Об эволюции (людей)

Кинозал в штаб-квартире Би-би-си на Портленд-Плейс был набит до отказа, люди толпились в проходах, сидели на ступенях. Я находился в толпе, между Хелен Макганис и ее продюсером Сьюзан. Приглашенные на предпоказ гости окликали друг друга, обменивались рукопожатиями, вокруг стоял немолчный гул голосов. Хелен и Сьюзан без конца с кем-то меня знакомили, человек двадцать с подкупающей искренностью выразили свое восхищение и приязнь. Начало сеанса задерживалось – ждали директора компании.

Пять дней назад я наконец вернулся на родину. Меня разместили в унылом флигеле военного госпиталя королевы Елизаветы в Бирмингеме, где пятьдесят выздоравливающих вояк бродили по коридорам, делясь впечатлениями и планами на будущее. Почти все были моложе меня, но досталось каждому намного сильнее, по сравнению с товарищами я отделался легким испугом. Я не чувствовал себя больным, мои раны не требовали особого ухода. Я приступил к последнему этапу восстановительной программы, хромал на одну ногу, ничего не слышал левым ухом и все еще ждал обещанных слуховых аппаратов последней модели. Спрос был так велик, что армейский поставщик не успевал выполнять заказы.

Утром я сел в поезд на Лондон, мне хотелось погулять по родному городу. В центре было многолюдно, и суета быстро утомила меня, но столица показалась великолепной, впечатление не портили даже анахронические небоскребы. До чего же приятно бродить по улицам без всякого дела…

Директор сел рядом с нами, свет в зале погас, я увидел заглавные титры: «Обмани-Смерть» – и впервые в жизни понял смысл выражения «жгучий стыд». Сердце билось в горле, хотелось провалиться сквозь землю. На экране шла пародия на фильм в стиле экшен, напичканный клише, с насквозь фальшивым главным героем. Он небрежно, одной рукой, крутил баранку армейского грузовика, курил одну сигарету за другой и вещал благоглупости. Умелый нервный монтаж, архивная хроника из Ирака, Афганистана, Северной Ирландии и Сьерра-Леоне, интервью с военными, которых я не знал либо не помнил, представляли меня сверхчеловеком. Яростным защитником британских ценностей и национальной чести. Моментами я покупался на этот подлог, верил, что скромный, сдержанный, степенный, наделенный чувством юмора тип и есть Томас Ларч. So British, isn’t it? Клоун, который принес свою жизнь в дар ее величеству, старая калоша, чьи бескорыстие и преданность так возбуждают толпу.

Я бы предпочел рассказать, как пуля, летящая со скоростью девятьсот километров в час, жалит человека и у него от адской боли перехватывает дыхание, как он лишается сна и ощущает вокруг себя кладбищенскую тишину. Я помянул бы тех, кто не выжил, был похоронен с почестями и сразу забыт, и тех, о ком никто никогда не говорит, как будто они и не жили вовсе или заслужили свою горькую участь. О тысячах, десятках тысяч безымянных афганцев и иракцев, погибших на родной земле, куда мы явились наводить порядок «огнем и мечом». Всякий раз, надеясь оправдать вмешательство в дела других государств, политики и наживающиеся на войне рвачи нагло врут, объявляя себя защитниками великих демократических принципов и прикрывая ими свои злодеяния. Мне хотелось кричать, что эта война сугубо бессмысленна, что мы потеряли на ней храбрых солдат и лишились чести. Я тоже купился и теперь чувствовал себя идиотом.

Разоблачительная тирада не прозвучала, я промолчал, чтобы меня не сочли психом или предателем. Гнев и горечь остались лежать на дне души, отравляя мне жизнь.

Хелен Макганис поддала жару, рассказав, как однажды нашу группу накрыла смертоносная лавина в окрестностях Кицбюэля. Я два часа провел под снегом, в воздушном кармане, обморозился, но выжил – один из всех. Руководитель команды спасателей, фактурный тиролец, признался, что и по прошествии одиннадцати лет не понимает, как удалось откопать живого человека из-под двухметрового слоя весеннего снега. Я задвинул эту давнюю историю в самый дальний угол памяти и понятия не имею, как Хелен ее раскопала. Слава богу, что ей не пришло в голову покопаться в моих юношеских злоключениях, она обнаружила бы много убедительных доводов в пользу своей теории. Нельзя не признать, что список ударов судьбы и разнообразнейших физических потрав действительно сбивал с толку и впечатлял. Это противоречило всякой логике и глубоко укоренившемуся мнению о хрупкости человеческого существования, и мне стало не по себе.

Я вновь обрел способность трезво оценивать реальность, к горлу подкатила тошнота. Мастерская, на грани надувательства и манипуляции, картина возмутит публику. Они будут плевать мне в лицо, назовут презренным обманщиком. Может, пора придумать благовидный предлог, выскользнуть из зала и затеряться в одиночестве лондонской ночи? Я повернул голову и увидел счастливое лицо Хелен, у нее подрагивала верхняя губа. Свет и тень от экрана попеременно ложились на ее профиль, делая его еще красивей. Я чувствовал себя тайным наблюдателем, которому не грозит разоблачение, и вдруг понял, что снова смотрю на экран. Грузовик катил по пустыне к горизонту под невыносимо прекрасные и такие знакомые аккорды «Братьев по оружию». Я не рассказывал Хелен, чем была для меня эта песня, какие чувства будила в душе. Я пятнадцать лет не слушал и не напевал волшебную мелодию. Я был околдован, потрясен до самых основ. Новая встреча с музыкой Нопфлера подняла со дна души воспоминания:

Медленно зажигался свет в зале. У меня на глазах выступили слезы. Хелен не отводила взгляд, она была потрясена не меньше моего. Зрители аплодировали, Сьюзан и Хелен кланялись, потом она помогла мне встать и резко вскинула вверх наши руки, как рефери на ринге, и публика ответила овацией. Мы тоже захлопали, в голове у меня раздался грохот барабанов, так что пришлось подкрутить регулятор звука на слуховом аппарате. Продюсер жестом опытного конферансье протянула мне руку, и я, как по команде, поклонился. Зал встал, зазвучали крики «браво!». Мне аплодировали впервые в жизни, и должен признать, это было очень приятно: причин столь бурной реакции я не понимал, но чувствовал себя возродившимся, отмытым, чистым, а об остальном просто забыл.

В соседнем зале устроили коктейль. Меня поздравляли, выражали симпатию, для многих я был тем самым героем, в котором нуждалась Англия, кто-то хотел знать, что будет дальше, некоторые выражали надежду, что я продолжу миссию по спасению страны. Сильно накрашенная, похожая на известную актрису блондинка поинтересовалась моими планами на предмет политической карьеры. Я ответил не сразу, пытаясь вспомнить ее имя, она улыбнулась и вкрадчиво промурлыкала, что меня ждет прекрасное будущее в партии консерваторов. Все хотели со мной выпить, предлагали вина, красного и белого, потом шампанского, я не имел привычки к спиртному, у меня кружилась голова.

Хелен представила мне колоритного мужчину лет сорока в смокинге. Это был Ален Бейл, продюсер-валлиец, эмигрировавший в Голливуд. Он хотел перенести мою историю на большой экран, говорил, что ничего подобного не было со времен фильма «Апокалипсис сегодня», успех будет планетарный. «Вас сыграет Джонни Депп, я знаком с его агентом, вернусь в Лос-Анджелес, сразу ему позвоню». Бейл не сомневался, что Депп ухватится за предложение, ведь он никогда не снимался в гиперреалистичном кино с настоящими слезами и кровью, а поделки для дебильных подростков ему до ужаса надоели. Гнусавым голосом продюсер твердил, что нам необходим настоящий герой, что зрителям обрыдли рок-звезды под кайфом и капризные футболисты. «Необходим другой герой, белый англичанин! Верно?» Насчет режиссера нужно подумать, но почему бы не Коппола? Он фонтанировал идеями насчет сценария, а уж с актерами проблем не возникнет, еще в очереди будут биться! Он хотел получить права (неизвестно на что) и нанять меня в качестве консультанта. Вопрос «Кто ваш агент?» естественно остался без ответа, но Хелен спасла положение, заявив, что берет все на себя.

– Это будет шикарный фильм! – воскликнул продюсер, ткнул меня кулаком в плечо, одарил белозубой улыбкой и «уступил» место генеральному директору Би-би-си.

