Весь остаток дня я думала о мужчине в дровяном сарае. Мне было интересно, что именно он собирался поведать о моих родителях, чего я не знала. Должно быть, это было что-то важное, потому что отец избил его только за намерение это рассказать. Я много раз хотела пробраться в сарай и расспросить его, но отец все время находился рядом с домом: таскал воду, рубил дрова и точил пилу.

Я весь день провела дома. Без сомнения, это был самый длинный, скучный и бессмысленный день в моей жизни. Хуже, чем тот день, когда отец заставил меня помогать маме варить желе. Я не желала ухаживать за ней, хоть и жалела ее из-за сломанной руки. Мне хотелось проверить силки, лунки для подледного лова, охотиться на оленей вместе с отцом, хоть я и злилась на него за то, что он сломал маме руку, – что угодно, лишь бы не сидеть в четырех стенах. У меня было такое чувство, что я наказана, хоть и не совершила ничего дурного.

Даже несмотря на это, я делала все, что мне говорили родители, с радостью и без возражений, в надежде, что все вернется на круги своя. Я мыла тарелки, подметала полы, рубила топором куски замороженной оленины и выкладывала их на печи, чтобы они оттаяли, следуя инструкциям мамы. Я готовила для нее чай из тысячелистника всякий раз, когда она просила, принесла ей остатки кроличьего супа на обед. Помогла ей сесть, чтобы она могла поесть и попить, принесла из кухни горшок, чтобы она пописала в него, и вынесла его потом в туалет. Отец говорил, что чай из тысячелистника останавливает кровь, но он, похоже, не помогал. Кухонное полотенце, которым отец перевязал ее сломанную руку, все покрылось пятнами, засохшими и свежими. Как и простыни. Я выстирала бы их, если бы умела.

Я и правда не осознавала, сколько работы по дому лежит на маме, пока мне не пришлось выполнять ее самой. Я стояла на табуретке, склонившись над плитой, и пыталась понять, можно ли есть оленину, которую я готовила на ужин. («Воткни в мясо вилку и представь, что вилка – это твои зубы», – сказала мама, когда я спросила, как выяснить, готово ли мясо.) Вдруг отец открыл заднюю дверь и просунул голову внутрь.

– Пойдем, – сказал он.

Я сдвинула кастрюлю с печки и с радостью натянула зимнюю одежду. Уже почти стемнело. День был солнечным и ярким, но теперь сгустились тучи, и температура падала, а ветер поднялся такой, словно вот-вот должен был пойти снег. Я глубоко вдохнула морозный воздух. Чувствовала я себя, как заключенный, которого выпустили из тюрьмы, или зверь в зоопарке, вырвавшийся из клетки после целой жизни, проведенной в неволе. Я шла за отцом по двору и всячески старалась не подпрыгивать на ходу.

Отец нес в руке свой любимый нож, семидюймовый «кабар» с лезвием из углеродистой стали, с рукояткой, обернутой кожей, – такие носили морские пехотинцы США во время Второй мировой войны, а этот достался ему, когда он служил в армии. Нож «кабар» представлял собой превосходное боевое оружие, но им можно было также открывать консервные банки, резать дерево или проволоку, хотя я все же отдавала предпочтение своему «боуи».

А затем я поняла, что мы идем к дровяному сараю. Шрамы у меня на предплечье заныли. Я не знала, что отец хотел сделать с этим человеком, но догадывалась.

Мужчина шарахнулся назад, как только мы вошли в сарай, – насколько позволяли наручники. Отец опустился перед ним на корточки, перекидывая нож из одной руки в другую, давая ему возможность как следует рассмотреть себя и улыбаясь так, словно он точно знал, что хочет сделать, но не знал, с чего начать. Он долго вглядывался в лицо мужчины, затем его взгляд медленно опустился на его грудь, а после – на пах. Мужчина выглядел так, словно его вот-вот стошнит. Даже меня мутило.

