С другого конца комнаты на него смотрели два океана. Океанского цвета глаза – он обратил внимание ещё в прошлый раз. У девчонки были именно такие: огромные, опушенные жидкими светлыми ресницами, оттенок которых напоминал грязный песок. Океаны плескались ровной, лукавой злобой. Для Лира эта злоба, наверное, имела бы острый запах. Для Жераля – лишь оттенок. Тот же, зеленовато-голубой.

– Уютное убежище.

Выступив из тени, он обернулся к запертой двери. Окинул взглядом зачехленные громады мебели по углам. Шкафы, кресла… Плотные тряпки скрывали предметы, вокруг словно теснился голый, неровно вырубленный лес, погруженный в пыльный сумрак. Единственный газовый рожок горел над низкой, кривоногой, застеленной несвежим покрывалом кроватью.

Девчонка сидела на краю постели, раздвинув согнутые в коленках ноги. Ее руки болтались между ними. Босая, в легком платье, она вряд ли обращала внимание на гуляющий по комнате сквозняк. Она была похожа на того, кого изображала. На безмятежного и безобидного ребенка.

– Убежище нужно тем, кому есть от чего бежать.

Губы расползлись в дурацкой улыбке. Девчонка мотнула головой: отбросила с бледного высокого лба светлые грязноватые пряди. Затем она уставилась на Жераля в упор, приподняв почти неразличимые белесые брови. Она его не боялась, как он и думал. Но она чему-то радовалась, а этого он вовсе не ждал.

– Итак… – улыбка стала шире, – ты меня нашел. Поздравляем. Правда, малыши?

Последняя фраза была обращена к двум крупным рогатым зайцам с лоснящимися пятнистыми шкурами. Они равнодушно таращились на Жераля золотистыми глазами. Звери не двигались, даже не моргали. Их легко можно было принять за чучела, если не знать, что по одному приказу маленькой сумасшедшей они бросятся и пустят в ход зубы.

– Объект 8-56, № 112. Верно?

Он сделал шаг. Глаза-океаны следили за ним, не отрываясь, и он также не отрывался от них. Девчонка пошевелила губами, то ли повторяя цифры, то ли пробуя слова на вкус. Так или иначе, они ей не понравились. Наклонив голову, она дернула плечом.

– А ты под каким номером?

Жалкая и неумелая попытка вывести его из равновесия. Жераль осклабился. Так, чтобы девчонка увидела белые заостренные клыки.

– Не стоит равнять себя со мной, малышка. И не стоит дергаться.

– Я не дергаюсь. – Она снова заулыбалась. – Вообще-то я долго тебя ждала. Ты ведь знал, что я в курсе, что ты придешь?

– Неужели… – процедил он. – Конечно, знал.

– Тебя привело чутье? Да?

Она поболтала в воздухе ногами, качнулась из стороны в сторону. Пронизывающий взгляд Жераля, обычно парализующий собеседника, никак на нее не действовал, скорее она начинала скучать. Пытаясь не раздражаться и отвечая улыбкой на улыбку, он утвердительно наклонил голову.

– Ты занятная. Давно хочу с тобой познакомиться… поближе.

Снова сжать пальцы на твоей глотке. В этот раз – удавить сразу, без болтовни. Но эти желания приходилось сдерживать. Пока – сдерживать. Девчонка наклонила голову к плечу, не переставая с любопытством таращиться на него, и дернула себя за особенно длинную светлую прядь.

– Тебе больше некуда пойти? Ты такой большой, у тебя полно дружков. И самок… и всяких там…

Одни только интонации и кривляния выводили его из себя. На стене тихо, но отчетливо тикали часы. Близилось Перевеяние. Чем меньше оставалось времени, тем быстрее оно ускользало.

– Тем не менее мне нужна именно ты.

Он шагнул к ней. От кровати его отделяло пространство, которое можно было преодолеть за один скачок. Девчонка не изменила положения, лишь пошевелила пальцами ног и задумчиво задрала подбородок.

– Что будешь со мной делать? Пы-ытать? Как… – ее глаза немного сузились, – его?

Этого она не должна была знать. Просто не могла. Напоминание о нем, даже без имени, стало куда более ощутимой, более действенной атакой, чем первая. Жераль замер как вкопанный. Маленькая дрянь не собиралась останавливаться.

– Нашего красивого, милого, доброго Отшельника? Тебе, наверное, нравилось его мучить. Наблюдать, как его мучают? Всякие цепи, ножи… плетки? Ты любишь плетки?

Мысленно Жераль поймал каждое слово, сдавил, ломая хребет, и отшвырнул. Подойдя вплотную к девчонке, он спокойно наклонился к ее бледному улыбающемуся лицу и почти промурлыкал:

– Ты понятия не имеешь, что несешь.

Она бесцеремонно ткнула пальцем в кончик его носа и высунула язык:

– Глупый дурак. Все, что ты делаешь, – неправильно.

Ее легко было бы ударить. Для начала дать затрещину, чтобы дернулась голова. Да, легко, слишком легко. Намного легче, чем разговаривать дальше.

– Все?… – Он спрятал руки в карманы и вежливо вскинул брови. – С чьей же точки зрения? С заячьей?

Она моргнула с нескрываемым разочарованием. Наверняка ждала удара. Ждала, чтобы, вытерев лицо, продолжить ухмыляться. Чтобы убедиться, что он…

– Глупый дурак, – повторила она. – С человечьей! Вот, смотри…

Она полезла пальцами под воротник платья. Жераль терпеливо ждал, пока она вытянет что-то, висящее на шнурке. Предмет блеснул металлом. Это была красная пуля, которую аккуратно прицепили подле округлой перламутровой раковины.

– Ты меня душил. – Девчонка надула губы и поиграла кулоном, прокрутив его в руках. – Потом стрелял в меня. Управитель бы тоже сказал, что ты дурак. Он нас любит. Своих… милых, беззащитных деточек.

Откинув голову, она начала хохотать. Красная пуля по-прежнему болталась на шнурке. Жераль слушал терпеливо, молча. Оценивал вроде бы расслабленную позу, лицо, на котором читалось удовлетворение. Равнодушно отметил: на шее ничего нет, кроме этих двух безделушек. Значит…

– Где манок?

Девчонка с достоинством выпрямилась, расправляя платье.

– Я отправила его почтой. Он не нужен ни тебе, ни мне, никому. Он не остановит… – она со значимым видом подмигнула, – тех, кто приедет на Быстрокрыле. Глупый дурак.

– Что?!

Его пальцы яростно вцепились в воротник ее платья, дернули вверх. Затрещала ткань, девчонка даже не взвизгнула. Как и тогда, на набережной, она безропотно дала себя приподнять и глумливо заулыбалась.

– Почта. Люди пишут письма. Кто-то их везет. И…

– Откуда ты знаешь имя поезда? – перебил он, встряхивая ее. – Откуда ты… кто…

Мысли, так старательно разложенные в верном порядке, спутались. Осталась одна, блеклая и дикая: стоило взять винтовку. Винтовку и пару человек. Явиться, не зная противника, с парой пистолетов… по меркам любого другого это было самым идиотским на свете самоубийством.

– Я – это я. Поезд должен был меня катать. Но я не поехала.

Безмятежно болтаясь в захвате, она смотрела хитрым ожидающим взглядом. Ни тени страха. Ни тени… да. Она знала намного больше, чем все, на кого он потратил столько времени. Теперь он был почти уверен.

– Ты…

Она сморщила нос.

– Для начала тебе не помешало бы выучить мое имя. Хотя, скорее всего, ты его знаешь.

Одно усилие над собой, больше не надо. Он сделал вдох, разжал пальцы. Девчонка шумно плюхнулась на коленки, фыркнула и принялась одергивать подол. Убрала свое украшение обратно под одежду и заняла прежнюю позу.

– Тебя зовут Ву, – процедил он сквозь зубы.

– Как славно, – она просияла. – А тебя мне звать Человек-ящерица?

– Плевать.

Он по-прежнему возвышался над ней. Смотрел с особым вниманием, предельно сосредотачиваясь на детали, подмеченной в прошлый раз. Сирота из-под Крова, одна из детей Миаля, хихикающая дурочка в компании зверей и деревянного увальня… Но с самого начала, по одной поступи, по странному взгляду ему показалось, будто…

– Сколько юнтанов ты прожила? – спросил он. – Тебе ведь… больше шестнадцати?

Она вскинулась и усмехнулась.

– А похоже, будто меньше?

– Отвечай.

Она обиженно пожала плечами:

– Двадцать, и я вечна. Все мы вечны, если только…

Девчонка смолкла и завалилась назад, подрыгав ногами в воздухе и раскинув руки. Спутанные волосы распластались по мятому покрывалу. Платье задралось.

– …если только дует ветер. А ты умеешь летать?

– Откуда ты?

Это казалось пыткой – пропускать лишние слова, вылавливать осмысленные, сдерживаться снова и снова, хотя свернуть эту тощую шею хотелось всё больше. Проклятье, он никогда не вел таких допросов. Без давления и пыток, угроз и обещаний. Допросов, в которых все это было бесполезно. Ведь по сути…

– Ты умеешь летать?

