Ширу Харрис – школьный учитель из их городка – любил две вещи: древности и странствия. Древности он выискивал в старых домах и подвалах, а в странствия отправлялся всякий раз, как у детей начинались каникулы. Из своих путешествий он всегда что-нибудь привозил. Либо вещи, либо идеи.

Алопогонные ни в чем его не подозревали: для них он был чудаковатым дикарем. Примерно таким же дикарем, как большинство веспианцев, – он шарахался от поездов, прятался при появлении Небесных Людей. Он учил детей тому, чему и должен был: не ходить на железные тропы, не читать чужих книг. Ширу мог рассчитывать на спокойную счастливую жизнь. Но хотел вовсе не этого.

Давно-давно, в детстве, семью его лучшего друга – гениального Зодчего Чепмэна Деллависсо – забрали в Стенной район солдаты в черно-красной форме. Чепмэн перестал появляться на улицах, ходить в школу. Пропал для всех, но… мальчики не раздружились. Последнее, что может помешать настоящей дружбе, – стена из кирпича. Чепмэн принял новый дом, новую роль, но не отказался от того, чем дорожил. Этот нелюдимый человек был поразительно верен тем, к кому привязывался. Верен до конца. Чепмэн делился с Ширу всем: и хорошей едой, и интересными секретами. Ширу делился своими историями. Он сочинял их уже тогда.

Вокруг этих двоих со временем образовался кружок, состоящий из «тех-кто-знает». Знает природу воздушных кораблей и то, откуда берутся Звери. Знает, о чем пишут в книгах Большого мира, и сколько вокруг лжи. «Те, кто знает» – да, так звал их маленькую компанию Харрис. У него была и такая привычка: всему подбирать звучные названия, а товарищам – прозвища.

В кружок Чепмэн и Ширу приняли Самана – сына их общего друга – и Чару. Также в него взяли и Конора, когда однажды он тайно пробрался на Великана и поехал с Чарой на Веспу. «Отчаянный мальчик», – как сказал тогда Ширу. Сказал и надолго задумался.

Он – как, наверное, многие писатели, – любил красивые зрелищные поступки. А также, будучи учителем словесности и знатоком древних хроник, знал, что такие поступки оседают в памяти, увековечиваются в стихах и книгах. При удачном раскладе за такой поступок можно что-то получить. Или что-то вернуть.

Так он говорил, когда рассказывал о находках времен Первой Сотни. О Тени. Он предложил план, который, на первый взгляд, был прост. Ширу предлагал ворваться к зажравшимся тобинам на празднество, а затем все рассказать. Просто говорить: механическим голосом поезда и своими, человеческими голосами. Подобное не забудется и поднимет волну.

Да, план был незамысловат. Лучшим его исходом, по мнению Самана, было то, что люди остального мира осознáют: прошло время, много времени, больше, чем нужно, чтобы наказать Веспу за старые ошибки. Ошибки, которые и так исправлялись своими силами. Восемь должно снова значить «восемь». А не «семь». Так они рассуждали.

Чепмэн и Чара, строившие поезд.

Саман, вербовавший солдат, чтобы обезопасить путь.

Мина, находившая нужные детали и передававшая информацию.

А Ширу Харрис… они с Конором думали о чем-то еще и не делились своими соображениями, ссылаясь на слишком большой риск. Риск… какой именно? Саман не знал. Он даже не был точно уверен, что это имеет отношение к плану.

Димитриен убедился в этом, только когда в день Перевеяния Ширу Харрис сказал:

– Дети едут с нами, Страж. И я хочу, чтобы ты их охранял.

Случилось то, что должно было произойти уже давно. Слишком долго все копилось, долго жгло. Просто… он не выдержал только теперь, увидев черные волосы и черную форму. Увидев и всё поняв.

– Ты был у меня. Ты с ним говорил.

– Он настоял сам.

Роним вынул газету из кармана и вновь убрал, убедившись, что снимки с первой полосы не вызвали у Миаля никаких эмоций. Тот просто кивнул, пробормотав: «Так вышло». Роним криво улыбнулся.

– Ты признался? В главном – признался?

Миаль отстраненно, грустно улыбнулся:

– Это был бы слишком долгий и болезненный разговор. А я уезжаю. Мне нужна ясность ума. Мне…

– Вы родня, Миаль.