Тот долго, дольше необходимого, тряс мою руку, потом проникновенным тоном сообщил, что фильм привел его в восторг и он хочет пригласить меня на ток-шоу «Сегодня или завтра», посвященное роли британской армии.

– Вы – один из настоящих людей, таких нечасто встретишь… – польстил он мне, добавив, что англичане устали от псевдоэкспертов. – Публика хочет видеть на экране обычных людей.

Он изумился, узнав, что у меня нет сотового, выпустил мою руку и сказал, что его секретарша позвонит на неделе и договорится о встрече. «Пообедаем, пообщаемся…» Присоединившись к стоявшим у буфета приятелям, киношник с воодушевлением сообщил, что нашел наконец человека, которому есть что сказать.

– Могу я задать вам нескромный вопрос, Том? – спросила Хелен, придвинувшись так близко, что я уловил сладкий запах ее духов.

– Конечно.

– Вы гей?

– Я?.. Вовсе нет… – Вопрос, заданный с намеком на улыбку, лишил меня самообладания.

– Так я и думала, а вот мой патрон надеется…

Зрители подходили к Хелен, хвалили фильм, просили разрешения сфотографироваться со мной – наверное, собирались потом хвалиться знакомством с выжившим. А может, надеялись, что в нужный момент это принесет удачу. Одна дама весьма зрелого возраста даже погладила меня по лицу, как будто хотела убедиться, что перед ней человек из плоти и крови.

Всех интересовали детали. Как было там, за чертой? Вы оказались под облаками или в бездонной пещере? Видели тот белый, невыносимо яркий свет, о котором рассказывают многие вышедшие их комы? Слышали музыку? Орган или трубу? Вы узрели Господа, Иисуса, Моисея или ангелов? Не может быть, чтобы там совсем ничего не было! Ну же, постарайтесь вспомнить!

Они смотрели на меня, как дети-потеряшки, и мне было жаль разочаровывать их, но я не видел ничего, кроме черной дыры, а может, просто не помнил. Все со шлись на последней гипотезе. Шок был слишком сильным, вот воспоминания и стерлись. Дама-психиатр высказалась в том смысле, что страх перед действительностью заставляет нас отвергать ее, прятать в дальних уголках мозга, после чего вручила мне визитку и предложила сеансы гипноза. Целый час мне представляли незнакомых людей, я улыбался, кивал, пожимал руки. Кто-то говорил, что правительство вряд ли оправится от такого удара, другие полагали, что фильм лежит в створе официальной военной доктрины. Большинство сходилось во мнении, что свое слово должна сказать Церковь. Тощая морщинистая дама тревожилась, что Хелен, сняв эту картину, нажила новых врагов, и та строго по секрету сообщила, что Голливуд собирается купить эксклюзивные права на эту историю, снять полнометражный фильм, а Джонни Депп жаждет сыграть главную роль.

– Мы свои люди, Хелен, я буду ждать твоей «отмашки»… – Женщина коротко улыбнулась и отошла.

– Телекритикесса из «Таймс», – прокомментировала Хелен, – очень влиятельная. Она поднимет волну, а о лучшей рекламе и мечтать невозможно!

Я не очень понимал, какую выгоду может принести шумиха, но решил довериться Хелен. Главное, что она сказала «нам», включив меня в орбиту своих идей и планов. Мы в одной лодке, так пусть задает курс. Хелен потянула меня к буфету, подала бокал белого вина и спросила:

– Вы молчите, Том… Вам не понравилось?

Меня разочаровали и концепция, и монтаж, но я бы ни за что в этом не признался. Критика прозвучит диссонансом общему хору похвал, Хелен расстроится, хрупкое «мы», скрепившее наш союз, рассыплется. Я пытался подобрать правильные слова, чтобы не обидеть ее и не слишком сильно погрешить против истины.

– Я не узнавал себя, вот в чем дело. Люди бог знает что напридумают, посмотрев этот фильм. Мне просто повезло. Я солдат, которого любит удача.

– Не скромничайте, Том! Вы – настоящий герой, хотя сами так не считаете. Именно это мне в вас и нравится, как всем вокруг.

Хелен спросила: «Любите азиатскую кухню?» – я кивнул, и вот мы уже в доках, сидим за столом роскошного китайского ресторана в компании двенадцати человек. Цены в меню были заоблачные, я едва не крякнул от изумления и подумал: «Надеюсь, они не собираются пировать за мой счет…»

Хелен сидела напротив и что-то вполголоса обсуждала со своим продюсером. Они были лучшими подругами, перезванивались по десять раз на дню и без конца обменивались эсэмэсками. Их творческий тандем существовал уже пятнадцать лет, завоевал признание и получил не одну престижную награду. Сьюзан, высокая крупная женщина лет пятидесяти, обожала перекрашивать волосы в экзотические цвета. В Ираке она была рыжей, что очень шло к белой коже, теперь стала зеленой с желтоватым оттенком, и это отлично сочеталось с ярким многоцветным нарядом. Дерзкая, чуточку провокативная эксцентричность точно била в цель: на коктейле я слышал, как многие называли ее забавной и очаровательной. Когда показ закончился, мы вышли на улицу, и, пока ждали такси, Сьюзан шепнула, что нам нужно встретиться не откладывая, обсудить некоторые детали и принять окончательное решение. Она бесцеремонно смерила меня взглядом и добавила, что я похож на англиканского пастора и должен сменить портного, ведь Лондон больше не военная база.

Рядом со мной сидел американский журналист с канала Си-би-эс. В машине он забросал меня вопросами о моральном настрое «наших парней», высказал опасение, что Ирак может стать вторым Вьетнамом, с бешеной скоростью строчил эсэмэски. Когда метрдотель подошел принять заказ, он раздраженно дернул плечом – ответ задерживался. Потом телефон квакнул, американец издал победный клич, вскинул вверх кулак и повернул экран к сидевшей напротив Сьюзан.

– В долларах? – спросила она.

– Само собой.

– Эксклюзив только для США?

Он пожал плечами – «сомневаюсь», – перечитал сообщение и кивнул. Взгляд Сьюзан приобрел осмысленное выражение, она просияла улыбкой, медленно поднялась, протянула руку своему визави, и тот крепко ее пожал.

– О’кей, Джеймс. Друзья, имею удовольствие сообщить, что мы продали наш документальный фильм «Си-би-эс ньюс» и сейчас отпразднуем этот успех, как и подобает, шампанским!

Новость вызвала фурор, звучали поздравления, вопросы. Джеймс предположил, что ленту покажут через три месяца в самой популярной новостной программе Америки «60 минут», которая идет по воскресеньям в 19:00.

– Будет неплохо, если вы выступите перед показом, – сказал он, обращаясь ко мне, но я отказался, сославшись на статус военнослужащего.

Сьюзан отмахнулась – не проблема, она напрямую обратится к министру и получит разрешение.

– В качестве солдата вы им больше не нужны, – продолжила она, – но можете принести пользу как «агент влияния».

Джеймс опасался, что военные действия затянутся, и то и дело задавал мне один и тот же вопрос: почему самая сильная армия мира ушла в глухую оборону и топчется на месте?

– Вы там были, скажите честно, мы используем до статочно ресурсов, чтобы выиграть эту войну?

– Даже если контингент увеличат вдвое и нагонят еще больше техники, это ничего не изменит. Они победят, потому что им плевать на свою жизнь. Мы боимся исчезнуть без следа, пытаемся защитить себя всеми способами, придаем нашим жизням непомерное значение. Они сражаются за веру, считают честью пожертвовать собой во имя Аллаха, ведь это гарантирует им пропуск в рай, а родственникам – деньги и почет. Мы же воюем, как чистоплюи, сидя перед экранами компьютеров.

– Так что же делать?

– Правильней всего будет вернуться домой и возвести непреодолимую стену, а потом стрелять в любого, кто появится у наших границ, хотя крах это отодвинет на несколько лет, не больше… Рано или поздно они явятся, чтобы сожрать нас живьем, ведь смерть им не страшна… Они ликуют при мысли о ней, а мы ужасаемся…

– По-моему, вы слегка преувеличиваете, Том. Пожалуй, ограничимся показом фильма.

