7
Они вышли на небольшую поляну в кедровнике с оборудованным по всем правилам пожарной безопасности свежим кострищем и запасом дров. Разливы старицы уже были недалеко и поблёскивали в просветах деревьев. Скорее всего, здесь и происходили камлания общины с пением мантр.
— Чары на меня не действуют, — усаживаясь, признался Стас. — Я толстокожий.
Матёрая устроилась перед ним в позе лотоса, рассчитывая, верно, на долгий разговор.
— Неужели ты не слышал моего голоса?
— Только тягомотное мычание. Я вообще плохо слышу чужие мысли.
На сей раз она не имела домашней заготовки, вернее, выразительных слов и желаний, как это было при первой встрече. Зато вопросы задавала как настоящая, но негостеприимная хозяйка.
— Галицын сказал, что вас четверо в команде. Где остальные?
— На подходе, — уклонился Рассохин. — Скоро будут.
— Про Бурнашова я всё знаю. Кто такой Вячеслав Колюжный?
— Мой юный друг.
— Он финансировал экспедицию, значит, он — главный?
Полковник выдал все тайны, чего и следовало ожидать.
— Он не главный, он просто романтик и экстремал. И ещё специалист по всяким научным заморочкам.
— Откуда у него деньги?
— В чужие карманы не заглядываю.
— На чём он зарабатывает?
— Тоже на романтике. Шьёт снаряжение для экстремального отдыха.
Хозяйка Карагача не поверила или рассуждала по-своему.
— А какая здесь выгода? Что он хочет получить, если оплачивает расходы?
— Удовольствие хочет получить! — Стас почуял раздражение. — Радость от жизни, от природы! Пора бы привыкнуть уже, не всё деньгами измеряется.
Это её не поколебало.
— И даже не намерен выкапывать книги?
— Почему? И это тоже интересно... Но не главное.
— Что он хочет найти на Карагаче?
— Вот приедет — сама спроси! — отмахнулся Рассохин. — Может, человек своё счастье ищет?
— Непременно спрошу, — пообещала Матёрая. — Но сейчас я ждала тебя, чтобы сделать предложение, от которого бы ты не смог отказаться.
— Откажусь от любого. Заранее благодарен, не старайся.
Матёрая заговорила с заметным акцентом, будто заволновалась!
— Но ты же не послушал меня! Совсем не послушал. И сделаю важное предложение! Выгодно тебе и мне.
— Так не бывает.
— Выгодно и полезно! Только ты должен пойти со мной.
— Исключено, — отрезал Стас. — Я никуда не пойду.
— Сорокин тоже не хотел показывать. Потом согласился, убедила его.
— Каким образом?
Матёрая сузила раскосые глаза, и это можно было назвать улыбкой палача.
— На жердь поставила. Сибирское распятие.
— Как моториста Скуратенко?
— Они оба живы. Это только испытание.
— Поэтому и не пойду с тобой. Я видел Скуратенко...
— У тебя другая причина. Ты сказать не хочешь.
— Какая же причина?
— У тебя здесь женщина, — заявила она. — Осталась на том берегу.
— У меня нет женщины. И не в ней дело.
— Как так — нет? Я сама видела, ты приехал на Гнилую с женщиной.
— Была, теперь нет.
Рассохин откровенно заглянул в топорщившийся разрез блузки на груди и, просунув руки под косушку, слегка подтянул хозяйку к себе. Она не отстранилась, но напряжённо замерла, холодно ожидая последующих действий.
— Где она? — спросила и уставилась ему в переносицу, чтобы не выдавать чувств глазами. — Твоя женщина где?
Стас нащупал сначала ремни на лопатках, и ниже — пистолет в плечевой кобуре. Выхватил его и выпустил Матёрую из объятий.
— Убил, — сказал он, рассматривая добычу. — Тело бросил в воду.
Пистолет оказался наградным, с гравированной надписью на затворной раме: «Полковнику Галицыну...»