– Ты роднее. Мне… – он мрачно осклабился. – Мне казалось, ты понимаешь. Мне тяжело на них смотреть. На Ласкеза – особенно. Тем более…

Отшельник сделал еще шаг; Роним оперся о стену рукой, перекрывая лестницу, и вскинул голову. Их разделяло пять ступенек. Миаль казался мрачной, бледной, давящей тенью. Тенью, в которой не осталось почти ничего от некогда знакомого человека. Форма выдрала это с корнями. Всё, что было.

– Почему ты не придушил их, когда они были маленькие? Все было бы проще.

Отшельник глухо рассмеялся.

– Ты носишь серое, Саман. И совсем не различаешь полутонов. Пропусти меня, я спешу.

Он послушно убрал руку. А когда Отшельник поравнялся с ним, – ударил его в челюсть.

– Трус.

Роним получил удар в ответ, но не остановился. Они вцепились друг в друга. Дрались впервые, такого не случалось даже в детстве. И даже в поезде. Мир раскололся и рухнул, трескаясь пыльной чернотой.

Ни один все равно не смог бы победить. Оба очнулись, скатившись с лестницы и пересчитав ее ступени. Роним сжимал красные отвороты черного мундира и смотрел в белое как мел лицо сверху вниз. Миаль не пытался освободиться. Просто глядел в ответ.

– Ты же любишь их, – тихо сказал Роним. – Очень любишь.

Отшельник устало закрыл глаза.

– Или не было бы истории с туманом. Не было бы карты. Я… понял. Ты можешь мне не лгать.

Миаль все так же молчал, придавленный к грязной каменной кладке лестничной площадки. Вздыбленные волосы липли к коже. Роним пытливо вглядывался в него, но не выпускал.

– Прости меня.

Роним вздрогнул. Миаль вздохнул сквозь стиснутые зубы. По его виску бежала вниз кровавая струйка.

– Я должен был тебе его отдать. Мальчика. Вот тогда многое было бы проще. Но в то время…

Роним отпустил его и выпрямился. Ребра, которыми он приложился о ступени, ныли.

– Ты боялся. Я знаю.

– Я совсем не боюсь сейчас.

– Этот твой дружок…

– Грэгор? – Интонация Миаля неуловимо поменялась. – Ему страшно. Я уверен. Послушай, Саман…

– Да?

– Куда мы загнали наш мир?

– Я не понимаю. Но… – он помедлил. – Что бы ты ни думал, я не стану расшатывать его снова. Я больше…

Отшельник все еще лежал, не открывая глаз. Казалось, он мертв или умирает прямо сейчас.

– Я отпускаю тебя на свободу. Расскажи мальчику все, о чем он спросит.

– А дальше?

– Дальше… – Веки Миаля задрожали, он медленно открыл глаза. – Я попросил его не ехать. Но он не сможет, если увидит газету. Но даже если не увидит – так услышит по радио. Грэгор ставит сети, я не могу ему мешать. Так что просто…

Не нужно было договаривать: «Защищай его».

– Я буду, – кивнул Роним.

Миаль улыбнулся:

– Хорошо. Теперь… я все же спрошу. Только помоги мне… Проклятье, так болит голова из-за твоего удара…

Роним слабо усмехнулся, демонстрируя сбитые костяшки, и протянул руку. Отшельник сел, и оба перебрались на ступеньки.

– Дети, – медленно произнес Миаль. – Из поезда. Расскажи все, что ты о них знаешь.

Роним видел, что друг… да, проклятье, по-прежнему друг, – держится за макушку и выглядит так, будто вывалялся в грязи. Видел мрак вокруг: здесь, ближе к первому этажу, он казался особенно душным и плотным. Роним вдруг подумал: история будет похожа на глупую байку-страшилку. Вроде тех, которыми они пугали друг друга в детстве, забившись в темную вокзальную подсобку: Чара, Конор, Миаль и он.

Страшная история. Но ведь, казалось бы, совсем не страшная…

Их было около тридцати. Этих странных детей.

Саман всегда называл их именно так – «странные дети». У Харриса для них было другое слово: необычное, чужеродное. Оно редко встречалось в книгах, его не использовали те, кого знал Саман. Впервые услышав, он не понял, что оно значит.

Не понимал и теперь.

Заклинатели. Почему «заклинатели»? Заклинания – песни Ветров, Зуллура и Сестер – не звучат в мире, где живут люди. Люди не могут ни слышать их, ни тем более – петь. А те дети… они даже почти не разговаривали. По крайней мере, Саман не слышал их голосов вообще. Только один раз.

