9

Звонок городского телефона зазвучал пронзительно, как тревога, и вызвал раздражение, ибо память об Ангелине до сих пор оставалась болезненной. Если даже дежурный охранник забыл выключить связь, то обязан был среагировать на долгие звонки, однако этого не происходило. Сергей Борисович потянулся было за трубкой, однако в следующий миг на глаза попал пистолет, и два этих предмета на столе – звенящий телефон и взведенный никелированный «вальтер» – вдруг высекли мысль, что все это не случайно...

Он сорвал трубку и резко спросил:

– Что вам угодно?

И услышал голос Горчакова:

– Наконец-то! У вас все в порядке, Сергей Борисович?

Он вновь взглянул на пистолет и спросил:

– Чего ты трезвонишь среди ночи?

– Ваша охрана на месте?

– Откуда я знаю?

– К вам в последние два часа никто не заходил?

– Никто! Что тебе надо, Горчаков?

– Прошу вас, оставайтесь в кабинете, – непривычно взволнованно заговорил генерал. – Запритесь на все замки и на засов! У вас на внутренней двери есть треугольная ручка. Поверните ее по часовой стрелке. Никому не открывайте, даже охране. И не подходите к окнам! Я сейчас приеду!

Сергей Борисович бросил трубку, огляделся и прислушался: в доме было по-прежнему тихо, да и звуки из квартиры почти сюда не доходили. Он открыл первую, звукоизолированную дверь, после чего повернул ключ во второй и резко распахнул...

Освещенный коридор был пуст, впрочем, как и видимый лестничный холл. В общем-то привычный ночной покой, когда дома нет жены и дочери...

Он запер обе двери, однако ручку засова поворачивать не стал. Встревоженный голос Горчакова не насторожил его, а, напротив, вызвал легкое сиюминутное любопытство. Сергей Борисович отодвинул занавеску и не скрываясь стал смотреть в окно.

Погода на улице была промозглая, дождь со снегом – точно такая же, как и той памятной осенью...

Женитьба на Ангелине, устроенная по воле вышестоящего начальства, состоялась сразу же после похорон Брежнева. По регламенту Сергей Борисович обязан был присутствовать на поминальном ужине. Политбюро и секретари обкомов уже рассаживались за столы, когда за спиной внезапно очутился Баланов.

– А вы что тут делаете? – с наигранным и веселым возмущением спросил он. – Оставьте это печальное действие нам, старикам. Вас невеста ждет, уважаемый.

И захромал на свое место.

Их свадьба тоже напоминала поминки.

Во время молчаливо-напряженного ужина подручный Баланова, майор Горчаков, привез им свидетельство о регистрации и вручил без всякого торжества. Однако после шампанского, красного итальянского вина со вкусом дедовой жвачки и армянского коньяка голова у Ангелины закружилась и строгое, поставленное в ИМО, лицо расслабилось, превратив ее в фабричную девчонку. Они сидели за столом даже не рядом, как жених и невеста, – напротив друг друга, словно собеседники, но целоваться на этой свадьбе было не обязательно, да и «горько» никто не кричал. Несколько раз Сергей Борисович пытался завести разговор – не сидеть же как на поминках! – однако Ангелина не поддерживала, и где-то во втором часу ночи, когда молодоженам следовало бы разделить брачное ложе, она вдруг потянулась к нему через широкий стол и прошептала:

– А давай погуляем под дождем?

Он посмотрел на ее вечернее платье, подол которого касался пола, но она поняла и махнула рукой:

– Давай так!

Они пошли тем же путем, как и в прошлый раз, только дальше, и без тропинок, по мху. В неосвещенном бору было так темно, что, выйдя со света, они натыкались на деревья и от этого смеялись. Сергей Борисович взял ее за руку и пошел вперед.

– Знаешь, чем хорош служебный брак? – вдруг весело спросила Ангелина. – Ты никогда не бросишь меня. Если не будет команды. А ее может не быть никогда!

Потом они четверть часа шли молча и уверенно, приглядевшись к темноте. От сырой земли и мха вечернее платье вымокло сначала лишь по кромке, но ткань была такая, что тянула влагу вверх, как промокашка. Ангелина словно не замечала этого, пока не начался предутренний холодный ветер.

– Я замерзла, – пожаловалась она.

Сергей Борисович снял пальто, набросил на плечи и приобнял, ощутив дрожь ее тела.

– Ноги окоченели, – доверчиво проговорила Ангелина.

– Пойдем в дом?

– Не хочу... Я знаю, где можно спрятаться! Беги за мной!

И, подхватив тяжелый подол, побежала по светлеющему бору. Через минуту впереди обозначилось белое тусклое озеро, а на берегу – желтеющее свежесрубленное строение, напоминающее теремок с круговым и высоким гульбищем. Ангелина забежала по временным, строительным ступеням, подала руку и сказала:

– Смотри не навернись.

И эти ее простые слова, оброненные возбужденным шепотом, словно подломили постоянное напряженное ожидание. Она открыла дверь и ввела его в темное пространство.

– Здесь пока нет света. Но зато есть печь.

Сруб был еще сырой, поэтому остро пахло смолой и по сравнению с улицей ощущалось немного парное тепло.

– Что это? – спросил Сергей Борисович.

– Баня. Но она не работает. – Ангелина провела его в парную. – Здесь будет теплее... Ты умеешь топить печку?

Приглядевшись к полумраку, он собрал обрезки досок, стружки и затопил железную печь. Отблески пламени высветили желтое пространство, и сразу стало уютно. Широкий дощатый полок был покрыт старым ватным одеялом, в изголовье вместо подушки лежала свернутая телогрейка.

– Здесь плотники отдыхают, – пояснила невеста. – А я люблю сюда ходить, деревом пахнет...

Они сели рядом, прижались друг к другу, но теплее от этого не стало.

– Одежда мокрая, – сказал он. – Так не согреешься.

Ангелина сняла плащ, расстелила его на полке, затем выпуталась из платья и сбросила его на скамью.

– Ничего себе брачное ложе, – проговорила она, укладываясь. – Но зато здесь можно побыть вдвоем. И поговорить.

Сергей Борисович укрыл ее своим пальто и, присев на корточках возле печки, открыл дверцу – свет и тепло приятно обволакивали лицо и все свежее смолянистое пространство.

