скользящие по стальным прутьям, вращала деревянных хищников то влево, то вправо, или раскачивала, как маятники, и выявить какую-то закономерность в ее действиях было невозможно.

Самохин сложил две огромные подушки вместе и прилег, как недавно лжепророк. Скоро все пространство пирамиды трепыхалось и шевелилось, словно сюда и впрямь залетела стая птиц, и несмотря на то, что висели они тесно, ни один шнур не перехлестнулся, ни один хищник не столкнулся с другим. А она лишь убыстряла темп, словно исполняя шаманский танец: на бегу, вернее, почти на лету, едва касаясь рукой, сообщая им движения прямо противоположные — до тех пор, пока целящий когти в Самохина сокол не начал раскачиваться и вращаться сам по себе.

Это переданное каким-то образом, движение было удивительно, если учесть, что в пирамиде явственно ощущалась полная неподвижность воздуха.

И только тогда она распласталась на полу возле ступеней постамента. Проваленный ее живот и маленькая грудь несколько раз конвульсивно колыхнулись и замерли.

Самохин выждал минуту — сестра не дышала.

Спустившись вниз, заглянул в лицо: веки полуприкрыты, нос заострился, и так бледное лицо омертвело.

Он поднял откинутую вялую руку, но пульса нащупать не смог.

— Эй? — потряс за плечо, прильнул ухом к губам.

Дыхания не было.

Огляделся: то ли так надо и это все нормально, то ли уже пора звать на помощь или делать массаж сердца и искусственное дыхание…

Над головой неслышно порхали деревянные птицы, и их движение медленно угасало, тогда как хищник над ложем раскачивался и одновременно вращался все сильнее. Самохин сел на ступень рядом с ней, вспомнив азы общей медицины, оттянул веко — зрачок реагировал на свет!

Крадучись, на цыпочках, он вернулся на ложе. Эта молчащая и кроткая женщина показывала чудеса почище космического целителя. Там хоть были метеориты, вполне материальные, обладающие физическими свойствами вещества, воздействия которых, в общем-то, поддавались изучению; здесь — четыре рукотворные стены, поставленные под углом друг к другу, льняные шнуры, вырезанные из слоистой сосны, фигурки птиц и хаотичное движение человека, по экспрессии напоминающее шаманский танец. В общем-то, ничего сверхъестественного, чудесного, а поди же ты, деревяшка над головой без всякого прикосновения сама раскачалась, закрутилась, то и дело меняя направление вращения, и человек, сотворивший все это, вот уже минут семь не дышит.

Время от времени он подскакивал, смотрел вниз — сестра не оживала, и терпению подходил конец. Не хватало, чтоб она умерла здесь, на его глазах. А вдруг этот ритуал должен был закончится иначе, но у нее сердце не выдержало?..

Мало ли что зрачки живые? Еще минута, и угаснут…

Он снова спустился на пол и теперь попытался отыскать пульс на горле: вроде бы и губы уже начали синеть… Да наплевать на их обычаи, пляски и ритуалы!

Самохин похлопал ее по щекам, затем несколько раз с силой сдавил и опустил грудную клетку — не помогало. Он хотел сделать искусственное дыхание рот в рот, но вспомнил науку единственного лекаря, которому всецело доверял — костоправа. Тятин говорил, что возвратить к жизни человека можно, даже если он пролежал мертвым четверть часа.

Только надо хорошенько трясти его и качать, мол, в старину так и делали: клали только что упокоившегося на плащаницу и с силой раскачивали, как на качелях. Поэтому и до сих пор говорят — откачать.

Самохин взял ее на руки, подкинул и поймал, чтоб встряхнуть, после чего стал резко и широко качать, как ребенка. Весу в аскетичной монахине было немного, может быть, килограммов сорок с небольшим, однако через две минуты он вспотел и еще через три сам чуть не рухнул на пол от слабости в ногах и одышки.

Чтоб оживлять таким образом людей, тем паче если тело висит, как тряпка, надо было иметь силу гиревика, выносливость спринтера и особую подготовку.

Не спуская женщину с рук, Самохин сел на ступени, вытянул ноги и отдышался. Между тем быстро смеркалось и сквозь затемненные стекла пирамиды уже ничего не было видно, да и все равно не докричаться, надо выбежать на улицу, чтоб позвать ее соплеменников… Самохин хотел было отнести ее на кровать, но вдруг безвольное тело вздрогнуло! Сестра открыла рот, с силой втянула воздух и снова замерла.

