7
Предсвадебная суета кружила их так, что они теряли счет дням.
Нужно было сшить подвенечное платье, купить хорошие белые туфли, кольца, заказать такси, послать приглашения гостям, а многим написать письма; наконец, самое хлопотное — закупить продукты, да не все сразу, а те, что долежат, не испортившись, до свадьбы, найти хорошего и недорогого вина, водки, шампанского. И как обычно в таких случаях бывает, вдруг пропадает то, что было всегда, срываются примерки из-за болезни портнихи, а колец на свадебную машину в таксопарке вообще нет — растащили на сувениры!
Многое было забыто в этих хлопотах, многое, что волновало когда-то, уходило в небытие…
Но Аннушка, несмотря на бурные дни, вдруг спохватывалась и тянула Кирилла то на кладбище, чтобы постоять среди цветущей сирени подле камня с изваянием прекрасного лика Варвары Николаевны, то в церковь к лику Богородицы. Или могла неожиданно заявить, что сегодня у нее выходной от суеты и она целый день будет катать по Дендрарию бабушку Полину и слушать ее бесконечные рассказы.
Точно так же она спохватилась, что пропустила уже несколько сеансов у художника и обязана немедленно явиться к нему.
И словно ледяной водой обдала Кирилла: ему казалось, что страшный старик давно ею забыт и вычеркнут из памяти.
Как в первый раз, она вела его переулками и дворами, темными лестницами и коридорами, чтобы вновь оказаться перед битой, разболтанной дверью…
Художник еще больше постарел и пострашнел. Его длинный нос загибался крючком, как у Кощея Бессмертного, а за плечами, кажется, вырастал горб. Он был сердит.
— Девочка, ты совсем отбилась от рук, — вместо приветствия заявил он. — Я не валяю здесь дурака, я работаю! Ты прекрасна и очаровательна, но ты обязана ценить мой труд!.. Ты совсем забыла меня.
Она лишь оправдывалась, виновато лепеча что-то невразумительное. И наконец, прервала его окриком:
— Не кричи на меня! Я выхожу замуж!
Старик только сейчас обратил внимание на Кирилла и, кажется, не узнал его, поскольку тот был одет в камуфляж.
— Замуж… — проворчал старик, доставая холст с незаконченной работой и устанавливая его на мольберте. — Мне все равно, замуж тебе или не замуж… Ты пока принадлежишь мне!
Такое заявление покоробило Кирилла, и то скептически-насмешливое отношение, с которым он входил в мастерскую, мгновенно улетучилось. Он уселся в кресло, на старое место, и сцепил руки. Старик гибким скребком соскоблил на пол только что заготовленные краски на палитре и тут же стал растаптывать их по полу, доставая новые тюбики и надавливая на палитру других красок. Причем разрезал тюбики ножницами с обратной стороны и выкладывал краски щедро, большими сгустками, словно собирался малевать огромное полотно.
Кирилла раздражало всякое его движение, и щедрость эта казалась ему личным вызовом.
— Ты готова? — буркнул старик между делом.
— Я сейчас! — с готовностью ответила Аннушка и стала стремительно раздеваться.
Кирилл не хотел смотреть на нее, однако «чуткий инструмент» — глаза, эти живые существа, самостоятельно живущие в человеке, не повиновались ему…
В ее красоте все-таки было что-то искусственное, и потому она стремилась показать ее, как показывают украшения, нанизывая их на пальцы, запястья, шею — на самые видные места. Она не пряталась, а, наоборот, словно кричала — посмотрите на меня!.. Нет-нет, эта искусственность выпирала наружу, ибо все естественное всегда недоступно глазу и надежно спрятано: жемчуг — в раковине на морском дне, алмаз — в толще породы…
И обнаженный, он уже не мог быть в естественном состоянии.
Она легла на белое покрывало, изогнулась и замерла. А старик, механически обтирая руки о фартук, уставился на нее, и голос его тут же сломался:
— Божественная… Я самый счастливый человек на свете. Я вижу тебя воочию… Надо было состариться, чтобы понять: женская красота — это Алмазный фонд, это национальное достояние…
У него затряслись руки и заслезились глаза. Он хватал кисти, мял в руках и тут же отбрасывал их на пол. И вдруг пошел к ней тяжелым, неуверенным шагом…
А Кирилл оказывался бессилен! Ибо все, что бы ни сделал он, какой бы поступок ни совершил, — все бы было против ее воли и желания!
Он сидел и скрипел зубами, глядя, как старик наклонился над ней, неподвижной и беззащитной, своей грязной лапой поправил ее руку, откинул волосы, чтобы они свисали с кровати, и немного — на сантиметр! — пододвинул согнутую в колене ногу. А кроме волос, ничего не следовало поправлять! Но он поправлял, чтобы касаться ее!
И она позволяла ему…
«Встану и уйду! — вдруг решил он. — Пусть остается здесь, с ним.. Пусть он лапает ее, а я к ней больше не притронусь. Уйду!»
— Ничего подобного я не видел, — таращась на Аннушку, проговорил старик. — Каким же инструментом творила тебя природа? Чем поверяла гармонию? По каким законам создавала совершенство пропорций?!. — он потряс головой. — Я совсем бездарный и бесталанный… Чувствую, мыслю, страдаю — да к чему это? Зачем?.. Когда есть ты! Ты как горящая свеча: горишь — и уже прекрасна! И ничего не нужно делать!
Он все стоял над ней, как вампир над жертвой. Кирилл резко встал и сделал несколько шагов к двери.
И понял, что если сейчас уйдет, то больше никогда не увидит ее!
— Скажи мне имя твое! — вдруг стал допытываться старик. — Как тебя зовут? Я не стану писать его! Я его зашифрую на картине! Скажи! Твое имя узнают только лет через сто, не раньше. Я спрячу его так, что в наше время никто не увидит!
Она молчала, и это было ее ответом.
Кирилл не сразу вернулся на место, а чтобы скрыть свое движение к двери, незрячими глазами пробежал по стенам, по стеллажам с картинами, потоптался влево, вправо и наконец сел.
Не сводя глаз с Аннушки, старик попятился к мольберту и снова стал хватать кисти и бросать их. И в каком-то отчаянии взял краску с палитры пальцами и понес ее к полотну.
Он снова касался ее, только теперь на полотне.
И так теперь будет всю жизнь! Она пока здесь, в мастерской на чердаке, среди хламья, мусора, среди других неизвестных картин, но пройдет срок — может быть, малый, в несколько дней! — холсты с изображением ее прекрасного тела окажутся на выставках, в картинных галереях, в частных коллекциях. Если уже не оказались!.. И вынесенные отсюда на всеобщий обзор, станут достоянием всякого, кто пожелает посмотреть на нее или даже вот так, прикоснуться руками. И всякий ее будет узнавать потом на улице, потому что не запомнить ее невозможно… Как же потом появляться с ней в городе, как жить здесь? Тысячи мужских глаз, тысячи их рук будут знать, какая она без одежд, будут знать и видеть то, что по праву должен знать и видеть только он!
А те, кто купит полотна — можно представить, кто они! — так или иначе купят ее! И за деньги станут обладать ее красотой, смогут ежеминутно, ежечасно рассматривать ее груди с розовыми вздутыми сосочками, ее бедра, живот и этот сакральный треугольник… Они, эти раскормленные, губастые рожи миллионеров, эти бессовестные их глаза — эти сильные нынешнего мира будут желать ее тела, будут мысленно вступать с ней в близкие отношения… А когда эти существа соберутся вместе, тот, купивший ее, станет похваляться — я ее купил!