– Сядь рядом, – попросила она.

Он послушно опустился на полок, нашел ледяную руку и замер. Прошла, может быть, минута, но дрожать она не перестала.

– Похмелье выходит, – словно угадав его мысли, сказала Ангелина. – Я так много никогда не пила. Но ведь у нас свадебная пирушка... И теперь я тебе буду законной и верной женой.

Он не удержался от иронии:

– Надолго ли?

– Это уж как судьбе будет угодно.

Сергей Борисович хотел съязвить в отношении судьбы и начальства, однако промолчал, поскольку Ангелина перестала дрожать.

– Только у меня такое чувство, будто не надолго, – не сразу вымолвила она. – А чувство меня никогда не обманывало... Поэтому я умею предсказывать судьбу.

– Вот как? – встрепенулся он. – И что же нас ждет?

– Дальняя дорога и казенный дом.

– Казенный – это хоть не тюрьма?

– Нет, посольство. В одной очень специфической, но удобно расположенной капиталистической стране.

– То есть ты хочешь сказать, что...

– Только давай так! – строго предупредила она. – Что я нам нагадаю, останется между нами. Пусть это будет первый семейный секрет.

Он вдруг подумал, что Ангелина привела его в недостроенную баню, где даже электричества не было, чтобы поговорить откровенно. То есть она чего-то опасалась, поэтому и молчала за свадебным столом на даче своего дяди.

– Пусть будет, – согласился он.

– Через некоторое время тебя назначат послом, – сообщила она. – И мы уедем за границу, например в Мексику.

Когда первых секретарей отправляли послами в страны третьего мира, это было хуже ссылки.

– За что? – спросил Сергей Борисович.

– Не вздумай спрашивать об этом у товарища Баланова... Так надо. Поэтому тебя женили на мне. Дипломат не может быть холостяком. Это ведь столько соблазнов. А всякий соблазн – путь к разврату и предательству.

– Какой же из меня посол? Я и был лишь в Германии курсантом и Болгарии...

– Ничего, научишься. Это не так сложно. Послу всегда следует делать официозный вид и читать заученный текст. С очень серьезным видом государственного деятеля. И все.

– У меня нет образования...

– То, что ты недоученный политрук, мне известно, – засмеялась она. – Но ничего, пройдешь месячную стажировку где-нибудь в братской Эфиопии. А потом, я буду всегда рядом.

– То есть послом будешь ты, а я при тебе?

Ангелина шевельнулась.

– Я буду работать по своему профилю. А в свободное время скрашивать твою жизнь на чужбине.

– Интересно, в чем я провинился?

– Наоборот, товарищ Баланов отметил твои заслуги. Даже племянницу в жены не пожалел. Скоро у тебя откроются большие возможности. Если наша командировка в Мексику пройдет удачно, тебе светит должность заместителя министра иностранных дел.

– Удачно – это как?

– Нам нужно пересидеть за рубежом первый период смутного времени.

– А что?.. Грядет смутное время?

– Ты не догадываешься? – изумилась она. – А дядя считает, ты обладаешь аналитическим мышлением, очень тонко чувствуешь конъюнктуру. Правильно оцениваешь текущий политический момент. Ты уж давай не разочаровывай товарища Баланова. Соответствуй.

– Я так давно сижу на области, что перестал чувствовать, – признался Сергей Борисович. – Отстал. Умственно и психически.

– Ладно, не прибедняйся, муженек, – тихо засмеялась Ангелина. – Помнишь выражение вождя революции? Всякую, даже самую блистательную, идею можно похоронить, если довести ее до абсурда. Вот сейчас и будут доводить. Несколько ближайших лет предстоят сплошные похороны. Надо с честью проводить в последний путь всех старцев, жаждущих власти. И тогда трагичное станет смешным...

Он вспомнил последнюю встречу с Героем и ощутил озноб, хотя от печи уже накатывали волны жара.

– Значит, уже все предрешено?

– Относись к этому философски, как к нашему браку.

– Не так я представлял будущее, – не сразу признался Сергей Борисович. – Не таким... Ты не ошиблась, гадалка?

Печь уже раскалилась, свет от нее разливался по всей парилке, и он теперь отчетливо видел ее лицо, чуть поблескивающие глаза, приоткрытый рот с белой полоской зубов и волевые, твердые на вид, губы.

– Всякая ошибка для нас – это верная гибель, – заключила Ангелина. – Я больше ничего пока не знаю.

Он тогда не внял этой фразе, вернее, посчитал, что Ангелина говорит об их сложных отношениях, поэтому склонился и поцеловал – губы оказались не такими уж твердыми. Она отвернулась и стала смотреть в стену.

– Почему же гибель? – спросил он для того, чтобы не молчать.

– По кочану, – усмехнулась Ангелина. – Ну хватит, согрелись. Пойдем выпьем за нашу сиротскую свадьбу. Погуляем с тобой! Дядя все равно не приедет. Там сейчас власть делят...

Последняя встреча с Бажаном состоялась незадолго до этих событий. Ощущение, что он болен, тогда оказалось не напрасным: почетный пенсионер сначала перестал вечерами гулять на улице, а якобы запершись у себя в комнате, что-то писал. Затем, никого не известив, поехал в ЦК и там встретился со своим фронтовым и целинным другом, проговорил около часа и в результате будто бы по собственной просьбе был направлен в специальную клинику для ветеранов и заслуженных людей. Его жена тот час же отправилась на свидание, поскольку муж уезжал вполне здоровым и оставаться на лечение не собирался. Героя она застала в хорошем, даже веселом расположении духа, без всяких признаков какой-либо болезни, поэтому позвала домой, однако он отказался, мол, я должен побыть здесь и подождать какого-то ответа из ЦК.

Обо всем этом рассказал сын Бажана и попросил навестить отца и как-нибудь разузнать, что с ним происходит на самом деле, потому что прошло уже больше месяца, все домашние встревожены и не знают, чего ждать. Оказавшись в столице и загруженный хлопотами, Сергей Борисович забыл о просьбе и вспомнил, когда уже подъезжал к аэропорту. Пришлось разворачиваться, поскольку родственники завтра обязательно придут и возвращаться ни с чем неудобно. Пришлось задержать рейс, и пассажиры ждали его несколько часов: тогда еще самолетов начальников не существовало...