Из ресторана мы вышли поздно. Ужин получился веселый, шампанского было выпито море, а «отлакировали» все коллекционным арманьяком. Голова у меня кружилась – я явно перестарался. У ресторана стояла длинная вереница такси, сотрапезники рассаживались по машинам и уезжали. Джеймс пожал мне руку, сказал, что все понял. Мы с Хелен остались вдвоем. Она поинтересовалась моими планами, и я взглянул на часы:

– Возьму такси до вокзала Юстон, если повезет, уеду в Бирмингем.

Она вытащила из сумки смартфон, произвела несколько манипуляций и покачала головой:

– Ближайший поезд завтра утром в… пять тридцать четыре. Идет со всеми остановками. В шесть двадцать три уходит прямой.

– Найду отель рядом с вокзалом, переночую… Классный получился праздник, спасибо, Хелен.

На ее лицо упал красный отсвет неоновой вывески, она моргнула, подошла совсем близко, прижалась ко мне, привстала на цыпочки. Или это я наклонил голову? Хелен положила руки мне на плечи, прильнула губами, я обнял ее. Так мы и стояли, пока рядом не остановилось такси. Хелен назвала водителю адрес, и машина плавно тронулась с места.

Я военный человек с внешностью англиканского пастора (как недавно выяснилось), к эксгибиционизму не склонен, а потому не стану вдаваться в детали первой ночи с Хелен. Скажу одно: она была волшебной. В тридцать два года я познал настоящую страсть и мгновенно забыл всех прежних подружек. Я никогда не забуду нашу первую ночь: она могла оказаться ошибкой, случайностью, но стала откровением, коллективным экстазом, эротическим причастием. Следующая ночь была ничуть не хуже, как и третья, с субботы на воскресенье, но тут я, пожалуй, умолкну, чтобы не выбиваться из приподнятого стиля. Кроме того, не стоит разжигать вожделение и зависть.

У Хелен была восхитительно чуткая кожа и пупок, подобный жемчужине, совершенной и трогательной. За первой ночью последовал день, вернее, два не менее чудесных дня. Нам повезло – они пришлись на субботу и воскресенье, и Хелен не нужно было идти на работу.

Она вывела из гаража свой «додж 4 × 4» с кенгурят-ником перед капотом и повезла меня в Брайтон. Хелен обожала Брайтон, в детстве она часто бывала там с родителями. Погода стояла замечательная. По дороге я узнал непростую историю семьи Хелен. Мерзавец-отец сбежал с официанткой из своей любимой итальянской траттории, девица была на двадцать два года моложе его. Они поселились в Сиене, у них четверо детей и процветающая торговля мороженым ручного производства. Хелен никогда не видела сводных братьев и сестер: они делали робкие попытки наладить отношения, но она поклялась их игнорировать – «в память о маме». Ее мать – воплощенное достоинство – вернулась на работу (она была бухгалтером), одна растила дочерей и сделала все, чтобы девочки получили высшее образование. Сестра Хелен вышла замуж за торговца скотом из Виннипега – полного идиота! – так что последний раз они виделись четыре года назад на похоронах матери. Хелен заставляла себя звонить сестре хотя бы раз в год, но говорить им было не о чем. Я мог без конца слушать эти рассказы о жизни, семейные истории и бесчисленные байки о ее работе.

По ночам Хелен без устали гладила мое тело, касалась пальцами заживших ссадин, ран, порезов, швов, следов старых драк в барах и борделях. Ее прикосновения превращали эти метки в ритуальные надрезы, прославляющие храбрость воина. В действительности они делали меня похожим на заштопанную мумию или одного из ярмарочных уродцев, которых так боятся девушки. Она спрашивала: «А этот откуда? А этот?» Большинство обстоятельств стерлись из памяти, но она думала, что я скромничаю, и еще сильнее мной восхищалась. Для нее я был доблестным солдатом, достойным любви прекрасной дамы. Ласки Хелен были бесконечно, упоительно нежны. Я таял от чувств.

– А это что?

Она коснулась указательным пальцем моей подмышки.

– Группа крови. В Королевской морской пехоте такая татуировка может изменить судьбу человека.

– Ох, милый…

Ни одна женщина до Хелен не звала меня «милый». Я реагировал на это слово, как альт на прикосновение смычка, и готов был сделать для Хелен все что угодно, но она ни о чем не просила.

– Расскажешь о своей семье?

– О родственниках? Никого не осталось. Я одинокий волк.

– Как это печально, милый…

Мы гуляли по молу, держась за руки, как шестнадцатилетние подростки, и Хелен вспоминала свой первый брак. В двадцать лет она без памяти влюбилась в «звездного» журналиста. Он был вдвое старше и стал ее профессиональным наставником. Они верили в свою Великую Любовь, но потом расстались. В детали Хелен не вдавалась, только сказала, что их дорожки разошлись, как часто случается в наше время. Меня удивили не слова, а нотка фатализма в голосе моей подруги.

– Откуда ты знала, что ваша история обречена на провал?

Хелен посмотрела на море, вздохнула, и мы пошли дальше. В тот день, сразу после часа, мне стало известно, что Хелен любит белое вино, особенно сансерское, и имеет склонность к затейливым теориям. Она повела меня в шикарный ресторан «Пират», где явно была частой гостьей: мы еще не выбрали еду, а хозяева, два француза, лично подали на стол бутылку ее любимого вина. Хелен знала меню наизусть и заказала для нас обоих. Все было очень вкусно, а сансерское она пила как воду.

– Знаешь, как это бывает… встречаешь человека, влюбляешься, надеешься, что так будет всегда… Но люди все время меняются и очень редко идут параллельными путями, в этом главная проблема всех супружеских пар. Мы забываем, за что полюбили наших избранников, устаем от того, что нас очаровывало. Возникают новые желания, иные пристрастия, индивидуальные цели. Пути расходятся постепенно, но неотвратимо, и ты удивляешься: чем он мог меня зацепить? Как долго живет любовь?

– Некоторым везет – они не расстаются до конца дней, продолжая любить друг друга.

– В один прекрасный день я пришла к выводу, что мужчины создали институт брака, чтобы закабалить женщину, а сказку о любви до гроба придумали с единственной целью – устранить конкурентов. Эти понятия устарели, они – пережиток веков мужской опеки над женщинами, в которой мы сегодня не нуждаемся.

После развода у Хелен было несколько скоротечных романов, но карьера интересовала ее гораздо больше. Философские выкладки звучали отрепетирован-но, их могла бы повторить любая девица, закалившаяся под ударами судьбы. Натянутая улыбка Хелен, взгляд перепуганной птички, бокал вина в руке, страстное желание убедить – меня или себя? – в том, что любовь преходяща и нечего жаловаться на мимолетность чувств… все это делало ее еще более желанной.

Мы ждали на платформе, когда подадут поезд на Бирмингем. Хелен решила проводить меня, сказав, что прощаться на вокзале очень романтично. Я не хотел спорить с ней в этот грустный воскресный день: мы расставались и не знали, когда снова увидимся – и увидимся ли вообще. Я не стал затрагивать эту тему на обратном пути из Брайтона, хотя добирались мы до Лондона четыре часа – машины двигались «шагом». Хелен спокойно вела внедорожник, говорила о своей работе, о дружбе со Сьюзан, которой безгранично доверяла, об их совместных планах. Ей в любой момент могли позвонить из Азии или Африки, но в подробности она вдаваться не захотела, сказала лишь, что один из проектов станет мировой сенсацией. «Дело не в недоверии, я просто боюсь сглазить, понимаешь?»

По громкоговорителю объявили, что поезд на Оксфорд и Бирмингем отправлением в 22:23 будет подан на пятую платформу. Стоявшие перед табло люди встрепенулись. Хелен, не переставая улыбаться, достала визитку из красной кожаной сумки, необъятной, как у Мэри Поппинс. Весила она целую тонну, и найти в ней нужный предмет было непросто. Обычно Хелен ставила ее на колено, запускала руку внутрь и рылась на ощупь до победного конца.

– Здесь телефон студии, я запишу домашний и сотовый. Но ты их никому не показывай.

– Не волнуйся, у меня тут нет ни одного знакомого.

– А мне как с тобой связываться?

– Звони в госпиталь.

– Это непрактично, Том, тебе нужен мобильный.

– Ты ведь знаешь, мне никто не звонит.

