Первый год заключения прошел быстро.

Большинство из тех, кто получил пожизненный срок, считали первые двенадцать месяцев самыми страшными. Карен описывала их Грейс так: «Ломка. Только отвыкаешь не от наркотиков, а от свободы».

Аналогия была довольно меткой, но для Грейс не годилась. Для нее первый год в тюрьме был чем-то вроде пробуждения от долгого сна. Она впервые столкнулась с реальной жизнью. Ее окружали самые обычные женщины. Из бедных семей. Женщины, выросшие не более чем в двадцати милях от ее дома, но жившие в мире, таком же чуждом Грейс, как рисовые поля Китая или пустыни Аравии.

И это было чудесно!

Грейс только в тюрьме осознала, что в прежней жизни дружба была миражем. Хрупкие, ненадежные связи поддерживали деньги или положение. В Бедфорд-Хиллз она увидела женскую дружбу иного сорта, порожденную несчастьем и укрепленную страданиями. Здесь если кто-то говорил тебе доброе слово, то не лгал и не притворялся.

Грейс медленно, осторожно, начала наводить мосты. С Карен. С девушками, которые работали вместе с ней в детском центре. Даже с Корой Баддс.

Кора была сгустком противоречий. Злобная, угрюмая и необразованная, она могла запугать любого – Грейс испытала это на собственной шкуре во вторую же ночь в Бедфорде. Но Кора была также верным другом и преданной матерью. После того как Грейс попыталась покончить с собой, материнские инстинкты Коры взяли верх. Не столько Карен, сколько Кора постаралась смягчить предубеждение остальных заключенных против «белой сучки». Когда женщины из детского центра стали бойкотировать Грейс, отказывались говорить с ней и даже обедать в одной комнате, именно Кора сцепилась с ними.

– Дайте сучке шанс! Она ничего не украла. Вы что, смеетесь? Такая, как она, черствой булки не сумеет стянуть!

– Она богата, Кора.

– У нее даже детей нет! Почему ее перевели сюда? Даже начальник лижет ей задницу!

– Меня послушайте! – веско произнесла Кора. – Начальник едва ее не уморил. Но говорю я вам: она в порядке. И вовсе не такая, какой ее выставляли в суде и в сводках новостей. Дайте ей шанс.

Медленно, неохотно женщины стали включать Грейс в свои беседы. Завоевать их доверие, а потом и дружбу стало для Грейс целью и значило больше, чем она могла выразить. Общество заклеймило женщин из Бедфорд-Хиллз как преступниц и изгоев. Теперь же Грейс впервые в жизни задалась вопросом: что, если общество само совершает преступление, отвергая подобных женщин? Прежде Грейс жила Американской Мечтой. Грезы о богатстве, свободе и погоне за счастьем были ее реальностью с самого дня рождения. В Бедфорд-Хиллз она увидела оборотную сторону золотой монеты: безнадежность бедности, непрерывную череду распавшихся семей, скверное образование, наркотики и преступления, узнала о железной хватке уличных банд.

«Все это просто лотерея. Тюрьма – вот судьба этих женщин. Точно так же как когда-то богатство и роскошь были моей судьбой.

Пока кто-то не украл их у меня».

Грейс повезло больше, чем многим заключенным. У нее было нечто редкостное и бесценное. То, за что другие женщины в Бедфорде готовы были отдать все на свете. Целеустремленность. Здесь, в тюрьме, у Грейс появилось ДЕЛО. Не похожее на покупку дизайнерских вещей в дорогих магазинах. Или на организацию вечеринки. Ей требовалось понять, что в действительности случилось в «Кворуме». И дело было не в свободе, а в правосудии. В том, чтобы найти истину.

Если бы Грейс попросили выбрать одно слово, чтобы описать, какой она стала за этот первый год, она ответила бы «свободной». И в этом, возможно, заключалась самая большая ирония.

Каждый день с девяти до трех Грейс работала в детском центре. Работа была благодарной и разнообразной. Дети приходили ежедневно, чтобы побыть с матерями. И хотя связь между родительницами и их отпрысками была очевидной, обе стороны иногда не знали, чем заполнить часы свидания. Обязанностью Грейс было им помочь, предлагая рассказать сказку, посетить уроки чтения, рисования, домоводства, – словом, помочь мамам с детьми хорошо провести время, не задумываясь о том, почему они оказались здесь. Детский центр был единственным местом в тюрьме, где заключенным позволялось надевать «уличную» одежду, которую приносили сестры милосердия.

Управляющая детским центром сестра Тереза сама ходила по этому вопросу к начальнику Макинтошу.

– Дети пугаются униформы, – заявила она. – Нам и без того достаточно сложно установить нормальные отношения между матерями и детьми, а тут еще мамы выглядят как инопланетянки!