Прием посетителей в клинике был строго ограничен дневными часами, а он приехал уже поздновато и едва допросился, чтобы дали свидание. Встретиться разрешили в специальной комнате на первом этаже: тропические растения, аквариум с рыбами, журчание искусственного ручейка и мягкая мебель – все для покоя, умиротворения и тихой, задушевной беседы. Но бывший первый секретарь был подавлен, все время смотрел куда-то в сторону, и как только Сергей Борисович спросил, сколько ему здесь еще находиться, Бажан приставил палец к губам, показал на свои уши и вслух добавил:

– А здесь хорошо! Мне куда торопиться? Казенные харчи, процедуры всякие. Я тут на три кило поправился!

Погримасничал и опять сделал знак – молчи.

– Начали строить электротехнический завод, – нашел тему для разговора Сергей Борисович. – И кабельный, в Ельне. Объявили ударной комсомольской...

– Это хорошо, – одобрил он. – Дерзай, ты молодой...

Промолчали несколько минут, переглянулись – беседы не получалось.

– А пойдем, провожу тебя, – предложил Бажан. – Время позднее...

Они миновали медицинский пост и вышли на улицу. От корпуса до проходной было всего метров семьдесят, поэтому бывший командир полка заговорил сразу же, едва спустились с крыльца:

– Рухнет все это скоро. К руководству страной приставили бездарных людей, вечных вторых лиц. Страной управляют начальники политотделов. Где Жуков? Где Конев и Рокоссовский? Где маршалы?

Сергей Борисович принял это на свой счет, ибо сам закончил военно-политическое училище. Но вместе с тем был поражен смелостью его рассуждений и потому сосредоточенно молчал. Конечно, ему, отставному, говорить это было безопасно: вот если бы он раньше об этом заикнулся...

– А эти размоют партию, социалистические ценности... – между тем продолжал Герой. – Дай бы бог, государство устояло. Есть старая истина: империей управляют императоры. С этого, нынешнего генерального, какой император?.. Погоди, сейчас они начнут собачиться между собой, грызть друг друга. Тайно, тихо, а на людях целоваться. Знаю я эту публику. В тридцатых то же самое было, грызлись, как пауки в банке, пока Сталину не надоело. У них веры нет ни в бога, ни в партию. Запомни: один дворцовый переворот породит второй, третий. Пока они возятся, трясут седыми гривами, молодняк отвратится от партии. И придут молодые голодные волки. Вот тогда и настанет конец Советской власти... Ну что ты молчишь?

– Я слушаю. – Сергей Борисович сглотнул ком, спиравший дыхание.

– Ну слушай... Думаешь, я партию оплакиваю? Брюзжу тут... Нет, я уже оплакал. И слезы вытер. Сейчас надо думать, что станет с Родиной, когда к власти придут хищники. Они пока что в комсомоле и еще на полпути, но скоро придут. Я чувствую их мягкую шакалью поступь...

– Зачем вы мне все это говорите? – воспользовавшись паузой, спросил Сергей Борисович.

– Затем, что не хочу, чтоб ты оказался одним из них, – мгновенно ответил Бажан. – Грань очень тонкая, переступишь и не заметишь. Я ведь вижу, ты голодный. Да и прозвище у тебя было – Сыч... Голод – штука опасная, захватит воображение, не удержишься. Поэтому помни мои слова и будь осторожен.

Они оказались возле проходной, где за стеклом маячила милицейская фуражка.

– Ну, прощай, Сережа. – Герой похлопал его по плечу. – Счастливого тебе пути. Особенно-то широко не шагай, штаны порвешь.

– Что родным сказать?

– Скоро вернусь, скажи. Подправлю здоровье и приеду. Пусть не волнуются.

Тогда у Сергея Борисовича возникло чувство, будто видятся они в последний раз. Так и получилось: спустя недели три случайно узнал, что Бажана привезли домой и теперь он лежит и молчит – не разговаривает даже с домашними. Следовало бы навестить его, но, занятый строительством новых заводов, Сергей Борисович не находил времени, а точнее, не всегда о Герое помнил и спохватывался в неподходящие моменты.

Потом пришел сын Бажана и сообщил, что отец в очень плохом психическом состоянии – навязчивые идеи переустроить мир. Будто он теперь ходит в военной полковничьей форме старого, сталинского образца и мечтает собирать ополчение, дабы повести его на штурм столицы. Сын ходатайствовал, чтобы отца поместили в клинику ЦК, подальше от дома, поскольку дело щепетильное и областная психиатрическая лечебница для этого не подходит, все его знают.

Сергей Борисович пообещал решить этот вопрос, но не успел, ибо вскоре случился служебный брак и началась дипломатическая карьера.

После этой свадьбы Сергей Борисович вернулся домой один, и через несколько дней ему начало казаться, что балановская дача, Ангелина, да и сам Баланов, как-то мимоходом поздравивший молодоженов, – это сон или полузабытое кино: реальностью было лишь свидетельство о браке. Однако ее предсказания начали сбываться очень скоро и с точностью до мелочей. Через месяц его вызвали в столицу и после недолгой беседы в МИДе предложили выехать в Эфиопию на стажировку. Никто не агитировал, не уговаривал, верно, полагая, что от таких предложений никто не отказывается – дипломатические паспорта уже были готовы. С Ангелиной он встретился в депутатском зале аэропорта за десять минут до посадки. Жену сопровождали двое мужчин средних лет, которые вежливо поздоровались с Сергеем Борисовичем и тут же исчезли.

Он смотрел на нее, как в первый раз, заново привыкал к ее виду, запаху, прикосновениям рук и, как в первый раз, ничего не ощущал.

