Общий срок наказания, по совокупности за все преступления, совершенные Грейс Брукштайн, составил свыше ста лет в тюрьме, и это стало ведущей темой мировых новостей. Грейс больше не была женщиной – личностью со своими надеждами, мыслями и сожалениями. Она стала эмблемой, символом всего алчного, продажного и прогнившего в Америке. Сил зла, которые привели страну на край экономического коллапса и вызвали столько страданий и мук. Когда Грейс вывели из зала суда и велели ожидать отправки в исправительную женскую тюрьму Бедфорд-Хиллз, ее едва не разорвала толпа. Какая-то женщина умудрилась расцарапать осужденной лицо. Хищные накладные когти впивались в плоть Грейс. Снимки Грейс Брукштайн, прижимавшей ладонь к окровавленной щеке, в то время как двое полицейских тащили ее к тюремному фургону, облетели всю Америку. Ничего не скажешь, падение великих…

После ужасной ночи в одиночке Грейс в пять утра позволили сделать звонок. Она инстинктивно потянулась к родным.

– Грейси? – сонно спросила Онор. – Это ты?

«Слава Богу, она дома».

Грейс едва не расплакалась от облегчения.

– Конечно, я. Ох, Онор, какой кошмар. Не понимаю, что случилось. Адвокат уверял, что все будет в порядке. Но…

– Где ты сейчас?

– Я в тюрьме. Все еще в Нью-Йорке. Я… не знаю точно, где именно. Завтра меня переводят. Куда-то… недалеко от вас. Кажется, в Бедфорд. Там, вероятно, будет лучше. Но, Онор, ты должна мне помочь.

Последовало долгое молчание. Наконец Онор ответила:

– Не понимаю, каким образом. Суд признал тебя виновной.

– Знаю, но…

– И ты не слишком пыталась помочь себе во время процесса. Твоя одежда. О чем только ты думала?

– Я делала так, как велел Фрэнк Хэммонд!

– Ну вот опять! Конни была права.

– О чем ты? – всхлипнула Грейс. – В чем была права Конни?

– Насчет тебя. Послушай, что ты говоришь, Грейс: «Адвокат велел»; «Ленни велел»; «Джон велел». Когда ты научишься отвечать за собственные поступки? Ты больше не маленькая папочкина принцесса. И не можешь ожидать, что мы с Конни будем вытаскивать тебя из очередного переплета!

Грейс до крови прикусила губу. Она отчаянно нуждалась в поддержке сестры, но Онор, похоже, желала прочитать ей нотацию; очевидно, Конни была настроена точно так же.

– Пожалуйста, Онор! Я не знаю, к кому обратиться! Не могла бы ты попросить Джека? Как сенатор, он обладает определенным влиянием. Все это – ужасная ошибка. Я ничего не украла. И Ленни никогда бы…

– Прости, Грейс, но Джек не может ввязываться в подобное дело. Скандал такого рода может нас погубить.

– Погубить тебя? Онор, меня посадят под замок! Ленни мертв и обвинен в преступлении, которого не совершал!

– Я этого не знаю, Грейс. Ради Бога, проснись же! Эти деньги не просто исчезли! Конечно, их взял Ленни. Взял и подставил тебя!

Каждое слово кинжалом вонзалось в сердце Грейс. Мало того, что посторонние люди считают Ленни вором! Но ведь Онор его знала! Знала! Как же могла поверить этому?

Следующие слова были произнесены с ледяной категоричностью:

– Ты сама навлекла это на свою голову, Грейси. Мне очень жаль.

Послышались короткие гудки.

«Тебе жаль?! Мне тоже. Прощай, Онор!»

Поездка в тюремном фургоне, доставившем Грейс в Бедфорд-Хиллз, оказалась долгой и нелегкой. В фургоне было холодно и воняло, сидевшие внутри женщины жались друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Грейс смотрела на их лица. У этих женщин не было с ней ничего общего. Кто-то был испуган. Кто-то взвинчен. Кто-то отчаялся. Но на каждом лежала печать бедности и усталости. И все смотрели на Грейс с убийственной, неприкрытой ненавистью.

Грейс закрыла глаза. Ей снова девять лет, и она в Ист-Хэмптоне, с отцом. Сочельник. И Купер Ноулз сажает малышку на плечи, чтобы та смогла надеть звезду на верхушку елки.