Неожиданно отец схватил его за рубашку и вспорол ткань ножом. Он разрезал рубашку от шеи до пояса, а затем ткнул его кончиком ножа в грудь. Тот пискнул от страха. Отец нажал сильнее. Нож проткнул кожу. Мужчина вскрикнул. Когда отец начал выводить ножом буквы на его груди, он закричал.

Отец вырезал его татуировку очень долго. Так он это назвал, хотя слова, которые он писал на коже чужака, на мой взгляд, совсем не походили на татуировку.

Отец остановился, когда мужчина потерял сознание. Он встал, вышел наружу и вымыл руки и нож снегом. Когда мы шли обратно в дом, голова у меня кружилась, а ноги подкашивались.

Когда я рассказала маме о татуировке, которую сделал мужчине отец, она задрала рубашку и показала мне слова, которые отец вырезал на ней. Шлюха. Потаскуха. Я не знала, что они означают, но мама сказала, что это плохие слова.

На следующее утро отец отправился на болото, чтобы наконец подстрелить оленя, и уже не стал пытать мужчину в сарае. Он сказал, что теперь нам понадобится еще больше мяса, потому что у нас появился лишний рот. Хотя отец и не кормил его. К тому же в погребе у нас было достаточно овощей, чтобы продержаться до тех пор, пока не вернутся утки и гуси, да еще консервы и прочая снедь в кладовой.

Я решила: отец только сделал вид, что пошел охотиться, а на самом деле спрятался где-то поблизости и следит за тем, сделаю ли я то, что он велел перед тем, как уйти. Уходя, он поручил человека в дровяном сарае мне. Мне следовало дать ему одну чашку цикориевого отвара утром и еще одну вечером, и больше ничего. Я не представляла, как можно выжить на одном лишь цикории. Отец сказал, что в этом и смысл.

Он называл этого человека Охотником, хотя я знала, что его зовут Джон. Мама сказала мне, что фамилия Охотника пишется так же, как и произносится: Лак-ке-нен, с одинаковым ударением на всех слогах. Мне пришлось произнести ее дважды, прежде чем я поняла. Мама сказала, что финские фамилии кажутся трудными из-за двойных согласных и гласных, но на самом деле это не так. Они проще, чем английские слова, где некоторые буквы не произносятся, как, например, буква «b» в слове «dumb» или «w» в слове «sword».

Мама сказала, что Охотник вырос в том же городе, что и она, – в месте под названием Ньюберри, где она ходила в школу с его младшим братом, до того как мой отец привел ее на болото. Она призналась, что была без ума от младшего брата Охотника, хотя никогда не говорила ему об этом. Я подумала о мальчике с тремя именами из журнала «Тин» – Ниле Патрике Харрисе, который тоже лишил ее разума. Странный эффект.

Мама сказала, что ее фамилия была Харью – тоже финская, о чем я не знала. Ее дедушка и бабушка перебрались из Финляндии в Мичиган вскоре после того, как поженились, чтобы работать на медных рудниках. Благодаря картам из «Нэшнл географик» я знала, что Финляндию иногда включают в Скандинавский регион вместе с Данией, Швецией и Норвегией и что скандинавы произошли от викингов. Это значило, что моя мать тоже была из викингов, а следовательно, и я, и это меня очень обрадовало.

Никогда еще мама не говорила так много, как в последнее время. Теперь я знала ее фамилию и внезапно поняла, что не знаю свою.

Возможно, у меня ее и не было, и в таком случае мне бы хотелось, чтобы меня звали Хелена Бесстрашная. Еще я знала название города, где выросла мама. Я знала, что она викинг и что я тоже викинг. Я бы хотела узнать и больше, но мама сказала, что устала, и закрыла глаза.

Я надела куртку и пошла в дровяной сарай. Я надеялась, что Охотник сможет больше рассказать о том городке, где они с мамой выросли. Мне стало интересно, есть ли там и другие викинги. И еще я хотела выяснить то, чего я не знала о маме и об отце.

