10

Ни о каком возвращении ерашовского поместья наследникам бывших владельцев городские власти и слышать не хотели. Для начала погоняли из кабинета в кабинет, побеседовали с отставным подполковником, выяснили, что, кроме пенсии, у него ни гроша за душой, и отказали наотрез. Мэрию устраивал лишь вариант предприятия со смешанной собственностью, поскольку нищий бюджет требовал вливания частного капитала. Старший Ерашов особенно-то и не настаивал и не спорил: Вере был важен только сам факт отказа, обязательно зафиксированный на бумаге. Это обстоятельство настораживало городское начальство: род Ерашовых был слишком известен, однако их потомков в городе совершенно не знали. И только военком, прочитав, видимо, личное дело, относился к Алексею с почтением и обещал содействие во всем — четыре боевых ордена и два ранения для него кое-что значили. Вера же, кроме прокуратуры, нигде не засвечивалась, и все-таки в недрах мэрии пополз слух, что она — большая шишка в Санкт-Петербурге, а значит, наверняка имеет связи в Москве. И эта опаска помогла, когда Вера от имени Горзеленхоза и коллектива Дендрария как адвокат явилась в арбитраж с протестом. Дело в том, что бывшие хозяева при создании муниципального предприятия оказывались в стороне и, лишаясь Дендрария, по сути, снимались с городского бюджета. В арбитраже к тому времени прослышали, кто такая Ерашова, и долго мудрить не стали — решение о создании предприятия опротестовали и деятельность его приостановили — нарушений законодательства было найдено на три протеста.

Получив бумагу из арбитража, Вера с Алексеем за одну ночь составили свой план использования Дендрария в целях международного туризма и наутро уже были в Москве. Не привлекая пока никаких связей, они явились в дирекцию «Золотого кольца» и, предъявив решение арбитража, объяснили, что в ближайшем будущем ни бань с самоварами, ни соловьев-разбойников и ни гостиницы не будет. «Золотому кольцу» было наплевать, кто станет владеть заповедным Дендрарием; ему нужен был сервис и развлекательный комплекс. Вера выложила кучу документов, запрещающих всякое новое строительство на территории природного памятника, тем более загрязняющих непроточный водоем, а также устройство лестниц и смотровых площадок на деревьях, установку сувенирных киосков, туалетов и прочих принадлежностей сервиса. Оказывается, городские власти на все это закрывали глаза, лишь бы затащить город в круг «Золотого кольца», а в город — богатых туристов. Когда же в дирекции началась легкая паника, Вера, словно картежный игрок, выложила свой козырь — план развлекательного комплекса, в котором были те же бани, только вынесенные на берег реки, ближе к гостинице, вместо Ильи Муромца с конем — экскурсии по Дендрарию верхом или в конных экипажах, зимой — катание на тройках, и не соловья-разбойника на дуб садить, а организовать фольклорный ландшафтный театр на все времена года. Дирекцию же больше всего интересовали сроки, ибо рекламная машина была уже запущена. Вера назвала срок в полгода, что Алексею вовсе показалось авантюрой. Получив очередную бумагу, они покинули дирекцию, и старший Ерашов не выдержал.

— Кто станет всем этим заниматься? — возмутился он. — Я всего-навсего летчик!

— Заниматься будешь ты, — бездумно и весело заявила сестра. — Я из тебя сделаю капиталиста. А как ты собирался жить? На одну пенсию? В тридцать два года?.. Постепенно втянешь Олега. Может, и Василий объявится, когда узнает, что мы не лаптем щи хлебаем.

И все-таки старший Ерашов не мог отвязаться от ощущения, что все затеянное — чистая авантюра. Вера же чувствовала себя как рыба в воде. Ей доставляло удовольствие беседовать с начальниками, звонить, проводить переговоры, давать консультации по праву, сажать в лужу, причем изящно, дилетантов в юриспруденции и бизнесе. Она купалась в этой стихии, которая для Алексея была нудной и утомительной; она всегда точно знала, на кого выйти, кто владеет информацией и кто может реально помочь, не требуя взятки. С женщинами Вера разговаривала вежливо и уважительно, а с мужчинами, даже с крутыми начальниками, всякое общение начинала с какой-то кокетливой надменностью, но заканчивала почти дружески и никогда не ошибалась в людях: следовательский опыт шел ей на пользу. Наблюдая за сестрой, Алексей понял, что она никогда уже не выйдет замуж, и если выйдет, то не увидит счастья. Она была слишком умна, чтобы безоглядно влюбиться, и слишком прозорлива, чтобы поверить в любовь мужчины, по положению и уму годного ей в мужья. А круг, в котором Вера чувствовала себя свободной и раскрепощенной, уже был насыщен практичностью, расчетом и деловыми связями.

Мотаясь за сестрой по Москве, старший Ерашов вдруг начал понимать, что постепенно сдает свое старшинство: в доме — Аристарху Павловичу, в делах — Вере, в делах же духовных — Олегу. И это было не обидно и не оскорбительно. За двадцать армейских лет он оказался оторванным от реально существующей жизни и теперь должен был найти в ней свое место, свою ступень на лестнице, по которой следовало подниматься вверх. Ему как бы объявили жестокое офицерское наказание — несоответствие с занимаемой должностью, почти смертельное для карьеры. И следовало сделать резкий бросок вверх, чтобы доказать свое положение старшего.

Когда в вертолетном училище первый в жизни Ерашова инструктор заявил, что через два года он всех научит летать, Алексей мгновенно поверил в это, поскольку летать очень уж хотелось и небо не казалось ему холодным и чужим. И он учился постепенно — от тренажера к рулежке, от рулежки — к взлету, от взлета — к посадке, поскольку нельзя было летать, не зная, как отрываться от земли и как возвращаться на нее. Тут же, делая из него капиталиста, родная сестра без всякой подготовки поднимала его в небо чужой, неведомой стихии и, бросив управление, оставляла корабль с совершенно незнакомыми педалями, ручками и кнопками…

Что-то подобное он испытал, когда его машину подбили над горами Афганистана. Снаряд попал не в двигатель, а лишь пробил жаровую трубу, отчего огненный выхлоп ударил в борт, быстро прожег его и ворвался в десантный отсек кабины. Можно было еще тянуть достаточно долго, оставляя за собой дымный хвост, но перегорели кабели управления, и машина стала тупой и тяжелой, как утюг. Вместе со вторым пилотом и бортмехаником они тянули ручки шаг-газа с нечеловеческой силой, так что загибались трубчатые стойки, — неуправляемая машина неслась по своим стихийным законам, и голый каменистый склон впереди неумолимо приближался. Чтобы не взорваться на собственных ракетах, надо было освободиться от них, сделать аварийный слив горючего, выключить горящий двигатель и включить систему пожаротушения, однако все кнопки омертвели и ничего нельзя было сделать! И вот несколько долгих минут, отказавшись от бесплодных попыток что-то изменить, они просто сидели и ждали конца.

В первый раз повезло: машина долго падала вниз по склону, обламывая шасси, ракетные установки и запасные топливные баки, и, только освободившись от смертоносного груза и погасив скорость, плотно легла на брюхо…

Там еще можно было надеяться на законы аэродинамики, можно было хотя бы примерно определить траекторию полета и точку касания с землей; здесь же старшему Ерашову казалось, что не существует никаких законов и закономерных предположений, а есть лишь стихия и непредсказуемая удача.

