Книга: Очаровательная блудница
Назад: 15
Дальше: 17

16

Жандармский штаб-ротмистр Алфей Сорокин и в самом деле был из старообрядцев, но московских, и по духовной ориентации его род принадлежал к белокриницкому согласию. И если все остальные кержаки не знали священников — некому было рукополагать в сан, назывались беспоповцами и молились кто где, в том числе в лесах и полях, то эти имели своих клириков, храмы и в общем-то почти никогда не испытывали гонений и без царского манифеста о веротерпимости. Хозяйствовали в своих поместьях, занимались промыслами, держали фабрики, крепостных, торговали, а с середины девятнадцатого века их стали брать не только на военную, но и на государственную службу.
Благодаря своему происхождению и образованию Сорокин и оказался в корпусе жандармов, причем, как самому показалось, волею случая. После очередных студенческих волнений его вместе с иными преподавателями пригласили для наставления, каким образом и средствами не допускать смуты в университете, то есть обучали, как проводить профилактику выступлений. С каждым лично беседовал генерал корпуса жандармов Муромцев, весьма образованный и благородный человек, и вот одной из причин волнений он назвал безделье студентов, их лень и нежелание получать образование, мол, большинство учатся из-под палки родителей или угрозы лишения наследства. Основная причина — некоторая усталость молодого общества от догматов, установленных правил и традиций. Юноши во все времена были устремлены к новому, неизведанному и, как следствие, по недоразумению, готовы сокрушить старое, пытаются рубить сук, на котором сидят. А во избежание этого надо выстраивать учебный процесс таким образом, чтобы овладение знаниями имело внутренний посыл, вызывало любопытство, желание разгадывать загадки — все то, что смутьяны и агитаторы с успехом несут в студенческую среду.
— Каким вы видите разрешение означенного вопроса в преподавании истории? — спросил генерал.
Сорокин к такому ответу не подготовился, вначале смутился, но потом вспомнил, чем занимается на досуге, и стал рассказывать о своих архивных изысканиях относительно утраченного Стовеста и что эта книга означает для России и престола Его Величества, и каковы перспективы ее розыска. И так увлек Муромцева, что тот не отпускал его два часа. Алфей посчитал это за обыкновенное любопытство уставшего от своих нелегких дел человека и даже не подумал о последствиях, ибо сам откровенно считал, что Книга Пророчеств давно обратилась в миф, оставивший призрачный след в исторических хрониках. Письменных свидетельств о себе Стовест в России практически не оставил, а те, что были, добывались из иностранных источников, ибо средневековая инквизиционная Европа в буквальном смысле и тайно охотилась за Книгой Ветхих Царей, относя ее к страшной, губительной ереси. В письмах друг к другу кардиналы обсуждали кандидатуры послов, которые были способны проникнуть в русский монастырь близ Москвы и выкрасть книгу. Но вовсе не для того, чтобы предать ее огню…
Последствия же не заставили себя ждать: генерал вскоре пригласил Сорокина вновь и попросил изложить все сказанное в прошлый раз на бумаге. Он изложил, подал Муромцеву, и тот через некоторое время явился к нему сам, уже для долгой задушевной беседы, в конце которой и сообщил, что розысками Книги Пророчеств заинтересовался сам государь-император, для которого и составлялась записка Алфея.
Вероятно, уже тогда генерал чувствовал приближение революционных перемен, хотя империя казалась еще незыблемой, докладывал царю, и шел лихорадочный поиск средства, способного вызвать центростремительные внутренние силы и объединить Россию вокруг престола и государя. Для обновления самодержавия, для свежести чувств самого императора и трехсотлетней истории царской династии требовалась некая новая, но с древними корнями идея. Только признанная святыня, вдруг открывшаяся миру, как чудо, была способна встряхнуть общество, ценности которого усиленно размывались молодым ярым капитализмом и, как следствие, массовым нигилизмом, а ставшая уже открытой, доступной и общеизвестной жизнь двора и собственно власть императора нуждались в неком сакральном таинстве, которое бы возвысило престол и вернуло подданных в лоно православной монархии. Никто из Романовых даже не прикасался к Стовесту, ибо он был изъят из Троице-Сергиева монастыря либо из иного места сразу после гибели царевича Дмитрия.