В сарае стояла ужасная вонь. Порезы на груди Охотника распухли и покраснели. Грудь его была бурой, потому что вместо сажи отец натер татуировки Охотника экскрементами.

– Помоги мне, – прошептал он.

Сначала я подумала, что он шепчет, поскольку боится, что его услышит отец. А затем я увидела темный синяк у него на горле. И поняла, почему прошлой ночью он внезапно перестал кричать.

– Пожалуйста. Мне нужно выбраться отсюда. Найди ключ от наручников. Помоги мне.

Я покачала головой. Мне не нравилось то, что отец делал с Охотником, но я знала, что он сделает со мной, если я помогу Охотнику сбежать.

– Я не могу. Ключ у папы. Он носит его с собой.

– Тогда выломай это кольцо. Разрежь столб бензопилой. Что-то ты можешь сделать. Пожалуйста. Ты должна мне помочь. У меня семья.

Я снова покачала головой. Охотник сам не знал, о чем просит. Я бы не сумела сломать кольцо, даже если бы захотела. Железное кольцо и крепеж, на котором оно висело, были очень прочными. Отец говорил, что люди, построившие хижину, приковывали к нему быка, которого держали в этом сарае, и тогда он весь был заполнен не дровами, а навозом. Когда я спросила, значит ли это, что наш дровяной сарай был бычьим или навозным, он рассмеялся. И хотя я много раз видела, как отец работает бензопилой, сама никогда ею не пользовалась.

– Хелена, твой отец – плохой человек. Его место за решеткой.

– А что он сделал?

Охотник посмотрел на дверной проем, и его пробрала дрожь, как будто он боялся, что отец может его услышать, хотя это было смешно, потому что между перекладинами были большие щели и, если бы мой отец прятался снаружи и подслушивал, мы его заметили бы.

Долгое время он смотрел на меня и ничего не говорил.

– Когда твоя мама была маленькой, – наконец начал Охотник, – примерно твоего возраста, твой отец увел ее. Он забрал ее у родных и притащил сюда, несмотря на то что она не хотела этого. Он похитил ее. Ты знаешь, что это значит?

Я кивнула. Люди яномами часто похищали девочек и женщин других племен и женились на них.

– Люди всюду ее искали. И до сих пор ищут. Твоя мама хочет вернуться к своей семье. А твой отец должен сесть в тюрьму за то, что сделал. Пожалуйста. Ты должна помочь мне выбраться. Если поможешь, обещаю, я заберу вас с мамой с собой на снегоходе.

Я не знала, что сказать. Мне не понравилось то, что, по мнению Охотника, отца нужно посадить в тюрьму, вроде Алькатраса, Бастилии, Дьявольского острова или лондонского Тауэра. Кроме того, я не понимала, почему он думает, что похищение – это плохо. Как же еще мужчине добыть себе жену?

– Спроси у своей матери, если не веришь мне, – бросил он мне вдогонку, когда я поднялась на ноги и пошла обратно в дом. – Она подтвердит, что я говорю правду!

Я заварила маме чай из тысячелистника и отнесла в ее комнату. Пока она пила, я передала ей слова Охотника. Когда я закончила, она долго молчала, я даже подумала, что она заснула. Но в конце концов она кивнула:

– Это правда. Твой отец похитил меня, когда я была девочкой. Я играла с подругой в пустом домике станционного смотрителя возле железнодорожных путей, и там твой отец нашел нас. Он сказал, что потерял свою собаку, и спросил, не пробегал ли тут маленький коричневый кокапу. Когда мы сказали, что нет, он попросил нас помочь отыскать его. Вот только это была уловка. Твой отец отвел меня к реке. Посадил в каноэ, привез в эту хижину и приковал к кольцу в сарае. Когда я плакала, он меня избивал. Когда умоляла отпустить меня, переставал кормить. Чем больше я сопротивлялась, тем хуже мне было, так что спустя какое-то время я просто стала делать все, о чем он меня просил. Я не знала, как еще поступить. – Она вытерла глаза краешком одеяла. – Твой отец – плохой человек, Хелена. Он пытался утопить меня. Он посадил тебя в колодец. Он сломал руку Джону и мне. Он похитил меня.