Первый заход на Алмазный фонд даже при способностях Веры не увенчался успехом, поскольку человек, выведший их на руководство, оказался не тем человеком, а «тот» случайно задержался в гостях у кого-то на случайной даче. И теперь, чтобы вновь завязать отношение с фондом, требовался другой, более высокий уровень связей. А старший Ерашов согласился продать ордена лишь в Алмазный фонд, и этот компромисс нравился ему. Покупателей было достаточно, которые бы выложили за редкостные и дорогие реликвии и миллион долларов. Эксперт, найденный Верой, еще не видя товара, предложил несколько адресов иностранных фирм, скупающих такие драгоценности. Алмазный фонд мог заплатить лишь половину стоимости, существующей на черном рынке, и то при условии финансовой состоятельности на данный момент. Каждое приобретение согласовывалось с министром финансов, на что отпускались целевые суммы, и потому было мало найти контакт с руководством и убедить его купить ордена с бриллиантами; требовалось подняться еще выше, и там, наверху, внушить необходимость приобретения. Законный путь, как всегда, был самым трудным путем…

Второй заход оказался более удачным. На встречу с руководством фонда Вера отправилась одна и, чтобы не объяснять на пальцах, взяла с собой книгу об орденах России. Человек, который «подавал» Веру, на сей раз оказался влиятельным, ее приняли хорошо и по предварительной договоренности пообещали купить ордена, но прежде следовало пройти еще по какому-то невообразимому кругу и в определенный момент через нового влиятельного человека подсказать министру о важности приобретения.

Мысленно представляя себе все эти заходы, круги и орбиты, старший Ерашов все отчетливее ощущал свою беспомощность. Мир, в котором купалась и блистала его сестра, получая наслаждение, вымучивал его, и он почти физически ощущал, как стремительно летит вниз, словно подбитый вертолет по откосу, оставляя на камнях исковерканные конструкции и куски рваного, мятого дюраля.

Пока на верхах шли дипломатические переговоры о покупке, Алмазный фонд затребовал ордена на экспертизу. Алексей с Верой вернулись домой и только тут узнали, что Кирилла вызвали в часть, а требовалась надежная охрана. Вера опасалась, что из высоких кабинетов возможна утечка конфиденциальной информации и «богатеньких» Ерашовых уже пасут соглядатаи. По первоначальным подсчетам, ордена оценивались в четыреста миллионов рублей — сумма фантастическая, и просто так везти их было опасно. А нанимать охранников — чужих, неизвестных людей — было еще опаснее. Пока сокровища лежали в жестяной коробке под камином, Аристарх Павлович вообще не чувствовал никакого страха и порой не вспоминал о кладе месяцами. Но вынутые из тайника и предварительно оцененные, они словно обросли подстерегающей отовсюду опасностью. Это состояние было смешным, странным и страшным: богатство требовало постоянного напряжения и оглядки. Решили ехать втроем с Аристархом Павловичем. Ордена — самые ценные — зашили с изнаночной стороны рубашек, а Вера в блузке на животе. Пришивали и смеялись сами над собой, ибо никто еще не бывал в такой нелепой ситуации. Потом начали вооружаться. У Веры был служебный пистолет с официальным разрешением, Аристарх Павлович достал кольт с четырьмя патронами сомнительной надежности, а военный человек, подполковник, оказался с голыми руками. Тогда Аристарх Павлович отдал ему незаконный кольт — если что, военного вряд ли станут обыскивать, а сам взял газовый баллончик Аннушки. Старший Ерашов долго осматривал патроны и все-таки разглядел дату выпуска —1910 год.

— О, отец, а я понял, откуда у тебя такая машинка! — догадался он. — И патроны оттуда же… Подари, зачем он тебе?

— Не проси, не дам! — отрезал Аристарх Павлович. — Что мое — то мое. Когда умру — заберешь.

— Тогда пойду опробую, — сказал Алексей. — Порох слежался…

— Нечего патроны жечь! Уже опробовал, и не раз.

— Ну, один! Кстати, может, и «макаровские» подойдут…

Он взял у Веры несколько пистолетных патронов, примерил их в патроннике — гильзы болтались, но не тонули в стволе. Вместе с Аристархом Павловичем они уплыли за озеро, и там Алексей пальнул в сосну сначала родным патроном, а затем «макаровскими». Они годились, разве что раздувало гильзу и не всегда срабатывал выбрасыватель.

На обратном пути, когда они подчаливали лодку к мосткам, к ним навстречу вышел Николай Николаевич Безручкин. Он казался спокойным и, как всегда, уверенным в себе.

— Ну что, мужики, постреляли? — просто поинтересовался он.

Это был вызов: после предупреждения старшего Ерашова Безручкин ни разу не попадался ему на глаза. Кольт у Алексея лежал в кармане и заметно оттягивал брюки.

— Постреляли, — сказал Аристарх Павлович. — Патроны новые пробовали!

— И что? Хорошие патроны?

— Хорошие!

— Серьезные вы ребята, — похвалил Николай Николаевич. — Не зря ОМОН-то приезжал… Ну, а как жить будем?

— Как прежде жили, так и будем жить, — многозначительно проговорил Аристарх Павлович.

— Прежде — это когда? До семнадцатого, что ли? — поинтересовался Безручкин. — Если как до семнадцатого, то у вас на сей раз ничего не выйдет. Тогда у Ерашовых были капиталы, а у наших — пушка в кармане. Теперь-то наоборот все, теперь с одной пушкой дела не сделаешь. Да и у нас тоже патроны не плохие.

— Я вам не советую говорить о патронах, — проронил старший Ерашов. — Хотите жить мирно — не зарьтесь на чужое.

— На чужое? — Николай Николаевич засмеялся. — Если это все твое — возьми! Возьми и неси!.. Да только унесешь ли? Пупок не развяжется?

— Веселый вы человек, — одобрил Алексей. — Не унывающий. А что, отец, возьмем его коммерческим директором? Пусть туристов веселит.

— Теперь он не пьет, так что не взять? — согласился Аристарх Павлович, занятый лодкой. — Мужик он с головой, из дерьма конфетку сделает.

Безручкин захохотал еще пуще, причем веселился откровенно, без всякой игры.

— Да уж возьмите, барин! Служить буду верой и правдой! Не откажи, отец родной! — просмеялся, вытер слезы. — Шутить изволите, барин?

— Мы люди серьезные, — заверил Аристарх Павлович. — Соглашайся, пока предлагаем.

— Что же вы такие наивные, ребята? — жалея, проговорил Николай Николаевич. — Если мне пакость в арбитраже устроили, так уж все? Уж на коне?.. Запомните, любезные вы мои, перераспределение капитала уже произошло. Вы поздно хватились, поезд ушел. На первый раз я прощаю, но впредь не мешайте мне. Живите тихо и спокойно.

Старший Ерашов подошел к нему вплотную:

— Надо полагать, это ультиматум? А потом — военные действия?

— В отношении военных действий, мне с вами не потягаться, — улыбнулся Николай Николаевич. — Вы же все — профессионалы в этом деле. На своем веку-то сколько народу поубивали?.. Я же человек мирный и стрелять не умею. Не валяй дурака, подполковник, и сестрице своей скажи, чтоб не дергалась. Мне это не нравится.

Он круто развернулся и неторопливо пошел к своему подъезду, словно подставляя спину под выстрел.

— Неужели он когда-то был пьяница и забулдыга? — спросил старший Ерашов, провожая взглядом Безручкина.

— Был, — вымолвил Аристарх Павлович. — И тогда от него натерпелись. И сейчас еще поплачем, конкурент серьезный.

— Что-то я ничего не понимаю…

— А что тут понимать, Алеша, — вздохнул Аристарх Павлович. — На чужого дядю работать не хотел, вот и гулял. Чуть дали волю — первый развернулся. На какие шиши, не знаю, может, тоже клад нашел…

Старший Ерашов сел на мостки и уронил руки.

— Знаешь, отец, а ведь с ним воевать придется. Хорошо, если капиталами… А я не хочу! Навоевался, настрелялся — не хочу больше!

… На следующее утро первой электричкой они благополучно привезли ордена в Москву и сдали на экспертизу. Однако пришлось задержаться еще на две ночи в ожидании заключения: в случае отрицательных результатов их бы пришлось возвращать домой. Аристарх Павлович и радовался и страдал. Остановились у старшей дочери Ирины, а младшая, Наташа, прибежала и осталась рядом на оба дня. Наконец он познакомил их с новой родней, и все бы хорошо, да душа болела за домашних. Кроме Олега — женщины да дети, и что взбредет в голову соседу-конкуренту, пока Аристарх Павлович в Москве? Из Олега защитник-то никудышный, хоть бы догадались не ходить никуда по вечерам, когда темно. Валентину Ильинишну он предупредил, а остальных не успел — рано уезжали… Экспертизу наконец получили положительную, ордена оставили на хранение в сейфе Алмазного фонда и помчались на вокзал. Наташа поехала провожать и уже на перроне неожиданно рассказала, что квартиру в Москве ей теперь не получить никогда, что лимитчицам нет никаких льгот, а купить невозможно — цены бешеные. И разревелась на груди.

