Игра в кошки-мышки

Марыся и Рашид не слишком тяжело работают и свою ежедневную службу в больнице начинают не в шесть или семь утра, как Муаид, а в девять. Они ведь только волонтеры. Им немного стыдно за свою слабость, но они оправдываются перед собой тем, что и так работают по десять или двенадцать часов и от усталости падают с ног.

После того как они входят в клинику, то, как правило, разделяются. Рашид сразу идет в приемное отделение, а Марыся хорошо освоила службу в отделении травматологии. Ей очень нравится это новое занятие. Она все больше склоняется к тому, что именно этим и хотела бы заниматься в дальнейшем: помогать людям, лечить их, давать им шанс выздороветь и счастливо жить.

– Salam alejkum, – здоровается Марыся с Муаидом и беседующим с ним Хасаном.

– Alejkum as-Salam, – отвечают они, и мгновенно их хмурые лица проясняются.

– Тебе нравится работать в больнице? – вежливо спрашивает совершенно изменившийся Хасан, крепко сжимая ее ладонь. Мужчина переменился до неузнаваемости, держится просто, приветливо. Он, кажется, немного поправился, костюм на нем сидит, как военная форма. «Он ведь бывший военный, – вспоминает девушка. – Уход жены пошел ему на пользу», – приходит она мысленно к выводу.

– Думаю, что нашла свое призвание, – отвечает Марыся на заданный вопрос. – А что у тебя? Прекрасно выглядишь, – слова сами собой вырвались у нее из уст. – Не скрывай от меня тайн. – Марыся слегка постукивает двоюродного брата кулаком в грудь. – У женщин есть шестое чувство, и они без излишних слов обо всем догадываются. Вам, мужчинам, кажется, что мы слабые, нас необходимо от всего охранять и ни во что не посвящать. Но это какие-то глупые стереотипы, – нервничает она.

– Я ведь ничего ей не говорил, – родственник оправдывается с легкой улыбкой.

– Так когда, дядя, присоединишься к повстанцам в Бенгази? – спрашивает девушка, хитро улыбаясь, и, не дожидаясь ответа от ошеломленного Хасана, танцующей походкой идет в свое отделение.

– Ты маленькая шельма! – кричит Хасан ей в спину по-польски. – Ты должна в разведке работать! – смеется он и машет на прощание рукой.

Дежурство Марыся всегда начинает с палаты, в которой сейчас лежат уже две ее тетки. Самира отказывается с некоторого времени от каких-либо занятий по реабилитации за стенами палаты. Ей регулярно делают массаж и, если она хочет, упражнения у кровати. Кажется, что женщина ни за что не хочет покидать помещение. Она лежит, все время повернувшись к окну, где находится Хадиджа и незнакомый раненый мужчина за ширмой. Марысе кажется, что женщина в коме чувствует присутствие сестры, поэтому сразу же после утренних занятий сдвигает их кровати. Они лежат так друг напротив друга, все время держась за руки. Хадиджа уже выглядит намного здоровее, иногда даже останавливает на чем-то осмысленный взгляд, но по-прежнему тихая, грустная и почти не подает голоса. Сильнодействующие психотропные средства, которыми доктора пытались вывести ее из нервного срыва, одуряют ее. К ней приставлен наилучший специалист, канадский психиатр из клиники на Гаргареш. Он утверждает, что в данном случае терапия и должна быть такой. Когда нервы окрепнут, он начнет вытягивать ее из депрессии, применяя для этого другие лекарства, скорее всего, таблетки счастья.

– Salam. – Марыся наклоняется над мужчиной и поправляет ему подушки. – Как вы себя чувствуете? Может, уже вскоре выпишем вас домой?

– Хорошо было бы, – отвечает пациент, чуть улыбаясь. – Я отдаю себе отчет, что раздробленная ключица заживает плохо, а разорванное сухожилие и мышца на шее будут давать себя знать до конца жизни. Но не хочу занимать так необходимое сейчас место.

– Что ж, вам лучше знать, говорят, вы доктор.

– Так уж случилось, когда я краем уха услышал о ваших кадровых проблемах, то подумал, что, наверное, мог бы помочь. В центральную больницу я, скорее всего, не вернусь, особенно после того, как беспокоящаяся обо мне мать сообщила, что я умер. Так она хотела уберечь меня от того, чтобы меня не искали, чтобы в конце концов я не работал на режим. Службу я проходил как военный врач. Они могли бы сейчас меня завербовать, понимаешь?

– Сообразительная у вас мама, нечего сказать. – Девушка утвердительно кивает. – А почему жена вас не навещает? – интересуется она, не в силах побороть любопытство.

– Как-то не дошло дело до женитьбы. Видно, не встретил подходящей партии.

В эту минуту они слышат движение за ширмой, шарканье тапочек и видят Самиру, которая медленно, опираясь на специальную конструкцию, направляется в ванную.

– Мне кажется, что я откуда-то знаю эту девушку, – шепчет пациент.

– Не думаю, она уже пятнадцать лет как отсюда не выходит. Разве что вы познакомились в далеком прошлом.

– Это, случайно, не одна из сестер Салими? – Больной поднимается выше и садится, выпрямившись, на кровати.

– Да. Не могу вам больше ничего рассказать. К этому обязывает сохранение личных данных в тайне, – отговаривается Марыся, хмурясь от удивления. – Семья может это не одобрить.

Она быстро выходит из палаты, думая, кем же может быть этот мужчина.

Самира, возвращаясь из туалета, становится напротив кровати мужчины и смотрит невидящим взглядом над его головой. Она по-прежнему очень хорошенькая, хотя годы и болезнь отразились на ее лице, которое покрылось сеткой мелких морщин. Волосы уже не такие блестящие и густые, как когда-то. Вьющиеся черные локоны припорошены сединой. Нянечки заплетают их, как правило, в короткие девчачьи косички, спускающиеся ей на шею. Она стройная, длинные ноги в домашнем тренировочном костюме по-прежнему могут притягивать взор мужчин. За исключением того, что она не говорит и у нее отсутствующий взгляд, ничего не указывает на то, что женщина больна.

– Мириам, Мириам! – Взволнованный Рашид хватает за руку двоюродную сестру, когда та выходит в коридор. – У нас снова есть телефонная связь и, говорят, будет уже дольше.

– Супер! А кому я могла бы позвонить? Если бы мама взяла трубку, убегая…

– Если она жива… – добавляет парень и тут же прикусывает себе язык. – Что ж, она сможет связаться с тобой! – утешает он ее. – Не расстраивайся из-за телефона, – говорит он на прощание и движется в другую сторону, чтобы помочь санитарам мыть тяжелораненых, подготовить их к операции и доставить в операционную.

– Не ходи вниз, в приемное отделение, а если будешь идти домой, то через эвакуационный выход, – звонит Муаид двоюродной сестре. Слава Богу, что теперь ему не приходится улаживать все дела, бегая по этажам.

– Почему? Что происходит?

– Была очередная манифестация в Триполи, – сообщает он гробовым голосом. – На окраинах города, на открытом месте. Участвовало в ней около двух тысяч человек.

– Да? – Марыся слушает, дрожа все телом.

– Силы нашего полковника разгромили демонстрантов с помощью самолетов и танков.

– Wallahi! – Марыся хватается рукой за лоб. Ей хочется плакать.

– Говорят, как минимум триста убитых. А сколько раненых, этого мы никогда не узнаем. Солдаты, как обычно, уничтожают следы и забирают мертвых вместе с еще живыми. Мы должны ждать большого наплыва пациентов.

– Неужели нам, ливийцам, никто не поможет?! – возмущается Марыся. – А что же международные силы, Совет безопасности, организации прав человека? Ведь здесь по-прежнему есть иностранные корреспонденты, информация поступает за границу. Они хотят нас всех оставить умирать?!

– На этот раз наш любимый вождь перестарался. Хасан звонил и говорил, что провозглашены санкции ООН и запрещены полеты над Ливией. Готовится международная военная интервенция под эгидой НАТО, – шепчет мужчина в трубку.

– В чем это будет заключаться? Теперь они будут в нас стрелять?

– Да, только будут бомбардировать объекты и военные склады режима и выкурят нашего ненавистного лидера из его казарм и блиндажей.

– Попадут? С точностью до сантиметра или до метра? Выстрелят в ангар с оружием и амуницией, а как с жилым домом, который около него стоит? Ведь не все находятся в безлюдных местах. Преимущественно их строили в населенных районах, видно, на случай такой ситуации, которая у нас сейчас.

– Мириам, не будь фаталисткой! Сейчас уже имеются такие аппараты и системы наведения, что можно в иголку попасть.

– Если уж речь идет о системах пеленгации… – вдруг соображает Марыся, – а как с системой прослушивания? Пожалуй, мы спеклись.

Он отключается, крепко сжимая мобильный телефон в руке. «Ну, мы и дебилы!» – подытоживает она и слышит, как бьется от страха сердце, которое, кажется, готово выскочить из груди.

Как и предполагали, отделение заполняется огромным количеством раненых, пострадавших. По сути больница превращается в военный госпиталь. Говорят, другие центры такого же типа не хотят принимать никого с огнестрельными ранениями или оторванными конечностями. Весь город наводнили летучие контроли безопасности и проверяют сейчас каждую клинику и центры здоровья. Муаид ходит по лезвию ножа.

– Закрыли швейцарско-ливийскую клинику у Бен Ашур, – говорит Муаид. Он сжимает губы и дышит через нос, не желая выказывать паники.

– А что с руководством, докторами, больными?! – спрашивает шокированная Марыся, ставя на стол большую миску спагетти к позднему ужину.

– Швейцарскому директору выписали штраф. Он смотался ночью за границу. Ливийский представитель как сквозь землю провалился. Самые крепкие пациенты сбежали. В настоящее время тяжелобольных, говорят, перевезли в государственные больницы. Семьи не могут никого найти. Доктора, преимущественно иностранцы, скрываются и делают вид, что их здесь нет. Несколько приятелей звонили мне, и эта информация у меня от них.

– Не знаю, что тебе и посоветовать… – От усталости Рашид сам выглядит как больной, но зато теперь может на «отлично» сдать экзамен по терапии. Сейчас нет ни времени, ни сил думать о погибшей семье и больной матери.

– Что-то нужно будет придумать, потому что не вижу смысла и дальше так рисковать, – решает Муаид. – Но пациентов на улицу не выброшу! – твердо произносит он. – Переспим с этой мыслью.

Утром Марыся бурей влетает в свое отделение. Она очень взбудоражена и испугана. Она не знает, когда и что нужно ожидать. «Младший персонал, пожалуй, не тронут», – думает она эгоистично. «Какая я противная! – через минуту ругает она себя. – Еще только загляну к теткам и побегу искать Муаида, – решает она. – Он мозговитый парень и наверняка уже что-то придумал», – пытается обнадежить она себя.

Едва Марыся переступает порог палаты, звонит ее мобильный. Она даже подскакивает: отвыкла уже от этого звука. Может, это двоюродный брат? Она смотрит на экран, но высветившийся номер ей незнаком. «Взять? – сомневается она. – А вдруг меня хотят запеленговать службы?»

– Возьми, девушка! – шепчет сидящий на кровати пациент. – Здесь больные, и этот сумасшедший звук не поможет их нервам, которые и так не в порядке.

– Да, да, извините!

– В больнице телефон нужно настроить на вибрацию, такие правила, – доброжелательно улыбается он.

– Да? Кто говорит? – Марыся прижимает трубку к уху, но слышит только шум и треск. – Кто это?

– Это мама! Марыся! Ты слышишь меня сейчас?

– Мама, моя мама?! – Она оседает на пол и начинает плакать.

– Любимая моя, послушай! Я цела и невредима…

– А как рана?! Ведь тот наемник тебя подстрелил! – Марыся говорит по-польски, но слово «мама» универсально. Разбуженная Хадиджа садится на кровати и вполне осмысленным взглядом всматривается в племянницу. Чужой мужчина тоже смотрит на молоденькую женщину, всхлипывающую от переполняющих ее эмоций.

– Не перебивай, котик. Я должна тебе сказать самое главное! Понимаешь все или я должна говорить по-английски?

– Понимаю.

– Я в центральной больнице в Налуте.

– Значит, ты больна! – выкрикивает в ужасе дочь.

– Нет! Я работаю как волонтер, помогаю немногочисленным докторам и медсестрам, которые еще остались.

– Как и я.

– Послушай, сейчас самое важное. Если только у тебя будет надежное транспортное средство, то беги отсюда как можно быстрее и как можно дальше. В Ливии уже не найдем друг друга. Встретимся дома, в Саудовской Аравии. Я хотела бы знать, что ты в безопасности.

– Но, мама, мы вместе сюда приехали и вместе выедем!

– Марыся, хоть раз меня послушай, мое ты любимое, но упрямое, как осел, дитя! – Мать теряет терпение и повышает голос. – Мне ближе к границе с Тунисом, а тебе нужно или к египетской, или к какому-нибудь парому. Говорят, такие уже начали плавать.

– А когда ты планируешь отсюда выехать? – уже послушно спрашивает девушка.

– Через некоторое время. Сейчас не могу оставить больных людей и бездомных детей, которых здесь становится все больше, – объясняет Дорота. – Эта буря вскоре должна закончиться, хотя борьба здесь похожа на игру в кошки-мышки. То одни захватывают какую-то местность и к нам поступают раненые и убитые, то позже другие отбивают ее и у нас снова такая же жатва.

– Мне тоже еще несколько дел необходимо уладить, точнее, пару дел нужно закончить. Я не смогу выехать сразу, – признается девушка, думая о больных тетках и о Рашиде. – В конце концов, пока что нет возможности, да и не на чем. А в машину с кем попало я не сяду, – отпускает она шпильку, потому что не в состоянии простить матери ее глупого поступка. – Если уж снова есть мобильная связь, то по меньшей мере раз в сутки будем посылать друг другу эсэмэски. Если же удастся позвонить, то я свободна преимущественно по вечерам, а вернее, около полуночи.

– Так же, как и я, – смеется мать.

Женщины даже не заметили, что между тем телефонная связь стала отличной и слышимость прекрасная.

– Попробую с тобой связаться. Люблю тебя, мама, – признается Марыся. – Я так боялась, с ума сходила от отчаяния.

– Я тоже, моя маленькая взрослая дочь. Всегда ты была моей первой и моей последней мыслью и днем, и ночью. Когда я не знала, что с тобой, меня мучили кошмары.

– Как и меня.

– Вскоре увидимся, – обещает Дорота.

– Надеюсь…

– Подожди! Чуть не забыла! – взволнованно выкрикивает мать. – Если сможешь, позвони Лукашу, а то я со своим телефоном не могу позвонить за границу. Может, вообще этот регион заблокирован.

– О’кей, попробую, – обещает Марыся. – Совсем забыла, что в Саудовской Аравии мы оставили свои семьи.

– Они там все наверняка сходят с ума! Ты связывалась с Хамидом? – спрашивает она, и дочь слышит в ее голосе осуждение.

– У меня тоже не было связи, мама! – нервничает Марыся.

– Хорошо, хорошо. Значит, сделай это сейчас.

– Пока, – говорит дочь, – я должна уже заканчивать. – И она, отключив телефон, быстро прячет мобильный в карман.