Стажировка оказалась делом нудным и тоскливым, как и вся дипломатическая жизнь – работа с почтой и шифровальщиками, редкие и невероятно скучные приемы официальных лиц, посещение кофейных плантаций или еще первобытных фабрик по переработке кофе и никаких самостоятельных поездок, поскольку в стране шла гражданская война, причины которой были никому не понятны, ибо противоборствующие стороны дрались под красными знаменами с силуэтом Ленина. Но для Ангелины все это казалось интересным, вероятно, потому, что она занималась своим направлением в дипломатической службе – контактами с местным населением, часто ездила по стране в сопровождении эфиопских военных, в том числе и в не подконтрольные властям районы, однако почти ничего не рассказывала. Да и разговаривать-то им особенно было некогда, поскольку режим работы не совпадал и они виделись редко, на бегу, хотя жили в одной квартире посольского дома.

И вот это обстоятельство как-то незаметно пробудило интерес к жене, а однажды Сергей Борисович испытал даже ревность, когда случайно увидел Ангелину в кафе, где она танцевала с молодым негром далеко не эфиопской внешности. Причем так увлеченно и самозабвенно устанавливала контакт с местным аборигеном, что даже не заметила законного мужа.

К неграм, которых тогда в Союзе было предостаточно, Сергей Борисович относился, если судить по политическому сознанию, с большим уважением – все-таки освободились от колониальной зависимости и некоторые африканские страны строят социализм; но в душе испытывал брезгливость, больше всего из-за специфического запаха и необычного вида, хотя отлично понимал, что все это отдает расизмом.

Так вот когда Ангелина вернулась домой, он ощутил, что вместе с ней в квартире появился негритянский запах, даже после того, как она сходила в ванную.

Семейной сцены он после этого не закатил, но стал ловить себя на том, что все время непроизвольно думает о ней и с неожиданной ностальгией вспоминает, как они грелись в парилке недостроенной бани. В какой-то момент у него тогда возникло сожаление, что ночь прошла в ненужной для брачного ложа болтовне, заботах и переживаниях о предсказанном будущем. Близость ее тела и мужское начало не сработали, и их отношения не развились далее одного нежадного и безответного поцелуя.

Проведенный в Эфиопии месяц стажировки оказался таким же безвинным, однако Сергей Борисович уже ощутил притяжение к ней, особенно в тот миг, когда им надо было расстаться в столичном аэропорту: Ангелину встречали те же самые люди, что и провожали, а его – сотрудник МИДа. Ангелина почувствовала, что он переживает, и неожиданно обняла, прижалась щекой и шепнула одними губами:

– Скоро встретимся, не скучай.

И этого было достаточно, чтобы ждать встречи.

Она состоялась через несколько дней, когда молодой семье новоиспеченных дипломатов выделили огромную по тем меркам квартиру в мидовском доме, ко всему прочему еще и обставленную дорогой тогда румынской мебелью. Сергей Борисович никогда особенно не заботился о быте, поскольку приходил в служебную квартиру только переночевать, а тут, когда вошел в эти хоромы, неожиданно подумал, что ему всю жизнь не хватало своего дома, семейного уюта, гнезда, где можно уединиться от всего мира. Правда, здесь было одиноко, но через час пришла Ангелина, с видом хозяйки обошла комнаты, позвонила в службу доставки заказов и осталась на кухне готовить чахохбили, ибо в восьмом часу должны были явиться гости, будто бы на новоселье.

Сергей Борисович помнил о вкусах Баланова, однако не ожидал, что он так запросто явится со своей женой, причем какой-то другой, не кабинетный, а домашний, раскованный и даже веселый. Чисто формально и без эмоций осмотрев квартиру, он взял свой кейс, отвел хозяина в кабинет, запер дверь, открыл окно и закурил трубку.

– Жалобы на тебя поступают, Сергей Борисович, – вдруг проговорил он то ли насмешливым, то ли угрожающим тоном. – Не проявляешь к жене должного внимания, не исполняешь, так сказать, супружеский долг.

По его виду, шутит он или говорит серьезно, определить было невозможно, поэтому Сергей Борисович ответил двусмысленно:

– Нам больше нравится предвкушение. К тому же у нас даже медового месяца не было.

Дым выносило за окно, а сладковатый запах табака проникал в комнату и по вкусу почему-то напоминал компот.

– Предвкушение – это замечательно, – со знанием дела и удовлетворенно произнес Баланов. – К тому же впереди у вас целая жизнь. В теплых странах... Через неделю возьмешь свою благоверную и отправишься на Североамериканский континент. Тебе надлежит возглавить наше посольство в Мексике.

Предсказания Ангелины продолжали сбываться, поэтому Сергей Борисович молчал. Баланов сделал паузу, по-сталински раскуривая трубку, и вдруг спросил:

– Тебя ничто не удивляет? Например, понижение статуса?

Отбояриваться фразой в стиле «если партии надо, то я готов» было бы глупо и неуместно.

– Сказать откровенно?

– Желательно.

– С вашей легкой руки я женился, – спокойно проговорил он. – Понимаю это как особое покровительство.

– Правильно понимаешь, – одобрил Баланов. – И хорошо, что не задаешь лишних вопросов. Полагаю, командировка в Мексику займет лет пять. Заводы ты строить умеешь. Теперь учись строить международные отношения. В будущем пригодится... И не подавляй волю своей жены. А то у тебя замашки домостроевские. Она моложе, еще ничего не видела, так пусть ездит, смотрит на заморскую жизнь. – Он достал из кейса пакет документов. – Это тебе. Изучай документы, готовься. Появятся вопросы – обращайся напрямую.

Сергей Борисович открыл пакет, потянул оттуда бумаги, но Баланов небрежно отнял и бросил на стол.

– Не сейчас. Сегодня у вас праздник! Пойдем кушать чахохбили! Я уже слышал запах с кухни. Ангелина прекрасно умеет готовить. Тебе нравится кавказская кухня?

– Долго жил холостяком, не избалован, – признался он. – Поэтому нравится любая.

– Ничего, жена тебя избалует!

Почему-то за столом почти не разговаривали, если не считать тосты, произнесенные Балановым с наигранным грузинским акцентом. Вина он почти не пил, а пригублял и отставлял бокал, но ел с аппетитом, без вилки, и говорил по этому поводу, мол, рыбу, птицу и девицу следует брать руками. Сергею Борисовичу даже стало интересно наблюдать за своим начальником, покровителем и теперь уже – родственником. Оказалось, и ему, всемогущему и влиятельному, все человеческое не чуждо, и он умеет не только снимать, назначать, распекать, но даже шутить.