Он встал на колени, опустил ее на пол и пощупал пульс: еще слабый, нитяной, однако он уже был. Еще через минуту грудь резко опала на выдохе, тут же последовал вдох, и потом она уже задышала жадно и часто, словно вынырнула из воды. Самохин оставил ее, поднялся к ложу и только сейчас заметил, что все деревянные хищники находятся в абсолютном покое и лишь сокол над головой еще лавирует распущенными крыльями то влево, то вправо…

Когда и он обвис, сестра встала, будто пьяная, поднялась по ступеням и положила ледяную ладонь на желудок. Взгляд ее казался неуправляемым, глаза жили сами по себе, всегда плотно сжатые губы еще были приоткрыты, обнажая ряд жемчужно-белых зубов, но с лица уже спала бледность, а вздувшиеся на горле жилы клокотали от сильного напора крови.

Через несколько секунд она отняла руку и впервые посмотрела ему в глаза. Самохин был уверен, что-то спросить хотела, однако не спросила, а сжала губы и еще валкой, полупьяной походкой пошла из пирамиды, на ходу поднимая с пола свою разбросанную одежду.

Только тогда он вдруг сообразил, что возможно, весь этот ритуал с полетом деревянных птиц и шаманским танцем и есть лечение его язвы.

Возбужденный таким предположением, он долго бродил по каменным плитам, пока они окончательно не остыли и не начали леденить ступни.

Проспав целый день, он бодрствовал всю ночь и заснул лишь на восходе, когда верхушка пирамиды загорелась, будто красный китайский фонарь. На утро он обнаружил, что его пиджак, пыльный и измятый в железной коробке машины, несмотря на запрет, был отчищенным и отглаженным: он не слышал, кто приходил, когда, и в первую очередь проверил карманы — пеленка и удостоверение лежали на месте…

За гостями тут ухаживали, как в лучших отелях…

Набросив на плечи мешковину, Самохин вышел к озеру. Безлюдный поселок на белесой земле напоминал сейчас огромную детскую песочницу, где после вчерашних забав остались забытые игрушки и оплывшие строения. Картину дополняла пестрая дворняга, бегущая среди пирамид по своим собачьим делам. Она изредка останавливалась, тщательно обнюхивала углы, после чего поднимала лапу и трусила дальше. Возле таганаитовой, стоявшей на отшибе, собака вдруг резко встала, насторожила уши и сначала заскулила, а потом завыла по-волчьи, вскинув морду к небу.

В тот же миг возле нее возник охранник, замахнулся рукой, и пес в испуге скрылся в лесу.

Может, в пирамиде сидел ее хозяин? Или это кладбище Тартара, гробница, куда хоронят мертвых молчунов? Ведь не зря говорят, собаки воют к покойнику…

Искупаться Самохин не успел, поскольку увидел сестру, спешившую к нему напрямую, через песочные газоны. В этом молчаливом покое всякий бегущий вызывал тревогу. Приблизилась она уже шагом, видимо, намеревалась опять скрыть возбуждение, однако надеть маску холодного спокойствия ей не удалось, в глазах поблескивал испуг, и дышала она чуть запаленно, так что слипались тонкие крылышки носа.

Монахиня снова ощупала желудок, подержала холодную ладонь у него на животе и показала знаком вернуться в пирамиду. Поднимаясь по ступеням входа, Самохин увидел разгуливающего по плитам мужчину, как показалось, в униформе Ордена Молчащих, но с очень знакомой квадратной фигурой. Гость повернулся на звуки шагов и скрипуче-нудным голосом Баринова произнес:

— Доброе утро, Сергей Николаевич…

Режимник всегда возникал неожиданно и в самый неподходящий момент, но тут превзошел самого себя, поскольку он, как привидение, органично вписывался и в стены бывшего костела, и тем более, пирамиды — эдакий воскресший из мумии фараон. И был он не в своем вечном пиджаке, а в спортивном костюме и бейсболке, надетой козырьком назад, которую Самохин принял за скуфейку.

Пока он лихорадочно соображал, пытаясь объяснить это внезапное появление, Баринов легко привел его в чувство и тут же шокировал еще раз.