Книгу Ветхих Царей лихорадочно искал сначала Борис Годунов, поскольку считалось, если сразу же после помазания государь не приложился к истинам Книги Пророчеств, не познал грядущего, то его правление станет беспутным, слепым и ничего, кроме бед и смуты, не принесет. Вокруг Мономаховой ереси было много таинственного, и уже само название говорило о многом: вероятно, книга эта плохо сочеталась с христианским вероучением. Однако пророчества, в ней изложенные, имели весьма важное значение для управления государством: они возвышали царя над толпой, открывали ему взор в будущее, и поданные послушно за ним следовали, ибо никто и никогда не мог даже прикоснуться к той чаше откровений. О существовании Стовеста знали лишь митрополит и хранители — монастырские схимники, давшие обет молчания до смертного часа. Все иные, особо приближенные ко двору бояре, в том числе и наследники престола, могли лишь слышать, что при короновании совершается еще один обряд, о сути которого ничего не известно. Уже помазанного государя митрополит вводил в келью к схимнику-старцу и оставлял там на одну ночь, от зари и до зари. Никто не знал, что там происходило, какие главы, страницы или даже строчки читал нововозведенному царю схимник, какие истины ему открывались, однако говорили, что все наутро выходили оттуда со слезами.
В связи с особым таинством Стовеста на его розыски царь Борис назначил двух ближних бояр, хотя сам толком не мог объяснить, что и где следует искать, поскольку никто не знал, как эта книга выглядит и что в себе содержит. В общем, наверное, в сказке «поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что» речь шла как раз о Книге Ветхих Царей. Наделенные полномочиями бояре, однако же, вскоре установили, что Книга Пророчеств исчезла вместе с хранителями, бывшими не под волей настоятеля монастыря. Причем удалились они все сразу, а по слухам, стерегли Стовест сразу три инока, еще три готовились к сему труду и три состояли в запасе. Однако никто из сторонних, даже государь, не могли знать, которая из троек истинные хранители и которому из девяти иноков дозволялось прикасаться к святыне, знали только, что самому старшему по годам.
Митрополит ничего о их судьбе не знал да и знать не мог, ибо хранители поступали, повинуясь некому собственному уставу и еще тому, что могли вычитать из Стовеста. После долгих и старательных розысков бояре обнаружили некие свидетельства, указывающие, что Мономахова ересь вкупе со схимниками Троице-Сергиевой обители были похищены и сейчас находятся в Речи Посполитой, о чем и было донесено государю. Знали об этом сами поляки или нет, сказать было трудно, однако последующая смута и воинственные притязания их на русский престол говорили о многом.
Вторым, кто приложил руку к поискам Книги Пророчеств, был Филарет, правивший за малолетнего Михаила. Принимая митрополичий сан всея Руси, он прикоснулся не к содержанию, но к таинству ее существования и, разумеется, вздумал вернуть святыню новой династии и тем самым скрепить Романовых с Рюриковичами. Розыски, естественно, он доверил двум монахам, родным братьям, которые много лет ему прислуживали. Неизвестно, кем они были до пострижения, однако же эти иноки скоро сделали вывод, что Стовест никогда не был во владении поляков, и потому они осадили Троице-Сергиев монастырь, обыскивали Кремль, прочие обители, церкви и метались по центральным землям в поисках заветной книги, дабы Русь признала и присягнула королевичу Владиславу. Сообразительные братья пошли по следу поляков, который вывел их на Кострому, где, по их убеждению, и прятали святыню. Оба они были переведены в один из монастырей Костромы, где до самой смерти Филарета осторожно выведывали, где хранится Книга Пророчеств, однако было неизвестно, удалось ли им ее обнаружить.