– Но яномами похищают женщин из других племен. Я не понимаю, что в этом плохого.

– Тебе бы понравилось, если бы в нашу хижину внезапно вломился незнакомец и забрал тебя с собой, не спрашивая, хочешь ты этого или нет? И ты никогда больше не смогла бы охотиться, рыбачить и гулять по болоту. Как бы ты поступила, если бы кто-то попытался сделать это с тобой?

– Я бы его убила, – ответила я без колебаний.

И в этот момент я все поняла.

Когда отец вечером вернулся в хижину с болота, я постаралась занять себя на кухне, чтобы мне не пришлось смотреть, как он избивает и мучает Охотника. Но я все равно слышала, как тот кричит.

– Он убьет меня, – сказал Охотник позже тем же вечером, когда я принесла ему кружку цикориевого отвара. Его лицо так распухло и потемнело из-за кровоподтеков, что он с трудом мог говорить. – Возьми снегоход. Завтра, как только твой отец уйдет. Возьми мать. Пришлите кого-нибудь за мной.

– Я не могу. Ключ от снегохода у него.

– В отсеке сзади есть еще один, запасной. В железной коробке, она крепится сверху. Снегоходом нетрудно управлять, я тебя научу. Пожалуйста. Позови на помощь. Пока еще не слишком поздно.

– Хорошо, – сказала я, но не потому что этого хотел Охотник, не потому что я верила, будто мой отец – плохой человек, которому место за решеткой, как утверждали мама и Охотник, но потому что Охотник умрет, если я этого не сделаю.

Я села в опилки, скрестив ноги, и стала внимательно слушать все, что он рассказывал и что мне нужно было знать. Это заняло много времени. Охотник с трудом мог говорить. Отец сломал ему челюсть.

Следующие два дня прошли как обычно. Я готовила завтрак для себя и для отца. Весь остаток дня я таскала воду, поддерживала огонь в печи, готовила и убирала, пока отец занимался своими делами на болоте. Я делала вид, что все идет, как всегда. Как будто мама и Охотник не умирали, а отец не был злодеем. Я пыталась сосредоточиться на хороших воспоминаниях из детства, например, думала о том дне, когда отец дал мне молоток и гвозди, чтобы я построила маленькую утиную ферму, хотя и знал, что дикие утки не могут жить в неволе, как куры; о том, как он называл меня Хельгой Бесстрашной, как я сама просила, прочитав статью о викингах; о том, как он сажал меня к себе на плечи и переносил через болото, когда я была маленькой.

На третье утро Кусто и Калипсо объявили общий сбор. Мама была в своей комнате. Охотник – в дровяном сарае. Рэмбо – в своем сарае. Отец – на болоте. Мы втроем сидели на моей любимой медвежьей шкуре, скрестив ноги, как индейцы.

– Тебе нужно уйти, – сказал Кусто.

– Сейчас же, – добавила Калипсо. – До того как вернется твой отец.

Я не была в этом уверена. Ведь если я уйду без его разрешения, я уже не смогу вернуться.

– А как же мама?

Я подумала о ее сломанной руке и о том, что мне приходится помогать ей подниматься на постели, есть и пить.

– Она не сможет ехать на снегоходе. Она на нем не усидит.

– Пусть она сядет впереди. Ты будешь поддерживать ее и рулить.

– А Охотник?

Кусто и Калипсо покачали головами.

– Он слишком слаб, чтобы сидеть сзади, – сказал Кусто.

– И у него сломана рука, – добавила Калипсо.

– Я не хочу бросать его. Вы же знаете, что отец сделает, когда вернется и увидит, что Охотник здесь, а мы с мамой ушли.

– Охотник хочет, чтобы ты ушла, – сказала Калипсо. – Он сам об этом просил. Если бы он не хотел этого, то не рассказал бы тебе, как управлять снегоходом.

– А Рэмбо?