— Неправда, ты не убивал, — настороженно проговорила хозяйка. — И в воду не бросал. Отдай мне оружие.
— Как это сочетается с убеждениями? — спросил Рассохин. — Соитие с природой? Полное растворение в пространстве. .. вместе с пистолетом?
— Я тебя боюсь, — сдержанно призналась Матёрая.
— Удивительное совпадение! — усмехнулся Стас. — Я тоже рискую быть распятым!
— Но я никого не убивала!
— Зато Сорокина поставила на жердь. И Скуратенко. Не хочу быть третьим в твоих садистских опытах.
Стас проверил патроны в магазине и демонстративно убрал оружие подальше, во внутренний карман.
— Они это заслужили, — не совсем уверенно вымолвила она.
— И я могу заслужить. Взбредёт тебе блажь в голову... Не верю я тебе! Дразнишь, завлекаешь, а сама с пистолетом за пазухой.
— Ты мне очень нужен, Станислав. Единственный из всех мужчин.
— Ого! Это что — признание в любви?
— Нет, ты мне нужен для важного дела, — заявила Матёрая. — Ты никого не убивал, я знаю. И эту свою спутницу. Она уехала сегодня утром на лодке. У тебя нет обязательств. Тогда ты должен сопровождать меня.
— У тебя есть провожатые. Целый полковник на вышке стоит.
— О, нет, мне нужен такой, как ты! Яросвет не пригоден для моей цели. Нашей цели! Он не имеет нужных знаний и ещё... Как это?.. Чувственного мышления!
— А это что такое? — ухмыльнулся Стас. — Не слыхал.
— Когда человек думает, как чует, и наоборот, — охотно и с нарастающей надеждой объяснила она. — Яросвет — полицейский и слишком сладострастный человек. Он мне нужен как начальник охраны, службы безопасности. Только мы с тобой можем достигнуть нашей цели. Ведь тебе интересно, есть ли на Карагаче пророчица и где она сейчас?
— Ты же сказала: её нет...
Матёрая вдруг заговорила с неприсущим ей жаром:
— Сказала так потому, что рядом были чужие уши. Люди непосвящённые. Им нельзя знать, можно ли найти пророчицу. А это можно сделать! Невгласам же довольно знать только её истины. Если каждый отправится искать, как это делала Зарница, будет всем плохо.
— Значит, Яросвет теперь посвящённый?
— Он нормальный, то есть умный. Ему нужны деньги, блага, удовольствия от жизни. А другим людям нужна вера, и они кажутся не совсем здоровыми. У них слишком яркое воображение, фантазии. Они хотят слышать истины из первых уст, они творят фетиш, кумиров...
— Ладно, мне всё равно, кто у вас там умный или дурак, — перебил Стас. — По-моему, так все сумасшедшие. В общем, разбирайтесь сами. А я в ваших заморочках участвовать не стану. Так что можешь меня не прятать.
Она услышала решительность и, словно напитавшись ею, скрыла свою неуверенность — даже чуть раскосые глаза побелели.
— А если пророчица — твоя любимая женщина? — вдруг спросила Матёрая. — Та самая, которую у тебя похитили много лет назад и в которую ты стрелял.
— Женя Семёнова — пророчица? Не смеши меня!
— Отвечаю за свои слова, — у неё даже акцент пропал. — Ты стрелял в женщину, в свою избранницу. И всю жизнь думал, что её убил. Но ты ошибся... Она прошла сквозь мир мёртвых и овладела высшим даром пророчества.
— Кто такое сказал?
— О вас здесь ходят легенды, Стас.
— И ты точно знаешь, что это она?
— Знаю. И Сорокин подтвердил. Они встречались на Сохатиной Прорве.