…Дети, кроме нескольких, были не местные, из окрестных городков. Сначала их приводил Харрис, потом они стали приходить сами. Ребятишки сидели либо в школе после занятий, либо в потайной мастерской Чепмэна, либо Ширу и Конор уводили их гулять. Саман редко за ними наблюдал, а когда наблюдал, они резвились с животными на природе, или играли, или слушали то, что рассказывал кто-то из двоих. Мечтатель или Близнец. Дети обожали их.

Пару раз Харрис зачем-то просил Самана провести с кем-нибудь, например, с Конором, тренировочный поединок. Дети наблюдали, Саман не мог понять, что выражают их глаза, и это его тревожило: смысла в происходящем он не видел. Потом Харрис просить перестал. Через некоторое время Саман забыл о детях. А потом Харрис сказал, что в последних вагонах нужно поставить лучших. Потому что…

– Это самые ценные вагоны.

Саман помнил: слова слышала Мина, хотя и вряд ли поняла их смысл. Именно поэтому, когда поезд остановили, к последним вагонам ринулась треть всех сил Длани. Тогда он окончательно понял, что его подозрение было ошибочным. Детей к бою явно не готовили. Они ничего не делали. Просто падали и гибли под пулями.

Пока они еще ехали, он пытался расспросить их. Дети молчали, и вскоре Саман оставил их в покое. Его и так тревожило слишком многое.

Например, что он не сможет руководить обороной поезда, находясь здесь, в хвосте.

Или что Чара недавно родила и была не в порядке, а от нее зависело поведение Быстрокрыла.

Или то, как Конор поступил с Миалем, надев мундир.

Странные дети молчали, а потом так же молча умерли. Но Саман запомнил кое-что еще.

– В том вагоне, куда я запрыгнул, когда началась погоня за Быстрокрылом, – тихо продолжил Роним, – было несколько живых. Девочка, два мальчика. Я видел их среди трупов, на полу. Три ребенка среди груд тел. Они молча смотрели на меня и даже не плакали. Я приблизился… и тогда они вскочили. Я еще не закрыл дверь и вдруг подумал: они, наверное, думают, что я пришел их добить. Тогда я бросил оружие, раскинул руки и сказал: «Идите ко мне». Думал… хотя бы обнять их. Они подошли. Вцепились в меня, все втроем, прижались. Они так дрожали, Миаль… не передать. Я сказал что-то вроде: «Не бойтесь, все кончилось, я вас заберу». И…

– И куда ты их дел?

Отшельник сидел прямо. В его глазах появился настороженный блеск. Он слушал и запоминал, явно стараясь сосредоточиться только на рассказе.

– Никуда. Они шагнули навстречу и вытолкнули меня. В озеро. А перед этим девочка сказала мне…

– Что?

Роним видел: Отшельник весь подался вперед. Сейчас он как никогда похож был на шпринг или лавиби… кого-то, кто пытается понять больше, чем способны дать слова. Он хватался за возможную подсказку, вот только…

– Она произнесла: «Уходите. Тут сейчас будет очень плохо».

Миаль сцепил кончики пальцев и прислонился к ним лбом. Непривычно черные волосы частично закрыли его лицо.

– Я… благодарю тебя.

– Вряд ли стоит.

– И все же.

Он поднялся. Роним остался сидеть, только поднял голову:

– Ты не надумал вернуться? Поговорить с ним?

– Такую правду должен открывать близкий человек. Который знает, как потом облегчить боль.

– Думаешь, я знаю?

Отшельник вымученно улыбнулся и издал смешок.

– Однажды ты вернул ему голос, Роним. Кто знает его лучше тебя?

Хотелось опустить голову. Или просто отвернуться. Не думать о том, что стоит за этими словами. Кто он, в конце концов? Серая шавка, так их зовут. Как нечто серое вообще может что-то для кого-то значить? Но…

Там в квартире он один. С тем огрызком правды, на который у Миаля хватило сил. Может, уже спятил, может, близок к этому. Надо идти.

– Что ж. Если можешь уйти, уходи, – сказал Роним и увидел кривую улыбку Отшельника.

– Жестоко. Все-таки правы те, кто говорит, что серые ничуть не лучше алых.

– Теперь мы квиты. Вот и все.

Миаль произнес эти слова, когда они стояли под проливным дождем на берегу одного из сотен безымянных веспианских озер. Поезд остался позади, все было кончено. «Если можешь уйти, уходи, после того, как предал меня», – так он сказал. И Роним ушел. Так же молча и так же трусливо, как уходил сейчас человек в форме.