— Я принес привет от Максима Гавриловича, — проговорил он условленную фразу, похлопывая себя по колену тонкой папкой с бумагами.

Вот кто оказался послом Липового! И надо сказать, молчуны работали оперативно и в самом деле быстро и в срок привезли посла…

— Долго несли привет, — испытывая смешанные чувства, вымолвил Самохин.

— Известные обстоятельства… Может, прогуляемся по городу пирамид? Воздух здесь хороший, сосновый…

Это означало, что у него было прекрасное настроение — видимо, не везли в наручниках и железной коробке. И говорил он неожиданно открыто, в присутствии посторонних (сестра стояла у входа в позе покорности) называл даже имя адмирала…

Будто уже свой…

Самохин переоделся, и они вышли на улицу.

— У вас связь есть? — спросил он, как только отошли на приличное расстояние.

— Посмотрите на своем телефоне, — со знакомым, можно сказать, родным сарказмом изрек он. — Теперь и у вас есть.

— Чудеса бывают…

— Как ваше здоровье? — Герман Степанович выглядел неожиданно участливым и внимательным. — Адмирал волнуется…

Появление здесь Баринова могло свести на нет и это лечение…

— Спасибо, хорошо, кочевники не снились…

— Кочевники? — больше для порядка переспросил он.

— Да… Заливают желудок оловом, собаки, пытают…

— Это от боли снится…

— Я тоже так думаю…

— Максим Гаврилович передает вам личную благодарность.

— За что?

— За удачное начало операции. Вы очень аккуратно и правильно действовали. Ящер никого к себе не подпускал. А теперь смотрите, мы гуляем по городу Тартар! И совершенно свободно…

— Но я не приложил к этому никаких усилий. Меня в наручниках сюда привезли…

— Не скромничайте, Сергей Николаевич. Вам же каким-то образом удалось убедить его, что вы тот самый человек, который ему нужен?

— Да я и не убеждал…

— Ну, перестаньте!..

— Просто мне последнее время несказанно везет. Был типичный бессребреник, но вот удача поперла…

— Час назад я закончил встречу с Ящером, — перешел к делу Баринов. — Впечатление сложное, люди своеобразные… Ясно одно: Орден Молчащих — это очень мощный аналитический центр. Пожалуй, другого такого нет во всем мире. Двенадцатилетний прогноз у них практически готов. Представляете, что значит для нашей экономики… и особенно политики, знать наперед, что будет? Да для любой!.. Информация станет самым драгоценным товаром. Ею можно торговать на несколько порядков выгоднее, чем нефтью.

— Представляю. — На его вопросы тоже можно было не отвечать.

— А каково будет влияние России во всем мире? Кто обладает информацией о будущем, тот обладает абсолютной властью. Понимаете, да?

— Понимаю…

— Можно совершить скачок… Великий бросок вперед.

— У меня есть сомнения, — попытался охладить его пыл Самохин. — Боюсь, ни скачка, ни броска вперед не получится.

— Вот как? Желательно бы услышать аргументы.

— Нельзя относится к будущему, как к товару. Это во-первых…

— А как еще прикажите к нему относиться? В наше-то товарно-денежное время?

— Вам не кажется, что торговля будущим, — это что-то грязное и непотребное? Такое же, как торговля счастьем.

— Вы что, предлагаете дарить его? — Баринов заглянул ему в лицо. — Только продавать! И очень дорого, Сергей Николаевич! Не надо осчастливливать все человечество. Мы уже пробовали это делать — не получилось. Судьба дает России еще один шанс. Не согласны?

— Решительно, Герман Степанович.

— Чего еще опасаетесь?

— Есть сомнения относительно всего этого Ордена…

— Меня тоже смущает декор с пирамидами, с песками. — Подхватил Баринов. — Зачем все это он придумал?.. Но если посмотреть с другой стороны, то ведь надо как-то обставить свою исключительность, чем-то привлечь внимание, поразить воображение. Пророк и должен быть необычным… Впрочем, сейчас можно наплевать на все эти тартарары! Нам нужен их прогноз. Максим Гаврилович уже встречался с премьером по этому вопросу. Ничего вам не скажу о содержании разговора, сам ничего не знаю, но он вернулся счастливым. Вы видели адмирала когда-нибудь счастливым?