Мы перешли на мою платформу, и я прокомпостировал билет. Мы смотрели друг на друга и не знали, что еще сказать, потом я услышал, как шлепнулась на землю сумка, и руки Хелен обвились вокруг моей шеи. Я обнял ее за талию, и мы поцеловались. Поцелуй вышел страстный, необычно долгий и совсем не типичный для страны, где люди привыкли ограничиваться скупым чмок-чмок. Минуту спустя вокруг зазвучали насмешливые реплики. Только возвращавшиеся в Оксфорд студенты не обращали на нас ни малейшего внимания. Мы тоже обо всем забыли, земля кружилась, вовлекая нас в хоровод. Наконец Хелен отстранилась и шепнула:

– Твой поезд… уходит…

– Уходит.

– Будет очень плохо, если ты не поедешь?

– Плевать!

Я прижался губами к ее губам и почувствовал бешеный стук сердца. Ее? Моего? Шум поезда затих вдали. Нам досталась лишняя ночь любви.

Все настоящие любовники – воры. Найдя ключ от сейфа, они забирают все и тратят без счета, ничего не откладывают впрок на «постный день». Им нужно все и сейчас, останавливаются они – если останавливаются! – лишь на пороге смерти от истощения.

В понедельник утром я принял ледяной душ и не торопясь растер спину, чувствуя себя счастливейшим солдатом на свете. Мне следовало бы тревожиться о будущем – по сути дела, офицер Томас Ларч стал дезертиром, – а меня переполнял восторг, как астронавта в невесомости. Я не думал о грядущем позоре и суровых санкциях, на душе было легко и весело. Никогда бы не поверил, что однажды так грубо нарушу дисциплину! Еще вчера я мог поклясться на Библии, что буду последним, кто покинет свой пост, и скорее прокляну себя, чем изменю присяге… Теперь эта перспектива меня не пугала, больше того – я ни о чем не жалел и снова поступил бы так же, даже под угрозой разжалования и расстрела, ради одного взгляда любимой женщины. Четырнадцать лет назад я погрузился в армейскую жизнь, как монах в религию, приняв все ее законы. Я знал, что служу великим идеалам и они важнее моих личных интересов. Все изменила одна ночь: я готов был без сожаления отказаться от званий и наград за ласковое слово или улыбку.

Внезапно застекленная дверь душа распахнулась, и на пороге появилась Хелен. Лицо у нее было сердитое. Я удивился и выключил воду. Кажется, Хелен что-то кричала. Так и есть, кричала:

– Ты что, оглох? Я уже час зову, а ты не откликаешься!

– На левое ухо у меня слух потерян на пятьдесят процентов, на правое – на тридцать. В ду́ше я снимаю слуховые аппараты и едва слышу звук льющейся сверху воды.

– Какая же я дура! Прости, милый!

Она взялась за мою руку, шагнула в кабину, я развязал поясок на ее пеньюаре и повернул кран.

– Ой, ледяная! – взвизгнула Хелен, мгновенно покрывшись мурашками. Ее дрожь передалась мне, разбудив желание.

Это была самая долгая и приятная «водная процедура» в моей жизни, мы вышли из душа, только когда кончилась горячая вода.

Я уехал в Бирмингем прямым поездом в 13:23. На прощание Хелен сказала: «Возвращайся скорее, очень тебя прошу…» Я изображал лицом беззаботность, хотя был уверен, что меня ждут серьезные неприятности и мы долго не увидимся. Никогда раньше я не замечал, как скучна зеленеющая равнина и мрачен этот город. В 15:24 я вошел в здание госпиталя, готовый отвечать за нарушение устава. Пусть меня закуют в наручники позора и посадят в тюрьму за дезертирство, да падет на мою голову презрение товарищей. Я приготовил целую речь, решив воззвать к человеколюбию и мудрости военных судей, чтобы они приняли во внимание мои военные заслуги и не сажали в тюрьму.

Оправдания не потребовались: никто, ни один человек, не заметил моего отсутствия. Факт, заставляющий задуматься об упадке, в который погружается наша несчастная родина. О разрушительных последствиях сокращения штатов и загнивании британской системы здравоохранения. Все, кого я встретил по дороге в палату, в том числе мой командир, интересовались, как мои дела, и добавляли: «Выглядите отлично! Жить веселее, когда светит солнце, не так ли?»

Мы ни о чем не говорили и ничего не решили – ни о нашем настоящем, ни о будущем. Все сложилось естественным порядком. Как будто мы следовали по проторенной дорожке. Нас манило обещание волшебных ночей, я чувствовал полную безнаказанность, так что было бы абсурдно не поддаться искушению. Мне повезло попасть в открытый госпиталь – в другом заведении я бы просто сбежал и стал дезертиром.

На поезд в 10:23 после бурно проведенной ночи я успевал очень редко, уезжал из Лондона в 13:23, «предъявлял» себя в госпитале – ходил по этажам, трепался с коллегами – и в 16:49 отправлялся назад, к Хелен. Со мной в палате лежал валлиец Кевин, потерявший в Ираке левую ногу. Мы приятельствовали, и я дал ему номер мобильного Хелен – на всякий пожарный случай, но телефон ни разу не понадобился.

Однажды в среду я появился «на месте приписки» после трех, и Кевин с озабоченным видом сообщил, что утром по мою душу приходил сержант. Узнав, что я отправился за покупками – другой «отмазки» Кевин не придумал, – он сообщил, что мне приказано явиться к полковнику медицинской службы. Я был уверен, что меня раскрыли. Возможно, кто-то настучал из зависти?

– У меня для вас плохая новость, друг мой, – сообщил он со скорбным видом, пожал мне руку и сокрушенно покачал головой.

Я решил, что на сей раз дисциплинарного совета избежать не удастся и меня с минуты на минуту арестуют, однако он предложил мне сесть и поинтересовался, как идут дела. Я не ответил, и доктор повторил вопрос. Его настойчивость еще больше насторожила меня: зачем спрашивать о планах на будущее, если собираешься обвинить человека в самовольных ночных отлучках? Доктор открыл тонкую голубую папку и пробормотал:

– Это ужасно… Просто ужасно, мне очень жаль!

Хриплым от волнения голосом полковник сообщил, что мой контракт будет расторгнут. Он был вынужден подписать заключение о профнепригодности. Дело рассмотрит компенсационная комиссия и безотлагательно сделает мне финансовое предложение. Сам он оценил мою физическую недееспособность в сорок два процента – весьма щедрый жест. Я вполне прилично восстановился, так что за глаза хватило бы и двадцати пяти процентов, но мой собеседник учел тот факт, что мне остался всего год до заветного порога в шестнадцать лет выслуги. Это лишило меня военной пенсии, и наверху решили, что это нужно компенсировать.

– Мне придется уйти из армии?

– Учитывая состояние вашего здоровья, к строевой службе вы негодны.

Я закрыл глаза, пытаясь осознать услышанное. Любой солдат счел бы случившееся катастрофой: мало того что тебя публично унизили, так еще и контракт расторгли, и пенсии лишили! По логике вещей, мне следовало окончательно пасть духом, а я ликовал, с трудом сдерживаясь, чтобы не заорать от радости. Теперь я смогу все время быть с Хелен, и наша жизнь перестанет зависеть от железнодорожного расписания. Можно будет гулять дни напролет, а по ночам предаваться любви. Мне хотелось петь, танцевать, кинуться врачу на шею. Я не думал о том, что армия выжала из меня все соки и выбросила за ненадобностью, чтобы сэкономить жалкую пенсию. Все мои мысли были заняты Хелен и мечтами о ее ласках. Мы проведем целую жизнь в постели, читай – в раю!

Я сумел остаться невозмутимым и даже не подумал протестовать, занятый мыслями о будущем счастье. Врач неверно истолковал мою сдержанность и в награду за достоинство – отличительная черта английских военных – поднял сумму компенсации до пятидесяти процентов.