— Поехали домой! — заявил Аристарх Павлович. — Мы там дело затеваем, будет тебе и работа, и жилье. И жених тебе будет!

— Я к Москве привыкла, пап, — всхлипывая, сказала она и вдруг попросила: — Дай денег на квартиру. Всего двадцать миллионов.

Он сначала растерялся, потом решил, что дочь пошутила.

— Всего-то навсего — двадцать миллионов… У тебя же есть деньги. Я из ваших разговоров поняла… Очень много денег, — она не шутила, и это как-то неприятно поразило его. — Неужели тебе жалко каких-то двадцать миллионов?

— Это не мои деньги, — попробовал объяснить Аристарх Павлович. — Это наследство Ерашовых. Понимаешь, они вынуждены продавать свои родовые ценности, ордена своих дедов, чтобы выжить.

— Но ведь ты же нашел клад, — заявила Наташа. — Я слышала… А если ты нашел и вместе с ними затеваешь дело, значит, там есть твоя доля. Они обязаны поделиться с тобой по-честному.

— Мы ничего не делим! Мы все вместе!..

— Ну и живи с ними! — неожиданно с обидой бросила она и побежала по перрону, а издалека крикнула: — А к нам больше не приезжай!

Аристарха Павловича подбросило от таких слов: смешались жалость и негодование. Алексей и Вера стояли поодаль, чтобы не мешать разговору, однако последний крик Наташи был услышан. Они подошли к нему, растерянные и обеспокоенные, не понимая, что произошло. Дочери относились к новой родне ласково и учтиво, как и подобает младшим, и ничего не предвещало внезапной размолвки. Аристарх Павлович не знал, как все объяснить Алексею и Вере, и хорошо, что они пока не спрашивали ни о чем и давали ему возможность собраться с мыслями. Он скрыл от дочерей, что женился, — хотелось сделать им сюрприз, когда они наконец явятся домой и увидят Валентину Ильинишну. Дело в том, что старшая, Ира, часто намекала ему о женитьбе, мол, пока не состарился, а то придется одному доживать. И теперь он думал, что, когда дочери узнают о молодой жене, на эту обиду наслоится еще и ревность и обязательно прозвучит упрек, мол, завел себе новую семью, а нас, родных дочерей, бросил, оставил нищими и бездомными.

Всю дорогу Аристарх Павлович страдал от этих обидных размышлений и никак не решался сказать о них, чтобы не обидеть «старших» своих детей. Но Алексей догадался без слов и, таясь от Веры, проговорил:

— Не горюй, отец… Я знаю из-за чего. Ты не думай об этом. Придут деньги — дадим. Орденов было жалко, а этого добра… Если еще между своими раздор пойдет — все погибнем…

Они не узнали своего дома. От земли до крыши он был опутан новыми лесами, а над парадным крыльцом какие-то мужики сооружали из брусьев замысловатую мощную конструкцию. У самых ступеней, перекрывая вход, дыбилась гора песка, тут же лежали железобетонные колонны и блоки, горловиной кверху торчала пузатая бетономешалка, и рядом урчал автокран. Аристарх Павлович пошел выяснять, в чем дело. Рабочие жали плечами — строим! — и кивали на прораба; тот же объяснил, что причина осады — восстановление первоначального фасада здания, что есть проект, смета и наряд. Остальное его не волновало.

— Это война, — сказал старший Ерашов. — И первый бой мы уже проиграли.

Расчет Безручкина был ясен: он показывал, кто хозяин дома, и денег на это не жалел. А делая благородное дело, оказывался неуязвим. Ерашовы едва пробрались к дому и еще не вошли в двери, как услышали приказной голос Николая Николаевича. Он выговаривал прорабу, что засыпали крыльцо и людям невозможно пройти, требовал немедленно расчистить проход и над парадным сколотить дощатый щит, чтобы на головы не валился кирпич.

Все домашние были подавлены осадным положением и не находили себе места. Жить на строительной площадке было невозможно: грохот и треск не смолкали с раннего утра до позднего вечера, нельзя было открывать двери и форточки — несло гарью и пылью, поскольку рабочие сдирали скребками толстый слой старой побелки и снимали испорченную штукатурку. Сквозь грязные стекла пробивался лишь мутный свет.

Ко всему прочему, на следующий же день пригнали компрессор и начали сдалбливать асфальтные дорожки под окнами. Безручкин осадил Ерашовых крепко и надолго: психическая атака рассчитывалась до глубокой осени, а леса могли остаться и в зиму. Следовало принимать какие-то ответные действия, но сколько ни думали, ничего путного изобрести не смогли. То, о чем мечтал старший Ерашов, сосед-конкурент перехватил и теперь использовал как оружие. Он стремился вложить свои деньги, чтобы потом иметь козырь, Вера лихорадочно искала выход и все дни пропадала в городе. Она единственная ничуть не унывала, и смелые, оригинальные замыслы Безручкина лишь возбуждали в ней веселый азарт.

А выход нашелся случайно, и не там, где его искали. Однажды под вечер Аристарх Павлович с Алексеем пошли посмотреть на жеребчика, прихватив с собой корзины, — начинался грибной сезон. Кто-то поспел вперед и срезал все попутные грибы вдоль проселка, поэтому Аристарх Павлович решил сводить старшего Ерашова в свои заповедные места за аэродромом. Однако едва Алексей вышел на рулежную дорожку — а был он здесь впервые, — сразу забыл о грибах, о жеребчике, и Аристарх Павлович увидел в его глазах глубокую тоску, больше похожую на тщательно скрываемую болезнь. Он оставил корзину на бетонных плитах и побрел, словно пьяный, часто останавливаясь и с каким-то отупением глядя вокруг себя. А ведь и двух месяцев не прошло, как он бросил авиацию, уверяя, что налетался, навоевался, настрелялся…

Аристарх Павлович подхватил брошенную корзину и незаметно, чтобы не мешать, пошел за ним следом. Старщий Ерашов побродил по рулежкам, забрался в ангар, и его шаги долго громыхали в гулком, пустом помещении. На свет он появился несколько смущенный какой-то новой, непривычной для него мыслью, оглядел черный зев со снятыми воротами, высокий березовый лес, растущий на крыше. Железобетонные перекрытия и мощный слой земли над ними могли выдержать ядерный удар.

— Вот бы сюда бы поместить какой-нибудь завод, — сказал он. — Такие помещения пустуют…

Аристарх Павлович, подыгрывая ему, повел показывать подземный бункер, и глаза старшего Ерашова загорелись.

— Ты знаешь, что там под землей? Фантастика! Это же командный пункт. А вода стоит, потому что он весь отлит из бетона, аквариум. Откачать и прочистить дренаж. Там будет тепло и сухо, как в печке, — он забежал в лесополосу, выросшую дико, самосевом, позвал Аристарха Павловича: — Гляди! Здесь была вентиляционная шахта, а здесь идет подземная галерея к топливным резервуарам. Из нержавейки, представляешь? Они сейчас там! А дальше, где-то в том районе, — склады боезапаса. Под нами целый подземный город, там можно ездить на машинах…

— Пойдем, еще что-то покажу! — обрадовался Аристарх Павлович и повел его в лес, за взлетную полосу, где когда-то была железнодорожная ветка. Рельсы были давно сняты, и в сером щебне догнивали шпалы. Вездесущий осинник постепенно затягивал насыпь. Похоже, когда-то ветка уходила под землю, но когда аэродром эвакуировали, въезд взорвали, и теперь железобетонные надолбы с ржавой арматурой торчали из заросшего лесом холма. Но не это удивило старшего Ерашова; он заметил вдоль насыпи довольно свежую, двухлетней давности, борозду в земле и подавленный колесами осинник.