Можно не знать ее имени, не зашифровывать его в картине, ибо он не будет иметь никакого значения…
Решение у Кирилла созрело внезапно: следовало самому выкупить все картины! Все, где она изображена обнаженной. Старику, должно быть, все равно, кому их продать. И потратить на это все, что есть! Аннушку нужно выкупить из ее прошлого, как раньше выкупали пленных…
Кирилл сразу ощутил прилив энергии и успокоился. Потрясенная мысль не металась в хаосе чувств, а стала управляемой и конкретной. Когда работа закончилась и Аннушка собирала традиционное чаепитие, Кирилл будто между прочим спросил:
— Сколько стоит одна такая картина?
Старик и ухом не повел, плескаясь под краном.
— Он плохо слышит, — сказала Аннушка. — А такая картина стоит примерно миллион.
— Эта — полтора миллиона, — спокойно заметил старик. — Ее уже купил коммерческий банк.
— Ты что, хочешь купить? — засмеялась Аннушка.
— Ага! — тут же согласился Кирилл. — И возить в кармане вместо фотокарточки.
Шутка прозвучала злобно: он не мог скрыть глухого недовольства, распирающего изнутри. Выкупить картины было невозможно…
Аннушка села к нему на колени, взяла за шею, заглянула в глаза.
— Что с тобой?
Он рассмеялся.
— Ничего! — и зашептал: — Попроси, пусть покажет свои картины.
— Попроси сам, — посоветовала Аннушка. — Он это любит!
— Твой жених? — вдруг спросил старик и уставился в лицо Кирилла.
Взгляд был не тяжелый, но какой-то пронзительный, цепенящий, и долго смотреть в его глаза было невозможно.
— Да, это мой жених! — гордо сказала Аннушка, наливая чай. — И у нас скоро свадьба.
— Тебе повезло, — старик смотрел, не мигая. — Будь я чуть моложе, она бы тебе не досталась.
— Покажите картины, — миролюбиво попросил Кирилл, внутренне испытывая глубокую ненависть к старику.
— Не покажу! — заявил он. — Ты не можешь оценить искусства, потому что гордый и честолюбивый человек. У тебя великолепный вкус к женской красоте, к лошадям и оружию. И все.
— Спасибо! — развеселился Кирилл. — Это не так мало. Я вообще решил — дурак набитый!
Старик завидовал ему! И зависть давила его, как грудная жаба: он бы отвергал сейчас всякого, кто был рядом с Аннушкой, потому что желал, жаждал сам быть с ней!
И он бы никогда не продал ему картин даже за огромные деньги.
Старик проводил их до лестничной площадки и сказал вслед:
— После свадьбы приходи. Я напишу новую картину.
Аннушка помахала ему рукой. Он остался стоять на лестнице, смотрел, как они спускаются, и еще раз сказал:
— Приходи после свадьбы!
Гребень на его макушке опал и обнажил лысину…
Ночью он совсем потерял покой. Аннушка спала в комнате бабушки Полины, и он дважды подкрадывался к двери, чтобы разбудить ее и сказать все, что он думает о ней, о ее пороке, о старике художнике и его шедеврах. Подкрадывался, стоял и, протрезвев, тихо уходил к себе.
Однако там старик кричал ему в ухо:
— Приходи после свадьбы!
После свадьбы он, Кирилл, отправится в часть, а она останется здесь и будет ходить к старику, раздеваться в его грязной мастерской, и ее красота, ее тело, запечатленное на холсте, купят потом за миллионы, чтобы богатые, развращенные люди, пялясь бессовестно, могли «оценить искусство».
Пометавшись по комнате, Кирилл пошел к Аристарху Павловичу, без стука приоткрыл дверь, позвал шепотом — вроде пусто. Вошел на цыпочках, решив, если спит, то не будить и уйти назад. В комнате не было никого, и дверь заперта снаружи. Аристарх Павлович, скорее всего, ушел на дежурство.
И поговорить было не с кем…
Он сел на диван и вспомнил, как хорошо было в день его приезда! И сейчас уже просто так не погулять, не погусарить с песнями и стрельбой. И уже никогда не вернуть того веселого и бесшабашного состояния, потому что теперь всегда, всю жизнь будет стоять рядом с ними этот страшный старик. Он возбудил в Аннушке сознание своей красоты, возвеличил ее и тем самым оставил в ее существе черный мазок порока. Он превратил ее красоту в модель и теперь, как мерзкий сутенер, торгует ее телом…
Пистолет!.. Кирилл откинул спинку дивана, сунул руку — кольт был на месте, тяжелый, красивый, передающий руке скрытую в металле дерзость и отвагу. Четыре патрона, вычищенные Аристархом Павловичем, золотились в окне магазина.
Пойти и застрелить его! Спокойно постучать в двери, и когда он отопрет — выстрелить сразу, не раздумывая. Всего один раз нажать на спуск, и Аннушка навсегда избавится от его гипнотического влияния, а он, Кирилл, — от позора… Только не думать ни о чем! Старик заслужил смерти, ибо его маниакальная страсть разрушает судьбы людей. Не думать! Сделать все просто, как в тире! И в тот же миг забыть…
Никто никогда не раскроет тайны этого убийства. Старик получает большие деньги, связан с коммерсантами и банками. Его убили рэкетиры, мафиози, а картины похитили!
С пистолетом в руке он тихо вернулся в свою комнату и стал собираться. Под брюки пришлось надеть офицерский ремень, чтобы вложить за него тяжелый кольт, а поверх спортивной майки — легкую куртку-ветровку. Он просто собирался на прогулку, побегать трусцой по ночному городу! Из дома он вышел через окно и неторопливо побежал по Дендрарию. На ночь у ворот выставлялась охрана, и чтобы никто не видел его, Кирилл перемахнул через забор.
В половине третьего ночи улицы были пусты, лишь изредка проезжали машины «скорой помощи», почтовые грузовики и хлебовозки. Кирилл отыскал дом, в котором помещалась мастерская, прячась в тени, обошел вокруг — в черном квадрате огромного окна на крыше отражались далекие фонари… И только сейчас он сообразил, что старик не живет в мастерской, но в любом случае, есть он там или нет, стучаться к нему не имеет смысла. Надо войти тихо и не будить глухого старика…
Через соседний подъезд он поднялся на плоскую крышу, залитую битумом и заваленную прелыми листьями, приблизился к мансарде. Между окном во всю стену и краем крыши был карниз, опутанный колючей проволокой: видимо, в мастерскую часто забирались воры. Кирилл отыскал доску, просунул ее сквозь проволочное заграждение и прошел по ней к форточке. Открыть шпингалеты не составило труда, но когда он двинул створку рамы, с подоконника полетели какие-то банки, деревянные бруски и бумажные рулоны. На грохот никто не отозвался. Он выждал несколько минут и забрался в мастерскую.
Свет дальних фонарей выхватывал из мрака всю переднюю часть помещения, и все-таки передвигаться было трудно. Кирилл то и дело спотыкался и наталкивался в хаотично загроможденной мастерской. Старика не было…
На мольберте сохла картина — Аннушка, чуть изогнувшись, лежала на белом покрывале, и в полутьме, не знай Кирилл, что это полотно, ее можно было принять за живую. Мрак придавал ей таинственность и очарование, расплывчатые очертания фигуры создавали полное впечатление живого тела: казалось, ее высокая грудь слегка вздымается от дыхания и подрагивает мягкий провал живота.
Кирилл спрятал пистолет за ремень, отошел от мольберта — позади оказалось кресло, в котором он сидел днем.