В коридоре слышатся громкие мужские голоса, топот тяжелых ботинок, хлопанье дверей. Через минуту в палату вваливаются трое атлетически сложенных мужчин, а за ними – бледный, как стена, Муаид. Парни (никто не сомневается в их профессии) одеты в длинные черные плащи, оттопыренные под мышкой, и обуты в военные ботинки. Захваченные врасплох видом заплаканной медсестры в белом халате, сидящей на полу, они останавливаются как вкопанные, что дает время мужчине за ширмой тихо вскочить в кровать и накрыться простыней с головой.

– Сами видите, что ничего подозрительного в моей клинике нет. – Муаид обнимает поднявшуюся с пола Марысю и с удивлением смотрит ей в глаза.

– А почему она сидела на паркете? – пробует к чему-либо прицепиться здоровяк.

– Да вот умерла женщина, которая тут лежала уже много времени, – врет Марыся и не краснеет, осторожно поглядывая на кровать. – Так меня это взволновало, что закружилась голова и я потеряла равновесие.

Играет она, как опытная актриса, в отчаянии сжимая пальцы и опуская взгляд.

– Нет! Вам нельзя! – кричит девушка, закрывая проход собственным телом, потому что агент безопасности делает один шаг вперед, желая увидеть, что скрыто за ширмой.

– Мне очень жаль, но я в эту минуту являюсь махрамом этой женщины, – официальным, вполне спокойным голосом сообщает Муаид. – Семья доверила мне не только ее здоровье, но и честь. Я не позволю ее опозорить, тем более после смерти.

– Что за глупости ты мне рассказываешь! – Нахальный здоровяк прется в проход, и в эту самую минуту Самира издает неистовый горловой стон.

– Она голая! – Марыся применяет последний аргумент, который почерпнула из телевизионных сериалов. – Тяжелобольных мы раздеваем. Так лучше за ними ухаживать и легче проводить немедленную реанимацию. Не хотите же вы опозорить бедную умершую, таращась на останки старой голой женщины?

Муаид удивляется двоюродной сестре, без которой он не справился бы. Тут к стонам сестры присоединяется Хадиджа, которая, несмотря на отупляющие успокоительные препараты, прекрасно отдает себе отчет в том, насколько опасна ситуация для всех тут присутствующих. Она начинает визжать, мотая во все стороны головой, и частоту звуков, ею издаваемых, невозможно выдержать. Самира тоже повышает голос. В эту минуту обе сестры разом дают концерт, при этом дергают простыни, ворочаются на кроватях с одной стороны на другую. Мужчины поражены, потому что больные выглядят как сумасшедшие.

– Таких нужно в психушке закрывать! – Шеф группы направляется к дверям, затыкая себе уши. – Или просто посадить в клетку и дать сдохнуть. Ведь это не люди, а животные.

– Видите, господин, а мы должны за такими ухаживать, – с удовлетворением говорит уже в коридоре хозяин клиники.

– Ты не думай, что отделаешься общими фразами! – Службист больно хватает Муаида за руку. – Думаешь, что, если поводишь нас по родильному отделению и отделениям для воплей, мы поверим, что ты не скрываешь здесь никаких повстанцев? В следующий раз прочешем это гнездо оппозиции от подвалов до крыши! Счастье твое, что на сегодня мы уже заканчиваем.

Из арки они смотрят на палату, из которой доносятся крики и вопли.

– Дай им, черт возьми, какие-нибудь успокоительные порошки! – Он поворачивается и идет к лестнице.

– Проводите господ, чтобы они нашли выход.

Муаид не хочет оставлять следователей одних. Медсестра прекрасно знает, что ей нужно делать.

Когда голоса и шум в коридоре стихают, Марыся закрывает дверь и прикладывает палец к губам, успокаивая женщин. Она быстро подходит к кровати мужчины и откидывает простыню. Улыбающийся, но еще бледный от страха, он садится на койке и восклицает:

– Ты добрая! – Затем уцелевший пациент крепко притягивает девушку за шею, чтобы поцеловать. – Ты спасла мне жизнь.

– И моему двоюродному брату тоже, – добавляет Марыся и вздыхает с облегчением. – А может, и себе?

– Мириам… – Слабый хриплый голос доносится от ближайшей к двери кровати, на которой лежит измученная Самира. – Мириам, помоги мне.

Шокированная Марыся молниеносно поворачивается и видит тетку, смотрящую вполне осмысленным взглядом прямо ей в глаза. Женщина, вышедшая из комы, встает, крепко держась за поручни, и пытается идти по холодному полу палаты. Она дрожит, но, собрав волю в кулак, с помощью племянницы направляется к окну. Она обнаруживает там мужчину среднего возраста и сразу узнает в нем Махди – ее единственную большую любовь в прошлом.

– Сами! – Мужчина протягивает к ней руки, а его посеревшее от болезни и страха лицо сияет сейчас радостью. – Моя любимая Самирка!

Влюбленные падают друг другу в объятия.

* * *

Женщины из семьи Салими покидают больницу двоюродного брата, для безопасности их отвозят домой на машине «скорой помощи». Правительственные силы пока не стреляют в больницы и машины «скорой помощи». Но никогда не знаешь, что тебя ждет в будущем. Муаид с Рашидом и Махди планируют, как провести эвакуацию клиники. Доктор звонит знакомым коллегам, не поддерживающим режим. Муаид же связывается со скрывающимися и запуганными медиками из частных, закрытых уже клиник. Рашид работает сейчас уборщиком: «принеси – вынеси – подмети». Но в этом он незаменим. Хозяин больницы знает, что медлить нельзя ни минуты. Он уверен, что служащие органов безопасности вскоре появятся, причем в более мощном составе.

– Есть мысль, как надуть службистов, – говорит Муаид на быстрой ночной летучке, организованной в большой палате реабилитации на третьем этаже здания. – Поиграем с ними в кошки-мышки. Это их любимая игра.

Он едва заметно улыбается.

– Если кто-то решил покинуть Ливию, то будет лучше, если он сейчас выйдет и не узнает подробностей. Как и те, кто решил по-прежнему работать в больнице в Триполи и не хочет участвовать в рискованной эвакуации раненых. Можете идти домой, так как вам вставать завтра утром на смену. Детали я хотел бы обговорить только с посвященными в дело докторами, медсестрами и санитарами.

Выходят три доктора и десять медсестер, по большей части ливийки. Остаются в основном иностранцы. «Грустно, – думает Махди, глядя на уходящих. – Больше вступают в нашу борьбу чужие, а не свои. Хорошо, что у нас есть такие Муаиды. – Он, улыбаясь, с доверием смотрит на неустрашимого худого мужчину.

– Все ли присутствующие в палате уверены в своем решении? Все ли в душе герои? – Махди хочет поддержать и немного развеселить несколько скованное общество.

– Не дадим себя запугать! – Пакистанский хирург-невролог с большим животом и руками пианиста потрясает над головой кулаком.

– Для меня и моей семьи Ливия – это вторая родина, – признается скромная маленькая медсестра-филиппинка. – Я живу здесь двадцать лет! Уйти сейчас – это все равно что бросить пострадавших в беде соседей или знакомых! Это было бы неправильно!

Все согласно кивают.

– Может, перенести больных в костел на Дахре? – подает мысль египетский копт. – Святыни – это самые безопасные места во время войны.

– Спасибо за ваши слова, поддержку и советы, но послушайте, какой план у меня. Мы должны начать быстро действовать.

Муаид, как настоящий докладчик, вытягивает руку вперед, призывая к тишине.

– Вы прекрасно знаете, по крайней мере часть из вас, что я основал центр для реабилитации наркоманов, наркозависимых людей, – начинает он. – Он находится в ста километрах от города, в медвежьем углу провинции. Окружен он гектаром моей частной территории, преимущественно незаселенной, – песок и колючие кактусы. Мой лазарет сам себя содержит. Мы лечим больных трудом. Пациенты выращивают овощи, фрукты и домашних животных. До сих пор мы должны были покупать только сахар, кускус и лекарства.

– Замечательно! Mabruk! – раздаются удивленные голоса.

– Проблема в том, что он предназначен для двухсот, самое большее трехсот больных.

– Ой-ой-ой! Что же будет? Такое хорошее место!

– Мы выписали почти всех наркозависимых, они спокойно могут лечиться дома, – невозмутимо продолжает Муаид. – Те, кто остался, уже практически здоровы и решили нам помочь в содержании огорода, кормлении скота, приготовлении пищи или уборке. Они будут жить в большой свадебной палатке, разбитой во дворе.

– Эй! Супер! Ну и голова у тебя! – Некоторые служащие больницы, более импульсивные, встают, похлопывают организатора начинания по спине, по плечу или пожимают ему руку.

– Я уже выслал грузовик с двадцатью больничными койками, лекарствами и большим количеством оборудования для процедурных кабинетов. Ни одной операции там не предвидится. Там нет для этого соответствующих условий. Легко и средне раненных мы выписывали из нашей клиники всю вторую половину дня. Семьи плачут, боясь, что их близким станет хуже. Но после того, как я описал им незавидную ситуацию, в которой мы оказались, они не противятся и спокойно забирают раненых. – Он с горечью смеется.

– Так сколько их осталось?

– Около пятидесяти недавно раненных и прооперированных, а также с десяток в плохом состоянии и с осложнениями.

– Много, – шепчет один серьезный доктор.

– Есть также с внутренними кровоизлияниями и гангреной.

– Черт возьми! – не может сдержать себя Махди. – Но мы справимся! – заявляет он, не желая отбить охоту у согласившихся помочь медиков.

– А как мы их перевезем? Как вы хотите доставлять пациентов из реанимации? – спрашивает ответственный за больных хирург. – Их это может убить!

– Да, я не исключаю такого исхода, – признается Муаид. – Но если они попадут в руки службы безопасности как противники вождя, вступившие в борьбу с режимом, то наверняка этого не переживут, – подводит он печальный итог. – Мы не убедим этих господ в длинных черных плащах, что все наши пациенты лечатся здесь после несчастных случаев на дороге. В результате инцидентов у них оторваны руки, ноги и имеются огнестрельные ранения. А службисты далеко не глупы!

– Без письменного согласия семей я на такую транспортировку не решусь, – говорит окончательно разнервничавшийся палестинский доктор, а остальные кивают. – Если меня военные, наемники или службы безопасности не доконают, то до меня доберется с тылу семья умершего пациента. Око за око, зуб за зуб, знаешь такой принцип. Мы не имеем права за них решать и подвергать опасности жизнь их родственников.

– Я уже этим занялся, – отвечает инициатор рискованного предприятия, прекрасно ориентируясь в арабских реалиях. – Те семьи, которые разрешат нам перевозку их родственников в новое, практически безопасное место, должны до пяти часов утра принести разрешение в письменной форме и оставить его в нашей небольшой аптеке у Сук Джума на Бен Ашур. Знакомый фармацевт будет там сегодня дежурить всю ночь.

– Интересно, как тебе в существующих условиях удалось так быстро с ними связаться? Послал информацию голубем? – Махди не может не удивляться предприимчивости хозяина клиники.

– Мы всегда берем номер телефона кого-нибудь из семьи пациента или даже соседей, чтобы в случае нужды сообщить, например, о кончине или необходимости проведения рискованной процедуры. Сегодня нам повезло, потому что мобильная связь действовала, как прежде! – Все, как по команде, прикладывают телефоны к уху и с удовольствием слушают сигнал. – Иначе наш план был бы обречен на провал.

– Аллах над нами сжалился! Sza Allah! – слышен шепот сильно верующих мусульман.

– Чем мы можем быть тебе полезны? Что нужно делать? Что дальше? – спрашивают собравшиеся уже наперебой.

– В центре у меня на каждой смене два обленившихся доктора и одна медсестра, – информирует Муаид, с неодобрением поджимая губы. – Значит, сами видите, для чего вы нужны. Для всего!

Слушатели довольны, потому что каждый любит чувствовать себя незаменимым и необходимым.

– Пациентов из реанимации мы будем перевозить машинами «скорой помощи» по одному и под присмотром доктора.

Махди сменяет докладчика, который координирует организационно-бумажные дела. Как медик, он выбрал наименее опасный транспорт.

– В каждую машину «скорой помощи» можно втиснуть еще на передние и задние сиденья для спасателей по парочке легкораненых, по-прежнему требующих текущего контроля и постоянной медицинской помощи.

– Можно я позвоню жене и попрошу пару кальсон на смену? – смеется веселый пакистанский доктор.

– Я тоже… Я тоже… – Врачи по очереди встают и направляются к выходу.

– Подождите, мы еще не закончили, – кричит Муаид, довольный, что в целом все прошло легко. – Пациентов, которых можно перевезти на колясках, и тех, кто хоть немного двигается на своих ногах, транспортируем автобусами. Тут понадобится забота медсестер.

– О’кей, я еду. – Первой поднимает руку филиппинка, а вслед за ней – украинка и болгарка.

– Когда составим график дежурств, то два раза в сутки я буду высылать за вами маленькие старые автобусы. Для отвода глаз полнейшая рухлядь, – хохочет он ехидно.

– Благодарю тебя, мой добродетель, благодарю, – смеясь, говорит Махди.

Для снятия стресса они начинают отпускать друг другу шуточки, вспоминают курьезные случаи из практики. Два часа ночи, а никому не хочется спать.

– Господа, господа! – В помещение без стука входит старая костлявая санитарка из Эритреи, которая долгие годы убирает также в доме Муаида. Головы всех поворачиваются в ее направлении. – У меня уже столько письменных разрешений! Ха! Привезли из аптеки, – сообщает таинственно женщина и смеется, показывая кривые желтые зубы, – смотрите, как доверяют моему господину.

Она машет перед глазами собравшихся пачкой исписанных, помятых и запятнанных листов.

– Значит, приступим к делу! Время не ждет!

Все выбегают из палаты.

Три часа ночи. У Марыси нет уже практически сил, но Самира не дает ей уснуть. Она хочет узнать обо всем, что происходило за долгие пятнадцать лет, пока она была в коме. Пока еще она говорит нечленораздельно, путая слова, язык у нее заплетается, горло болит и хрипит. Но племянница понимает все, что хочет сказать или спросить тетка. Хадиджа тоже сидит с ними в палате, но полностью погружена в свои мысли. «Она не выглядит здоровой, – беспокоится Марыся. – И этот ее пустой, какой-то мертвый взгляд. Я должна буду попросить сменить лечение, – решает она. – Не стоит ее отуплять, нужно вдохнуть в нее жизнь».

Марыся ставит более точный диагноз, чем пользующийся хорошей репутацией доктор.

– Как погибла Малика? – спрашивает Самира, так как эта семейная история происходила уже в Гане.

– Страшно, ее застрелили.

Марыся начинает рассказ об их жизни в Африке и описывает любовь тетки к красивому послу Эритреи.

– Должны были пожениться? Что за несчастье! Даже она не заслуживает такой страшной кары за грехи, – приходит к выводу сестра. – У нее были проблески доброты… – говорит она слабым голосом, вспоминая Малику.

– Я любила тетю Малику, – признается Марыся. – Она была для меня очень близким человеком.