Два года назад Аристарх Павлович случайно забрел сюда, когда в сухую осень искал грибы. И также увидел эту странную борозду и следы колесного трактора, трещавшего в полукилометре. Больше по старой привычке лесника он пошел узнать, в чем дело, и увидел экскаватор с трактористом в кабине да знакомую фигуру Николая Николаевича, еще не заматеревшего, не барственного, в рабочих рукавицах. Они цепляли удавкой толстый кабель, торчащий из земли, и вытаскивали его с помощью экскаваторной гидравлики. Трехметровые куски этого кабеля уже валялись вдоль железнодорожного полотна, посверкивая медью на свежих разрубах. Безручкин подбирал все, что валялось и было никому не нужно, и поэтому Аристарх Павлович странному занятию не придал значения. И лишь позже, увидев однажды передачу по телевизору, как отправляют медь в Прибалтийские республики, он сообразил, зачем Николай Николаевич выдирал кабель. Да и потом, когда в одну ночь в Дендрарии срубили почти все громоотводы с дубов, он сразу же погрешил на Безручкина.

Старший Ерашов покружился на месте, где с кабелей снимали стальную ленточную оплетку и изоляцию, отыскал в мусоре кусок толстой медной жилы и взвесил на руке. Медь еще не успела позеленеть, поскольку кабель был маслонаполненный и на пропитанной маслом земле не росла даже трава.

— Наш конкурент рыл, — объяснил Аристарх Павлович, не дожидаясь вопроса.

— Вот это настоящий клад, — задумчиво произнес старший Ерашов. — Золотая жила… Но он полный идиот! Вырвал, что лежало сверху. А если нам взять, что стоит под землей…

Они так и не посмотрели жеребчика, хотя Аристарх Павлович, найдя свежий помет, успокоился: Ага гулял на воле. Дома Алексей рассказал сестре о брошенном аэродроме, и она мгновенно сообразила, что нужно делать. На всех лесоустроительских картах территория аэродрома обозначалась белым пятном. Когда-то лесничество пыталось вернуть эту землю в Гослесфонд, чтобы засадить сосной, однако отторженная Министерством обороны земля, похоже, до сих пор за ним числилась и постепенно зарастала диким мусорным лесом.

А скорее всего, эти тридцать тысяч гектаров были давно вычеркнуты из всех учетов, забыты и как бы не существовали в природе.

На следующий день Вера помчалась в отдел землепользования и под разными предлогами выяснила, что территория заброшенного аэродрома — собственность Министерства обороны, но самое главное, узнала, что до этого там располагался целый колхоз, а еще раньше все эти земли в течение почти трехсот лет принадлежали Ерашовым.

Алексей еще не знал, как можно распорядиться бывшим аэродромом, для чего использовать огромные подземные помещения, однако уже решил в первую очередь брать эту землю. Пока ее не было, пока мысль о ней не захватила его воображения, будущая «капиталистическая» жизнь казалась ему нереальной, обманчиво-призрачной, как мираж, и даже оскорбительной, когда он думал о туристическом бизнесе. Тут же кусок брошенной, наполовину забетонированной земли неожиданно будто приземлил его, заставил поверить, что из него действительно может получиться предприниматель или промышленник. Почти всю ночь они просидели с Аристархом Павловичем, прикидывая, какое бы производство наладить в подземных цехах, можно ли сеять на земле, не загаженной гравием и бетоном, и сходились на мысли организовать большое тепличное хозяйство, где можно выращивать все, вплоть до шампиньонов с полной переработкой продукции. Ему вдруг стало интересно думать об этом, и наполовину фантастические мысли как-то уж очень тепло отзывались в душе, и, пожалуй, впервые за все время жизни в родовом гнезде он почувствовал уверенность, что приживется здесь сам и вся семья и что есть дело, за которое можно держаться.

Они снова отправились с Верой в Москву, и по дороге Алексей рассказал об их ночных планах и замыслах. Сестра посмеялась по поводу шампиньонов, но идеи одобрила. Она как-то просто и точно схватывала самую суть и тут же находила решение.

— Ничего пока не надо сеять и сажать. В этих катакомбах надо делать хранилища и перерабатывающие цеха. В колхозах вон все гниет, не знают куда девать картошку с морковой. В «мосфильмовских» павильонах овощехранилища сделали!

Это была их самая удачная поездка, хотя в Москве они проторчали целую неделю. На сей раз Веру таскал по столице старший Ерашов, ибо ходили они по военным кругам, а точнее, по ведомствам Военно-Воздушных Сил, которые Алексею были хорошо известны. Об аэродроме и в самом деле давным-давно забыли; он уж лет двадцать не числился даже среди запасных и резервных на случай помещения летных частей в военное время. Он исчез даже с летных карт, хотя мог оставаться еще как аварийный, и вот Ерашов нашел его, открыл, как Колумб Америку. После разведки Алексей сразу отправился к Седому, который летом жил на правительственной даче. Седой хоть и был уже в опале, однако еще при власти и имел влияние в войсках. Старший Ерашов опасался долгих проволочек в штабах тыловых служб, ведающих военным имуществом, и намеревался ускорить передачу аэродрома в аренду через Седого. Тот мог решить вопрос либо запиской, либо телефонным звонком.

Они познакомились еще в Афганистане, когда Алексей только что начал летать командиром экипажа, а Седой, тертый калач, успел навоеваться и побывать даже в плену. Судьба свела их ненадолго, пока вертолетный полк базировали на одном аэродроме вместе с истребительным. Жили рядом в коттеджах, на одном автобусе уезжали на аэродром, играли в одной «командирской» волейбольной команде да питались в одной столовой. И звали друг друга, несмотря на чины и звания, Саша да Леша. Не сказать, что это была фронтовая дружба, — потому что, наверное, не существовало самого фронта, да и война-то была странная. За четыре года Ерашов не мог отвязаться от мысли, что находится в осажденной крепости без крепостных стен и не воюет, а совершает боевые вылазки, чем-то напоминающие налеты в чужой огород. Потом они разлетелись и встретились снова после второго ранения в московском госпитале, где долечивался Ерашов. Седой уже не летал, и афганская война закончилась, но уже разгоралась новая, в кавказских республиках. Седой в то время выруливал на взлетную полосу своей политической карьеры и пришел в госпиталь к афганцам. Он сразу узнал Алексея и искренне ему обрадовался. У них уже не было ничего общего в сегодняшнем дне; им не о чем было говорить, и потому они вспоминали прошлое.

Их связывала не дружба, а братство войны, в котором пережитое вместе могло роднить самых разных людей и существовало как опознавательный знак на всю оставшуюся жизнь.

«Вертушка» на даче Седого уже была отключена, и ездил он не на черном «мерседесе», а на простой «Волге»: похоже, он снова воевал в осажденной крепости… Оставив Ерашова, Седой сходил к кому-то из соседей, долго звонил и, вернувшись, подал листок с фамилией и телефоном:

— Поезжай к нему и покупай аэродром.

— Да я хотел в аренду, — замялся Ерашов. — Где же мне купить аэродром? Ты представляешь, сколько он может стоить?

— Он ничего не стоит! — вдруг обозленно сказал Седой. — Мы живем в государстве, где булка хлеба две сотни, а аэродром — копейки!

Он пошарил в карманах и достал десятирублевую монету, покидал ее вверх, словно загадывая что-то — орел или решка? — подал Ерашову.

— Вот тебе деньги на аэродром, Леша… Заломят больше — позвонишь мне… Покупай! Если что — попрошу у тебя посадки.