Алфей занимался архивными розысками по своей воле и из любопытства, его страстно влекло проследить судьбу святыни и разгадать историческую загадку. В этом деле он продвинулся до Никонианского раскола, в период которого Стовест уже разыскивал Алексей Михайлович, под видом исправления богослужебных книг перетряхивая монастырские библиотеки. Князь Воротынский, лично занимавшийся розысками при Тишайшем, также установил, что последним пристанищем хранителя Мономаховой ереси была Кострома, и, судя по приверженности древлему благочестию, сии схимомонахи не собирались являть святыню антихристовым слугам. Говорили, будто один из них, нарушив обет молчания, открыто ругал царя, патриарха Никона, мол, один сдохнет в узилище на цепи, а другой родит наследника-сыноубийцу, который, воцарившись, исторгнет из Руси староотеческие нравы и обычаи. Сию хулу люди слушали и поддерживали, считали, будто блаженный схимник — истинный праведник, не догадываясь, кто он на самом деле.
И еще был слух — хранители имели сношения со старцем Григорием и Аввакумом.
Чтобы идти далее, требовались дозволения начальства на работу в недоступных архивах Синода, Троице-Сергиевой лавры и даже императорского двора, куда простому преподавателю ход был заказан. Он тогда еще совершенно не подозревал, в какие тайны он проникает и что за этим последует. С момента пропажи святыни миновало много времени, и теперь она уже казалась не более чем занимательной легендой и головоломкой для человека, пристрастного к истории отечества своего. Интерес императора, вызванный его запиской, говорил лишь о том, что Стовест до сей поры не найден и мог бы ныне сослужить государю спасительную службу в деле утверждения монархии.
Муромцев не произносил подобные вещи открыто, однако по косвенным примерам, по оговоркам или намекам Сорокин это прочитал, и когда из уст генерала прозвучало следующее:
— А хотите, Алфей Власьенич, заниматься поиском Книги Пророчеств не на досуге, а каждодневно, или как сейчас говорят — профессионально? Дело пойдет на благо Отечества. И если учесть наши неспокойные времена…
Уже через месяц Сорокин получил первое звание вахмистра — поступление на службу в жандармерию было обязательным условием, — и двух сообразительных, неплохо образованных младших чинов, происхождением из староверов, имеющих опыт игры в домашних театрах себе в помощь. И еще получил прямое подчинение генералу корпуса — в связи с особой секретностью поручения никаких иных начальников для него не существовало. В одночасье Алфею стали открываться все двери, включая придворный архив Его Величества, куда он ранее даже не мечтал попасть. Будучи же своим по вероисповеданию, его принимали в самых именитых домах старообрядцев как Петербурга, так и Москвы и, не ведая, где он служит, но зная, чем занимается, показывали личные архивы и с удовольствием вспоминали старые семейные предания.
Кроме собственно розысков, Сорокин начал изучать и обобщать опыт всех государственных мужей, кому так или иначе поручалось сыскать Книгу Ветхих Царей. Особенно прилежно и с великим терпением этим занимался сам Петр Алексеевич и некоторые его присные из Тайного приказа. Царю-реформатору также требовалось откровение о грядущем, и он в буквальном смысле рыл землю, разбирал каменные кладки костромских подземелий, ползал ветхими ходами, соединяющими монастырские подворья с церквами, боярскими и купеческими хоромами. А его друг и сподвижник Брюс более всего в жизни мечтал ее отыскать и умышленно распустил слух, будто наконец-то овладел черной книгой и хранит ее в Сухаревской башне. Якобы согласно Книги Пророчеств он составлял прогнозы и календарь, и что книга эта и есть суть всех мистических учений и обладает магическими свойствами.