– Даже больше, ты сама называла ее своей матерью! – восклицает тетка. – Бедная Дорота, она пришла в отчаяние, когда узнала, что ты не приехала на встречу в посольство.

– Знаю, – кается Марыся, и слезы собираются в ее потемневших от жалости глазах. – Сейчас я это понимаю…

– Только сейчас?! Ты ей страшно далась! – нервничает собеседница, но через минуту пренебрежительно машет рукой. – Что ж, нечего плакать над разлитым молоком, ведь вы в конце концов нашли друг друга.

– Да, после очень долгого времени.

– А где? В Триполи?

– Она приехала сюда, когда я была подростком. Какой-то итальянский детектив меня отыскал.

– Как это хорошо! Так вы уже много лет вместе! – радуется тетка.

– Нет. Тогда я с ней не поехала, – сокрушается она.

– Что? – Самира усаживается в кресле, выпрямляясь, как струна. – Ты что, с ума сошла?! – хрипит она.

– М-м-м, пожалуй, да. – Марыся даже потеет от такой беспардонной критики. – Мы встретились намного позже, в Саудовской Аравии, – признается она, сокращая конец истории своей жизни. – Только год тому назад мы снова наладили контакт.

«Самира всегда была до боли искренней, – думает она, глядя на тетку. – Она немного напоминает этим польку Кингу из Саудовской Аравии. Может, поэтому я так полюбила подружку. Wallahi…

Вдруг она о чем-то вспоминает и даже закусывает губы.

– Я должна была позвонить Лукашу! Какая же я безответственная, безнадежная! – кричит она и вскакивает, чтобы тут же найти мобильный телефон.

В ту самую минуту дом сотрясает мощный грохот. Пораженные женщины подскакивают, хватая друг друга за руки и прячутся за софой. В панике они осматриваются вокруг.

– Что происходит? – спрашивает Самира, глядя на потолок, с которого сыплется белая штукатурка. – Я тебя расспрашиваю о давней старине, вместо того чтобы узнать, что, к черту, происходит в нашей стране сейчас? Махди был ранен, насколько я знаю, но я не хотела так сразу у него выпытывать. Он был занят с Муаидом. Я думала, что это произошло в какой-то потасовке на улице. У нас тут не раз стреляли: шайки наркоманов, контрабандисты. Всегда можно было оказаться в плохом месте в плохое время…

– Тетя моя любимая! У нас война! – выкрикивает Марыся. – Революция! И мы сами убиваем друг друга.

– У меня погибла вся семья, дорогая сестра, – вмешивается в разговор тихая до сих пор Хадиджа. – Сделали из какой-то смертоносной штуки выстрел – и убили разом четверых детей, играющих у бассейна.

– Что? – Самира перестает трястись из-за бомбардировки. Новость, которую она узнает, еще более шокирующая и страшная, чем то, что происходит за окном. – Что ты говоришь?! Как это вообще возможно?!

– То, что слышишь. – Сестра хватает пришедшую в себя Самиру за плечи и осторожно ее встряхивает. – Знаете, что остается от тела семилетнего или даже двенадцатилетнего ребенка после такого взрыва? – спрашивает она, глядя на собеседниц. – Я готова все отдать, чтобы уснуть, как ты, и никогда уже не проснуться! – Женщина опускает голову.

– Хадиджа, ради Бога! – Самира закрывает ладонью рот и тихонько роняет слезы.

Взрывы снаружи становятся все более громкими и переходят в канонаду. Родственницы беспомощно смотрят друг на друга. Стекла в окнах дрожат.

– Муаид получил информацию, что ООН и НАТО не будут сложа руки сидеть и смотреть на то, что Муаммар вытворяет с нами. Может, это они? Они ведь обещали начать бомбардировать военные объекты, – вспоминает Марыся.

– Так почему они бомбят центр города? Что теперь будет с гражданскими? – трезво рассуждает Самира, сжимаясь при каждом очередном взрыве.

– Говорили, что должно быть безопасно…

– Бла-бла-бла… – Хадиджа не верит в это. – Чушь! Они борются не за нас, а только за наши месторождения нефти и газа. Наивен тот, кто думает иначе! – иронично усмехается она.

– Мы сейчас же должны убраться отсюда.

Марыся дрожит всем телом. Ей кажется, что бомбы падают уже во дворе.

– Триполи стал еще более опасным, чем до сих пор.

В ту самую минуту звонит телефон, Марыся ощущает это только по вибрации. Она не слышит даже собственных мыслей.

– Мириам! – кричит в трубку Рашид. – Пакуйтесь, я приеду за вами так быстро, как только удастся!

Он отключается.

Когда около пяти утра налет закончился, женщины слышат шум открывающихся въездных ворот и рев мотора машины. Они сидят в палате на чемоданах и боятся двинуться. Через минуту Марыся, как самая отважная, подходит к окну и оглядывает двор из-за плотной занавески.

– Пора! – сообщает она, подбегая к теткам. Она хватает сумку и берет Самиру под руку. Первый день после комы был для той изматывающим. Женщина едва волочит ноги, ей трудно удерживать равновесие.

– Может, Махди тебе поможет? – У молодой женщины не хватает сил.

– Так это он приехал? – Глаза Самиры сразу начинают блестеть, и к ней возвращаются силы. – Он не должен видеть меня в таком состоянии, я справлюсь.

– Пойдемте, женщины! – Махди входит в комнату и смотрит на присутствующих. – Перепугались, да? – смеется он, но видит, что те на пределе сил.

После глубокого ранения в шею, которое не заживает быстро, он еще должен лежать на больничной койке, постепенно восстанавливаясь и выздоравливая. Но в условиях войны он, как доктор, чувствует себя обязанным помочь другим, более тяжело пострадавшим. Все, что он делает, превышает его силы.

Выходящих из дома по-прежнему испуганных женщин овевает приятный свежий воздух раннего утра. Они глубоко вздыхают и оглядываются вокруг в поисках следов уничтожения, но все на своих местах. Рашид поминутно бегает в подсобку, принося то старые матрасы, то новые пледы и одеяла, то пустые канистры для бензина. У подъезда стоит большой пикап «форд», в багажник которого мужчина вбрасывает найденные вещи.

– Это были союзнические силы НАТО, – сообщает он счастливо. – Выкурят лиса из норы, увидите! Уже скоро конец этой братоубийственной бойне.

– Хотя бы, – Самира хватается за ручку двери машины и тяжело вздыхает. Из-за того, что она ослабла, ее всю трясет.

– Куда вы нас забираете? – задает Марыся главный вопрос.

– Муаид эвакуирует больницу на ферму, которая когда-то принадлежала твоему отцу, – говорит Рашид. – Ты тоже там, говорят, жила какое-то время?

– Ой! Я так хотела туда поехать и увидеть старые стены! – Марыся от радости даже хватается за голову.

– У тебя будет возможность. Только заберем последних больных. Медленно идет у нас это переселение. И летим в деревню.

Рашид открывает дверь перед Самирой и мчится домой за своими личными вещами. У человека, только что очнувшегося после комы, едва ли хватит сил, чтобы поднять ногу и сесть в машину. Она пробует сделать это самостоятельно, но сразу же опускает ногу и делает вид, что еще минуту хочет насладиться бодрящим воздухом.

– Извини, милая. – Махди бросается ей на помощь. – Я совсем забыл о твоей болезни.

Он ведет себя не как доктор.

Он поднимает женщину здоровой рукой, кривясь при этом от напряжения и боли.

– Стоп! Что ты вытворяешь?! – Рашид уже рядом с ними, отпихивает больного, из-за чего тетка чуть не приземляется на асфальт. – Что тебе Муаид говорил? Если будешь так перенапрягаться и сорвешь еще раз то сухожилие, то будешь выглядеть как петух со скрученной шеей. Вот так.

Парень очень убедителен, показывая, как это будет выглядеть. Наклонив голову в левую сторону, он смешно высунул изо рта красный язык, заставив всех засмеяться. Через пару минут они в хорошем настроении трогаются в дорогу, привыкнув уже к отзвукам одиночных взрывов. Несмотря на раннюю пору, у больницы все кипит. Маленькие автобусы человек на десять медленно заполняют едва двигающимися ранеными. В основном это мужчины. Но не только. Несмотря на то что Каддафи считался поборником феминизма и всю жизнь окружал себя женщинами, он и им уже поперек горла. Они хотели только выйти на манифестацию – и искалеченные попали в больницу.

– У нас пара лежачих в очень плохом состоянии, но думаю, что машины «скорой помощи» уже не смогут вернуться до семи, а до этого времени клиника должна быть освобождена и принять свой обычный вид, – говорит Муаид Рашиду и Махди.

Женщины в автомобиле прислушиваются, сидя у открытого окна.

– Кого не удастся вывезти, перетасуем с теми, у кого болят сердце или почки, кто болен туберкулезом, чтобы их количество и повреждения не бросались в глаза.

– О’кей, браток, давай! – Махди похлопывает несостоявшегося родственника по спине, с сочувствием глядя на его вспотевшее лицо и небрежно расстегнутую одежду.

– У них ампутированы или руки, или ноги, а один старик в совершенно отвратительном состоянии, но семья дала согласие на вывоз его за город, даже просила об этом, – шепотом поясняет хозяин больницы, толкая при этом каталку на колесиках.

Маленькая, хорошо сложенная медсестра вскакивает в машину и поправляет, приглаживает и похлопывает брошенные туда Рашидом матрасы и пледы, которые должны сделать езду более комфортной. К ней присоединяется Рашид и санитар. Вместе они стараются втянуть в кузов стонущих, бледных, изувеченных мужчин. Больного в самом тяжелом состоянии они укладывают с краю, около шестнадцатилетнего парня с ампутированной до колена ногой. Потом еще троих, от которых исходит запах болезни, гниения и детергентов. Они лежат тесно, как рыбы в банке, но поддакивают, что все mija-mija.

Наконец Рашид натягивает на открытый багажник пикапа брезент и укрепляет его со всех сторон, оставляя только щели в углах, у изголовья этой временной кровати.

– Едь медленно, – говорит Муаид, похлопывая двоюродного брата по спине. – И смотри не попадись! Мы не должны рисковать ни безопасностью наших женщин, ни жизнью пациентов.

Рашид, недовольный собой, кивает и поджимает губы.

– Держитесь, девушки! – обращается он к испуганным родственницам. – Все будет хорошо, во второй половине дня я приеду вас проведать. – Он улыбается, чтобы придать им мужества. – Приготовьте для меня какую-нибудь вкусную шорбу.

– Это безлюдное место, я был уже там сегодняшней ночью раза три и не видел ни одной живой души, – радуется Рашид. – Ни одного поста полиции, не говоря уже о военных. Что они там должны отслеживать и кого проверять, если теми дорожками проезжают одни сельскохозяйственные машины или один автомобиль в час? В спокойное время это все. Люди проводят выходные на своих фермах, встречаются там с семьей или знакомыми, делают шашлыки. Но сейчас все соседние дома забиты наглухо. Муаид паникует, он уже измучен. Бедный порядочный парнишка!

К временной больнице можно было бы доехать и за час, если бы не ее деликатный груз и желание не бросаться в глаза. Шофер ведет машину очень осторожно, избегая больших выбоин, торможения на поворотах, не превышая максимальной скорости в шестьдесят километров в час. Пассажиры в кабине машины, несмотря на то, что измучены и не выспались ночью, сидят молча и грустно смотрят перед собой. Все время думают о том, как там больные, лежащие под брезентом. Переживут ли тряску? Если ли у них чем дышать? Не хотят ли пить? Не нужна ли им помощь?

Доезжают до места через полтора часа. Самира и Махди засиделись и с трудом двигаются, но ни у кого нет сейчас времени, чтобы ими заниматься. Ничего с ними не станется. Рашид, Марыся и Хадиджа (она, вероятно, не получала отупляющих лекарств, поэтому все понимает и вполне ориентируется в ситуации) выскакивают из машины и подбегают к багажнику. Трясущимися руками распутывают завязки, которыми крепится брезент. Изнутри доносятся громкие стоны и вздохи. Залитые потом, бледные как смерть пациенты собирают остатки сил, чтобы выбраться наружу. Присутствующие здесь помощники спешат к вновь прибывшим. Первыми забирают наиболее нетерпеливых, под конец в багажнике остаются только парень и старик. Оба лежат и застывшим взглядом смотрят в голубое небо. Подросток наконец моргнул и тихонько всхлипнул. Хадиджа хочет утешить его и хлопает по ноге. Когда она, не найдя ее, приподнимает одеяло, ее глазам предстает худое искалеченное тело.

– Бедолага! – Она протягивает к нему руки, как к собственному ребенку. – Что они с тобой сделали? Что за убийцы живут в этой проклятой стране!

Парень на руках подвигается к краю багажника и прижимается к чужой женщине, как к родному человеку.

– Этот господин мертв, – шепчет он ей на ухо. – Испустил дух у меня на руках… И еще… – Рыдания перехватывают ему горло. – И еще при этом обосрал меня. – Он отряхивается руками и, пристыженный, осматривается вокруг, как если бы он сам это сделал.

– Ничего страшного! – говорит ему украинская медсестра со светлым и полным, как луна, лицом, утешая молодого пациента. – Справимся! Выкупаемся, освежимся – и будешь как новенький. Хорошо? – Она принимает его от замершей неподвижно Хадиджи и усаживает парня в мокрых от экскрементов брюках на металлическое инвалидное кресло-каталку. – Вас, уважаемый господин, ждет купание, – с улыбкой продолжает она и игриво ерошит вьющиеся всклокоченные волосы парня. – Как тебя зовут, юноша? Могу поспорить, что Мухаммед, – шутит она, потому что в каждой арабской стране мужчина если не первый, то второй или третий должен носить имя Мухаммед.

– Откуда ты узнала? – Парень медленно забывает о страшных переживаниях минувшего часа.

– Что за Содом и Гоморра?! – Хадиджа подбегает к машине, у которой уже стоят все члены ее семьи. – Что за ад?! – Она хватается за волосы и начинает вырывать клоками. – Я наказана за грехи и разврат, вот что! Наказание Господне!

Она кружится юлой и размахивает руками.

– Это даже не чистилище, а пекло на земле! – Женщина падает на колени и начинает биться лбом о землю на каменистой тропке. – Я не хочу жить! – воет она. – Убивайте друг друга и сгнивайте тут сами! Без меня! – выкрикивает она, вскидывая руки вверх, и в следующее мгновение падает без сознания лицом в песок.

* * *

Марыся все время держит в руке телефон, чтобы, несмотря на трагические события, не забыть позвонить Лукашу. Пока есть связь, нужно воспользоваться моментом, ведь неизвестно, что будет дальше.

– Привет, как дела? Как Дарья и Адамчик? Все здоровы? – Несмотря на то, что она должна сразу отчитаться о ситуации, Марыся в знак приветствия задает традиционные арабские вопросы.

– Мэри, это ты? Плохо тебя слышу! Говори громче! Почему вы не откликаетесь? Мы тут с Хамидом с ума сходим!

– Не было связи, – отвечает девушка, удивленная внезапным интересом мужа.

– Что, что?

– Не работали телефоны и Интернет! – выкрикивает она.

