– И не забудь про рябину.

– Рябину? – переспросила Мэри, перевязывая прутиком растрепавшуюся ручку корзины.

– Чтобы прибить ее над дверью, – терпеливо объяснила миссис Джонс. – Это отгоняет от дома ведьм.

Мэри округлила глаза и беспомощно пожала плечами:

– Как скажете.

Была Вальпургиева ночь, и миссис Джонс освободила Мэри от работы над бесконечным подолом муслиновой накидки миссис Воган с тем, чтобы она сходила в лес и нарвала цветущих веток.

– Это впускает в дом лето, – полушутя-полусерьезно объяснила она. – Если мы не украсим дом зеленью до утра, то на деревьях не завяжутся плоды.

И в самом деле, подумала Мэри. В мире полно странных вещей. Какой вред от того, чтобы прибить на стены несколько зеленых веток?

Стоял теплый вечер, и на реке было полно лебедей и чаек. Деревья тряслись от криков ворон. На пути то и дело попадались какие-то пышные лиловые кусты, и, только подойдя поближе и вдохнув их аромат, Мэри узнала их. Сирень. Ей вспомнились корзины в Ковент-Гарден и сладкий запах, перебивавший вонь гнилых фруктов под ногами. Она углубилась в лес. Старое дерево с рассохшейся корой ожило и зазеленело; сквозь трещины пробивались молодые побеги, жадно стремясь к свету, к солнцу.

Она вышла на полянку. Несколько местных отсекали ветки от огромной поваленной березы, размером с четырех высоких мужчин. Джаррет Смит поднял голову и отер лоб, заодно размазав по нему несколько мошек.

– Как тебе нравится наше майское дерево, Мэри Сондерс?! – крикнул он.

Мэри улыбнулась.

– Надеюсь, этот шест для тебя достаточно длинный! – выкрикнул кто-то еще и захохотал.

Кто это сказал? Может быть, тот рыжий сзади – некоторые из этих мужчин были ей незнакомы. Но они явно знали ее. Мэри прибавила шагу; ее сердце заколотилось. Возможно, сегодня они говорят такое всем женщинам – все цветет и зеленеет и сезон сальных шуточек в разгаре.

«Никакой опасности нет, – напомнила она себе. – Мне еще нет шестнадцати, и я девственница без всякого прошлого. Моя единственная тайна – то, что я помолвлена с Дэффи Кадваладиром, двадцати лет, слугой и вполне достойным молодым человеком».

Нет ничего невозможного.

Мэри не знала, какое из деревьев – рябина, и стала ломать все подряд. Если принести домой всего понемногу, то точно не просчитаешься, решила она.

Сзади хрустнула ветка, и она обернулась. Дэффи, с сияющим, как римская свеча, лицом, смотрел на нее и улыбался.

– Ты что, за мной подглядываешь? – строгим голосом спросила Мэри.

– Миссис Джонс послала меня помочь донести твою корзину.

– Ничего она тебя не посылала!

– А вот и посылала!

– Значит, она все знает.

Дэффи подошел поближе и ткнулся щекой ей в губы.

– Она невероятно романтичная особа.

– Она не может знать, – встревоженно возразил он. – Я не говорил никому ни слова. Мы же договорились – никому до Рождества.

– Но у нее есть глаза, – заметила Мэри. – Да это прямо витает в воздухе. Посмотри – каждая птаха и каждая травинка в этом лесу ищет себе пару. Такое время.

Он молча высвободил из-под накрахмаленного чепца ее длинные темные волосы и уткнулся в них лицом. Его горячее дыхание обжигало ее затылок. И вдруг, первый раз в жизни, Мэри ощутила это. Трепет в животе, волнение, острое и пронзительное, словно птичья трель. Должно быть, это то самое, что чувствовала Куколка со своим плотником. То, что чувствуют обычные женщины в объятиях обычных мужчин.

Может быть, это и в самом деле такое время – все цветет, все стремится соединиться? Или дело в том, какие ласковые у него пальцы? Ее била крупная дрожь. Нельзя было терять ни секунды. Она рванула пуговицы на его панталонах; одна с треском отлетела в кусты.

– Подожди, – задыхаясь, прошептал Дэффи.

Она ничего не ответила. К чему? Растрепавшиеся волосы лезли ей в глаза. Она уже не заботилась о том, что выдаст себя своей прямолинейностью, что ее пальцы действуют с заученной легкостью шлюхи. Все, что сейчас имело значение, – удержать этот трепет внутри, ухватиться за него, пока он не исчез навсегда.

Она оказалась сверху, потом они поменялись местами. В его парике была какая-то труха и прутики, ее каблук запутался в плетях плюща. Вокруг стоял ошеломляющий, пьянящий запах раздавленных цветов. Его губы все время двигались, будто он пил из невидимой бутылки сладкое вино, а ноги подрагивали.

Она направила его в себя, поглотила его. Его тело вдруг напряглось и замерло. Только в этот миг она осознала, что он никогда не делал этого раньше. Такой новичок конечно же не мог распознать, что она не девственница. Она испытала радость и отвращение одновременно. Он был совсем близок к триумфальному завершению, и она приготовилась впитать его, разделить его восторг.

Но все оказалось совсем как всегда. Соприкосновение. Временное соединение. Она не почувствовала ничего. Ее тело молчало. Она была за миллионы миль отсюда. И вполовину не такой большой, как у его папаши, а? – отметила Куколка у нее в голове.

Мэри зажмурила глаза. Ее собственные мысли вызывали у нее омерзение.

Все заняло считаные минуты.

– О, Мэри! – выкрикнул он ей в ухо. – О, Мэри, о, Мэри, о, Мэри…

Он обрушился на нее всем своим весом, как любой другой мужчина… все та же тяжесть и невозможность дышать, то же липкое ощущение между ног, тот же холодок. Мэри невыносимо хотелось спихнуть его с себя, однако у нее все же хватило милосердия просто лежать спокойно.

Наконец Дэффи поднял голову. Глаза у него были мокрые.

– Это был самый счастливый час в моей жизни, – хрипло шепнул он.

Мэри вытянула шею и неуклюже поцеловала его в глаз. Невозможно, все это совершенно невозможно.

Он поднялся на колени и пошарил вокруг себя, в надежде отыскать потерянную пуговицу.

– Давай приходить сюда, на это самое место, каждую Вальпургиеву ночь, до конца наших дней.

Мэри перестала отряхивать юбку.

– Но, Дэффи, – осторожно начала она, – мы же не останемся в Монмуте навсегда.

– Где же еще нам быть?

У нее в голове вдруг застучало – словно сторож загремел своей трещоткой, предупреждая об опасности.

– Но здесь нам не будет места.

– Монмут растет, – бодро заявил Дэффи. – Очень скоро здесь будет достаточно места для двух портних и для двух корсетных мастерских. Возможно, начинать нам придется в каком-нибудь другом городе в Валлийской марке, но очень скоро мы сможем вернуться домой.

Домой. Ее рот наполнился горькой слюной. Вот где ловушка. Теперь она все поняла.

– Для меня это Лондон, – почти грубо сказала Мэри. – Я не знаю другого дома. Я лондонская девчонка.

Дэффи терпеливо покачал головой, словно разговаривал с неразумным ребенком.

– Уже нет, моя милая. Если бы ты только видела, как ты изменилась…

От гнева у нее потемнело в глазах.

– Я такая же, как всегда! А что касается тебя – я думала, у тебя есть хоть капля честолюбия! Я и понятия не имела, что ты намереваешься влачить жалкое существование в паршивом вороньем городишке!

Он побледнел.

– Если этот город достаточно хорош для Джонсов…

– К чертовой матери Джонсов! – выкрикнула Мэри. – Я хочу большего. Я не желаю становиться миссис Джонс для бедных!

Дэффи сцепил пальцы так крепко, что они побелели. У него было странно-болезненное выражение лица, будто у человека, который пытается припомнить второй куплет песни.

– Мэри, – взмолился он. – Пусть даже мы отбросим остальное в сторону, но… подумай, как нам растить детей в большом городе?

Она уставилась на него. На долю секунды она забыла, как мало он о ней знает. Он даже не представляет себе, кто она такая на самом деле: прожженная шлюха. Бесплодная тварь. Его наивность была настолько же отвратительна, насколько ее ложь.

Между ними не было ничего общего, теперь Мэри видела это совершенно ясно. Они были совместимы не более чем вода и масло. Они хотели от жизни разного, и у них были разные пути для того, чтобы добиться своих целей. В этой истории не было места для старого доброго «и они жили долго и счастливо…». Почему же она не видела этого раньше? Как она могла быть такой дурой?

– Я совершила ошибку, – тихо сказала Мэри и нагнулась, чтобы подобрать корзину.

– Что ты хочешь сказать?

– Я не могу стать твоей женой.

– Пока нет, я знаю, – заикаясь, выговорил он. – Но со временем…

Как ей вообще могло прийти в голову, что она способна выйти замуж за такого скучного, ничем не примечательного человека?

– Никогда, – бросила Мэри и устремилась прочь.

Джон Ниблетт привез новость, что война с Францией после семи долгих лет наконец окончена и что правительство приказало устроить празднования в каждом городе. Но мистер Джонс, весь вечер читавший «Бристоль меркюри», за оладьями на ужине вдруг заявил, что этот так называемый мир на самом деле позор и бесчестье.

– Мы побили этих собак вчистую, а теперь отдаем им Гваделупу и Мартинику!

Мэри с удовольствием прогулялась бы до Чиппенхэм-Медоуз, где устраивался большой костер – и, по слухам, танцы, – но боялась столкнуться там с Дэффи. Все эти дни он ходил с красными глазами и все время пытался приблизиться к ней, будто собирался сделать какое-то важное, решительное заявление. Но Мэри делала все, чтобы не оставаться с ним наедине. Что бы он ни сказал, это все равно ничего бы не изменило.

Через пару недель все лепестки на цветущих деревьях опали, и они снова стали казаться голыми. Миссис Джонс сказала, что в это время года ей всегда бывает грустно – ведь цветение оканчивается так быстро. Ветки, прибитые к стенам дома, вскоре засохли, но их запах стал только сильнее.

Для Эби, однако, в нем всегда чувствовалась гниль. В одну из теплых майских ночей она лежала на кровати и смотрела в окно. Ставни были раскрыты, чтобы впустить в комнату свежий воздух; был виден только прямоугольник темно-синего неба. Мэри Сондерс вдруг испустила длинный прерывистый вздох.

– Ссорилась с твоим парнем? – поинтересовалась Эби.

Мэри быстро повернулась к ней:

– С каким еще парнем?

Эби хмыкнула. Взглядами, которые бросал на нее Дэффи в последнее время, можно было разжигать костер.

Мэри снова отвернулась.

– Он не мой парень, – тихо сказала она в темноту.

Что означало – да. Поссорились, и еще как. Эби промолчала. Иногда молчание звучало громче, чем любой вопрос.

– Кроме того, – Мэри перевернулась на спину и уставилась в потолок, – я уверена, что добьюсь большего в одиночку, а не с этим глупым теленком. Все равно я уеду.

– Куда?

– Не твоего ума дело.

Эби снова замолчала. Мэри Сондерс всегда огрызалась; она уже привыкла не обижаться и обращалась с девчонкой, словно с кошкой, у которой не в меру острые когти.

– В Лондон, куда же еще, – наконец выговорила Мэри. Как будто темнота вытягивала из нее слова.

– Когда?

– Не в ближайшее время, но когда-нибудь. Какой смысл возвращаться, пока у тебя нет хорошей одежды и денег? Явиться в этот город с пустыми руками – все равно что лечь посреди дороги, чтобы тебя переехала ломовая телега, – презрительно добавила Мэри.