Как только картина высохнет, ее унесут и повесят в коммерческом банке, в кабинете какого-нибудь мафиози. Или на всеобщий обзор — смотрите, какие мы состоятельные! Смотрите, что делают деньги! Мы покупаем женскую красоту…
Он вскочил и поднялся на антресоли, где картины стояли пачками, прислоненные к стенам. Не хотел показать своих шедевров гнусный старик, не поборол зависти, не простил ему молодости и удачи… Кирилл разворачивал полотна к свету, смотрел и отставлял — мелькали какие-то пейзажи с домами, церкви, кладбищенские литые оградки в зелени, портреты стариков с орденами, заводские трубы и конструкции… Но вдруг у Кирилла дрогнули руки — Аннушка лежала на траве, закинув руки за голову, и пучки яркой осоки лишь слегка заслоняли обнаженные груди и бедра. Он отставил полотно в сторону, взял другое, больше размером: Аннушка стояла перед зеркалом, и какая-то свисающая тряпка заслоняла ее фигуру, но в зеркале она представала во всей красе… На третьем холсте она лежала на чем-то черном между свечей, и в отблесках розового пламени бугрились все выступающие части тела…
Он перерыл все завалы картин, обшарил углы, перебрал подрамники с чистым холстом и обнаружил еще шесть полотен, где Аннушка была изображена в дымчатых, просвечивающихся одеждах либо обнаженная. С той, что стояла на мольберте, всего набиралось десять, и нечего было думать унести эти картины за один или за два раза. К тому же как идти с ними ночью по городу? Мысль заметалась — спрятать на время где-нибудь в подвале, закопать, сжечь во дворе, однако «чуткий инструмент» выхватил из мешанины инструментов на верстаке остро заточенный скальпель…
Холст распадался под ним с тихим треском. Полотна, обрезанные по подрамнику, выпадали на пол и медленно, словно береста на солнце, скручивались в сдвоенные трубки. Все десять картин уместились в один тяжелый рулон. Кирилл отыскал шпагат, перетянул его в нескольких местах и из остатков шпагата сделал ручку, чтобы удобнее нести. Скальпель он засунул между полотен и огляделся…
Отовсюду со стен на него смотрел старик, в сумраке напоминавший демона.
— Приходи после свадьбы!
Нет, пока он жив, все будет продолжаться. Она придет к нему после свадьбы, и он пожалуется, что картины похищены. Начнется все сначала…
Надо было уходить, кончалась короткая летняя ночь и небо за окном посветлело. Кирилл стоял посередине мастерской с рулоном холстов и не мог двинуться с места. Его было не убить, не хватило бы патронов, поскольку старик казался вездесущим и бессмертным. На портретах он щурился и надменно улыбался, словно говорил — я стар и страшен, я немощен и уродлив, но она все равно придет ко мне и с удовольствием снимет одежды передо мной. Ей нравится позировать перед стариком, ибо в контрасте с моей убогостью она становится еще прекраснее. Ей доставляет радость, что я смотрю на нее, трогаю руками; ей приятно, когда я молюсь на нее, ибо для красивой женщины моя молитва — высший смысл ее жизни. Я — чародей! Я создаю ей вечное, нетленное тело, которое сохранит красоту и после ее смерти. Ты же, молодой и удачливый, не способен принести ей такое счастье и можешь лишь физически, недолго обладать ею. Но она все равно принадлежит только мне!
Он не мог объяснить, почему это так, но понимал, что это действительно так! Иначе бы Аннушка не стремилась сюда, словно завороженная, и Кирилл чувствовал: всякое препятствие ее стремлению вызовет гнев и немедленный разрыв. А если он ничего не сказал и не сделал в тот первый день, то теперь уже поздно что-либо делать и говорить. Он понял, что власть над женщиной — эта такая же неуправляемая стихия, как гроза, зима или наводнение, и не существует в мире правил или законов, следуя которым можно овладеть чувствами и волей женщины. Даже самая преданная и страстная любовь никогда не в силах покорить ее до конца; все равно останется некая глубинная суть, не подвластная ни самым тонким, изощренным чувствам, ни доскональным знаниям ее непредсказуемой психологии.
Только он понял это, как приговоренный, над которым занесли топор и теперь требуют, чтобы смирился со своей участью — быть зарубленным.
Из мастерской Кирилл вышел через двери: все замки на дверях открывались изнутри.
Не скрываясь, он долго брел по городу и иногда шаркал об асфальт тяжелым свитком полотен. Однако рассвет быстро высветлил небо и постепенно привел его в чувство. Он стоял на пешеходном мосту через реку, совершенно один в обезлюдевшем городе. В любом случае надо было избавиться от ноши и вернуться домой, пока не проснулись. Кирилл разрезал шпагат и стал заворачивать в полотна камень…
И не удержался. Преступника всегда тянет посмотреть на свою жертву…
Из десяти картин лишь три были с Аннушкой: последняя, заранее проданная в банк, пейзажная среди жесткой осоки и полутемная, со свечами. На всех остальных были совершенно другие женщины, при свете утра уже ничем не похожие на Аннушку, хотя тоже красивые и волнующие. Он резал их скальпелем, рвал на куски и бросал вниз с моста. Фанерно-жесткий холст неожиданно легко дрался на части вдоль и поперек, а красочный слой, намертво впитавшийся в ткань, оставался целым и не осыпался на разрывах. Куски полотен долго кувыркались в воздухе, планировали и, ложась на воду, не тонули.
Потом он бросил скальпель и, последив, как течение уносит за поворот светлеющие в воде пятна, спустился вниз и долго мыл с песком руки, избавляясь от въевшейся краски.
Домой он вернулся на восходе солнца, забрался в комнату через окно и первым делом отнес пистолет к Аристарху Павловичу. Затем разделся, еще раз придирчиво осмотрел одежду и лег.
Перед глазами, словно камешки из разбитого калейдоскопа, сыпались и сыпались обрывки холстов.
… Кирилла растолкал Аристарх Павлович, одетый в спортивные трусы и майку.
— Вставай, буди невесту! — запел он. — Ну, продирай глаза! Аника-воин!
Ему снилось, будто он стрелял в старика, но кольт давал осечки либо выстрелы были настолько квелыми, что пули застревали в стволе. А старик стоял на пешеходном мосту, не убегал, не прятался и был какой-то равнодушный, будто знал, что у Кирилла плохие, старые патроны. Но вдруг он дернулся и крикнул:
— Только не в меня!
И кольт как раз грохнул как надо, и у старика почему-то выбило только один зуб и по губам у него потекла кровь. Кирилл же давил и давил на спуск, чтобы добить, но патроны не стреляли. Его охватывала беспомощность и страх, что недобитый старик все расскажет Аннушке. И будто кто-то ему говорил, подсказывал со стороны, что нужно нажать на спусковой крючок шестьдесят три раза и лишь на шестьдесят четвертом будет выстрел смертельный. Он только начал щелкать курком, как его разбудил Аристарх Павлович.
Кирилл наскоро оделся и пошел в комнату к Аннушке. Аристарх же Павлович отправился выпускать жеребчика.
Аннушка лежала в постели бледная, в поту, с запавшими глазами.
— Заболела Аннушка, — жалобно сказала бабушка Полина. — Заболела и никого не позвала…
— Что с тобой? — Кирилл взял ее руки.
— Не знаю, — слабо улыбнулась она. — Все тело болит, суставы ломит.
— Ты простудилась! Я вызову врача!
— Изрочили ее, — определенно заявила бабушка Полина. — От дурного глаза врач не поможет.
Аннушка поднесла его руки к лицу, с удовольствием вдохнула их запах, прикрыла глаза:
— Красками пахнут… Как я люблю запах масляных красок.
До свадьбы оставалось десять дней, когда Аннушка начала вставать и ходить по дому. Строгий запрет на сквозняки и влажную погоду еще дня два подержал ее в стенах, после чего она стала рваться на улицу.
— Мне нужно к свадьбе быть в форме! — твердила она. — Если я под венцом буду ползать, как амеба, Кирилл меня немедленно бросит.