Рассохина передёрнуло от некоего смутного предощущения: на Сохатиной он никогда не был, видел название только на картах, и прорва эта с одноимённой старицей находились где-то ближе к предгорьям, то есть намного ниже золотоносной Рассохи. Искать там Женю Семёнову и в голову не приходило — ни сейчас, ни тридцать лет назад.
— Мистика всё это, — однако же сказал он. — Головы себе задурили.
— Слышал историю о блудной отроковице? Будто её застрелил старатель с прииска. Из ревности. И она ходит теперь, как призрак, ищет убийцу. Все говорят: это про тебя и студентку. Неужели ты не слышал этой легенды?
— Я не был здесь тридцать лет...
— Её Сорокин встретил в первый год, как мы приехали на Карагач. Там же, на Сохатиной Прорве.
— Но если призрак, значит, неживая! — он вскочил. — Всё! Хватит! Мало ли что твоему Сорокину привиделось!
— Она была реальная... Как это? Во плоти и крови! Очень молодая и красивая. Но изменённое сознание, иная сущность, способность к перевоплощению. Такое есть в древнеиндийских практиках.
— Ну, ты сейчас наплетёшь! Какие, к чёрту, практики? Сама-то веришь? Или у тебя тоже... проблемы с рассудком? Жене Семёновой сейчас шестьдесят пять лет.
— У пророчиц нет возраста. И муж у неё есть, молчун, или как их называют — погорелец. Который и похитил её, взял в жены. Теперь он старый.
— Знаешь, сколько женщин похитили? Вот если бы твой Сорокин имя назвал... Ну, или какие-то приметы...
— Приметы есть, назвал! — вспомнила Матёрая. — Она очень громко чихала, особенно после сна. Или когда смотрела в небо... Так громко, что Гарий вздрагивал.
— Чихала? — на миг оцепенел Рассохин и ощутил, как его пробирает озноб.
Вмиг вспомнилось солнечное утро на стане геологов возле россыпи на Рассохе, скворчанье ласточек, гул далёких тракторов на пробном участке...
А Матёрая, эта раскосая томная красавица, словно вколотила последний гвоздь в распятие.
— Ещё она любит купаться в ледяной воде. И очень любит птиц — зимующих ласточек... Откуда бы я знала об этом, Стас? Мне рассказал Сорокин на испытании.
Он пошевелился, стряхивая оцепенение.
— Всё, хватит мне голову морочить! И слушать не хочу!
— И ещё признался, что у пророчицы на груди открывается рана. У мертвецов раны не кровоточат.
— Ну как это возможно?! Сама подумай!
— Сначала она явилась молодой, и ничего не было, — пояснила Матёрая. — Это возможно, если человек переходит и состояние изменённого сознания. Но когда перевоплотилась в старуху, образовалась рана. Она существует сразу и двух мирах.
Рассохин потряс зачумлённой головой.
— Хватит про миры!
Она встала и прошлась перед Стасом, поскрипывая змеиной шкурой кожаных брюк, словно манежила его, тянула время.
— Сорокин не сомневался — это та самая студентка, — сказала она не сразу. — Но тебе ведь не пророчица нужна — блудница, которую... Которую ты любишь до сих пор. Это для тебя очень важно, я же чувствую. Ты приехал сюда не книги выкапывать — поставить точку. Память о ней жить тебе не даёт, ты почувствуешь себя счастливым, когда её встретишь. И она к тебе непременно явится. Не знаю, в каком образе, но придёт... Не зря же говорят: ходит и ищет убийцу.
Он не мог привыкнуть к мысли, что всё услышанное молот быть правдой; пусть с бредовой заумью, с изменённым ознанием, ещё с какой-нибудь мистической чертовщиной, но правдой. И это сейчас злило его и одновременно давало некий шанс избавиться от тяжкого прошлого. Надежда катилась призрачной, зыбкой, но сидеть на берегу и ждать уже не хватало сил.
— Но тебе-то она зачем? — спросил Стас. — Тебе какая выгода от нашей встречи?