Самохин хотел сказать, что он и адмирала-то близко видел всего один раз, но отозвался со знанием дела:

— Не представляю…

— Сейчас там, — он указал в небо, — идет тихий и ползучий ажиотаж. У Липового в приемной сидят министры, буквально в три дня он сам превратился если не в пророка, то в харизматическую личность. А у него в руках, между прочим, лишь схематичный прогноз на этот год. Вот что такое власть информации!

— А вы сами видели двенадцатилетний прогноз?

— Кто же мне его покажет? — проскрипел Баринов, что означало недовольство. — Пророк повторил свои условия. Кроме должности советника президента лично для себя, требует для Ордена пока что три портфеля: экономический, образовательный и самое щепетильное — МИД. Вкусы у него специфические…

— Вот именно, пока что…

— Весь прогноз целиком, разумеется, он выдавать отказался даже за МИД. Старается обезопасить себя, чтобы не кинули. Получать его мы будем траншами, всего лишь на один год вперед, а нам сейчас необходимо иметь хотя бы три года будущего.

— Он не боится, что его кинут, Герман Степанович. Он хочет манипулировать Правительством. Знание будущего, это же наркотик. Но не это главное…

Режимник не внял реплике и не дал договорить.

— В общем, с ним нужно долго и настойчиво работать, чем вы и займетесь, Сергей Николаевич, несмотря на ваши убеждения. Вам отводится очень важная роль посредника, дипломата. Завтра вы дадите согласие на сотрудничество и подпишите контракт. — Он передал папку Самохину. — Это проект, изучите, подумайте, но все уже чистая формальность. Мы с Ящером обсудили практически все моменты…

— Как это — обсудили?

— Исключительно по его инициативе. Так что приступайте к своим новым обязанностям. На прямые контакты ни с совбезом, ни с премьером Ящер не идет. Мы договорились открыть здесь представительство, которое вы и возглавите.

— Посредничество подразумевает независимость.

— О чем вы говорите? Независимость… Только Господь у нас независим. Мы дадим вам определенный люфт, но отстаивать вы будете интересы Правительства. Потребуется привлечь дополнительные силы — весь «Бурводстрой» в вашем распоряжении. Вместе с очаровательной Леди Ди.

— И она будет мне подчиняться? — откровенно изумился Самохин.

— Как и любой другой сотрудник спецслужб, — добавил он. — На этой территории вы получаете все полномочия руководителя операции. Разумеется, это не нужно демонстрировать перед Орденом. Для Ящера вы — только посредник, управляемое сверху лицо. Это для того, чтобы была возможность лавировать при необходимости и ссылаться на твердолобость вышестоящего начальства. На самом деле вы теперь стратегическая фигура в Совбезе.

— Да… Пожалуй, я и впрямь скоро подсижу адмирала…

— Что? — не расслышал режимник. — Что вы сказали?

— Говорю, слишком тяжелые полномочия…

— Ничего, я буду всегда рядом, — обрадовал он. — По мере необходимости… Может, наконец-то, и в своем отечестве появится пророк…

— Эта работа… не по моему профилю, — вздохнул Самохин. — Максим Гаврилович просил только прояснить ситуацию с этим центром. Кто эти люди, откуда взялись, какие цели… Я пока что не разобрался и уверен в одном: тот человек, с которым вы разговаривали и обсуждали… И который называет себя Ящером, вовсе не Ящер…

— А это уже никого не интересует, — перебил режимник. — Орден существует, выдает конкретные результаты и не важно, как он технологически делает это. Тем более, с нами ищут связи, протягивают руку. Грех не воспользоваться! Все детали и подробности выяснятся в процессе работы.

— Если все это окажется авантюрой? Какими-нибудь вражескими происками? А если Орден — это Троянский конь? Мы его затащим в Правительство, а оттуда вылетают хлопцы с винтовкой М-16 или с «узи»…

— Не надо намеков, ситуация под контролем.

— Под чьим контролем?

— Сергей Николаевич, у вас сейчас не об этом должна болеть голова. Сейчас наверху всерьез обсуждаются условия, выдвинутые Ящером. Вопрос упирается в МИД. Его, конечно, не отдадут даже за возможность получить прогноз развития мира на двенадцать лет. Вы же понимаете, иностранные, дела всегда принадлежали определенному клану людей, которые никогда не согласятся с фактическим уничтожением своей закрытой элиты. И клан этот настолько могуч, что может провалить все. Поэтому, ваша задача сейчас убедить Ящера от претензий на МИД.