Кирилл тем временем вместе с Надеждой Александровной носились по городу и делали покупки. Пришлось трижды привозить на такси портниху с платьем, и каждый раз Аннушке что-то не нравилось в шитье — пороли, перешивали, подгоняли: у Кирилла создавалось впечатление, что смысл всей свадьбы — подвенечное платье, которое ему упорно не показывали. Должно быть, шилось что-то невероятное…
Аннушка все-таки выпросилась на прогулки — сопровождать бабушку Полину. Дело было утомительное, поскольку она через каждые пять минут, а то и чаще спрашивала, не устала ли Аннушка, не кружится ли голова и не заболели ли суставы. Болезнь у Аннушки была какая-то странная, хотя ей поставили официальный диагноз — тонзилит, который якобы дает осложнения на суставы. Одним словом, простуда. Но протекала она необычно: вдруг под утро поднималась температура, в теле начиналась сначала приятная ломота, как бывает после сладкого сна, затем эта ломота переходила в болезненную, грызущую каждый суставчик. Днем же все проходило, и оставалось лишь легкое головокружение и слабость.
На прогулках Аннушка оживала, и потому они становились продолжительней, тем более погода после недельных дождей вновь установилась жаркая и сухая. Чаще всего они гуляли по аллеям в дубраве, где кроны почти не пропускали лучей и было прохладно. Аннушка подкатывала коляску вплотную к деревьям и заставляла бабушку Полину обнимать дуб.
— Он дает силы! Разве вы не знаете, что человек напитывается энергией дерева? Ведь уже доказано, что энергия человека и дерева совершенно одинакова по природе. Только каждый должен знать свою породу дерева. Но дуб — универсальный для всех славян. Он как первая группа крови, годится для всех.
Бабушка Полина обнимала деревья из уважения, зато сама Аннушка прижималась к ним всем телом либо становилась спиной, чтобы позвоночник от копчика до затылка касался коры, и так надолго замирала, прикрыв глаза. Но прежде она выбирала дуб по каким-то своим признакам, на ощупь, и вот однажды выбрала ничем не примечательное дерево, даже без таблички с указанием возраста, однако бабушка Полина испуганно закричала:
— Не подходи к нему! Не приближайся!
— Почему? У этого дуба по сердцевине бежит очень мощный поток!
Бабушка Полина сама развернула коляску, чтобы не смотреть на дерево. И тихо сказала:
— Под ним застрелился Александр Николаевич…
Аннушка отпрянула от дерева:
— Кто?.. А кто это?
— Генерал Ерашов, младший брат Сергея Николаевича… А Сергей Николаевич — прадед Кирилла.
— Когда? Почему?
— Пойдем отсюда, — сказала бабушка Полина. — Я не могу смотреть на это место.
Они отъехали уже далеко от памятного дуба, и бабушка Полина стала рассказывать:
— Александр Николаевич после смерти брата оставался старшим в семье. А был он такой немногословный, строгий, я его так боялась в детстве… Если он к завтраку вышел, то в столовой уже никто громко разговаривать и смеяться не смел. Пустого шума не любил. Как суббота — метлу возьмет и утром вокруг дома все дорожки выметет. А мы все ему помочь хотели… Мне лет семь было, и вот я тоже взяла метелку и мету, и мету! Ветерок был, и всю пыль на Александра Николаевича несет. А он лишь приговаривает: «Славно, Полина! Молодец, Полина, хорошая из тебя хозяйка вырастет!» Я довольная!.. Потом он приносит брюки и щетку, дает мне и говорит: «Почисти-ка, сударыня, я нынче собрался в этих брюках на службу». Одежду у нас только прислуга чистила. Я чуть не в слезы, стыдно… Уж чистила-чистила! Он же стоит надо мной и нахваливает, мол, хорошая хозяйка растет. Вот такой был Александр Николаевич…
Она тихонько рассмеялась, словно уже забыла, с чего начала и почему вспомнила генерала Ерашова.
— Почему же он… застрелился? — спросила Аннушка.
— Как же — почему? — с легким возмущением сказала бабушка Полина. — Он же был монархист! Истинный монархист! А большинство офицеров из его окружения поддерживали белое движение. И когда государь отрекся от престола, а Михаил его не принял — это был такой удар для Александра Николаевича! Он будто заболел после этого, помню, все говорил: «Что же мне делать, если государь предал? Если бросил Россию на произвол?» И офицеры над ним смеялись… Мы тогда собрались уезжать во Францию, многие уезжали в то время. Александр Николаевич согласился ехать и в день отъезда пошел попрощаться с любимыми местами в парке… Ведь из-за него все Ерашовы и остались в России. А так бы и по-русски-то уж разучились… И жениха б тебе не было!
Всякую историю бабушка Полина стремилась закончить весело, даже самую печальную; она не хотела омрачать предсвадебное настроение и иногда с этой целью очень неумело хитрила либо придумывала счастливый, почти сказочный конец. В результате у нее все обязательно женились, рожали детей и жили в мире и согласии. Но почему-то она никогда не рассказывала свою историю, возможно, потому, что к ней нельзя было придумать благополучный исход — хитрость была бы уж очень явной: бабушка Полина доживала свой век старой девой…
Правда, она много раз упоминала некоего Дмитрия Петровича и вскользь рассказывала о нем, называя его почему-то Митей, — подобную фамильярность она никогда не допускала. К тому же если учитывать, что Дмитрий Петрович был князь. По ее словам, Митя считался самым мужественным и честным человеком из всех близких к семье Ерашовых людей. Дело в том, что князь Дмитрий Петрович умер на ее руках в начале пятидесятых годов и три года перед смертью жил у бабушки Полины. Он вернулся из лагеря совершенно больным. Страшный ревматизм согнул его пополам, и дома он передвигался скрюченным, с вывернутой головой, чтобы смотреть вперед. Но вне дома его никогда и никто не видел согнутым. Прежде чем выйти на улицу, князь разгибал себя, заворачивал руки за спину и брал палку, зонтик или авоську, чтобы зафиксировать спину. И ходил прямой, стройный, с гордо поднятой головой, как подобает ходить князю.
Бабушка Полина гордилась им, вспоминая, любовалась его образом и именем, и в этом крылась какая-то глубокая, личная тайна.
За неделю до свадьбы они со дня на день ждали старшего Ерашова с семьей. Алексей сообщил, что отправил контейнер военным самолетом до Москвы, а сам с женой и детьми поехал поездом из-за громоздкого и необходимого на первый случай багажа. Выезжая по утрам на центральную аллею, Аннушка с Полиной Михайловной каждый день надеялись первыми встретить переселенцев. Они были в дубовой роще и «обнимались» с деревьями, когда мимо них неторопливо прошел молодой человек, одетый не по сезону — в темный невзрачный костюм и сапоги. Бабушка Полина встрепенулась и уверенно заявила:
— Это Ерашов! Не знаю кто, который, но Ерашов! Позови его!
Аннушка увидела лишь спину и волосы на затылке, собранные в косичку.
— Молодой человек, — окликнула она, не отрываясь от дерева.
Он замедлил шаг, обернулся: светло-русая пушистая борода скрывала пол-лица и совсем сбивала с толку. Аннушке все бородатые казались на одно лицо, однако бабушка Полина твердо сказала:
— Ерашов! Вылитый Сергей Николаевич! Я его очень хорошо помню!
Молодой человек вернулся и спокойно посмотрел на бабушку Полину.
— Да, я — Ерашов… А вы?..
Бабушка Полина засмеялась от восторга и удовольствия, что не ошиблась, но тут же построжела:
— Ты кто? Василий или Олег?
— Олег, — по-детски улыбнулся он.
— А я — Полина Михайловна, — с достоинством сказала бабушка Полина и протянула ему руку тыльной стороной. И Олег не растерялся и ничуть не смутился — наклонился и поцеловал. Но потом все-таки пожал плечами:
— Простите… Я не знаю, кто вы?