– Рэмбо будет бежать за снегоходом. Но тебе нужно уйти. Сейчас. Сегодня. До того как вернется твой отец.

Я прикусила губу. Странно, почему мне так трудно принять это решение? Я знала, что мама и Охотник долго не протянут. Не раз мне приходилось видеть, как умирают животные, так что я могла распознать все признаки. Если мы с мамой не покинем болото сегодня, то она, скорее всего, останется здесь навсегда.

Кусто и Калипсо сказали, что они знают одну историю, которая поможет мне принять решение. По их словам, ее рассказывала мне мама, когда я была очень маленькой. История эта называлась сказкой. Это значит, что она была выдумкой, но все равно имела поучительный смысл, как индейские легенды папы. Оказывается, мама в детстве любила сказки. У нее была целая книга сказок, написанная человеком по имени Ганс Христиан Андерсен, и еще одна, которую написали два брата по фамилии Гримм. Мама рассказывала мне эти сказки, когда я была совсем малышкой. Больше всего она любила сказку «Дочь болотного царя», потому что ей казалось, будто речь там идет о ней самой.

Сказка повествовала о прекрасной египетской принцессе, ужасном тролле по имени Болотный Царь и их дочери Хельге, которой была я. Вскоре после рождения Хельги аист нашел ее, спящую в кувшинке, и отнес в замок викинга, потому что у жены викинга не было детей, а она всегда хотела ребенка. Жена викинга любила малышку Хельгу, хотя при свете дня она вела себя очень плохо. А Хельга любила приемного отца, и ей нравилась жизнь викингов. Она стреляла из лука, ездила верхом и обращалась с ножом не хуже мужчин.

– Как я.

– Как ты.

Днем Хельга блистала красотой, как мать, но нрав имела странный и дикий, как ее настоящий отец. А по ночам она становилась нежной и мягкой, как мать, но превращалась в уродливую жабу.

– Я не считаю жаб уродливыми, – сказала я.

– Это не главное, – возразил Кусто. – Просто слушай.

Они рассказали о том, что дочь Болотного Царя страдала из-за своей раздвоенной натуры. И что иногда она хотела поступать правильно, а иногда – совсем наоборот.

– Но откуда она могла знать, какая натура – та самая, настоящая? – спросила я. – Как она могла понять, доброе у нее сердце или злое?

– Сердце у нее было доброе, – укоризненно сказала Калипсо. – И она доказала это, когда спасла жреца, которого взял в плен ее отец.

– И как она это сделала?

– Просто слушай. – Калипсо прикрыла глаза.

Это означало, что история будет длинной. Папа тоже всегда так делал. Он говорил, что с закрытыми глазами ему проще вспомнить слова и мысленно представить всю историю.

– Однажды викинг вернулся домой после долгого путешествия и привез с собой пленника, христианского жреца, – начала Калипсо. – Он посадил жреца в темницу и хотел на следующий день принести его в жертву богам в лесу. Ночью жаба сидела, съежившись в уголке. Вокруг царила тишина, прерываемая лишь ее тихими вздохами, которые доносились, казалось, из самых глубин ее души. В них чувствовалась боль, как будто в сердце Хельги расцветала новая жизнь. Она сделала шаг к двери и прислушалась, затем шагнула ближе и взялась своими слабыми лапками за тяжелую перекладину, лежащую на двери. Осторожно и с большим трудом она вытащила из скобы тяжелый железный болт и скользнула внутрь, к пленнику. Он спал. Она коснулась его холодной липкой лапой, он проснулся, обнаружил над собой уродливую тварь и задрожал так, словно увидел злой дух. Жаба вытащила нож, перерезала путы у него на руках и ногах и поманила его за собой.

Эта история казалась мне знакомой. Они сказали мне, что раньше я ее знала. Но если и знала, то забыла.

– Ты правда не помнишь? – спросила Калипсо.

Я покачала головой. Я не понимала, как могло случиться, что они помнили историю моей мамы, а я – нет.