Аэродром вместе с подземными сооружениями и коммуникациями обошелся Ерашову в фантастическую сумму. Она была выше, чем десятка из никеля, подаренная Седым, но меньше, чем десять буханок хлеба… Правда, пришлось срочно отправлять Веру в город, чтобы там открыть индивидуальное частное предприятие и изготовить печать: иначе Министерство обороны все-таки не отваживалась продать военный аэродром частному лицу…

Город был небольшой, и неожиданные вести облетали его почти в один день. Слух о том, что Ерашовы купили рядом с городом аэродром, а это тридцать тысяч гектаров земли, прокатился словно девятый вал. Городские власти давно приглядывались и к пустующим ангарам, и к железобетонным плитам взлетных полос, из которых можно было строить дороги, но прошлая память о запретной зоне, о стратегическом назначении аэродрома сдерживала интерес, и никому в голову не приходило, что Министерство обороны уже и не помнило, чем владело. И тут появился подполковник-афганец, потомок Ерашовых, и за один скрип купил все сразу. Говорили разное: мол, потомок получил огромное наследство от зарубежных родственников, что у него большие связи в столице и он попросту добился возвращения земель, принадлежащих когда-то Ерашовым. И вместе с тем как бесспорный факт передавали из уст в уста, что подполковник во время войны в Афганистане был крупным поставщиком наркотиков в третьи страны, причем безбоязненно мог перебрасывать их военными самолетами куда угодно.

Никто не знал, сколько было заплачено за аэродром, и если бы даже Ерашов сказал, вряд бы ему поверили. Никто серьезно не воспринимал открытое им частное предприятие: было ясно, что существует оно для отвода глаз, а настоящий ерашовский бизнес окутан тайной и лучше не вникать в его тонкости. Городские власти очень быстро потеплели к Ерашовым и к Аристарху Павловичу. Сначала появилась статья в газете, где вспомянули весь род и потомков, самую старую жительницу Полину Михайловну, недавно усопшую, и то ли умышленно, то ли журналист не разобрался в родственных отношениях, но Аристарха Павловича назвали старейшиной и главой семьи. Через несколько дней его восстановили на работе, а против зоотехника Института вакцин и сывороток и заведующего фермой возбудили уголовное дело за самоуправство, кроме того, по гражданскому иску суд вынес решение о компенсации нанесенного Аристарху Павловичу морального ущерба в сумме триста пятьдесят тысяч рублей. Таких денег он в руках-то сроду не держал: не зря говорят — деньги к деньгам липнут.

Вместе с этими слухами и событиями строительный пыл Николая Николаевича медленно угасал. Возможно, так и задумано было — наворотить кругом земли, ободрать дом, заслонить окна лесами и в таком виде оставить в зиму, но, по крайней мере, конкурент не рисовался теперь перед Ерашовыми и снова стал въезжать в Дендрарий по хозяйственной дороге. Ерашовы не обольщались на скорую победу, отбита была лишь первая атака, и противник, похоже, исподволь готовился ко второй. Однажды Алексей заметил его за сараями. Безручкин в одних шортах сидел в жезлонге и будто бы загорал, хотя в конце августа солнце вообще не показывалось. Свиней он порешил, поскольку уже отмыл свои капиталы и в прикрытии не нуждался, а в сарае теперь строители прятали инструменты. Николай Николаевич не подозревал, что за ним наблюдают, и потому в его лице не было ни надменности, ни высокомерия; сидел усталый и озабоченный человек, погруженный в свои нелегкие размышления. Жевал губы, щурил глаза или вовсе замирал на мгновение, и взгляд его стеклянел. А то, напротив, становился беспокойным, почесывался, ерзал — что-то ему мешало сосредоточиться. Похоже, по природе своей он не был злым человеком, но даже в естественном состоянии, когда он расслаблялся, в нем сохранялась какая-то пытливая настороженность, ожидание внезапного удара. Про таких говорят — дерганый, и доверять таким очень опасно из-за непредсказуемости характера.

Алексей вышел из-за сарая, и лицо Николая Николаевича мгновенно преобразилось.

— А, барин! — будто бы весело окликнул он. — Давненько не виделись. Все по столицам мотаетесь? Да… Хозяйство большое, хлопотное. Кусок-то большой откусил. А проглотишь? Не подавишься?

Конечно, он прекрасно знал, сколько денег на счете у Ерашовых, и имел представление, сколько их надо вложить, чтобы оживить аэродромное хозяйство. И наверняка он не верил слухам, что Ерашов — наркомафия и имеет гигантский «грязный» капитал, однако и дошлый Безручкин не мог знать, сколько было на самом деле заплачено за аэродром. Коммерческая тайна давала возможность Алексею темнить и вводить конкурента в заблуждение.

— Если откусил, то как-нибудь пережую, — ничуть не обиделся он. — Набитый рот-то лучше, чем пустой.

— Молодец, — благосклонно похвалил Николай Николаевич. — Хорошие у тебя зубы, красивые. Так что жуй свой пирог, не буду мешать. Хочу вот поросят снова завести. Уж извиняйте, барин, вонять тут будет. Да ведь нам, мужикам, тоже как-то кормиться надо.

Он ерничал, укладывался перед Ерашовым на лопатки, а сам, по всей вероятности, что-то уже задумал, и лишь требовалось время, чтобы воплотить замысел. И эта мужицкая хитроватость показалась Ерашову еще опаснее, чем угрозы. На испуг взять не удалось, осада дома и психологическая атака захлебнулись, и если он сейчас не суетился и не порол горячку, значит, на что-то надеялся.

— Люблю свининку, — подыграл ему Ерашов. — Особенно с хреном и под водочку. Вы мне одного кабанчика приберегите.

— Ну как же, барин! — Он покачался в жезлонге. — В первую очередь, на которого пальцем укажете.

«Свинью ты мне подложишь, а не кабанчика, — подумал Ерашов. — Ты уж сам барином стал, чтобы со свиньями возиться».

— Ремонт дома закончите, я по смете оплачу, — уходя, сказал он. — И личную инициативу — тоже.

— Благодарствую, барин! — закричал вслед Безручкин. — Кормилец ты наш!

Через несколько дней на счет Ерашовых поступили деньги из Алмазного фонда. Сумма потрясла банковских служащих, и прежде чем сообщить клиентам, они сделали срочный запрос и попросили подтверждения, опасаясь махинаций. Ответ пришел положительный — перечислено по безналичному расчету без малого полмиллиарда. Тайна вклада выползла из банка в виде легенды о фамильных сокровищах Ерашовых и, на беду им, пошла гулять по городу.

А между тем Вера засобиралась уезжать. Отпуск давно закончился, и она часто звонила в Питер, чтобы в очередной раз выпросить еще неделю за свой счет. Ее не привлекали ни огромные возможности будущего предприятия на аэродроме, ни фантастическая, по представлению старшего Ерашова, сумма на счете, ни даже слава самой богатой женщины в городе. Потому как заканчивалось правовое оформление дела и пропадала необходимость в ее способностях, Вера теряла интерес Она оставалась совладельцем предприятия и его юридическим консультантом, обещала помогать, однако не хотела оставаться в городе. Ей было тесно среди людей, которых можно напугать и привести в замешательство перечислением на счет какого-то полумиллиарда; она впадала в уныние, если оказывалась не нужна как деловая женщина, и, напротив, сияла, когда могла проявить свои профессиональные способности. И тем самым напоминала Аристарху Павловичу одержимую, полусумасшедшую конюшицу Олю, которую теперь держали в психлечебнице.

У Веры оставалось последнее дело — продумать и создать имидж и предприятию, и его владельцам. Еще ничего не было — по аэродрому бегал один жеребчик, развлекательный комплекс для туристов оставался пока на бумаге, и деньги лежали полумертвым капиталом, а она заботилась уже о представительности.

— Тебе, отец, следует отпустить аккуратную бороду, — диктовала она. — Обязательно костюм-тройка, с цветным жилетом, очень дорогие туфли. Зимой — хорошая волчья доха, соболья шапка. Ты должен быть боярин, богатый промышленник. А для этого надо изменить походку. Ну что ты бегаешь, как футболист? Ты вообще никуда не должен спешить. И всегда полное спокойствие, что бы ни случилось на твоих глазах.