— Ах, молодой человек, — пристыдила бабушка Полина, но трогательно — Олег ей нравился. — По моему возрасту можно догадаться, кто я… Неужели этот недоросль ничего не написал обо мне? Ну, я ему дам! Я — старшая в семье Ерашовых.
— Простите… Полина Михайловна, — засмущался Олег, но оставался при этом сдержанным. — Я не подозревал, что у нас есть… что остались родственники.
— Никто не подозревал! — с гордостью сказала бабушка Полина. — Ведь и я о вас не подозревала!.. — Она указала на Аннушку: — А это Аннушка, невеста Кирилла!
— Очень приятно! — поклонился Олег. — Кирилл о вас написал.
— Конечно! О невесте он написал! — ревниво заметила бабушка Полина. — Хорошо бы было, если и о ней написать забыл!
— А вот это вы делаете напрасно! — вдруг заметил Олег, обращаясь к Аннушке. — Никакой энергии от дерева вы не получите. Пустое все.
— Отчего же? — не согласилась Аннушка. — Мне помогает. Дуб у славян почитался как Древо Жизни.
— Это суеверие, — мягко, но уверенно сказал Олег. — Сами посудите: разве может сочетаться энергия человека и дерева?.. Впрочем, как хотите…
— И мне помогает! — вступилась бабушка Полина. — У меня руки крепче стали. Вот, я уже сама могу крутить колеса.
Она немного прокатилась по дорожке, но Аннушка тут же перехватила коляску: самостоятельность бабушки Полины однажды уже чуть не закончилась аварией. Она научилась двигаться, но останавливаться у нее не хватало сил.
— Домой! — скомандовала бабушка Полина. — Олег с дороги и хочет есть.
— Спасибо, я сыт, — проронил тот, еще не зная нрава бабушки Полины.
— Ну уж не ври, — грубовато заметила она. — А где твои вещи?
— Мне ничего не нужно, — сказал Олег. — Я обут и одет… Все остальное — лишняя суета.
— Чудной, — с внутренним смехом заметила бабушка Полина. — Не зря похож на Сергея Николаевича… Вот поживете с мое, посмотрите на людей и станете многое понимать. Я увидела Олега и сразу подумала: если он образом вылитый Сергей Николаевич, то и характером такой же. Ведь полковник Ерашов — герой болгарского похода, его имя записано в крепостной башне Шипки!
— Я не герой, — с улыбкой заметил Олег. — Скорее, наоборот…
— Ведь не о тебе и речь, — не глядя, бросила бабушка Полина. — И вот такой отважный офицер, полковник в двадцать семь лет, бросает военную карьеру и увлекается черт те чем! Вы знаете, почему вымерли динозавры? Аннушка?
— Я читала его теорию, — сказала Аннушка. — Ее до сих пор переиздают…
— Это потому, что ты занимаешься географией, — ревниво промолвила бабушка Полина. — А так-то все уже забыли. Но когда-то теория Сергея Николаевича потрясла весь ученый мир.
— Сергей Николаевич сейчас известен как автор этой теории, — сказала Аннушка.
— О! — Бабушка Полина подняла палец. — Странно, правда? Неизвестен как герой войны, а вот из-за своей фантазии стал известным!
— Любопытно, — сдержанно проронил Олег.
— Еще бы, молодой человек, — барственно заметила она. — Тебе особенно должно быть любопытно, потому что Сергей Николаевич твой прадед. Так вот, у Земли, оказывается, существовал еще один спутник, кроме Луны. И назывался он Сварга. Луна и в те времена была холодной и лишь отражала солнечный свет, а Сварга накапливал в себе тепло, освещал и обогревал Землю, и потому не было ни зимы, ни ночи. У Земли было свое маленькое солнце… Да. Представляете, как все благоухало! Вот тогда и был рай земной, господство света.
— Возможно, — с улыбкой проговорил Олег, не зная, что комментировать и давать оценки рассказам бабушки Полины запрещено.
— Возможно? — Она обернулась к Олегу. — Не возможно, а так и было! Ты слушай, молодой человек, слушай!.. Луне и Сварге нельзя было сближаться, случилась бы катастрофа, но их тянуло друг к другу. И это взаимное притяжение благодатно действовало на Землю. Она цвела и плодоносила круглый год без перерыва. Отсюда и взялись вечнозеленые растения… С каждым витком их орбиты становились все ближе и ближе, и вся природа ждала, что если они сольются в одну планету — наступит невероятный расцвет всего живого на Земле. И они наконец сблизились… И как всегда бывает, сгорел тот, кто ярче пылал.
Аннушка вдруг рассмеялась:
— Признайтесь, Полина Михайловна, эту теорию вы придумали только сейчас! И не Сергей Николаевич, а вы!
— Почему же я? — возмущенно удивилась бабушка Полина. — Ничего подобного! Я помню, как Сергей Николаевич мне это рассказывал. Правда, я была очень маленькой, но помню!
— Так почему же погибли динозавры? — спросил Олег.
— Все очень просто, молодой человек, — сухо и без интереса сказала бабушка Полина. — Сварга обратился в прах, резко увеличилось земное притяжение, и динозавров попросту раздавило. Скелеты были не приспособлены. Они ползали, как тараканы от дихлофоса… К тому же мгновенно проснулись все вулканы, образовалось тысячи новых. Ядерная зима, катастрофа… — Она попросила остановить коляску. — Аннушка, я и в самом деле кое-что придумала сама… Вы не забывайте, я без малого двадцать лет была в лагерях, а потом тридцать лет лежала в одиночестве. У меня было время подумать… Я скоро умру, поэтому вы…
— Полина Михайловна! — одернула ее Аннушка. — Мы же договорились: о смерти не говорить.
— Не имей привычки меня перебивать! — отрезала бабушка Полина. — Я знаю, что говорю!.. Ты занимаешься наукой, тебе это пригодится… Я сделала открытие. Да! И не думайте, что старуха выжила из ума! Ладно, я знаю, что вы обо мне думаете…
— Ну, Полина Михайловна, — Аннушка присела перед ней. — Вы опять за свое. Сколько можно?
Бабушка Полина погладила ее по голове, по щекам.
— Умница моя… Думай обо мне что хочешь, но все равно послушай. До гибели Сварги весь живой мир и растения были легкими, воздушными. И летать в той атмосфере было очень просто… А мозг у всех живых существ находился в жидком состоянии. В этом и заключался хаос! Вся природа находилась в хаотическом состоянии и не осмысливала себя, потому что мозг не накапливал никакого опыта. Это было не нужно в раю!.. Но после катастрофы из-за большого земного притяжения мозг начал уплотняться. У пресмыкающихся он стал студнеобразный, и потому некоторые виды выжили. Но они уже не могли летать, а только ползали… — глаза ее засверкали как-то нездорово, цепкая рука обвила запястье Аннушки. — Слушай, слушай меня! У всех теплокровных мозг затвердел и уже не переливался, как вода в сосуде. Земное притяжение остановило хаос! Существование стало осмысленным. И появился человек разумный. Ему было тоже тяжело и больно, но в этой боли родился разум. Не верь, Аннушка, никакой эволюции не было! Человек словно проснулся и за жизнь одного поколения приобрел опыт, выстроил мироздание. Катастрофа сотворила человека.
Олег отвернулся и перекрестился.
— Как вы можете? Старый человек, одной ногой в могиле…
— Потому и могу, что одной ногой в могиле! — сурово заявила бабушка Полина. — Не смей мне перечить, молодой человек!
— Неужели вам не страшно? — искренне изумился Олег. — В вашем возрасте нужно молиться и думать о душе!
Бабушка Полина сама развернула коляску к Олегу:
— Ты меня учить вздумал?
Аннушка приобняла ее, огладила голову. Назревал скандал.