Отшельник не воспользовался дверью подъезда. Просто шагнул в тень и исчез.

– Ты знал и это?

Роним впервые мог сказать правду, глядя на лица на газетной полосе, и был рад этому.

– Нет. Я был уверен, что Чара Деллависсо…

– Мертва. – Ласкез наконец поднял глаза. – Да, помню, та красная тряпка в воде…

– Ее шарф. У нее было два таких. Она любила этот цвет.

Зачем нужны эти бессмысленные детали? Но лучше не молчать. Просто говорить хоть что-то, вдруг это поможет, ведь больше всего Роним опасался, что…

– Пойду прогуляюсь. – Ласкез шагнул к двери. Роним поймал его за плечо.

– Ее нет в городе. Отшельника тоже уже нет, я уверен. У алопогонных быстрые самолеты. И… тебе надо успокоиться. Прямо сейчас.

Они – одного роста и, наверное, одинаково бледные и напряженные, – смотрели друг на друга. Ласкез скривил губы; его дыхание было частым и неглубоким, взгляд помутнел. Смотреть в его выцветшие глаза было почти невозможно.

– Хорошо. Тогда…

– Не вини его, – невольно вырвалось у Ронима.

Ласкез желчно осклабился:

– Что поймал ее? Что лгал нам? Что не дал тебе меня забрать, когда мы…

Роним вздрогнул.

– Откуда ты это взял?

Несколько мгновений Ласкез прожигал его взглядом и наконец, усмехнувшись, опустил подбородок:

– Когда молчишь, становишься наблюдательнее. Я подозревал. Он…

– Он спас твою мать. И…

– Вешает ее сейчас!

Ласкез выпалил это, привалился к стене и сполз по ней. Опустил голову, погружая пальцы в отросшие волосы и сжимая их. Роним боролся с мучительным желанием закурить – чтобы отгородиться хотя бы дымом.

– Она так тянулась к Тэсси. Так тянулась. Ко мне реже, хотя я тоже замечал, она…

– Я уверен: это не решение Отшельника.

– Чье бы ни было, он с ними!

– Пойми…

Ласкез поднял глаза, по-прежнему мутные и пустые. Роним с трудом заставил себя не менять позы – остался возвышаться над ним. Он скрестил на груди руки и ровно отчеканил:

– В Аканаре люди. Много людей. И главное, чего они хотят, – чтобы не случилось беды. Остановить тех, кто не остановился сам, как…

– …Ты?

Роним кивнул.

– Если ты действительно слышал, о чем говорила Мина, то должен понять. Если ты и правда хочешь стать тем, кем задумал, – одним из нас… то не должен осуждать служителей Длани. Никого, если они защищают чью-то жизнь.

– Но мама…

«Чужое слово», – устало подумал Роним. Чужое для него самого, росшего с отцом, чужое для этого сироты из Малого мира. Для них обоих слово «мама» было из какого-то другого языка, принадлежавшего другой жизни, другому детству и другому будущему.

Ласкез запнулся. Его лицо исказилось: оно, еще мгновение назад казавшееся взрослым и решительно-незнакомым, стало таким, каким Роним его запомнил. Как в тот день, когда он нес в клетке волчонка и садился в самолет. Когда по лестнице Крова бежал мальчик. Испуганный, потерянный, брошенный ребенок. Ребенок, которого он предал.

Роним сдался. Он присел рядом и посмотрел Ласкезу в глаза.

– Куплю билеты прямо сейчас. Я не знаю, сможем ли мы что-то сделать… но мы будем с ней.

Еще какое-то время они просидели молча. Рядом, в темноте, слушая пролетающие самолеты. Ласкез попросил сигарету. Это было не самым правильным поступком, но Роним ее дал. После, поднявшись, вышел на лестничную площадку и позвонил в дверь соседки. Что бы ни произошло дальше, за Поэтессой стоило присмотреть.

– Самое поразительное – то, что после всего мы снова едем туда вместе, Роним.

– Учитывая, что ты сказала, что для тебя я умер… ты едешь с трупом.

– Вот мерзость.

Таура спала, свернувшись на верхней полке. Мина сидела на нижней, хмуро подтянув колени к груди. Ее волосы, обычно аккуратно уложенные, теперь были едва собраны в растрепанный пучок, лицо казалось бледным и осунувшимся.

– Тебе стоит поспать, мне кажется.