Эби закрыла глаза и вдруг перенеслась в Бристоль, в тот самый день девять лет назад, когда корабль с Барбадоса причалил к английскому берегу. Шел самый холодный дождь на свете. Кожа на ее шее, в том месте, где ее касался медный ошейник, была содрана и саднила. Улицы были шириной с раскинутые руки и кишели людьми, словно мусорная куча – крысами, и все лица были белыми. Эби стояла в стороне, ожидая, когда доктор соберет все свои многочисленные сундуки. Мимо с грохотом промчалась огромная повозка, и в какой-то миг Эби захотелось выступить на дорогу и броситься прямо под колеса. Что же ее тогда остановило? Трусость? Или страх, что ее дух, освобожденный от тела, затеряется на этих перепутанных улицах и никогда не найдет дорогу домой, в Африку?

– Я спросила жалованье, как ты сказала.

– О, вот как? – оживленно заметила Мэри. – Я думала, ты ни за что не решишься. И что же?

Эби молча покачала головой.

Мэри возмущенно фыркнула.

– Одна девушка в Лондоне как-то сказала мне, что хозяева – это все равно что клиенты.

– Клиенты?

– Ну… мужчины, которые ходят к шлюхам, – нетерпеливо объяснила Мэри. – Вот хозяева – они точь-в-точь как эти мужчины. Используют тебя и отбрасывают в сторону, словно ненужную бумажку. Что он сказал, когда ты его спросила?

– Она, – поправила Эби. – Была хозяйка.

– О… – Мэри секунду подумала. – Я думала, это будет хозяин. Но все равно, миссис Джонс не сказала бы ничего, что идет вразрез с его волей, не так ли? В конце концов, жена – это всего лишь нечто вроде старшей служанки.

– Может, мне подарок на Рождество, – бесцветным голосом сказала Эби.

Мэри вдруг нашарила ее руку и крепко сжала. Это было странное ощущение – неловкое и в то же время очень успокаивающее. Эби попыталась припомнить, когда ее последний раз держали за руку – просто так, не заставляя что-либо делать.

Тонкие пальцы Мэри погладили шрам у нее на ладони.

– Как это случилось? – прошептала она. – Я знаю, что это был нож, но как это произошло на самом деле? Это было давно?

Эби тихонько вздохнула. В глубине души она надеялась, что, если промолчит достаточно долго, Мэри просто уснет. Но рука, сжимавшая ее ладонь, так и не ослабела.

– Я вошла в дом, – начала она.

– В этот дом?

– Нет, нет. Большой дом, на Барбадосе. Была из домашних рабов тогда. Легче. Осталась жива, знаешь. Работала в поле – не осталась бы.

– Продолжай.

Эби поежилась. Она никогда не облекала эту историю в слова – а уж тем более в английские слова.

– И вот. Дверь открыта.

– Да?

– И хозяин на полу, весь в крови.

Мэри слегка присвистнула.

– В глазу большой нож. Страшно. Очень ужасно.

– И что ты сделала?

– Хотела вытащить, но он застрял. Крепко сидел.

– Фу!

Эби болезненно усмехнулась.

– Прибежали соседние мужчины и нашли меня с кровью.

– На руках?

– Везде.

– И они подумали, что это сделала ты? – Мэри приподнялась на локте.

– Они уверены, – поправила Эби. – Из-за крови. И они хотели… как это? После убийства?

– Суд?

Эби замотала головой.

– Они хотели «да». «Да», что я убила.

– Признание?

– Да, это слово. Но я не сказала «да». Я не убивала. Была не я.

– И они тебя отпустили?

Эби посмотрела в черный потолок. Какой смысл ворошить прошлое, если эта девчонка даже не представляет себе, какая жизнь была там, на островах?

– А дальше? – требовательно спросила Мэри, как ребенок, которому недорассказали сказку на ночь.

– Они положили меня на кухонный стол, – с усилием выговорила Эби. – И сказали: сейчас они воткнут нож в одно место, потом в другое, потом в другое, пока я скажу «да». А потом убьют меня быстро.

Повисла тишина. Мэри была потрясена.

– Господи, – прошептала она.

– Начали с руки, – закончила Эби и наконец высвободила свою ладонь.

– Что же помешало им закончить?

– Пришел еще другой соседний мужчина и сказал: они поймали мужчину с кровью на рубашке.

– Какого еще мужчину?

– Кто убил. Был хозяйский кошелек у него в кармане.

– Он поспел вовремя!

Эби хмыкнула.

– Ты ничего не знаешь.

– Ну так расскажи мне!

– Потом они отвезли меня на торги, продать и заплатить за похороны хозяина.

– И сколько за тебя дали?

– Двадцать фунтов, – сообщила Эби.

Почему она молчит – потому что сумма произвела на нее впечатление или, наоборот, показалась пустяковой?

– Могла больше, – добавила она. – Но была кровь из руки.

Мэри ничего не ответила. Кажется, она все же уснула.

В конце концов Эби была рада, что рассказала эту старую историю. Так она казалась менее страшной, и было гораздо легче завернуть ее в слова и убрать подальше. Она улеглась поудобнее, засунула голову под подушку и принялась ждать, когда придет сон.

В день рождения Мэри случилось так, что в Монмут со скачек вернулся мистер Ченнинг и полностью заплатил Джонсам по всем счетам, которые ждали его целых девять месяцев. Чтобы отпраздновать оба события, мистер Джонс велел жене достать бутылку лучшего порто, что хранилась в кладовой. Мистер Ченнинг выпил всего одну рюмку и уехал, но мистер Джонс еще долго сидел за столом и провозглашал тосты за короля, за свою страну, заказчиков и за всю свою семью.

– За нашу служанку Мэри, лучшую из всех юных дев, с самыми сердечными поздравлениями в ее шестнадцатый день рождения.

Все подняли стаканы.

– За Генриетту Джонс, – объявил мистер Джонс немного погодя. – Молодую леди, которую ждет оглушительный успех!

– Почему оглушительный? – спросила Гетта, дергая отца за рукав.

– Потому что ты слишком много шумишь, – заметила миссис Эш, не отрывая глаз от Библии.

– Нет, моя дорогая, – поправил мистер Джонс и усадил девочку на колени. – Это означает, что ты вырастешь очень красивой и все будут тебя любить.

И в самом деле, подумал он, с нежностью глядя на белокурую головку. Он не смог бы желать лучшей дочери. И для большинства мужчин этого было бы более чем достаточно. Имея такую дочь, они не просыпались бы среди ночи от снов, как они едут в карете рядом со своим красивым взрослым сыном.

Гетта запрыгала.

– Папа, куда подевалась твоя нога?

Это была ее любимая игра.

Мистер Джонс удивленно посмотрел на дочь.

– Разве я тебе не говорил? Однажды ночью я крепко уснул, и ее отгрызла большая крыса.

Гетта завизжала от страха и восторга.

– Нет!

– Да. Ты никогда не чувствовала, как по ночам кто-то гложет твои маленькие пальчики?

– Не пугай ребенка, – с улыбкой вмешалась миссис Джонс.

После девятой рюмки мистер Джонс почувствовал, что его голову окутал приятный туман. Слова выливались из него будто сами по себе. Он даже настоял на том, чтобы и Гетте смочили губы порто – «чтобы она ощутила вкус к самому лучшему». Миссис Джонс и миссис Эш ушли, чтобы уложить девочку в постель, но мистер Джонс чувствовал, что у него нет сил подняться со своего кресла. Оно казалось невероятно, сказочно удобным; каждый волосок набивки будто бы льнул к его телу. В конце концов возле стола остались только он и служанка Мэри. Подперев щеку кулаком, она слушала разглагольствования хозяина.

– О, у меня большие планы, Мэри. Поистине грандиозные. Через несколько лет я приобрету еще и мануфактурную лавку. И тогда Джонсы из Монмута будут известны как самые крупные поставщики портновских услуг к западу от Бристоля. – Он с удовольствием прислушался к собственным словам.

– Через несколько лет – сколько это? – спросила Мэри.

Он беззаботно пожал плечами.

– К тому времени, как родится наш сын.

Она как будто бы насторожилась, но он продолжил:

– Умные люди говорят, наше дело должно вырасти в цене раза в три.

– В самом деле, сэр?

Кажется, в ее голосе прозвучало сомнение? Иногда Мэри отвечала слишком сухо, почти резко – совсем как ее мать, Сью Рис. Чего мистер Джонс не позволял себе в присутствии супруги – так это вспоминать о том, что ему никогда не нравилась ее лучшая подруга.

– Гетту мы отправим в школу для молодых леди, а мой сын вырастет настоящим джентльменом, – заявил он.

– Как вы можете быть в этом уверены? – с любопытством спросила Мэри.

– Я найму ему лучших учителей и…

– Нет, я… – Она явно не знала, как выразить это потактичнее. – Откуда вы знаете, что у вас еще будут дети?

Мистер Джонс широко улыбнулся. Порто бурлило у него в крови, и все тело как будто бы пело.

– Моя жена еще молода. С Божьей помощью… – Он облокотился о стол и придвинулся совсем близко. – Он мне должен, – прошептал он.

Мэри откинулась назад.

– Ты понимаешь? – Мистер Джонс никогда не говорил об этом вслух. Единственный раз, когда он попытался объяснить свою теорию жене, она заткнула уши и сказала, что это чистое святотатство. – Это нечто вроде… сделки.

Мэри бросила на него настороженный взгляд.

– Я понимаю это так, – запинаясь, выговорил он. – Господь задолжал мне за ногу.

Он снова расплылся в улыбке, и она невольно улыбнулась в ответ.

– В конце концов будет ясно, что оно того стоило. – Он посмотрел на свою подвернутую штанину. – Каждый раз, когда болит эта плоть, которой больше нет, я напоминаю себе об этом. У меня будет сын, которым я буду гордиться, и состояние, чтобы сделать его достойным джентльменом. Он станет адвокатом или доктором, и будет ездить в карете, запряженной шестеркой лошадей, и у него будут лакеи, одетые в ливрею! – Мистер Джонс рассмеялся, но в действительности он никогда еще не был так серьезен. – Так и будет, Мэри, говорю тебе! Разве не был этот знаменитый стихоплет сыном торговца льняными товарами?

Мэри нахмурила брови.

– Ты знаешь, о ком я. Мистер Потт? Пост? Понд? Поэт. – Его мысли словно разбегались в разные стороны.

– Поп?

– Точно. Вот умница. Крошечный человечек, горбун, ростом не выше нашей Гетты.

– В самом деле?

– В самом деле, – заверил мистер Джонс. – И разве это помешало ему прославиться? Ничуть. – Он неожиданно зевнул. – А что же ты, моя девочка? Какие мысли владеют тобой в этот праздничный день? – добродушно спросил он и наклонил свою рюмку, чтобы вытряхнуть из нее последние капли.

– Я?

– Каковы твои… устремления? Если они у тебя есть? – Мистер Джонс заглянул ей в лицо. Эта девочка была бы настоящей красавицей, подумал он, если бы улыбалась почаще. – Шестнадцать лет – возраст еще юный, но в один прекрасный день ты выйдешь замуж, обзаведешься семьей. – Он наклонился ближе. – Наверное, ты уже положила глаз на какого-нибудь крепкого валлийца, а?

– Нет, – холодно ответила Мэри.

Вероятно, он ошибался в отношении ее и Дэффи. Судя по тому, как они перебегали из комнаты в комнату последнее время, стараясь не оставаться наедине, они с трудом выносили общество друг друга.