Фильм показали в понедельник вечером. Мы смотрели его во французском ресторане в Кэмдене, в компании друзей Хелен и Сьюзан. Свободных мест за столиками не было, и телевизор водрузили на барную стойку. Признаюсь честно: от этого просмотра я ждал совсем иных впечатлений, думал, что заскучаю, но поклялся не критиканствовать. Ни сдерживать себя, ни лицемерить не пришлось. Фильм захватил меня с первого кадра и не отпускал до самого конца, не то что на премьере. Я купился вместе со всеми, поверил в историю о сверхчеловеке, который не хотел умирать и честно и смиренно защищал вечные ценности Британской империи. Я понял замысел Хелен: она «запараллелила» страну, которая живет вопреки проискам врагов, ни перед кем не склоняя головы, и солдата, не гнущегося под ударами судьбы и ставшего идеальным олицетворением родины. Я почувствовал в себе частицу бессмертного достоинства нашей нации.

Мне снова говорили прочувствованные слова, хлопали по плечу, обнимали. «Моей заслуги тут нет, – повторял я. – Это все Хелен…» Но никто не верил. Во мне видели храбреца былых времен, простого и скромного, каких больше не делают. Каждый хотел со мной выпить, спрашивал, в чем мой секрет, и отказывался верить, что никакой тайны нет. Хелен подняла руку, прося тишины – она держала телефон возле уха, – и вдруг издала пронзительный вопль, как будто ей отдавили ногу.

– Ребята, у нас рейтинг двенадцать и семь десятых процента, мы обошли второй эпизод сериала «ФБР»! Самый большой успех канала в этом временно́м промежутке.

Сообщение произвело разрушительный эффект. Окружающие вошли в транс, началась коллективная истерика, какая бывает у футбольных фанатов после победы сборной на Чемпионате мира по футболу. Люди целовались, поздравляли друг друга, патрон выставил три двухлитровые бутылки шампанского, и пробки выстрелили в потолок… Сьюзан и Хелен по очереди сказали речь, поблагодарили меня и друг друга.

Когда Хелен протянула мне микрофон, я не понял, кому нужно его передать, и тогда люди вокруг начали скандировать: «Томас, речь!» Я открыл рот, все затихли, но слова не шли на ум. Хелен ободряюще кивнула, улыбнулась, и я пролепетал:

– Мне очень понравилось, это настоящее кино! Судя по разразившейся овации, мои слова были восприняты как новое откровение.

В палату заглянул санитар и позвал меня к телефону. Я ринулся в холл, но спуск по многочисленным лестницам занял пять минут – нога все еще плохо гнулась. Хелен не стала ждать и оставила сообщение.

За ужином мы встретились в ее любимом пабе «Принц Альберт». Бутылка сансерского была ополовинена, а на моей тарелке лежала завернутая в красную глазированную бумагу коробка. Хелен протянула мне ее со словами:

– Это тебе. Подарок.

Так я стал обладателем первого в моей жизни мобильного телефона, великолепной игрушки с массой функций. Хелен пообещала, что очень скоро я не смогу без него обходиться – после того как выучу подробную неудобоваримую инструкцию. Она решила немедленно преподать мне первый урок:

– Когда телефон начинает вибрировать, а потом звонить, нажимаешь на зеленую кнопку, отключаешься красной. Чтобы позвонить мне, нажимаешь 2 – это мобильный, 3 – домашний, 4 – продюсерская служба, 5 – сотовый Сьюзан, она всегда знает, где меня найти.

– Я смогу позвонить кому захочу?

– Достаточно набрать номер и нажать на зеленую кнопку.

– Потрясающе!

Хелен заметила, что инструкцию лучше читать на свежую голову, заказала еще вина, налила себе бокал и заявила с невероятной серьезностью:

– Том, так не может продолжаться!

Хелен не случайно добилась успеха в профессии. В умении убеждать она не знала равных, логические построения всегда были безупречны. Она формулировала проблему и так точно указывала собеседнику единственно возможный путь решения, что оставалось только согласиться.

– Разве это не лучший вариант? – спросила она, как если бы речь шла о математической теореме.

– Ну… да.

И я поселился у Хелен. Опыт ее семейной жизни оказался печальным, после развода она ни с кем вместе не жила, но теперь решила рискнуть. Мне очень повезло.

Хелен сказала, что гостиница – дурацкая идея, что нечего бросать деньги на ветер, и я поехал в Бирмингем за вещами. Все мое имущество уместилось в двух чемоданах и большом вещмешке.

Хелен приняла меня в свое сердце, а вот место в шкафах для моих вещей нашла с трудом. По наследству ей достался белый трехэтажный домик в Белсайз-Парке. С зеленой лужайки на задах открывался вид на окрестные сады, деревья заглушали уличный шум. Хелен очень гордилась этим уголком природы в сердце Лондона. Узкий, как пенал, дом состоял всего из трех комнат и был очень уютным и удобным – для холостячки, которая ничего, кроме завтрака, не готовит. Я в изначальный план не входил, все полки были заняты, и я расчистил место на антресолях, чтобы пристроить свое имущество. Больше всего меня удивил беспорядок в жилище Хелен – создавалось впечатление, что она готовится к переезду.

– Бедлам – мой образ жизни, – пояснила она, нимало не смущаясь.

В конце концов все наладилось. Хелен приложила героические усилия к обувному шкафу, стоявшему на третьем этаже (она держала там «впавшие в немилость» туфли и сапоги), и чулану под лестницей, где я и развесил одежду, обретя законное место в родовом гнезде Хелен.

Показ фильма наделал много шума. Меня сняли для обложки глянцевого журнала, многие газеты поместили рецензии, по большей части благосклонные. Люди узнавали меня на улице, говорили друзьям, не видевшим фильм: «Да это же Обмани-Смерть!» Те чаще всего отвечали: «Ах да, я о нем слышал!» Некоторые удивлялись: «Надо же, совсем не высокий» или «Он не выглядит свирепым». Дурно воспитанные дети делали вид, что стреляют в меня из пистолета, а их родители весело смеялись над проделками сорванцов. Теплые чувства я вызывал не у всех. Как-то раз мужеподобная панкушка с землистым лицом и подведенными черным карандашом глазами сунула мне под нос нож с выкидным лезвием, дико захохотала, увидев, как я вздрогнул, и исчезла в толпе. В другой день прыщавый скинхед пошел на меня с кровельным молотком в руке. Скажу честно, было не слишком приятно зависеть от милости разных психов. Когда я ждал автобуса, на остановке вокруг меня собиралась толпа, мешавшая движению, и водители возмущенно сигналили – лондонцы ненавидят пробки. Впрочем, многие вели себя очень мило и по-детски непосредственно, просили авто граф, хотели сфотографироваться с героем. Женщины и мужчины часто совали мне в карман бумажку с телефоном и многозначительно улыбались или подмигивали.

Но потихоньку возбуждение схлынуло, как паводок, и уже через месяц люди стали меньше пялиться, реже окликать на улице, и мне полегчало. Иногда я замечал в глазах прохожих досадливое недоумение: «На кого похож этот тип?» Они силились вспомнить и не могли. Мое лицо стерлось, его вытеснили тысячи других людей, познавших момент медийной славы.

Однажды вечером Хелен вернулась раньше обычного, швырнула свою здоровенную красную сумку на диван, та упала, и содержимое вывалилось на пол.

Я хотел было помочь, но она окрысилась на меня, словно это была непростительная бестактность. Успокоившись, она предупредила, чтобы я ни при каких обстоятельствах не прикасался к заветной сумке и тому, что лежит внутри, это будет покушением на ее личное пространство. Я пожал плечами, Хелен сгребла все в кучу, налила себе сансерского и спросила недобрым тоном:

– У тебя есть семья, Том?

Вопрос застал меня врасплох. Во время первой поездки в Брайтон мы касались этой темы, но вскользь.

– Я уже говорил – нет!

– Тогда что за тип звонит на студию и утверждает, что он твой отец?

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать сказанное и восстановить нить истории, оборвавшуюся больше пятнадцати лет назад.

– Выходит, твой отец жив? – не успокаивалась Хелен.

– Я ушел из дома, как только мне исполнилось восемнадцать, и с тех пор ни разу его не видел. Плевать, жив он или умер, для меня этот человек давно не существует.

Хелен долго рылась в сумке, что-то недовольно ворча, нашла смятый желтый листок и прочла, с трудом разбирая написанное:

– Некий… Гордон Ларч совсем замумукал помощницу Сьюзан, твердя, что он – твой отец, что ты его бросил и ни разу не дал о себе знать. Сказал, что тяжело болен и хочет увидеться с тобой перед смертью.

Она протянула мне записку с номером телефона, и я убрал ее в бумажник.