…они играли. В глупую игру с неизвестными правилами. Худшим было то, что ни одна игра еще не имела такой цены.

– Красивое кольцо.

Он вздрогнул. Ву, перекатившись набок, смотрела на его мизинец, на котором розовела оправленная в металл жемчужина.

– Дай. – Ву лениво протянула ладонь.

Жераль скрестил руки на груди.

– Хватит.

Она не настаивала и лежала все так же расслабленно. Поглядывала из-под опущенных ресниц так, будто, в общем-то, догадывалась о каждом его дальнейшем действии. И, скорее всего, не только об этом.

– Послушай, ле, – он изменил интонацию и заговорил ровнее. – Тебе известно, что Быстрокрыл снова явится сюда. А известно, чем это может кончиться?

Она зевнула.

– Тем же, что в тот раз. Может, получится. Хотя нас, наверное, осталось так мало…

– Нас?

Девчонка показала ему птицу, сложив ладони. Рассудок снова затопила злость, теперь Жераль злился на себя. Она дразнила его. Дразнила, заставляя подбирать ключи и ломать их один за другим. Дразнила и наслаждалась. Вне всякого сомнения, плевать она хотела на то, что…

– Кто вы? Зачем они везли вас в Аканар?

Ву улеглась на спину, но почти тут же снова села, точно в ней сработала легкая пружинка. Молча скрестила ноги. Жераль уперся рукой в кровать, потянулся вперед. Нужно было заглянуть ей в глаза. Таковы были правила игры. Прямо сейчас был его ход.

– Вы – то самое оружие, – прошептал он. – Ты и такие, как ты. Вы…

Он осекся. Вспомнил глухой голос Сиша, дробный стук его зубов, дикий взгляд. Девчонка улыбнулась, чему-то кивнула и сама подползла ближе. Выпрямившись, ловко вцепилась в отвороты мундира Жераля и подалась к его лицу.

– Ага, – сверкнув глазами, шепнула она. – Здорово он придумал… правда?

– Кто?

– Человек с игрушками в карманах. Но я тебе не…

Злость захлестнула Жераля слишком сильно. Кажется, к ней примешалось какое-то бешеное, дикое, непривычное чувство, похожее на отчаяние. Не совсем осознавая, что делает, он отодрал от себя цепкие бледные руки и швырнул девчонку в стену. Она еще только ударилась затылком с гулким стуком, а он уже ринулся в собственную тень, стремительно оказался рядом и сжал узкие острые плечи.

– Ты не понимаешь. Тогда я тебе объясню.

Ву дышала тяжело и часто. Низко опущенная голова уткнулась ему в плечо. Ни движения, ни ухмылок, ни издевок.

– Давай. Объясняй…

Он глухо усмехнулся. Так и должно было быть, так и следовало начать. Не выдумывая несуществующих загадок и угроз. Проклятье ветрам, перед ним человек. Глупая чокнутая соплячка. И теперь все кончится просто. Быстро. Правильно. Он облизнулся. Приблизился губами к торчащему из-под тонких прядей уху и отчетливо произнес:

– В город съезжаются люди. Им грозит опасность. Прямо сейчас, дурача меня, ты совершаешь преступление против Син-Ан. А знаешь… – он почувствовал, как Ву дернулась, и сдавил ее сильнее, – что бывает с теми, кто…

– Преступление? Никогда не пробовала. Это интересно?

Девчонка весело поглядела на него в упор. Она гибко распрямилась и сама впилась в его руки сухими узкими пальцами. Такими же сильными, как у него, с длинными, неаккуратными ногтями. Отвратительно холодными, какими-то окостенелыми, будто…

Жераль выпустил одно плечо и схватил ее за горло. Под кожей стучал пульс. Ву, кажется, угадала ход его мыслей, и это ее развеселило: она вскинула голову и звонко рассмеялась.

– Заткнись.

Рука взметнулась, но ударить он не успел. Глаза-океаны уставились прямо ему за плечо.

Он вовремя уловил свист воздуха, разжал хватку и шарахнулся в тень. Там, где он только что находился, опустился длинный деревянный меч. Картина, изображавшая корзину с фруктами, с грохотом свалилась со стены на пол.

– Тише, Дит. Подожди.

Ву улыбалась уроду в латах, готовому помочь ей выпрямиться и сесть. Она была все еще бледна, потирала затылок, но с губ не сходила улыбка – еще более счастливая, еще более идиотская, чем прежде. Она шепнула что-то рыцарю, и тот кивнул.

– Думаешь, тебя это спасет?

Жераль стоял у двери и смотрел на этих двоих. Они в ответ смотрели на него, и их взгляды ничего не выражали. В комнате под низким потолком рыцарю приходилось сутулиться, с трудом здесь помещался и свивающийся кольцами хвост. Где же тварь пряталась все это время?… Ответ нашелся почти сразу. Под ногами валялся тканый чехол.

– Как ты…

Другой чехол, еще на что-то наброшенный, пришел в движение справа. Вскинулась когтистая лапа. Что-то рванулось, издавая рычащее шипение, и обрушилось всей массой, впечатав Жераля в стену.

Он ударил по фигуре, но мгновенно понял: неизвестная ростра, еще только выпутывающаяся из своей маскировки, была из каменного дерева, любимой у алопогонных флотоводцев породы, легкой, но почти неуязвимой. Для ударов. Для пуль. Для огня.

– Замр-ри, – прошипело существо, разинув медвежью пасть.

Голову, лопатки, костяшки пальцев правой руки пронзила боль. Жераль снова отступил, переместившись к распахнутому окну.

По всей комнате, казавшейся такой тесной, двигались белые хламиды. Ткань падала, обнажая деревянные фигуры; их было никак не меньше пяти. Он видел, как ростры распрямлялись. Смотрели. Маленькая беловолосая дрянь и жирные зайцы следили за происходящим. Все трое были отличными целями: ничего не стоило выстрелить, подняв заодно шум, вот только…

«Она говорит, пока играют по ее правилам».

Бредовая, иррациональная мысль. В этой комнате она вполне могла оказаться верной. Жераль обернулся: мир внизу уродливо переливался огнями. Такое жалкое место, как Аканар, определенно не заслуживало спасения, тень лежала близко, и все же… он остался там, где стоял.

– Как ты это делаешь? Кто ты?

Ву подползла к краю постели и наблюдала из-за спутанных длинных патл. Наблюдала не за ним, кажется, а за звездным небом у него за спиной.

– Ты же не Зод…

Ву широко улыбнулась. Он услышал птичий крик, и тут его сбил с ног удар по затылку.

Он успел приказать это себе, но не смог выполнить своего же приказа: на какое-то время сознание явно его покинуло. Жераль пришел в себя, уже лежа на грязном дощатом полу. Помимо боли в затылке что-то тяжело давило ему на шею и спину. Можно было не оборачиваться. Достаточно оказалось посмотреть вправо, чтобы увидеть мощный чешуйчатый хвост, то ли змеиный, то ли рыбий. Дит. Любимая, верная игрушка.

– Кр-ровь, – проскрипела ростра.

– Какой ты упрямый. Диту это не нравится.

Девчонка сидела прямо перед ним, на корточках. Более того, держалась за его руку. Точнее он сам неосознанно сжал ее пальцы, потому что она явно собиралась стащить кольцо. Ву высвободилась, сморщила нос и задрала голову.

– Умница. Лети.

Он смог слегка повернуться и увидел: на подоконнике устроилась еще одна ростра. Небольшая фигура с головой сороки и расписными крыльями. Она сверкнула золотом глаз и тяжело упала назад, тут же вспорхнув и прорезав синий сумрак. Девчонка рассмеялась:

– Они все такие славные… правда?

Жераль молча оглядел ее. Острые коленки, россыпи блеклых веснушек, худенькие плечи. Она смотрела на него в ответ. Возможно, ждала, что он попытается подняться, и, возможно, того же ждал рыцарь с мечом. Догадаться, чем обернется первая же попытка двинуться, не составляло труда. Пока лучше было просто собраться с силами.

– У тебя вся голова в крови.

– Представь себе, такое случается, если по голове сильно ударить.

Он вполне овладел собой. Сосредоточенно прикидывал, как же она поступит. Жераль не сомневался: может убить. Могла с самого начала, едва он появился, но не стала. Что слетело в ее мозгах после их первой встречи? Кем он для нее был? Определенно… она видела не просто человека, пытавшегося ее задушить. Не охотника. Что-то более забавное.

– Что будешь со мной делать? Пытать? А ты хоть умеешь? – произнес он с ее интонациями, почти передразнивая, и криво улыбнулся. Ву не впечатлилась и даже не удостоила его ответом. Пальцы снова потянулись к перстню, и Жераль особенно крепко сжал руку.

– Почему ты его не отдаешь? Может, мы тогда тебя пожалеем?

В ее голосе звучало лишь любопытство, что выдавала и склоненная к плечу голова. Пальцы замерли, не отдернувшись. Ву подалась ниже, почти легла с ним рядом.

– Знаешь, как оно всем нравилось под Кровом? Мы очень его хотели.

– Для меня оно – символ того, что ко мне вернулся друг.

– Вот как… – Ву подперла подбородок кулаком. Она явно задумалась. И, после промедления, изрекла: – Жалко, что ты любишь своих друзей и сажаешь их на цепи. Ты…

– Позволь, угадаю. «Глупый дурак».