– Ты все сумеешь, Грейс. Дотянись, детка!

Ей пятнадцать. Она стоит на пьедестале почета, в окружении подруг-гимнасток. Судья надевает ей на шею золотую медаль. Грейс искала глазами лицо матери. Но ее не было.

– Забудь, Грейси, – посоветовал тренер. – Если хочешь быть победителем, побеждай ради себя. Не ради других.

Брачная ночь. Ленни овладевает ею, нежно, осторожно.

– Я позабочусь о тебе, Грейси. Тебе больше никогда не придется ни о чем беспокоиться.

И Грейс ответила:

– Я люблю тебя, Ленни. Я так счастлива!

– Всем выйти!

Надзирательница грубо схватила Грейс за руку. Та даже не заметила, что фургон остановился. Через несколько минут она дрожала от холода на пустом дворе. Уже стемнело, и на земле лежал снег. Перед Грейс возвышалось мрачное серое каменное здание. Слева, справа и позади виднелись ряды колючей проволоки, поднимавшейся чуть не до фиолетового ночного неба. К своему стыду, Грейс обнаружила, что плачет.

– Добро пожаловать в Бедфорд-Хиллз, леди. Наслаждайтесь каникулами.

Только через три часа Грейс добралась до камеры, которую должна была делить еще с двумя женщинами. К этому времени она успела понять, что не протянет в Бедфорд-Хиллз и неделю, не говоря обо всей жизни.

«Нужно как-то выбраться отсюда! Связаться с Джоном! Джон вытащит меня!»

Хуже всего был осмотр. Грубая, унизительная процедура, призванная лишить заключенных человеческого достоинства. И весьма, как выяснилось, действенная. Грейс заставили раздеться догола в полной людей комнате. Тюремный доктор вставил во влагалище расширитель и взял мазок. Далее Грейс пришлось нагнуться, и врач пальцем в перчатке проверил ее задний проход – возможно, в поисках спрятанных там наркотиков. Лобковые волосы едва не выдернули, проверяя, нет ли вшей. В продолжение всего этого издевательства надзиратели обоих полов ржали и отпускали гнусные, сальные шуточки. Грейс казалось, что ее насилуют всем скопом.

После этого ее, как овцу, сунули под едва теплый душ и велели вымыться антисептическим мылом, от которого горела кожа. Потом, по-прежнему голая, она стояла в длинной очереди к парикмахеру, который оставил от ее роскошных волос короткий ежик. Процедура заняла секунд пятнадцать, и после нее Грейс больше не чувствовала себя женщиной. Своей одежды она больше не видела. Вещи исчезли вместе со всеми признаками той личности, которой Грейс была вне стен тюрьмы. С нее сорвали даже обручальное кольцо. Вместо прежней одежды осужденной выдали три пары нижнего белья, лифчик не по размеру и колючую оранжевую тюремную униформу на два размера больше, чем надо.

– Сюда.

Приземистая надзирательница открыла дверь камеры и втолкнула Грейс внутрь.

В грязноватой клетушке размером девять на двенадцать футов стояли три шконки. На двух уже лежали какие-то латиноамериканки. При виде Грейс они обменялись фразами на испанском, но тут же перестали обращать на нее внимание.

Грейс пришлось набраться духа и обратиться к надзирательнице:

– Произошла ошибка. Я бы хотела видеть начальника тюрьмы… если можно. По-моему, меня привели не в ту камеру.

– Да неужели?

– Да. Это строго охраняемая тюрьма. Меня обвинили в мошенничестве. Не в убийстве. Мне здесь не место.

Латиноамериканки дружно вытаращились на нее. Но если надзирательница и была шокирована, то ничем этого не показала.

– Сможешь увидеть начальника утром. А теперь спи.

Дверь камеры захлопнулась.

Грейс легла на свое место. Уснуть она не могла. Мысли лихорадочно метались.

«Утром я увижусь с начальником тюрьмы. Меня переведут в другую камеру, поприличнее. Тогда я смогу позвонить Джону и подать апелляцию».

Ей следовало бы сразу же позвонить Джону. Непонятно, какой глупый, ребяческий порыв заставил ее обратиться к Онор. Тяжело было признать, что было ошибкой довериться собственным родственникам, но такова жестокая реальность. И Грейс придется с этим смириться.