В какой-то момент он вытащил из мяса дугообразную косточку, тщательно обсосал ее и вдруг предложил:

– А давай с тобой, зять, сыграем в игру! Разломим косточку!

Они разломили куриную косточку, после чего Баланов объяснил:

– Теперь на все, что я стану давать тебе в руки, ты должен говорить «Беру и помню». А если ты что дашь, я буду говорить. Кто из нас забудет, что ломал косточку, и не скажет, тот проиграл.

– Он самого Иосифа Виссарионовича обыграл, – горделиво сказала его супруга.

И это была ее единственная фраза за все застолье.

Новоселье, как свадьба, оказалось скромным и коротким, гости посидели минут сорок, после чего стали прощаться. И тут, возле порога, Баланов спохватился и сказал уж совсем по-свойски:

– Про подарок-то мы с тобой забыли, мать? – и поднял с пола коробку. – Это вам на новоселье!

– Беру и помню, – усмехнулся Сергей Борисович, принимая подарок.

– Молодец! – похвалил он. – Из тебя толк будет!

В коробке оказались старинные настенные часы с боем из антикварного магазина.

Потом Ангелина стала убирать со стола, а Сергей Борисович хотел только глянуть, что за бумаги привез Баланов, но прочитал одну страницу, вторую и потом уже не мог оторваться. Это была подробная аналитическая справка по Мексике, где раскладывалось все, от взаимоотношений с соседними государствами до личных качеств, наклонностей и связей руководителей страны, их жен, детей и родственников. Кто на кого может влиять, какими средствами и способами, и как влиять на влияющих. Знать все это, наверное, было острой необходимостью, но он, еще не посвященный во все тонкости международных отношений, способов добычи информации и ее реализации, читал и не мог отделаться от мысли, что подглядывает в замочную скважину.

И одновременно кто-то подглядывает за ним. Причем именно в это время, когда он читает...

Новая квартира сразу же показалась неуютной и чужой.

Когда он спохватился, Ангелины уже не было ни на кухне, ни в зале. Он заглянул в одну спальню – там оказалась пустая, но заботливо расстеленная кровать с двумя подушками, и даже теплый мужской халат висел рядом. Вторая спальня оказалась запертой изнутри. Сергей Борисович постучал, но услышал в ответ:

– Спокойной ночи, милый.

Он такого не ожидал, поскольку все это время, как они расстались в аэропорту, подспудно думал, что следующая их встреча закончится наконец-то брачной ночью.

– Мы не успели поговорить, – забормотал он. – Бумаги отвлекли... Открой?

– Завтра поговорим. – Вероятно, она потягивалась. – Так спать хочется...

– Зачем же ты нажаловалась дяде?

– Нажаловалась? – не сразу переспросила Ангелина.

– Да, будто я не исполняю... супружеский долг. И вообще у меня домостроевские замашки.

Сергей Борисович не слышал, как она встала, поэтому дверь отворилась неожиданно. Свет от настольной лампы был сзади, поэтому лицо было затенено, однако ярко светились золотистые волосы и очертания ее тела под ночной сорочкой.

– Я не жаловалась, – встревоженно проговорила она.

– Значит, мы живем с тобой под постоянным надзором, – предположил он. – Нас видят на просвет, как в аквариуме. Наверное, и сейчас...

– Сейчас нет, – твердо сказала она. – Проверки закончились...

– Нас проверяли?

– Ты разве не догадывался об этом?.. Нас рассматривали в лупу. Поэтому я увела тебя в баню. – Она улыбнулась. – Помнишь? А теперь дядя доверяет. Даже косточку с тобой переломил...

Он взял Ангелину за плечи.

– Знаешь, я, кажется, начинаю привязываться к тебе. Ждал вот этой встречи...

– Когда привяжешься, тогда и приходи! – Она со смехом вывернулась из рук и спряталась за дверь, оставив щелку. – Исполнять супружеский долг!

– Пусти меня?

– Давай договоримся на берегу, – вдруг предложила Ангелина. – Или мы это делаем по любви, или для здоровья. Ты как хочешь?

Прислонившись к косяку, он полюбовался ее пытливыми, насмешливыми глазами и спросил:

– Если для здоровья, то могу войти сейчас же?

– Можешь! – Она открыла дверь.

– Тогда спокойной ночи!

Он развернулся и пошел в свою спальню.

– Это твой выбор, Сережа! – громко прошептала она.

Их жизнь в Мехико началась с суеты, и представление о дипломатической работе у Сергея Борисовича резко изменилось. Едва приняв дела и вручив президенту верительную грамоту, он получил его просьбу оказать содействие в ликвидации последствий наводнения в южных районах. Кроме того, в стране работало много специалистов – нефтяников, газовиков и металлургов, причем с семьями, и стоял острый вопрос школьного образования их детей, поскольку в то время им не разрешалось учиться в местных школах с капиталистическими нравами. И это все помимо основных обязанностей посла, десятков обязательных встреч, приемов, выдачи виз, переговоров и прочей рутины. Ко всему этому Сергей Борисович сильно простудился в жаркой Мексике, ибо не умел пользоваться кондиционером и однажды включил его в спальне и уснул на холодке. А проснулся уже с температурой, кашлем и насморком, так что провалялся почти неделю и с той поры больше не пользовался благами цивилизации.

Ангелина была тогда в ранге атташе по культуре и прессе, занималась связями с общественностью, то есть создавала имидж представляемого государства, и до поры до времени Сергей Борисович даже не подозревал о ее истинной профессии и поручениях, которые она выполняла. Однако вскоре заметил, что чаще всего жена общается и даже проводит время в обществе торгового атташе Лобзина, переводчика и повара, – коллектив небольшой, жили скученно и вся жизнь представительства была на глазах. А поскольку отношения с Мексикой в то время считались дружественными, то посольство не испытывало каких-либо неудобств, можно было спокойно передвигаться по всей стране, останавливаться в гостиницах, ездить на отдых хоть к берегам Тихого океана, хоть к Мексиканскому заливу, в горы или джунгли. Этим Ангелина и пользовалась, уезжая на воскресенье то с Лобзиным, то с переводчиком, – все они в совершенстве владели испанским, а через пару месяцев, покрывшись густым загаром, мало чем отличались от местных жителей: у повара, впрочем, как и у посла, выходных не было.