– И тем не менее никогда не знаешь, что может случиться, – ласково заметил он. – Я расскажу тебе одну чудную историю, про моего знакомого джентльмена. Несколько лет назад он путешествовал по Африке и поймал там одного черного. И привез его в свою деревню, Долгеллау. И научил его английскому и валлийскому, и назвал его Джон Истанллин – и в конце концов парень стал произносить свое имя не хуже любого валлийца! Теперь он садовник и управляющий и ухаживает за одной из служанок, как я слышал.

По ее лицу было видно, что она ничего не поняла.

– Видишь ли, Мэри, человеку может казаться, что ему выпала незавидная доля, но, если терпеливо нести свою ношу и стараться изо всех сил, можно добиться большего.

Мэри покачала головой.

– Я вернусь в Лондон, – ровным тоном сказала она.

– И поступишь в услужение там?

Она отвернулась и прикусила большой палец.

– Может быть, я стану актрисой.

– Актрисой? – Уголки его рта невольно дрогнули.

– Или женой богатого человека. Словом, кем-то, кто может целые дни напролет носить шелковые платья. Что позволит мне… возвыситься над толпой.

Мистер Джонс почувствовал, что его добродушный настрой вдруг улетучился. Он выпрямился; его голова гудела, а во рту был кислый привкус.

– Девочка, твои слова меня очень огорчают.

Ее глаза были темными и круглыми, словно камешки на дороге.

– Разве твоя мать не научила тебя не забывать о том, кто ты и где ты?

Мэри все так же смотрела на него. Иногда она казалась почти слабоумной.

– Должно быть, это выпивка ударила тебе в голову. Или вино для тебя слишком крепкое. Ты говоришь о своем будущем так, будто это игра с переодеванием.

– Это не игра.

Он решил, что следует быть помягче.

– Моя дорогая девочка, сейчас ты служанка. И скорее всего, ею ты и останешься, в том или ином виде, замужем или незамужем… до конца своих дней.

– Значит, вы никогда не читали писем Памелы Эндрюс? – пронзительно спросила она. – Она была простой служанкой, но в конце заполучила лорда.

Мистер Джонс рассмеялся.

– Мэри, Мэри… но это всего лишь выдумка.

Она отвернулась, как будто не хотела этому верить. Что это, неужели девчонка плачет? Мистер Джонс взял ее за рукав. Под тонкой тканью чувствовалась ее теплая кожа.

– Моя дорогая… это словно большая река, – ласково сказал он.

Она обернулась. Ее глаза были совершенно сухими.

– Что – словно большая река?

– Общество. – Мистер Джонс попытался собраться с мыслями. Он слышал это в какой-то проповеди, скорее всего у Джо Кадваладира. Надо бы, конечно, быть потрезвее, чтобы внятно растолковать ей эту теорию, подумал он. – Некоторые плавают на поверхности воды. Их греет солнце, они свободно расстилаются во все стороны, как водоросли. Другие – как я и моя семья – находятся где-то посередине. – Он заговорил живее. – Мы начинаем в темноте…

– На Бэк-Лейн, хотите вы сказать?

Он нахмурился.

– К примеру, да. Но волей Божественного Провидения мы продвигаемся сквозь толщу воды наверх, ближе к солнцу. Если только на пути у нас не возникнет какое-либо препятствие.

– А где же я? – подозрительно тихо спросила Мэри.

– Полагаю, на дне реки. – Мистер Джонс смущенно пожал плечами. Правильно ли он поступает? Нельзя ли объяснить все это более деликатно? – Ты и твое сословие составляют фундамент, на котором стоит все наше общество.

Она чуть вздернула густую бровь.

– Но подумай о преимуществах своего положения, Мэри, – бодро заметил он. – Тебе не нужно поддерживать свое знатное имя, добывать на это средства… ты свободна от тех волнений, что терзают тех, кто выше тебя.

– Значит, вы лучше меня, мистер Джонс?

Она смотрела ему прямо в глаза. За такую дерзость девчонка вполне заслуживала пощечины, но он был не из таких хозяев. Кроме того, вопрос был справедлив.

– Возможно, и нет, Мэри, – наконец сказал он и облизнул края рюмки, – но Господь поставил меня выше тебя. – Он помолчал и добавил: – Я не хочу с тобой спорить, особенно в твой день рождения.

– Я тоже, сэр.

– Я знаю, что ты хорошая девочка.

Она улыбнулась – очень странно, даже загадочно.

У него закружилась голова. Сделав над собой усилие, он все же поднялся.

– Оставить тебе фонарь?

– Не нужно.

Прихватив фонарь, мистер Джонс заковылял к спальне. Желтый круг света прыгал по стенам. В дверях он оглянулся. Мэри Сондерс стояла у окна и смотрела на убывающую луну.

На следующий день, после ужина, Мэри заметила, что у миссис Джонс снова болезненный вид. Она то и дело прижимала к губам край передника.

– Что такое, моя дорогая? Пиво снова не пошло тебе на пользу? – спросил мистер Джонс.

Такую возможность упускать было нельзя. Мэри встала так быстро, что толкнула стол.

– Я могу принести вам свежего сидра, мадам, – предложила она.

Миссис Джонс растерянно моргнула.

– О, тебе в самом деле нетрудно, Мэри? Полагаю, он бы очень помог моему желудку.

На середине Грайндер-стрит Мэри пошла помедленнее. Незачем привлекать к себе излишнее внимание. Она – приличная девушка, служанка, которую хозяева летним вечером послали с вполне приличным поручением. Ее подмышки были мокрыми от пота.

Сзади раздались чьи-то шаги. Увидев, кто это, Мэри отвернулась и почти побежала.

– Ради бога! – выкрикнул Дэффи. – Почему ты не хочешь со мной говорить?

– Нам не о чем разговаривать.

– Это из-за того, что мы сделали в лесу? – задыхаясь, спросил он. – Я вовсе не хотел воспользоваться обстоятельствами. Когда я смотрю на миссис Джонс и думаю, как бы она разочаровалась…

– Она ничего не знает, – холодно заметила Мэри.

Он кивнул.

– Тогда в чем причина? В Лондоне? – В его голосе послышалось отчаяние. – Я мог бы… можно подумать о том, чтобы пожить там, но недолго, год или два. Только пока не родится наш первенец.

– Забудь об этом, – сквозь зубы процедила Мэри. – Забудь обо мне.

– Но как? – почти прорычал он. – Мы спим под одной крышей.

– Мы друг другу не подходим. – Она повернулась, чтобы он увидел ее каменное лицо. На самом деле она хотела быть с ним помягче, но это только продлило бы его страдания. – Видишь ли, я не такая, как Гвин.

– Так дело в этом? – В нем снова взметнулась надежда. – В том, что раньше я ухаживал за другой девушкой? Потому что если ты боишься…

Мэри покачала головой и почти улыбнулась.

– Я – не то, что тебе нужно.

Он открыл рот, чтобы возразить.

– Поверь мне, – серьезно сказала она. – Если бы ты знал меня получше, ты бы и сам не захотел иметь со мной дело.

Она развернулась и решительно направилась прочь. Некоторое время Мэри прислушивалась, не идет ли Дэффи за ней, но все было тихо.

Решение было принято. Пьяная лекция мистера Джонса окончательно убедила ее в том, о чем она и так догадывалась. Она никогда не попадет туда, куда хочет, оставаясь простой служанкой. Как бы старательно ни карабкалась она вверх по лестнице, эта лестница обязательно сползет в грязь или кто-то, кто стоит ступенькой выше, отдавит ей пальцы. И она никогда не наберет денег на триумфальное возвращение в Лондон, если не вернется к старому ремеслу. В конце концов, какой смысл посвящать всю жизнь одному хозяину, когда можно сдать себя внаем многим? Ей казалось, что она сможет забыть о прошлом, перечеркнуть свое старое «я», но это были всего лишь глупые мечты. Когда сомневаешься, сказала Куколка у нее в голове, делай то, в чем точно уверена.

Сегодня Кадваладир налил ей пинту сидра собственноручно. Время от времени он вопросительно посматривал на Мэри, ожидая, что она заговорит первой. Двое парнишек рядом играли в какую-то игру с монетками. Они вполне могли услышать их разговор.

– У вас сегодня есть… э-э-э… свежая треска? – Мэри бросила выразительный взгляд на компанию выпивох в углу.

Долгое молчание. Она уже приготовилась к тому, что Кадваладир рассмеется ей в лицо, но…

– Может быть, – пробормотал он.

– И она… по-прежнему по шиллингу за штуку?

Кадваладир кивнул. Его лицо было совершенно непроницаемым.

Вокруг стоял крепкий запах навоза. Ночь выдалась беззвездной, а луна, хвала Создателю, еще не взошла. Мэри поставила кружку с сидром на кирпич и осторожно двинулась вперед, к заднему входу. Вот и лестница. Она положила руку на шаткие перила; в желудке вдруг громко заурчало.

Он уже ждал ее, заезжий коммерсант с красным и обвисшим, словно вымя, лицом. Когда он сделал шаг вперед, полы его сюртука распахнулись; внутри была пестрая мешанина из разноцветных завитков. Торговец лентами. Мэри почувствовала, как кисло стало во рту, и чуть не расхохоталась.

Несколько секунд она просто стояла и смотрела на него. Вот она, прежняя жизнь, явилась, чтобы засосать ее снова. Время – это петля, а не прямая, подумала Мэри. Ей снова было четырнадцать, и она приближалась к торговцу лентами у Святого Эгидия, и убежать было невоможно.

Она обогнула торговца и стала подниматься наверх по скрипучим деревянным ступенькам. Они были скользкими от мха. Торговец в восторге икнул и последовал за ней. В комнатушке не было ничего, кроме соломенного тюфяка и нескольких ящиков. Все насквозь пропахло пивом; казалось, эта вонь сочится из стен, как пот. Не теряя ни минуты, Мэри подняла юбки, заткнула их за пояс и лицом вниз улеглась на тюфяк. Так она его хотя бы не увидит.

Немного повозившись, он взгромоздился сверху и одним махом вошел в нее. Жесткая солома колола ребра; Мэри почувствовала, как непроизвольно сжимаются мышцы внутри. Это все равно что танцевать джигу, произнесла Куколка. Тело все помнит само. Торговец пыхтел, но усердно делал свое дело. Животное, обитавшее внутри его, понуждало его двигаться из последних сил. Мэри вспомнила петушиные бои, что видела в Жирный вторник на рыночной площади. Полумертвые петухи, окровавленные петухи продолжали наскакивать друг на друга до тех пор, пока хохочущие владельцы не добивали их дубинками. «Зачем люди это делают?» – спросила тогда Гетта, и Мэри не нашла что ей ответить, кроме «Им это нравится».

Судя по всему, это обещало затянуться надолго – торговец был уже немолод. Начинало сводить ноги. Мэри сжала его изо всех сил, хотя после долгих часов с тяжелым чугунным утюгом и новыми юбками миссис Хардинг у нее нещадно ныла спина. Чтобы ускорить дело, она стала тихонько постанывать – не от удовольствия, поскольку это могло, наоборот, сбить клиента с толку, но словно бы от боли.

Часы на церковной башне пробили десять. Какой ужас. Даже миссис Джонс ни за что не поверит, что нацедить пинту сидра занимает столько времени. Теперь Мэри по-настоящему заволновалась. «О, милосердное провидение, не дай им послать за мной Дэффи», – взмолилась она про себя.