— Герман Степанович!.. Насколько я представляю, вы бы лично смогли все это сделать сами. И лучше меня!

— Я выполняю свои задачи…

— Неужели вы считаете, что я с этим справлюсь?

— Мне трудно судить, — отчего-то замялся Ба ринов, что было невиданно. — Я знаю вас с другой стороны, лишь как исполнителя… Но полагаюсь на опыт и чутье адмирала. И не только…

— Передайте ему, я не готов к такой работе. Я не дипломат, не юрист! Так что прошу освободить от столь важной миссии. А свое дело я сделаю.

Режимник не спеша повертелся во все стороны, словно выискивая, нет ли рядом чужого глаза и уха.

— Передать-то я передам… Но ничего не изменится.

— Почему? Мое желание уже не учитывается?

— А потому, что на роль посредника вас выбрал Ящер. И никого другого видеть не хочет. Так что ваш отказ невозможен.

— Да мало ли кого он выбрал? Это самозванец! И он сам в этом признался… Нужно сначала понять, откуда он добывает материалы для своих прогнозов. Кто ему поставляет информацию!.. Если источник иссякнет? Закончится жемчуг, ну или некому станет капать в глаза… А если вовсе нет никакого прогноза на двенадцать лет?

— Как это — нет? — холодно изумился Баринов.

— У меня есть такое подозрение. Ну не верю я, что прогноз у этого лжепророка есть! Другое дело, он хочет добыть его, в том числе, используя нас.

— Доказательства?

— Их пока нет. Но я чувствую!.. Почему он выбрал меня в посредники?

— Да, кстати, почему? — В его голосе зазвучала ревность. — Хотел у вас спросить… Что вы такое совершили? Почему он требует именно вас?

— Ничего особенного не совершал…

— Но вы были уже здесь. И ездили без санкции, не поставив никого в известность. С какой целью?

— Просто хотел побывать в зоне энергетического канала. По теме…

— Вы же сдали материалы, и Диана Васильевна запретила вам заниматься «Каналами». Какой смысл? За свой счет, подвергаясь опасности, нарушая дисциплину?.. Вы встречались здесь с пророком?

— Возможно…

— Как это — возможно? Вы что, плохо помните?

— С этим самозванцем я не встречался.

— В таком случае, почему опоздали на самолет? На тот, что был взорван террористами?

— Я заблудился в зоне канала.

— Это совсем уж несерьезно!.. Ящер предупредил вас?

По въедливости он ничуть не уступал самозванцу, и допрос становился мучительным: должно быть, проницательный режимник чувствовал, что Самохин не договаривает, и хотел выжать из него то, чего нельзя было говорить даже под пыткой, и чего бы законченный материалист никогда не понял.

— Да никто не предупреждал! Я в самом деле потерял ориентацию… Там пустыня, однообразный ландшафт, и было пасмурно…

— А кто еще мог знать о предстоящей катастрофе? Кроме пророка?.. Вы же понимаете, насколько серьезный аргумент! Можно сказать, свежий, животрепещущий. Вы знали, что этот теракт Ящер предсказывал в своем прогнозе, который прислал адмиралу?

— Откуда? Липовой мне не дал почитать, сказал, вредно.

— Это мне известно, почему и спрашиваю. Пытаюсь выяснить закономерности. Получается, Ящер спас вам жизнь. Или вы считаете все это случайностью?

— Везением.

— Бросьте увиливать, Сергей Николаевич, — подобрел Баринов, сменив тактику и голос его сразу же стал гундосо-мерзким. — Мы сейчас делаем одно дело, важна любая деталь. Я хочу понять логику пророка. Не его способности, а поведенческую реакцию. Почему он выбирает вас?

— Может, потому, что я не провалился сквозь землю и не взорвался в самолете.

— Я тоже пока еще не проваливался и не взрывался… Но Ящер согласен работать только с вами.

— Согласен и хорошо. Вот я и поживу здесь гостем и во всем разберусь, прежде чем что-то подписывать. Заодно, подлечусь… Меня тут одна сестрица лечила, деревянным птицами…

— У нас нет времени на раскачку. Откуда у вас появилась уверенность, что двенадцатилетнего прогноза у Ящера нет? Если что-то вам известно — говорите.