Возвращалась она обычно поздно и почти счастливой, шептала какие-нибудь манящие слова, мол, так здорово кататься на доске по океанским волнам, только жаль – тебя не было рядом, отмывалась в душе от соли и исчезала в своей спальне.

Сергей Борисович воспринимал это как женскую хитрость; Ангелина умышленно дразнила отдыхом в обществе мужчин, дабы вызвать у него чувства, но достигла обратного результата – ничего, кроме отчуждения, он не испытывал. Однажды она уехала с Лобзиным будто бы в Акапулько, но позвонила из Матомороса, сказала, будто у них сломалась машина и они приедут только завтра к вечеру.

Уснуть он не мог, до глубокой ночи смотрел телевизор, потом болтался по квартире, стараясь разобраться в своих чувствах, и, разогревшись ревностью, зашел в спальню Ангелины. Сергей Борисович не мог объяснить себе, что он ищет, какие улики и следы измены хочет найти; скорее всего им двигало желание заглянуть поглубже в душу своей служебной жены, понять, есть ли у него надежды на ее чувства, и определиться, как быть дальше. Он осмотрел столик под зеркалом, прикроватную тумбочку – ни писем, ни открыток, ни тем паче дневниковых записей, хотя он знал, что Ангелина переписывается с родителями и подругами по ИМО. Когда же открыл платяной шкаф с нарядами и с чувством ревнивого подозрительного мужа стал ощупывать одежду, вдруг обнаружил в кармане джинсовой куртки ее дипломатический паспорт.

Он не знал еще, что это такое – оказаться в чужой стране без документов, но отлично представлял возможные последствия. К тому же Матоморос находился на границе с США, а «холодная война» была в разгаре. Утешение, что Ангелина находится там с Лобзиным, человеком опытным и работающим в Мексике уже четыре года, было слабым, и он не смог уснуть до утра. Весь день Сергей Борисович не находил себе места, ждал звонка, но она так и не позвонила и приехала только вечером, как и обещала. Он настолько разозлился на своего соперника, что тот час же пригласил к себе в кабинет, велел написать объяснительную и отстранил от работы до особого распоряжения. Привыкший к лояльности чрезвычайного и полномочного, Лобзин этому изумился.

– У нас сломалась машина!

– Почему вы оказались в Матоморосе, если поехали в Акапулько? – едва сдерживаясь, спросил Сергей Борисович.

– А по дороге передумали, – с наивной легкостью объяснил соперник. – Ангелина никогда не была на северо-западе страны, хотел ей показать... Но у нас полетела помпа.

В тот же вечер он сделал письменное распоряжение все маршруты передвижения сотрудников посольства согласовывать с ним лично, после чего спустился в гараж посольства и спросил у механика, менялась ли помпа на автомобиле торгового атташе. Тот осмотрел и дал определенное заключение – не менялась.

– Подтвердите это письменно, – велел Сергей Борисович и пошел в свою квартиру.

Ангелина отмокала в ванне и слушала мексиканские мотивы. Дверь оказалась незапертой, поэтому он вошел, убавил звук магнитофона и поздоровался как ни в чем не бывало.

– Ой! – будто бы испугалась она. – Забыла запереться...

– Что-то ты стала забывчивой. – Он присел возле ванны. – Как поездка?

– С приключениями! – Она достала из воды мокрую руку и щелкнула в него брызгами. – Представляешь, сначала у нас сломалась машина. Потом оказалось, что в Матоморосе отремонтировать ее невозможно, и нас на трейлере отвезли в Монтеррей. Зато я посмотрела эти города...

– Ты хорошо училась в ИМО?

– Хорошо...

– А вам говорили там, что ложь сотрудников представительства несовместима со статусом дипломата?

– Ты меня ревнуешь! – догадалась она. – Это уже хорошо!

– Машина Лобзина не ломалась. И ты об этом знаешь.

– Верно, – подхватила Ангелина. – Потому что она все это время стояла в Мехико. А мы ездили на другой, взяли в прокат. Вот она и сломалась.

– Почему вы не поехали на своей?

– Сам подумай: мотаться по стране на машине с дипномерами не очень удобно. Обращают внимание.

– Поэтому и паспорт не взяла?

– Паспорт? – Она на мгновение смутилась. – Да, я забыла его в куртке...

– С дипломатическим паспортом тоже неудобно? Например, показывать его в гостинице...

– Между прочим, шарить по чужим карманам тоже нехорошо!

– Не по чужим. Я твой муж и к тому же начальник, со всяческими полномочиями.

Она достала мочалку, выдавила на нее жидкое мыло.

– Потри мне спинку, начальник.

Сергей Борисович уловил фальшь в ее голосе и поведении – отвлекала внимание.

– Почему вы поехали в Матоморос? – хмуро спросил он. – На границу США, без паспорта...

– Я должна знакомиться со страной, это входит в мои обязанности...

– Ты от меня что-то скрываешь!

– Да ты меня ревнуешь, Сережа! – Она хотела погладить его чуб, но Сергей Борисович увернулся.

– Ревную. И завтра же отошлю в МИД представление на своего соперника. От работы он уже отстранен.

– Не делай этого, – после задумчивой паузы проговорила Ангелина, играя плавающей на воде мочалкой. – Он не соперник.

– А кто соперник? Переводчик? Или повар?

– Мне казалось, ты ничего этого не замечаешь. И меня тоже... А скажи, ты переживал всю эту ночь? И наверное, не спал?

Перед назначением на должность, когда Сергей Борисович проходил специальную медкомиссию с тестированием, он впервые узнал, что обладает ассоциативным мышлением. До этого он никак не мог объяснить себе, почему в самые неподходящие моменты вдруг вспоминает некие отвлеченные картинки, никак не связанные с реальностью, но почему-то кажущиеся очень важными. И сейчас, услышав от Ангелины этот вопрос, он неожиданно увидел одичавший угол городского парка и Риту Жулину, которая привела его сюда, чтоб сказать, что у них больше ничего не будет, потому что он стал смелый, ничего не боится и не трепещет, как прежде...

– Нет, я, как всегда, хорошо спал, – отпарировал он, прибавил звук в магнитофоне и вышел.