— Я готова стать её ученицей, рабыней, наперсницей. Готова служить ей, исполнять всякую волю...
— Понятно, чтоб потом занять её место.
— К этому меня ведёт судьба.
— В психушку она ведёт!
— Но ты ведь сейчас мне веришь. И знаешь, что я говорю правду.
Рассохин неожиданно для себя мысленно с ней согласился.
— Где искать-то твою пророчицу? Ну вот в какую сторону мы пойдём?
Матёрая воспряла и надменно усмехнулась.
— На Сохатиной Прорве. Сорокин на испытании признался и место показал. И после встречи с пророчицей сам получил дар провидения.
— Вот как? Пророчествовать научился?
— Предвидит многие грядущие события. Только не владеет системой. Система закрыта. Он искал ключ, эликсир. Использовал наркотики, яды, ел грибы... Ключей нет! Всё происходит спонтанно, стихийно, как отражённый звук, эхо. У всех, кто встречался с пророчицей, пробуждается интуиция. Но как болезнь, бред... Это Сорокин мне сказал, что ты непременно приедешь на Карагач. Только тебя нельзя ставить на испытания.
Рассохин едва скрыл свои чувства.
— За это спасибо, я ещё на жерди не бывал.
— Много раз искала, — сокрушённо призналась Матёрая. — Ходила по лесу, сидела в засаде по целым ночам. И слышала шаги пророчицы. Слышала, как она чихает по утрам, купается в воде... Но мне никто не явился. Потом хотела, чтоб меня выкрали огнепальные. Блудницу же когда-то похитили! Бродила по лесу в белых одеждах, сама купалась в озере. Спала одна под лёгким пологом! Чувствовала — молчуны где-то рядом, таятся и смотрят...
— И никто не польстился? — усмехнулся Рассохин. — Вот беда, не поймёшь этих молчунов, верно?
— Не смейся — моё желание искреннее! — со скрытым звоном проговорила она. — Я хочу проникнуть в их мир и своего добьюсь. Мы можем с тобой соединить наши усилия и пойти.
— Как в сказке — сквозь мир живых и мёртвых. И где эти миры?
Она не услышала иронии.
— В район Сохатиной Прорвы. Там озеро есть, а на той стороне — священная роща, древние кедры. Где-то там обитает пророчица. Твоя любимая отроковица.
— На Сохатиной полсотни озёр! И на каждом кедровник.
— Я знаю, где это. Сорокин водил и показывал.
Сохатиная от Гнилой была километрах в семидесяти вверх по реке, если идти тайгой, и в два раза более — водой, да ещё три перетаска через малые заломы.
Коль Лизу увели пешим ходом, значит, лучше идти сухопутьем, по материковым борам и высокой пойме, где меньше болот, разлившихся речек и где есть заброшенные зимние лесовозные дороги.
Матёрая словно услышала его размышления и поставила точку:
— Выйдем, как только улетят гости.
— Только сомневаюсь, что скоро улетят.
— Прошлым летом тоже была милиция, вертолёты, катера, — как-то лениво проговорила она и потянулась. — По Гнилой Прорве рыскали, в общину явились. Грозили, стреляли, на штурм ходили. Хотели забрать отроков.
— Слышал, как вы ходили в атаку... Милиция голых тёток испугалась?
— Власти пообещали выселить нас всех отсюда. Мол, ждите: приедем и отомстим. Все по лагерям пойдёте, по психушкам... Мы не боялись, пока у нас было высокое покровительство. Теперь его нет, вот они и прилетели... Поэтому сестёр и братьев в отпуск отослали. А нам с Яросветом бояться нечего: нас не возьмут, над нами защита. Ты в убежище поживёшь.
Рассохин встал и направился в сторону схрона. Матёрая впервые дрогнула.
— Эй? — позвала она его с испугом. — Ты куда?
— Разведи костерок, — попросил он. — Тушёнку разогрею. Есть хочу.