Каждый вечер она спрашивала: «Ты связался с отцом?» – а я неизменно отвечал, что не успел и позвоню завтра.

Я наконец получил новые слуховые аппараты – два изготовленных по мерке шарика, чудо современной технологии – и снова почувствовал себя полноценным человеком.

Мне предстояло явиться на компенсационную комиссию, и Хелен настаивала, чтобы я проконсультировался с ее адвокатом: «Она лучшая в Лондоне и сумеет защитить твои интересы…» Мне перспектива встречи с юристом не улыбалась, Хелен раздражалась, время шло, и в результате я отправился в Нортвуд один.

Комиссия состояла из четырех человек: одного гражданского и трех военных. Говорил только седовласый генерал, остальные делали записи. Двадцать минут председатель оглашал мою военную биографию, перечисляя ранения, благодарности и награды, а в конце ознакомил коллег с заключением военврача Бирмингемского госпиталя. Закончив, он спросил:

– Вас представляет адвокат?

– Я солдат и верю в армию.

Он кивнул и попросил меня подождать в коридоре. Я решил, что соглашусь на любую предложенную сумму, какой бы она ни оказалась, и совсем не нервничал.

Совещались члены комиссии недолго и назначили мне неправдоподобно огромную сумму единовременного пособия – 343 тысячи 635 фунтов стерлингов. В первый момент я не поверил своим ушам: такие деньги выплачивали тем, кто потерял обе ноги или руки, а в придачу и все иллюзии. Генерал попросил меня расписаться под уведомлением и сообщил, что в течение двух месяцев я могу обжаловать решение в министерстве. «Ларч, с этого дня вы снова штатский человек…» Генерал по-дружески пожал мне руку и пожелал удачи.

Я до конца осознал случившееся, только выйдя из казармы и взглянув на флаг. В душе я оставался офицером армии ее величества и знал, что рано или поздно перестану хромать и вернусь к прежней жизни. Возможно, не на передовой, а в тылу, но ведь и там тоже полно дел. Глухота перестала меня волновать. Я долго выздоравливал, но ни разу не подумал, что мои навыки и опыт станут не нужны армии.

Обтрепанный «Юнион Джек» печально обвис на древке, и мне вдруг показалось, как будто меня «стерли». Лейтенант Томас Ларч исчез! Я почувствовал дурноту и прислонился к стене, боясь рухнуть на землю. Солдатская жизнь делала меня очень счастливым и должна была длиться вечно. Я постарался восстановить дыхание и не сразу понял, что иду не в ту сторону: мне нужно было в Лондон, а не в Уотфорд.

На такси до Белсайз-Парка я добирался целый час, водитель хмурился и то и дело смотрел на мое отражение в зеркале.

На Брент-Кросс машина встала на светофоре, он опустил разделительное стекло, повернулся и спросил:

– У вас что-то случилось?

Я удивился и пожал плечами, он кивнул и протянул мне коробку бумажных носовых платков. Оказалось, что мое лицо залито слезами. Я судорожно всхлипывал и подвывал, как ребенок, извел все платки и, не доехав до места, попросил таксиста высадить меня.

На воздухе мне стало лучше, и я побрел в сторону Белсайз-Парка, невольно улыбаясь солнечному лучу. В церкви Святого Петра было пусто, свечи не горели, но свет проникал с улицы через витражи. Я сел на дальнюю скамью, чтобы привести мысли в порядок. В голове зазвучала забытая мелодия. Через месяц мне исполнится тридцать четыре. Армии я больше не нужен. На свете нет существа бесполезней вояки, оставшегося без работы. Я даже близко не представлял, чем займусь, но к Всевышнему не взывал, потому что никогда не был верующим. Я не имел ни малейшего желания просить о помощи. Зачем Провидение столько раз спасало меня на поле боя, чтобы теперь оставить беспомощным? Я чувствовал себя обманщиком, лишним человеком и все время думал, что предпочел бы погибнуть в Ирландии или Ираке, рядом с товарищами.

Снова волшебные аккорды Нопфлера… Может, дело в отце? Он снова появился в моей жизни, и сработала ассоциативная память…

Несколько следующих месяцев были лучшими и одновременно самыми неприятными в моей жизни. Мы с Хелен жили вместе, но оставались холостяками, которые превыше всего ценят свободу и возможность развлекаться. Она очень много работала, часто уезжала снимать репортажи и отсутствовала неделю, а то и две. Если она была в Лондоне, мы каждый вечер ходили в лучшие рестораны, а в конце недели отдыхали на побережье, останавливаясь в дорогих отелях или у друзей. Людям льстило знакомство с героем, они задавали вопросы, всегда одни и те же, а я отвечал как по писаному и без всякого стеснения рассказывал о своих приключениях. Собеседники интересовались моим мнением о текущей политике и очень внимательно выслушивали ответы. Я мог нести любую банальщину, ее бы все равно восприняли как откровение.

Однажды вечером я слегка «подретушировал» факты. Вышло это спонтанно, мне просто захотелось подать себя в лучшем свете. Я заявил, что ушел из армии, потому что сам так захотел: «Военная политика правительства – чистая катастрофа! Мы стали американским охвостьем, не извлекаем уроков из провалов нашей внешней политики. Пора снова стать самостоятельными, начать бороться с настоящими террористами, отвечать ударом на удар, прибегнуть к собственным методам…» Я разглагольствовал, «публика» слушала. Хелен слушала. Дважды меня спросили, не собираюсь ли я участвовать в выборах. «Нет, у меня планы поинтересней…» Всякий раз, поминая эти самые мифические планы, я понижал голос – сами понимаете, гражданским такие секреты знать не положено. Я интриговал окружающих, не желая объяснять, что план у меня один-единственный – найти работу, а на примете пока ничего нет.

Деньги проблемой не были, сбережения и выходное пособие позволяли много лет плевать в потолок. Я не собирался сидеть сложа руки, но чем заняться на гражданке отставному военному, не имеющему ни профессии, ни рабочих навыков? Минировать корабли, взрывать мосты, бросать гранату на семьдесят футов, вести ночную стрельбу из винтовки с лазерным прицелом, перерезать горло врагу за две секунды? Все эти навыки вряд ли могут пригодиться в Лондоне. Хелен решила помочь. Она считала, что человек, который пятнадцать лет беспрекословно выполнял приказы, брал под козырек, рявкал «есть, сэр!» и щелкал каблуками, похож на умственного инвалида. В некотором смысле она была права, и мне не терпелось доказать, что я не безбашенный вертопрах, вроде героя фильма в жанре экшен, и могу легко переквалифицироваться. Я каждый день изучал объявления в газетах, но работа не находилась.

Как-то раз, ближе к вечеру, позвонила Хелен, что случалось нечасто. Она велела мне записать номер телефона и фамилию ее приятеля: «Он готов предложить тебе потрясающую работу!»

– Какую именно?

– Понятия не имею. Позвони – и узнаешь. Он руководит крупной компанией.

– Правда?

– Сегодня утром я брала у него интервью для репортажа о слабых местах в системах безопасности аэропортов… Сьюзан утверждает, что он классный мужик.

Уэйн Уиган принял меня в своем офисе на пятьдесят пятом этаже высотки. «Я бывший военный», – с ходу сообщил он, похлопал меня по плечу, чем мгновенно вызвал антипатию. Этот тип прослужил всего два года, после чего делал карьеру в полиции, потом ушел, основал собственную компанию и жил припеваючи. Язык у него был отлично подвешен, а улыбался он так открыто, что легко мог продать вам прошлогодний снег. Охранное предприятие Уигана стало четвертым в своем сегменте. В супермаркетах и аэропортах на него работали тринадцать тысяч человек. Теперь Уэйн решил открыть филиал для охраны ВИП-персон и нуждался в опытных кадрах. Обычно Уиган сам рекрутерством не занимался, но, услышав от Хелен, что ее друг, знаменитый Обмани-Смерть, ищет себе применение, решил не упускать шанс. Работа была одновременно сложной и легкой и заключалась в сопровождении и охране знаменитостей во время их перемещений по миру. Иностранные бизнесмены, спортсмены, кино-звезды, эстрадные исполнители и частные лица редко чувствовали себя в безопасности и хотели, чтобы им обеспечивали охрану «по полной программе». Спрос на рынке таких услуг превышал предложение, Уиган не мог удовлетворить всех потенциальных клиентов и первым делом спросил: «Как насчет путешествий в Штаты или Залив?» – «Нужно подумать», – сказал я и услышал в ответ: «Гениально! Сиднем сидят только законченные растяпы». Обычно подготовка новых кадров длилась месяц, но при моем опыте хватит и недели. Уиган замолчал, и в кабинете повисла неловкая пауза.