– Жаба отвела его в конюшню по длинной галерее, скрытой за гобеленом, а затем указала на лошадь. Пленник оседлал ее, но и жаба взобралась следом, крепко схватившись за гриву животного. Они скакали через густой лес, долину и снова через лес. Вскоре пленник уже не обращал внимания на уродство жабы, зная, что милость Божья послала ему это создание в темный час. Он молился и пел псалмы, от которых ее бросало в дрожь. Она поднялась так, словно захотела остановить лошадь и спрыгнуть на землю, но христианский жрец удержал ее силой и снова запел ей, словно это могло разрушить злые чары, обратившие ее в жабу.

Калипсо была права. Я действительно слышала раньше эту историю. Воспоминания, о которых я не подозревала, расширялись в моем сознании, точно круги на поверхности воды в пруду, и становились все более четкими. Мама пела мне колыбельные, когда я была еще совсем малышкой, шептала мне что-то, укачивала на руках. Целовала. Обнимала. И рассказывала мне сказки.

– Послушай, что было дальше, – попросил Кусто. – Следующая часть – моя любимая.

Калипсо кивнула.

Мне нравилось, что Кусто и Калипсо никогда не спорят.

– Лошадь понеслась даже быстрее, чем прежде, – начал Кусто, с энтузиазмом размахивая руками, чтобы показать, как именно скакала лошадь. У него в глазах плясали искорки. Глаза у него были карие, как у меня, но волосы светлые, как у моей мамы, а у Калипсо волосы были темные, но глаза голубые.

– Небо окрасилось алым, а затем первый луч солнца прорезал слой облаков, и в чистом потоке солнечного света жаба снова превратилась в юную красавицу Хельгу с душой злого демона. Теперь жрец держал в объятиях прелестную деву. Он испугался, остановил лошадь и спрыгнул на землю, решив, что это новое злое наваждение. Однако Хельга тоже спрыгнула с лошади и вскочила на ноги. Короткое детское платье доходило ей до колен. Выхватив нож из-за пояса, она с яростью набросилась на остолбеневшего жреца. «Ну-ка стой! – вопила она. – Стой, или я проткну тебя ножом! Побледнел ты как солома! Безбородый раб!» Она прыгнула на него. Между ними завязалась схватка, но казалось, будто христианину помогают невидимые силы. Он удерживал ее за руки, а старый дуб, под которым они боролись, помог ему выиграть схватку, так как дева запуталась ногами в корнях, вылезших из земли, и упала. Он заговорил с ней ласково и рассказал о том добром поступке, который она совершила ночью, когда пришла к нему в жабьем облике, разрезала путы и повела к жизни и свету. И еще он сказал, что ее связывают путы еще более крепкие, но с его помощью она тоже сможет пойти по праведному пути. Она опустила руки и уставилась на него, бледная и изумленная.

Я изумилась не меньше. Эта история была совсем не похожа на отцовские.

– Хельга и жрец скакали через густой лес, через пшеничные поля и непроходимую чащу, – продолжал Кусто. – И там, ближе к вечеру, они наткнулись на разбойников. «Где ты взял такую красавицу?» – закричали они, схватив лошадь под уздцы и стащив всадников на землю. Жрецу нечем было защищаться, разве что ножом, который он забрал у Хельги, и он принялся размахивать им. Один из разбойников занес топор, но жрец отскочил, и удар обрушился на шею лошади, так что кровь забила фонтаном и животное рухнуло на землю. В этот момент Хельга как будто очнулась от глубокого сна. Она бросилась к умирающему животному. Священник попытался прикрыть ее собой, но новый удар пришелся ему по голове. Кровь и мозги брызнули во все стороны, и он замертво свалился на землю. Тогда разбойники поймали Хельгу, скрутив ее белые руки и обхватив за тонкую талию, но в этот момент солнце закатилось, и, как только его последний луч погас, она снова превратилась в жабу. Бледно-зеленый рот растянулся до самых ушей, руки ее стали тонкими и липкими, а ладони превратились в перепончатые лапы. Увидев перед собой отвратительное чудовище, разбойники тут же отпустили ее.