— Кто же работать будет, если мы разоденемся и пойдем? — недоумевал Аристарх Павлович. — За такие дела беремся…

— Работают рабочие, — поучала она. — А ты — владелец, ты — секретарь обкома партии. Шаг из дома — ты обязан быть в форме, и никаких курток, фуфаек и сапог. Нельзя приближаться к рабочему. Его надо любить, заботиться о нем, платить хорошую зарплату, но не приближаться Иначе ему захочется сделать революцию и отнять у тебя имущество.

— Из дохи-то он меня скорее вытряхнет!

— Он тебя из фуфайки вытряхнет, потому что нельзя заигрывать с рабочим и рядиться под него, — жестко говорила Вера. — Нельзя трудового человека вводить в заблуждение, что ты такой же, как он. Нельзя одеваться из одного магазина, ездить с ним в одном автобусе, на одной марке машины. Надо, чтобы он стремился достичь всего, что есть у тебя. А чтобы управлять им, следует изредка, по великим праздникам, спускаться к нему, разрешать поздороваться за руку, мгновенно разрешить любую его жалобу или просьбу. Это большая наука, отец! Посмотри в церкви на священника и паству, посмотри, как он допускает прихожан к своей руке, иначе его не будут слушать и перестанут ходить в храм. Так живет весь мир, все человечество. И в этом нет ничего предосудительного. Пока мы не научимся вести себя соответственно своему положению, мы так и останемся совками.

Старшему Ерашову ока придумала имидж современного делового человека, без барства, положенного по рангу Аристарху Павловичу, зато жесткого и категоричного, даже если поначалу это будет себе в ущерб. Всякий имеющий с ним дело обязан был привыкнуть к этому образу, терпеть его и, разумеется, искать компромисс. Все крупные сделки, даже самые выгодные, Алексею следовало приостанавливать, переносить переговоры и сроки заключения договоров на день-два, якобы для совета со «свадебным генералом» Аристархом Павловичем, с экспертами и адвокатом. Это бы отпугивало всех рвачей, шушеру в деловом мире и, наоборот, привлекало бы серьезных предпринимателей. Одновременно со своим решительным и даже крутым характером поведения старший Ерашов обязан был быть немного «рафине»: всегда идеально сидящие, сшитые на заказ костюмы, только белые рубашки и однотонные галстуки. Никаких мундиров и деталей военной формы. Никто точно не должен был знать, кем он был до своего «капиталистического» настоящего и откуда у него этот страшный ожог, который притягивает внимание всякого впервые его видящего. А заметив это внимание, следовало немедленно смутить и обескуражить неумеющего владеть собой зеваку и тем самым сразу взять инициативу в свои руки. Старший Ерашов обязан был ездить на дорогой машине отечественной марки, пить и есть все традиционно русское и телохранителем возить не раскосого каратиста, а хорошего русоволосого парня, желательно прошедшего школу спецназа, но не с рожей дебила убийцы.

Старший Ерашов от ее советов брался за голову. Надежда, что он начал кое-что понимать в ожидающей его жизни и в чем-то разбираться, таяла на глазах. Он мысленно и соглашался с сестрой и протестовал: нарисованный ею Ерашов-хозяин был совершенно другим человеком. И тут, как в армии, следовало привыкать и к распорядку, и к форме одежды, и к взаимоотношениям. А весь основной груз руководства предприятием ложился на него, поскольку Олег пока напрочь отказывался от всех светских, мирских соблазнов, в том числе и от возможности стать совладельцем. Правда, оставался еще Василий, но от него по-прежнему не было вестей. Скорее всего, он снова укатил в Швецию, поскольку из-за своей жены жил одновременно в двух государствах. По предложениям Веры все женщины дома Ерашовых должны были заниматься своими и домашними делами и ни в коем случае не служить в своей фирме, но обязательно присутствовать на всевозможных приемах и презентациях. А как одеваться и вести себя — каждая женщина знает от рождения и без всякой науки всегда будет соответствовать мужу.

После наставлений сестры и ее отъезда у Ерашовых на некоторое время наступил шок. Казалось, остановился двигатель, который вращал эту странную, непривычную будущую жизнь. Надо было давать объявления в газету о подборе рабочих, бухгалтеров, толковых сметчиков, надо было запускать еще несуществующую машину предприятия по плану, досконально расписанному Верой, а было страшно сделать первый шаг. Из всего семейства по-прежнему спокойными оставались лишь дети да Олег с Аннушкой, которые изобретали все новые и новые составы клея, чтобы восстановить статую Афродиты.

На следующий же день Аристарх Павлович взял топор с долотом и отправился к роднику Колокольного дуба. Между делом он вырубил из огромного пня чашу. По утрам он бегал сюда умываться, и мысль эта пришла сама собой. Сначала выдолбил углубление, чтобы вода медленно и ровно спадала на землю и не размывала мочажин под корнями, затем обработал, загладил кромку пня, придав ей округлую форму, после чего чаша как бы напрашивалась сама собой. По положению Аристарху Павловичу нужно было думать, как запускать предприятие, а он возле пня забывал обо всем и рисовал в воображении красивую чашу с куполом ниспадающей светлой воды, рубленую, с узорными проемами башенку наподобие восьмиугольной беседки. Облагороженный источник украсил бы образовавшуюся после гибели Колокольного дуба поляну и потянул сюда людей. Жители из соседних девятиэтажек уже давно бегали к роднику с ведрами, бидонами и канистрами за чистейшей водой и поговаривали, что она обладает целебными свойствами, помогает от нервных расстройств и снимает дурное настроение. Аристарх Павлович верил этому, ибо испытал на себе, что несколько часов, проведенных возле источника, наполняют душу тихим, приятным покоем.

Мокрый с головы до ног и счастливый, он ползал на коленях вокруг пня и вырубал ножку чаши. С одним топором тут нечего было бы делать, но накануне Аристарх Павлович изрезал мотопилой весь низ пня до самых корней и теперь лишь выкалывал чурки. Ножка чаши постепенно должна была переходить в корни; корни же потом следовало освободить от земли, вылить под ними бетонную чашу, как у фонтана, и выложить плиткой. Иначе тут через полгода начнется овраг.

Тут и подошел к нему этот человек. Сначала Аристарх Павлович на него и внимания не обратил — любопытных и советчиков за день проходило десятки, хотя на время реорганизации Дендрарий был закрыт для посещений. Однако на калитке кодовый замок был давным-давно украден, а простые больше трех дней не выдерживали…

— Ну что, Данила-мастер, получается чаша? — спросил человек и присел на корточки.

На вид ему было лет двадцать пять — эдакий молодой предприимчивый человек, одетый модно и броско в полуспортивный костюм, но если приглядеться, то можно дать и все сорок, и вместе со скрытым возрастом скрывалось еще что-то: возможно, дерзость и постоянная готовность к действию.

Вдоль кроны поверженного Колокольного дуба прогуливался еще один, тоже молодой, черный и, видимо, не русский.

Они оба не походили на зевак…

Аристарх Павлович воткнул топор и оперся на топорище.

— Дело есть, — сказал моложавый. — Хотели предложить свои услуги.

Аристарх Павлович отпустил бороду и несколько дней ходил небритым. Забредавшие сюда любопытные принимали его за работягу, и он подыгрывал им, но тут нечего было валять ваньку. Эти знали, к кому пришли и зачем.

— Предлагай услуги, послушаю, — проговорил он равнодушно.

— Мы могли бы взять на себя негласную охрану предприятия и всех членов вашей семьи, — тихо сказал чеповек. — Вы очень легкомысленно живете, господа. Сегодня посмотрели — невестка пошла в институт, дети в школу… А вы уверены, что они вернутся?

— Что же, ты за каждым пустишь по телохранителю? — спросил Аристарх Павлович.

— Технология — это наша забота, — улыбнулся моложавый. — Если договоримся, я гарантирую вашу полную безопасность.

— От кого?

— От всех видов насилия, рэкета, от похищений и несчастных случаев, — перечислил он. — Вы же понимаете, в каком государстве живете.

— У вас что — фирма? Служба? — поинтересовался Аристарх Павлович. — С вами надо заключать договор?