Он осклабился, хотя именно в это мгновение ему хотелось взвыть. Ростры, толпившиеся вокруг, зашлись скрипучим гоготом. Девчонка не засмеялась. Она смотрела на него серьезно, и… что-то в этом взгляде было странное. Что-то, слишком похожее на жалость и понимание. До омерзения похожее.

– Ты права.

Жераль попытался приподнять голову. Перед глазами побежали огненные круги, и ему пришлось принять прежнее положение. В затылке все еще саднило, деревянный клинок надавил на хребет сильнее. Жераль скривился.

– Уходите. Благодарю вас, – сказала Ву фигурам вокруг.

Они разочарованно забубнили, но никто из них не возразил. Дева, мужчина и странные твари, будто слепленные из разного зверья, – все двинулись к двери. Они ступали бесшумно и бесшумно сгинули, будто тоже ходили сквозь тени. Из коридора не раздалось ни звука, а ведь вполне ожидаемо было услышать хотя бы вопли испуганных постояльцев. Впрочем, в этом городе, где Ву открыто заявляла о себе в каждой дыре, вряд ли кто-то еще не успел привыкнуть к странностям.

– Послушай. Ты должна все мне рассказать. Иначе…

– Чего ты так боишься, Человек-ящерица? Чего ты хочешь? И… что ты знаешь?

Ву лежала с ним лицом к лицу, подпирая подбородок обеими руками. Он видел: она болтает ногами в воздухе. Болтает и… не может скрыть искреннего любопытства. Возможно, именно любопытство и было ее единственной настоящей слабостью? Он еле сдержал улыбку и вяло пошевелил пальцами, жестом призывая ее придвинуться. Ву послушалась. И Жераль вкрадчиво заговорил:

– Я хочу, чтобы ты перестала вести себя как маленькая дрянь, которую не касается происходящее. Я хочу, чтобы ты помогла мне, потому что если ты этого не сделаешь, из города никто не выберется. Я догадываюсь о вашем старом плане. И…

– Ты не ответил на первый вопрос.

Девчонка не смотрела ему в лицо, взгляд снова устремился на рыцаря. Ее губы капризно и раздраженно скривились, и все же… глаза ее выдали. Жераль почувствовал слабину. Поймал след. Подчиняясь интуиции, он криво усмехнулся.

– И не дождешься. Зато могу добавить кое-что к ответу на третий. Тебе не нравится их план. Не нравятся они сами. Иначе ты нашла бы Зверя, а не торчала бы здесь. Конечно, есть еще небольшая вероятность, что ты трусишь и прячешься, от кого-то или от себя, но…

Холодная ладонь коснулась рта и замерла. Глаза-океаны по-прежнему отстраненно смотрели вверх. Меч рыцаря давил на шею поверх ворота.

– Дит, – глухо произнесли тонкие бледные губы. – Это довольно невежливо. Не отвечать на вопросы и нести чушь. Правда?

Даже не оборачиваясь, Жераль знал: рыцарь кивнул. Пальцы девчонки скользнули с губ по щеке, легли на скулу. Скорее всего, ногти оставили борозды на коже. Несмотря на сердитый тон, Ву улыбнулась – так же приветливо и радостно, как вначале. Правила были нарушены. Или просто она решила поменять игру.

– Дит, перебей ему позвоночник. И можешь тоже уходить.

Теряя сознание, он не мог не оценить: это был отлично рассчитанный удар в точку между шеей и спиной. Несильный, один-единственный удар, но не каждый солдат, даже отлично обученный, даже из Сотни, смог бы нанести его именно так. Этот удар лишал возможности не то что двигаться, – просто сжимать кулак, делая мучительным даже дыхание. Вспышка боли была быстрая, острая и обжигающая. Она накрыла тело разом, расколола его и намертво с ним срослась. Больше не удавалось различить, где заканчивается рассудок и начинается эта дикая боль.

– Умница, Дит. Уходи.

Девчонка больше не удостоила рыцаря взглядом. Она смотрела Жералю в лицо все время, пока деревянная махина тяжело ползла к двери. Смотрела с интересом, и это был знакомый интерес. Примерно так ребенок наблюдает за насекомым, которому только что оторвал лапки или крылья. А еще примерно так отличившиеся курсанты наблюдают за допросами, когда Вышестоящие допускают их в подвалы Алых Башен. Туда, где в Такатане вершится правосудие, например, над пойманными вблизи континента ассинтарами. Жераль и сам так делал.

Да, он запомнил это внимательное въедливое изучение: реакция на резкий свет, на удары тем или иным оружием, на интонации и их перемены. Что происходит с моторикой, речью, а главное – со взглядом. Да, взгляд очень важен.

«Внимательно читайте глаза. Когда человек сломается, глаза выдадут его первыми». Так им говорили.

Жераль был уверен: в его застывший взгляд не пробилась даже боль.

Сломлен?

О нет. Подобных выходок недостаточно, хотя, вне всякого сомнения, девчонка изобретательна. С усилием рассмеявшись – смех врезался клиньями между ребер – он спросил:

– Что дальше?

Не отвечая, Ву подобралась к нему совсем вплотную. Тронула руку, задела жемчужину на мизинце. Теперь ей не составило бы труда стянуть кольцо, ведь пальцы отказывались сжиматься, точно были переломаны. Но украшение потеряло какую-либо ценность, девчонка думала о чем-то другом.

– Ты похож на большое животное, попавшееся в капкан. Люблю животных.

Она говорила глухо, теребя алый отворот его рукава и разглядывая серебряные пуговицы. Выражение ее лица казалось пустым и отстраненным.

– Все, кто мне нравится, чем-то похожи на зверей.

Новую усмешку даже не пришлось давить, она получилась легко.

– Так я тебе еще и нравлюсь?

Девчонка наклонилась, схватила его за плечо и потянула к себе. Он ощутил прикосновения сильных жилистых рук и запах рассыпавшихся волос – моря и каких-то трав, пыли и сырого мха. Она держала крепко. Ее голос был таким же пустым, как и взгляд.

– Да.

От перемены положения тела в глазах потемнело, боль вспыхнула с новой силой, заставив зажмуриться и стиснуть зубы. От позвоночника трещины боли разбежались по всем костям, добрались даже до пальцев ног. Мысленный приказ не терять сознания едва пробился сквозь крепнущий монотонный шум в ушах, но на этот раз был выполнен.

– Один… два…

Жераль открыл глаза. Устроив его голову у себя на коленях, девчонка пересчитывала мелкие черные косы, аккуратно пропускала их между пальцами. Голос постепенно стихал: когда она добралась до дюжины, осталось заметно лишь шевеление губ. Взгляд снова устремился в пустоту, уткнулся в темный, дальний угол комнаты. В глубине глаз мелькнуло… нет, этого не могло быть.

– Кто ты? – тихо спросил Жераль.

– Тьма, – так же тихо ответила она. – Я расскажу сказку, за которой ты пришел. Только эта сказка древнее, чем ты думаешь.

За окном начинало светать.

«„Мы живем в странном мире“, – так он говорил. Но, кажется, это неверное начало. Стоило начать с Зодчих. Зодчих и их вещей.

Удивительные существа в телах обычных людей обладают волшебными руками. Через эти руки – и глаза, и сердца, – проходит сила. Сила, некогда слепившая мир из нескольких гнилых Яблок, валявшихся в Небесном саду, и пригоршни блесток, украденных с платьев сестер Зуллура. Сила пропитала мир пряным яблочным соком океанов. Бросила в получившуюся сверкающую грязь первые семена. Имя этой силе – тэ. Тэ пронизывает всех живых созданий и через них вливается в неживые. Находит приют в кораблях и самолетах, игрушках и оружии. Сила тэ невидима и всемогуща. Но у тэ нет воли. Она подобна ветру.

Зодчество – поразительный дар нашего мира. Зодчие вдыхают тэ в вещи, в которых его нет. Зодчих мало, и им не скрыться от людей в черно-красных мундирах, потому что сила – создавать живое из неживого – рвется прочь, ее не утаить. Зодчие известны с древнейших времен. Но все забыли: у Зодчих есть тень. Что-то вроде… близнеца, но близнеца не по крови. А тэ близнецов – едина.

Этим близнецам подвластно то, в чем тэ уже есть или некогда была. Звери. Птицы. Чужие живые вещи. Сильнейшие способны вдыхать жизнь в мертвецов. Ведь и в них долго угасает отголосок тэ. Имя им – заклинатели. Тот человек назвал их по-другому. Тьма.

Упоминания о них восходят к древности. Очень далеко, за Син-Ан, к давним битвам, к Войнам за Мир. Эти упоминания не мертвы, нет, а лишь приняли со временем иные обличья – обличья традиций, законов. Мы привыкли к ним и живем с ними, не зная, что их суть – память о том, как сильны были заклинатели и как опасна была их власть. К примеру… как хоронят у нас мертвецов. Им не ищут ящиков и каменных пещер, как делали когда-то отдельные племена. Ныне тела надежно укрывают – травой и злаками с самыми прочными корнями. Не только потому, что гниющая плоть питает землю. Это делают для того, чтобы никто не поднял мертвых и не бросил их против живых.