— Полина Михайловна, успокойтесь! Ну что вы, в самом деле?
— Он меня вздумал учить! — возмутилась она. — Он мне говорит о чем я должна думать! Яйцо курицу!.. Ты что, священник? Батюшка?
— Нет, я послушник, — виновато признался Олег. — Но я должен сказать… То, что слышу от вас — ересь и богохульство.
— Скажи-ка мне, голубчик, — жестко спросила бабушка Полина. — Давно ли ты окрестился?
— Два года назад, — смиренно проронил Олег.
— Так я и думала, — она подняла лицо к Аннушке. — Всю жизнь страдала от неофитов и излеченных алкоголиков. Они совершенно одинаковые и самые страшные люди. Они всегда хотят быть святее папы римского. И чтобы доказать свою святость, готовы шагать по трупам…
— Вы же не знаете! — взволновался и покраснел Олег. — Вы же не знаете, как я пришел к вере!..
— Молчи, оглашенный! — оборвала его бабушка Полина. — У тебя еще пока гордыня, а не вера! Вера — не рубаха, которую надел и пошел! Он пришел к вере!.. Моисей сорок лет держал евреев в пустыне и не привел к вере!
— Не волнуйтесь, Полина Михайловна! — Аннушка схватила ее руки. — Не сердитесь на него! Сами же говорили: нужно жить в мире!
— Таких послушников и к монастырю-то нельзя подпускать! — гневилась она. — Или всю жизнь держать на послушании. Он ведь думает, вера — это партия: заявление написал и рясу получил!
Олег резко развернулся и пошел в глубь Дендрария. Фигура его стала жалкой и одинокой, хотя он старался высоко держать голову. Бабушка Полина вдруг забеспокоилась:
— Старая дура… Ну-ка, верни его! Как нехорошо получилось… Но он ведь и в самом деле оглашенный!.. Алеша приедет, что мне скажет? Верни его, Аннушка!
Аннушка оставила коляску и побежала следом за Олегом. Тот чувствовал, что за ним бегут, но, не останавливаясь, упорно шел прочь из Дендрария.
— Вам не стыдно убегать от женщин? — крикнула она.
Олег остановился посередине аллеи, стоял и ждал, когда подойдут. Аннушка заслонила ему путь.
— Никуда вы не уйдете, — решительно сказала она. — И перестаньте обижаться. Вы же не красная девица!
— Меня назвали страшным человеком, — глядя в землю, выдавил Олег. — Я неофит! Только не знаю, что в этом страшного…
— Хорошо, что она вас не оттаскала за косичку…
— Все равно мне здесь делать нечего.
— Вы приехали на свадьбу к брату, — примиряюще сказала Аннушка. — Кирилл вас очень ждал… И уходить ни в коем случае нельзя.
Он поднял страдающие глаза и тут же их опустил, но Аннушка заметила блеснувший в них интерес.
— Найдите контакт с Полиной Михайловной. Она удивительный человек!
— Мне трудно слушать ее мерзкие открытия.
— Почему? Что в этом мерзкого? — удивилась Аннушка. — А мне интересно! Я ничего подобного не слышала.
— Это искушение, и ничего больше, — не очень уверенно проговорил Олег. — Мир создан Господом, а не стихиями и катастрофами.
— Вот пойдите и поспорьте с ней!
— Не хочу…
— Боитесь? — ухватилась Аннушка. — Вижу, боитесь. И правильно делаете. У Полины Михайловны потрясающая память и очень живой ум. Но она может сердиться. И она сейчас просто рассердилась на ваше упрямство, на вашу одержимость.
— Одержимость, разумеется, плохое качество? — с вызовом спросил Олег. — Похоже на фанатизм…
— Отчего вы все время задираетесь? — вдруг раздраженно спросила Аннушка. — По-моему, вам нравится обижаться. Чтоб вас уговаривали, упрашивали? Да?.. Надо умудриться, чтоб поссориться с бабушкой Полиной.
— Я не знаю, почему это происходит, — откровенно признался он. — Мне нельзя жить в этом мире. И потому я ухожу из него… Вы правы, где я появляюсь, там возникает конфликт.
— Идите и миритесь, — велела Аннушка. — Попросите у нее прощение. Это будет по-христиански. Полина Михайловна — святой человек.
Он снова поднял глаза и, смутившись, достал из кармана четки. Пальцы его забегали по янтарным костяшкам.
— Да-да, я пойду, — пробормотал он. — Переступлю через себя… Но не смирюсь, когда при мне покушаются на истины и Промыслы Господни. Вот вы, Аннушка, верующий человек?
— Не знаю… — растерялась она. — Пока нет, наверное, хотя я недавно крестилась…
— Очень хорошо, — одобрил Олег. — Труднее всего сделать первый шаг. Вам нужно оцерковляться, идти к вере через исполнение обряда. Я вас научу! И посмотрите, как вам станет легко и радостно жить!
— Мне и так сейчас очень легко и радостно, — засмеялась Аннушка. — Потому что я встретила Кирилла и выхожу замуж. Ступайте к бабушке Полине!
Он послушно ушел к коляске и что-то стал говорить Полине Михайловне, потупясь и перебирая четки. Аннушка умышленно оставила их один на один и, свернув с аллеи, спряталась за деревья. Бабушка Полина выслушивала его долго и наконец подала ему руку. Олег поцеловал ее и встал за спину бабушки Полины, приготовившись катить коляску. Они ждали Аннушку…
А Аннушка неожиданно увидела в траве обломок скульптуры — изящную женскую руку. Она присела, подняла ее и словно зачарованная стала рассматривать. Отшлифованный мрамор, казалось, покрыт матовой пленкой, отчего тяжелый камень выглядел нежным и теплым.
— Аннушка! — звала ее бабушка Полина. — Нам нужно домой!
— Смотрите, что я нашла! — дивясь, воскликнула Аннушка. — Какое чудо!
Бабушка Полина осмотрела находку и спокойно покачала головой:
— Следы погибшей цивилизации… Да! В парке стояли скульптуры, кажется, одиннадцать… Маленькая, я боялась вечером бегать по парку. Мне чудилось, они живые… Да… Насколько я знаю, скульптуры устанавливал твой прапрадед, Николай Афанасьевич. Они и тогда были очень дорогие… Великолепная работа. А выписаны были из Италии… И долго простояли! Помню, когда в тридцатом арестовали, несколько скульптур оставалось. Побитые, правда, безголовые…
Взгляд ее неожиданно остановился, и голова стала падать, словно бабушку Полину вдруг поклонило в сон.
— Что с вами? — испугалась Аннушка. — Полина Михайловна?
— А? — Она вскинула голову. — Что?.. Со мной ничего. Немного на солнце перегрелась…
Домой бабушку Полину везли с ветерком, и это взбодрило ее. Она глубоко дышала встречным ветром и щурила слезящиеся глаза. Возле парадного она совсем ожила и вновь стала капризной.
— Ну-ка, молодой человек, — сказала она Олегу. — Занеси меня в дом!
Ее обычно закатывали на коляске, и Аристарх Павлович для этой цели выстелил на ступенях дощатые мостки.
Олег поднял ее на руки, бабушка Полина обняла его за шею.
— Не бойся, я легкая, — сказала она. — Что во мне осталось? Живая мумия… Ах, Аннушка! Как я мечтала, чтоб у меня были внуки, чтобы ухаживали за мной и носили на руках!
Вечером бабушка Полина распорядилась устроить праздничный ужин в честь приезда Олега, и стол накрыли у Аристарха Павловича. Сам он и его квартира уже становились необходимой и неотъемлемой частью жизни семьи Ерашовых. Бабушка Полина еще по привычке охала, де-мол, неловко стеснять, приносить хлопоты, однако Аристарх Павлович был в тот вечер какой-то особенно вдохновленный и пел куплеты из романсов, таская тарелки с закусками с ерашовской половины.