— Данила-мастер! — тихо засмеялся моложавый. — Я предлагаю негласную охрану. Мы работаем на доверии, при условии полной конспирации. Вы ежемесячно платите три лимона — мы обеспечиваем безопасность. Разумеется, с учетом инфляции.

— Мне нужно посоветоваться, — сказал Аристарх Павлович.

— Понимаю, — моложавый хлебнул воды из родника. — Надеюсь, трех часов хватит? И прошу без глупостей. Не нужно никаких консультаций в милиции, в прокуратуре. Всякое ваше неверное движение повлечет большие неприятности. Это я вам тоже гарантирую. А чтобы не появилось дурных мыслей, все время думайте о тех, кого сейчас нет дома.

Он мягко пошел в сторону аллеи и второй тенью последовал за ним.

— Через три часа — здесь, — напомнил моложавый. — И думайте: вернутся или нет?

Аристарх Павлович выждал, когда они уйдут, прихватил топор и пошел домой.

Старший Ерашов учился считать на компьютере, подаренном Верой.

— Умножь-ка три на двенадцать, — попросил Аристарх Павлович. — А к полученной сумме прибавь годовой процент инфляции.

Алексей начал набирать цифры, однако Аристарх Павлович выдернул шнур компьютера из розетки и рассказал об условиях негласной охраны. Старший Ерашов напряженно выслушал, задумчиво походил по комнате и вдруг ударил кулаком по столу:

— Сволочи! Пугать вздумали!..

— Что будем делать? — спросил Аристарх Павлович. — Время идет. Мне кажется, Николай Николаевич к этому руку приложил.

— Конечно, он навел! И будет следить за каждым шагом…

— Они откуда-то приехали, — предположил Аристарх Павлович. — Это не наши, не городские. У нас народ попроще, к тому же один — черный.

— Если мы сейчас заплатим — на шею сядут, — сказал Алексей. — Жить нам здесь не дадут, все время будут шантажировать. Эти или другие. Присосутся, и будем на них работать!.. Не хочу воевать, отец!

— Придется! — отрезал Аристарх Павлович. — Пошли Екатерину в школу, пусть приведет детей. Не пугай сильно, но предупреди, чтоб ни одна живая душа не видела. За конюшнями тропинка есть…

Сам же Аристарх Павлович пошел в сарай, где Олег склеивал статую Афродиты. Она уже была готова, и теперь Олег зашпаклевывал и шлифовал сколы и трещины.

— Ступай к Аннушке в институт, — велел ему Аристарх Павлович. — Разыщи ее и незаметно приведи домой.

Олег почему-то просиял, скинул халат и бросился в двери.

— Куда? В окно лезь! — приказал Аристарх Павлович. — За сараями сразу в лес. Чтоб тебя никто не видел! Опасайся каждого человека!

— Почему? — изумился он. — Почему я должен опасаться людей?

— Потому что война… Иди! Через Дендрарий назад не возвращайся, Аннушка окрестности знает, обойдите вокруг, вдоль озера.

Он подсадил Олега в окно и вышел из сарая. Парень в заляпанной известью спецодежде стоял высоко на лесах и скреб со стены старую побелку — пойди спроси, соглядатай или работяга? Аристарх Павлович не спеша вернулся к Алексею.

— Катя позвонит военкому, — сообщил он. — И позовет его сюда. Это единственный человек, которому я могу доверять. Я думаю, их нужно заманить в дом, под любым предлогом…

— Не пойдут, очень осторожные, — заявил Аристарх Павлович. — И страхуют друг друга… Ну, заманим даже, а дальше что? Вязать и в милицию?

— Может, напугать? Чтоб дорогу забыли?

— Этих напугаешь — придут другие… Да и как мы их напугаем? Они скорее нас доведут до трясучки. — Аристарх Павлович глянул на часы: оставалось без малого два часа. — Вот уже сидим и трясемся… В милиции они отбрешутся в два счета, а поймать их с поличным не удастся. Пока в милиции раскачаются, пока засаду устроят… А если они узнают, что мы связались с милицией? Не придут, и все. Ходи потом и трясись, с какой стороны они в следующий раз зайдут и какой сюрприз приготовят. Детей в школу не выпустишь!

— Все равно хоть одного надо в дом затащить! — настаивал старший Ерашов. — Найти причину, какое-нибудь встречное предложение обсудить…

— Дом — ловушка, а они не дураки, — отмахнулся Аристарх Павлович. — Неизвестно, сколько их всего. Я видел двоих, но вдруг есть еще?.. Возьмешь одного — остальные уйдут, а то хуже, отбивать станут. Они наверняка с оружием…

— Придет военком — пошлем в разведку.

— Дожили, тиимать! — выругался Аристарх Павлович. — Как на фронте.

— Если их двое, то нормально, — чуть оживился старший Ерашов. — Ты возьмешь пакет, будто с деньгами, и будешь ждать. Один подойдет к тебе, а второго надо отвлечь, чтобы мы успели первого скрутить, незаметно так…

— Это все кино! — оборвал его Аристарх Павлович. — Ну как мы скрутим незаметно здорового мужика? Он же орать будет, а то и стрелять.

Он помедлил, затем решительно открыл сейф, достал «зауэр»—тройник, установил на него прицел с цейсовской оптикой и зарядил нарезной ствол.

— Отец, ты что собрался делать? — с каким-то страхом спросил старший Ерашов.

— На охоту пойдешь, — сказал Аристарх Павлович, подавая ему ружье. — Из снайперской винтовки когда-нибудь стрелял?

— Приходилось… — неуверенно отозвался Алексей.

— Залезешь на дерево, — приказал он. — Покажу на какое… Если я тебе какую-нибудь мишень поставлю — выстрелишь. А я стану играть большого начальника.

— А что же один патрон? Дай еще!

— Хватит! — отрезал Аристарх Павлович. — Если на испуг не возьмем, нам крышка. Тогда они нас возьмут…

— Нет уж, хрен! — взвинтился Алексей и потряс ружьем. — Дай патронов, отец! Я их, сволочей!..

— Не смей! — вдруг рявкнул Аристарх Павлович. — Я же с ними рядом буду! Чтобы на моих глазах?!. Мозги полетели?!. Пошли!

Покружив по Дендрарию, он выбрал дерево, чтобы с него был виден пень Колокольного дуба, и посадил Алексея. Сам же пошел гулять. День с утра был пасмурный, а теперь и вовсе запахло дождем: ветер выметал последние признаки лета и натягивал осенний холод. В такую пору, завернувшись в дождевик, хорошо было ходить за грибами или просто сидеть у озера, смотреть на светлую воду и ни о чем не думать. Но то приятное состояние духа уже было безвозвратно, как детство, и существующую жизнь нельзя было ни переждать, как зиму, ни перетерпеть, как зубную боль.

Аристарх Павлович неторопливо прогулялся по центральной аллее до ворот Дендрария и никого не обнаружил. Правда, за воротами, на автобусной остановке, маячил какой-то человек, похожий на кавказца, и Аристарх Павлович стал наблюдать за ним. Кавказец никуда уезжать не собирался — автобусы подходили через каждые пять минут, посматривал на девушек, читал объявления на столбе и изредка озирался на ворота Дендрария. В один момент, когда остановка совсем опустела, он неожиданно подошел к калитке, потянул ее на себя и тут же закрыл, словно проверял, не заперта ли. Потом несколько минут смотрел сквозь решетку, и Аристарх Павлович хорошо разглядел его, однако узнать, тот ли это кавказец, не смог. Кавказец вернулся на остановку, похоже, кого-то поджидал или все-таки присматривал за входом в Дендрарий. Прячась за деревьями, Аристарх Павлович подкрался к калитке и осторожно снял вывеску, где сообщалось, что Дендрарий закрыт: лишние люди не помешают: чем больше свидетелей, чем больше сторонних глаз, тем меньше прыти будет у «охранников».

До назначенного срока оставалось час с небольшим, и потому Аристарх Павлович завернул к забору института, вдоль которого работницы Дендрария высекали дикий подсадок — готовили место для осенних посадок канадской ели. Увидев Валентину Ильинишну, он совсем успокоился, таясь, полюбовался ею и пошел к Колокольному дубу.