Таким образом, Стовест одновременно превращался в легенду, поскольку воспринимался молодым Петром как любопытная и забавная диковина, нежели способ восстановить обряд коронования на Руси. И еще хотел он изменить прежние правила, владеть Книгой Пророчеств единолично и самостоятельно, приставив к ней только Брюса, не понимая, что, окажись Книга Ветхих Царей в руках царя-реформатора, он и строчки бы не смог прочесть. Стовест хоть и был переписан в Кушанском царстве с еще более древней индийской книги письмом, сходным с кириллицей, но это было непростое чтение; прежде всего он был учебным пособием, наставлением, как овладеть наукой зреть будущее и его предсказывать. А для того чтобы извлечь эти знания из Мономаховой ереси, требовалось в сорокалетнем возрасте отречься от мира, принять схиму, обет молчания и еще сорок лет постигать науку, открывающую тайны грядущего. Подобного ни один государь позволить себе не мог, поэтому вместе с книгой всегда были ее молчаливые толкователи-мудрецы, передающие саму книгу и секреты постижения знаний по наследству.
Без них Стовест стал бы немым, как его хранители.
Победив свою сестру Софью, Петр несколько успокоился и для возвеличивания престола и России поднял иной штандарт — могущество флота морской державы и заимствование военного опыта, культуры и обычаев Европы. К тому же он убедился, что Европа до сей поры считает, будто российские государи и поныне владеют Книгой Пророчеств, добывают оттуда истины о грядущих временах и только потому, подобно птице Фениксу, держава уже в который раз на глазах восстает из пепла и становится крылатой и могучей.
Одна из величайших тайн Петровского царствования была тайна вышеозначенного Стовеста, розыски которого были впоследствии запрещены, дабы не привлекать внимание иных царей и королей. Со временем в умах российских память о Книге Ветхих Царей настолько изветшала, что о нем долгое время почти не вспоминали. И только Екатерина Вторая, будучи немкой по крови и воспитанию, но обладающая великим любопытством к русской истории и культуре, разбирая старые дворцовые бумаги, наткнулась на документы, свидетельствующие, что Мономаховы ереси давно и безвозвратно утрачены, впрочем, как и древний обычай, во исполнение коего перед помазанником Божьим открывали заветную святыню. Она поручила установить, когда это случилось, и выяснилось, что никто толком не знал и не знает, в какое точно время и каким образом исчез Стовест — то ли сразу после убийства последнего из Рюриковичей, царевича Дмитрия, то ли при польском нашествии. Причем исчез так, что никто не увидел, не запомнил, по чьему приказу и куда его вывезли из Троице-Сергиевой обители. Ее Величество почему-то не поверила, будто Книгу Пророков по своему хотению увезли в Кострому схимники-старцы. Она считала, кто-то из иерархов приложил к сему руку, дабы лишить Романовых святыни. При Екатерине же обнаружились свидетельства пребывания Стовеста и его хранителей на реке Керженец, куда бежали раскольники. Императрица послала туда специальный отряд гвардейцев и распорядилась разворошить пристанище беглых и дознанием, пытками выведать, где и у кого находится святыня, по праву принадлежащая императорскому двору. Гвардейцы вкупе с казаками пришли на Керженец, но пока искали убежища раскольников, началась очередная война и розыски пришлось прекратить.