Впрочем… есть иные, более светлые следы. Следы, принявшие обличья историй, песен, преданий. Основополагающее предание, важнейшее для всего, что ты так старательно защищаешь. Подумай. Вспомни прекрасного рыцаря Аканно, приручившего рогатого дельфина О'мме. Подумай, часто ли эти существа ищут близости человека? Неустанно следуют за ним в течение целых юнтанов? Умирают за него? Вспомни и обезлюдевшие бродячие замки, скитавшиеся без хозяев… как вдруг они останавливались и опускались перед случайными встречными, чтобы дать им приют. Или… вспомни Стену. Древнюю стену, внимавшую стихам лишь одной женщины.

Я не зря упомянула о ней, Человек-ящерица. Не зря. Ведь заклинатели все еще здесь. Нынешний их облик – уже не законы и даже не предания. Их облик – чудачества, их облик – случайности. И ты не знаешь, ты никогда не задумывался, сколько их вокруг тебя и других таких же, как ты, твердолобых, вооруженных и слепых.

Они кажутся непримечательными, их дар в мелочах. Смотри: они находят общий язык с чужими живыми вещами. К ним без страха ластятся звери. Они часто становятся врачами, потому что одно касание их рук может ослабить страшную боль. Они рассеяны по миру. Их десятки и сотни, и почти никто из них не знает про свой дар, потому что его история забыта. Забыта со времен Войн за Мир, настолько она была страшна. Им редко удается обнаружить то, чем они обладают. А если и удается, то еще реже получается это понять.

К примеру… я знаю полукровку лавиби, вместе с которым покинула остров Крова. Заносчивый дурак, от которого никто не ждал ничего хорошего. Но именно он подружился со старым, поеденным дрэ живым кораблем. Сумасшедший фрегат, умирающий без своего Зодчего, принял его как хозяина, и если этот новый хозяин погибнет, уже его имя будет стоном проноситься над палубой, пока корабль не рассыплется. Но если сказать новому капитану, что его дружба – зачаток великой силы… поверит ли он мне? Ни за что. Знаешь, в своем упрямстве он напоминает тебя. И не только в нем. Вспомни. Девочка с острова сказала, что ее самолет дался тебе в руки. А знаешь, он нападает на всякого, кто кажется ему опасным. Ты, вне сомнения, был опасен. Впрочем… таким как ты, как барсучий капитан, как женщина с глупыми стихами, открывать дар поздно. В детстве он подобен огню и быстро обращается в уголек, если его не развить. Меня ждало то же. Но мне встретился он. И он заметил пламя.

Мои крестные не любили меня и всегда гнали гулять на улицу. Но это неважно, меня никто не любил, кроме птиц и зверей. Я была одна. Как и многие из тех, кто встретил того человека. Странного человека, бродившего с бумажным змеем на веревке и рассказывавшего удивительные сказки. Не те сказки, что мы знали. А свои.

Он был учителем в соседнем городке, а в свободное время – путешественником. Скитался по побережью Веспы. Приходя куда-нибудь, собирал толпы детей. Говорил с ними и наблюдал. К концу разговора вокруг него обычно оставалось всего несколько ребятишек. Несколько… особенных. Тех, на кого безбоязненно садились птицы, тех, к кому шли живые игрушки, которых путешественник приносил в карманах. Этим нескольким он разрешал ходить за ним. Он искал нас. Искал и находил своими путями.

Он остановился, когда нас набралось где-то тридцать. Все мы так полюбили его и его сказки, что без страха сбегали из домов, преодолевали огромные расстояния, чтобы только добраться до его родного городка. Нам казалось, мы нужны ему. И мы были нужны.

Он собирал нас в школе, после уроков. Нередко – уводил в лес или на берег океана. Иногда он прятал нас в большой мастерской в Стенном районе, куда знал тайный путь. Его друг строил Зверя, а он – наш сказочник – и еще один человек, красивый человек, закрывающий нижнюю половину лица, – учил нас.

Они рассказали о нашем даре и помогли его развить. Приручать животных, общаться с вещами, возвращать жизнь. Они говорили: это великая сила, ее надо беречь. А потом они решили, что эту силу надо показать Восьми. Не просто показать. Сначала – напугать таких, как ты, обездвижив все ваши живые машины. А затем…

Как сказал наш сказочник, под песком в Аканаре спит древнее войско. Ему пора проснуться. Его мертвым кораблям. Мертвым самолетам. И мертвым людям. Тогда нас перестанут держать взаперти. Тогда все станет так, как раньше».

Она смотрела в пустоту и молчала. Ее руки безвольно лежали у Жераля на груди. Он заметил: они мелко подрагивают. Ву совсем не пыталась это скрывать.

– Некоторые из нас… – тихо заговорила она вновь, – кто был постарше, – поняли, что это плохая мысль. Плохая… ведь мы оживляли мертвых, и пусть это были лишь звери, многие из них возвращались злыми. Чтобы убить их вновь, иногда приходилось разрубать их на куски. Я была маленькой, мне было пять. Но я тоже все понимала. И я видела: тем двоим не нравятся споры. Они ждут чего-то плохого. И плохое произошло. В ночь перед тем, как ехать, нас положили спать в поезде, и несколько из нас – самые взрослые, самые умные – решили бежать. Может, предупредить кого-то на границе, может, просто чтобы не делать того, что им велели. Они боялись, очень боялись стать убийцами. Их было трое, все мальчишки. Их поймали прямо на тропе. Проснувшись, я видела, и…

Ву осеклась и посмотрела в сторону. Она ничего не сказала, но один из зайцев подошел к ней, лег рядом – Жераль видел, как ровно вздымаются от дыхания пятнистые бока, – и подставил рогатую голову. Ву улыбнулась и положила руку ему на макушку.

– Те двое убили их. Скорее всего, подойдя со спины. Верно?

Она кивнула. Ее глаза были сухими, в них светлела всё та же пустота.

– И я позвала птицу. Большого дóу, серого лебедя. Они гнездились там, неподалеку, на лесном озере, и этот был моим другом. Он унес меня.

Лапитап фыркнул и ткнулся носом Жералю в лицо. Девчонка оттащила его за шкирку. Кажется, это простое действие отвлекло ее и успокоило. Она убрала со лба волосы и заговорила снова:

– Наверное, они расстроились, что потеряли четверых: трех убитых, да еще меня. А они на меня надеялись. Но я не смогла идти дальше с ними. Тот, кто меня нашел… Он рассказывал такие добрые сказки и делал такие злые вещи. Разве так бывает, Человек-ящерица?

Ву пристально посмотрела Жералю в глаза и взяла в руку несколько жестких кос. Он прикрыл веки, ненадолго сдаваясь боли и задумываясь. Он не мог понять: девчонка действительно хочет что-то услышать? И если да, то… что? Ей было пять, при ней кого-то расстреливали в спину. Ей было шесть, она одурачила Отшельника, спрятавшись среди его сироток. Сейчас ей должно быть что-то около двадцати, и она чуть не убила его самого, а подобное не удавалось еще никому. И все же… она задавала этот вопрос. Вопрос наивного ребенка, не видевшего зла. Те, кого тренируют, чтобы уничтожить мир, вряд ли спрашивают о подобном.

– Бывает. Чаще всего – как раз именно так. Чем красивее сказки, тем злее поступки.

Кажется, его хриплый голос даже прозвучал мягко. Ву не ответила, она чесала зайца за ухом. Тогда он добавил:

– Не хочешь выучить мое имя? Может быть, ты даже его знаешь?

Она улыбнулась краем рта. Задумалась, заправила за ухо прядь и, помедлив, ответила:

– Тебя зовут Грэгор. И еще у тебя есть фамилия. Тебе повезло. У меня вот ее нет. Хотя зачем она… у тех, с кем я училась, ее тоже почти ни у кого не было.

– Ты знаешь кого-то из них? – быстро спросил он. – Видела их?

Она равнодушно покачала головой.

– Значит, они – те, кто жив, – там. В поезде. И… ты ведь понимаешь, зачем они едут?

Он почувствовал прежнюю, притупленную болью тревогу. Сделав странный неровный круг через чужое прошлое, он вернулся к тому, с чего начинал. Начинал, еще стоя на ногах, и ничего не добился. Чего он мог добиться теперь, со сломанным позвоночником?

– Что ждет Аканар, Ву?

Вопрос заставил ее очнуться. Она снова посмотрела на Жераля, но как-то мутно, отстраненно. Девушка будто забыла, кто он, – так ему на мгновение показалось. Складывалось ощущение, что она вот-вот вскочит и умчится. Но она осталась сидеть.

– Аканар ждет новая битва. Будет интересно посмотреть. Я знаю… в этот раз никто не сможет стрелять в спину.

– Многие в этот раз вообще не смогут стрелять, если ты говоришь правду.

– Например, ты.

Она снова усмехнулась. Жераль попробовал шевельнуть пальцами. Боль отдалась во всей руке.

– Как будет жаль, если пострадает кто-то из твоих друзей. Ты ведь позвал их всех на защиту, да?