В схроне он взял не только еду, но и карту. Он не собирался прокладывать маршрут в некую священную рощу на Сохатиной Прорве и идти туда пока не собирался, ибо отказывался верить приключениям Сорокина. Однако то, что он встречал блудницу на Карагаче, было бесспорно: приводил слишком выразительные детали и точно рисовал образ Жени Семёновой. Он только хотел посмотреть, как в половодье можно туда попасть и каким образом могли увести Лизу. Заодно и Матёрую проверить, чтоб указала на карте, где бродит мёртвая пророчица.
Сухопутным сквозным маршрутом с Гнилой на Сохатиную он никогда не ходил, однако даже на ходу, разглядывая карту, сразу наметил маршрут по незатапливаемым гривам и материковым борам. И он был, этот путь, судя по высотам, даже в пик половодья! Сначала можно пойти на заброшенный лагерный посёлок Ярское Урочище, где когда-то содержали пленных немцев и откуда начиналась зимняя ледяная дорога. И по ней уже — в верховья знаменитой золотоносной речки собственного имени, которую придётся форсировать по какому-нибудь залому. Это два дня пути; и ещё один, если уложишься, от Рассохи до Сохатиной Прорвы. Будь бы в межень или воды поменьше, можно рвануть на россошинский прииск по насыпной дороге и уже оттуда уйти на материк, на Сохатиную, но тогда пришлось бы переправляться через десяток мелких речек, бегущих с гор: деревянные временные мосты смывало каждое половодье и вряд а и их восстанавливали китайцы. Резиновой лодки нет, а тащить с собой облас или строить плоты на каждом разливе — больше времени потеряешь.
Костёр горел, но Матёрой не оказалось — возможно, не дождалась и ушла в лагерь проверить службу Галицына. Рассохин поставил к огню греть тушёнку и тут увидел одежду хозяйки, аккуратно развешанную на кедровом сучке — всё, вплоть до трусиков. Кажется, Матёрая вздумала продемонстрировать ему «белые одежды»...
И впервые уловил её некое сходство с Женей Семёновой: та тоже любила оголяться и дразнить мужиков. Не исключено: пошла купаться в разлив. Если так, то она попросту подражает Жене; скорее всего, с подачи Сорокина в общине сложился культ пророчицы. От подобных легенд и возникают новые религии.
Рассохин съел тушёнку с сухарём, бросил пустую банку на угли, сразу захотел пить и пожалел, что не прихватил котелок. Он прогулялся до старицы, однако Матёрой там не оказалось. Забрёл по колено в воду, напился из пригоршней и вдруг услышал какой-то плачущий вой. Сначала усмехнулся про себя — не Галицын ли завыл от ревнивой зависти? Он там, на вышке, стоит, облечённый должностью сторожа, а его матёрая сестра тем часом разгуливает в чём мать родила с Рассохиным! Потом прислушался и показалось — воет волк! Хотя знал: волков на Карагаче не было и в помине — слишком снега глубокие; но кержаки говорили, что иногда от бескормицы или перед войной они заходили откуда-то из Алтайских или — рыжие — из Казахских степей.
Звук доносился с кромки кедрача, даже не из лагеря, где была единственная собака — кавказская овчарка. Рассохин осторожно пошёл по склону вверх, ориентируясь на переливчатый и почти беспрерывный звук. И лишь когда вошёл под кроны кедровника, понял — это не звериный голос! Человеческий, и не воющий, а поющий, только нечто протяжное и заунывное, без определённой мелодии. Эдакий странный плач. Стас сразу же подумал — голосит Матёрая, однако почему-то сегодня совсем по другому: не мычит, как слышалось с Гнилой Прорвы, и без гортанных низких нот, без раздражающих, неприятных вибраций.