В Дендрарии не было чужих, и если «охранники» посадили соглядатаев, то всего двух: одного на леса присматривать за домом, другого, кавказца, за входом в Дендрарий. Это еще больше придало уверенности Аристарху Павловичу. Он махал топором, поджидая «охранников», и те появились на сей раз с другой стороны, зашли со спины: возможно, делали вид своей вездесущности, а скорее всего, проверяли, нет ли засады.

— Ну и как наша чаша, Данила-мастер? — спросил моложавый.

Аристарх Павлович выколол очередную чурку, вытащил ее на сухое, установил, чтоб не качалась, но сам сел на другую.

— Моя чаша полная, а твоя — не знаю.

Кавказец, тот самый, что болтался на остановке, теперь подпирал дуб метрах в двадцати от них.

— И моя будет полная! — усмехнулся моложавый, побрякивая ключами от машины.

— Сомневаюсь, — сказал Аристарх Павлович и указал на чурку. — Садись, говорить будем.

Тот хмыкнул, однако же сел, расставив ноги.

— Любопытное заявление… Давай говорить.

— Сначала меня послушай, — Аристарх Павлович снял ботинок и вытряс щепки. — Охранники вы хреновые, я бы вас сарай сторожить не нанял, а уж негласно охранять людей вы вообще негодные. Удивляюсь, как вас самих-то до сих пор не выкрали, видно, никому не нужны…

— Ты что-то осмелел, Данила-мастер! — засмеялся моложавый. — В прошлый раз поскромнее был!

— А что мне не смелеть? — удивился Аристарх Павлович. — Я у себя дома, а дома и стены помогают. Слышал такую пословицу?.. Ты что же, решил, что я тебе три миллиона сейчас принесу, а ты мне ручкой помашешь? Нет, парень, за такие денежки ты служить будешь, и хорошо служить. Ты не первый пришел свои услуги предлагать, до тебя бывали.

Моложавый, продолжая играть, рассмеялся натянуто:

— Ты хочешь сказать, в моих услугах не нуждаешься?

— Меня интересуют только профессионалы, — отрезал Аристарх Павлович. — Не голубки залетные, как вы. Мне нужны люди, с которыми можно иметь дело. А вы привыкли так: рвануть деньги и исчезнуть. И то, если удастся кого прижучить и припугнуть.

— Да ты хоть знаешь, с кем имеешь дело? — с натянутым спокойствием спросил моложавый.

— Знаю, — Аристарх Павлович поднял щепку и стал сковыривать грязь с ботинок. — Дали три часа сроку, а сами испарились. Делай тут что душе угодно. Один надзиратель, как ворона, на лесах сидит, штукатурку ковыряет, другой на остановке болтается и, кроме девок, никого не замечает. Это что, твоя негласная охрана? А ты ведь на риск пошел, на твоем месте я бы под каждым деревом человека поставил. И три часа продержал бы в таком напряжении, что денежки еще бы раньше принесли. Неужели ты подумал, что я в милицию побегу за помощью? Не знаю, что тебе Безручкин наговорил о нас, но я тебя уверяю: в нашем доме идиотов нет. А теперь я тебя буду держать в напряжении.

Моложавый не спеша потянулся рукой под свою куртку к спине и вынул пистолет, снял с предохранителя.

— Устал я тебя слушать, Данила-мастер, — проговорил он. — Много болтаешь, а я не люблю говорливых…

— Убери игрушку, дурак, — просто сказал Аристарх Павлович. — И не делай резких движений. Парень ты рисковый, это хорошо, но сегодня у тебя день неудачный. Головенка твоя давно уже на прицеле. Я время не терял, как ты. Снайпер на дереве целый час сидит и скучает. Спрячь пистолетик, пока он сам не заметил и не стрельнул без команды.

Моложавый машинально вскинул голову, глаза побежали по кронам. Но в ненастный день дубрава была темной, непроглядной…

— Не крути головой! — прикрикнул Аристарх Павлович. — Не раздражай! В следующий раз наука будет. Запомни: не садись туда, куда тебя усаживают.

Он поднял с земли выколотый из пня кубик и поставил между собой и моложавым. Тот дернулся было встать, но в этот миг где-то в кронах раздался щелчок и кубик отлетел в сторону. Аристарх Павлович поднял его, поиграл и бросил на колени моложавому.

— Возьми на память! — сам же склонился над родничком, попил воды. — Охраннички, мать вашу… Кроме дури, ничего в голове!

Моложавый осторожно спрятал, пистолет, а кавказец стоял наготове, вертел головой и таращил глаза, не понимая, что происходит.

— И зачем ты связался с черными? Ну, какие из них наблюдатели? Башку кому-нибудь оторвать в темном переулке могут, а на другое дело их на выстрел подпускать нельзя… Когда входили в калитку, вывеску видели?

— Какую вывеску? — напряженно спросил моложавый.

— Что Дендрарий временно закрыт?

— Утром была вывеска…

— А сейчас где она? — Аристарх Павлович вытащил из-за пня вывеску. — Вот она? Мой человек пошел и на глазах у твоего охранника ее снял. А тот в это время на бабьи подолы облизывался… Теперь скажи ему спасибо, что подставил тебя. И Безручкину скажи спасибо за нас. За то, что хороших клиентов вам подкинул, денежных, мягких — голыми руками бери.

— Ладно, Данила-мастер, — с легкой хрипотцой проговорил моложавый. — Давай разойдемся. Ты нас не видел, мы — тебя…

— Нет, парень, не разойдемся! — заявил Аристарх Павлович. — Мне рисковые ребята нужны Правда, тебе еще ума надо вставить, чтоб знал, когда рисковать, а когда нет. Ты за три миллиона полез на рожон, но поверь мне, жизнь дороже. Лавочников на рынке можно трясти и за копейки, они люди безобидные. Если тебе привычней это дело — иди и тряси. А если хочешь много заработать — служить надо. Тебе об этом не говорили?

— Не говорили, но я имею представление, — с каким-то намеком произнес моложавый.

— Ну, раз имеешь представление, то должен понимать, что служить можно не всякому, не первому встречному, — Аристарх Павлович отодвинул от него свою чурку и сел подальше. — Поманили — побежал… Ну что это? Запомни: очень большие деньги очень хорошо охраняются. У нас случайных людей нет, и полудурков мы на службу не принимаем. Прежде чем голову свою под пулю пихать, ты бы походил по городу, поинтересовался, кто такой барин, откуда взялся, почему.

— Я походил… Одни говорят — мафия, другие — ни то ни се, недоразумение, одним словом.

— И это тебя не насторожило?

— Что?

— Разнобой такой в толковании?

— Теперь-то ясно…

— Ну что тебе ясно? — вздохнул Аристарх Павлович.

— Да то, что мафия, — тихо сказал моложавый. — Клянусь, если бы знал — не пришел бы.

— Забудь это слово, идиот, — сквозь зубы проронил Аристарх Павлович. — Мы — честные люди и будем заниматься здесь сельским хозяйством, понял?

— Понял, — одними губами усмехнулся моложавый. — Догадываюсь, какие фрукты вырастут в казематах аэродрома.

— А мне вот слишком догадливые не нравятся, — признался Аристарх Павлович. — Барин так вообще любит, чтобы у него служили люди скромные, умные, но без претензий.

— Я все понял.

— Хорошо, что понял. — Аристарх Павлович подал ему вывеску с калитки. — Возьми… И запиши мне телефон, по которому тебе что-то можно передать. От Данилы-мастера.

Моложавый достал записную книжку, вырвал листок и записал номер. Аристарх Павлович спрятал бумажку, встал боком и помахал рукой.

— Теперь вставай и иди. Понадобишься — разыщу.

— А это — зачем? — Моложавый показал вывеску.

— Затем, чтобы живым вышел отсюда! — несколько раздраженный на бестолковость, ответил Аристарх Павлович. — Чтоб в воротах тебя не стрельнули!.. Когда выйдешь, повесь на калитку.