Он гнал от себя дурные мысли: девчонка права, о чем бы они ни договорились, права. Четверка уже точно не соберется в полном составе. Те, кто приедет… они так ничего и не будут знать о поезде. О ждущей их Тьме. Сражение еще не началось, а он уже его проиграл. И он, и его армия.

– Хорошо, что у меня друзей нет. – Узкая холодная ладонь легла ему на лоб. – Ты вроде бы такой большой, такой свирепый, такой сильный. И… боишься. Из-за них. Ты намного слабее меня. Ха…

Ее смех врывался в замутненный рассудок Жераля короткими колючими очередями. Он словно бил по векам и в конце концов заставил зажмуриться. Если бы хоть сжать кулаки… Но малейшее движение пробуждало новую волну боли. И все же…

– Почему ты не вмешаешься? У тебя может хватить сил, – спросил он, открыв глаза и тут же поймав ее прямой, удивленный взгляд.

– Потому что… мне все равно?

– Ты ведь даже не на их стороне.

Услышав это, она вздернула нос и фыркнула:

– У меня вообще нет сторон. Стороны – это глупость. Я…

– А как тебе моя?

Кажется, Ву не на шутку удивилась. Она невольно подняла брови и посмотрела на своего зайца, будто ожидая, что тот подтвердит: хозяйка не ослышалась. Но заяц молчал, лениво обнюхивая рукав Жераля. И Ву, фыркнув второй раз, уточнила:

– Ты зовешь меня на сторону людей с красными погонами? Нашел дурочку.

Но в ее голосе послышалось любопытство. Она уже знала: ответ будет другим. И он не стал ее разочаровывать.

– Моя сторона чуть интереснее. Может, тебе понравится. Если, конечно, ты действительно на что-то способна. На большее, чем натравить на меня пару резных зверушек.

Говорить по-прежнему было больно. Но он усмехался и не отводил взгляда. И, кажется… девчонка поддавалась. Почти.

– У тебя сломана спина. – Она накрутила одну из его кос себе на палец и подергала. – Какая у тебя вообще может быть сторона, если ты не сможешь на ней стоять?

– Не думал, что ты мыслишь так скучно, – откликнулся Жераль и стиснул зубы.

– Ха. Удиви меня.

– Иди сюда.

Ву немного наклонилась. Он вновь ощутил то ли морской, то ли лесной запах светлых длинных прядей, задевших его лицо.

– Ближе.

Жераль вдруг осознал: он делает почти то же, что с легкостью получалось у его отца. Приручает звереныша неизвестной породы. И близок к победе. Прямо сейчас, когда вроде бы пора сдаваться.

– У меня есть предложение, – прошептал он. – Думаю, оно тебя позабавит.

…Он говорил недолго, она внимательно слушала. Несколько раз на ее губах появлялась улыбка, и это был хороший знак. Жераль замолчал. Он почти уже не мог дышать. Проклятье… если бы он не знал, что калеки живут так целыми юнтанами, то просто решил бы, что умирает.

– Согласна?

Ву снова посмотрела на зайца у себя под боком. Будто прямо сейчас все решал именно он. Лапитап успел заснуть, и она тяжело вздохнула.

– Что ж, ты и вправду меня удивил. Я могу попробовать. Но вообще-то это…

– Немного безумно и очень опасно. Первое для тебя вполне нормально.

– А для тебя?

– А для меня нормально второе. Точно справишься?

– Глупый дурак.

Она усмехнулась. Жераль почувствовал: ее ладонь забирается ему под волосы, скользит к шее, за воротник. Холодные пальцы прикасаются к холодной коже. К месту, откуда исходит убивающая его боль. Растревоженная, боль проснулась, накатила короткими волнами и впилась в каждую кость.

– Вот и все. Скоро…

Он уже ничего не мог сделать: веки опустились сами. Комната провалилась в темноту, пронизанную промозглым ветром. Но за окном уже почти наступил рассвет.

Люди тянулись в Аканар со всех концов Син-Ан: по небу, воде и сухопутным дорогам. Люди заполонили гостиницы и постоялые дворы, разбили палатки в городских предместьях, разместили всюду повозки, машины, фургоны. Люди бродили по улицам и, – пока не началось то, ради чего они явились, – искали себе хоть каких-то развлечений.

В двух разных концах Аканара давал представления йир, бродячие цирки с животными, силачами и акробатами. На площадях ставили музыкальные сценки бродячие артисты – иакáрри. Чтобы развлечь или опечалить публику, они изображали то Великое прибытие из Малого мира, то славные сражения времен Войн за Мир, то страшную гибель дельфина О'мме. Зачастую сюжеты разных трупп были схожи, и одно и то же историческое событие можно было увидеть в нескольких разных вариациях. Если, конечно, перемещаться по городу достаточно быстро.

Не всех тянуло к артистам и циркачам, но время можно было убить и иначе. К примеру, посетить фестиваль уличной еды, манивший на центральную площадь своими приятными запахами. Многие люди слонялись по развалам: здесь торговали чашками и шкатулками из спрессованных раковин, перламутровыми амулетами в виде дельфинов и птиц, старыми книгами мифов и прочей бесполезной ерундой, которую ни за что не смогли бы продать в любое другое время.

Те, кто встречал уже не первое в жизни Перевеяние, с удовольствием погружались заново в грязноватый, но воодушевляющий мир Аканара. Приехавшие впервые с трудом скрывали нетерпение. Какими бы ни были забавными непритязательные развлечения городка, они лишь предваряли нечто большее.

Говорили, Восемь тобинов прибыли еще накануне утром и с момента своего приезда почти без перерывов что-то обсуждают, затворившись в товуриате. Предмет их разговора был, конечно, ясен: пятнадцать последних юнтанов, прожитых Син-Ан. Но многим казалось странным, что Съезд начался заранее и тянется так долго. Когда же тобины закончат, когда по традиции смешаются с толпой, чтобы выйти из нее в самый неожиданный момент для торжественного обращения? Может, они уже здесь? Смотрят представления, пробуют рыбу и сладости на фестивале, вслушиваются в музыку, доносящуюся с подмостков? А разговоры об их затянувшейся встрече – всего лишь слух? Многие с особым вниманием приглядывались к тем, кто стоял поблизости. Одни цеплялись взглядами за дорогую одежду и красивое оружие. Другие напротив искали тех, кто выглядит наиболее жалко. Третьи – тех, кто старательнее всех прячет глаза.

Были и те, кто не сомневался: тобины действительно еще на закончили обсуждение. С уверенностью называли и тему разговора: зрелище. Первая публичная казнь за очень долгое время, в течение которого правосудие в большинстве случаев (исключая, конечно, Веспу и громкие дела над убийцами) вершилось подальше от людских глаз. Тем более – это была казнь женщины. Что толкнуло тобинов на такой поступок? Сплетни, будто черноволосая веспианка чуть не привела в Аканар какой-то смертоносный поезд, обрастали домыслами. Очень многие, наиболее жадные до древних, пусть даже жестоких, обычаев собирались наблюдать то, что именовалось шанаайáрой, или «смертью через полет».

Это была редкая разновидность повешения, и от обычной она отличалась зрелищностью. Приговоренного не освобождали от мук быстро, просто выбив у него из-под ног опору и позаботившись о хорошей петле. Все было иначе: тело тянули вверх постепенно, поднимали намного выше, чем обычно, и постепенно же петля сдавливала горло. Когда дышать было уже почти невозможно, тело скидывали в заранее выкопанную глубокую яму и забрасывали ее землей.

Нынешняя шанаайара была необычна не только загадочной преступницей, но и выбранным местом: виселица темнела прямо на побережье бухты Мертвых Крыльев. Достаточно далеко от воды, ближе к скалам, куда не добирался прилив. Сейчас, пока отсутствовали петля и веревка, пока не возвели помост и не вырыли яму, конструкция – высокий в полторы-две мачты столб, балка на верхушке – не производила гнетущего впечатления. Она вполне могла быть частью каких-нибудь строительных укреплений или будущей деталью аттракциона. Вокруг со смехом бегали дети, пока появляющиеся из теней часовые не гнали их прочь.

Вырыть достаточно глубокую яму в осыпающемся песке будет непросто, – так рассуждали все, кто хоть сколь-нибудь интересовался казнью. Рыхлая почва Рыцарского Луга – в том самом месте, где, по преданиям, стоял замок Аканно, – была намного мягче, податливее, плотнее. Луг, густо заросший цветами, повидал немало казней в прежние времена. Там вешали тех, кто был повинен в Резне, а также насильников, убийц и ассинтаров, которых не довозили до больших городов. Место, удобренное сотнями тел, спокойно приняло бы еще одно. Молодую ла в платье цвета сырой земли. Но что-то заставило алопогонных решить иначе. Женщине, красивой как луговой цветок, – а многие сходились в том, что Чара Деллависсо очень красива, – предстояло покоиться не на лугу, а в прибрежном песке. Там, где никогда и никого не казнили, но где лежали сотни, а может, тысячи тел.

Алопогонные вообще вели себя странно в это Перевеяние. Их было много: лучшие силы стянулись в городок, бледные лица и алые росчерки на плечах постоянно мелькали в толпе. Как и всегда, людей пугало и одновременно успокаивало их привычное вездесущее присутствие, но…

Странными были взгляды их голубых глаз – не просто настороженными, а полными неясного ожидания. Странными были и их спонтанные появления: силуэты мелькали в тенях, чтобы мгновенно пропасть, точно уже сейчас солдаты за кем-то следили или кого-то выискивали. Странными были и общегородские приказы, особенно два.