Кирилл с Надеждой Александровной явились домой около четырех часов, нагруженные покупками, — ездили в Москву за продуктами подешевле, но по дороге сосчитали, что ничего не выгадали и только намучились.
— Не приехал? — с порога спросил Кирилл, имея в виду старшего Ерашова.
— Приехал! — воскликнула Аннушка. — Олег, выходи!
Олег вышел из комнаты с книгой в руках, как-то невыразительно кивнул. Кирилл смотрел на него и не узнавал! Было полное ощущение, что перед ним чужой, незнакомый человек.
— Олег? Какой ты стал… — проговорил он. — Я так давно тебя не видел…
И не от чувств, а скорее по надобности бросился к нему, обнял, помял в руках безвольные плечи брата.
— Я рад за тебя, Кирилл, — сказал Олег. — У тебя очень красивая невеста.
Он скромно сел в углу за камин и больше не сказал ни слова, пока вокруг суетились и накрывали на стол. Аристарх Павлович поджидал Валентину Ильинишну и часто выбегал на крыльцо, но она задерживалась, и сели без нее. И тут Олег встал и сказал:
— Прошу всех встать.
— Это еще зачем? — весело спросил Кирилл, раскупоривая бутылку вина.
— Нельзя же садиться за стол без молитвы, — наставительно проговорил Олег и поискал глазами по стенам. — Аристарх Павлович, где у вас иконы?
— А нет икон! — пропел Аристарх Павлович и встал. — Лежат где-то в шкафу.
— Ну что же, так помолимся, — не смутился Олег. — Встаньте, прошу вас.
Возникла небольшая выжидательная пауза: молиться за столом было непривычно, и все растерялись. Олег стоял и ждал. И Аристарх Павлович с Аннушкой стояли. Засмущавшись, вскочила Надежда Александровна.
— Встаньте, помолитесь, — вдруг сказала бабушка Полина. — А мне уж позвольте сидеть.
— Ну и дисциплинка в вашем монастыре, — весело пробормотал Кирилл и встал. — А я молиться не умею. И вообще некрещеный.
— Очень плохо, брат, — вздохнул Олег и стал читать молитвы.
Эта неловкость, происшедшая в начале ужина, внесла напряжение и как бы свела на нет предполагавшееся веселье. Все стали есть молча, перекидываясь лишь взглядами, а Олег же вовсе не поднимал глаз и, вяло ковыряя вилкой салат, показывал пренебрежение к еде. Кирилла такое мрачное застолье выводило из себя — он и так намолчался в дороге да в магазинных очередях.
— А что, Полина Михайловна, раньше всегда молились перед едой? — спросил он, глядя на брата.
— Где как принято было, — пояснила она. — В одном доме молились, в другом лишь крестились.
— Как же у Ерашовых?
— Ерашовы были люди военные, — медленно проговорила бабушка Полина. — И в церковь-то ходили по великим праздникам. Купцы набожные были, а дворяне — люди вольные, как сделал, так и хорошо.
— Это мне нравится, — одобрил Кирилл.
— Тебе, Кирилл, необходимо принять крещение, — заметил Олег. — До свадьбы надо успеть.
— Это еще почему?
— Как же ты под венец пойдешь? — спокойно спросил Олег. — Батюшка тебя и не допустит.
— Под венец? — Кирилл посмотрел на Аннушку. — Мы что, пойдем венчаться?
— Ой, как я хочу венчаться! — возликовала Аннушка. — Так красиво! Я видела… Кирилл, давай после загса сразу обвенчаемся?
— Как же вы так, — укоризненно заметил Олег и отложил вилку. — Через несколько дней свадьба, а только сейчас заводится разговор о венчании? Не понимаю…
— Кирилл, давай! — наседала Аннушка. — Представляешь, над нами будут держать короны! А два пажа понесут шлейф…
— Аннушка, с тобой я пойду куда захочешь, — заверил Кирилл. — Венчаться так венчаться… Но я не хочу, чтобы меня насильно заставляли выполнять все эти обряды.
— Есть такой путь к вере — через обряд, — терпеливо объяснил Олег. — Благодать входит в душу человека через таинства христианских обрядов.
Кирилл вдруг бросил ложку и взмахнул руками:
— А я не хочу! Не хочу никакой обязаловки! Не хочу насилия над собой!.. Позвольте узнать, что изменилось в нашей жизни? Ничего! Одно политическое насилие над личностью сменилось другим. Только и всего!
Олег побледнел и, опустив голову, стал постукивать костяшками четок. Вновь назревала размолвка, судя по настроению братьев, готовая перерасти в ссору.
— Кирилл! — одернула его бабушка Полина. — Ты не умеешь вести себя в обществе. Нужно уважать чужие чувства, тем более чувства родного брата.
— Нет, а мои чувства уважают? — взъерепенился тот. — Я не против веры. Если это нужно — готов креститься, идти под венец. Но чтобы это стало не просто обычаем, а моей личной потребностью.
— Откуда же взяться потребности, если душа твоя, брат, в мерзости? — с отеческими нотками проговорил Олег. — Если она еще слепая?
— В мерзости?! — изумился и вознегодовал Кирилл.
Он был готов сорваться, однако Аристарх Павлович ввел в комнату Валентину Ильинишну.
— Дорогие господа! — торжественно пропел он веселым басом. — Мы ждали подходящего момента! И заявляем вам: мы с Валей женимся!
— Палыч! — закричал Кирилл, перенося изумление на Аристарха Павловича. — Палыч! Тиимать! Вот это да!
Он бросился к окну и стал тискать, хлопать по плечам. За столом сразу повеселели, и назревающая ссора вмиг была забыта. Аннушка поцеловала Валентину Ильинишну, повлекла за собой, чтобы усадить рядом. Однако бабушка Полина изъявила желание поздравить ее, и Валентину Ильинишну подвели к коляске.
— Будь счастлива, дочка, — растроганно сказала бабушка Полина и поцеловала ее в лоб. — Аристарх Павлович — человек достойный и ласковый. Как за каменной стеной будешь с ним!
Безучастной оставалась лишь Надежда Александровна, скромно сидящая на уголке, да Олег, взиравший на суету с молчаливым спокойствием.
— Тиимать, Палыч! — заливался Кирилл, наливая вино. — А давай одну свадьбу сыграем, а? Аннушка? Полина Михайловна? Валентина Ильинишна? Не две же собирать! Народ? А экономия какая!
— Ну, будем вам мешать, — затянул Аристарх Павлович. — Вы — молодые люди, пусть будет праздник ваш! А мы семейным кругом… отметим торжество дня через два…
— Спасибо, Кирилл, но Аристарх Павлович прав, — вступила Валентина Ильинишна. — Невеста на свадьбе должна сиять одна! И жених тоже.
— Правильно, — подтвердила бабушка Полина. — Это же тебе не комсомольская свадьба, одна на десять пар, всем колхозом сразу.
— Эх, зря! — не сдавался Кирилл. — Как здорово бы было! Мы бы сразу с Палычем оженились!.. Палыч, помнишь, как мы сидели тут вдвоем и мечтали жениться? Давно ли было?!
— Не я, а ты мечтал! — засмеялся Аристарх Павлович. — А я и не мечтал…
— Слушай, Палыч! А ты венчаться будешь? — спохватился Кирилл. — Валентина Ильинишна?
— Не знаю! — засмеялась Валентина Ильинишна. — Я все отдаю на откуп Аристарху Павловичу. Как он скажет, так и будет!
— Вот это голос женщины! — возрадовался Кирилл. — Предлагаю выпить за счастливое известие и за наших невест!
— Ну вот, нам осталось найти невесту Олегу, и будет как в кино, — сказала бабушка Полина. — Аристарх Павлович, дочка когда приедет?