Грейс нравилось ощущать кожей обычный мягкий ситец. Она полюбила привычную рутину работы: составлять расписание занятий, выкладывать на столы баночки с краской, кисти и бумагу, вспоминать игры собственного детства, но больше всего она полюбила самих детей. При жизни Ленни ее никогда не посещало желание стать матерью. Теперь, когда мужа не стало, в ней вдруг словно повернули выключатель. Природные материнские инстинкты пробудились и наполнили сердце.

Работая в центре, Грейс познала чувство внутреннего покоя. Тихую мелодию удовлетворения, сопровождавшую ее повсюду. Это было единственное место, где она могла выбросить из головы мысли о Ленни, о Джоне Мерривейле, о том, как Джон их предал. В своей простой хлопчатой блузке и длинной шерстяной юбке она была неотличима от управлявших центром монахинь. Ей казалось, что тюремная жизнь почти не отличается от монастырской: такая же уединенная и упорядоченная. Все дни состоят из повторяющегося ряда несложных, но нужных действий. В детском центре Грейс испытывала то же чувство глубочайшего удовлетворения, что и монахини, следующие своему призванию. Вот только Бога она не нашла. У нее была миссия иного рода.

Единственной ложкой дегтя стала Лайза Холлидей. Еще одна пожизненная обитательница крыла А, Лайза попала в Бедфорд-Хиллз за вооруженный грабеж, приведший к инсульту и параличу несчастного продавца. Активная лесбиянка, с коротким ежиком светлых волос и уродливым шрамом на подбородке, Лайза Холлидей была в авторитете у большинства белых заключенных: маленького, но крикливого сообщества. Такие лидеры играли важную роль в управлении каждой тюрьмой, что прекрасно понимал Макинтош. Он дал Лайзе непыльную работенку в детском центре и тем самым на время ее умилостивил.

Пока не появилась Грейс Брукштайн, Лайза не делала тайны из своей ненависти к ней, которую считала постельной утехой Коры Баддс и предательницей всех белых женщин в Бедфорде. И заодно наглой сукой, которой каким-то образом удалось обвести начальника вокруг пальца. Лайза никогда не упускала возможности запугать Грейс или устроить ей очередную пакость.

Настоящая ее работа начиналась после трех, когда Грейс разрешали проводить два часа в тюремной библиотеке. Дэйви Баккола обещал помочь ей, но Грейс с тех пор ничего о нем не слышала. Ей не терпелось хоть чего-то добиться, и все свое свободное время Грейс посвящала изучению дел «Кворума». Ей нужно было многому учиться, и, следуя совету Дэйви, она начала с самого начала: прочитала массу материалов о рынке ценных бумаг и поняла, как он действует; впервые узнала, чем занимаются страховые фонды – ей в голову не приходило спросить об этом Ленни; изучила бесчисленные экономические статьи. В прошлом такие термины, как «ограничение кредита» и «срочные меры для спасения прогорающих фирм», не имели для нее никакого смысла. Теперь же она стремилась узнать все. Хотела понять, почему разорилась такая фирма, как «Леман бразерс», почему так много людей потеряли работу и дома из-за краха «Кворума».

Первые месяцы были чем-то вроде работы художника, рисующего фон огромной марины. Только изобразив небо и бушующее море, Грейс примется за сам корабль. За мошенничество, приведшее ее сюда. И это, конечно, было самой сложной, самой скрупулезной работой.

Основной проблемой страховых фондов, как ей показалось, была необходимость соблюдать строгую секретность. Топ-менеджеры вроде Ленни никогда не выдавали своих инвестиционных стратегий, не говоря уже о специфических деталях определенных сделок. И это было вполне законным.

– Откуда люди знают, что покупать, – спросила как-то Карен, – если это такой большой секрет?

– Они и не знают, – пояснила Грейс. – Берут за основу прошлую прибыль и делают ставку на будущую.

– Как на лошадь?

– Полагаю, так. Да.

– Вроде бы большой риск, не считаешь?

– Зависит от того, насколько ты доверяешь менеджеру.

Люди доверяли Ленни. Доверяли «Кворуму». Но что-то пошло не так.

Чем больше она изучала газетные репортажи и статьи, тем яснее понимала, почему ФБР так и не удалось отыскать пропавшие миллиарды. Переводы денег и сделки происходили в условиях такой секретности, что найти исчезнувшие капиталы – все равно что обнаружить иголку в стоге сена. Акции продавались еще до того, как были куплены, создавая «фантомные» прибыли, которые потом увеличивались в три, четыре, десять раз, прежде чем снова инвестировались во вторичные структуры, такие сложные, что у Грейс слезились глаза от попыток разобраться в их сути.

Наконец Дэйви Баккола снова пришел ее навестить. Судя по выражению лица, частный сыщик принес новости.

Грейс едва сдерживала волнение.

– Это был Мерривейл. Верно? Он украл деньги!

– Я понятия не имею, кто украл деньги.

Грейс мгновенно помрачнела.

– Вот как…

– Мое расследование приняло иной оборот.

Дэйви тоже был невесел. Губы плотно сжаты.

У Грейс сжалось сердце.

– О чем вы? Какой оборот?