Может, спихнуть торговца на солому и поскорее броситься домой? Но тогда она не получит своего шиллинга – а ведь он пользуется ею уже добрых четверть часа. Упираясь ладонями в тюфяк, она покорно принимала все новые и новые толчки.

В конце концов она вспомнила спасительную фразу, всегда выручавшую ее в случаях, когда пожилой клиент никак не мог закончить начатое.

– Вы делаете мне больно, – жалобно прохныкала она, повернув голову.

Торговец засопел ей прямо в ухо.

– Вы слишком большой.

Толчки стали резче. Еще минута.

– Вы разорвете меня!

Она почти ощутила, как ее слова сгущаются у него в голове, заставляя его убыстрять темп, ускоряя разрядку.

Через мгновение все было кончено, и его семя намочило края ее чулок.

Торопливо шагая по Инч-Лейн – монеты приятно позвякивали в кармане, – Мэри который раз повторяла то, что скажет сейчас хозяйке. Чувство вины сковывало ее липкие ноги не хуже кандалов с ядром.

Камин в гостиной уже почти потух. Миссис Джонс дремала над штопкой.

– Торговец лентами толкнул меня в переулке, мадам, – выпалила Мэри. – Я разлила весь сидр, и мне пришлось снова бежать в «Воронье гнездо».

– Ничего страшного, Мэри. – Миссис Джонс зевнула и сделала маленький глоточек сидра. – Ты добрая девочка, спасибо, что ты не побоялась выйти из дому так поздно. О, как вкусно. Мне сразу стало легче.

Огромная лысая луна светила сквозь ставни комнатки на чердаке. Эби уже лежала в постели. Мэри наклонилась, чтобы снять туфли; невыносимая тяжесть давила ей на грудь.

Грязная шлюха – вот что она такое. Она всегда была шлюхой и будет ею до скончания веков, да к тому же еще и круглой дурой, если она вообразила себе, что может стать кем-то еще. Может быть, повивальная бабка, принявшая ее, головой вперед, в этот холодный, продуваемый сквозняками мир, пометила ее как шлюху? Может быть, где-то на ее теле стоит маленькое невидимое клеймо? Подумать только – она проехала через полстраны только затем, чтобы снова оказаться лицом вниз под грязным клиентом! Как там все время шутила Куколка? Х… – он и везде х…

В руке она сжимала двенадцать пенсов, свою долю. Как мало, какая ничтожная сумма за «разик» с кривоногим торговцем лентами! Но… когда ей было не мало? Был ли хоть один раз, когда она уходила от клиента, чувствуя себя справедливо вознагражденной за труды?

Мэри вгляделась в исполосованную лунным светом темноту. Эби лежала неподвижно, словно изваяние на могиле. Лунный луч отражался от ее блестящей коричневой скулы.

– Эби? – осторожно шепнула она.

Ни звука в ответ. Тишина укрывала Эби, словно одеяло.

Сумка была под кроватью. Мэри медленно, с едва слышным шорохом, вытащила ее наружу. Заглядывать в чулок было не обязательно; она и так знала, сколько там лежит. Осторожно, одну за другой, Мэри переложила туда все монеты.

У нее не было никакого плана. Чувство, владевшее ею, было похоже скорее на голод. На самом деле Кадваладир оказал ей огромную услугу. Десять фунтов в год, обещанные Джонсами, были только началом. Прожив какое-то время здесь, в Монмуте, где у нее не было никаких расходов, и занимаясь столь хорошо знакомым ремеслом, можно было скопить недурную сумму, неплохой задел на будущее, защиту от бедности. Если все пойдет как надо, то она сможет вернуться в Лондон, возможно, уже следующей весной; и ее возвращение будет совсем не таким, как отъезд. Она прибудет в город с сундуком, полным хорошего белья, с новыми, изысканными платьями и тяжелым кошельком, чтобы откупиться от всех бед и несчастий.

Укладываясь в постель, Мэри подумала о Дэффи. Спит ли он сейчас или лежит без сна и проклинает ее? Как разительно может измениться жизнь от единого слова, от простого «да». Быть женой и матерью в маленьком провинциальном городе – такую жизнь ведут миллионы женщин, а другие миллионы молятся о том, чтобы Бог послал им такую участь. По какому праву она, Мэри, отвергла скромный домашний очаг и возжелала шелков и золота? Что за червь точит ее изнутри, заставляя хотеть большего?

Миссис Партридж еще не завершила свой туалет, сообщил дворецкий, когда миссис Джонс и Мэри прибыли в Монноу-Хаус. Высокий дом в три этажа выглядел суровым и чопорным; казалось, он брезгливо подобрал юбки, чтобы не запачкать их в пыли. Каково это – быть такой богатой, что можно спать почти до полудня, подумала Мэри, взглянув на большие блестящие окна. Миссис Джонс сделала маленький реверанс разряженному в ливрею лакею и сказала, что, с позволения хозяйки дома, зайдет еще раз в двенадцать.

В этом было нечто странное, почти противозаконное – разгуливать по церковному двору в разгар дня. Первый раз за все время Мэри видела свою хозяйку без дела. Воздух был пронизан солнечным светом, и от деревьев исходил острый запах свежей зелени.

Миссис Джонс повела ее к северному краю двора. Густая ровная трава покрывала небольшие холмики, но надгробий почему-то не было.

– Отчего здесь никого не хоронят? – спросила Мэри.

– О, хоронят, моя дорогая. Некрещеных младенцев и нищих из другого прихода.

Они завернули за угол. Двое мальчишек, прогуливающих школу, прыгали через старые могильные плиты. Миссис Джонс улыбнулась и не сказала им ни слова. На белой стене церкви была вырезана полустертая временем картина.

– Что это – какая-нибудь битва? Солдаты? – спросила Мэри.

Миссис Джонс прищурилась.

– Я полагаю, это Адам и Ева. Во времена моей бабушки было видно лучше. – Она отступила назад и показала наверх. – Смотри-ка. Говорят, наш шпиль высотой целых двести футов.

Мэри уважительно кивнула. Разве можно описать все величие лондонского собора Святого Павла женщине, которая никогда не выезжала дальше Челтнема? Подул ветерок, и позолоченная птица на верхушке легко повернулась вокруг своей оси, совсем как петушок на церкви Святого Эгидия в то утро, когда она сбежала из Лондона. Блеснул золотой хвост, как будто дразня ее.

Чтобы отвлечься, Мэри стала читать надписи на надгробиях.

Она подумала о своем собственном теле, гибком и влажном. О том, как оно ей служит. О том, как оно ее утомляет.

– Как верно сказано, – заметила миссис Джонс. – Прочитай мне еще что-нибудь; у меня так устали глаза.

И Мэри принялась читать эпитафии различных Лукасов, Проссерсов, Ллойдов и Адамсов.

– …в память о своей дражайшей супруге, подарившей ему двух сыновей и дочь и скончавшейся в родах в июне 1713 года в возрасте 38 лет.

Миссис Джонс слегка поежилась.

– Джесси Адамс. Она была подругой моей бабушки.

Мэри подошла к следующему надгробию. Новое, еще не успело порасти мхом, мелькнуло у нее в голове.

– Грандисону Джонсу… – У нее вдруг перехватило горло.

– …возлюбленному сыну Томаса Джонса из Монмута и его жены Джейн, – мягко закончила миссис Джонс.

Мэри растерянно молчала, не зная, что сказать.

– Тут и Дельмонт, наш третий. – Миссис Джонс указала на следующую надпись. – Это имя я взяла из романа миссис Хейвуд. Хотя она была и негодницей!

Мэри пересчитала имена. Надгробие было небольшим, с четко высеченными буквами. Интересно, сколько это стоило, подумала она.

– Возможно, Томасу было бы лучше с молоденькой девушкой, которая родила бы ему полдюжины мальчишек, – легко сказала миссис Джонс, как будто речь шла о погоде.

Мэри уставилась на нее.

– Но кто подходит ему лучше, чем я? Кто знает его и его привычки так, как знаю я? – Она перешла к соседней могиле. – Кроме того, я пока еще не сдаюсь… – пробормотала она.

Что-то в ее голосе заставило Мэри насторожиться. Неужели?.. Но нет, конечно же нет.

Миссис Джонс тихонько рассмеялась и пригладила свой простой черный корсаж.

– Но вы же не…

– Разве я что-то сказала? – невинно поинтересовалась миссис Джонс.

Мэри широко улыбнулась.

– Но я думала… – Она осеклась, осознав, что чуть не сказала грубость.

– Ты думала, что я слишком стара. Да. – Миссис Джонс слегка задумалась. – Я тоже этого опасалась.

Они прошли еще немного. Мэри остановилась, чтобы прочитать еще одну эпитафию; букв было почти не разобрать.

Миссис Джонс взяла ее под руку.

– Имей в виду, Томасу я ничего не говорила.

– Но почему? – При мысли о том, что она первая, кому хозяйка доверила свой секрет, Мэри ощутила восторг – чистый и сладкий, как кусок сахара.

– О, я не хочу понапрасну возбуждать его надежды. Раньше я сообщала ему сразу, как только замечала первые признаки, но в конце концов все заканчивалось плохо и это только причиняло ему больше страданий. Кроме того, в прошлом году, когда Господь забрал нашего Грандисона, он был совершенно убит горем. Впрочем… эта беда не минует ни богатых, ни бедных, – добавила миссис Джонс и оглянулась на Монноу-Хаус, самое высокое здание в ряду одинаковых сливочного цвета домов. – Эта мадам рожала десять раз. Ни одного живого.

Мэри попыталась представить себе, каково это. Что-то вроде подвала Ма Слэттери, но в десять раз хуже. Когда все твои надежды и устремления заканчиваются лужей крови.

Они подошли к реке, и Мэри поразилась синеве воды. Солнце скрылось за облаками, но Монноу сверкала, словно кинжал, прорезающий себе путь сквозь поля. В ней отражается небо, вот в чем дело, поняла Мэри. Она подняла голову и увидела кусочек ярко-голубого между белым и воздушным. За последними домами начинался луг; тропинка была довольно грязной, и им приходилось ступать довольно осторожно, чтобы не запачкать туфли.

Берег был мягким; земля крошилась и осыпалась в реку. Мэри взглянула на воду и удивленно нахмурилась.

– Я думала, она течет в другую сторону, к Чепстоу?

– Так и есть, – подтвердила миссис Джонс. – Приглядись.

Мэри посмотрела еще раз, внимательнее. Волны оказались всего лишь рябью на поверхности, которую нагонял ветерок.

– Взгляни на вон тот прутик и листья – на самом деле они плывут к нам, просто рябь на воде скрывает их истинный путь.

Церковный колокол возвестил, что наступил полдень. Миссис Джонс и Мэри заторопились обратно в Монноу-Хаус.

Мистер Джонс проверял книгу приходов и расходов. Что означало – он стоял, облокотившись о маленький полированный столик, и смотрел через плечо Мэри Сондерс, которая считала куда быстрее его.

– Хм-м-м… – время от времени восклицал он.

На самом деле его голова была занята совсем другим.

Он прочитал все нужные книги. В свое время мистер Джонс заплатил хорошие деньги за труды с названиями вроде «Шедевр Аристотеля» и «Супружеская любовь»; он держал их запертыми в ящике стола, чтобы не увидели слуги. Из этих сочинений он почерпнул много мудрого, как то: никогда не исполняй супружеских обязанностей на голодный желудок. Или – если женщина находится сверху, она зачнет карлика. Томас Джонс считал себя добросовестным мужем. Он внимательно наблюдал за Джейн, пытаясь разглядеть признаки беременности – утолстившиеся щиколотки или вздувшуюся под глазом вену. Он делал все, чтобы доставить ей удовольствие, потому что знал: без этого женщина никогда не затяжелеет.