— Да жду вот, жду, — пропел Аристарх Павлович. — С весны ведь не бывала… На свадьбу позову!
— Оставьте, Полина Михайловна, — отозвался безучастный Олег. — Что говорить напрасно…
— Отчего же напрасно? — строго спросила бабушка Полина. — Тебе жениться надо, а ты в монастырь собрался. Вон какой парень, не хромой, не горбатый. Погоди, вот увидишь дочку Аристарха Павловича, тогда я на тебя погляжу…
— А что, Аристарх Павлович? — дразня Аннушку, спросил Кирилл. — Красивая у тебя дочка?
— На чужой каравай — рот не разевай! — отрезала бабушка Полина. — Ишь, гусар!
— Мне своего каравая не съесть! — засмеялся Кирилл.
— Еще посмотрим, кто кого съест, — заметила Аннушка.
Олега на время забыли, и он успокоился, да бабушка Полина не отступалась.
— Кому в ученье, кому в монастырь — такие дела на семейном совете решают, — заявила она. — Мало ли что ты придумал. Теперь у тебя есть семья, дом. Ты теперь не один, чтобы своей судьбой распоряжаться. К тому же ты молодой, можешь сделать глупость, и потом назад пути не будет.
— Я уже сделал выбор, — уверенно заявил Олег. — Вы же не знаете, как я жил.
— Ну, кое-что знаем, — не согласилась бабушка Полина. — Молодость и есть молодость… Приедет Алеша, сестра твоя приедет, тогда и посоветуемся.
— Навряд ли что-то изменится…
— Опять насилие! — деланно вздохнул Кирилл. — Я думал, только в армии командиры…
Аннушка наклонилась к нему и прошептала:
— Пойдем, что-то покажу! Что я нашла!..
Они ушли в комнату бабушки Полины, и Аннушка сняла с полки мраморную женскую руку.
— Ты нашла? — обрадовался Кирилл. — Нет, это я нашел! Первый нашел! В день приезда!
— А что же ты бросил ее?
— Не знаю, — рассматривая обломок, проронил он. — Что-то взбрело в голову… Подумал, несолидно…
— Эх ты! Посмотри, какая красота! — любуясь линией мраморной кисти, сказала Аннушка. — Можно представить, какая была скульптура.
— Я знаю, где она стояла! — спохватился Кирилл. — Там наверняка еще есть обломки.
— Пошли копать? — загорелась Аннушка. — Прямо сейчас.
Они переоделись и, не возвращаясь к столу, нашли лопату и грабли. Кирилл отломил кусок толстой проволоки и сделал щуп. Ориентир был — стена Института вакцин и сывороток. Они побежали через Дендрарий напрямую, однако Аннушка остановилась:
— Погоди, Кирилл… Давай возьмем Олега? Он такой одинокий, пусть будет с нами?
— Пусть будет, — сказал Кирилл и, закурив, сел на землю.
Аннушка убежала назад и скоро вернулась с молчаливым и меланхоличным Олегом.
— Полина Михайловна не отпускала, — сообщила она. — Говорит, мы дурью маемся… Ты тоже так считаешь, Олег?
Брат промолчал. Они долго шли вдоль стены и хоть смотрели в три пары глаз, но стрелку с первого раза не заметили. Ее почти смыло ливнем, и остался лишь белый след от зубной пасты. Кирилл отыскал холмик с остатком постамента и очертил щупом большой круг.
— Господа археологи, прошу!
Как и следовало ожидать, больше всего обломков оказалось неподалеку от центра круга. Из толстого слоя перегнивших листьев выгребли вторую кисть руки с шариком между пальцев, предплечье с локтевым сгибом и множество обломков свисающих складок ткани. Безучастный Олег, вначале вяло тыкавший лопатой в землю, увидев находки, ожил и рыл теперь землю по кругу. Попадал битый кирпич, камни, куски бетона, но мраморные осколки встречались реже и реже. Они нашли еще одно предплечье — левое, с куском мраморной ткани на сгибе; руки можно было уже собрать до плеч, и не хватало лишь мелких кусочков, выщербленных на сломах.
— Все, ребята! — Кирилл бросил грабли. — Все, что можно легко отбить от скульптуры, мы уже нашли. Кроме головы! Голова и тело лежат где-нибудь в кустах.
— Почему в кустах? — спросил Олег. — Думаешь, могли спрятать?
— Зачем ее потащат в кусты? — Аннушка собирала обломки рук. — Это же не похитители, а варвары! Они же не логичны!
— Как говорил наш старшина, объясняю последний раз для дураков, — Кирилл взял щуп. — Это была женщина, так? Так! А логика варвара — женщину тащить в кусты!
— Дурак, — сказала Аннушка.
— А вот посмотришь сейчас!
Он пошел кругом между развесистых ив, проверяя землю щупом. Иногда он продирался сквозь ветви, стараясь забраться в самые недоступные места. Аннушка и Олег, побродив по холмику — статую здесь действительно не спрятать, — полезли по ивняку, расширяя круг.
— Я вспомнила ее! — вдруг крикнула Аннушка. — Я знаю, кто она!
— Тьфу, напугала! — засмеялся Кирилл. — Ну кто?
— Афродита из Арля!
— Почему? Может, Венера!
— Афродита из Арля держит в руке шарик! — ликовала Аннушка. — Эта же копия знаменитой скульптуры «Афродита в садах»!
— Олег, ищи обнаженную женщину! — приказал Кирилл. — Если мы не найдем ее, значит, у нас нет нюха. Можно сваливать в монастырь!
— Она должна быть полуобнаженная. — пояснила Аннушка. — Мы же нашли обломки ткани!
— Правильно ищем! — засмеялся Кирилл. — Кто-то ее пробовал раздевать в кустах!
— Ой пошляк! — весело возмутилась Аннушка. — Олег, посмотри, за кого я выхожу замуж?
— Посмотри, Олег! — подхватил Кирилл. — Не хочет, обзывает дураком и пошляком, но выходит! О чем это говорит? Брак по расчету!.. Олег?
Олег почему-то сидел на корточках спиной к ним и не отвечал. Кирилл и Аннушка побежали к нему, продрались сквозь густые ветви плакучих ив.
— Ты, брат, очень хорошо знаешь психологию варваров, — тихо сказал Олег, но в голосе послышалась месть.
Он уже разгреб листья и перегной с ног скульптуры — из земли торчали мраморные ступни с толстыми медными болтами. Афродита лежала вниз лицом в яме, куда, наверное, долгие годы сваливали листья и садовый мусор. Они бросились раскапывать руками, но «культурный слой» оказался мощным, до полуметра, к тому же попадалось битое стекло, и пришлось нести лопату. Они копали и гадали — есть ли голова, и если есть, то они смогут собрать скульптуру почти в полном виде! Мрамор почернел от копоти — видимо, в яме жгли костры либо просто сжигали листья.
Голова оказалась на месте, правда, вокруг шеи была намотана позеленевшая медная проволока, словно Афродиту сняли с виселицы. Ее спасло то, что она очень давно попала в яму и оказалась засыпанной мусором и спрятанной от глаз. Статую вынесли к постаменту и положили на траву. Аннушка ползала вокруг нее на коленях и сметала землю. Урон был небольшой, но очень уж заметный — отбили нос и соски грудей, разбили поток ткани, свисающей с бедер. Это не считая отломленных рук…
Олег помогал Аннушке, прочищая щупом складки ткани. Кирилл же тянул отсыревшую от пота сигарету и скручивал проволоку, снятую с шеи Афродиты. Закопченная и обезображенная, она оставалась прекрасной, и полуобнаженное тело ее, плечи и шея, выпуклый рисунок живота, контуры скрытых под тканью бедер — все было невероятно знакомо и узнавалось даже в камне…