До этого он всегда думал, что все его женщины чем-то обязательно похожи на Риту только потому, что он выбирал их сам, по неуловимым признакам, подсознательно. Однако Ангелину выбирал не он и увидел-то ее впервые, когда судьба уже была предрешена.

Но поди ты – и она оказалась похожей!

А это значило, что ничего хорошего у них не получится, как не получилось с другими.

С этими отчаянными мыслями он лег в постель и, несмотря на духоту летнего вечера и горячие простыни, уснул почти сразу. И проснулся оттого, что на грудь ему положили два ледяных осколка. Он встрепенулся, сделал движение, чтобы сбросить их, и в полумраке увидел сидящую рядом Риту. Ее руки лежали у него на груди, и теперь, въяве, он не мог определить, что от них исходит – холод или жар.

– Я замерзла, – пожаловалась она. – Согрей меня.

Он привстал – нет, почудилась, Ангелина...

– Напугала! – Он перевел дух. – Показалось, это не ты...

Сергей Борисович только сейчас ощутил, что руки у нее и впрямь ледяные и сама дрожит, как тогда, в недостроенной бане. Замерзнуть в такой жаре казалось невозможно, поскольку он обливался потом, и оттого подумал, что это ее очередная хитрость.

– Ты спала с включенным кондиционером? – спросил он, осторожно укладывая ее под простынь рядом с собой.

– Нет, – прижимаясь к нему, пробормотала Ангелина. – Мне просто стало холодно. Невыносимо...

– Тебя морозит... Может, перегрелась на солнце?

– Это не от солнца... Меня каждую ночь колотит.

– От чего?

– Нервное... Днем ничего, нормально, а потом начинается. Потому что я целый день ввожу себя в состояние хладнокровия... А ночью оно выходит.

– Что выходит? – рассеянно спросил он.

– Хладнокровие.

– А почему ты нервничаешь?

– Тебя еще не посвятили в суть моей работы, – хрипловато проговорила она. – Но со временем обязательно посвятят... Пусть это будет нашей второй семейной тайной. Я выполняю особые поручения. И считаю, в этом нет ничего зазорного, потому что работаю на благо нашей Родины. Ничему не удивляйся, Сережа, и не переживай. У меня есть еще один паспорт, мексиканский. Это называется документы прикрытия... И людей, которые мне помогают, не наказывай. Лобзин вчера спас меня от возможного провала. И даже не подозревает об этом, а ты на него – представление...

– Я ничего не знал, – обескураженно проговорил Сергей Борисович.

– Не думала, что ты такой ревнивый и жестокий.

– Ревнивый – это да... Но почему жестокий?

– Потому что лучше бы ты согласился делать это для здоровья, – вдруг откровенно заявила она и перестала дрожать. – И тогда бы я чувствовала мужское плечо, силу, женскую радость... Наконец, не тряслась бы по ночам! А тебе хочется по любви... Ну жди ее, а я все равно теперь спать буду с тобой.

Согрелась и мгновенно уснула.

Наутро он сразу не мог вспомнить ночного разговора: забыл, заспал, сработала защитная реакция, и поэтому проснулся с ощущением новизны и затаенной радости. Ангелина еще спала, расслабленно забросив руки на головку кровати, и только сейчас, при свете солнца, он заметил, что золотистый загар по ее телу ровный, без единого пятнышка от купальника – значит, ездит на ставшие модными и во многих штатах запрещенные нудистские пляжи. И вдруг с ужасом подумал, какой скандал разразится, если ее прихватят где-нибудь голой, да еще в обществе, например, торгового атташе.

На подобные облавы полиция ездит с прессой, обнаженная жена советского посла попадет на страницы газет...

И в этот миг всплыло в памяти ее признание, толкнувшее в лицо как ударная волна. Он сел на кровать спиной к Ангелине и ощутил на голове ее руку.

– Ты привыкнешь, – угадала она его мысли. – Мне тоже вначале было странно... Кажется, двойная жизнь, двойные чувства. Нет цельности души и разума... Все не так на самом деле, если об этом не думать. И жить по системе Станиславского. То есть проживать свою роль... Ты не бойся за меня, Сережа. Я знаю, как играть в предполагаемых условиях, с воображаемыми предметами. Правда, потом морозит по ночам, но ты меня согреешь, и тогда, никому не позволю играть с собой. Как только почувствую, что мной манипулируют, в тот же час сама превращусь в воображаемый предмет...

Он тогда не внял ее словам по поводу игры, полагая, что все это всего лишь протест против их образа жизни, против той работы, которую они вынуждены выполнять помимо собственной воли. Тогда Сергей Борисович был уверен, что Ангелина – сотрудница нашей разведки в латиноамериканских странах и тяготится этими своими обязанностями. Но со временем как-то незаметно утихла досада и многие сомнения ушли в небытие, поскольку за первый год в Мексике они постепенно втянулись в ритм жизни, обвыклись в жарком климате и даже смирились с участью супругов в служебном браке. Сергей Борисович совершенно спокойно смотрел на то, что жена ведет какие-то свои тайные дела, часто уезжает в разные уголки страны, а то и в соседние государства, и, возвращаясь оттуда, строчит секретные отчеты, содержание которых недоступно даже полномочному послу. Еще какое-то время он согревал по ночам Ангелину, подставлял ей мужское плечо, но и она через год перестала дрожать, избавляясь от хладнокровия. Он считал, что чувств к ней так и не возникло, по крайней мере не испытывал того страстного притяжения, какое было в юности к Рите Жулиной, потом к Ольге и даже к Антонине. Однако они настолько привыкли и привязались друг к другу, что и без этого было хорошо, и, кроме того, Сергей Борисович тешился надеждами, что все еще может быть: например, если бы служебная жена родила ребенка, вмиг повязавшего их кровными узами.

Он знал, что пока они работают в чужой стране, это невозможно: ее служба требовала всегда быть в форме. Но если бы случилось невероятное и Ангелина сильно захотела этого, все бы получилось. Правда, в случае беременности ее пришлось бы отправить в Союз.