Первый – о месте казни, отданный еще до прибытия командира Краусса.

И второй, запоздалый, возмутивший многих.

Приказ был отдан в пятом часу первой вахты дня Перевеяния. Никто не мог в точности сказать, от кого исходило распоряжение: от ло Краусса или же кого-либо другого из то-син. Но товур Аканара, видимо, до смерти напуганный, всерьез позаботился о том, чтобы донести указания до тех, кто обосновался в бухте. С радиомаяка приказ зачитывали, усиливая громкость, пока слова не обратились в подобие звуковой бури и от них не зазвенели стекла в иллюминаторах кораблей.

На исполнение оставалось три часа. Разбуженные люди уводили суда, сворачивали походные жилища. Многие вступали с военными, контролирующими исполнение, в перепалки. Пока не увидели: Первое и Второе подразделения точно так же спешно выводят из гавани транспорт. Приказ приняли явно не потому, что солдаты хотели присвоить себе удобное место. Тут было что-то другое. Что-то, заставлявшее властей отвечать на все вопросы одинаково.

– На песке не должно быть никого, кроме конвоя и приговоренной. Из соображений безопасности.

Чья безопасность тревожила солдат? Приговоренной, которую могла разорвать толпа, в большинстве своем не знавшая, насколько ужасно ее преступление? Или зрителей, по которым могли открыть огонь невесть как проникшие в превосходно охраняемый город соратники мятежницы?

Люди терялись в догадках. Но даже те, от кого не укрылись некая тревога и неуверенность в действиях алопогонных, не догадывались, как были близки к правде. У солдат Первого подразделения имелся серьезный повод для беспокойства.

Очень.

Вышестоящий офицер Грэгор Жераль исчез прямо в день Перевеяния. Впрочем, вскоре выяснилось, что на самом деле он пропал еще накануне. Его никто не сопровождал, он не оставил указаний и более того, не взял вещей, с которыми обычно не расставался. Когда в занимаемую то-син комнату вошли, то обнаружили в ней и камень допуска акъяр, и винтовку с резной рукоятью, и несколько магазинов патронов. Отсутствовали лишь пистолеты. Как и любые подтверждения того, что алопогонный покидал комнату в спешке или… насильно? Эта версия казалась полной нелепостью. И почему он оставил акъяр? Ведь по камню его перемещение можно было бы отследить.

Рину Крауссу не докладывали о произошедшем. Это не понадобилось. Командир Сотни сам был первым, кто вошел в пустую комнату и окинул ее коротким отстраненным взглядом. В то время как прочие шептались и озирались, офицер молчал. Только оправлял механическими движениями рукава мундира.

– Куда он мог исчезнуть?

Хвост Сиша Тавенгабара мотался из стороны в сторону, острые уши дергались. Он даже поводил носом, будто надеясь что-нибудь учуять. Краусс, какое-то время понаблюдав за хаотичными перемещениями шпринг по комнате, отвернулся к окну.

– Понятия не имею.

– Отдавать приказ о поиске?

– Нет.

Тавенгабар настороженно приблизился. Что-то его встревожило, возможно, полное равнодушие интонации офицера. Понизив голос, он уточнил:

– Грэгор говорил с вами?

Рин Краусс, все так же глядя на улицу, кивнул:

– Говорил.

– И?

– Теперь, как видишь, его нет.

У шпринг вздыбилась шерсть на загривке, он сжал кулаки и ощерился. Его нервировало странное поведение человека, от которого зависело слишком много. Еще больше – то, что солдаты вокруг уже перестали что-либо искать и начали просто шептаться. Переглядываться. Хмуриться. Тавенгабар подскочил на месте, когда кто-то у двери, из молодых, небрежно бросил одно отвратительное слово.

– Вы что, не понимаете? – Тавенгабар бесцеремонно обошел командира и заслонил ему вид из окна. – Син-Четверка! Он столько сделал, чтобы она собралась, и теперь…

– …Теперь, – Краусс спокойно взглянул шпринг в лицо, и тот осекся, – она не соберется. Ничего не поделаешь. Я напоминаю тебе, что не потерплю панических настроений в отряде. Особенно от тебя. Давай-ка не будем вспоминать, от чего ты лечился.

У Тавенгабара нервно дернулось ухо. Он не опустил взгляда и по-прежнему сжимал кулаки. Затем он медленно выдохнул и заговорил ровнее:

– С ним что-то случилось. Я уверен.

– Со всеми что-то случается. Иногда это приводит к правильным результатам.

– Лоу Краусс…

Командир Сотни тяжело опустил руку шпринг на плечо, и тот замолчал. Офицер слегка повел глазами вправо, потом влево, цепляя взглядом солдат. Они уже перестали шептаться, лишь напряженно вглядывались в двоих спорящих у окна и прислушивались.

– Все идет в соответствии с планом операции, – отчеканил Краусс. – Расходимся согласно полученным ранее указаниям. Не расслабляться. До начала – час.

В комнате было несколько лавиби. При словах «Все идет в соответствии с планом операции» ни один не учуял лжи.

Он не связал ей руки. Вообще не сделал ничего, чтобы предотвратить ее возможное бегство. Может, потому что прекрасно понимал: как только Зверь наберет скорость, преодолевая последний виток пути, деваться будет некуда.

Впрочем, она не сбежала бы и раньше. Последняя возможность – в гостиничном коридоре – была упущена из-за нацеленного в лоб пистолета. Втащив Хаву в номер, Хо' Аллисс как ни в чем не бывало продолжил телефонный разговор с невидимой собеседницей. Развалившись на стуле и закинув ногу на ногу, он все время держал девочку на прицеле и ласково улыбался.

Хава оцепенела: она едва могла дышать, о том, чтобы закричать, не было и речи. Ее знобило. К горлу волнами подкатывала тошнота. Она догадывалась: так ощущается предательство и то, что следует за ним. Разочарование и страх, смешанные воедино, сплавленные в металле ствола, целящегося в лоб.

Она не потеряла способности думать и почти сразу осознала: Хо' Аллисс, скорее всего, ее не убьет. Если бы хотел, застрелил бы в коридоре. Нет. Не убьет. Он подтвердил это, когда, закончив говорить, отложил пистолет, поднялся и приблизился к стулу, где Хава неподвижно сидела. Потрепал по макушке.

– Немного неудобно получилось, да, мой друг?

Девочка оцепенело глядела снизу вверх. Она не могла поднять руки, но ей очень хотелось заслониться. Прежде всего, от слов «мой друг».

– На самом деле ты очень хорошо меня понимаешь, я знаю… Ведь у нас с тобой одна родина, правда?

Она молчала. Писатель поправил парик, склонился и заглянул ей в лицо. Без ярких желтых окуляров серые глаза казались совсем холодными.

– Ты ведь узница… такая же, как я. И ты сбежала, но если бы ты знала, что сбежать недостаточно, чтобы освободиться. Изгнание у тебя в крови, девочка. Я вижу это по глазам. Увидел сразу.

Хава хотела сказать, что не сбегала. Что все, абсолютно все – от неудачного дня рождения до ягод, растекающихся под ее ногами, – было чудовищной ошибкой. Ошибкой, казавшейся гибельной сейчас, когда она совершила неверный поступок. Если бы, прочитав газету, она поднялась бы по ступеням тюремной башни, возможно, уже ехала бы домой. Она очень хотела это сказать. Но язык не слушался.

– Даже забавно… – Хо' Аллисс сунул руки в карманы. – Привезу с собой одну из таких, ради которых все когда-то начиналось. Пусть тобины посмотрят тебе в глаза. Поможешь в хорошем деле, в толпе, знаешь ли, любят грустных детей…

Хава уставилась в пол. Затем она подняла руки и прикрыла уши. И все равно услышала, как писатель рассмеялся:

– Не переживай так. Все получится быстро. Быстрее, чем в моей книге. Мы не будем стучать в двери. Мы просто возьмем армию.

Девочка нашла силы заглянуть ему в лицо и разомкнуть сухие губы. Ее голос прозвучал глухо и хрипло.

– Мне кажется, вы… сумасшедший.

Он выпрямился и пошел к окну.

– Ты говоришь так, будто в этом есть что-то плохое. Я могу обидеться.

– Отпустите меня, – выдавила Хава. – Я никому…

Хо' Аллисс кинул на нее рассеянный взгляд из-за плеча. Он только что снова взял в руки пистолет. Бережно укладывая его в кобуру, мужчина улыбнулся:

– Скоро я обязательно тебя отпущу. И не только тебя.

Он пребывал в отличном настроении весь путь до уже знакомого захолустного городка Дэвира, куда они вылетели на маленьком частном самолете, стартовав прямо с крыши гостиницы. Хава старалась больше не разговаривать с писателем и в основном бесцветно кивала, когда он сам обращался к ней. Иногда ей казалось, он опоил ее чем-то или что-то вколол: так странно она себя ощущала. Видела окружающий мир сквозь прозрачную, но непроницаемую пелену.