Но последнее время он чувствовал, что Джейн от него отдалилась.

Мэри Сондерс то и дело хмыкала и фыркала. Наконец она подняла голову и потыкала в страницу разлохматившимся пером.

– Двадцать два фунта, пять шиллингов и шесть пенсов!

Он заглянул в книгу.

– А, Морганы.

– За четырнадцать месяцев они не заплатили вам ни пенса!

Мистер Джонс облизнул губы.

– В самом деле? Так долго? Что ж, наш достопочтенный член парламента – весьма занятой человек.

– Его супруга вплывает к нам в магазин каждый месяц, словно белая лебедь.

– Мэри. – Он вздохнул. – Ты не осознаешь всех трудностей нашего положения. На заказчиков вроде Морганов нельзя давить.

– Но вы же не червяк у них под каблуком!

Мистер Джонс бросил на нее ледяной взгляд и постучал по книге, призывая вернуться к счетам. Мэри прикусила губу.

Интересно, где теперь Джейн? Видимо, сидит за шитьем в мастерской, а ее иголка проворно, словно ласточка, снует туда-сюда. Она всегда сообщала ему, если собиралась отправиться к заказчице на дом, и докладывала, что велела приготовить на обед. А когда он спрашивал, как ее здоровье, всегда отвечала: «Очень хорошо, спасибо, мой дорогой» или жаловалась на какой-нибудь пустяк – ячмень или небольшой ишиас. Но уже довольно давно она не разговаривала с ним ни на какие важные темы. И самое важное, то, чему он не находил объяснения, – когда вечером они наконец-то отправлялись в спальню, Джейн умудрялась заснуть за те считаные минуты, что он укладывался в постель.

Мистер Джонс не был слишком требовательным супругом. Нет, таковым он себя не считал. В прежние времена, когда жена бывала в положении, ему тоже приходилось сдерживаться, потому что он понимал, что это может растрясти дитя в утробе. Это было нелегко, но тогда он хотя бы чувствовал себя заодно с Джейн, словно они заговорщики, затевающие какое-нибудь дельце. Сидя за чаем, они встречались глазами; он делал глоток обжигающе горячего напитка и думал, что его самообладание будет в конце концов вознаграждено. После того как они потеряли Грандисона, в прошлом году, они тут же попробовали снова, но ничего не вышло, да и он не хотел так скоро подвергать Джейн испытанию. Но шли месяцы, а она не поворачивалась к нему в постели или делала это так редко, что он едва помнил, когда это было последний раз. Он не хотел настаивать, но, учитывая ее возраст, у них оставалось совсем немного времени. И нынешнее положение – ждать, не зная когда и чего, – казалось ему совершенно невыносимым.

Ужасная мысль вдруг пронзила его, словно молния. Ведь они не говорили о том, что будут пытаться снова! Возможно, Джейн устала. Возможно, она молча сдалась. И кто он такой, чтобы снова внушать ей напрасную надежду? Что он знает о потрясениях и разочарованиях, которые испытывает женский организм, ее душа?

Из коридора доносился смех Гетты – она все время наталкивалась на что-то, и это страшно ее веселило. Конечно же он благодарил Небеса за то, что у него есть дочь. Но дочь, даже самая любящая и преданная, принадлежит родителям только временно. Дочери выходят замуж, уходят в чужую семью и рожают детей с совсем другим именем. Разве это дерзновение – мечтать об одном-единственном сыне? Наследнике, который принял бы у него дело и позаботился о родителях, когда они состарятся и будут не в силах работать? Да, он просил многого. Но это была часть их молчаливого уговора с Создателем. Это было то самое прекрасное будущее, на которое мальчик Томас обменял свою ногу.

Мэри тяжело вздохнула.

– Что, сходится? – спросил он.

– Пока нет.

Она была необыкновенно хороша, когда напряженно думала, – вот так, как сейчас: алые от покусывания губы, сдвинутые брови, устремленные в книгу глаза. Джейн уверяла, что эта девочка еще даже не женщина, но мистер Джонс верил в это с трудом. Впрочем, горе и печаль вполне могли замедлить естественный процесс взросления. В глубине души он надеялся, что она не оставит их еще долго, лет десять, несмотря на свои глупые мечты пойти на сцену или подцепить богатого муженька. В конце концов, она выйдет замуж за местного ремесленника или – кто знает, – возможно, даже за перчаточника или чулочника. Женщина не должна посвящать свои лучшие годы услужению, постепенно превращаясь в высохшую старую деву. Взять хотя бы бедную миссис Эш; кто поверит, что она на четыре года моложе его жены?

Мистер Джонс попытался проследить за цифрами, выскакивающими из-под пера Мэри, но очень скоро у него зарябило в глазах. Они никогда не сойдутся. Поставщики тканей требовали денег вперед, а заказчики задерживали плату или не платили совсем, и даже в удачные месяцы у них порой не хватало денег, – и разумеется, во всем были виноваты голландцы. Иногда он удивлялся тому, что на столе каждый день есть ужин. Джейн прекрасно управлялась с хозяйством, она никогда ни на что не жаловалась. А в последнее время так и вовсе перестала делиться с ним своими тревогами. Вместо этого она доверяла их Мэри Сондерс. За работой в мастерской они жужжали, словно пчелы, но, когда бы он ни вошел, ему не удавалось поймать ни слова из их разговора. Странную наперсницу выбрала его супруга – девчонку, постороннюю в этой семье, без всякого жизненного опыта, не умеющую утешить… да, в конце концов, кто мог любить Джейн Джонс больше, чем он?

Что такое есть у этих женщин, отчего слова льются из них легче, чем молоко из кувшина? Что такого его жена могла сказать Мэри, но не могла сказать ему?

Однажды днем по несчастному стечению обстоятельств миссис Хардинг и мистер Валентин Моррис одновременно прислали на Инч-Лейн слуг с про шлогодними костюмами и просьбами убрать дюйм здесь и прибавить пару дюймов там, и придать вон тому воротнику более модный фасон, и к тому же не могла бы миссис Джонс потом все отгладить, так чтобы платье было готово к Майскому балу? Лакей-немец мистера Морриса и горничная-француженка миссис Хардинг громко переругивались в коридоре.

– О, Мэри… я уже ничего не понимаю. Что за безумный мир! – Миссис Джонс на мгновение обессиленно прислонилась лбом к стене. Ее мучили сильные сердцебиения, и тело казалось тяжелым, словно бревно, хотя ее фигура пока совсем не изменилась. – Новые фасоны каждый год, стежки такие крохотные, что я едва их вижу, и столько новых названий, которые я даже и произнести как следует не могу… Будет ли этому конец?

– Но ведь моды всегда менялись, разве нет? – сказала Мэри.

Миссис Джонс расправила затекшие плечи.

– Теперь все происходит куда быстрее. Иногда я думаю: что будут надевать в церковь мои внуки? И понимаю, что я, скорее всего, и слов-то таких не знаю, потому что их еще не придумали. – Она положила руку на свой все еще плоский живот и еле заметно улыбнулась.

Гетта шалила и капризничала. Она настояла на том, чтобы ей дали поиграть со шкатулкой для булавок. Миссис Эш трижды заходила в мастерскую и предупреждала, что она ее уронит, и в конце концов так и случилось. Гетта была выведена из комнаты за ухо, причем миссис Эш бормотала: «Вот что бывает, когда ребенка называют именем из романа». Разумеется, это говорилось не для Гетты, а для ее матери. Миссис Джонс опустилась на колени рядом с Мэри, чтобы собрать крошечные булавки.

– Гетта ее ненавидит, – прошептала Мэри. – И разве это удивительно?

– О, Мэри. – Миссис Джонс ссыпала булавки в шкатулку. – Ты должна быть добрее к бедной миссис Эш. Она же не останется здесь навсегда… ты понимаешь.

Мэри распахнула глаза.

– Вы хотите сказать…

– Видишь ли, нам понадобится кормилица…

Мэри восторженно кивнула:

– Значит, миссис Эш уйдет?

– Что ж, я… Мне нужно начать подыскивать ей другое место, вот и все, что я хочу сказать.

– Я слышала, в Виргинии не хватает женщин…

– Мэри Сондерс! – Миссис Джонс хлопнула ее по руке, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не улыбнуться. Ее слегка беспокоило, что она не чувствует себя виноватой при мысли о том, что придется расстаться с миссис Эш, преданно служившей семье много лет. Ничто в эти дни не имело значения… кроме того, что происходило у нее внутри. Это было словно трубный глас среди абсолютной тишины.

Иногда ей казалось, что двадцать лет свернулись, словно ковер, и она снова девушка, и сидит рядом со своей подругой Сью Рис за штопкой. Время от времени она разговаривала со Сью; последние месяцы это случалось чаще, особенно после того, как она узнала о своем положении. Сью, мысленно говорила миссис Джонс. Спасибо тебе за твою дочку. Жаль только, что ты не можешь увидеть мою. Под ребрами уже образовалась едва заметная округлость, но, конечно, посторонний глаз еще ничего бы не разглядел. Она закрывала глаза и молилась. Пусть это будет мальчик. Пусть он выживет.

У Томаса последнее время было грустное, измученное лицо. По ночам, когда они лежали в кровати, он молча смотрел в потолок, даже не подозревая, что в эту минуту его будущее растет и развивается рядом с ним, словно побег из семечка. Она бы утешила и успокоила его самым лучшим из известных ей способов, но это могло навредить ребенку. Раньше она рассказывала Томасу все, но это было давно, до того, как их семья увеличивалась и снова уменьшалась; тогда еще не было нужды хранить что-либо в тайне. Ей не терпелось сообщить ему прекрасную новость, но что-то внутри ее останавливало этот порыв. Словно бы прохладная рука ложилась ей на лоб и уговаривала потерпеть еще немного. Совсем немного. Может быть, все неправда. Может быть, это не продлится долго, дитя не выживет. Так что миссис Джонс держала тайну в себе, будто драгоценную жемчужину во рту. Она двигалась, вставала и садилась так осторожно, словно ее юбки были расшиты серебром и дорогими камнями, но никто ничего не замечал – кроме Мэри.

Они как раз хохотали над какой-то шуткой, когда в мастерскую вошел Дэффи с охапкой поленьев. Смех Мэри тут же замер – как будто захлопнулась дверь. Миссис Джонс подняла голову от шитья и заметила, что двое ее слуг стараются смотреть куда угодно, но только не на друг друга.

– Мэри, – тихо сказала она через пару минут после того, как Дэффи вышел. – Ты не хочешь мне ничего рассказать?

Не отрывая глаз от иголки, Мэри покачала головой.

– То есть, видишь ли… одно время мне казалось, что между Дэффи и тобой начинает завязываться… симпатия. Я ошибалась?

– Нет, – пробормотала Мэри.

– Такое случается, когда люди живут в одном доме, – заметила миссис Джонс. – Это естественно.

Мэри наконец взглянула на нее. Ее щеки пылали.

– По правде говоря… он просил меня выйти за него замуж.

– В шестнадцать-то лет! – Миссис Джонс в ужасе приоткрыла рот.

– Он хотел жениться на мне и увезти меня отсюда, но я сказала нет.

– Мэри! – воскликнула миссис Джонс. Ее глаза налились слезами. – Моя бедная, бедная девочка!

Мэри застенчиво улыбнулась. Миссис Джонс зашарила по карманам в поисках платка.

– Не обращай внимания, это глупости, – всхлипывая, сказала она. – Просто мое положение.