Еще раз на Керженец присылали государевых людей и самым тщательным образом пытали староверов уже при Александре Втором, точнее, вскоре после разгрома французов — вероятно, победа над Наполеоном подвигла государя вернуть Стовест. К тому времени беглое население Керженца убавилось втрое, раскольники бежали за Уральский камень, подальше от царей, однако в результате розыска среди оставшихся и пыток каленым железом стало известно, что на некой тайной заимке и до сей поры пребывают три схимника-молчуна. Ежели кто пожелает изведать свою судьбу или близких своих или захочет узнать, когда антихристова власть сгинет, то идет к ним, спрашивает, а они уже глядят в некую книгу и пишут записку, что в жизни у того или иного будет или что с Русью сотворится. Государевы люди выведали, где скрываются сии гадатели, нагрянули и захватили старцев врасплох. Они же молчат, не выдают Стовест даже после дыбы и кнутов, разве что мычат и глазами посверкивают. Казаки келейку их обыскали, сначала штыками землю прощупали, потом прутьями коваными поширяли, норовя тайник найти или полость подземную. В одном месте наткнулись на что-то деревянное, и сверху вроде бы земля потревожена. Принялись раскапывать, и на глубине в полторы сажени обнаружили прочный дубовый накатник. Когда же бревна подняли, обнажился сруб, а в нем — скелеты двух человек и рядом всяческая глиняная утварь, а в одной вроде бы что-то блестело. Офицер спустился в могилу, дабы внимательно рассмотреть содержимое, тронул горшок, и у него сразу зачесалась рука, а через четверть часа покрылась волдырями. Он велел немедленно зарыть яму, а пока солдаты орудовали лопатами, поручик уже чесался и горел весь с ног до головы. Прибежавший фельдшер установить болезнь не смог ввиду ее неизвестности и дал мази от лишая. Офицер натерся, чесотка прекратилась, но наутро его нашли мертвым.
После доклада император Александр приказал прекратить раскопки, схимников перепроводить в Нижний Новгород и всех, кто принимал участие в них, подвергнуть изоляции на некоторое время и всевозможной дезинфекции. Но все равно треть солдат команды умерла от скоротечного отека легких. И старцы тоже не стерпели пыток и долгой дороги, тоже прибрались.
За два с небольшим года кропотливого труда Алфею, как и всем предыдущим искателям, удалось установить, что все следы ведут на Керженец, однако он не уподобился сыскникам Александра Второго и не поверил, что хранителями Стовеста были три замученных схимника — слишком уж просто они раздавали свои гадания на кусочках бересты за неимением бумаги, один из которых попал в руки Сорокина. Истинные хранители Книги Пророчеств за восемьсот лет пребывания ее на Руси ни одному слову не позволили выпорхнуть из книжного гнезда, ни один чужой глаз не позрел на святыню, да и самих старцев мало кто видел, и вообще, их имена были неведомы. Кроме того, не в пример прежним искателям, только предполагавшим, каким образом Стовест исчез из Троице-Сергиева монастыря, Алфей добыл доказательства, что все девять схимников были перевезены на двух подводах с охраной в Галич, когда царевич Дмитрий еще был жив и здоров, и находился там до дня его убийства. И скорее всего, хранители Стовеста знали, что произойдет, возможно, предотвратить хотели, ибо в то время по Галичу гуляла подметная грамотка, призывающая восстать супротив царя Бориса, который готовится сгубить невинного отрока. Возможно, потому сразу же по смерти царевича в Галиче вспыхнул бунт против Годунова. Горожане напрямую обвиняли его в убийстве, а хранители, дабы лишить права царствовать, и зная, что царь Федор Иоаннович уже недееспособен, вывезли Книгу Ветхих Царей в неизвестном направлении.
Можно было представить ярость костромского боярина Годунова, уже мыслившего себя родоначальником новой династии. В отместку угличанам он уговорил слабоумного царя упразднить их удельное княжество и впоследствии, сам избравшись государем, их не миловал.
Между тем близился великий праздник — трехсотлетие дома Романовых, и государь очень уж хотел приурочить к нему возвращение утраченного Стовеста. С этой целью он и пригласил Сорокина вместе с генералом Муромцевым, дабы заслушать отчет. Алфей все подробно доложил, в том числе свою версию, основанную более на догадке — Книга Ветхих Царей в настоящее время находится за Уралом, и унесли ее в Сибирь раскольники, ибо во всей России не было и нет общин, связанных трехсотлетней круговой порукой, чем общины старообрядцев.