– Как это? Абонемент оплачен, значит, можете звонить сколько хотите. Я пробовал, наверное, раз сто, Дорота просто не берет трубку. А твой оператор сообщает, что ты вне зоны досягаемости. Что вы там, черт возьми, делаете?

– Номер телефона мамы можешь сейчас забыть и не оплачивать счет, – пока она произносит эти слова, понимает, какое это может иметь значение для находящегося за тысячу километров мужчины. Даже на таком расстоянии она слышит его хриплое дыхание.

– Мама им уже не пользуется… потеряла, – говорит Марыся, не желая вдаваться в подробности, для этого еще будет время. Если Дорота захочет, она сама все расскажет мужу.

– Можешь ее пригласить к телефону? – шепчет Лукаш.

– Не могу. Я под Триполи, а она в Налуте.

– Где? Почему? Почему вы не вместе?

– Так случилось. Попробуем еще встретиться в Ливии, но если не удастся, то мама посоветовала эвакуироваться по отдельности. Она ближе к границе с Тунисом, а я, может, сяду на какой-нибудь паром. Не знаю еще.

– Где находится этот Налут?

– В горах Нафуса. Достаточно большой город…

– Ведь там тяжелые бои! – выкрикивает Лукаш в волнении. – Почему вы не вылетели самолетом?

– Нужно было сначала доехать до аэродрома. Ты просто не знаешь, что здесь творится.

– Во всех новостях показывают, что из Ливии люди бегут тысячами, а вы не можете? Почему?

– Нам не повезло. – Марыся уже измучена этим разговором, беспочвенными обвинениями и глупыми советами.

– А может, не хотите? Может, ты вырвалась из супружеских оков, а Дорота вспомнила ливийский климат и красивого ливийского мужа? – Лукаш бросает ей гнусные оскорбления.

– Хорошо, что ты говоришь не с мамой. Это гадко и только ранило бы ее. Мы находимся в центре войны не по собственной воле. Ты ведешь себя как типичный самец, – холодно произносит она. – Я дам тебе номер телефона мамы. Позвони ей. У нее нет возможности звонить за границу.

Взволнованная Марыся быстро диктует цифры и тут же прерывает разговор. Даже не пробует звонить Хамиду. Боится, что их разговор пройдет в подобном тоне. «Наши парни не в состоянии понять, что мы оказались в черной дыре, – думает она, тяжело вздыхая. – Тот, кто сидит в кресле перед телевизором в теплом комфортном домике, не сможет представить ужасов войны».

Марыся решает успокоиться. Бешенство не поможет. Она ходит по ферме, все больше очаровываясь ею. Она как будто загипнотизирована. Она чувствует себя так, как если бы выехала отсюда вчера. У нее не выходят из головы претензии Лукаша, собственные супружеские хлопоты, депрессия и болезнь Хадиджи и терпение людей, которые ждут размещения, лежа на матрасах в тени оливковых деревьев, в свадебном шатре или на больничных койках у дома. Но в то же время она переполнена эмоциями, вызванными встречей со старым семейным домом: это ее место счастья со времен детства, это ее рай. Она слышит смех родителей, доносящийся ночью из их спальни, плач маленькой Дарьи, негритянские напевы госпожи Джойс, с которой она так любила находиться в кухне, хриплый голос польской бабушки, все время читавшей ей цветные книжечки. Бунгало не изменилось. Она входит в него через широкую, выложенную терразитом террасу. Здесь по-прежнему стоят пластиковые белые столики и кресла, занятые сейчас больными. Но Марыся не видит этих людей и их мучений, не в эту минуту. Входит в большой тридцатисемиметровый зал – и ее тут же охватывают воспоминания. Пол тогда был застелен красивым шерстяным ковром в бордово-синих тонах, по-прежнему ею любимых. Под одной стеной находился кожаный мебельный гарнитур для отдыха, а напротив – большой телевизор, подвешенный на не видимых глазу кронштейнах. Под ним, на специальной полочке из красного дерева, стояла аудио-и видеоаппаратура, которой она научилась пользоваться раньше, чем мама. Просматривала до дыр любимые сказки. На расстоянии двух метров от него был вмонтирован камин, выложенный кафелем, вручную расписанным цветочно-анималистическими арабскими узорами. Это было чудо! В каждом углу комнаты находилось что-то: высокая зеленая пальма в полтора метра, угловой комод, кожаный пуф, по-восточному расшитый зигзагами-завитками. А у окна то, что она всегда любила, – кресло-качалка с мягкой подушечкой и теплой шалью, разложенной на подлокотниках. Она помнит, как спорила с мамой о том, кто будет в нем сидеть. Кончалось тем, что они запихивались в него вдвоем. Сейчас она вспомнила тепло и родительскую нежность, которая всегда исходила как со стороны матери, так и отца. Перед глазами пролетают образы общих игр и барахтанья именно на этом шерстяном ковре. Она помнит, как скакала у папы на животе. Он делал вид, что ему больно. Потом поднимал ее вверх на вытянутых руках и кружил, как на мельнице. Все эти воспоминания она тщательно скрывала в самых глубоких закоулках израненного детского сердца, чтобы защититься от боли и нехватки родителей. Молодая женщина моргает, как если бы хотела пробудиться от чудесного сна. Она видит, что от тех давних образов остался только камин и старый телевизор, прикованный к стене. Вся роскошь куда-то исчезла. В зале стоят приставленные к стенам небольшие, на четверых, столики из светлого дерева, твердые стулья без подушек на сиденьях и барная стойка. «Сейчас это место выглядит как столовая и, пожалуй, ею является», – приходит она к выводу и чувствует разочарование.

Марыся распахивает дверь, ведущую из зала в кухню. «А вот это помещение осталось прежним», – вздыхает она с облегчением.

В кухне есть все, что только можно себе представить, включая мойку и холодильник с двумя стальными дверцами, которым она всегда восхищалась. В нем она могла бы поместиться стоя. Молодая женщина ходит по кухне, дотрагивается до шкафчиков и утвари, проводит рукой по холодной каменной столешнице. Большинство вещей уже не новые, но все еще наивысшего качества. Через минуту она прижимает нос к стеклу двери, ведущей на патио, где летом проводила прекрасные минуты, купаясь в надувном бассейне. Там по-прежнему стоит каменный стол и скамейки. В углу – стационарный гриль из красных обожженных кирпичей. «Это было любимое место мамы, – вспоминает Марыся. – Если бы она могла, то сидела бы здесь все время. Сейчас, сейчас, ведь была где-то тут и ванная. – Она хмурится, стараясь вспомнить, поворачивается и направляется к белой двери, ведущей из зала. Щелкает замок – и она оказывается в туалете. Марыся тяжело вздыхает, у нее кружится голова. «Жаль, что со мной нет мамы. Не знаю, была бы она обрадована такими переменами, но наверняка окунулась бы в прошлое так же глубоко, как и я. Вдвоем было бы веселее, – думает она и вздыхает, сжимая в руке мобильный. Позвоню, когда обойду все комнаты», – решает она.

Ванная, как и когда-то, олицетворяет комфорт. «Она словно из итальянского буклета», – приходит к выводу Марыся, оглядываясь вокруг. Глазурь имитирует мозаику, она любимых оттенков Дороты – голубого, темно-синего и белого. Над большой ванной вмонтирована длинная полка. Сейчас она заполнена детергентами и дезинфицирующими средствами, нестерильными ватными тампонами и марлей. Нет уже художественно разбросанных раковин и панцирей морских существ, которыми она любила играть во время купания. Нет фонарей и светильников. Но на подоконнике стоит высокая узкая ваза из прозрачного стекла с нарисованными темно-зелеными ветками.

Потом Марыся идет в спальню родителей. Открывает дверь, и воспоминание о прекрасной комнате в пастельных тонах с огромным супружеским ложем, накрытым пушистым пледом, с горой цветных подушек, улетучились. Ей сразу же хочется уйти, но она стоит как соляной столп, глядя широко открытыми глазами на реанимационную палату. У противоположной стены на одинаковом расстоянии стоят современные больничные койки. Тут лежат пациенты, находящиеся без сознания или в коме; одни подключены к компьютерной аппаратуре, другие – к кислороду, и каждый – с капельницей, медленно доставляющей в вены необходимые лекарства. В воздухе – запах хлора, лекарств и болезни. Шумит медицинская аппаратура и кондиционер. Окно занавешено плотными шторами. Только небольшая лампочка и свет экранов дают непривычный космический отсвет. Сидящая на стульчике медсестра улыбается и прикладывает палец к губам. Марыся выходит на цыпочках. Осталось посетить еще одно место, которое она приберегла напоследок.

Ее собственная комнатка была устроена, как конфетка, бонбоньерка, сверточек в красивой обертке, перевязанный ленточкой. Она помнит, что над небольшим топчанчиком висел балдахин из нежнейшего розового тюля с изображениями многочисленных персонажей сказок Диснея. Все было такое цветастое, что даже било в глаза. На столике стоял желанный домик для Барби, который она получила от чудесного в то время папы. Марыся прислоняется к стене и не торопится открывать дверь. Она боится, что ее видение лопнет, как радужный мыльный пузырь.

– Мириам, куда ты подевалась?! – слышит она прямо за спиной голос Рашида, в котором звучит упрек. – Девушка, надо помочь, иначе пациенты, да и мы тоже, сегодняшнюю ночь проведем во дворе среди скорпионов, ужей и диких собак.

Сильный, как бык, парень сам тянет сложенную железную больничную койку. Двоюродная сестра не в состоянии вмиг очнуться и вернуться к действительности, но уже через минуту подскакивает к Рашиду и старается помочь.

– Куда с этим?

– Открывай дверь перед собой! Это будут ваши четыре стены.

Парень едва дышит, показывая головой на вход в бывшую комнату Марыси. Она глубоко вздыхает и знает уже, что весь пласт воспоминаний улетучился. Сейчас они останутся уже навечно в ее раненом сердце.

– Хорошо, что все убрали, сейчас легче и быстрее у нас все пойдет, – довольно говорит Рашид.

– Что здесь хотел устроить Муаид?

Помещение больших размеров, но запыленное, с паутиной в углах. В нем нет никакого оборудования.

– Какой-то рекреационный зал для фитнеса. Все оборудование – в подсобке, поэтому, как только закончится буря, можно будет вернуть центру первоначальный вид.

– Подожди минутку, не вноси кровати, – сдерживает Марыся удивленного парня. – Если я буду здесь спать, то в первую очередь мне нужно убраться, все вымыть и продезинфицировать. Не хочу, чтобы ночью какой-нибудь паук упал мне на волосы. – Она с отвращением отряхивается, вынимает из кармана джинсов резинку, связывает кудри и идет за ведром и веником.

– Мы должны сейчас же куда-то положить Хадиджу. Терпеливая Самира тоже едва держится на ногах.

Мужчина не понимает свойственного женщинам желания навести порядок.

– Пять секунд их не спасет.

Когда уже все пахнет свежестью и в комнате стоят три кровати, к ним вваливается вспотевший Махди.

– Супер! Хорошая работа! Вполне приличную комнату обустроили, – улыбается он довольно. – Поставьте сюда пять коек, а я организую транспортировку тяжелораненых.

Молодые смотрят друг на друга.

– Хорошо было бы, если б они находились около палаты реанимации. Всегда доктор или медсестра будут за ними присматривать.

– А куда нам деваться? – несмело спрашивает Марыся.

– Послушайте, закончим, что начали, а потом уже подготовим место для себя. Есть еще один домик, длинный, узкий, как трамвай, с зарешеченным окошечком. Если вам подойдет, то справитесь. – Махди поворачивается и, сгорбленный, быстро идет в сад за больными.

– Ага, я что-то припоминаю.

Марыся идет, будто во сне, и открывает узкую дверцу, ведущую из зала.

– Рашид, ты представляешь здесь три кровати? – смеется она иронично, останавливаясь за шаг от затхлой и запыленной клетки.

– Есть только одна возможность, – говорит парень, массируя заросший подбородок. – В глубине положим на пол два узких матраса, а за этой временной перегородкой поставим одну кровать. Поверь, будет не так уж плохо. Ведь это, в конце концов, только временное жилище, – утешает он Марысю.

– О’кей, если так должно быть… – тяжело вздыхает не очень довольная девушка, а Рашид уже вытягивает сломанную решетку.

Марыся, настроенная побыстрее навести здесь порядок, принимается убирать.

Через минуту в ее бывшую детскую комнату въезжают тяжелораненые, а через час можно уже размещать Хадиджу и Самиру. Марыся падает с ног, она вся в пыли и грязи, ее одежда липнет к телу. Она сделала из этого складика все, что было можно, и сейчас смотрит с удовольствием на результаты своей тяжелой работы.

– Это что? – Хадиджа останавливается на пороге. – Мы что, должны здесь спать?

В то время, пока все бегали как ошпаренные и тяжело вкалывали, тетка ни во что не вмешивалась и не говорила. Марыся приходит к выводу, что теперь она могла бы и помолчать.

– Ты будешь не одна. Мы с Самирой тоже будем здесь, составим тебе компанию.

– Прекрасно, милая. – Сами слабо улыбается. – Для меня супер! – едва шепчет она. – Спасибо, что так уработалась, и извини, что не могла тебе помочь, – оценивает она работу племянницы и осторожно целует ее в запачканную щеку. – Ты где хочешь улечься, сестра? – спрашивает она сухо.

– По крайней мере на кровати. – Хадиджа без малейшего стеснения громоздится на единственную в этой комнате железную койку.

– Хорошо, конечно. – Самира в смущении прокашливается, а Марыся смотрит в пол. Она не представляет, как тетка, пролежавшая пятнадцать лет в коме, присядет, чтобы лечь, ведь ее мышцы сейчас ослаблены. «А как утром встанет? – думает она, но, глядя на Хадиджу, видит только ее спину. – Ее уже отсюда не выкуришь», – приходит она к горькому выводу.

– Я помогу тебе. – Она берет Сами под мышки и проводит узким, в полметра, проходом к разложенным рядом местам для спанья. «Если она захочет встать ночью или ей что-нибудь понадобится, то все это будет буквально на расстоянии вытянутой руки», – радуется она.

– Увидишь, через неделю я буду вскакивать в постель и выскакивать из нее, как коза, – обещает честолюбивая и не сраженная болезнью тетка.

Жизнь на ферме идет спокойно, в соответствии с больничным распорядком. Ничего чрезвычайного не происходит, обычная рутина. Никого из прибывающих в клинику не беспокоят и не преследуют. Больные медленно приходят в себя, и почти половина из них уже вернулась домой. Только три человека умерли от ран, но если вспомнить, как их сюда привезли… Аллах помогал, должно быть.