Мэри протянула хозяйке чистый сложенный носовой платок, и миссис Джонс промокнула глаза. Она была счастлива. Какая преданность! Эта девочка верна ей настолько, что не захотела покидать своего места даже ради брака! Она будет с ней рядом и в печали и в радости!

– Я слышала, что сидр первые месяцы очень укрепляет, – говорила Мэри и частенько вызывалась сбегать в «Воронье гнездо» после ужина. Что касалось мистера Джонса, он приветствовал все, что могло вернуть румянец на щеки его жены.

Жизнь Мэри напоминала платье; у нее была лицевая, дневная сторона и ночная, изнаночная – и, видя одну из них, никто даже не догадывался, какова на самом деле другая. И сама она тоже не знала, какая из двух Мэри настоящая. Это было странно, но тем не менее именно так.

Шитый золотом чулок, спрятанный в сумке под кроватью, становился все тяжелее; монет в нем прибавилось. Старые и потертые, новенькие и блестящие, парочка с откусанными краями и даже одна целая крона, которую пьяный адвокат из Эдинбурга засунул ей между грудями в качестве чаевых, – вероятно, думая, что это пенни. Кадваладир держался вежливо; только в его кустистых бровях крылась издевательская усмешка. Он всегда давал ей несколько минут на то, чтобы неспешно выйти и пробраться в комнатку наверху, и только потом посылал к ней клиентов. Он называл ее Сьюки. «Скажи Сьюки, что я тебя прислал», – говорил он клиентам. Все они были приезжими, путешественниками, останавливавшимися в Монмуте по пути в Бристоль или на север – по торговым делам или в поисках работы. Мэри с самого начала предупредила Кадваладира, что не будет иметь дело с местными или теми, кто живет в Валлийской марке, чтобы избежать сплетен в городе.

В целом она легко перевоплощалась в Сьюки. Было немного странно заниматься этим поспешно и тайно, в комнате за гостиницей, к тому же с ненакрашенным лицом и в приличной одежде, – но в общем ремесло было привычным, как старая перчатка. Однажды Мэри обнаружила, что за конюшнями ее ожидают сразу три йоркширца; они громко спорили о том, кто будет первым. В другой раз пьяный житель Корнуолла пожелал сделать это стоя, но кончил тем, что свалился на Мэри и испачкал в грязи ее синее платье.

Она не тратила время на подготовительные игры – за исключением тех случаев, когда клиенту это было необходимо. В прежние времена, в Лондоне, Мэри находила особую гордость в том, чтобы доставить мужчине настоящее удовольствие, заставить его приходить к ней еще и еще. Сейчас все было по-другому. Она торопилась и думала только о том, как получить свою половину из двух шиллингов, заплаченных незнакомцами за наслаждение посреди просторов Валлийской марки. Иногда они держали ее за грудь, бормоча что-то невнятное. Если она была на спине, то приходилось терпеть еще и пивное дыхание клиента. Как-то раз один из них попытался ее поцеловать, но Мэри успела отвернуться. Она предпочитала лежать на тюфяке лицом вниз и думать о других вещах, например о юбке, которую вышивала для мисс Люси Аллен… насколько лучше эта юбка смотрелась бы на ней самой!

Иногда, когда все было кончено и клиент, ослабев, валился на тюфяк, Мэри приближала губы к самому его уху и шептала, что если он скажет хоть слово о Сьюки кому-нибудь в Монмуте, то она придет к нему с ножом и сделает из него кастрата.

Она вела себя очень осторожно. Для выпивох из «Вороньего гнезда» Мэри была всего лишь служанкой, забегавшей к Кадваладиру за свежим сидром для своей хозяйки, скромницей, которая никогда не задерживалась в таверне, чтобы пофлиртовать с посетителями или сыграть в кости. Она никогда не шла в комнату над конюшней, если кто-то мог ее увидеть. А Кадваладир, пока получает свою долю, будет держать язык за зубами, не так ли? Но иногда Мэри вспоминала его лицо, в тот вечер, когда он узнал в новой служанке Джейн Джонс девчонку, надувшую его в гостинице в Коулфорде, его горящие от ярости глаза под мохнатыми бровями, и ей делалось не по себе.

В один холодный вечер пропахший табаком ирландец с крошечным, с червячка, инструментом попытался уговорить ее сбросить цену.

– Шесть пенсов тебе и шесть хозяину.

– Это еще почему? – нагло поинтересовалась Мэри. – Потому что у тебя только половина нормального размера?

Он влепил ей такую пощечину, что у нее пошла носом кровь. Мэри вернулась домой с пустыми руками. Хозяйке она сказала, что в переулке у нее вдруг началось кровотечение из носа.

– Ты увидела черного кролика? – догадалась миссис Джонс.

Мэри покачала головой, и еще одна алая капля упала ей на носовой платок.

– Если человек увидит черного кролика, у него обязательно пойдет кровь из носа. Разве ты не знала?

Это был единственный раз, когда ей не заплатили. Как правило, Мэри была дома уже через четверть часа, с одним или двумя шиллингами в кармане.

– Какая ты славная девушка, – говорила миссис Джонс, прихлебывая сидр.

Эби снилась еда, которой их кормили на плантации: скумбрия, пироги с голубями… Глоточек рома – иногда, если повезет. Саподилла, джамбалайя – одни только названия согревали ей рот.

Очнувшись от сна, она увидела, что Мэри Сондерс при свете тонкой сальной свечи вылезает из своих юбок. Было уже поздно. От Мэри исходил запах, показавшийся Эби странно знакомым.

– Ты была с мужчиной? – с любопытством спросила она.

Мэри чуть не подпрыгнула от неожиданности.

– Конечно нет! – с негодованием возразила она.

– Просто спросила, – пробормотала Эби и уткну лась в подушку.

Мэри бережно развесила платье на стуле, как будто это была королевская мантия.

Интересно, кто это? – подумала Эби. Точно не Дэффи Кадваладир; последнее время у него был совсем несчастный вид, и каждую свободную минуту он утыкался в «Историю Гебридских островов» – как будто книга была его единственной реальностью. Неужели она нашла себе другого любовника среди бледнолицых мужчин Монмута?

Мэри забралась в постель; Эби накрылась одеялом. До нее донеслось слабое позвякивание: словно звенья цепи, или ожерелье, или… монета и другая монета? Затем шорох сумки, заталкиваемой обратно под кровать, – и Мэри снова улеглась на место.

Эби вдруг поняла, что все это означает, и ее пронзила острая грусть.

Она знала нескольких девушек-рабынь, которых хозяева в трудные времена заставляли зарабатывать деньги подобным образом, но никогда еще Эби не встречала женщину, которая торговала бы собственным телом по доброй воле. Женщину, имевшую работу, кусок хлеба и крышу над головой. Значит, даже Мэри Сондерс, дерзкая, беззаботная Мэри Сондерс, лондонская девчонка с честолюбивыми замыслами, не была свободна. Это разбивало Эби сердце.

Она все же решилась спросить напрямую:

– Мэри. Ты делаешь это за деньги?

Тишина, наступившая вслед за этим, была ужасна. Эби уже начала горько сожалеть, что не сдержала язык за зубами, но Мэри вдруг негромко вздохнула:

– Я не знаю, зачем еще это можно делать.

На это Эби ответить не смогла. Она не была с мужчиной так давно, что уже забыла, каково это. Последним был доктор, который привез ее в Англию. Просыпаясь с утра, он был уже твердым и первым делом принимался за нее. Эби отдавалась ему, а море за окнами их каюты рвало и метало, словно взбесившееся зеленое чудовище. Однажды он вгляделся в ее женские органы и заметил, что они «в высшей степени интересны». По его словам, у английских женщин была совсем другая форма. Он даже зарисовал ее, чтобы поместить в книгу, над которой работал. Ноги Эби дрожали от холода, но доктор велел ей лежать смирно и «потерпеть ради науки». Через несколько дней труда он с гордостью показал ей рисунок, и она вскрикнула от ужаса. Ни лица, ни тела, только раскрытый плод, истекающий соком.

– Ты ведь никому не скажешь? – спросила Мэри.

Эби презрительно фыркнула.

– Когда я приехала жить на Инч-Лейн, – добавила она, немного подумав, – я лежала здесь и не спала, и ждала – хозяин пришлет за мной.

– Что? Мистер Джонс? – Мэри хихикнула.

Эби пожала плечами.

– Хозяева так делают со служанками. Потом я думала, может, мистер Джонс потерял не одну ногу, а больше.

Мэри расхохоталась.

– Теперь я думаю, в этой стране все по-другому.

Они немного помолчали.

– Тебе этого не хватает? – спросила Мэри.

Это был нелегкий вопрос.

– Может быть, только самый конец, – наконец ответила Эби. Она вспомнила жар и влагу внутри, в те разы, когда ее сводили с огромным рабом с плантации, чтобы получить потомство, – хотя из этого ничего и не вышло. – Все спокойно. Никакого шума, никакой суеты. – Никаких просьб и требований, никакого страха, что сделаешь что-то не так, не надо угадывать чьи-то желания и просить прощения.

В субботу миссис Джонс, пожаловавшись на боли в спине, снова отправилась спать пораньше, и мистеру Джонсу оставалось только гадать, не очередной ли это предлог, чтобы не ложиться в постель вместе с ним. Все домочадцы разошлись по своим комнатам. Он уселся в кресло с «Бристоль меркюри», но пламя свечей прыгало, слова сливались, майская ночь стучала в окна, и в воздухе веяло ароматами цветов. Первый раз за много лет он почувствовал, что не может усидеть дома, и решил отправиться в таверну.

Подойдя к двери с растрепанным вороньим гнездом, он ощутил нужду освободиться от лишней жидкости. Мистер Джонс завернул за угол, обошел гостиницу и вдруг наткнулся на Мэри Сондерс.

– Мэри? – глупо спросил он. – Я думал, ты давно в кровати.

Она вскинула руку, чтобы прикрыть лицо, но бессильно ее уронила. Ее глаза тускло блестели, словно две запачканные дегтем монеты, брошенные на белоснежную ткань. Уж не потеряла ли она внезапно рассудок, подумал он. Возможно, ей стало дурно и она не понимает, где находится.

– Мэри? – повторил он. Да точно ли это она? – Что случилось?

– Ничего, сэр, – выговорила она. Ее голос показался ему слишком хриплым и странно непристойным.

– Но что, ради всего святого, ты тут делаешь?

– Я не знаю, сэр.

Ну и дура же ты, подружка. Как быстро ты теряешь голову, когда нужно соображать поживее! Словно наяву Мэри услышала язвительный смех Долл Хиггинс. Можно было придумать столько объяснений! Скажем, что она решила немного размять ноги, пока Кадваладир наливает сидр. Или что ей стало нехорошо и она вышла наружу глотнуть свежего воздуха. Да даже просто решила полюбоваться луной! Вот только луны на этой неделе на небе не было. Ну тогда – звездами! Над головой как раз висела Большая Медведица.

Однако теперь, после этого глупого «я не знаю», ходу назад уже не было. Мистер Джонс, опираясь на костыли, подошел ближе. Выражение его лица неуловимо изменилось: на нем все более явственно проступало подозрение. Мэри не могла произнести ни слова. Надвигалась ужасающая катастрофа.

Послышались шаркающие шаги. Клиент Сьюки, словно актер в плохой комедии, выдвинулся из-за угла и тяжело оперся о черную от сажи стену. Его лицо светилось от предвкушения. Мэри уставилась в небо. Конечно же, увидев мужчину и женщину, занятых беседой, он просто справит нужду и вернется в гостиницу?

– А где же шлюха? – спросил незнакомец.