Он подходил на голос, как подходят к глухарю на току, исключительно под песню и, если она обрывалась на несколько секунд, замирал. И когда уже был совсем рядом, увидел у себя под ногами могильные насыпи с почерневшими столбиками вместо крестов. Это было лагерное кладбище — так хоронили зеков. Воющее пение было совсем рядом, где-то за толстыми кедрами, и хорошо, что мягкий подстил скрадывал шаги. Стас подошёл так близко, что, выступив из-за дерева, оказался за спиной Матёрой. Солнце не пробивало кроны, её «белые одежды» светились в лесном сумраке, но не вызывали никаких плотских чувств. Хозяйка Карагача пела, плакала и молилась одновременно, хотя вначале он ни слова не понял. Безумство какое-то, бессмысленное упражнение, вой отчаявшегося оглашенного, кающегося человека среди могил. Но мороз пробирает!
Рассохин слушал её несколько минут, прежде чем начал понимать отдельные слова, что-то про огонёк, про дорогу. Всё это звучало и выглядело дико, бредово, как в дурном сне. Однако он всё-таки дождался, когда закончится плач. Матёрая замолкла, опустилась на землю и замерла — должно быть, притомилась. Он не хотел объявляться и сделал уже несколько шагов назад, однако услышал её слабый окрик:
— Станислав? Подойди ко мне.
Уходить не имело смысла. Рассохин встал у неё за спиной, прислонился к дереву.
— Никогда не смотри, когда я молюсь, — сказала она. —Ты мне мешал.
— Предупреждать надо, — пробурчал он. — Нашла мест, где молиться.
Она наконец-то обернулась к нему, ничуть не стесняясь своего вида.
— Здесь чистейше поле, — произнесла она со слабым восхищением. — Здесь следует стоять только в «белых одеждах».
Матёрая явно ещё находилась в полубезумном состоянии, слова её всё ещё казались продолжением странной молитвы. И тут он впервые услышал, как она смеётся.
— Здесь снисходит благодать с небес! — она раскинула руки. — Ты никогда этого не испытывал?
— Что ты несёшь?! — разозлился Стас. — Какая тут благодать? Вас Сорокин с ума свёл!
Она рассмеялась ещё веселее — а ведь даже улыбаться не умела, и если кривила ротик, то ехидно.
— Это варисовел! Благодатное энергетическое поле! Вот здесь надо жить человеку!
— Да здесь кладбище! — чуть не закричал он. — Здесь могилы! Тут такая... энергия!
— Ты — невглас! — вдруг жёстко заговорила Матёрая. — Ты тупой и ограниченный человек! Ничего не хочешь понимать. И чувствовать! Ты такой же, как Яросвет. Люди тут страдали и умирали. Но энергия мук и страданий перевоплощается в благодать! Она накапливается в пространстве, как в куполе, и потом источается на живых! Страдания Христа спасительны, поэтому он и Спаситель. Это и есть варисовел, открытый нам пророчицей! Варисовелом наполнены нетленные мощи святых, а здесь лежат в земле святые женщины.
И она побежала к сверкающему от солнца разливу. Смело вошла в воду, окунулась по шею и вдруг замерла, уставившись в небо. Рассохин услышал какой-то неясный шум над водой, но внимания не обратил, пошёл на поляну. А там, из куртки хозяйки, беспрестанно раздавалось тревожное пиликанье. Стас помедлил, но всё же достал рацию и ответил. Полковник напрочь забыл, что принял новую веру, носит благородное имя и ему теперь не позволено ругаться.
— Ну, вы что там, натрахались?! — завистливо заговорил он. — Я тебя предупреждал — не трогай её! Даже если она сама!.. Ну, ты мне ответишь!.. Вертолёт запустил двигатели! Где Дуся?!
От старицы прибежала Матёрая и стала сдёргивать одежду, торопливо натягивая на мокрое тело.
— Тебя на самом деле Дуся зовут? — спросил Стас.
— Евдокия!
— Дуся одевается, — с удовольствием сообщил он. — Натягивает трусики и брючки на голое влажное тело. Представляешь, Яросвет? А какая у неё попа!