Время, как всегда, бежит неуклонно. После красивой ливийской весны наступает теплое солнечное лето. Женщины семьи находят себе занятия. Нельзя сказать, чтобы кто-нибудь из них скучал. Хадиджа предается своему отчаянию. Она либо лежит на железной койке, повернувшись ко всему миру спиной, либо с утра до вечера ходит среди довольных, постепенно выздоравливающих людей и пристает к каждому, ко всем цепляется. Ее заливает желчь, а боль переходит в злость. Много времени она проводит у бассейна. Женщина сидит возле бортика и смотрит слезящимися глазами на голубую воду, как будто видит в ней своих плещущихся детей. Приступы и депрессия со временем переходят в более глубокую форму. Врачи беспомощно разводят руками и раз за разом повторяют: для того чтобы состояние человека улучшилось, он сам должен этого хотеть. А в данном случае об этом говорить не приходится. У Самиры продолжается реабилитационный процесс, но уже в ее собственном режиме. Когда Муаиду каким-то чудом удается в конце концов достать хлор и средства дезинфекции, предназначенные для бассейна, женщина начинает свои любимые упражнения в воде. Кроме того, Самира нашла в подсобке, превратившейся сейчас в склад, тренировочные велосипеды и скамеечки со штангами и ежедневно на них тренируется. Эгоистический поступок Хадиджи мобилизовал ее. Видно, как к ней возвращаются силы, а мускулы растут на глазах. Кроме упражнений, она много времени посвящает работе в саду и уборке длинного барака, который Муаид достроил и в котором помещается главная часть реабилитационной клиники для наркоманов. В бывшем доме Марыси находится только рекреационный зал для фитнеса. А сейчас там расположились пациенты, которые изначально ютились в трех комнатках, предназначенных для одного лечащегося. Со временем комфорт возвращается. В целом осталось не больше сорока больных. Вечера Самира проводит в обществе чудом нашедшегося любимого, встреча с которым, скорее всего, послужила последним толчком к ее пробуждению. Им нужно много рассказать друг другу, и они часто остаются в саду допоздна, шепча нежные слова. Марыся, увлекшаяся медицинской службой, все больше получает профессиональных навыков. Похоже, она наконец-то нашла свою дорогу в жизни и знает, чем будет заниматься в дальнейшем. А еще она встретила настоящую любовь. Реализация первой части планов на будущее кажется ей банально простой и возможной, но что делать с чувством, которое заливает ей сердце и беспокоит душу?

– Красиво тут у тебя, – говорит она Рашиду, который однажды вечером приглашает ее в свое королевство на крыше водосборника.

– Хочется иногда побыть одному, – поясняет мужчина. – Я не в состоянии выдержать изо дня в день общество пятидесяти чужих людей и в придачу спать в общей палатке, – смеется он. – А в больнице, окруженной смрадом хлора, я тоже себя как-то не вижу.

– Я сама хотела бы провести здесь ночь. – Марыся устраивается на большом удобном матрасе, положенном на плетенную из соломы циновку, а сверху покрытом толстым пледом. – Так близко до звезд.

Она протягивает вверх руку, словно пробуя до них дотронуться.

– Загадывай желание, исполнится. – Парень падает рядом и закрывает глаза.

«Какие же у него длинные ресницы», – думает Марыся, забывая о звездах и не в состоянии оторвать взгляда от друга.

– Нужно смотреть на небо, чтобы осуществилось.

Рашид, чувствуя взгляд, переворачивается на бок, подпирает голову ладонью и пристально смотрит в глаза молодой женщине – любви его жизни. После времени, проведенного вместе, он в это свято верит.

– Уже ничего больше не хочу, – признается Марыся сдавленным от волнения голосом. – То, что хочу, у меня при себе.

Она дотрагивается до его волос, которые уже успели отрасти и вьются, ниспадая спиральками и закрывая до половины его красивый лоб.

– Тот, кто находится на расстоянии вытянутой руки, – шепчет она и наклоняется, чтобы осторожно поцеловать чувственные губы мужчины.

Он не отвечает ей тем же, только смотрит очень внимательно перед собой.

– Рашид? Может, я ошибалась в том, что… – Марыся испытывает стыд из-за своего нахальства и не хочет уже произносить самого главного. – Ну я и глупая!

– Знаешь, что нет, но… – Он повышает голос, приближается к ней и обнимает сильной худой рукой. Они лежат на боку лицом к лицу. Их дыхание сливается, губы так близки, страстно раскрыты и готовы к поцелуям. Но мужчина – правоверный мусульманин и не хочет переходить границу пристойности.

– У тебя есть муж, – выдавливает он наконец и отодвигается от Марыси, падая на спину. – Я не хочу быть с тобой только этот единственный раз – я хотел бы остаться с тобой до конца жизни, но у меня нет шансов.

– А ты не слышал о том, что можно развестись? – Женщина осторожно гладит его по нервно подрагивающей щеке. – Муж написал записку перед моим отъездом, давая мне полное право выбора и возвращая свободу. – С этими словами она прижимается к мужчине и касается грудью его торса.

– Так вы не были любящими супругами? Не расстались на две недели отпуска в слезах и поцелуях? – Только сейчас до Рашида доходит смысл сказанного Марысей, который она уже с какого-то времени старается донести до него.

– Конечно нет! Наш союз черти взяли!

После этих слов Рашид срывается и, заваливаясь на бок, накрывает телом хрупкую женщину.

– Такова правда. Иначе меня бы тут не было, – признается Марыся шепотом. Она не в состоянии дышать не столько от тяжести худощавого мужчины, сколько от возбуждения.

Страсть, упоение и желание охватывают молодую пару. Они впиваются друг в друга пальцами, царапают ногтями, пьют любовь с жаждущих уст большими глотками. Мир вокруг них перестает существовать, ничто не имеет значения. Только черное небо над их сплетенными телами охлаждает их холодным дождем мигающих звезд. Возбужденный страстью Рашид действует быстро и напористо. Никакого вступления, никаких прикосновений и ласк. Через несколько мгновений Марыся, чувствуя, как у нее сбивается дыхание, издает громкий крик, который эхом отдается в окружающем их безлюдье. После этого мужчина молча встает, стягивает с себя помятую фланелевую рубашку, майку и брюки, сбрасывает туфли, и женщина видит его сейчас, при свете луны, таким, как его создал Бог. Они смотрят друг на друга долгую минуту. Марыся испытывает неистовое желание любить его, а он становится на колени и начинает осторожно снимать с нее одежду. Затем поднимает, как перышко, вверх и одним движением стягивает кеды. Марыся сидит на матрасе напротив коленопреклоненного мужчины и смотрит на него. Рашид гладит Марысю по волнистым янтарным волосам, перепутывая пряди между пальцами, а потом берет ее за подбородок и, проезжая небритой щекой по ее нежному гладкому лицу, приникает к губам. В этот момент им хочется как можно ближе быть друг к другу. Они крепко обнимаются; их тела идеально подходят, составляют две половинки целого, являются двумя душами-близнецами с теми же желаниями и предпочтениями. Ничего их не удивляет, ничто не вызывает неловкости. То, что они делают, им хотелось совершить всегда.

Бледный рассвет застает их крепко обнявшимися и погруженными в их собственный мир – маленький хрупкий мир. Розовая мгла быстро улетучивается, разогнанная теплым ветром пустыни, несущим мелкий невидимый песок. Он присыпает их тела тонким слоем пыли, укрывая наготу от приближающегося ясного дня.

– Мама, я так за тебя беспокоилась! – кричит Марыся в трубку. – Что с тобой? Я уже неделю не могу связаться с тобой. Вас отключили?

– У нас хорошенькое дело началось, – слышит она голос, как с другой планеты. – Выключают электричество, связь, нет воды и еды. Вокруг дерутся уже серьезно, а правительственные войска применяют ракетные установки и снаряды, как русские под Сталинградом. Они называются, наверное, «Катюши». Я в молодости по телевизору видела такое в старых фильмах.

– Сматывайся оттуда как можно быстрее! Прошу тебя!

– В данный момент уже не получится, ведь бои идут на границе и полностью блокируют ее. Вчера солдаты Каддафи так галопировали, что оказались на территории Туниса. Огребли там неплохо. – Слышно, как Дорота смеется.

– И что теперь будет? – беспокоится дочь, которой не до смеха.

– Нужно переждать. В конце концов, в такой ситуации, мое дитя, я не могу оставить больницу. Это было бы неэтично.

– О чем ты говоришь, мама! Ты не доктор, никакая этика тебя не обязывает к этому! Я еще хочу увидеть тебя живой! – Кажется, она вот-вот заплачет.

– Пойми, нам свозят множество раненых, как повстанцев, так и солдат. Враги лежат бок о бок, койка к койке. Не хватает докторов, нет медсестер, а санитарками, коридорными и кухарками работают девушки с гор. Прекрасные женщины! Бабы с яйцами!

– Что?

– То, что слышишь. Бегают сюда к нам через горы и вади под градом пуль и ничего не боятся. Некоторые таскают с собой детей на спине или какие-то съестные припасы, чтобы поддержать оголодавших людей. Мне кажется, что это они выиграют войну. Они неуничтожимы. Мы могли бы многому у них научиться.

– Ой, мама, мама… – Марыся смиряется, ведь знает, что Дороту ей не убедить: мать такая же упрямая, как и ее собственная дочь. – Ты крепкий орешек, – мягко говорит она.

– А что у тебя? Эвакуировалась уже из Триполи, а может, из Ливии?

– Нет, по-прежнему тут торчу и так же, как и ты, быстро не выеду, – сообщает она. – Я в очень красивом и безопасном месте, – сообщает она. – Не догадаешься где! – выкрикивает она радостно.

– Ну так расскажи.

– А может, попробуешь отгадать? Я тебе немного подскажу.

– Не интригуй, а то умру если не от любопытства, то от волнения! Ты больше чем довольна, не слышу ни машин, ни стрельбы…

– Это место ты прекрасно знаешь, – направляет ход ее мыслей Марыся. – Красивая ливийская провинция…

– Наша ферма! – выкрикивает Дорота.

– Ну конечно, – смеется Марыся. – Сюда мы перевезли больницу с ранеными. Ах! Я тебе не говорила! – вспоминает она. – Самира вышла из комы!

– Что? Невероятно! После стольких лет! Mabruk, mabruk, передай ей от меня! – повышает она голос, стараясь перекричать помехи.

– Сама это сделай. Мы, собственно, забрались на крышу водосборника и сейчас будем пировать здесь. Муаид должен наконец привезти какую-то нормальную еду из Триполи. Нам уже поперек горла диетическое питание. Мы хотим пикантного или даже чего-нибудь острого, как лезвие, нездорового жареного! Сами, мама на линии! – кричит она тетке. – Она желает тебе успеха!

– Szukran dzazilan, – отвечает выздоравливающая женщина, которая сейчас вообще не выглядит больной, как если бы и вовсе не была в коме.

Ее загоревшее лицо излучает здоровье и энергию, а худое тело более мускулистое и спортивное, чем до несчастного случая. «Чудеса случаются», – думает Марыся, с удовольствием глядя на Самиру.

– И еще одна неожиданность! – Дочь хочет посвятить мать во все дела.

– Что такое? Что там у вас творится?

– Помнишь Махди? – Марыся переходит на арабский, чтобы окружающая ее семья понимала каждое слово. – Когда ты жила в Ливии, это был молодой красивый парень.

– Ну конечно, я помню его! Ведь это жених Самирки. – Мать отвечает по-ливийски, и все убеждаются, что, несмотря на прошедшие годы, она по-прежнему прекрасно знает этот диалект.

– Сейчас это уже постаревший и поседевший мужчина, правда, с хорошей фигурой и по-прежнему очень даже ничего. Они обнимаются и кокетничают друг с другом. Пожалуй, они снова пара, – хохочет она, а Махди грозит ей пальцем: невыгодно его описала.

– Я так рада, что ты в безопасном месте, среди родственников, – меняет тему Дорота. – Я слышу по твоему голосу, что ты счастлива. Может, несмотря ни на что, добро случается и мы не напрасно сюда приехали.

– Я тоже так думаю.

Марыся спускается с крыши здания и удаляется от семьи.

– Я вспомнила множество подробностей из детства, которые выбросила из памяти, – говорит она тихо, садясь на каменную скамью на своем любимом патио за домом. – Вспомнила время, когда мы были счастливой, любящей семьей. И даже папа был нормальным – нежным мужем и отцом.

Марыся сжимает губы, вспоминая, что потом с ним стало.

– Доченька, он тебя любил, ничего, кроме тебя, не видел, небо бы для тебя достал, – признается Дорота. – Поэтому я не уходила от него и не выезжала из Ливии. Я делала это для вас, чтобы вы могли быть вместе. Кроме того, ты должна помнить, что я твоего отца любила без памяти, – признается она грустно.

– Может, ты по-прежнему чувствуешь к нему какое-то влечение? Ты уселась в его машину… да и все твое бессмысленное поведение… об этом свидетельствует.

В трубке воцаряется тишина.

– Между нами уже ничего нет, этот человек для меня не существует, – говорит Дорота мертвым голосом.

– Расскажешь мне когда-нибудь, что случилось на трассе к Тунису? – Марыся отдает себе отчет, что произошло что-то плохое, но не знает, готова ли она сейчас это слышать.

– Insz Allah, – отвечает мать. – Иди уже на пикник. Водонапорная башня – это прекрасное место. Хорошо тебе развлечься и до связи.

Марыся идет медленно, размышляя о том, сколько же в своей жизни пережила ее бедная мать. Еще удивляет других силой духа и жизнелюбием. Ей нет износа! Дочь ею так гордится! Но тоска поселяется в сердце молодой женщины. Для полного счастья ей не хватает присутствия рядом Дороты.

– Почему ты такая грустная? – Рашид подбегает бесшумно, обнимает ее за талию и нежно целует, ведь вокруг нет ни одной живой души. – Что случилось?

– Хочется, чтобы моя мама была с нами, – признается она, прижимаясь к его плечу.

– Вы еще вместе сюда приедете. – Утешая, он сжимает ее ладонь. – Не будет войны, страна преобразится, наполнится молоком и медом, а все ливийцы будут любить друг друга, как братья. А может, ты хотела бы жить в этом от природы красивом месте? А твоя мама с семьей приезжала бы летом тебя навестить? – спрашивает он несмело.

– Мне самой тут жить не улыбается. – Марыся после таких слов сразу начинает шутить. – Ты предлагаешь мне с кем-нибудь здесь собирать клубнику, выращивать помидоры и картофель и доить коз? – говорит она в ответ на завуалированное признание Рашида.

– Вряд ли кто-то захотел бы, но я знаю такого, кто больше других мечтает об этом и грезит во сне.

Рашид уводит Марысю с тропки, и они входят в оливковую рощу, в которой находится пахнущий хлором бассейн.

– Это было предложение? – спрашивает Марыся, заигрывая с влюбленным по уши мужчиной.

– Ну конечно, я хотел сказать… – Рашид прерывается, услышав чьи-то шаги.

– Вы тут! – Муаид смотрит на них критическим взглядом. – Может, кто-то поможет мне перенести всю эту жратву, которую я вез более ста километров, а? – говорит он недовольным тоном.

– Не понимаю тебя, старик. – Рашид подходит к двоюродному брату и похлопывает его по спине. – Что ты бесишься? Перебросим все это в пикап и подъедем к самому месту наших посиделок. – Он смеется. Его лицо излучает радость и счастье.

– Так иди помогай. А ты, Мириам, посмотри, все ли готово.

Он разделяет молодых любовников.

– Ты что, парень, сдурел?!

Как только они остались одни, он хватает Рашида за плечо и сильно сжимает его.

– В чем дело? – Рашид, атакованный им, смотрит пристально и хмурится.