Мэри зажмурилась.

– Прошу прощения? – изумленно переспросил мистер Джонс.

– Хозяин сказал, над конюшней будет ждать молодая шлюшка, которая сделает это за два шиллинга. – Он посмотрел в сторону Мэри. – Я подожду своей очереди, – дружелюбно предложил он, – но недолго.

Мэри постаралась изобразить потрясение и ужас, но слово «виновна» было написано у нее на лбу.

Мистер Джонс шумно выдохнул:

– Иди-ка ты восвояси, парень.

– Мои деньги ничуть не хуже твоих, а?

– Убирайся, или я позову констебля! – гаркнул мистер Джонс и угрожающе поднял костыль.

Забрызганные грязью панталоны скрылись за углом. Не в силах сдвинуться с места, Мэри стояла перед своим хозяином. Судорога свела ее тело. Очень медленно он опустил костыль. «Если бы он хотел побить меня, – подумала она, – то уже бы начал».

Словно двое благовоспитанных незнакомцев, они ждали, когда другой заговорит первым. Мэри судорожно пыталась придумать, что сказать, но мысли текли медленно, будто патока. Ее тело соображало быстрее. Она рухнула на колени, обвила хозяина руками и прижалась к нему лицом. Острый камешек больно впился в колено. Она ощутила его пряный мужской аромат, и из глаз у нее вдруг хлынули слезы, намочив потертый бархат его панталон.

До этого мгновения она даже не осознавала, что ей на самом деле хочется попросить прощения. За то, что она есть и чем будет, за все, что она сделала и не сделала. За то, что ей была дана возможность все исправить, вернуться к обычной жизни, но она отвергла ее. Чего она хотела от этого человека? Наказания или прощения? Заслуженных оскорблений или ласковой руки, возложенной на лоб? Но прежде всего ей требовалось его соучастие.

Она не сказала ни слова.

Она уткнулась в пуговицы его штанов. Есть ли кто живой на нижнем этаже, как говорила Куколка. Его тяжелые руки опустились ей на плечи; он попытался оттолкнуть ее, но она уцепилась еще крепче. Где-то наверху, на краю земли, раздалось беспокойное покашливание. Она приподняла подбородок и потерлась об него носом, глазами, мокрыми щеками.

А. Ага! Не все так плохо. Она пробормотала нечто, что можно было принять за одобрение. Он сделал шаг назад и почти потерял равновесие, но она двинулась вперед вместе с ним и удержала его. Ее пальцы впивались в его напряженные ягодицы – она чувствовала их твердость даже сквозь парчу камзола. Он отшатнулся и чуть не упал, но она не отставала.

– Пожалуйста, сэр, – прошептала она, не поднимая головы, как будто произносила заклинание. Это было опасно. Услышав ее голос, он мог очнуться и обрушить ей на голову свой костыль – и тогда все точно было бы кончено. – Пожалуйста, сэр… я хорошая, сэр, – повторила она, словно ребенок, едва понимая, что говорит. – Пожалуйста, сэр. Бесплатно. Все, что вы захотите. Умоляю вас, сэр.

Зверь, свернувшийся в его панталонах, услышал это и воспрянул со всей своей первобытной мощью. Она обхватила его губами сквозь горячую ткань и услышала сдавленный стон. У нее так сильно болели колени, что это перебивало все ее мысли. Если отпустить его, он все еще может отступить. Но можно стоять на коленях до тех пор, пока они не врастут в грязь. Ждать от него ответа было бессмысленно; что бы ни сделал этот мужчина, он никогда не сможет произнести свое «да» вслух.

Она поднялась на ноги. Не пытаясь поймать его взгляд, она отвернулась к стене, расставила ноги, как можно выше подняла свои юбки и замерла.

Ничего. До Мэри вдруг дошла вся нелепость этой сцены. Она представила, как белеет в темноте ее зад, заменяя отсутствующую на небе луну. Влажный воздух холодил ее тело; мускулы непроизвольно сжимались. Тяжелые обручи фижм давили на запястья. Чулки, намокшие от грязи, начали сползать с колен. Не самый привлекательный вид, особенно для мужчины, который никак не может решиться. Она бы с радостью игриво вильнула задом или сказала что-нибудь непристойное, если бы только знала, что это поможет. Однако вместо этого Мэри просто прижалась щекой к холодной кирпичной стене и закрыла глаза. Потянулись мучительные секунды. Возможно, мистер Джонс сейчас как раз поднимает костыль, чтобы нанести сокрушительный удар. Или он уже развернулся, чтобы идти домой и поскорее вышвырнуть ее пожитки из окна прямо в грязную лужу во дворе. Сколько же еще ей стоять? Не пора ли признать, что время вышло?

Легкий стук костылей за спиной. Она обернулась, чтобы посмотреть, не упал ли он, но он был прямо за ней.

Мистер Джонс искренне верил в то, что он собирается всего лишь одернуть ее юбки, чтобы прикрыть срамоту. Что сейчас все будет кончено. Что он не настолько жалкий грешник, чтобы позволить женской наготе сбить себя с пути.

Он не хотел касаться ее белоснежной кожи. Не хотел расстегивать панталоны. Не хотел погружать в нее свои дрожащие пальцы, чтобы ощутить ее влажный огонь. Он не из тех, кто поддается соблазнам в темном переулке. Он не овладеет собственной служанкой у грязной стены – такие низменные удовольствия не для него. Он не почувствует, как ее тугая плоть обволакивает его, как сжимается это ужасное «о», как она увлекает его в жаркую черную пещеру в самом сердце ночи.

Благодарю тебя, Создатель, за твое безграничное милосердие, как говорила сестра Батлер, подумала Мэри. Только стена конюшни видела ее непристойную ухмылку. Мистер Джонс держал ее за бока; корсет скрипел, когда он двигался взад и вперед. Его жар наполнял ее. Она сжала его изо всех сил. Может быть, если она постарается сделать ему очень хорошо, это спасет ее? Может быть, этот джокер поможет ей выиграть?

Он торопился; куда только подевалась вся его благовоспитанность?

Интересно, занимаются ли Джонсы этим каждую ночь – после того, как наденут свои ночные колпаки, – или едва ли раз в год? И как это происходит? Долго и мучительно, поскольку ее плоть давно не представляет для него интереса, или наоборот – один шаг до наслаждения, потому что после стольких лет миссис Джонс наверняка научилась доставлять мужу удовольствие? Чувствует ли госпожа то же самое, что сейчас служанка? Она подумала о том, как эта же самая плоть входит в святая святых хозяйки, и по ее телу пробежала дрожь.

Сегодня, когда мистер Джонс вернется домой, он принесет на себе ее влагу и аромат. Он осквернит супружеское ложе непристойными соками своей служанки. Возможно, миссис Джонс проснется и ощутит знакомый запах близости, и ей захочется того же самого. Она раскинет ноги и направит его в себя, даже если он будет возражать, что у него нет сил. А он – подумает ли он о Мэри, вспомнит ли ее затянутое в корсет юное тело, смятое, раздавленное о грубую стену «Вороньего гнезда»? Может быть, он снова восстанет и изольет все, что у него осталось, в свою жену? И смешает их нектары, и ароматы, и…

Ослепительная молния вдруг пронзила ее с головы до ног, прошла через каждый палец, каждый ноготь, каждый волос на голове. Что за дьявол и все его…

Когда все кончилось, она схватилась за стену, чтобы не упасть. Мир вокруг кружился как безумный, все казалось не таким, как раньше. Все изменилось навсегда.

Немного погодя она осознала, что он уже не в ней, а по ноге у нее стекает его семя.

– Спасибо, сэр, – непроизвольно сказала она и отпустила наконец юбки.

Когда она ушла, он все еще стоял, уткнувшись лбом в стену.

В конце концов он все же потерял равновесие. Его единственная нога дрожала, а костыли свалились в грязь. Тело сковала ужасная слабость; девчонка выжала его до последней капли.

Он никогда не делал этого стоя. Он никогда не делал этого нигде, кроме как в своей кровати. Он никогда не касался иной женщины, кроме своей жены. Последний раз он чувствовал такое ошеломляющее горе, когда умер его сын.

За завтраком Мэри сидела с непроницаемым лицом. Глядя на эту строгую девушку в накрахмаленной косынке на шее, никто на свете не догадался бы, что с ней могут происходить такие вещи. Она напряженно думала; ей казалось, что мысли в голове тикают, словно часы. Она взглянула на руки мистера Джонса, ловко управляющиеся с ложкой и ножом, и вдруг вспомнила, как вчера ночью они держали ее за бока. Ее возбуждение и торжество уступили место стыду. И хозяин, и служанка старались не встречаться глазами. Мэри неохотно откусывала маленькие кусочки хлеба и старалась не забывать о том, что нужно дышать. Этот мужчина имел над ней власть – не меньшую, чем она над ним.

Может быть, он пошлет своей жене анонимное письмо? Твая служанка шлюха. Пасматри на нее. Но к этому Мэри была готова. В таком случае она разразится слезами и признается, что хозяин преследовал ее с самого первого дня в этом доме. Однако поможет ли это? Кому поверит миссис Джонс? Дочери своей обожаемой Сью или мужу? Возможно, она встанет на его сторону в любом случае; в конце концов, какое значение имеют шашни со служанкой? Мужчины есть мужчины.

Ей оставалось только надеяться, что чувство вины, смятение и вожделение смешаются в душе мистера Джонса в такой густой суп, что в итоге он не скажет и не сделает ничего.

В полдень, сидя за вышиванием в мастерской, Мэри немного запуталась с цветом нитки и ей понадобилось задать вопрос миссис Джонс. Однако хозяйки нигде не было. Обыскав весь дом, она поднялась в хозяйскую спальню и постучала в тяжелую дверь.

Изнутри слышались какие-то странные звуки – словно билась птица, попавшая в ловушку. Мэри постучала еще раз и, не дождавшись ответа, толкнула дверь.

Миссис Джонс скорчилась на полу. Ее лицо было мокрым от пота. Мэри быстро закрыла дверь и привалилась к косяку. Хозяйка подняла голову и попыталась что-то сказать, но так и не смогла выдавить из себя ни звука. Неужели она знает? О том, чем занимались Мэри Сондерс и ее муж прошлой ночью? Может быть, она нутром почувствовала измену и теперь это разрывает ей сердце?

– Вам дурно?

Молчание.

– Госпожа! Может, мне позвать миссис Эш?

Миссис Джонс яростно замотала головой. В следующее мгновение ее лицо как будто бы раскололось, как фарфоровая чаша, и из всех трещин сразу хлынули слезы.

Мэри присела рядом и попыталась поднять ее, потянуть к постели, но миссис Джонс приросла к полу, словно юбки не давали ей подняться.

– Кровь, – наконец выговорила она дрожащими мокрыми губами и повторила снова: – Кровь.

– Может быть, совсем немного, – поспешно сказала Мэри и вытащила из-под юбок ночной горшок.

На деревянном полу собралась лужица темной крови. Но в переполненном горшке плавало что-то еще. Мэри крепко прижала голову хозяйки к своему плечу, не столько ради утешения, сколько затем, чтобы не дать ей это увидеть. Миссис Джонс затряслась, словно в припадке.

«О господи, – подумала Мэри. – Неужели это сделала я?» Что, если это и есть гнев Божий? Но в таком случае он упал на неповинную голову. Она вспомнила подвал Ма Слэттери, Куколку, сжимающую ее запястья, красного червячка в помойной лохани. Но она была только рада избавиться от помехи, в то время как для миссис Джонс этот зародыш был дороже всех сокровищ на свете. Она еще крепче прижала мокрое от слез лицо к своей груди.