«Когда я вошел сюда, она выглядела такой счастливой. И сейчас я снова взорву ее мирок. А если я ошибаюсь? Нет. Не может быть».

Он подался вперед и взял Грейс за руку:

– Миссис Брукштайн…

– Грейс.

– Грейс. Мне очень жаль, но я считаю, что ваш муж был убит.

– Простите?..

Комната завертелась перед ее глазами. Грейс поспешно схватилась за край стола.

– Ленни не покончил с собой, – добавил Дэйви.

– Знаю. Несчастный случай. Шторм…

Она осеклась. Последовало молчание.

– И не несчастный случай. Эти несколько месяцев я расследовал деятельность Мерривейла в «Кворуме», но понял, что, как щенок, гоняюсь за собственным хвостом. Тогда я решил заняться вашим мужем. Еще раз проверил обстоятельства его исчезновения. Прочитал материалы следствия и отчеты о том, что случилось в Нантакете в день шторма. И наконец, изучил протокол вскрытия.

Грейс судорожно сглотнула.

– Продолжайте.

– Все это чистое вранье. И притом – наглое. Патологоанатом предположил, что смерть произошла от утопления, потому что труп был выброшен волной на берег, а в легких оказалась вода. Когда все это дерьмо в «Кворуме» выплыло на свет, врачи заговорили о самоубийстве, решив, что имеется определенный мотив. Но вода в легких вовсе не признак того, что человек утонул.

– Разве?

– Тело пробыло в воде больше месяца. Конечно, легкие были пропитаны водой. Вопрос, который вы должны задать себе, заключается вот в чем: каким образом человек вообще попал в воду и был ли он в тот момент жив или мертв?

– Так вы думаете…

– Думаю, ваш муж был мертв еще до того, как упал в море. В легких не было крови. Утонуть в жестокий шторм… в легкие потоком врывается вода под таким давлением, что почти наверняка должно начаться кровотечение.

– Почти?

– Дело не только в легких. Были и другие признаки: синяки на торсе, царапины на кистях и предплечьях – явные показатели борьбы. А как была отсечена голова? Я видел снимки. Только взгляните на позвонок! Это не рыбы… разве что только у рыбы была гильотина. Или тесак для мяса.

Грейс прижала ладонь к губам, пытаясь сдержать рвотные позывы.

– О черт, простите! Не нужно было вдаваться в подробности. Вы в порядке?

Грейс покачала головой. С этого момента она никогда не будет в порядке.

Она глубоко вздохнула, пытаясь овладеть собой.

– Но почему все это не отражено в материалах расследования.

– Кое-что отражено. Например синяки. Но на них не обратили внимания. Никто не пожелал увидеть правду. Особенно в этот раз. Следует помнить, что ваш муж – самый ненавидимый в Америке человек. Может, людям легче думать о нем как о самоубийце, трусе, чем как о жертве?

– Легче?!

Голова Грейс шла кругом. Разум отказывался воспринять сказанное.

– Я хотел рассказать вам первой. Знаю, это чертовски страшно, это шок, но новости на самом деле хорошие. Думаю, у нас достаточно оснований, чтобы просить о том, чтобы дело вновь открыли. Это будет первый шаг к расследованию убийства.

Грейс надолго замолчала.

– Нет. Не хочу вмешивать сюда полицию, – решила она наконец.

– Но, Грейс…

– Нет.

Кто-то убил Ленни. Прикончил, словно животное на бойне, и швырнул в волны. Какой смысл от полиции, суда, всей продажной, омерзительной так называемой системы правосудия?

«Разве я или Ленни не заслужили правосудия? Америка прокляла нас обоих лишь потому, что так было «легче». Они позволили убийце Ленни спокойно уйти. И бросили меня гнить в тюрьме. Что же, будь проклята Америка. Время правосудия миновало».

– Тогда что мне делать? – озадаченно спросил Дэйви.

– Найдите того, кто это сделал. Джон Мерривейл или кто-то другой? Я хочу знать, кто убил моего мужа. Как он сделал это и почему. Хочу знать все, и наверняка. Разумные сомнения меня не интересуют.

– О’кей, – согласился Дэйви. – И что потом?

– А потом подумаем о следующих шагах.

«А потом я его прикончу».

Свет выключили. Грейс лежала без сна, перебирая в памяти сказанное.

Убийца Ленни должен был в день шторма находиться в Нантакете. Это мог быть и чужак. Но такое маловероятно.

«Это был кто-то из близких. И нам, и «Кворуму». И он знает, как пропали деньги».

Кто гостил у них в то время?

Конни и Майкл.

Онор и Джек.

Мария и Эндрю.

Кэролайн и Джон.

Семья «Кворума».

Только вот они не были семьей.

Не были друзьями.

Все покинули Грейс в тяжелую минуту.

И один из них убил Ленни.

Грейс больше не желала правосудия. Она мечтала о мести.

Той ночью Грейс Брукштайн начала строить планы побега.