– Вы потрясающе умеете слушать, это большая редкость в наши дни! Именно так добывается ценная информация, которую… которой… не стоит ни с кем делиться. Уверен, мы договоримся. Клиенты будут драться за вас. Работа классная и очень прибыльная, сами убедитесь.

Мне пришлось объяснять Хелен, что я не пойду работать к Уигану, потому что не собираюсь становиться телохранителем, не хочу продаваться. Нужно впасть в крайнюю нужду, чтобы изображать детину в темных очках. Я, слава богу, могу себе позволить некоторую переборчивость.

Не знаю, что произошло, был ли я недостаточно убедителен, или Хелен не захотела внять моим доводам, но она не отступилась:

– Ты упустишь уникальный шанс, это суперденежная работа с хорошими перспективами в будущем! Уэйну ты понравился, он сказал Сьюзан, что уверен в твоем согласии. С ним можно поторговаться.

– Я не хочу работать на этого жирного придурка!

Хелен, вне всяких сомнений, была женщиной моей жизни. Ее не обескуражил мой отказ, она не разозлилась. Именно подобным образом ведут себя любящие люди, так ведь? Они пытаются помочь, не спрашивая, хотим мы того или нет. Хелен объявила, что раскинет сеть, задействует всех своих «контрагентов», выудила из красной сумки толстенный ежедневник, набитый визитками, и начала перебирать их.

– Я двадцать лет в профессии. Встречалась со всеми премьер-министрами и значительными персонами. У меня тут координаты полутора тысяч человек, – когда я набираю номер одного из них, он отвечает сразу либо перезванивает, причем быстро. У Сьюзан влиятельных знакомых не меньше, и друзья у нас обеих практически во всех сферах. Мы обязательно найдем тебе работу, иначе и быть не может!

Загвоздка заключалась в том, что охранная деятельность меня не привлекала, а в финансах я разбирался, как свинья в апельсинах. По настоянию Хелен я согласился на встречу с ее подругой, работавшей в Департаменте управления людскими ресурсами, та потратила на меня неделю своего бесценного времени и пришла к выводу, что все мои знания глубоко бесполезны практически для всех предприятий и компаний страны.

– А как ты относишься к связям с общественностью?

Я побывал на двух собеседованиях – на знаменитом предприятии, торгующем спортивной обувью, и на заводе по производству шоколадных плиток, едва не получил место в компании, связанной с атомной энергетикой, но дело сорвалось.

Потом Хелен и Сьюзан сделали ставку на экономическую разведку. Три предприятия назначили мне встречу, но собеседники почувствовали, что я не горю желанием становиться шпионом или тайным агентом, и сделали все, чтобы меня отвадить. Поговорить со мной было велено «сверху», но и это не помогло.

Хелен проявила невероятную настойчивость. В одно из воскресений в Брайтоне мы гуляли по молу, она вдруг застыла на месте и хлопнула в ладоши, совсем как Шерлок Холмс, разгадавший очередную тайну.

– Я знаю, что тебе нужно, Том!

– Правда?

– Ты должен основать собственную компанию.

– Зачем?

– Не волнуйся, мы этим займемся.

Она позвонила Сьюзан, поделилась с ней этой идеей, и они принялись искать поприще для моих талантов. Им понадобился час, чтобы прийти к согласию.

– Мы считаем торговлю вином очень перспективным делом. У Сьюзан есть друг в Бордо, он мог бы взять тебя в ученики. Создать торговую сеть, и затраты быстро окупятся.

– Ты могла заметить, что я почти не пью, Хелен. И ничего не понимаю в спиртном. Но главное, торговля – не моя стихия.

Она вздохнула, но не сдалась.

– Не беда, милый, решение найдется.

Три дня спустя случилось невероятное. Я ходил по супермаркету, когда вдруг прорезался мой сотовый и на экране высветился незнакомый номер.

– Слушаю…

Человек представился генералом Дэвисом и спросил:

– Как поживаете, старина? Тысячу лет вас не слышал!

Дэвис… Мы познакомились в девяностых, в Ирландии, он тогда был полковником и командовал моим сектором, а генеральское звание получил перед отставкой. Дэвис уже месяц пытался со мной связаться, не преуспел и позвонил шефу Би-би-си, который и дал ему телефон.

– Чем сейчас заняты, лейтенант?

– Ищу работу.

– Отлично, дружище, мне есть что вам предложить.

Уильям Дж. Дэвис проводил деловые встречи во второй половине дня в «Brooks’s Club» на углу Сент-Джеймс-стрит и Парк-Плейс. Вход был открыт только членам клуба, а получали этот статус только по праву рождения.

Пока мажордом во фраке искал мою фамилию в списке гостей, я любовался аристократическим пристанищем с портретами джентльменов-фермеров, писанными в девятнадцатом веке, античными мраморными бюстами, резными дверьми, охотничьими трофеями на стенах, креслами, обитыми искусно состаренной кожей гранатового цвета, и толстым темно-синим ковром с эмблемой в центре. В клубе царила утонченная и чуточку старомодная атмосфера, созданная для отдыха и развлечения привилегированных особ. Здесь они читали, курили, вели тихие беседы. Мажордом провел меня через анфиладу роскошных салонов, и я увидел стоявшего у камина Дэвиса.

Генерал был одним из высших британских офицеров, сражавшихся за мир в Ирландии. Он не уступал ультиматумам ультра всех мастей, в том числе из нашего лагеря, что позволило начать диалог не только в Северном секторе, но и в Лондондерри, этом пороховом погребе. Дэвис сотни раз повторял, что мы не должны поддаваться на провокации, отвечать на оскорбления и прочие проявления ненависти и презрения. Я всегда помнил, что именно благодаря генералу получил звание лейтенанта.

Дэвис встретил меня так, как будто мы вчера расстались, с фамильярностью старого вояки, которому не важны чины и звания. Мы не виделись восемь лет, но генерал совсем не изменился. Официант принес персональную бутылку солодового виски, который он пил без содовой, только со льдом, я заказал чай. Дэвис расспрашивал про Афганистан и Ирак, ругательски ругал правящих нами кретинов. Он лично знал генштабовское начальство и очень удивился, когда я сказал, что был близок к Джексону и Даннату. Потом генерал попросил описать все произошедшие со мной несчастные случаи, аварии и ранения.

– Скажите, Ларч, как вам удалось выжить?

– Чистое везение, мой генерал. Журналисты раздули шумиху на пустом месте.

– Зовите меня Билл, как все друзья.

– Я не посмею.

Дэвис, как и большинство членов клуба, учился в колледже Магдалины и изъяснялся на оксфордский манер – чревовещал, не шевеля губами. Общеизвестно, что именно так говорят британские аристократы. Генералу понравилось, что я разделяю его отношение к «этому правительству тупиц», и он спросил, что я думаю об экономической ситуации и путях выхода их кризиса. Разговор шел в дружеском тоне, и я почти поверил, что мы не бывшие командир и подчиненный, а старые друзья, – конечно, если допустить, что какой-то Ларч может быть в подобных отношениях с Дэвисом, потомком Дэвисов из Бересби в графстве Кент. Тех самых Дэвисов, которые ходили в Крестовые походы под знаменем Вильгельма Завоевателя, были министрами, генералами и лордами Адмиралтейства. Пятнадцать членов фамилии остались лежать на полях сражений: Джеймс Дэвис погиб на глазах у Веллингтона, а Эдмонд Дэвис был адъютантом Монтгомери. В роду Дэвисов старший сын всегда становился генералом и пэром королевства, а Уильям Дж. Дэвис запрос то общался с рядовым лейтенантом.

Наша беседа продолжалась довольно долго, потом Дэвис посмотрел на часы и сказал:

– Мне пора. Я имею несчастье идти сегодня в театр. Моя супруга обожает балет. Вы женаты, Ларч?

– У меня есть подруга.

– Будет славно, если вы как-нибудь приедете к нам в поместье на уик-энд.