Миссис Джонс что-то сказала, но Мэри не разобрала слов.

– Теперь все кончено, – повторила миссис Джонс, когда она ее отпустила.

– Нет, – быстро возразила Мэри. – конечно нет. У вас еще есть время.

– Мне сорок три года, – безжизненно сказала миссис Джонс. – Я никогда не подарю мужу сына.

Пошатнувшись, она поднялась на ноги и подняла горшок. Мэри приняла его у нее из рук, как в любой другой день, но ей пришлось немного потянуть, чтобы миссис Джонс разжала пальцы.

– Я принесу воды, – сказала она, прикрыв горшок тканью. – Чтобы вымыть пол.

– Хорошо.

– Может быть, вы ляжете в постель, мадам?

Не разгибаясь, миссис Джонс вытерла лицо рукавом.

– Нет, Мэри. Слишком много работы.

Они вдруг отвернулись друг от друга, как будто чего-то устыдились.

– Мэри?

Мэри замерла у двери.

– Я рада, что ты была со мной.

Острая боль пронзила ее сердце, глаза заволокло слезами.

– Да, мадам.

– И еще. Никто не должен знать.

Мэри кивнула.

Спускаясь по лестнице, она чувствовала себя так, словно на ноги ей надели кандалы. Поравнявшись с миссис Эш, Мэри подняла горшок повыше, как будто в нем были только обычные ежедневные отправления.

В последнюю неделю мая снова похолодало, как будто год решил повернуть вспять.

С каменным лицом Дэффи сделал запись об этом необычном природном явлении на последней странице своей потрепанной, с оторванной обложкой копии «Редкостей Монмутшира» – и будь на то его воля, он никогда не поднимал бы глаз от страницы. Эби намотала на себя две одолженные у Мэри шали и ходила съежившись. Миссис Эш вставила в треснувшую раму своего окна бумагу. Для нее кружащиеся в воздухе снежинки были еще одним знаком, посланным с Небес, чтобы предостеречь грешников. Чума и казнь египетская. Пейзаж за окном будто бы полили молоком.

Мэри припомнила снежную бурю в свою первую зиму в Крысином замке, поломанные вязы в Гайд-парке, окна и двери домов, заметенные сугробами, и семью на Бэдфорд-стрит, все члены которой умерли с голоду, не дождавшись, пока их откопают. А еще запах горячих жареных каштанов, которые они с Куколкой ели, прогуливаясь вдоль замерзшего берега Темзы.

Мистер Джонс и она по-прежнему отводили друг от друга глаза. Он еще ничего не сказал жене, в этом она была уверена, но возможно, он просто придумывал историю поправдивее. Что же касалось самой миссис Джонс, то она, несомненно, заметила бы, что с супругом происходит что-то неладное, но и сама она в эти дни передвигалась по дому словно бесплотный дух. Мэри казалось, что зима снова накрыла их всех своим ледяным покрывалом и стряхнуть его уже невозможно.

В последний вечер мая, когда мистер Джонс отправился в свой клуб, Гетта попросила мать рассказать историю о королеве.

– Но это зимняя история, милая, – возразила миссис Джонс.

– Но сейчас холодно, как зимой, – справедливо заметила Гетта и села на корточки у камина.

Миссис Джонс прикрыла уставшие глаза.

– На королеве Шотландской было черное бархатное платье, расшитое желудями из жемчуга и черного янтаря, – нараспев произнесла она.

Мэри, сидевшая рядом со штопкой в руках, одобрительно кивнула.

– На голове у нее было длинное кружевное покрывало, как у невесты, – продолжила миссис Джонс. Ей нравилось представлять себе эту картину – отчего-то это очень успокаивало.

– Белое? – спросила Гетта. Она уже устроилась на костлявых коленях миссис Эш.

– Конечно. Невесты всегда надевают белое – ты же знаешь. – Губы миссис Джонс дрогнули в улыбке. – На ногах у нее были туфельки из черной испанской кожи, шитые серебром чулки и зеленые шелковые подвязки.

– Откуда вы знаете? – вдруг спросил Дэффи.

Миссис Джонс бросила на него озадаченный взгляд.

– Я хотел сказать – как можно… как кто-то мог увидеть ее подвязки? – смущенно пояснил он.

Мэри хихикнула. Миссис Эш возмущенно кашлянула:

– Следует ли этому молодому человеку находиться среди дам!

– Он не имел в виду ничего дурного, – вступилась миссис Джонс.

– Что за непристойный вопрос! – прошипела кормилица.

– О подвязках известно всем, – торопливо пояснила миссис Джонс. – Вероятно, ее придворные дамы впоследствии все записали. – Она собралась с мыслями. – Итак. Королева встала в середине зала, и ей помогли снять платье. Она осталась в малиновой бархатной юбке и малиновом атласном лифе. А рукава у нее были красные, в тон.

– Цвета крови, – заметила Мэри.

– В самом деле. – Миссис Джонс чуть беспокойно улыбнулась. – И после того, как королева простила своего палача и заплатила ему, она взяла белый, вышитый золотом платок, и завязала себе глаза, и покрыла свои чудесные золотисто-каштановые волосы. – Она на секунду замолчала, чтобы все могли вообразить убранные под чепец медные кудри.

Миссис Эш, со Священным Писанием в руках, сделала вид, что не слушает.

– Потом она опустилась на колени. – Голос миссис Джонс обрел силу. – И спину она держала прямо, потому что была настоящей королевой. На одно мгновение она положила свои маленькие белые руки на плаху, чтобы сохранить равновесие.

– Видимо, она была вся в крови.

– Кто, Мэри?

– Плаха. После предыдущей казни.

– Может быть, ты дашь рассказать историю до конца?! – гаркнул Дэффи из своего угла.

– Не нужно, Дэффи. Что ж, я полагаю, ты права, Мэри, – должно быть, так оно и было. – Миссис Джонс подумала о кровавых пятнах, покрывающих деревянную плаху.

– А дальше, мама? – поторопила Гетта. – Что королева Мария сделала дальше?

– Ты же знаешь, – усмехнулась миссис Джонс. – Покажи нам.

Гетта соскочила с колена миссис Эш, на котором минуту назад устроилась, вытянула вперед шею и завела руки за спину.

– Именно так, – похвалила миссис Джонс. Что за умная девочка у нее растет. Нужно благодарить Господа за милость. В конце концов, она не бездетна. Многих он забрал к себе, но одну оставил.

Гетта села на пол у ее ног. Белокурый локон выбился из-под ее маленького чепчика, и, прежде чем убрать его, миссис Джонс на мгновение задержала шелковистую прядь в пальцах.

– А потом они и вправду отрубили ей голову, мама?

– Понадобилось целых три удара, – подтвердила миссис Джонс. Некоторые считали, что детей следует оберегать от подобного знания, но мир жесток, и рано или поздно им все равно придется об этом узнать. – А затем… затем случилось нечто очень странное. – Об этой подробности она совсем забыла. – Палач снял с головы чепец и поднял голову за волосы, чтобы показать всем. Но волосы вдруг остались у него в руке, а голова, подпрыгивая, покатилась по полу.

Мэри вздрогнула и отвернулась.

– У нее отвалились волосы?! – вскрикнула Гетта. – Ты никогда не рассказывала об этом раньше!

– Это был парик – разве ты не поняла, cariad? Рыжий парик, который она надевала, чтобы закрыть голову… Бедняжка потеряла все свои волосы за долгие годы, проведенные в тюрьме. – Голос миссис Джонс дрогнул. Внезапно она ощутила острую жалость к несчастной королеве. После всего, что ей пришлось пережить, еще и закончить свои дни лысой!

– Я читал в одной книге, что потом они подняли голову и ее губы шевелились еще с четверть часа, – тихо сказал Дэффи. – Но никто не мог разобрать, что она говорила.

Об этом миссис Джонс еще не слышала, и образ не пришелся ей по вкусу: царственные губы, лепечущие бессмысленную чепуху.

– Все, что я знаю, – это что королева Мария взошла на плаху с истинным величием и благородством, – закончила она.

– Как король Карл Первый, – подхватила Мэри. – Который надел сразу две рубашки, чтобы не дрожать на эшафоте.

– Верно, моя дорогая. – Миссис Джонс взяла ее за руку и ласково сжала холодные пальцы.

– Королева Шотландская была католичкой, – возразила миссис Эш.

– Как бы то ни было, она была храброй женщиной, – виновато заметила миссис Джонс. – И кроме того, прошло уже много лет.

– И умерла она за дурной поступок, – упрямо пробормотала миссис Эш.

Иногда миссис Джонс изумлялась, что столько лет прожила под одной крышей с такой ведьмой.

– Как мне представляется, миссис Эш, – тихо сказала она, – то, как она встретила свою кончину, – урок всем нам держаться достойно в тяжелые времена. Особенно это касается тебя, Мэри Сондерс. – Миссис Джонс снова нащупала ее ледяную руку. – В час, когда придет беда, помни о своей тезке.

– Какая беда? – с беспокойством спросила Мэри.

– О, беда приходит ко всем нам, – с легким смешком заметила миссис Джонс. – Это случается с каждым – вопрос лишь в том когда.

Она встала и почувствовала, как печаль, словно свинцовый плащ, снова ложится на ее плечи. Нужно было закрыть ставни. Подойдя к окну, миссис Джонс увидела, что идет снег. Судя по всему, мело весь вечер. Прямо у нее на глазах воздух распадался на крохотные бриллианты, которые легко и радостно устремлялись к земле, словно были счастливы избавиться от сковывавших их пут. Каждая снежинка была единственной в своем роде, исключительной, свободной – в течение нескольких мгновений, пока не ложилась на землю и не становилась частью пушистого белого покрывала, застелившего поля. Все очертания, будь то некрасивая изгородь или ржавый плуг, были сглажены и смягчены; грязь, вязкая глина, развороченная земля, обугленные головешки – все было вычищено и выбелено. Даже уродливые колеи, что оставили колеса дилижанса Джона Ниблетта на Грайндер-стрит, превратились в сказочные сверкающие завитки.

В ту ночь миссис Джонс снова снился сон о снеге. Все дела были переделаны, в доме было тихо и спокойно. Она неслышно подняла щеколду на задней двери и выскользнула в сад. Ее башмаки остались дома; снег обжигал босые ноги, и это было невообразимое блаженство. Очень скоро ее стопы стали как будто хрустальными, и она пошла дальше. Никакой тропинки в саду не было, ее вели только снежинки, все падавшие и падавшие с неба. Она остановилась возле дерева, сорвала с ветки замерзшее яблоко, и ледяная сладость наполнила ее рот.

Потом ей захотелось спать, и она улеглась прямо под деревом. Снег был и подушкой, и одеялом, и пуховой периной; он тут же укрыл ее с головой. Она чувствовала, как тончайшие, невесомые покрывала одно за другим окутывают ее тело. Спать, спать. Ее руки и ноги отяжелели. Никогда еще она не чувствовала такой чистоты, такого спокойствия. Теперь она в безопасности. Теперь она может уснуть.

Вскоре проложенную ею тропинку занесло снегом, и во всем мире от нее не осталось ни единого следа. И сколько бы раз она ни видела этот сон, эту его часть миссис Джонс никогда не помнила утром или, может быть, не разрешала себе вспоминать. Во сне тоже было утро, и все искали ее, везде, где только возможно. Они заглянули в каждый уголок… но никто не догадался посмотреть в самом конце сада, под яблонями, где было больше всего снега и где мягкие сугробы напоминали белые груди матери-земли.