«Ленни считал Джона кем-то вроде брата. Теперь моя семья – Джон. Он все, что у меня осталось».

Очевидно, они жестоко ошиблись, наняв Хэммонда. Но разве можно винить за это Джона? Нужно жить дальше.

Фрэнк Хэммонд сидел один в машине, на пустынной парковке, и наблюдал, как знакомая фигура клиента пробирается к нему сквозь темноту.

«До чего же он жалкий! Слабак! Как олень, попавший в свет фар. Никто не заподозрит, что подобный человек способен на что-то противозаконное. Думаю, поэтому ему все сошло с рук…»

Мужчина сел в машину и сунул в руки Фрэнка листок бумаги.

– Что это?

– Квитанция. Перевод денег сделан час назад.

– На мой офшорный счет?

– Разумеется. Как мы договорились.

– Спасибо.

Двадцать пять миллионов. Куча денег! Но достаточно ли этого?

После того как адвокат публично провалил защиту Грейс Брукштайн, репутация его уничтожена. Вполне возможно, ни один клиент больше не захочет иметь с ним дела. Однако поздно сожалеть.

– Как я понимаю, вы довольны работой?

– Еще бы! – улыбнулся клиент. – Она полностью вам доверяла.

– Значит, наше соглашение выполнено.

Фрэнк завел мотор. Но клиент положил ладонь ему на руку.

– Итак, оснований для апелляции нет?

– Абсолютно никаких. Если, конечно, ФБР не найдет пропавшие деньги. Но этого не будет, верно, Джон?

– Нет… Н-ни за что.

Джон Мерривейл позволил себе слегка улыбнуться, прежде чем выйти из машины и бесшумно раствориться во мраке.

Начальник тюрьмы Джеймс Макинтош был заинтригован. Как все жители страны, он знал, кто такая Грейс Брукштайн. Женщина, которая помогла мужу похитить миллиарды долларов, а потом предстала в зале суда разодетая в пух и прах, чем еще больше обозлила американцев.

Макинтош был уставшим от жизни человеком лет пятидесяти, с редкими седыми волосами и тонкими усиками. Он был неглуп и довольно сострадателен, хотя поступки Грейс Брукштайн мало располагали к сочувствию. Большинство женщин, попадающих в Бедфорд-Хиллз, словно сошли со страниц романов Диккенса. Изнасилованные отцами, избитые мужьями, вынужденные пойти на панель и ставшие наркоманками еще до двадцати лет, многие из осужденных просто не имели шанса вести нормальную цивилизованную жизнь.

Грейс Брукштайн была иной. У нее было все, но она хотела заграбастать еще больше, а начальник тюрьмы не имел времени на подобных особ.

Джеймс Макинтош пошел на службу в тюрьму, потому что искренне верил, что может сделать много добра. Что сумеет что-то изменить в системе наказаний. Какой вздор!

После восьми лет, проведенных в Бедфорд-Хиллз, его цели стали более скромными: уйти на покой в здравом рассудке и с полной пенсией.

Джеймс вовсе не желал иметь такую заключенную, как Грейс Брукштайн. И даже спорил со своим начальством по этому поводу.

– Послушай, Билл. Она же важная шишка! Ходячий призыв к мятежу. У половины моих заключенных родственники пострадали от краха «Кворума». А другая половина ненавидит ее за то, что она белая, богата и надела на суд чертово норковое манто!

Но его возражения не были приняты. Грейс послали в Бедфорд-Хиллз именно потому, что она вызывала всеобщую ненависть. В других местах заключения ее просто не смогли бы защитить.

И теперь, не успев попасть в тюрьму, она уже пытается заварить кашу, требуя встречи с ним, словно находится в каком-то чертовом отеле, где он служит управляющим.

«В чем проблема, миссис Брукштайн? Простыни недостаточно мягкие? Шампанское за счет заведения недостаточно холодное?»

Он жестом предложил Грейс сесть.

– Вы хотели видеть меня?

– Да, – выдохнула Грейс, заставляя себя расслабиться. Приятно вновь очутиться в кабинете и беседовать с образованным, нормальным человеком, на столе которого стоят фотографии родных. Это казалось крошечной, но такой необходимой дозой реальности! – Спасибо, что согласились принять меня, начальник Макинтош. Мне кажется, произошла ошибка. Здесь обеспечивается максимальная безопасность…

– Вот как? Я не заметил.