Сквозь пелену плыли кудрявые ночные облака под крылом самолета. Сквозь пелену звучали позывные, на которые Хо' Аллисс отвечал. Сквозь пелену пробился свежий запах лесной хвои, когда самолет сел и небо начало светлеть. Писатель оставил машину в болотистой яме возле дороги и бросил:

– Неживая. Мне ее не жаль. Нас ждет другое.

Хава промолчала. Покорно, как на веревке, она пошла за писателем вверх по насыпи. Прямо к тропе. Тропа была ей знакома. Не по таким путешествовал Золотой Голубь, не такие тянулись с Центрального вокзала Галат-Дора. Подобные тропы – потемневшие, полузаросшие, с подгнивающими шпалами, были проложены только дома. В Пятом регионе. Этими тропами бродили железные Звери.

– Надо успеть.

Он почти галантно подхватил ее за локоть и повел к ветхому полустанку. Поднявшись, они остановились на краю платформы, и Хава снова посмотрела на тропу: она шла вдаль, теряясь в чаще, и была пустой. А потом вдалеке показались два золотых огня, раздался низкий надсадный рык.

Он вернулся.

…Теперь, когда Зверь, которого звали Быстрокрылом, мчался вперед сквозь утренний туман, Хава неподвижно сидела возле паровозной топки и смотрела на бушующее за железной дверцей пламя. Она ощущала пронизывающий угольный жар и неотступную холодную дурноту ужаса. Дурноту отвращения. Дурноту смрада, который уловила, когда Хо' Аллисс заставил ее вместе с ним зайти в один из вагонов, чтобы она «первая увидела кое-что интересное».

Хава лихорадочно думала, сможет ли убежать. Убежать, сохранив хотя бы часть рассудка? Убежать до того, как люди, в ряды которых она когда-то так хотела вступить, явятся и откроют по поезду огонь?

Она знала: они появятся, и очень скоро. Начнут стрелять, но вряд ли смогут кого-то убить.

Потому что существа, глядящие сквозь туман своими слепыми глазами, давно не боялись пуль. А четверых существ в дальнем углу паровозной кабины скрывала тень.

Первыми его заметили те, кого прогнали с берега бухты. Большинство расположили свои временные жилища в Долине Чаши, состоящей из холмов, с двух сторон укрывших старые, полузаросшие сорной травой рельсы. Рельсы вели на Дэвир. Дальше – на Веспу.

Здесь проезжали редкие почтовые поезда, такие же редкие товарняки и две или три местных «змейки». Свист гудков, грохот и крики машинистов почти никогда тут не звучали. Ничего не ждали и в дни празднества: все поезда были отменены. Поэтому люди сразу начали выходить из своих палаток, услышав…

У Быстрокрыла был очень мелодичный гудок, а его в этих краях помнили немногие. Точнее, его помнили всего единицы, жившие в Аканаре во времена, когда почти такой же поезд, Великан, возил по Перешейку веспианскую почту и грузы. Да, эти люди еще были живы. Они видели блестящий темно-серый паровоз, высокие черные колеса, позолоту на тоненьких, но очень прочных дверях вагонов. Великан был красив. Некоторые фотографировали его, когда он несся мимо.

Быстрокрыл повторял его во всем до мельчайшей детали. Отличало их одно: золотистое крыло, нарисованное на правой дверце кабины паровоза. Впрочем, крыла давно не было видно: его скрыли застарелые, так и не оттертые разводы крови. Бурые пятна и подтеки замарали корпус во многих местах.

Поезд мчался, разнося рычащую песню. На крышах вагонов сидели и стояли, как-то удерживаясь на огромной скорости, люди, несколько десятков людей.

Дети и взрослые в простой неприметной одежде.

Солдаты в черно-серой форме.

Солдаты в черно-красной форме.

Люди же с холмов приветственно кричали и весело махали руками. Они были уверены: это действо предваряет городской праздник. И они пришли в восторг.

Они кричали и махали, пока не заметили: бледно-серые лица людей с крыш покрыты темными пятнами, напоминающими о прелой, гниющей кожуре. Ввалившиеся глаза, холодные и бесцветные, едва ли видели хоть что-то. Густая шерсть шпринг и лавиби превратилась в свалявшиеся склизкие клочья, а с лиц ки грязной штукатуркой отпадали пластины чешуи. Одежда же стала лохмотьями и почти потеряла прежний вид, насквозь пропитавшись кровью, грязью и угольной пылью. А запах…. Волна смрада тянулась плотным расползающимся шлейфом.

Когда первые мертвые спрыгнули на траву, люди с холмов закричали от ужаса. Поезд вновь прибавил скорость. Он унесся прочь еще до того, как первые живые, вооруженные винтовками, появились из теней.

Люди, облепившие скалы бухты, казались Тэсс похожими на птиц. Красноголовых такар, вроде тех, что так часто оглашали скалы Крова оживленными воплями. Людей было много: как взрослых, так и детей. Они без умолку трещали, и некоторые высказывали одну догадку за другой.

– Она убила тобина с помощью этого поезда.

– У нас вроде никогда не убивали тобинов.

– Ранила?

– Да перестань, все живы и здоровы.

– Тогда просто хотела убить и не смогла.

– Я думаю, она украла драгоценные камни с Веспы.

– А там разве есть драгоценные камни?

– Откуда мне знать, я там не бывал!

– Может, это представление?

– И она никого не убивала?

– Ничего не украла?

– Ее помилуют.

– Да, точно!

Тэсс слушала всё это, хотя ей хотелось закрыть уши. Слушала и отстраненно, глухо, размеренно повторяла себе: не надо думать плохо об этих людях, явившихся в город, чтобы хорошо провести время. Поучаствовать в костюмированном шествии, послушать музыку и речи тобинов, посмотреть Всплеск – огненный салют над водой. И как занятное добавление – увидеть казнь женщины, которую защитники Единства назвали преступницей. Люди верили Син-Ан, и это было не просто так: тут не казнили по прихоти, каждая казнь знаменовала торжество справедливости. Люди имели право предвкушать развлечение.

Ведь приговоренная никому из них не была мамой.

Странное слово – «мама». Тэсс не говорила об этом с братом, но ощущала: Ласкезу тоже трудно дается это простое сочетание звуков.

Мама. Наша мама.

Тэсс повторила это одними губами и зажмурила глаза, позволяя гвалту навалиться со всех сторон.

Она представляла себя под Кровом. Вспоминала те мгновения, когда доктор была рядом. Когда поила ее микстурой, когда напоминала, что пора надеть теплый дук, когда выбирала вещи из посылок крестных. Тот день – когда она открыла коробку с украшениями. «Что бы ни случилось, пусть девчонки остаются девчонками». Может быть, она сама написала эти слова?

Пусть девчонки остаются девчонками. Даже если у них нет мам, у них хотя бы будет что-то красивое. Что-то, что мамы дарят дочкам.

Тэсс помнила: эту заботу она всегда принимала как нечто само собой разумеющееся. Как обязанность, которую Мади Довэ исполняла хорошо. Так хорошо… в детстве Тэсс ловила себя на мысли, что ей хочется обнять доктора. Крепко обхватить ее за пояс и прижаться в попытке выразить всю свою благодарность. За то, что лекарства не горькие. За то, что спал жар. За то, что ей снова хочется улыбаться.

И еще за то, что для доктора она, Тэсс, была особенной. Она никогда не была особенной ни для кого. Ничем, кроме дара Зодчего.

Тэсс посмотрела вперед, на побережье. Океан блестел синеватой серостью, виселица и помост темнели в низком тумане. Стояла небольшая группа солдат, остальные же цепью в три ряда отсекали скалы от песка. Тэсс удивилась: среди них были как серопогонные, так и алопогонные. И последних было больше. Слишком уж их много для казни, Тэсс казалось, они должны охранять место, где собрались тобины.

Она огляделась. Сквозь густую дымку облаков моросил дождь, поэтому выделить кого-то, кто скрывал бы лицо, не удавалось. Лица – и макушки, и головы целиком – прятали под капюшонами и платками многие.

– Его нет, – тихо произнес Ласкез, коснувшись ее плеча. Тэсс кивнула и закусила губу. Таура, стоявшая рядом, быстро вцепилась ей в руку.

– Глупый мой братец… – произнес Джин.

– Он наверняка знал, что мы будем его искать.

Варджин и Роним напряженно вглядывались в солдат впереди. Те казались спокойными, большинство стояли неподвижно и тихо, только некоторые переговаривались. Тэсс тоже посмотрела на них, гадая: есть ли среди них люди из той самой Сотни? И если есть, как отличить их? У них самые бледные лица? Самые голубые глаза?… Но как Тэсс ни старалась сосредоточиться хотя бы на этом дурацком предположении, она все время возвращалась к одной и той же мысли.

«Девочка моя… беги».

Почему она не догадалась? Почему?…

Тэсс заметила движение на дальней оконечности скал. Оттуда приближалась новая толпа солдат. Впрочем, не толпа – люди шли организованно, в ногу, и явно вели кого-то в центре своего построения. Зеваки, так напоминавшие ей птиц, загалдели чуть громче. От хлопанья их рук-крыльев Тэсс стало не по себе.