– Не изображай наивного! Ради Бога, так не поступают! Девушка, конечно, красивая и временно одна, но у нее есть муж! Ты что, не знал об этом?! – говорит он театральным шепотом.

– Не вмешивайся в мою жизнь! Особенно если не знаешь подробностей! – Парень резко вырывается из железных тисков.

– Так посвяти меня, и тогда я буду спокоен.

Они стоят друг напротив друга и обмениваются бешеными взглядами.

– Перед поездкой сюда муж Мириам вернул ей свободу и сам написал, что если она не хочет, то может к нему не возвращаться, – говорит Рашид с большим удовлетворением. – А ты не влезай в своих грязных ботинках в нашу жизнь! – невежливо предостерегает он, грозя при этом указательным пальцем. – Мы, в конце концов, взрослые люди! Восемнадцать уже давно было! – На этом он заканчивает выяснение отношений и быстро идет к машине.

– Да? – Муаид, пытаясь догнать его, вынужден бежать. – А ты забыл о том, что вы двоюродные? Это разве хорошо? – прибегает он к еще одному, не вполне корректному аргументу.

– Да ты прямо святой человек! Ой-ой! – насмехается Рашид. – Ты истории арабов не знаешь? – издевается он. – В мусульманских странах близкие родственники женятся достаточно часто, а когда-то это было даже предпочтительнее, мой ты умник.

У Муаида уже не осталось ни одного козыря в рукаве, он только гневно сопит. Нынешняя ситуация его очень беспокоит, ибо именно он сейчас является махрамом Мириам и должен заботиться о ее чистоте и репутации. Что ни говори, она по-прежнему замужем, а развод быстро не делается. По крайней мере этого не случится, пока она будет здесь. «Как я мог допустить это?! – осуждает он сам себя. – Как до этого дошло, что порядочная девушка под боком опекуна беззаботно занимается сексом?!» Муаида распирает от злости. Теперь, когда он уже уверен в их близких отношениях (Рашид, в принципе, ничего не отрицал), Муаид настроен покончить с этим возмутительным явлением. «Нужно как можно быстрее выслать родственницу домой, – решает он. – Если это настоящая любовь, чего я обоим в итоге желаю, то пусть их чувства пройдут испытание временем. Когда они уладят все свои дела, то смогут жить долго и счастливо. На свадьбу я даже могу подарить им эту ферму, – решает мужчина, и у него сразу улучшается настроение. Он очень любит двоюродных брата и сестру и хотел бы только одного – чтобы их связь была законной.

Началось. Спокойствие и безопасность лопнули, как мыльный пузырь. Ферма расположена в районе дороги, которая ведет на старый военный аэродром «Метига», мало используемый и заброшенный. Но сейчас, во время войны, он стал основным для воздушного флота Каддафи. Об этом знают силы НАТО, которые планомерно уничтожают все стратегические и военные объекты в стране, объятой бурей. Чтобы не дать возможности силам режима совершать полеты над Ливией, они бомбят это место день и ночь. В ответ с материка не заставили себя долго ждать приспешники Каддафи. Сейчас идет перестрелка. Автострада, ведущая на аэродром, полна лоялистов. На ней много постов полиции и военных, которые досматривают каждого проезжающего. В итоге ферма оказывается отрезанной от поставок лекарственных средств и продуктов. Врачи и медсестры уже не могут возвращаться на ночь в свои дома: нет смены дежурств. Телефонная связь прерывается. Пациенты и те, кто за ними ухаживает, находятся в ловушке.

– Мы должны как-то добраться до города. – Рашид с Махди и двумя докторами спорят, сидя на террасе. – У нас есть еще немного овощей, мешок кускуса, пара пачек макарон и банка тунца. Но уже завтра голод начнет заглядывать нам в глаза. А Муаид к нам не пробьется, нечего на это рассчитывать.

– Два барашка уже пошли под нож, а кур давным-давно отправили в бульон, – включается находящаяся рядом Марыся. – И Соломон из пустого кувшина не нальет, а тут нужно стольких накормить.

– Лекарства заканчиваются, антибиотиков на два дня, а дезинфицирующих средств, может, на три, – отчитывается измученный врач. – Очень скоро мы начнем рвать простыни.

– Не хватает порошка, хлора и чистящих для кухни и ванны, – сообщает подсевшая к ним Самира, которая отвечает за этот участок работы.

– Нужно ехать, другого выхода нет.

Рашид встает и начинает нервно ходить.

– Как только съедешь с нашей дороги из щебня, стражи безопасности сцапают тебя и, если сразу не застрелят по поводу того, что ты молод и способен к борьбе, то посадят в тюрьму. Так, на всякий случай, – говорит Марыся, которая трясется от испуга за любимого. – Я не согласна!

Все согласно кивают.

– У меня идея, – настаивает на своем Рашид, который уверен в себе и не собирается отступать перед опасностью. – Я проеду через этот пустырь напрямик!

Он имеет в виду простирающуюся между ними и городом пустошь, на которой находятся заброшенные фермы и высохшие участки.

– Это может получиться, – поддерживает Махди инициативу.

– Ведь там нет никакой дороги, даже вади, чтобы ты мог безопасно ехать на машине. – Марыся остужает их запал. – Еще ребенком я скиталась по этой территории, и, поверь мне, ходить там тяжело, можно вывихнуть ноги. Можно только проехать на грузовом транспорте. На первых же ста метрах закопаешься: песок там мелкий.

– Вспоминаешь старые времена двадцатилетней давности…

– Минуточку, минуточку! – возмущенно перебивает Марыся. – Это, вообще-то, было не так давно. – Двадцатидвухлетняя женщина негодует. Ее состарили. Стоящие в двери бунгало женщины хохочут, закрывая рот рукой.

– С тех пор построено множество ферм, даже красивые виллы с садами. Между ними проложили дороги. Мы легко доберемся до автострады. Только наше поместье окружает такая большая пустынная территория. Тетка Малика получила когда-то два участка, которые соединила в один. Муаид выкупил все наследство. На всякий случай возьмем доски и подкладки, я видел пару за домом, – не отступает Рашид от своего плана.

– Я стану в кузове с биноклем и буду направлять водителя, – развивает мысль Махди.

– Это начинает выглядеть вполне реалистично. – Даже рассудительные доктора поддерживают смельчаков.

– Думаю, что лучше выехать к вечеру.

Остальные встают и покидают двух рисковых парней.

– Как стемнеет, никто нас там не заметит. Но мы еще сможем увидеть неровности на земле. Говорю вам, хуже всего будет проехать через нашу территорию, а потом – это уже булка с маслом, – говорит Рашид уходящим.

– Но это опасно! – Импульсивная Марыся просто кричит, не поддерживая столь рискованное предприятие. – Самира, скажи же что-нибудь! – обращается она к тетке, но та только поджимает губы и опускает голову.

– Рано утром мы уже вернемся на ферму! – Рашид в восторге от возможности действовать и просто горит желанием двигаться. – Скажете нам спасибо, что приняли вызов, хотя, в принципе, я в этой поездке ничего угрожающего не вижу.

Как только стемнело (а в Африке это происходит молниеносно и в мгновение ока все переходит в черную ночь), мужчины садятся в свой безотказный пикап. Все, кто только мог двигаться, провожают их, стоя перед домом. Гордые собой мужчины движутся на полной скорости, направляясь вглубь пустоши. Потом уже медленнее они минуют бассейн и водонапорную башню со сборником воды, теплицу, крытую пластиком, и участок с картофелем и капустой. По левой стороне остается загон для оставшихся двух баранов, коз и старенькой коровы. В этом месте кончается твердая почва. Рашид включает передачу на все четыре колеса и замедляется до тридцати, иногда даже двадцати километров в час. Очень осторожно пикап тащится к желанной автостраде. Иногда они задерживаются и исследуют территорию. Стоящий в кузове Махди цепляется за борт открытого кузова и прикладывает к глазам бинокль. Когда они проезжают выбоины и низины, он больно ударяется грудной клеткой о металлический борт. Постепенно он начинает сомневаться, хорошая ли это была идея. Большой тяжелый автомобиль опасно раскачивается из стороны в сторону. Колеса вздымают тучи песка и пыли, давая знать случайным наблюдателям: что-то движется по этой территории. Они оставили за собой редко разбросанные дома, которые выглядят нежилыми. Ни в одном из них не горит свет, не видно ни малейшего движения. Поля заброшены и покрыты засохшими или сгнившими овощами и плодами. Вокруг ни одной живой души. Чему удивляться? Страна охвачена войной, и никому в голову не придет выращивать морковку. Махди высмотрел все глаза, но Рашид по-прежнему не включает фары, не желая обнаруживать себя. В довершение сумерки покрыли все серостью, мало что уже удается заметить. После часа езды, конечно, не видно уже их поместья. Но они отдают себе отчет, что отдалились от него ненамного. Несмотря на все это, смельчаки не отказываются от затеи и проталкиваются дальше. И вот на горизонте они замечают асфальтированную дорогу, по которой мчат светящие фарами машины. Рашид вздыхает с облегчением, а наблюдатель от радости машет над головой руками. Водитель ускорился, и мужчина с биноклем снова больно ударяется ребрами о борт и быстро хватается за кузов автомашины. Неожиданно Махди замечает какое-то движение в рахитичной оливковой роще, показавшейся перед ними, и стучит по крыше машины.

– Что? – спрашивает Рашид, останавливаясь.

– Что-то там движется перед нами, хорошо не вижу, но явно что-то меняет расположение, – наклоняясь, кричит он в окно.

– У тебя галлюцинации! – Водитель продолжает движение. Он уже измучен рискованной экспедицией и хочет выбросить из головы проблемы, связанные с дорогой. От давящей жары внутри пикапа Рашид вспотел: чтобы не перегружать мотор, он не включил кондиционер. Но отчасти он взмок и от страха. «Пусть хоть пули летают, – говорит он себе, – только бы мы не застряли в конце концов в этой глуши. Ведь мы так близко!»

Он приходит в возбуждение, увидев дорогу быстрого движения, которая уже почти на расстоянии вытянутой руки. С километр, может, с два от них. «Нужно было ехать днем, сейчас почти ничего не видно, да и Махди еще паникует, как баба, – раздраженно думает он. – К черту!»

Рашид злится и ударяет рукой о руль. Он поддает газу, но в эту минуту сам замечает двигающиеся в отдалении тени. «Что это может быть? Это ведь не какой-то автомобиль – слишком маленький силуэт. Но и не человек, потому что слишком быстрый». Он напрягает зрение.

– Свора собак! – Махди со смехом кричит в кабину. – Всего лишь дикие собаки, – смеется он над своими страхами.

Уже без бинокля он различает отдельных животных, их масть и количество. В Ливии всегда было полно бездомных дворняжек, которые часто нападали на людей и селения. Они ведут себя как волки. Собираясь в стаи, собаки рыщут по пустырям в поисках еды. Но во время войны их можно видеть гораздо чаще. Не хватает времени заняться их отстрелом – сейчас стреляют в людей. Мужчины вдруг видят перед собой вздымающуюся тучу песка, и только через несколько секунд до их ушей долетает грохот. Потом еще и еще. Собаки с визгом бросаются вперед и бегут в их сторону. Рашид резко тормозит. Пассажир снова ударяется избитым телом о кузов. Оставшиеся в живых животные преодолевают опасные три метра перед их капотом. Махди сжимается в кузове, а через мгновение на него градом падают куски мяса, кожи и внутренностей.

– Ты жив?! – Побледневший водитель протискивается в кузов. – Парень?! – кричит он в ужасе, видя окровавленного пассажира.

– Это не моя кровь, – поясняет Махди, вставая. – Пожалуй, я цел, осколки пролетели мимо. – Для верности он дотрагивается до головы и рук.

– Спасибо Аллаху, что все эти псы приблудились именно сюда, – вздыхает Рашид с облегчением. – Старичок, мы, наверное, находимся на минном поле. – И он иронично улыбается. Мужчины, как по команде, оглядываются вокруг. – У нас было больше счастья, чем ума.

– Не факт. – Махди старается мыслить логически. – Это могла быть не взорвавшаяся раньше мина. Бог знает, что это было, но мы не будем проверять. Вопрос звучит волнующе, – он набирает воздуха в легкие, – заминирована только территория перед нами или мы уже ехали по минному полю?

В темноте видны только его большие от ужаса глаза.

– Черт возьми! – выкрикивает Рашид. – Так и знал! Слишком уж легко нам все удавалось, – злится он.

– Останемся здесь до утра, а завтра вернемся по собственным следам, – говорит мужчина постарше, принимая единственно возможное решение. Весь окружающий их мир заливает густой мрак.

– Вскакивай внутрь, разложим сиденья, и будет удобно. – С этими словами Рашид одним движением срывает брезент с петель.

На рассвете измученных сном в кабине мужчин будят солнечные лучи, падающие сквозь стекло внутрь машины. Первым делом мужчины открывают двери, чтобы выйти наружу, но тут же замирают с висящими в воздухе ногами. Они внимательно изучают землю вокруг, но, разумеется, ничего не видят.

– Не знаю, будем ли мы рисковать или поворачивать, чтобы ехать назад? – колеблется молодой водитель, стараясь завести мотор. Тот пару раз издает тихое урчание и глохнет.

– Будь что будет! – С этими словами Рашид подтягивается на руках и прижимается худым телом к люку в крыше.

– Ну и?! – Махди высовывается из бокового окна. – Осколки могли повредить конденсатор и мотор, – делает он предположение.

– Да, конечно.

Парень садится на капот, на котором минуту тому назад лежал и осматривал переднюю часть машины.

– Мы испеклись, – говорит он, перебираясь в кузов. – В переносном и прямом смысле. В придачу, как идиоты, не взяли с собой даже бутылку с водой.

– Сколько километров мы могли сделать?! – озабоченно спрашивает товарищ, с трудом перебираясь в заднюю часть автомобиля. От упражнений, которые ему пришлось вчера выполнять, постоянно ударяясь о железный борт, он чувствует ноющую боль в сухожилии на шее и грудной клетке. «Похоже на то, что сломал вчера ребро, – ставит он себе диагноз. – Только бы одно!»

– Думаю, что, несмотря на похоронный темп и наше глупое кружение в поисках хорошей твердой дороги, мы должны были вчера проехать как минимум пятнадцать или двадцать километров, – рассуждает водитель. – Если бы мы перли просто напрямик, было бы, может, в два раза короче. Не скажу тебе более точно, так как не проверял по дорожному указателю, – подытоживает он с иронией.

– Как-то не представляется мне все это в розовом свете, – говорит Махди, лицо которого покрылось испариной.

– Ты что-то плохо выглядишь, но я не могу тебя здесь оставить.

Рашид с беспокойством смотрит на товарища по несчастью, вытирающего дрожащей рукой мокрый от пота лоб.

– Такое расстояние займет часа три, с передышками немного больше, ну, может, максимум полдня. Ждать нечего. Если ветер заметет наши следы, то можно будет взлететь на воздух уже при первом же шаге. Даже не знаю, высмотрим ли сейчас путь, по которому ехали. – Он осматривает дорогу и с волнением сжимает губы.

– Двигаемся. – Махди делает первое движение.

– Обмотай голову и прикрой лицо.