– С превеликим удовольствием… Простите, мой генерал, но вы, кажется, хотели сделать мне предложение?

Он хлопнул себя по лбу:

– Ну конечно! Идемте.

Мы покинули клуб и направились в сторону Кенсингтона. Генерал часто останавливался, будто специально тянул время, чтобы опоздать к началу спектакля, так что мы целый час пересекали Гайд-парк.

– Пять лет назад мы с друзьями создали ассоциацию и назвали ее «Дети Гулливера». Слышали о ней?

– Увы…

– Мы занимаемся молодежью из предместий – теми, кто не может вписаться в нормальную жизнь общества, не имеет профессии, не знает, чем заняться, чье будущее более чем туманно. «Гулливер» пытается привить им трудовые навыки, учит строить планы, уважая при этом каждого отдельного гражданина Великобритании. Ассоциация преследует благородную цель – не позволить юношам и девушкам стать маргиналами, жить на пособие или подачки благотворителей.

– В чем заключается конкретная работа?

– Во все времена спорт выявлял в людях лучшее, старина. Мы организуем спортивные мероприятия на природе, формируем команду, снабжаем формой и инвентарем. Паркур по незнакомому лесу требует от участников взаимопомощи и преодоления себя. Добавьте велосипедные прогулки, альпинистские восхождения, сплав на каноэ… Руководил «Гулливером» один ирландский ветеран – возможно, вы его знали, Стреттон, – и делал это отлично. К несчастью, в конце месяца он нас покидает.

– По какой причине?

– Ни за что не поверите! Этот славный человек уезжает с женой в Балтимор – она получила новое назначение, в ее-то возрасте! Просто невероятно… Теперь мы ищем замену. Вы – идеальный кандидат, для меня это совершенно очевидно. Правда, есть одна проблема: должность не слишком хорошо оплачивается. Сами понимаете – добровольная ассоциация. Мы живем за счет щедрости благотворителей и не сможем предложить вам высокий оклад.

Дэвис остановился и посмотрел на меня, вопросительно вздернув бровь, и я подумал – вот ведь глупость! – что ему пошел бы монокль.

– Что скажете, старина?

Вечером мы пригласили Сьюзан поужинать в ресторане. Узнав, что я нашел работу, Хелен так обрадовалась, что расцеловала меня и заказала еще бутылку сансерского: «Нужно отпраздновать!» Я в деталях повторил предложение Дэвиса, и она нашла его вдохновляющим, но задала «неудобный» вопрос:

– Что насчет оплаты?

Услышав цифру, Хелен встревожилась:

– В неделю?

– Нет, в месяц, но все мои расходы за счет ассоциации.

– Это гроши, Том!

– Мне впервые предложили по-настоящему интересную работу, на которую стоит тратить душевные силы. Я не смогу сидеть в кабинете за компьютером, кроме того, Дэвис – потрясающий человек. И мы давно знакомы.

Она улыбнулась и подлила себе вина. В этот момент появилась Сьюзан, перекрасившаяся в пепельную блондинку, что удивительно ее молодило. Продюсер была в ярости: ей пообещали устроить сенсационное интервью, но посредник заломил несусветную цену. Хелен решила отвлечь подругу рассказом о моей будущей работе, и Сьюзан неожиданно вдохновилась:

– Отличный сюжет для документалки, тебе так не кажется?

– Может быть… – уклончиво ответила Хелен.

– Гулливер – очень английский герой, – продолжила Сьюзан, обращаясь ко мне.

– Правда? Я видел фильм в детстве и почти ничего не помню.

Так началась моя новая жизнь. Я считал везением работу с Дэвисом. Мы редко виделись и потому отлично ладили. Всю неделю он жил в своем замке в Кенте, а понедельники проводил в Лондоне. Я коротко отчитывался о продвижении проектов, если возникала трудность, требующая его вмешательства, он сначала выслушивал мое предложение и, как правило, находил его верным. Дэвис занимался администрированием и счетами, все остальное было в моем ведении. Мой предшественник Стреттон хорошо поработал, так что мне оставалось поддерживать связь с местными общинами и советами городских округов.

Хелен так и не смирилась с моим решением и продолжала рассматривать работу в «Гулливере» как временную. Она считала ассоциацию этапом, необходимым военному человеку, чтобы «акклиматизироваться» в реальном мире и снова научиться жить своим умом. Она все время устраивала мне встречи с «полезными» людьми. Приглашала на ужин какого-нибудь большого начальника в надежде, что он предложит мне должность. Заканчивались такие встречи одинаково: задав три вопроса, очередной босс с завистью в голосе сообщал, что завидует мне, и начинал объяснять, как скучно день за днем воспевать достоинства дезодоранта или собачьих галет, анализировать Excel-таблицы и рвать на себе волосы из-за падения биржевого курса акций на один пенс. Если кто-нибудь предлагал мне встретиться еще раз и поговорить, я неизменно отвечал: «Конечно. Но позже, сейчас я готовлю велопробег по Шотландии для парней из Кройдона» или «Обязательно, как только организую поход в горы Коннемары с ребятами из Лидс».

Хелен пришла в восторг, когда Гарри Кларкс из «Беннет, Кларкс и Кулидж» поручил мне организовать поход-приключение для трехсот пятнадцати сотрудников своего агентства. Он хотел, чтобы они потели и мучились – короче, «рвали задницу» (его выражение). Я не был уверен, что справлюсь, посоветовался с Дэвисом, и он ухватился за эту возможность.

Однажды на нашем горизонте снова возник продюсер-валлиец Ален Бейл. Он назначил свидание в ресторане итальянской молекулярной кухни с заоблачными ценами. Бейл сообщил, что встречался с агентом Джонни Деппа, тот видел фильм Хелен и дал принципиальное согласие «воплотить мой образ» на большом экране. Сьюзан издала восторженный вопль, а Хелен не истово захлопала в ладоши. «Джонни, – продолжила Сьюзан, – хочет встретиться с тобой и обсудить характер будущего героя. Ален вел торг с двумя крупнейшими голливудскими студиями, но склоняется к „Метро-Голдвин-Майер“, которая предложила головокружительный бюджет!»

Немного успокоившись, продюсер огляделся по сторонам, убедился, что никто не подслушивает, сделал нам знак придвинуться ближе и сообщил театральным шепотом:

– Пятьсот тысяч…

– Потрясающе! – воскликнула Хелен.

– Они покупают права на документальную ленту и название «Обмани-Смерть». Ты получишь чек на сто тысяч, Сьюзан.

– Красота!

Все трое уставились на меня, изумляясь, что я сохраняю невозмутимость.

– Пятьсот тысяч фунтов?

У Хелен округлились глаза.

– Долларов, милый. За право экранизации. Это роскошное предложение.

– Понятно…

– Мы наверняка сможем получить процент от проката, – поспешил добавить Ален, заметив, что я не впечатлился. – Мы только начали переговоры.

– Я должен подумать.

В такси, по пути домой, Хелен назвала меня «гигантом». Когда любимая женщина пускает в ход такой эпитет, вы ощущаете незнакомую доселе гордость, хоть и пытаетесь не подавать вида.

– Ты был прав, милый, и проявил находчивость.

– Мне действительно нужно все обдумать, Хелен.

Неделю спустя она сказала, что я все время ее разочаровываю, и выглядела при этом рассерженной. Случилось это после того, как я объявил, что ничего не стану подписывать и мне нет дела до Джонни Деппа и Голливуда.

– Пятьсот тысяч, Том, ты что, не понимаешь?! Да ты за двадцать лет не заработаешь таких денег в своей тухлой ассоциации! Тебе следует подумать о будущем, о деньгах на старость… Жизнь на пенсии может быть очень тяжелой, если не откладывать, уж ты мне поверь. Мы наверняка сможем поднять цену.

– Прости, Хелен, эта история тяжело мне далась, и я не хочу, чтобы кто-то «переносил ее на экран», как выражается Бейл. Наша жизнь в пустыне совсем не напоминает кино, поверь мне на слово. Там остались мои друзья. Я их никогда не забуду и уж конечно не стану торговать воспоминаниями. Нужно подвести черту под историей о человеке по прозвищу Обмани-Смерть, иначе я никогда от нее не избавлюсь. Я выбираю другое направление, а глупую легенду оставляю в прошлом.

– Ты совершенно лишен честолюбия, Том.