– Жабы не…

Калипсо прижала палец к губам.

– Полная луна поднялась, – продолжил Кусто, – и засияла над миром во всем своем сверкающем великолепии. Бедная безобразная жаба выползла из зарослей. Она застыла перед трупом христианского жреца и тушей убитой лошади и посмотрела на них глазами, полными слез. Из груди ее вырвалось тихое кваканье, похожее на всхлипывания ребенка.

– Как видишь, ее злая натура была сильна, – сказала Калипсо, – но добрая оказалась сильнее. Вот чему учит эта история. Позволишь ли ты победить своей доброй натуре? Заберешь свою маму отсюда?

Я кивнула. Мои ноги онемели из-за того, что я долго сидела на них. Мы поднялись, потянулись и пошли на кухню, чтобы забрать с крючка у двери мамину куртку, а еще ее ботинки, шапку и перчатки.

– Мы уходим? – спросила мама, когда мы положили всю ее зимнюю одежду на кровать.

– Уходим, – подтвердила я.

Калипсо обняла маму за плечи и помогла ей подняться и сесть. Кусто снял ее ноги с постели. Я опустилась на колени и обула ее, а затем вдела ее здоровую руку в рукав куртки и застегнула куртку поверх повязки.

– Ты можешь встать?

– Я попробую.

Она схватилась правой рукой за кровать и оттолкнулась. Не получилось. Я закинула ее руку себе на плечи, обняла ее за талию и подняла на ноги. Она покачнулась, но устояла.

– Нужно спешить, – сказала я.

Если отец не подстрелил оленя, его не будет еще несколько часов. Но если все-таки подстрелил, то он вернется гораздо раньше.

Я помогла маме дойти до кухни. Она так ослабела! Я не представляла, как нам удастся взгромоздить ее на снегоход. Впрочем, ей я об этом не сказала.

– Прости, Хелена, – выдохнула она. Лицо у нее было белым. – Мне нужно передохнуть. Хотя бы минутку.

Я хотела сказать ей, что она сможет отдохнуть, когда сядет на снегоход, и что отец, вероятно, уже идет домой, и каждая минута промедления может стать решающей, но я не хотела ее пугать и выдвинула стул.

– Будь здесь. Я сейчас вернусь.

Как будто она могла куда-то уйти без нашей помощи.

Мы с Кусто и Калипсо остановились на крыльце и осмотрели двор. Никаких признаков отца.

– Ты ведь все понимаешь? – спросил Кусто, когда мы сошли со ступенек и двинулись через двор к дровяному сараю. – Ты знаешь, что тебе нужно сделать? Жрец пожертвовал собой, чтобы спасти Хельгу.

– Ты должна спастись и спасти свою мать, – кивнула Калипсо. – Охотник сказал бы тебе об этом, если бы мог.

Мы остановились в дверях. В дровяном сарае воняло, как из пасти вендиго. Пахло мочой и дерьмом, смертью и разложением. Сломанная рука Охотника раздулась и почернела. Его рубашка была порвана, а грудь так испачкана кровью и гноем, что я уже не могла прочитать слова, которые вырезал отец. Его голова свесилась набок, а дыхание было поверхностным и рваным.

Я вошла внутрь. Мне хотелось поблагодарить Охотника за то, что он сделал для мамы и для меня. За то, что он привез сюда снегоход, на котором мы теперь могли покинуть болото, за то, что дал мне возможность вернуть мать в семью, за то, что рассказал правду о моих собственных родителях.

Я позвала его. Но не по имени, которое дал ему отец; я произнесла его настоящее имя.

Он не ответил.

Я оглянулась на дверной проход. Кусто и Калипсо кивнули. По щекам Калипсо текли слезы.

Я снова подумала о том, что отец сделает с Охотником, когда вернется и обнаружит, что мы с мамой пропали, и вытащила нож из чехла.

Я помнила, что близко наклоняться нельзя.