Грейс с трудом сглотнула. Внезапно ей стало не по себе. Он смеется вместе с ней или над ней?

Но это ее единственный шанс все объяснить. Она должна собраться!

– Мое преступление… преступление, за которое меня осудили… не связано с насилием, – сказала она. – И я невиновна. Я не делала того, в чем меня обвинили. Но я пришла к вам не поэтому.

Макинтош вздохнул. Получай он хотя бы доллар за каждого заключенного, который сидел в этом кабинете, клянясь в своей невиновности, давно бы уже выстроил домик на Малибу-Бич и удалился бы на покой.

Грейс продолжала:

– Но… даже если бы я это сделала, не думаю… То есть хочу сказать, что мне здесь не место.

– Совершенно с вами согласен.

Грейс с облегчением вздохнула.

«Слава Богу! Разумный человек! Сумеет во всем разобраться. Убрать меня из этого скотного двора».

– К несчастью, мое начальство придерживается иного мнения. Видите ли, они считают, что обязанность штата – позаботиться о том, чтобы вас не линчевали. Они опасаются, что ваши сокамерницы могут… ну, скажем, избить вас до смерти ломом или что там еще подвернется под руку. Или удушить простыней. Облить во сне кислотой. Что-то в этом роде.

Грейс побелела. Начальник неумолимо продолжал:

– По какой-то причине мои боссы полагают, что здесь вы находитесь в большей безопасности, чем где бы то ни было. Лично я считаю, что это не так. Но скажите, Грейс, что, по-вашему, мы можем сделать?

Грейс потеряла дар речи.

– Вероятно, если вы действительно пострадаете, они пересмотрят свое решение. Как думаете, такое возможно?

Он смотрел Грейс прямо в глаза. И тут ее осенило.

«Они попытаются убить меня. А ему на это плевать. Он ненавидит меня так же сильно, как все остальные».

– Я перевожу вас в другое крыло. Дадите знать, понравилась ли вам новая камера. А теперь прошу извинить…

Надзиратель увел Грейс.

Новыми сокамерницами Грейс были двухсотфунтовая черная торговка кокаином Кора Баддс и Карен Уиллис, стройная хорошенькая брюнетка лет тридцати.

Надзиратель рассказал Грейс, что Карен застрелила парня своей сестры.

– У обеих пожизненное. Как у тебя. Так что у вас будет уйма времени получше узнать друг друга.

Он ухмыльнулся. Грейс испугалась, что в его словах есть сексуальный подтекст, но не посмела уточнить.

«Я не должна сражаться с тенями. Говорят, что все женщины-заключенные – лесбиянки? Это просто миф!»

Настороженно оглядывая сокамерниц, она забралась на шконку.

«Начальник решил наказать меня. Эти женщины способны на что угодно. Они могут расправиться со мной. Нужно быть осторожнее».

Кора с трудом подняла со шконки свое чудовищно разбухшее тело и уселась рядом с Грейс.

– Как тебя зовут, милочка?

Он нее несло зубной гнилью и потом. Грейс инстинктивно сжалась.

– Грейс. Меня зовут Грейс.

По какой-то причине Коре это показалось забавным.

– Благодать Господня! – прокудахтала она. – За что сидишь, Благодать Господня?

– Э… мошенничество, – прошептала Грейс, у которой язык не поворачивался выговорить это слово. – Но это ошибка. Я невиновна.

Кора рассмеялась еще громче.

– Мошенничество. Слышала, Карен? У нас здесь невинная мошенница! Наши ставки растут!

Но тут улыбка на губах Коры внезапно застыла.

– Эй, погоди! Как, ты сказала, тебя зовут?

– Грейс.

– Грейс, а дальше?

Грейс на секунду поколебалась. Хороший вопрос. Действительно, кто она такая? Вся ситуация настолько нереальна, что она словно забыла, кем была раньше.

«Кто я? Не знаю…»

Наконец она все же решилась:

– Брукштайн. Меня зовут Грейс Брукштайн. Я…

Договорить она не успела. Кулак Коры с такой силой врезался ей в лицо, что она услышала, как ломается ее собственный нос.

– Сука! – завопила Кора и снова вмазала Грейс. Кровь была повсюду. Карен как ни в чем не бывало продолжала читать книгу.

– Та сука, которая украла деньги?