Рашид вручает ему свою разодранную на две части рубашку.

– Кроме мин, нам еще угрожают солнечный удар и пыль на зубах, – шутит он, видя ужас на лице товарища. – Все будет хорошо, sza Allah. – С этими словами он становится на уже почти невидимый след от широких колес машины.

Мужчины не смотрят уже, как в самом начале, каждые пять минут на часы. Они ориентируются по положению солнца на небе, потому что это наилучший показатель времени. Когда им кажется, что больше не в силах сделать и шага, они останавливаются. Они боятся уйти в сторону от пути, которым, скорее всего, ехали вчера. Все кустики или рахитичные засохшие деревца не в счет: они, конечно, их объезжали. Не встречая тени на своем пути и не желая садиться на полнейшем солнцепеке, они медленно, но упорно двигаются дальше. От усталости и жары они испытывают головокружение, у них темнеет в глазах, а язык, напоминающий высохший колышек, приклеивается к нёбу. Во второй половине дня они входят на более застроенную территорию и видят невдалеке красивый белый дом, окруженный зелеными пальмами. Вокруг ни одной живой души. В здании опущены тяжелые деревянные жалюзи, запоры на всех дверях.

– Мы должны отдохнуть, – решает Рашид, глядя на бледное, влажное от пота лицо Махди. – Если бы даже это было минное поле, наверняка заминирована только полоса вдоль автострады. Благодаря ей избавляются от таких ловких смельчаков, как мы, которые хотят побыстрее добраться до асфальтированной дороги и без досмотра доехать до города. Кто бы минировал поселки? Какой в этом смысл? Идем, – решает он, делая первый шаг в мелкий песок за дорогой из щебня. – Время сиесты в тени пальм.

Рашид обходит поместье вокруг и обнаруживает, что у ловкого и рачительного хозяина нет крана с водой снаружи. Наверное, по той простой причине, чтобы какой-нибудь сосед в его отсутствие не подключился без разрешения. Конструкции для ирригации полей разобраны и стоят у ограды, только около пальм, растущих у дома, выходит из земли тоненькая трубка, из которой вода анемично капает одинокими каплями. Жажда очень их мучит, но делать нечего.

После крепкого двухчасового сна они двигаются дальше. Когда стемнело, Махди падает первым. Они уже достигли собственной территории, на которой до самой фермы и окружающих ее ухоженных участков ничего и никого не должны встретить. Рашид отбрасывает палку, которую он взял из машины на случай, если придется отбиваться от диких собак, становится на колено и, опираясь на одну руку, осторожно трогает другой лежащего.

– Махди, приятель, мы уже ближе, а не дальше! – кричит он в испуге. – Вставай! Еще не время отдыхать! Эй!

– Больше не могу, – шепчет измученный мужчина. – У меня, наверное, сломаны ребра, огнестрельная рана открылась, не говоря уже о моем сухожилии. Иди сам, я только тебя задерживаю.

Он вытягивает руку и машет ею товарищу, словно прогоняя его.

– Только если Бог тебя оставит! – оскорбляется Рашид. – Разве я могу тебя бросить! Если хочешь минуту полежать и отдохнуть, то я тоже с охотой посижу и отдышусь.

– Нет времени, иди! Сейчас станет темно.

– Поэтому поднимай свой вспотевший зад и возвращаемся домой.

Парень осматривается вокруг и останавливает взгляд на красном шаре солнца, которое быстро приближается к линии горизонта.

– Давай, понесу тебя чуток.

Он делает шаг и становится возле лежащего на боку мужчины.

– Не глупи!

Махди старается встать, но у него кружится голова, и он снова падает, теряя при этом сознание.

– Я сильный, как бык. – Рашид перебрасывает через плечо сомлевшего больного и быстро движется вперед, но его колени подгибаются под тяжестью как минимум семидесяти килограммов.

Когда солнце оставило на память о себе только красный отсвет, Рашид видит на его фоне белую водонапорную башню, которая возвышается над всеми зданиями на ферме. Его быстрый марш переходит в трусцу, а безвольно висящий Махди тихо стонет.

– Sorry, старичок, сейчас я уже не могу тащить тебя, – говорит Рашид в никуда: мужчина без сознания. – Поверь, что если я это сделаю, то, вернувшись, не сдвину тебя с места. – Он шумно дышит, воздух со свистом вырывается из его пересохшего горла.

– Ради Бога, я уже не справляюсь! – Пот струйками стекает у него со лба, заливает и раздражает солью красные от солнца и усилий глаза. – Господи, помоги мне, – просит Рашид шепотом. – На самом деле Аллах любит тех, кто верует. – Он начинает молиться. – «И если помогает вам Аллах, вас одолеть никто не сможет; но если Он покинет вас, кто может оказать вам помощь? И пусть доверятся лишь милости Аллаха все те, кто верует в Него».

Марыся уже пару часов стоит на крыше водосборника, а сейчас она приставила ладонь козырьком к глазам, чтобы заслониться от блеска последних ярких лучей заходящего солнца. Как это обычно бывает в сумерках, прощальные лучи перед уходом освещают весь мир, придавая окружающему невероятную отчетливость и прозрачность. Может, на расстоянии двух, может, трех километров от фермы девушка замечает движущийся объект, который быстро приближается. Сердце замирает у нее в груди, чтобы через минуту начать биться, как вспугнутая птица. Она видит бегущего худого мужчину, который несет что-то тяжелое на спине. Она уже его узнает. «От кого он убегает? Что случилось с автомобилем? Где Махди?» Вопросы быстро проносятся у нее в голове. «Оружие, я должна бежать за оружием», – решает она и, оторвавшись от каменной ограды, бросается к тайнику, известному только ей. Там спрятаны два автомата Калашникова, револьвер и три гранаты. Их оставил Муаид, чтобы в случае нападения у них было чем защищаться. Марыся не имеет понятия, как с этим обращаться. Когда она выбегает из своей комнаты на террасу, мужчины забирают у нее опасные игрушки.

– Что случилось?! – кричат они в панике. – Что происходит?

– Рашид возвращается. – Она показывает рукой направление и, схватив по дороге инвалидную коляску, бежит в ту сторону.

Молодой мужчина, идущий уже на пределе сил, видя так близко цель путешествия, неосознанно замедляет шаг. Только сейчас он понимает, насколько изможден и как сильно болит все тело. Плечи и шея одеревенели, но не до такой степени, чтобы он не ощущал страшную боль в мышцах и натянутых до невозможности сухожилиях. Позвоночник так болит, что он не может перевести дыхание. Когда Рашид оказывается на гравийной дорожке, ведущей прямо к дому, у него мелькает мысль: «Здесь уже наверняка нет мин, ведь мы заметили бы солдат, если бы они закладывали их». Он испытывает облегчение, осознав, что теперь в безопасности, но в то же время его охватывает такая слабость, что он едва держится на ногах. Сердце и конечности отказываются работать и не хотят делать даже малейшее дополнительное усилие. Рашид видит людей, с криком бегущих к нему. Он становится на колени, осторожно стаскивает Махди и укладывает его бессильное тело на песок. Парень упирается руками в землю и тяжело дышит. У него кружится голова, и когда он пробует еще встать, его глаза заволакивает пелена, расцвеченная одиночными красными и золотыми пятнами. Рашид без чувств падает на землю.

Всю долгую неделю со стороны аэродрома доносится не ослабевающая ни на час канонада. Заблокированные на безлюдье больные и лечащие их люди редко выходят сейчас во двор и снуют с опущенными головами из угла в угол маленькой переполненной клиники. После провальной попытки связаться с миром все пришли к выводу, что должны переждать.

Рашид, проспав двенадцать часов, просыпается с ощущением, словно заново родился. Досаждает ему только боль в переутомленных сухожилиях и растянутых мышцах, которые снимает обезболивающая мазь для спортсменов. Над позвоночником нужно немного поработать, делая наклоны и другие упражнения, но это не какая-то тяжелая болезнь.

Хуже с Махди, который снова находится в кровати как пациент, но на этот раз у него нет шансов взбрыкивать. Как цербер, за ним присматривает Самира. Если он хоть как-то двигается, то это пару шагов в ванную, куда идет потихоньку, опираясь при этом на палку. На прогулку его вывозят на инвалидной коляске. Сломанные два ребра осмотрены. Их движение сдерживается эластичным жилетом. День и ночь у него на шее обездвиживающий воротник. Глубокая огнестрельная рана, которая открылась у него во время рискованного путешествия, должна сама затянуться с помощью антибиотиков.

Марыся со старой кухаркой-эритрейкой творят чудеса, чтобы прокормить почти пятьдесят человек. Девушка, рыская в зарешеченном складе, находит пятидесятикилограммовый мешок затхлой муки с личинками и ползающими червяками. Однако это ее не беспокоит. Лишенные сильных мужских рук, они вдвоем переносят сокровище на патио за кухней и решают привести муку в порядок, чтобы сделать ее съедобной. Женщины, кривясь, просевают муку через сито, ссыпают в металлические коробки из-под датских масляных пирожных и ставят в морозильник. Что не выбрали, истребится низкой температурой. Старая Кристина, которая помнит еще времена своего детства и молодости в охваченной войной Эритрее, твердит, что даже с червяками мука съедобна. Наверняка никому ничего от нее не будет. Для нее личинки – это очень ценная протеиновая добавка. Марыся же, слыша такие выводы, отряхивается с отвращением. Бараны зарезаны умеющими это делать мужчинами. В конце концов, каждый из них делал это хотя бы раз в жизни на Праздник жертвоприношения. Женщины приготовили мясо и поделили на маленькие порции. Нужно было их растянуть для обедов на неопределенное время. Из спасенной муки они выпекают хлеб и лепешки, которые подают на завтрак и ужин. Марыся не только приумножает еду, как Иисус в Кане Галилейской, но и еще старается, чтобы было вкусно. На четыре пачки макарон вбрасывает одну банку тунца, пару луковиц, две ложки томатного пюре и, конечно, немного чили. К этому каждый получает по кусочку хлеба, маленькому стакану разбавленного водой молока – и ужин готов. Нечего уже сейчас даже мечтать о том, чтобы съесть помидор, перец или баклажан. Овощи под пристальным надзором и добавляются понемногу в редкие супы, в которых преобладают капуста и лук. Если ситуация не изменится к лучшему, придется ехать главной дорогой и искать ближайший военный магазин. Остается только надеяться, что можно будет что-нибудь в нем купить.

Со временем бомбардировка ослабевает и люди осторожно выходят из затхлых больничных помещений, чтобы погреться на солнышке. Марыся, поминутно глядя на мобильный телефон, рассчитывает на восстановление связи.

– Не нужно нервничать, – сдерживает Рашид ее порывы. – Как только подключат, Муаид первым позвонит.

– Знаю, но я беспокоюсь также о маме.

– Ну да, а у меня нет уже ни сил, ни времени на беспокойство, – признается молодой человек. – Я даже забыл о трагедии, которая меня постигла. Я уже не вспоминаю образы, какие стояли у меня перед глазами и днем, и ночью. Кошмар медленно отдаляется и исчезает.

– Это уже воспоминание, – говорит Марыся и нежно гладит его по щеке. – Не стоит к этому возвращаться и погружаться в боль. Иначе можно впасть в такую же депрессию, как твоя мама. А жить нужно дальше, так уж положено.

– Ты права, но это легко говорить.

– В моей жизни тоже были потери. Я утратила любимых и дорогих мне людей. Малика, бабушка… Так уж случилось, что на моих глазах мина разорвала мою ближайшую подругу Лейлу. Это было страшно, но дальнейшие бурные события послужили тому, что образ ее изуродованного лица постепенно стирается из моей памяти, а сердце уже не так болит. Время лечит раны, любимый. Только не нужно их расцарапывать.

В эту минуту очень близко от построек раздается взрыв. Парень подскакивает, но кроме пыли, поднявшейся в воздухе, они не видят и не слышат ничего. Никаких самолетов, моторов или свиста и последующего удара. Клинику охватывает паника. Некоторые бегают и суетятся, другие сидят, обнимая от страха колени. Женщины, конечно, визжат. Все ждут очередного удара, но ничего не происходит.

– У них аппаратура наведения села, – шутит Рашид, но окружающие смотрят на него с осуждением. – Ну что, хотите вот так сидеть и трястись от страха? Надо радоваться, что живы, и все.

– Да, что правда, то правда. – Больные и доктора тяжело вздыхают, крутят головами и, уже успокоенные, расходятся. «Что должно случиться, то и будет. Мы на это никак не можем повлиять», – подытоживают они беспомощно.

В тот же день, во второй его половине, во двор въезжает старая дребезжащая «мазда». Все вытаращивают глаза. Никого не ждали. Сквозь грязные стекла едва видны люди, находящиеся внутри. За шофера – не известный никому фермер, одетый в старую помятую галабию, со сбитым набок тюрбаном на голове, а рядом с ним женщина в традиционном широком плаще и цветастом платке. На коленях у нее сидит ребенок лет трех. Все, кто был во дворе, с интересом разглядывают автомобиль и окружают его. Дверь со стороны пассажира открывается, и изнутри выскакивает мать со своим разыгравшимся сыночком, которого она вручает стоящей ближе всех медсестре. Сама же она одним движением расстегивает застежки широкого балахона, срывает с головы платок, и глазам обитателей фермы предстает худенькая сестра из больницы Муаида в джинсовой мини-юбке и облегающей блузке.

– Ух, думала, что сварюсь, – смеется она, показывая ровные белые зубы. – В этой рухляди нет кондиционера!

– Ха, ха! – Присутствующие медсестры и врачи подходят к ней с выпученными глазами.

– Ну что? Неплохой камуфляж? – Муаид старается освободиться от галабии, сшитой из плотной ткани. – Типичная деревенская семейка.

Он обнимает Рашида, который с изумлением кивает ему.

– Старик, ты голова! – Парень искренне восхищен двоюродным братом.

– Я ведь не мог вас дольше оставлять без лекарств и еды.

– Ура! Браво! – кричат люди.

Ко всем возвращается хорошее настроение, и они радуются, как дети.

– Вы не пробовали добраться до города? – спрашивает Муаид. – Проезжая, я видел за двести метров от дома глубокую воронку от бомбы, – добавляет он обеспокоенно. – Надеюсь, никто из наших не погиб? В вас стреляли? Бомбили?

– Нет, к счастью, до этого не дошло, – отвечает ему Рашид. – Мы пробовали доехать другой дорогой, напрямик, но не удалось, – сообщает он, явно не желая вдаваться в подробности. – Та воронка – от невзорвавшегося снаряда, на который наверняка напоролся какой-нибудь заблудившийся пес. Тут все больше и больше крутится бездомных собак. Им, как и людям, не хватает еды.

– Открывайте багажник и все выгружайте! – организатор рискового предприятия обращается к мужчинам, отдыхающим под деревом. – Под сиденьями и сзади тоже кое-что найдете. Впихивали в каждую щель и каждое потайное место.

Муаид идет на террасу.

– Если бы ты знал, как все плохо, в Триполи магазины пусты, – на ходу описывает он Рашиду ситуацию в городе. – Когда-то давно, в первые годы санкций, так уже было. На полках только масло, томатный соус и банки с тунцом.