На сей раз хозяйка даже не просила позлить ревнивца, молча отняв рацию.
— Что там происходит? — спросила совершенно спокойным голосом. — Пожар?
Под кронами кедрача было по-прежнему покойно и умиротворённо.
— Они поднимают вертолёт! — жалобно отозвался Галицын. — Свернули лагерь!
— Сейчас приду!
Рассохин наконец-то услышал гул и хлопанье несущих лопастей. Похоже, невидимый вертолёт шёл прямо на зону.
— Иди в землянку! — уже на ходу приказала Матёрая. — Не высовывайся!
Сама же напрямую, через лес, понеслась к лагерю.
Стас выждал, когда она исчезнет, и пошёл в обратную сторону — к старице.
Граница миров проходила между кедровником и водой, по узкой полосе нейтральной территории змеилась единственная тропинка, густо обрамлённая цветущими одуванчиками. Было полное ощущение, что он находится в полутёмном зрительном зале, в первых рядах, а жизнь кипит на сцене, где выстроена декорация лагерного забора с ворогами и сторожевой вышкой на углу. И всё это условное, ненастоящее, даже солнечный свет напоминает театральный прожектор. Только бинокля не хватает, чтобы рассмотреть детали и выражение лиц актёров.
Скорее всего, Матёрая проникла на территорию зоны через потайную калитку, поскольку её чёрная фигура уже маячила на вышке рядом с полковником. Тревога оказалась ложной, вертолёт сделал круг и удалился за лесную границу залитой поймы, куда-то вниз по Карагачу. Однако хозяева зоны всё ещё смотрели в ту сторону, передавая друг другу бинокль, — им сверху было виднее. Рассохин уже хотел выйти из укрытия, но уловил налетающий звук лопастей. Зазеленевшие кроны тополей и рослого ивняка заслоняли дальний горизонт, и незримый вертолёт словно крался на бреющем под их прикрытием. И не вылетел, а словно выплыл над старицей, совсем не опасно приближаясь к воротам лагеря, поскольку выглядел тоже ненастоящим, будто нарисованным.
Реальность началась, когда под лопастями вскипела вода, расходясь большими кругами. В следующее мгновение облас на помосте опрокинуло, и он, наполненный воздухом, взлетел! И парил несколько секунд, однако чуть не попал под хвостовой винт, после чего боком, как подстреленный, отлетел и ушёл в воду. Казалось, тяжёлая машина целит приземлиться на утлый бревёнчатый настил плавающего причала. Трагедия была близкой и неминуемой!
— Ты что делаешь?! — забывшись, крикнул Рассохин и не услышал своего голоса.
Буря из-под винта сорвала крышки с крайних ульев, потом и сами ульи, не выдержав напора, покатились сначала вверх, а потом вниз по береговому откосу. Вертолёт не сел — завис в полуметре, из открытой двери посыпались люди в зимнем камуфляже, прыгали на жидкий, пляшущий причал, на землю и даже на мелководье. Тяжёлые от снаряжения и оружия, обдуваемые ветром, они неслись к воротам, падали и вскакивали, как в кино. Высадив десант, вертолёт не улетел, а присел на хвост и потянул влево, сметая ульи с единственной ровной площадки перед лагерем. Висел, качался, сдувал детские крашеные кубики и, расчистив себе таким образом площадку, как гигантское хищное насекомое, уселся на землю. Угрожающе погудел, затем сбавил обороты винтов и выжидательно заурчал.
Тем временем омоновцы рассредоточились возле зоны, некоторые побежали вдоль забора в разные стороны, и показалось, что сейчас начнётся штурм. Но они даже не стучали и не пробовали взломать окованные ворота — запустили мотопилу и принялись кромсать плотную дощатую изгородь рядом с калиткой. Полетели опилки, куски дерева и снопы искр, через минуту образовалась просторная брешь, в которую штурмующие и устремились.