– Н-нет, – пробормотала Грейс. – Я не…

– Мой брат из-за тебя потерял работу. Все эти старики бродят по улицам, пока вы с муженьком жрете икру? Ни стыда ни совести. Ничего, ты еще пожалеешь, что на свет родилась! Уж я об этом позабочусь!

Грейс зажала нос рукой.

– Пожалуйста! Я ничего не украла, – прохныкала она.

Кора схватила ее за грудки, подняла со шконки и припечатала к стене так же легко, как тряпичную куклу.

– Не смей вякать! Заткнись, богатая белая сучка!

Каждое слово Кора подчеркивала, снова и снова колотя ее головой об стену. Теплая кровь склеила короткие волосы Грейс. Она теряла сознание.

– Брось, Кора, – скучающе протянула Карен. – Дэнни услышит.

– А мне на…ть!

И точно, через несколько секунд дверь камеры открылась. Ханна Дензел, прозванная заключенными «Дэнни» (и не только), была старшей надзирательницей крыла А.

Пухлая белая коротышка с мохнатыми бровями и едва заметными усиками, она наслаждалась данной ей властью и старалась сделать существование заключенных возможно более унизительным и жалким.

Дэнни молча обозревала открывшуюся перед ней сцену. Грейс Брукштайн лежала на полу в луже крови. Кора Баддс стояла над ней, как Кинг-Конг над Фэй Рэй, только вот нежности в ее лице не наблюдалось.

Грейс еще была в сознании, но бормотала что-то несвязное.

– Немедленно уберите это дерьмо, – велела Дэнни.

– Скажите ей, – пожала плечами Кора. – Это не моя кровь.

– Прекрасно, пусть убирает она. Да присмотри, чтобы все было в порядке. Я вернусь через час.

Той ночью Грейс лежала без сна, оцепенев от страха. В ожидании, пока Кора заснет.

Ей пришлось вытирать с пола собственную кровь, ползая на четвереньках. Кора следила за ней, а Карен читала книгу.

Через час Дэнни вернулась, одобрительно кивнула и предоставила Грейс ее судьбе. Та съежилась на шконке, боясь, что Кора вновь набросится на нее. Но все было тихо. Какой-то частью подсознания Грейс почти жалела об этом. Нет ничего хуже, чем леденящая, выворачивающая внутренности тревога, страх неизвестности.

Наконец, за двадцать минут до того, как погас свет, Грейс повели к тюремному доктору. После поверхностного осмотра ей наложили шесть швов на рану на голове, залепили нос бактерицидным пластырем и отослали в камеру. К Коре.

Грейс потуже завернулась в одеяло. Прошло много времени с тех пор, как она молилась в последний раз, но сейчас зажмурилась и открыла сердце небесам: «Помоги мне, Боже! Пожалуйста, помоги мне! Я окружена врагами! И не только Кора, но ВСЕ ненавидят меня: остальные заключенные, надзиратели, начальник тюрьмы, люди, что собрались у здания суда. Даже родные меня покинули. Я не прошу за себя, Господи. Не важно, что будет со мной. Но если я умру, кто защитит имя Ленни? Кто откроет правду?»

Грейс пыталась понять, что же произошло. Но каждый раз, когда находила кусочек головоломки, остальные части распадались.

Голос Фрэнка Хэммонда: «Кто-то подставил Ленни».

«Но кто и почему? Почему Ленни сделал меня партнером в «Кворуме», лишив Джона его доли? И где сейчас миллиарды «Кворума»?»

Боль от кулаков Коры была ничто по сравнению с той, которая терзала душу Грейс. Пребывание здесь, в этом жутком месте, казалось дурным сном. Но это был не сон. Реальность.

«Может, это моя прежняя жизнь была сном? Я, Ленни, наше счастье, наши друзья, наша жизнь. Все это было миражем? Выстроенным на лжи?»

Какая злая ирония! Грейс назвали мошенницей и лгуньей. Но лгала не Грейс. Лгали другие: сестры, друзья, все, кто ел и пил за столом Ленни, кто хлопал его по спине в счастливые времена, протягивал руки, пытаясь опередить других поклонявшихся Королю. Их любовь и преданность… все было ложью! Где эти люди сейчас?

Отвернулись. Все до единого. Унесены ветром. Буквально растворились в воздухе, как пропавшие миллиарды «Кворума».

Все. Кроме Джона Мерривейла.