– Удалось тебе что-нибудь достать? Как с лекарствами?

– У меня есть друзья, связи и постоянные пациенты. Не пропадем! – Хозяин больницы смеется, довольный собой.

Новость о приезде спасителя разносится молниеносно. Все хотят с ним поздороваться, пожать ему руку, похлопать по спине. Семья стоит сбоку, с гордостью глядя на своего героя, невысокого и худого.

– Пойдемте, мы должны поговорить наедине. Что с тобой? – Муаид забирает у Самиры коляску с сидящим в ней Махди. Мужчины обмениваются несколькими фразами во время объезда дома по дороге к бассейну, где находят задумчивую Хадиджу.

– У меня для вас несколько новостей и предложений, – оглашает он вместо вступления, садясь в пластиковое кресло. – Что сначала?

– Сплетни, пожалуйста, – выбирает Марыся, как всякая женщина.

– Во-первых, я должен сообщить вам, что эта война так быстро, как мы надеялись, не закончится, – говорит он. – У нас сейчас несколько фронтов, на которых бои идут параллельно. На востоке стабильная ситуация. Освободили Бенгази, который по-прежнему время от времени бомбардируется силами Каддафи. Но наше новое правительство держится крепко, а его возглавляет… – Муаид повышает голос.

– Ну, кто, кто? Откуда нам знать?

– Наш знакомый офицер…

– Хасан! – догадавшись, выкрикивают они один за одним. – Вот это номер! Кто бы мог подумать! Вырос до народного героя!

– Я к нему еще вернусь, а сейчас хочу вам описать невеселую ситуацию в нашей стране. Территории переходят из рук в руки, и при этом льется кровь. Так происходит в Эз-Завии, Адждабии, Марса-эль-Бурейке, в Налуте… Долго перечислять. Занимают их повстанцы, чтобы на следующий день вернуть силам режима. Такая игра в кошки-мышки. В результате больше всех страдают обычные люди. Хуже всего под Мисуратой, где не хватает еды, воды и медицинских средств. Армия Муаммара бомбардирует жилые районы. На нашей стороне борются даже парни до двадцати лет. У нас гуманитарная катастрофа! Британцы, вмешавшиеся в эту ситуацию, уничтожили танки, ракетные установки, центры связи и военные склады правительственных сил. Благодаря этому в данный момент Мисурата в руках повстанцев.

– Чего Каддафи от Мисураты хочет, почему так за нее взялся? – не выдерживает Марыся и перебивает двоюродного брата.

– Это главный порт на востоке страны, которым в мирное время пользовались многие племена и через который шли поставки всего, что было предназначено для этого региона. Наш тиран хочет настроить большие и достаточно мощные племена против повстанцев, убедив их в том, что во время его правления для них было открыто окно в мир. Сейчас из-за повстанцев, наркоманов и террористов они должны бороться с проблемами. Бомбы летают у них над головами. Сообщества эти состоят главным образом из простых бедуинов. Если вождь, которого они знали всегда, так говорит, то это наверняка правда. И айда на повстанцев, которые сеют мятежи. Они уверены, что поступают правильно, перекрывая повстанцам доставку воды и уничтожая инфраструктуру!

От бешенства Муаид даже руками размахивает, а все общество слушает его с ужасом и недоверием.

– Конечно, не все, не нужно обобщать, потому что находятся все же умные, рассудительные люди, которые не верят ни единому слову Каддафи и помогают нашим. Но это, милые, уже открытая братоубийственная война.

– А что в других регионах страны? – тихо спрашивает посерьезневший Махди.

– Так же. Кроме Мисураты, самые тяжелые бои идут в горах Нафуса, особенно в околицах Налута.

Марыся затаила дыхание.

– У тебя есть новости от мамы? – обращается к ней Муаид.

– Нет, – шепчет молодая женщина. – Сначала у нее не было связи, а сейчас – у нас. Последний раз я разговаривала с ней в день нашей беседы на крыше у Рашида.

– Если Дорота по-прежнему трудится в центральной больнице, то у нее полно работы. Она не хотела эвакуироваться в Тунис? Там же рукой подать! – В голосе Муаида звучит удивление.

– Она считает, что это не этично. Почти весь медицинский коллектив сбежал, осталось только около пятидесяти врачей и медсестер, а что это для такой большой клиники?

Члены семьи с пониманием кивают.

– Кроме того, на границе все время идут бои и только в короткие промежутки между ними более-менее безопасно. Царит такая же ситуация, как и по всей стране: то те, то другие занимают это место.

– Нужно подождать, – подытоживает Самира.

– Так и мама говорила.

У Марыси глаза наполняются слезами, но она старается не плакать.

– Позвони ей, когда закончим и составим подробный план действий.

Муаид встает, обнимает расстроенную Марысю и, утешая, похлопывает ее по спине.

– Как я позвоню, в колокольчик? – спрашивает она, уткнувшись в плечо двоюродного брата.

– Я привез с собой спутниковый телефон, который мне оставил Хасан. У нас есть связь с миром. Если только у Дороты что-то действует, то вы сможете поговорить. Выше нос!

– О’кей, а сейчас перейдем к твоим идеям и планам, – говорит Рашид, нервно почесывая голову и сглатывая слюну. – После их последней ссоры с Муаидом он не сомневается в том, что двоюродный брат постарается разделить его с Мириам. «Старый традиционалист! – думает он в душе, сжимая при этом челюсти. – Когда я нашел наконец-то свою вторую половинку и любовь всей моей жизни, я не дам ее у себя отнять». – Его сердце болезненно сжимается, и молодой человек грозно хмурится.

– Еще сегодня утром я разговаривал с Хасаном, – начинает Муаид, внимательно глядя на всех собравшихся. – Хадиджа, слушай внимательно, это тебя тоже касается!

Задумавшаяся женщина поднимает голову и удивленно смотрит.

– До Бенгази уже постоянно приплывают суда с гуманитарной помощью, снабжают как едой, лекарствами, так и оружием. Они же забирают раненых и пострадавших ливийцев. Когда правительственные силы бомбили больницу в Мисурате, Временный Народный Совет принял решение, что ближайший корабль, который прибудет в этом направлении, поплывет также в Мисурату, чтобы снабдить несчастный город и забрать оттуда наиболее пострадавших. Этот акт истребления больных и раненых перевесил чашу горечи. Министерство иностранных дел Катара постановило, что оно пойдет на риск: с Ближнего Востока к нам приплывет паро́м.

– Ну и?.. Как это нас касается? – Марыся чувствует, откуда ветер дует, и подгоняет двоюродного брата.

– Мисурата – это только двести пятьдесят километров от Триполи и при толике счастья вы доедете туда за пару часов. По прибытии в город пойдете в больницу и вместе с больными в сопровождении эскорта Красного Креста и Красного Полумесяца безопасно доедете до порта и попадете на палубу. Хасан обеспечит вас входными билетами на паром.

– Кто именно плывет? – спрашивает Рашид, от бешенства скрипя зубами.

– Я думал, конечно, в первую очередь о Мириам, Хадидже и Самире с Махди. Махди должен быть водителем, но после вашей последней геройской выходки вижу, что это невозможно. – И Муаид приступает к подробному описанию своего хитрого плана.

– Но почему я? – первой протестует Марыся. – Здесь безопасно, и я могу спокойно переждать всю эту революцию и выехать уже вместе с матерью. Не вижу необходимости…

– Собственно, принимал ли ты во внимание опасность? – Рашид встает и повышает голос. – Ты говорил, что Мисурата переходит из рук в руки и ее окружают враждебные дикие племена. По дороге нигде не идут бои? А что со Злитеном? Мы должны его проезжать.

– Ты же не поедешь в центр города, а по автостраде постоянно будешь объезжать его. Если Мисурата и будет заблокирована, то можно немного съехать с дороги…

– Чтобы попасть на минные поля?! Я не могу!

– Хочешь нас отсюда сбыть или как? – Марыся удивляется, потому что план ее двоюродного брата кажется ей очень рискованным.

– А куда мы должны направиться? – тихо и спокойно интересуется Самира.

– Как можно дальше! – выкрикивает, раздражаясь, Муаид. – В Триполи каждую ночь проводятся чистки и вылавливание противников правительства. Каддафи призвал жителей очистить ливийскую столицу от мятежников и бунтовщиков. Они приходят в дома и вытягивают спящих мужей и отцов из кроватей, чтобы потом убить их на глазах у семьи. Убийства и насилие происходят постоянно. Наемники безнаказанно насилуют ливиек, как взрослых женщин, так и маленьких девочек. Таким способом они наказывают народ за бунт. Вы представляете себе, какая была бы бойня, если бы они явились сюда?! – заканчивает он и тяжело валится на стул.

Все умолкают. Родственники стараются не смотреть друг на друга и опускают взгляды. Тишина невыносимо тяжела, но никто из присутствующих не имеет намерения ее прервать. Каждый погружен в свои мысли и с недоверием обдумывает услышанные минуту назад слова.

– На днях я собираюсь ликвидировать эту временную больничку. Только должен вначале придумать, как незаметно перевезти такое количество людей, – подытоживает Муаид.

– Я не поеду, – шепчет Хадиджа. – Не выеду из Ливии и не оставлю здесь прах моих близких.

– Никто не говорит о том, чтобы покинуть страну навсегда, – поясняет подавший идею Муаид. – Если обстановка наладится, вы сможете вернуться. Однако признаемся себе, что это наступит не скоро. Закон вендетты в нашей стране обязывает мстить вечно. Даже спустя годы здесь будет литься братская кровь. А может, в особенности… – Он задумывается. – Каждый захочет отомстить за свои обиды, а справедливо или нет, уже никого не будет волновать. Может так случиться, что покой и порядок воцарятся здесь только на несколько лет, а то и меньше.

– Очень оптимистичный сценарий, – иронизирует Рашид.

– Наиболее правдоподобный из возможных. Каддафи так быстро не поддастся, будет бороться до последнего солдата и наемника, до последней капли крови. Каждую минуту может начаться партизанская война. Вы знаете, сколько он за все эти годы своего никчемного правления построил тайных вилл, бункеров и укрытий? И по-прежнему у него есть фанатичные приверженцы!

– Я хотела бы позвонить маме. – Марыся протягивает руку за телефоном.

– Пойдем со мной, аппарат у меня в машине.

Муаид встает.

– Переспите с этой мыслью, – говорит он, уходя. – Но очень прошу, чтобы вы приняли решение как можно быстрее, ведь нам нужно хорошо подготовиться к дороге. Когда получим сигнал, придется сразу же сесть в машину и двигаться.

Повернувшись, он быстро шагает вперед, но через минуту внезапно задерживается и возвращается.

– В таком случае, может, ты будешь водителем? – неохотно спрашивает он у Рашида. – Я, к сожалению, не могу оставить на произвол судьбы моих пациентов и больницу.

Марыся набирает номер матери раз за разом, но все время слышит сигнал «занято». Она договаривается с Муаидом о том, что до завтрашнего утра телефон останется у нее. Вечером и ночью она опять пробует связаться, раз за разом набирая номер центральной больницы в Налуте, но там, как и раньше, никто не снимает трубку. «Или их разбомбили, или отключили, или с матерью что-то случилось, а ее мобильный взял кто-то другой, – рассуждает Марыся. – Ведь ей тоже достался телефон убитого солдата». Чтобы не сойти с ума от беспокойства, молодая женщина отправляется в кухню, чтобы помочь готовить ужин. Все обитатели фермы лакомятся свежей выпечкой и жареным мясом, которое привез Муаид. К этому в конце – овощи и оливки, а на стойке выставили еще миску, полную пасты хумус. «Одни ливийские деликатесы. Последняя вечеря», – подытоживает Марыся, которой кусок в горло не лезет. Среди участников пиршества она не видит никого из членов семьи. Очевидно, бурная дискуссия и нервы, ею вызванные, испортили им аппетит. Разве не менее вероятна смерть здесь или в Триполи, чем на автостраде, ведущей через воюющие города? «Наверное, на этот раз Муаид перемудрил, – подытоживает она. – Никуда не поеду – и баста!» – решает она. От Марыси не укрылось и то, что двоюродные братья смотрят друг на друга волком, как если бы имели какие-то претензии. «Почему Муаид в план эвакуации не включил Рашида?» – вдруг встает перед ней главный вопрос. – Если сам хочет остаться и посвятить себя пациентам, – это уж его дело, но когда говорит, что в городе небезопасно, то зачем оставлять в нем ближайшего родственника? Что происходит? Неужели из-за чего-то поссорились?»

Она через кухню выходит на патио и после еще одной неудавшейся попытки связаться с матерью решает пойти к любимому и разузнать, в чем тут дело. Марыся смотрит на крышу водосборника и видит царящую там темноту. «Может, уже спит или подает сигнал, чтобы его не беспокоили? – думает она. – Он тоже должен все обдумать». Марыся хочет еще немного побыть одна. Несмотря на то что Самира все чаще не возвращается на ночь, оставаясь в палате один на один с любимым Махди до самого рассвета, а Хадиджи как бы вообще нет, теснота узкой комнаты с тремя постелями действует на Марысю угнетающе. Она вспоминает, что когда-то в ней жила какая-то незнакомая арабка. Потом милая пожилая дама, польская бабушка, которая читала ей книжки. Отрывки из них она помнит до сих пор. Они появились в ее голове неизвестно откуда. «Господа, знакомьтесь, мышка. Мышь, воспитанная слишком. Подает она вам лапку. Что, не хочет? Это жалко». Марыся идет к бассейну, у которого светится только одна сигнальная лампа. Она садится на стул, на котором сидела во второй половине дня, и смотрит перед собой. «Может, Хадиджа права, что проводит здесь целые дни?» – думает она. Монотонный шум фильтров, голубизна плитки, запах земли, смешанной с хлором, и это спокойствие вокруг дают умиротворение.

Она вдруг замечает в противоположном углу водоема какой-то темный предмет и недовольно хмурится: кто-то бросил это в воду. «Ох, уж эти ливийцы! Порядок поддерживают только у своего носа! В первую очередь их интересует свое, а чужое можно уничтожить и не жалеть! Что за народ!» Она встает, подходит к месту, где находятся приспособления для чистки бассейна, и берет сачок на длинной палке. Он служит для вылавливания листьев. Марыся наклоняется над водой и погружает сачок в воду. Она толкает сверток вверх и удивляется, что он такой тяжелый. Во второй раз ей удается подхватить его под низ и одним сильным рывком потянуть вверх. На поверхность воды медленно выплывает нечто, что, по крайней мере, не является одеялом. Молодая женщина в ужасе задерживает дыхание. По ее спине пробегает дрожь. Над водой бассейна появляется тело. Марыся уже точно различает цвет и узор ткани. Это длинное платье тетки Хадиджи. Для верности она осторожно переворачивает утопленницу. Ее глазам предстает мертвое лицо женщины, печальное, с открытыми глазами, которые смотрят в далекое пространство. Даже сейчас ее губы искривлены, как будто она плачет, а лоб изборожден трагическими морщинами. Ее густые вьющиеся волосы растекаются лучами вокруг головы. Она приняла окончательное решение – не оставлять детей и мужа.

Назад: Беженцы

Дальше: Эвакуация на судне