— Оттуда же, что этот Ящер вовсе не Ящер…

— Конкретнее.

— Понимаете, Герман Степанович, человек, знающий, владеющий будущим, ведет себя совершенно иначе.

— Как — иначе?

— Ну, например, он должен быть абсолютно уверенным в себе, но не вальяжным, как этот. Озабоченным, что ли, отягощенным. Знание будущего — это тяжкий крест, а не игры в театрализованном пирамидном городке. Если бы я знал, что будет, стало бы неинтересно жить. Отсюда и психология…

— Это все ваши ощущения, Сергей Николаевич.

— Возможно… Однако это сигналы, знаки, если хотите. Наконец, надо изучить ситуацию с жемчугом. Камнерез сейчас сидит в одной из пирамид и высверливает песчинки. Вы слышали, там станок работает!.. Ладно, самозванец говорит, зелье. Тогда кого собираются омолаживать? Если для просветления разума — в чьи глаза закапывают?.. А вообще-то мне более всего хочется узнать, родилась ли ясная дева. И потом закрыть все темы, если она родилась!

— Какая дева?

— Ясная! У настоящих пророков!

— Не горячитесь, Сергей Николаевич! Делайте все это, выясняйте, ищите своих дев, настоящих пророков. Да он и сам все вам расскажет после подписания контракта… Но делайте это в процессе!

— В каком процессе? Если человек присвоил себе имя пророка, все может оказаться примитивной авантюрой. Не верю я в его тоску! Не тоскливый он, не горюющий!.. Если выяснится, что это хорошо обставленное, но очередное мошенничество, я оказываюсь козлом отпущения! Тот же Максим Гаврилович меня повесит! За то, что подставил…

— К вам претензий не будет. Решение принималось в совбезе, премьер в курсе дела, доложено Президенту.

— Зачем адмирал вдруг погнал лошадей? Куда? Сидел-сидел с прогнозом и вдруг понесся!

— Затем, что возраст, Сергей Николаевич. Вам этого не понять… А так хочется, чтобы еще при твоей жизни появился пророк в своем отечестве.

— В этом я сильно сомневаюсь…

— Сергей Николаевич, если там не сомневаются, вас-то что смущает?

— А они представляют, что такое пророк? Не библейский, а современный? Что это за явление? Земной человек? Святой или обожествленная личность? По каким признакам можно определить, пророк это, сумасшедший, мошенник или еще кто-то?

— Кто предъявит прогноз на двенадцать ближайших лет, тот и пророк.

— Даже если предъявит, как определить истинность предсказаний?

— Вы еще совсем молодой человек, Сергей Николаевич, но невыносимый консерватор! — изумленно возмутился Баринов. — Мы с адмиралом считали вас современным, прогрессивным… А с такими, как вы, нам не видать пророка!

— Да уж лучше не видать, чем принимать за него самозванца, — проворчал Самохин.

— Не пойму, что вы хотите?

— Хочу убедить вас и адмирала, что сейчас еще рано обсуждать с самозванцем какие-либо условия. Тем более, подписывать контракт. Надо потянуть время и все досконально проверить.

— Нельзя тянуть того, чего нет. — Баринов, должно быть, вспомнил, что он теперь начальник. — Оно и так натянуто до предела, может сорваться и стрельнуть. Дискуссии сейчас не уместны, подписывайте. Задача, во что бы то ни стало вытащить из Ящера прогноз, не жертвуя МИДом. Это приказ Максима Гавриловича. Вы человек военный, понимаете, что это значит.

— Я не военный…

— Вы тут несколько отстали от последних событий… «Бурводстрой» переведен в ФСБ. В полном составе, кстати, в связи с темой Ящера. Так что удостоверение в вашем кармане, теперь не прикрытие…

— Это не меняет сути. Вы заставляете меня вытаскивать из самозванца то, чего у него нет.

— Объясните это адмиралу!

— Ну что же, поеду и объясню.

— Поедете? — как-то зло восхитился режимник. — Сейчас, когда налажен контакт с Ящером? Когда надо ковать железо? Да Липовой вас вышвырнет с работы!

Самохин посмотрел, как рабы на лесах двигают тяжелый, угловатый бетонный блок.

— А мне терять нечего…