Слабо усмехнувшись, она покачала головой. Роним отвернулся и стал смотреть в окно.

Скорый Аджавелльский поезд должен был прибыть в Аканар уже к началу второй вахты. Колеса выстукивали так бешено, что детективу казалось, под этот звук невозможно уснуть. Но Таура и Ласкез спали.

Роним поднял голову.

Над собой он видел свесившуюся руку с длинными худыми пальцами.

– Что задумал Ширу?

– Ты в курсе, – холодно отчеканила она. – Я знаю не больше тебя.

– Почему ты не с ним?

– Сам знаешь, – так же коротко отозвалась ла Ир. Сыщик усмехнулся:

– Если он так уверен в плане, его уже не могло остановить, что за тобой может следить Жераль. Если бы он хотел видеть тебя рядом…

– Заткнись. Дело не в этом. Просто я сама…

Мина осеклась, скривила губы, вздохнула. Не мигая она смотрела перед собой, и что-то в ее лице было непривычным.

– Там будет мой сын, – тихо, но членораздельно произнесла она. – Я хочу его увидеть.

– Сын?

– Ты слышал. Мой сын от Лира. Они… – тонкая рука махнула в сторону Ласкеза, – друзья. Я видела его, когда ездила в Такатан к Ширу. Заглянула к норам Лирисса, хотела посмотреть, как поживает мой дорогой спаситель. И…

Она замолчала и стала смотреть в окно.

– И я видела кое-что еще. Мой Джер и… Чара…

Мина не стала заканчивать. Можно было догадаться, каким бы глупым это ни казалось. Тем более, Роним помнил: Ласкез говорил о том, что его приятель страшно влюблен в местного доктора. Ласкез вряд ли относился к увлечению друга серьезно, сыщик тоже не придал этому значения, но…

– Я уверена, он поедет за ней.

– Хочешь впервые в жизни удержать ребенка от глупостей?

Мина вдруг улыбнулась, затем выпрямилась и посмотрела на него.

– Хочу впервые в жизни посмотреть, как он их совершает. Скромное желание для матери, да?

Роним не стал отвечать. Что он знал о детях? Тем более – о выросших…

– Почему ты украла его тогда? Лирисс немало для тебя сделал. Насколько я понимаю, – он скользнул взглядом по сережкам-ромбам, блестевшим в углу раздвижного столика, – это под его крылом ты организовала новую жизнь Харрису и мне. Не говоря уже о себе. Ты могла бы быть…

– Благодарной?…

Мина все еще не сводила с него глаз. Ее зрачки сузились, взгляд был холодным.

– Самцы… – процедила она сквозь зубы. – Вы все одинаково узколобые. Он взял меня, Роним. Как трофей, оружие на стену, одним своим видом напоминая мне, что я потеряла по пути в Аканар. Причем взял, чтобы потом, когда рожу ему кого-нибудь…

– Отпустить с деньгами и титулом. Как принято в знатных семьях.

– Выбросить, – процедила ла Ир сквозь зубы. – С деньгами и титулом.

– Так ты все-таки хотела стать его постоянной? – недоверчиво уточнил Роним.

– Я бы осталась с ним, если бы могла заставить себя не пахнуть ненавистью. Я так хотела, чтобы однажды Ширу…

Она запнулась и покачала головой.

– Неважно. Ты никогда этого не поймешь. А вот она… – ла Ир подняла голову к полке, где спала Таура, – поняла бы. Она похожа на меня. И надеюсь, будет счастливее.

– Все-таки ты странная.

Мина негромко рассмеялась:

– Потому что верила, что одна любовь на всю жизнь, как, например, у рыцаря Аканно и Лиду Вещей, существует? Потому что искала ее? Потому что нашла? Любовь с пониманием, с прощением, с жертвенностью? Знаешь… Ширу простил мне Жераля. А ведь я чуть все не погубила, хуже того, предала, усомнившись. И…

– Не потому ли он простил, что его голова была забита другим?

– Ты никогда его не любил.

– И писатель он не блестящий.

– Твои дешевые книжонки о свинье-сыщике куда лучше.

Роним хотел ответить, но Мина, отвернувшись, уже взбивала подушки.

– Что ты будешь делать, если он едет, чтобы разрушить полмира? – тихо спросил детектив. Ла Ир замерла.

– Разрушу для него вторую половину. Если в этом будет смысл.

Все так же не оборачиваясь, она вытянула руку и задернула ширму.