Милый Джон!

Грейс проснулась с криком, но Карен Уиллис мгновенно запечатала ей рот ладошкой.

– Шшшш… разбудишь Кору!

Грейс сотрясалась в ознобе. Простыни промокли от пота. Ей снился очередной кошмар, начавшийся прекрасным сном. Она шла по проходу нантакетской церкви, под руку с Майклом Греем. У алтаря ждал Ленни, только почему-то стоя к ней спиной. Рядом стоял улыбающийся, взволнованный Джон.

Вся церковь была в белых розах. Хор пел «Панис ангеликус». Но по мере приближения к алтарю все отчетливее ощущался странный запах. Что-то химическое… вроде формальдегида.

Ленни повернулся. Его лицо неожиданно начало распадаться. Таять, словно кукольная голова в печи. А вот торс, наоборот, стал распухать, пока не лопнула рубашка. Показалась мертвое белое тело в гусиных мурашках. Оторвались конечности, и на землю упал чудовищно уродливый труп. Грейс хотела закричать, но рот был полон воды. Гигантские морские волны затопили церковь, унося гостей, уничтожая все на своем пути, заливаясь в легкие Грейс. Не давая вздохнуть. Она тонет! Еще немного…

– Ты разбудишь Кору! – повторила Карен.

Грейс не сразу поняла, что очнулась.

– Если ее потревожить во сне, она осатанеет. И тебе совсем это не понравится.

После того, что уже случилось, заявление Карен прозвучало так комично, что Грейс засмеялась. Но смех тут же перешел в рыдания. Скоро Грейс уже выплакивала в объятиях Карен весь ужас, боль и унижение последних шести месяцев, вытекавшие из ее тела, как гной из вскрытого фурункула.

– Почему ты ничего не сделала сегодня днем? – спросила Грейс наконец.

– Не сделала? Ты о чем?

– О нападении! Когда Кора пыталась убить меня.

– Милая, это пустяки! Если бы Кора попыталась убить тебя, ты уже была бы мертва!

– Но ты даже не шевельнулась! Просто сидела и позволяла ей избивать меня.

Карен вздохнула:

– Позволь мне кое-что спросить. Ты хочешь здесь выжить?

Грейс задумалась, не зная, что ответить. Наконец нерешительно кивнула. Она хотела выжить. Ради Ленни.

– В таком случае ты должна усвоить одно: никто не будет бросаться тебя спасать. Ни я, ни надзиратели, ни твой адвокат, ни твоя мама. Никто. Здесь ты одна, Грейс. И должна рассчитывать только на себя.

Грейс припомнила разговор с Онор: «Когда ты научишься отвечать за собственные поступки? Ты больше не маленькая папочкина принцесса. И не можешь ожидать, что мы с Конни будем вытаскивать тебя из очередного переплета!»

Потом она вспомнила Ленни: «Я позабочусь о тебе, Грейси. Тебе больше никогда не придется ни о чем беспокоиться».

– Заметь, совет бесплатный, – бросила Карен, вернувшись на свою лежанку. – Но когда вспомнишь, где запрятала все эти деньги, может, пошлешь мне маленький подарочек в знак благодарности?

Грейс хотела было вновь заверить соседку в своей невиновности, но передумала. Какой в этом смысл? Если собственная семья ей не верит, почему должны верить посторонние?

– Разумеется, Карен. Обязательно.

Грейс последовала совету сокамерницы. Следующие две недели она старалась быть бесшумной как тень, ходить с опущенной головой и держать при себе мысли и страхи.

«Никто мне не поможет. И не на кого положиться».

Грейс узнала, что Бедфорд-Хиллз – весьма уважаемое заведение, известное своими программами помощи заключенным-матерям. Из восьмидесяти пяти заключенных семьдесят процентов были матерями, не достигшими и сорока лет. Грейс с удивлением узнала, что одна из них – Кора Баддс.

– У Коры есть ребенок?

– А чем ты так шокирована? – пожала плечами Карен. – У Коры их трое. Самая младшая, Анна-Мария, родилась здесь. На две недели раньше срока. Сестра Бернадетта приняла ее на полу родилки.