Старый корабль замер на одной из крыш почти пустого города. Прямо на ненадежной крыше товуриата. Достаточно далеко, чтобы не быть замеченным, и достаточно близко, чтобы все замечать. Во всяком случае, человек, замерший у корабельного носа, отлично видел бухту.

Он ждал. Сосредоточенно ждал, пока появится приговоренная, пока солдаты перестроятся, пока женщину подведут к помосту. Он уже знал – на ней будет платье цвета сырой земли. Этот оттенок ей невероятно к лицу, впрочем, ей идут все цвета. И цвет сырой земли определенно не лучший, чтобы умирать в нём.

Пока зачитают обвинение, она будет стоять – пройдет время.

Пока один из алопогонных поднесет ей Прощальную чашу и скажет несколько слов, она будет стоять, – пройдет еще какое-то время.

Пока она пересечет помост, пока поднимется на возвышение, пока на нее накинут петлю, – еще немного времени.

Даже потом, когда ее начнут поднимать, – пройдет еще сколько-то времени, прежде чем она задохнется. Но оно уже не понадобится. Странник достаточно быстр. Сам он – и того быстрее.

Он успеет посеять панику, срезать веревку, подхватить ее и умчаться. До того как его застрелят. По крайней мере, попытается.

Внутри Ласкез дрожал от страха. А внешне выглядел спокойным: ровно улыбался и держал ладонь у сестры на плече. Но второй рукой крепко и по-детски цеплялся за рукав Ронима.

Все утро они с сыщиком и Джином провели в поисках Джера, исчезнувшего, видимо, еще ночью. Тщетно искали среди водных кораблей, пришвартованных вдоль берега, среди занявших гостевой аэродром воздушных. Рыскали на площадях и в закоулках улиц, хотя теоретически там трудно было бы спрятать Странника. Но Джер ведь плевал на теории. Всегда плевал. Равно как и на законы.

Они знали, зачем он сбежал. Знали, почему необходимо его отыскать. И к каким последствиям может привести то, что они его не нашли.

Теперь, отчаявшись и осознав, что до казни осталось немного, они вернулись к Тэсс и Тауре, чтобы обнаружить еще одну пропажу: поблизости не было Мирины Ир. Почти сразу, как ушли мужчины, женщина исчезла в толпе и теперь, возможно, пробралась в нижние, ближние ряды. Стоя выше уровня берега, Ласкез ее не находил. Впрочем, на нее ему было наплевать. Он сомневался, что Поэтесса сможет сделать ситуацию хоть немного хуже.

– Смотрите…

Голос Тэсс заставил снова сосредоточиться. Сестра указывала вперед и вниз, на «внешнюю» цепь солдат, которая только что пополнилась и растянулась шире. Говорить дальше не было необходимости: Ласкез и так прекрасно все увидел.

– Отец?

Взгляд голубых глаз Варджина приковался к знакомой фигуре, одетой в черно-красную форму. Да, товур Лирисс был здесь, отдавал распоряжения трем молодым солдатам, которые, дослушав, исчезли в тенях. Ло Лирисс отрешенно посмотрел на то место, где они только что стояли, потом поднял голову. К нему, отделившись от толпы у виселицы, шли еще двое.

– Ой!

Таура пискнула и спряталась сначала за спину Тэсс, потом, передумав, – за более широкую спину Ронима. Черный шпринг, на которого она посмотрела, хлопнул ло Лирисса по плечу и, выслушав какой-то вопрос, покачал головой. Его лицо было очень хмурым. Таура спряталась явно зря: вряд ли алопогонный собирался вглядываться в толпу зевак и кого-то выискивать.

– Вылезай, – пробормотал Ласкез, а Тэсс, слегка улыбнувшись, добавила:

– Там есть кое-кто, кого ты не заметила.

Рядом с черным шпринг, рядом с лавиби, взгляд которого уже стал совсем мрачным, стоял управитель Крова.

Таура подалась вперед. Она не отрывала глаз от бледного лица в обрамлении длинных, угольно-черных прямых волос. Паолино кусал губы, потерянно поворачивал голову то в одну, то в другую сторону. Ласкез упустил момент, когда управитель вскинулся и посмотрел прямо ему в глаза. Он осознал, что их заметили, только когда Паолино начал быстро пробираться сквозь толпу.

– Идет к нам, – тихо сказал Ласкез Рониму. Тот пожал плечами и слабо усмехнулся:

– Странно, что ему хватило смелости.

– Наверное, он хочет извиниться! – выпалила Таура, с укором глянув на детектива. – И попрощаться! Ведь если приедет ужасный поезд, про который вы все говорите, его могут…

Она запнулась и прижала ладонь ко рту. Роним не ответил. Толпа растекалась по сторонам быстро, как тающее масло. Все уже видели: идет алопогонный. Дорогу нужно уступить.

– Он поможет, – произнесла Тэсс и тревожно обернулась. – Он ходит сквозь тени. Быстро. Сможет поискать Джера, если…

– Если ему не плевать, – резко, резче, чем ему самому хотелось, оборвал ее Ласкез. – Не забыла, как он…

– Он защищал нас. – Тэсс тоже перебила его. – Пусть немного странно, пусть обманывая, но защищал.

– Он трус, – тихо возразил Ласкез. Таура рядом болезненно вздрогнула, и он глянул на нее: – Да, трус. Ему хватает храбрости, чтобы защищать каких-то чужих людей, но храбрости быть честным с семьей…

– Ее не хватает многим. Но все же мы остались живы!

– «Мы»…

Ему вдруг захотелось спросить: а что заставляет Тауру относить себя к этому выдуманному «мы»? Ведь судя по рассказам Тэсси о снах, управителя, когда он обрушил на остров туман, заботила безопасность трех человек. Со всеми остальными, включая Тауру, могло произойти что угодно.

И все же Ласкез не стал произносить это вслух. Шпринг сказала:

– Я верю ему.

– И я, – глухо добавила Тэсс. – Больше некому. А ты верь мне.

Ласкез не успел ответить. Человек в черно-красной форме появился рядом. Молча, грустно он переводил ожидающий взгляд с одного лица на другое, но не опускал головы.

– Здравствуйте… – пролепетала Таура. Она выступила вперед и улыбнулась. – Мы скучали без вас. И вы очень нам нужны.

Девочка в черно-красной форме смотрела на женщину, которую нарядили в красивое платье. Именно за платье, за каждое его кружево и каждую бусину, девочка цеплялась взглядом, будто пыталась не замечать больше ничего вокруг. Ни толпы любопытствующих людей на прибрежных камнях, ни другой толпы, одетой в форму, ни огромной деревянной конструкции, бросающей на песок тень.

Седеющий мужчина рядом смотрел в другую сторону. Вдаль, в проем между древних, ноздреватых, седых от соли скал. Там, за проемом, смутно поблескивала нитка железной дороги. Тропа. Единственная тропа Аканара.

Ни девочка, ни мужчина не слушали барабанного боя, предварившего окутавшую берег тишину. Не слушали обвинения и приговора, которые монотонно читал особенно тощий, высокий, неприятный офицер, дробно простучавший саваррами по помосту. Девочка и мужчина слушали тишину внутри себя, каждый – свою. Смотрели в разные стороны. Куда угодно – только не друг на друга.

Но ждали они одного. Ждали, когда же прибудет Зверь.

Девочка и мужчина знали: на подъездах к городу уже началась бойня. Это знали многие в окружавшей их толпе военных. Но бойня не отражалась на бледных отрешенных лицах. Угадать бойню можно было только по одному: периодически, по незаметному приказу седеющего мужчины, от толпы солдат кто-то отделялся, стремительно нырял в собственную тень и исчезал.

Слова падали тяжело и зычно. Океан шумел. Шелестел дождь, и все, казалось, погружалось в оцепенелый сон.

Офицер все зачитывал и зачитывал приговор. Наконец его оборвавшаяся речь заставила пробудиться одного мужчину из толпы военных – лавиби с нашивками то-син. Мужчина громко прокашлялся и выступил вперед, поднимая руку на уровне груди. Девочка, смотревшая на осужденную, тоже поспешила очнуться. Пробуждение гулко стукнуло в висках, но не помешало услышать:

– Я хочу дать ей чашу. В конце концов, – он искривил губы в улыбке, – нас многое связывает. Командир… не возражает?

Седеющий мужчина по-прежнему смотрел в проем скал. Он даже не повернул головы.

– Как угодно.

Среди солдат пошла волна. Кто-то пропускал кого-то вперед, кого-то, несшего деревянный ларь и кожаную флягу. Толпа на скалах – пестро ряженная, разношерстная, – загомонила.

Женщина, еще без петли на шее, равнодушно глядела на лавиби. Она не шелохнулась, пока он шел, бережно держа меж ладоней коралловый кубок. Мятежница ничего не сказала, когда он приблизился вплотную. И вряд ли женщина, или девочка, или все прочие, кто стоял вокруг, даже самые наблюдательные солдаты и их командир, – заметили прозрачную капсулу, которую барсук небрежно уронил в воду. Капсула мгновенно растворилась.

– До дна, – глухо сказал он.

Приговоренная пристально посмотрела ему в глаза и что-то в них увидела.

– Мне дадут слово?