Галицына с Матёрой тоже будто сдуло с вышки — видимо, побежали встречать непрошеных гостей. В воздухе роем зазвенели размётанные ветром пчёлы. Рассохин и не заметил, как, взирая на это представление, непроизвольно вышел из-под сени кедровника и стоял теперь среди ульев. И не увидели его лишь потому, что внимание штурмующих было приковано к лагерю. А те, что маячили на углах и вдоль забора, отбивались от наседающих разозлённых пчёл. Спустя несколько минут из вертолёта выпрыгнули ещё трое, но безоружных и в песочном летнем камуфляже. Лица были закрыты противомоскитными сетками, скорее всего, для защиты от пчёл. Они пробежали мимо повергнутых ульев и скрылись в проломе забора.
Стас отступил назад, встал за крайний развесистый кедр, но всякое движение возле лагеря прекратилось, если не считать вертолёта, лениво машущего винтами. Казавшаяся неприступной крепость была взята за три минуты! Вероятно, омоновцы сейчас допрашивали хозяйку с полковником и искали его, Рассохина: не зря выставили посты по периметру, чтоб никто не выскользнул. На миг всколыхнулось полузабытое детское ощущение игры в прятки, когда сидишь, затаившись и, едва сдерживая смех и восторг, глядишь как голящий бестолково снуёт перед тобой всего в нескольких метрах.
Так прошло минут десять, и уже становилось скучно, ибо стремительный штурм оказывался неким последним ярким представлением. Даже вертолёт выключил двигатели, и, когда безжизненно повисли его несущие лопасти, в пространстве остался единственный звук — возмущённое гудение потревоженных насекомых.
Кажется, непрошеным гостям не захотелось ночевать в палатках на голом берегу сгоревшего посёлка, и они попросту захватили лагерь, зная, что Рассохин где-то здесь. Не случайно Матёрая спешила показать ему убежище, предчувствовала жёсткий и решительный характер пришельцев на Карагач. Сейчас ОМОН прошерстит зону и примется прочёсывать кедровник, со всех сторон опоясанный старицей и разливами: не зря кружили — высмотрели, что с острова без лодки не уйти. А облас, похоже, уплыл, если и вовсе остался цел после полётов.
Пока этого не произошло, надо было залечь в тайный схрон молчунов, в эту могилу, в гроб, отремонтированный новыми хозяевами. И только он подумал о подземелье, как ощутил удушливый спазм в гортани, и на лбу выступила холодная испарина. Болезненное, бредовое состояние и замкнутом пространстве землянки навсегда отпечаталось не в мозгу — в теле, в мышцах — и вызвало отвращение на физическом уровне. Мерзостное это чувство взволновало, взбудоражило его, но, как всегда в таких случаях, решение созрело мгновенно, подсказанное воспоминаниями игры в прятки. Можно затаиться на глазах, на самом видном месте — и пусть ищут! Забраться на дерево и отсидеться там: в могучей кроне с земли человека не увидеть, а собак у них нет.
Он уже ухватился за нижний сук, благо, что все кедры тут были лазовыми, и в это время услышал пронзительный женский крик, от которого прошёл мороз по коже. За лагерным забором происходило что-то драматичное или даже трагичное: всё выразилось в одном цепенящем крике — отчаяние, зов о помощи и предчувствие близкой смерти. Затем ударила короткая очередь и словно бичом подстегнула Рассохина. Он выскочил из укрытия и в тот же миг увидел, как из пролома в заборе, согнув пополам, выводят Галицына. А за ним волоком по земле тащат за ноги скованную наручниками Матёрую.
Стас выпутал пистолет из тесного кармана, положил его на толстый сук дерева, повыше, насколько мог дотянуться, и выступил из укрытия.
— Я здесь! — крикнул он и побежал мимо уцелевших и облепленных пчёлами ульев. — Вы что творите, сволочи?!