Грейс однажды читала статью о детях, родившихся в тюрьме. Или что-то слышала по радио? Так или иначе, она была в ужасе. Несчастные дети! Эгоистичные матери-преступницы чаще всего отказываются от них…

Но это было в другом времени. В другой жизни. В этой жизни Грейс вовсе не находила детский центр таким ужасающим. Наоборот, это место, где работали заключенные и местные монахини-католички, было единственным ярким лучом надежды в непроглядно-мрачном тюремном режиме. Грейс страстно желала получить там работу, но шансов не было.

– Новичкам всегда достаются самые поганые задания.

Грейс послали работать на поля.

Сама работа была тяжелой: рубка деревьев для постройки новых куриных загонов, прополка сорняков, чтобы расчистить место для вольеров. Но больше всего Грейс убивала сменная работа.

«День» в Бедфорд-Хиллз не имел отношения к смене дня и ночи или к ритмам внешнего мира. В половине одиннадцатого свет гасили, но заключенным удавалось поспать только четыре часа, прежде чем в два тридцать свет снова включали, с тем чтобы полевые рабочие могли позавтракать и к четырем уже оказаться на пронизывающем холоде. «Ленч» подавали к девяти тридцати в общей столовой, обед – в два. Восемь с половиной долгих, томительных часов, прежде чем гасили свет, Грейс чувствовала себя так, словно попала в другой часовой пояс. Смертельно усталая, она не могла уснуть.

– Привыкнешь, – уверяла Карен.

Но Грейс вовсе не была в этом уверена. Хуже всего было одиночество. Часто Грейс много дней подряд не разговаривала ни с единой душой, кроме Карен. При этом остальные женщины часто болтали друг с другом, ища поддержки и утешения. Во время перерывов они рассказывали о детях, мужьях или любовниках, а Грейс словно не замечали.

– Ты чужая, – пояснила Карен. – Они знают, что ты и твой старик обкрадывали простых людей вроде всех нас. Вот и злятся. Но это пройдет.

– Но ты же не злишься! – заметила Грейс.

Карен пожала плечами:

– Мой гнев иссяк много лет назад. Кроме того, кто знает? А вдруг ты действительно невиновна? Пожалуйста, без обид, но ты не показалась мне великим криминальным умом.

Глаза Грейс затуманились слезами благодарности.

«Она мне верит. Кто-то мне верит».

Она вцепилась в слова Карен как в спасательный плот.

– Брукштайн, к тебе посетитель.

– Ко мне?

Карен выходила из куриного вольера. Рождество было два дня назад, и густой снег покрывал землю. Руки Грейс побагровели от холода. Дыхание вырывалось изо рта, как пар из кипящего чайника.

– Другой Брукштайн я что-то здесь не вижу. Часы посещений почти закончены, так что тащи свою задницу поскорее. А не то разминешься с ней.

С ней? Кто это может быть? Онор? Или Конни? Сестры поняли, что были слишком жестоки с ней? Помогут подать апелляцию?

Надзирательница повела ее в комнату для посетителей, где за маленьким деревянным столиком сидела Кэролайн Мерривейл. Разодетая, как Круэлла де Виль, в широкое меховое манто, сверкающая бриллиантами, она выглядела глупо и неуместно в унылой клетушке.

Грейс уселась напротив.

– Кэролайн? Вот сюрприз!

Живя в доме Мерривейлов, Грейс остро чувствовала растущую неприязнь Кэролайн. Джон, милый Джон, с самого начала поддерживал Грейс. Но Кэролайн, которую та считала верной подругой, почти матерью, держалась отчужденно, а временами казалась просто жестокой, словно наслаждалась страданиями Грейс. Хозяйка дома не трудилась скрывать раздражение, которое вызывали в ней назойливые папарацци.

– Невыносимо! Все равно что жить в клетке зоопарка! – жаловалась она. – Когда все это кончится?

Уважение, которое она когда-то выказывала Грейс как жене Ленни Брукштайн, сменилось надменной холодностью. Грейс пыталась не обижаться. В конце концов, если бы не Кэролайн и Джон, ее бы выбросили на улицу и великий Фрэнк Хэммонд не взялся бы за ее защиту.

Но отношение к ней Кэролайн ранило. И появления ее здесь Грейс никак не ожидала.

Кэролайн огляделась, словно беглец в поисках пожарного выхода.

– Я ненадолго.

– Ничего страшного. С твоей стороны прийти сюда – уже большая любезность. Джон получил мое письмо?