Генерал от таких крамольных мыслей голову в плечи втянул, однако государю открытость и честность Сорокина пришлись по душе. В результате он получил повышение в чине, личную благодарность императора и благословение на розыски в Сибири. И еще обещал отписать тамошним губернаторам, дабы оказывали ему содействие и всяческую помощь.
Однако Алфей сразу не поехал в Сибирь, а отправился на Керженец, где одно время был центр раскольников. Сюда бежало не только простолюдье, но и именитые, гонимые княжеские, боярские и купеческие роды, не приемлющие никонианства. Когда-то ярые сторонники древлего благочестия добровольно шли в огонь, дабы показать царю-антихристу силу своего духа и крепость истинной веры. Но со временем кержаков — отсюда и пошло название — выдавили с облюбованного Керженца, центр старообрядчества давно утратил свое значение, и отсюда начался долгий исход на Урал и в Сибирь.
Он прожил на Керженце около полугода под видом странствующего богатого старовера, большого любителя словесности и всяческих рукописных редкостей, заводил разговоры со стариками, ненавязчиво выведывая не судьбу Стовеста, название коего не имел права произносить вслух, а выяснял пребывание здесь схимо-монахов, давших обет молчания. Мол, интересуюсь, что за редкостный толк, как возник и почему.
Еще на Кержепце приверженцы древлего благочестия стали рассыпаться на несколько толков, иногда враждующих друг с другом, а при переселении в Сибирь, на огромные дикие просторы, и вовсе раскатились на десяток самых разных вероучений — от дырпиков, которые молились на солнце, до непишущихся странников, не признающих никакой власти и не имеющих ни кола ни двора. Будучи человеком мягким и гибким, Алфей весьма удачно лавировал между ними, стараясь никого не обидеть, а напротив, искал пути примирения или сближения толков, поэтому его одинаково по-доброму принимали везде и более всего жаловались друг на друга, иногда и вовсе просили выступить судьей в спорах.
Вскоре он выведал, что малочисленный скрытный толк молчунов не легенда, а в самом деле существует. О них известно лишь, что живут особняком и по своему уставу, к себе мало кого подпускают, ибо весьма горделивы характером, а называют их так за малопонятную причуду. Гонимые, рассеянные по свету раскольники говорливостью не отличались, ибо жили в замкнутых общинах, а эти и вовсе по достижении сорокалетнего возраста оставляли свои семьи, привычное житье в скитских поселениях и разбредались отшельниками по одному или вдвоем, принимая обет молчания. Те, кто молчунов недолюбливал за их скрытный нрав, говорили, будто они даже языки себе откусывают. Однако иные относились к ним с уважением, не осуждали и объясняли такое поведение устремлением благородным, дескать, к сорока годам человек созревает телесно и настает пора духовного созревания, требующего покоя и тишины.
И еще звучал весьма прозрачный, едва уловимый намек на их способность к пророчествам — мол, кому ведомо грядущее, тот хранит молчание.
На Керженце почти каждый собеседник рассказывал Сорокину про то, как царевы люди погубили трех отшельников-молчунов, совершенно беззлобных юродивых, мол, с тех пор которые еще оставались, так все ушли в Сибирь и здесь более не появлялись. А где они там обитают, никто не ведает.
Но как-то раз, будучи в гостях у кержацкого купца, торговавшего пушниной, Алфей был представлен довольно молодому человеку, принадлежащему к толку странников, который недавно прибыл от сибирских старообрядцев с посылкой. Он и прежде встречал непишущихся и знал, что они проворны, сметливы, обладают невероятным чутьем и точно угадывают, что за человек перед ним, владеют артистическим талантом и способны заболтать или отвести глаза самому занудливому вокзальному полицейскому, которые охотились за «неписахами» и сажали в тюрьму. И если молчуны жили уединенно, никого к себе не подпускали, то странники, напротив, были общительны со своими, их почитали как блаженных, ибо они до сей поры оставались тверды и непокорны власти. Поэтому принимали во всех толках, давали приют, кормили, поили, а они, в свою очередь, исполняли почтовые услуги, таская посылки из конца в конец Империи.