Она даже слышать об этом не хотела и успокаивала, мол, как только вернутся домой, так он тут же станет папашей. В конце концов, ей будет всего лишь тридцать – самое время рожать. Они оба ждали возвращения домой, особенно когда остался всего год из обещанных Балановым пяти, и уже мечтали, как вернутся в свою квартиру и наконец-то начнется обычная жизнь.

И вот когда заканчивался этот последний год командировки, Сергей Борисович заметил, что Ангелина нервничает, как в самом начале. Ее опять трясло по ночам, и уже ничего не помогало, а утром она вставала с запавшими темными подглазьями. Конечно, сказывалась накопившаяся усталость, но не только: Ангелину что-то постоянно раздражало и даже прежние их мечтательные разговоры о возвращении домой не радовали. Расспрашивать ее было, как всегда, бесполезно – не захочет, так никогда не скажет. Дошло до того, что всякий раз, когда нужно было выезжать куда-либо за пределы посольства, она забегала к нему на минуту и говорила одну и ту же фразу:

– Так не хочется ехать. Как мне это надоело...

Но все равно ехала. Так продолжалось до тех пор, пока они однажды не отправились в путешествие по древним городам полуострова Юкатан, где жену вдруг потянуло на откровенность. А иначе бы Сергей Борисович никогда не узнал, как у народа майя вскармливался таинственный верховный жрец ах-кон и что Баланова в Мексике интересует не борьба коренного населения за свои права, а новые, еще неведомые миру формы власти, существовавшие когда-то в древних цивилизациях.

Ангелина просила совета, писать ли в отчете о своем открытии или сохранить доверенную ей тайну племени оло, но он тогда был оглушен даже не ее откровенностью, а внезапной догадкой, что если разведки двух сверхдержав, двух совершенно разных систем ищут эти новые формы управления, значит, уже существует глобальный кризис власти.

Он взял время на размышление, однако посоветовать что-либо вразумительное не успел, и скорее всего Ангелина сама приняла решение. Через несколько дней она отправилась на индейский праздник летнего солнцестояния и не вернулась к назначенному времени. Подобное случалось частенько, и Сергей Борисович поначалу не особенно-то волновался и ждал от нее звонка, откуда-нибудь из Панамы или Гватемалы, что уже бывало. Ангелина подчинялась своему руководству в Москве, и без консультаций с ним, а также с МИДом он не мог даже заявить в полицию о пропаже сотрудника посольства.

К концу третьего дня, так и не дождавшись звонков из Москвы и предупреждений, он сам связался с министерством и получил вполне определенный ответ – никаких действий не предпринимать, а что происходит, не объяснили. Прошло еще двое суток, но положение не изменилось, и тогда он позвонил напрямую Баланову, однако его телефон не отвечал.

Он не спал ночами и, отматывая время назад, вспоминал каждый день, с ней прожитый, и так до тех пор, пока этот клубок не кончился и не обнаружился конец нити, а вернее – ее начало: странная, неестественная свадьба, можно сказать, во время похорон, на которую он пришел и принес на ногах землю с нового ельнинского кладбища!

А возбужденная память в тот же миг вывернула старый обычай, о котором он слышал еще в детстве: чтоб расстроить жизнь молодых, а то и вовсе погубить кого-либо из них, колдуны приносили землю с могилы и подкладывали под брачное ложе.

В этот миг он вдруг уверился, что с Ангелиной случилось несчастье. Знак смерти преследовал их все эти годы, а к тому времени он уже верил в знаки.

Вдруг все иное стало безразличным, в том числе и служба; на глазах у сотрудников он делал вид, что ничего не происходит, но сам метался и по ночам, когда в Москве был день, звонил Баланову, который упорно не брал трубку. Только через месяц он облегченно вздохнул, когда пришло сообщение из МИДа, что Ангелина благополучно прилетела на родину – дескать, так было надо. И все-таки неясные подозрения, как привкус горечи, как летучий запах, остались, поскольку домашний телефон в их столичной квартире не отвечал в любое время суток.

Предчувствия не обманули. Скоро Сергея Борисовича отозвали в министерство, якобы для консультаций, однако в аэропорту его встретил сам Баланов, отвез к себе на дачу и посоветовал несколько дней отдохнуть в обществе своего помощника, уже знакомого подполковника Горчакова. Это был своеобразный домашний арест и бесконечные, скрытые под мирные разговоры двух мужиков, допросы. Он тогда еще понял, что Ангелина исчезла бесследно и скорее всего либо арестована в одной из граничащих с Мексикой стран, после чего тайно вывезена в США, либо самое худшее, что только может быть, – предательство и побег.

В любом случае ничего хорошего Сергей Борисович не ждал.

Через несколько дней на даче появился сам Баланов и, несмотря на сложную ситуацию с племянницей, был в хорошем расположении духа. С присущей ему партийной честностью он признал свою ошибку и вручил свидетельство о расторжении брака.

– Ты свободен, – сказал многозначительно. – Я вас свел, я и развел.

– Беру и помню, – обронил Сергей Борисович.

В этот миг у него промелькнула мысль, что Ангелина жива и с ней ничего не случилось. Просто получила новое задание, соответствующего мужа и перебралась, например, на другой континент...

И от этой внезапной догадки в лицо толкнула ударная волна неприязни к своему покровителю.

– Это хорошо, что помнишь, – однако же заметил тот. – С тобой можно играть. Но сейчас некогда, приступай к новой работе. Надо перестраивать страну, ставить ее на демократические рельсы.

– То есть, хотите сказать, демократии у нас не было? – спросил он, преодолевая судороги, охватившие мышцы лица.

– Ее не будет и потом! – жестко ответил покровитель. – Демократия, многопартийная система, выборы – это всего лишь способ манипуляции общественным сознанием. Это всего лишь игра по определенным правилам. Если не говорили об этом в Совпартшколе, то пора бы уж самому догадаться. Услышишь иное мнение – не верь. Это заблуждение или откровенная ложь. Иди и работай.

– Беру и помню, – сквозь зубы повторил Сергей Борисович. – Спасибо за откровение.

– Я тебе советника дам, – утешил Баланов. – От сердца отрываю. Жены он тебе не заменит, но словом и делом всегда поможет.

И, словно шубу со своего плеча, пожертвовал Горчакова, приставив его в качестве помощника и соглядатая...