Неделю назад Грейс написала Мерривейлу, спрашивая, что делать дальше. Подавать апелляцию? Нанять нового адвоката? Сколько, по его мнению, пройдет времени до пересмотра дела, и так далее.

Пока что он ей не ответил.

– Получил.

Пауза.

– Он был очень занят, Грейс. ФБР по-прежнему ищет пропавшие деньги, и Джон пытается им помочь.

Грейс кивнула:

– Конечно. Я понимаю.

Она ждала, что Кэролайн скажет что-то еще – возможно, спросит, как она держится и не нуждается ли в чем-то, – но та не спросила. Грейс растерялась.

– З-здесь не так уж плохо, – почти несвязно пробормотала она. – То есть, конечно, плохо, но ко всему привыкаешь. Хуже всего тяжелый труд. Из-за него трудно сосредоточиться на чем-то… я все время думаю о Ленни. О том, как все это могло случиться. То есть кто-то нас подставил, это ясно. Но все так запуталось. Надеюсь, что после того, как Джон поможет мне подать апелляцию, увижу свет в конце тоннеля. А пока что – сплошной мрак.

– Грейс, никакой апелляции не будет.

Она заморгала, словно выйдя из мрака на яркий свет.

– Прости… не поняла…

– Я сказала, никакой апелляции не будет, – резко бросила Кэролайн. – По крайней мере не жди от нас ни помощи, ни денег. Джон поддерживал тебя сколько мог. Но теперь и он, и все мы должны увидеть истину.

– Истину? О чем ты?

Грейс трясло.

– Пора перестать притворяться маленькой заблудившейся девочкой, – выплюнула Кэролайн. – Со мной это не пройдет. Ленни обокрал и инвесторов, и партнеров. Предал бедного Джона. Вы оба предали.

– Это неправда! Кэролайн, ты должна мне поверить! Я знаю, что Ленни исключил Джона из числа партнеров, но, клянусь, не знаю почему. Но он никогда не обижал Джона намеренно!

– Да брось, Грейс! Не считай всех дураками! Почему бы тебе не признаться во всем, не рассказать ФБР, где деньги?

Кошмар продолжался.

– Я не знаю, где деньги. Джон не такой, как ты! Он мне верит!

– Нет! – грубо отрезала Кэролайн. – Не верит. Больше не верит. И не желает иметь с тобой ничего общего. Я приехала, чтобы просить тебя прекратить его донимать. После всего, что ты и Ленни сделали с ним, со всеми нами, ты обязана оставить нас в покое.

Миссис Мерривейл встала.

Грейс боролась с порывом броситься ей на шею и молить о милосердии.

«Не покидай меня! Не отнимай у меня Джона! Он моя единственная надежда!»

Но губы ее были плотно сжаты из опасения, что стоит открыть рот, и она закричит.

– Возьми.

Кэролайн сунула ей в руку маленький, завернутый в салфетку пакетик, воспользовавшись тем, что надзирательница отвернулась.

– Джон хотел передать тебе это. Слабый, сентиментальный глупец! Я говорила ему, что у тебя вряд ли будет возможность надеть это здесь, тем более что ты так и сгниешь в тюрьме, – безжалостно усмехнулась она. – Но, учитывая то, что она уродлива и абсолютно мне не нужна, можешь взять.

Развернувшись, она направилась к выходу.

Грейс как во сне последовала за надзирательницей в свою камеру. Сверточек она сунула в рукав и вынула, только оказавшись на шконке. Дрожащими руками осторожно развернула салфетку. Джон был ее последним настоящим другом.

«Моим единственным другом».

Что бы ни было в этом сверточке, он хотел, чтобы она это получила.

Там оказалась брошь. В виде бабочки. Из стекла всех цветов радуги. Ленни купил ей брошь на прошлое Рождество в магазинчике секонд-хэнд на Ки-Уэст. Когда полиция заморозила счета «Кворума», были конфискованы все вещи ее и Ленни, включая драгоценности Грейс. Должно быть, брошь проскользнула сквозь частую сетку закона – наверное, потому, что ничего не стоила. Но для Грейс эта вещица была дороже, чем если бы ее усыпали бриллианты.

Последнее напоминание о Ленни… Символ счастья, надежды – всего, что навсегда потеряно.

Ее пропуск на свободу.

Вечную свободу.

Грейс медленно, любовно вытащила булавку из зажима и стала разрывать кожу запястья.