Так вот этот молодой странник уже через минуту точно определил, что Сорокин — поповец и что имеет не только праздный интерес, скитаясь по Керженцу. Это был первый случай, когда Алфей чуть не провалился, и добро, что предусмотрительный генерал Муромцев для такой ситуации придумал отговорку, которая и выручила. Штаб-ротмистр Сорокин признался, что кроме праздного любопытства имеет научный интерес, поскольку давно уже изучает жизнь и быт современного старообрядчества, чтобы донести российскому обществу правду о современных раскольниках в противовес никонианскому о них представлению. И собирается предпринять путешествие в Сибирь, но не железной дорогой, а тем путем, по коему ходят странники, поэтому ищет, кто бы сопроводил его с товарищами. Купец, у которого гостил Алфей, замолвил за него слово, и неписаха согласился взять их с собой, предупредив, что путь сей дальний, опасный и идти доведется с тяжелой ношей пороха, свинца и соли до реки Карагач.
Так Алфей впервые услышал это название, тогда еще никак не связанное со Стовестом. Путь и в самом деле был нелегок и занял два месяца, но зато на Карагаче он почти сразу же услышал о молчунах, обитающих в потаенном скиту в среднем течении реки. И здесь был еретический, богопротивный обычай — гадать у них судьбу, коим особенно пользовались молодые кержаки, желая узнать, каковы будут невеста или жених, и глубокие старики, испрашивая свой час кончины. Блюдущие устав строгие кержаки всячески препятствовали сношению с молчунами, наставники общин предавали отступников анафеме, накладывали епитимьи, однако всякий отрок или отроковица знали, где следует оставить берестяное письмецо, чтобы спустя месяц получить ответ. Напрямую отшельники никогда и никого не принимали, да и мало кто знал даже приблизительно месторасположение их скита и тем паче схоронов, где прятались принявшие обет молчания.
Сорокину указали один такой почтовый ящик, и он, не мудрствуя лукаво, как и положено, поуставным письмом начертал на бересте свое желание узнать, доколе же еще быть антихристовой власти и править царям на Руси и наступит ли послабление приверженцам древлего благочестия. Спрашивал для того, чтобы лишний раз доказать свою ретивую любовь к старой вере, если кто-то сторонний вздумает прочесть его послание — иных мыслей и в голове не держал.
Однако же полученный ответ ошеломил его: через год с малым, в первый день августа месяца молчуны пророчили начало великой войны, которая по истечении еще трех лет обратится великим же бунтом, свержением и последующим убийством царя, вкупе со всей его челядью, после чего разгорится междоусобица, и прежние грехи будут смыты кровью. А послабления последователям святоотеческой веры православной не бывать ни в коем веке, напротив, бесы дьявольским огнем пожгут страстотерпцев и след укреплять дух и сердце молитвами, дабы не склониться перед супостатом и достойно смерть принять.
Кержаки давно сулили погибель новым царям и их владычеству, но чтобы с такой пугающей простотой и неотвратимостью, с указанием точного времени — было отчего встрепенуться. Алфей чувствовал желание немедля выходить с Карагача на железную дорогу и мчаться в Петербург, но столь поспешный отъезд насторожил бы раскольников, вызвал подозрения, не государев ли он человек, — ведь кто-то мог заглянуть в почтовый ящик и прочитать пророчества молчунов. Он припрятал грамотку и стал ждать зимы, дабы уйти вместе со странниками, которые в это время выносят пушнину в Усть-Карагач. А пока ждал, черкнул еще одну загадку, дабы проверить правдивость предсказаний, причем умышленно простую — когда нынче снег ляжет и каково будет начало зимы. И в сентябре, в теплую пору бабьего лета, молчуны прислали грамотку, где говорилось, что морозы начнутся до снега, в последнюю седмицу октября месяца, земля потрескается, малые озера до дна промерзнут. А снег ляжет лишь к концу второй седмицы ноября, и зима будет лютой до Рождества Христова, потом же ослабнут холода и быть метелям и оттепелям.
И случилось все так, как предсказывалось: и стужа в назначенный срок, и земля потрескалась, и снег упал — как писано было.
Сорокин оставил младших чинов на Карагаче, наказав покуда не предпринимать никаких действий, и ушел со странниками в Усть-Карагач и уже оттуда, с обозом, на станцию. Покуда ехал железной дорогой, наступил канун празднеств трехсотлетия Царствующего Дома, а вез он вести худые, и потому весь долгий путь думал, как поступить, надо ли являться ко двору, да в торжество со столь тяжкими предсказаниями. И решил положиться на волю Муромцева да заступничество Богородицы.
Бороды и волос Алфей не стриг, одежд не менял и потому часто в дороге подвергался полицейскому спросу, кто таков и куда направляется, однажды чуть с поезда не ссадили, пришлось просить, чтоб позвали жандармского офицера. Шепнул ему несколько слов, и отстали уж до самого Петербурга — тайные агенты жандармерии сопровождали его до столицы, где волосатого, в мужицком тулупе пассажира встречал генерал корпуса на крытым возке. Сорокина переполняли чувства, и он едва сдерживался, чтобы не начать свою повесть еще по дороге — опасался кучера и младших чинов на запятках, дело-то государственной важности.
Муромцев выслушал его, грамотки берестяные прочитал, и не сказать чтобы ошеломился, как Алфей, а только задумался и грустный сделался.
— Государь о тебе спрашивал, — проговорил наконец после долгой паузы. — И в честь праздника и заслуг пожаловал орден Святого Владимира четвертой степени. Сам, без какой-либо подсказки…
— Отечество наше на пороге войны, ваше превосходительство, — едва совладая со своими страстями, проговорил штаб-ротмистр, — великой войны и событий трагических! Я уверен, предсказания молчунов извлечены из Стовеста!
— Вероятно так и есть, Алфей Власьевич, — хмуро согласился генерал. — И без откровений молчунов твоих чувствуется — грядут грозные годы…
— Еще не поздно что-либо предпринять!
— Пройдут торжества, я доложу Его Величеству. — Он что-то не договаривал. — Сейчас при дворе суматоха, помпезность великая. Не услышат глас вопиющего…
Долго ходил, раздумывал, глубоко вздыхал и наконец решил:
— Впрочем, испыток не убыток, поедем!
Государь все же принял жандармов, однако слушал доклад как-то рассеянно и озабоченно, то и дело отвлекаясь некими бумагами, разложенными на столе. И чуть оживился, когда рассматривал берестяные грамотки.
— Неужто они и доныне пишут по-старому? — спросил он. — Как забавно!
Если по пути в Петербург Алфей еще оставлял лазейку для взбудораженного ума своего в виде отблеска сомнения — вдруг да ошиблись молчуны в своих предсказаниях? — то в этот момент она захлопнулась. И он почти физически ощутил погибельное дыхание, исходящее от всего, что в тот миг его окружало.
Когда государь прикреплял ему орден, от рук его уже исходил даже сквозь одежду ощущаемый холод.
— Сдается, ваше превосходительство, государь не поверил нам, — поделился потом Сорокин, — и будто бы в Стовесте более не нуждается.
Генерал корпуса жандармов был мрачен.
— Ныне при дворе свой пророк появился, — сказал он. — Кстати, тоже из Сибири. Григорий Распутин — не слыхали про такого?
— Нет…
— Зато теперь о нем весь Петербург говорит… И пророк сей предвещает благополучие! Не поспел ты разыскать Стовест к сроку. Государь, а более государыня иным утешились…
Назад: 15
Дальше: 17